Зели в пустыне

III

Внезапно нагрянула весна; это был другой мир. Не прошло и недели, а все сады были в цвету. По правде говоря, мне кажется, я никогда не видел такой ранней буйной весны. В деревне все поменялось: другими стали дома, животные, сами люди, относившиеся с недоверием к ярко-голубому небу, не по-весеннему жаркому солнцу, к этим роскошным, пронзительно-ярким денькам. Проснувшись, мы произносили: "Ну нет, невозможно, чтобы было, как вчера", но за ставнями, притаившись и продолжая свое безумное существование, нас ждала весна еще более острая, страстная, яркая… Хлопнув ставнями, я высунулся в окно – по улице текла золотая река! Тонкая дымка поднималась от садов, принося себя в жертву новому дню. Птиц не было видно, но какой шум они устроили под крышей и на деревьях! На другой стороне улицы девушка качала ручку колонки, затем, опершись на чугунную тумбу – рука на бедре, блестящие глаза, чуть распахнувшийся халат, – девушка встала неподвижно, объятая свежестью льющейся воды и нарождающейся теплотой воздуха; вода лилась через край уже полного ведра, и гогочущие гуси бежали к этому ручейку.

А природа вокруг деревни! Однажды утром мы с Баско спустились со стороны садов в долину. Без какой-либо цели – только идти и наслаждаться природой. Справа от нас штурмовала склон кавалькада молодых яблонь в дымке только что распустившихся листьев и цветов. Все, пришло в движение: повсюду пятна ярко-зеленого цвета переиначивали, ломали линии и план привычного нам пейзажа. Черноватые мокрые стволы фруктовых деревьев, набухшие, как надувные игрушки, выделялись на фоне леса. На горизонте – желтый от цветов рапса, круглый и твердый – холм казался вызывающе ярким.

Было еще очень свежо, но уже слышно было, как жужжат пчелы, и солнечный свет дрожал над полями.

– Так можно обойти весь мир.

– Но не везде будет весна.

– А надо ее все время догонять; так мы увидим весну каждой страны.

Ну да, может статься, это когда-нибудь произойдет. А нам было достаточно этой весны, очарование которой было бесконечно. Спустившись с холма, мы пошли по проселочной дороге; по пастбищам и ивняку она привела нас на выгон. Было утро; мы и не надеялись увидеть Жанни. Одни в нашей пустыне, мы могли бы провести время в свое удовольствие.

Одни! Как только мы подошли к дому, до нас долетел звук голоса. Он, правда, был приглушен. На цыпочках мы обошли дом, чтобы проскользнуть в пристройку. В ее глубине Баско присел на корточки, прижавшись глазом к щели в двери, выходившей на кухню. Я молча ждал в нескольких шагах от него. И когда наконец с блестящими от возбуждения глазами и зазывным видом он позвал меня поближе, не знаю почему к ожиданию близкого удовольствия примешался страх. В свою очередь и я приник к щели. В полумраке комнаты увидел Жанни рядом с молодым человеком, которого я не знал.

– Это тот, с рождественской недели, – прошептал Баско, – тот, что приезжал в замок на каникулы.

Они сидели чуть в стороне от камина, на скамейке. В углу за ними на соломенной кровати лежало пальто.

– Надо убираться отсюда, – прошептал я. – Они догадаются, что мы здесь.

– Тогда прикуси язык. Лучше слушай; это того стоит.

Жанни говорила. Бог знает как она сумела так быстро перемениться; но такого голоса: страстного и робкого, томно-тягучего и порывистого, обнаженного голоса – и счастье, и смущение в нем – такого мы еще не слышали.

– Я прекрасно знала, – говорила Жанни, – что вы заняты вашей учебой и вашими родителями, друзьями. Жизнь в Париже, должно быть, такая бурная! Да, это я знала и твердила, как урок; но я ждала, почтальон нечасто приходит в Морон, но я старалась встретить его первой. Я даже не решалась спросить, нет ли мне чего-нибудь. Я ему просто говорила: "Что новенького?"

Она взяла в свои руки ладонь юноши:

– Скажи, Жан-Клод, ты что, не мог черкнуть мне словечко?

– Ну а если бы твои увидели письмо?

– Было бы очень плохо! А потом, ты знаешь, по-моему, они что-то подозревают. На Рождество, когда я пришла так поздно… ну не то что поздно, а утром… скажи, ты помнишь?.. Ну вот! Так фермер мне сцену закатил, ну и крику было! Я думала, он меня выставит за дверь.

– А ты говоришь…

– Но, Жан-Клод, я думаю только об одном…

Жанни, обняв юношу, прижалась щекой к его груди; он улыбнулся и легонько погладил ее по волосам. Я рассмотрел получше лицо молодого человека: красивое мужественное лицо с правильными чертами, разве только рот казался безвольным. Под черными, зачесанными назад волосами – открытый высокий лоб, взгляд небрежный и твердый. Он говорил уверенным тоном, в котором снисходительность смешивалась с благосклонностью. Он прикоснулся губами к затылку девушки; затем, освободившись, сказал:

– Я тебе обещал вернуться к Пасхе. Ты что, мне не верила?

– Да нет же, я верила. Что бы я делала, если бы это было не так? – Она повернула голову. – Но это так долго, Жан-Клод, так долго, вы себе не представляете. А если бы вы заболели!..

– А если бы со мной произошел несчастный случай?..

– Вы издеваетесь, негодник. Несчастный случай… Послушайте, достаточно мне открыть газету в воскресенье: такого там полно. Ну конечно, это не парижская газета… Ну и… – произнесла она тихо.

– Ну и?..

Она покачала головой.

– Что еще происходит в голове нашей малышки?

– Невеселые вещи!

– Спорю, что догадаюсь.

Она устремила на него пристыженно-лукавый детский взгляд.

– Мы тут себе представляли, – продолжил молодой человек, – что в Париже я забыл Жанни, что я вижу столько красивых дам, что моя маленькая дикарка не в счет. Что, разве не так?

– Так.

– Глупыш! И ты по-прежнему так думаешь?

– Нет, уже нет, – прошептала она, попыталась улыбнуться, но улыбка тут же исчезла.

– Ну все-таки есть же чуть-чуть?

– О! Жан-Клод, Жан-Клод! – сказала она, взяв опять его руку в свои и устремив на него свой пылкий взгляд. – Я знаю все, что нас разделяет, все, что против меня. Ты здесь, я держу твою руку, и в это мгновение… Я с трудом в это верю. А скоро, когда ты уже уйдешь и я останусь одна, я буду говорить себе: "А так ли это?" И так будет, пока ты не вернешься. Можно меня понять, Жан-Клод. Я тебя так сильно, так долго ждала!..

Молодой человек поднялся.

– Ты уходишь?! воскликнула она.

– Да нет, – сказал он, прислонившись к каминной полке. – Я устал сидеть.

Мне показалось, что тень пробежала по лицу девушки, но она продолжила:

– Пойми меня – мы встретились случайно, на каникулах. Ты вернулся в Париж, к своей жизни; а я, моя жизнь стали для тебя приятным сновидением. О, я не жалуюсь, я никогда ничего такого… такого красивого, нового не знала. Кажется, что меня подменили. Ты меня понимаешь, скажи?

– Ну да.

– И вот я себя спрашивала: "Что он сейчас делает? Вспоминает ли еще обо мне?" Шел снег, нескончаемый снег, потом дождь, и наконец-то, наконец-то первые весенние деньки, которые предвещали Пасху, дни, когда я могла уже выходить. Я их считала, эти дни; Пасха так поздно в этом году! И с каждым днем становилось на день меньше до нашей встречи; но и на день больше с того момента, как ты меня оставил, еще одним днем воспоминаний о тебе; ну разве ты не мог, в конце концов, забыть меня? Я тебе еще не надоела, Жан-Клод?

Он завел свои наручные часы.

– Да нет, – удивленно откликнулся он.

И обнадеженная Жанни продолжила:

– И все-таки…

– И все-таки?

– О! И все-таки я ждала тебя. Даже в самые плохие дни, когда я была полна черных мыслей, почти поддавшись унынию, я чувствовала вот здесь что-то, что говорило: "Он вернется".

– Ну вот, ты видишь, я вернулся.

– Ты вернулся, да.

Она повторила шепотом:

– Вернулся.

Потом протянула руки:

– Жан-Клод?

– Да?

– Пойди, присядь на чуть-чуть, поговори со мной. Так хорошо, когда мы рядом.

Когда он устроился рядом с ней, она опять заговорила:

– Бог мой! Я столько должна была сказать тебе: "Надо не забыть вот это, и про это рассказать…" А ничего вспомнить не могу. Я вот только жалуюсь, а ведь я так счастлива. Не позволяй мне говорить, я тебе только надоедаю. Ну же, рассказывай…

– Что ты хочешь, чтобы я рассказал?

– Я не знаю, скажи что-нибудь. Расскажи о своей жизни, что ты видишь, о красавицах, что тебе встречаются. Ну вот, опять я за свое… Когда ты уходил сегодня утром, тебя не спросили, куда ты идешь?

– Зачем? На каникулах я почти все время вне дома.

– Я знаю; ведь так ты меня и встретил. А та дама из замка, твоя кузина, я ее видела однажды в воскресенье, после мессы. Я ее поприветствовала; она в ответ кивнула головой. Уходя, я обернулась и увидела, что она на меня еще смотрит. Как ты думаешь, она тоже что-нибудь подозревает?

– Во всяком случае, мне она ничего не говорила.

– Ты не сердишься?

– За что?

– За то, что я ее поприветствовала.

– Да нет, моя маленькая Жанни.

– Твоя маленькая…

Она поднесла к губам руку молодого человека. Сбоку от меня Баско поперхнулся от смеха. "Посмотри на нее, – выдохнул он, – нет, ты только посмотри!" Я смотрел и не смог ответить от волнения, я не мог отвести взгляда от маленького счастливого лица.

– Жан-Клод?

– Ну что?

– Хочешь, я обниму тебя?

– Ну да, малыш.

Она прижалась к нему и положила голову на плечо. Некоторое время они сидели в тишине. Птичка впорхнула в пристройку и, пролетев между деревянными балками, с резким криком исчезла на выгоне.

– Жан-Клод…

– Да?

– Ведь хорошо вот так, вдвоем?

– Ну да.

Играя, она перебирала один за другим пальцы юноши.

– Ты на меня правда не сердишься?

– Да за что?

– За все, за тебя, за меня.

– Ну же, Жанни, ты несносна… Послушай, время идет. Тебя, наверное, ждут на ферме.

– Я сказала, что ушла в деревню. Ничего не поделаешь! Я примерно себя вела. Расскажи мне о Париже, дорогой. Он большой, а? Там есть все, что угодно?

– Все, что угодно, кроме такой девчушки, как вот эта.

– Насмешник!.. Жан-Клод?

– Что еще?

Но она, казалось, смутилась.

– Ну что, Жанни?

Жанни приблизила губы к уху юноши.

– Скажи, – прошептала она, – я тебя не очень…

– Не очень?..

– Не очень разочаровала…

Она тут же отвернула покрасневшее лицо. А он со смехом:

– Маленькая дурочка! Зачем ты спрашиваешь?.. Ну что такое? Что еще случилось?.. Жанни? Жанни! О! Негодница!

А она, опустив голову и прижав ладони к глазам, безутешно рыдала. Все ее тело легонько вздрагивало; казалось, она так долго это держала в себе, что не могла больше сдерживаться и в рыданиях наконец-то находила освобождение.

– Жанни, тебе плохо?

Он, конечно, выглядел растроганным. "Но, может быть, – говорил я себе, – ему надо было бы произнести это нежнее, крепко обнять ее, даже поплакать вместе с ней?"

– Нет, всхлипнула она, – мне не… Я не знаю, Жан-Клод, не знаю.

Она вытерла слезы, попыталась улыбнуться; но новая волна рыданий захлестнула ее.

– Не сердись на меня, Жан-Клод, я не могу остановиться.

Она говорила еще прерывающимся голосом:

– О да! Несносная, несносная девчонка! Внезапно раздался звук шагов снаружи. Кто-то перешел мостик через ручеек, затем направился к дому. Молодые люди, должно быть, тоже услышали: они вскочили с настороженными лицами.

– Бежим, – сказал мой товарищ, – как бы нас здесь не нашли.

Мы спрятались за домом, в подлеске.

По тропинке, пересекающей поляну, мимо дома шел крестьянин с топором на плече. Он проделал этот путь не торопясь, и вскоре мы увидели, как он скрылся в лесу.

– Нечего было бояться, – сказал Баско. – Ну что, возвращаемся?

– Уже поздно, может, лучше домой пойти?

Я жалел Жанни и был смущен тем, что мы случайно подслушали.

– Не говори глупостей, пошли. Мне кажется, они не договорили… Да не шуми ты, черт возьми!

Жанни так уж точно не договорила всего, что ей нужно было сказать: достаточно было увидеть ее стоящей у камина, рядом с юношей, то смотревшей на него, то опускающей голову, чтобы понять, что самое тяжелое и самое тайное оставалось еще не высказанным. А он рассеянно стоял, руки за спину, немного утомленные глаза смотрели на дверь – казалось, ему нужно усилие, чтобы поддаться этой жалостливой нежности.

Бежевый пиджак, охотничьи штаны и длинные гетры, державшиеся на ремне с железной пряжкой, – каким элегантным казался он нам, деревенским мальчишкам. Наверное, таким же, а может, и красивее его видела Жанни, которая спросила, теребя пуговицу его пиджака:

– Вы вот так вот одеваетесь в Париже?

– Нет, почему же? А разве мой костюм тебе не нравится?

– Да нет, напротив того. Это я плохо одета, ведь так?

– Только посмотрите на эту кокетку!

– Я не кокетка; но рядом с вами я хотела бы… Ну, – продолжала она, пытаясь непринужденно произнести это, – я хотела бы, чтобы вам не было стыдно за меня.

– Что за глупость.

– Вы знаете, я сшила себе платье к Пасхе. Ну, вы знаете, не так чтобы великолепное. Но давно, еще после школы, я немного работала у местного портного.

– Ну что же, посмотрим на прелестное платьице. Она, продолжая вертеть пуговицу, произнесла недовольным голосом:

– Жан-Клод, я никогда не знаю, смеетесь вы или говорите серьезно. – Потом не глядя на него: – Вот ваша кузина хорошо одевается. Всегда в черном, не так, как местные… Она ведь молодая?

– Моя кузина? Да нет, ей, должно быть, лет тридцать – тридцать пять.

– Да что вы, такая молодая!

И замолчала на секунду; молодой человек не выдержал.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросил он.

– Ни о чем, – еле слышно ответила она. – Ну то есть… Я себя все время спрашиваю… Да нет, это глупо… Если… если бы твоя мама увидела меня, Жан-Клод, что она могла бы сказать?

– Она сказала бы: "Какая очаровательная девушка".

– "Очаровательная"… Да… Дамы всегда так говорят?

Немного надтреснутый, мрачный голос, но девушка тут же взяла себя в руки.

– Я вот только спросила, а если бы я вдруг оказалась перед ней – я бы сквозь землю провалилась.

Он улыбнулся, посмотрел на часы:

– Маленькая Жанни, мне очень приятно поболтать с тобой, но уже двенадцатый час. Нужно собираться…

– О! Жан-Клод, нет, еще не сейчас! – Она смотрела на него умоляюще. – Мне еще столько надо вам сказать. Мы ведь не поговорили, Жан-Клод, так ничего толком и не сказали друг другу. Боже мой, время идет. Я теряю голову.

Но он, немного раздраженно, прервал ее:

– Ну что еще ты хотела мне сказать?

– Все. Я вас прошу, не злитесь, Жан-Клод: я не смогу говорить.

– Ну ладно, хорошо, я здесь, я тебя слушаю.

– Я знаю, что вы здесь, что вы еще здесь. О! Идиотка! Вы должны мне помочь, Жан-Клод. Ах! Если бы я умела писать! Мне было бы легче.

– Это так трудно произнести?! – он смягчился, положил руку ей на плечо.

– Трудно, о! Да, мне стыдно. Не убирай руку, это придает мне смелости. Слушай, Жан-Клод. Когда я оказалась одна после твоего отъезда, я сказала себе, думая… думая о нас, я сказала себе, что слишком быстро поддалась тебе, что ты меня за это презираешь. Нет, не перебивай меня, не надо пока. Я знаю точно, Жан-Клод, я не должна была поступать так, как поступила, я должна была устоять.

– Но…

– Да, да, я знаю, я в этом уверена. Но пойми, я была одна так долго. Я все время повторяла себе, что встречу кого-нибудь и полюблю его. Но в это уже не верила. И вот ты пришел, и внезапно я поняла, что именно тебя я ждала. Я как будто сошла с ума. А потом ты уехал. А потом была ночь, праздник и ты говорил мне… Жан-Клод, ты помнишь, что ты мне говорил?

– Да, Жанни.

– Я видела тебя в первый раз, но как будто давно тебя знала… Ну вот, Жан-Клод, вот… – закончила она.

Какое-то время она не решалась на него посмотреть. Жан-Клод улыбался, растроганный и повеселевший. Он легонько пожал рукой плечо девушки. Вероятно, это было не совсем то, чего ожидала Жанни, но это было хоть что-то – присутствие, ласка, ободрение, и Жанни склонила голову, чтобы коснуться доброжелательной руки.

Она украдкой бросила взгляд на молодого человека, увидела, что он улыбается.

– А я не знала тогда, что говорить, – пробормотала она.

– Ты очень хорошо представляла себе, что можно сказать, Жанни. Но не думаешь ли ты, что я сам всего этого не понял?

– Это правда, Жан-Клод, правда?!

– А как ты думаешь, если бы я не понял всего, вернулся бы я к тебе?

– Да, ты вернулся, ты здесь. О! – воскликнула она. – Жан-Клод, Жан-Клод, ты представить себе не можешь, как я счастлива! Это правда, ты не презираешь меня? Даже, – голос ее задрожал, – даже…

– Осторожно! – внезапно крикнул юноша, отступая с перекошенным от злобы и испуга лицом.

– Отойди оттуда!

– Что? Что случилось?

– Вон там, ты что, не видишь, там эта мерзость! С соломенной постели, в нескольких шагах от них, соскользнул на пол… не уж ли это?

– Это анве! – Жанни попыталась успокоить его.

Но Жан-Клод схватил палку и изо всех сил бил по змее.

– Мерзость! Мерзость!..

Жанни пыталась унять его:

– Это – анве, Жан-Клод, она не причиняет зла.

– Анве? Что ты хочешь этим сказать?

Змея лежала неподвижно, и я заметил наконец легкий отблеск ее спины.

– Анве, Жан-Клод, – медянка! Она совсем безобидная.

Жанни склонилась над убитой медянкой, и сожаление на ее лице сменилось весельем:

– Ты принял ее за гадюку, Жан-Клод! Это маленькая анве. – Чтобы не обидеть его, Жанни добавила:

– Ты не привык. Тут каждый божий день можно увидеть анве. Когда-то и мне было страшно.

– Медянка или гадюка, – сказал он резко, – ее песенка спета.

Его красивое лицо не выдавало смущение, но он немного помрачнел.

– Ну теперь, Жанни…

– Да, ты уйдешь. Еще одно только слово, и я тебя отпущу.

– Мы же увидимся!

– Это будет уже не то, что сегодня. Я знаю – тебе со мной скучно, я не должна… я все порчу. Но только словечко.

– Послушай, – сказал он, глядя уже в который раз на часы, – сейчас без двадцати двенадцать; мне нужно уходить без четверти.

– Пять минут, только пять минут. Иди сядь рядом со мной. Я надеялась, что ты побудешь со мной подольше. А когда ты стоишь, я как-то немного… робею.

– Ну и… Жанни? – сев рядом с ней, но повернувшись к камину и подперев подбородок рукой, спросил молодой человек.

– Да, лучше не смотри на меня. Я хотела тебе сказать…

– Уже скажи все!

– Все, да… О! Жан-Клод, все! Разве я смогу?!

И в звенящей тишине зазвучали слова девушки; она говорила сдавленным, прерывающимся голосом, я слышал его с трудом, а когда она замолкала, было слышно только ее взволнованное дыхание.

– Ты мне только что говорил, Жан-Клод, – начала она, – что ты не презираешь меня за то, что я отдалась тебе вся, вот так… сразу… Но есть еще что-то, что ты мне, может, и не простишь. Я себе этого не прощаю, и все же, уверяю тебя, это было не по моей вине.

– Но за что я должен простить?

– За то… за то, что ты был не первым. Я знаю, ты это заметил.

– Конечно!

– Это было только один раз, Жан-Клод, один, поверь мне. Ты мне веришь, скажи? Скажи, что веришь; я не смогу вынести то, что ты мне не поверишь.

– Моя бедная малышка, раз или два, ну и что?

– Но от этого зависит все, Жан-Клод. О! Сказать все это! Я знала, что нужно будет поговорить об этом однажды; но я не думала, что это так сложно… Я была совсем маленькой, Жан-Клод, мне не было и пятнадцати. Ты знаешь Морон, знаешь ту дорогу, по которой через лес обычно ходят в деревню. Там почти никогда никого не встретишь; можно звать, да…

Он слегка повернулся к ней и посмотрел на нее, поджав губы, как будто испытывал странное удовольствие от ее признания.

– И что?

– Ну вот… я там встречала иногда людей, но чаще всего мне попадался тот, кого видеть я не хотела, – негодяй, что живет там недалеко, браконьер.

Баско прошептал:

– А, это мой дядя. Будет веселье.

– Сначала… Я даже не знаю… Но потом он попытался… Я убежала. А еще позже… Жан-Клод, Жан-Клод!

– И что позже?

– Я избавлялась от него так два раза, три…

– А потом?

– Однажды вечером, – пролепетала Жанни, – он оказался сильнее.

Она склонила голову и мрачно закончила:

– Вот так это произошло.

– Однако ты могла сказать тем, у кого ты живешь.

– Я думала об этом! Но…

– Но что?

– Но фермер тоже смотрел на меня…

– Он тоже! Ну что ж, дорогая, ты имеешь успех.

– Не смейся, Жан-Клод! Или уходи сейчас же. Нет, останься, я не знаю, что говорю, останься, но не смейся надо мной.

– И фермер?

– Нет, никогда. Что ты себе там думаешь?! Ему хотелось этого, да и сейчас тоже. Но он никогда не решался. Да у него и жена есть. А я бы лучше умерла теперь, когда узнала тебя. Уже раньше… Да, я себе говорила сначала, что все кончено, что я недостойна любить кого-нибудь и быть любимой. Годы прошли. Я начала говорить себе: "Если я полюблю кого-нибудь, я расскажу ему все, и я буду любить его так, чтобы он поверил, простил, может быть…" И появились вы.

Она замолчала и некоторое время сидела опустошенная своим признанием, внезапно так уставшая – казалось, все вокруг не имеет для нее значения.

– Как будто ни кровинки не осталось… – прошептала она.

Ее рука скользила по скамье, пытаясь найти другую руку. Но как только молодой человек встал, Жанни вздрогнула, вскочила и хрипло спросила:

– Жан-Клод?!

– Да?

– Вы… Вы можете мне простить?

Я услышал смешок:

– Простить что? Прежде всего, ты могла всегда делать, что хочешь. И потом, Жанни, ты зря так расстраиваешься. Я признателен тебе за то, что ты говоришь так искренне. Но то, что ты мне рассказала, то, что случилось с тобой, происходит со многими девушками, тем более в деревнях. И ты думаешь, это имеет для меня какое-то значение!?

– Но как же! – вскричала она расстроенно. – Это очень важно! Я это знаю. И для вас это тоже не секрет. Почему вы себе позволяете говорить такое?

Нетерпение исказило черты лица Жан-Клода.

– Послушай, Жанни, я сказал: без четверти; сейчас уже без десяти. Мы поговорим об этом в следующий раз, если ты захочешь.

И, притянув к себе девушку:

– Все что я могу сказать тебе сегодня, – то, что я чувствую еще больше уважения к тебе, больше любви, чем когда-либо.

– Жан-Клод, ты сказал это, чтобы сделать мне приятно?

– Я сказал, чтобы тебе было приятно и потому что я действительно так думаю. Обними меня… До свидания… До свидания, Жанни!

– До свидания, – вздохнула она.

А он уже открывал дверь, и свет с поляны ворвался в комнату.

– Жан-Клод! – крикнула Жанни, протянув к нему руки, как бы желая удержать его еще на мгновение.

Он повернулся резко, с побелевшими губами и жестким взглядом. Потрясенная Жанни не сдержалась:

– Не уходи! Я тебе еще не все сказала. Казалось, стыд и страх раздавили ее. С порога раздалось:

– Говори.

Она пробормотала умоляюще, глядя на него:

– Ты любишь меня, Жан-Клод?

– Что ты хотела мне сказать?

– О, нет… Нет! О! Жан-Клод…

Он подошел, не сводя с нее строгого, внимательного, настойчивого взгляда:

– Говори.

Но Жанни, не выдержав его взгляда, сжала кулаки.

– Ты будешь говорить!?

– Нет, – прошептала она наконец, – я не могу… В следующий раз.

Еще минуту он смотрел на нее неотрывно, потом резко, смущенным голосом:

– Ну что ж, до свидания.

Он удалялся, она позвала его еще раз:

– Ты вернешься?

– Да.

– Когда? Когда, Жан-Клод? Завтра?

– Да, я попробую.

– Ты придешь сюда?

– Да.

Прислонившись к дверному косяку, девушка провожала его глазами. Когда он скрылся, она еще некоторое время стояла неподвижно под полуденным солнцем. Потом мы услышали что-то похожее на рыдание; девушка вернулась в комнату, прошлась по ней с пустым выражением глаз и опять всхлипнула, тихонько, как ребенок во сне. Она села наконец, и вновь ее рука заскользила по скамье, как будто искала другую невидимую руку. Она склонилась к очагу, и мы не видели больше ее лица; но вот упала слеза, затем другая, и маленькие плечи затряслись от рыданий.

Чуть позже, сидя на берегу ручейка, мы дожидались ухода девушки. Какое-то волнение, смятение охватило нас. Баско уже не смеялся.

– Странная история! – проворчал он. – Какая же она дура: столько глупостей наговорить…

– Ты думаешь?

– Никогда ведь не знаешь…

Мы вторглись в мир, который до сих пор игнорировали, мир, где у радости и страха одно лицо, мир жестокий и обнаженный.

Ленивый полуденный звон колокола докатился из деревни и упал на лес. Деревья, луга – все в великолепной тишине было оглушено палящим солнцем, и только от ручейка до нас едва-едва доходила прохлада.

– Вот она.

Жанни закрыла дверь и положила под нее ключ. Казалось, она была ослеплена этим светом; прикрывая глаза от солнца, она направилась к ручейку. Мы хотели убежать, но она нас уже заметила. Мы подумали, что она тут же вернется в дом, но она подошла к нам.

– Вы были там?

Ее опухшие красные глаза моргали; и этот шрам около носа, вдруг ставший глубже и белее, – то-то радости матери Ришара!

Мы не знали, что говорить. Она переспросила:

– Вы давно сюда пришли?

– Какое-то время назад, – ответил Баско, сделав руками неопределенный жест.

– А!

Она пыталась угадать, что мы могли увидеть. И вдруг:

– Скажите, я могу попросить вас об одной вещи?.. Не приходите сюда на каникулах. Вы можете это сделать?

Обращалась она к нам с таким доверием, что мне захотелось все ей рассказать: и о нашей прогулке, о засаде, и о том, что мы слышали, сказать ей, что она может на меня положиться. Но от моего благого порыва не осталось ничего после гримасы моего товарища, который, сплюнув в воду, ответил:

– Если вы так хотите.

Она улыбнулась нам и прошептала:

– Спасибо.

Чуть позже, когда мы уходили в деревню, обернувшись на изгибе дороги, мы увидели, как Жанни, смочив в ручье платок, подносила его к глазам. Она перехватила наш взгляд, но и не попыталась обмануть нас, еще более беспомощная и оробевшая, чем в самые трудные минуты того утра.