Змеиные боги

Глава 4

Висящее над ними молчание затягивалось, оно было пропитано неловкостью и растерянностью. Бестужев переводил озадаченный, непонимающий взгляд с Катерины на гостью, затем обратно. Те так же молча глядели на него – одна напряженно, в уголках глаз затаился испуг, а сцепленные перед собой пальцы побелели от силы, с которой Смоль их сжимала. Вторая смотрела заинтересованно, этот живой огонь в глазах манил, в нем бурлили и плясали насмешливые черти.

Саша кашлянул, пытаясь разбавить эту тишину хоть каким-то звуком. Вышло резко. Хотел было протянуть руку незнакомке, представиться, но тут же одернул себя – женщинам руки не жмут. Он не мог понять, что именно сбивало с толку? Бестужев всегда быстро адаптировался, находил ключики к людям по щелчку пальцев. Секунда на оценку личности, и он уже ловко натягивал маску дружелюбия. Сейчас же он почувствовал себя ребенком, которого вот-вот поглотит неведомая стихия.

Почему слова не выходили из горла, а язык отказывался ворочаться, распухая во рту непослушным комом? Он ведь видел силуэт у соседнего дома – тонкий, невысокий. Незнакомка стояла на пороге, задрав голову и провожая их взглядом. Потом прогулочным шагом двинулась следом. Бестужеву подумалось, что через пару минут любопытная селянка будет громко болтать в этой избе, сетуя на смерть своей соседки. Тогда он лишь пожал плечами и направился к пристройкам, проводив спину Смоль коротким взглядом.

Первая оказалась баней. Саша понял это сразу – одна из стен увешана пышными березовыми и дубовыми вениками в четыре ряда. Прямо под ними горой, взгромоздившись друг на друге и поблескивая железными боками, водружались тазы и ковшики. Крупный кусок дегтярного мыла наполнял предбанник ярким запахом, перемежающимся с ароматом сухой листвы и дерева. В углу стояли большой стол и лавка, на которой голый зад непременно заработает себе пару заноз. На стене у двери в парилку устроились смешные лопоухие банные шапки, косо повешенные на гвозди, под одной – потрепанная, затертая до дыр мочалка. Он еще раз втянул ноздрями неожиданно приглянувшийся запах, непривычный для городского жителя, и распахнул дверь в парилку. Попал в узкий коридор с кадкой, наполненной водой. У противоположной стенки расположились печь с грудой камней и мутные склянки с неопределенным содержимым. С интересом открыв одну из них, парень принюхался – в ноздри ударило запахом эвкалипта. Так резко и сильно, что Саша отпрянул, поспешно закрывая флакон. Траволечением занималась здесь бабка или ароматерапией, Бестужев не знал, ему бы подобное не пригодилось.

За баней обнаружились дровянка и, судя по кучам сена под ногами, бывшие сараи. В них-то и жила последняя память о Весняне и ее пути. Полуистлевшие тонкие матрасы, огромные пакеты с валенками, шубами, бывшими в моде лет сорок назад. В самом углу притаилась деревянная детская колыбель, прикрытая полупрозрачным белым ситцем. Когда-то здесь бегали маленькие ножки… Он усмехнулся, шаловливо дернул за край пыльной ткани и пошел обратно к выходу. Маленькие карапузы умиляли Бестужева. Несмотря на фривольную и похотливую натуру, о семье он уже начинал подумывать.

Усталость вскарабкалась на плечи и беспардонно на них давила, единственным желанием Саши было лечь и вытянуть ноги. Прикрыть глаза, не ощущая мерных проклятых покачиваний поезда или гула автобуса, с кочками, на которых непременно подбросит. А там хоть гори все синим пламенем. Ему просто нужно выдохнуть, проветрить мозги и расслабить изнуренное тело, чтобы вернуться в строй.

Эта поездка даст перспективное будущее и хорошую карьеру, нужно отнестись к ней с вдохновением и ответственностью. Раскрыть тему так, чтобы комиссию вывернуло наизнанку, поразило необычными фактами и яркими примерами. Для этого не грех было нажать на преподавателя, предлагая включить в группу журналистку Катерину Смоль.

О, слог Смоль казался чем-то новым, пикантным, тем, что Бестужеву было нужно. Смеясь под его восхищенный свист, она протягивала очередную работу, в которую Саша жадно въедался глазами. То, как Катя описывала, казалось бы, простые факты, было просто невероятно. С ней комфортно, она сама была понятной. Мягкой и хрупкой, когда он насмешливо проводил руками вдоль тонкого девичьего позвоночника. Но при всей ее покладистости и уступчивости дурой Смоль не была. Щурила свои янтарные глаза и слала прямиком на три буквы, стоило кому-то попытаться ее использовать. Свободолюбивая кошка, которой недоставало ласки. Будь Саша чуточку совестливее, и, возможно, ему было бы стыдно. Но ему не было.

Потому что Катя так приятно розовела, стоило ему подойти к черте. Это всегда тешило самолюбие. Его вседозволенность, эта вечная игра в пятнашки, когда он тянет руки в азартном броске, но неожиданно передумывает. А девочка бежит дальше, дрожит всем телом в надежде на выигрыш, на спасение. Но он не позволяет забыть о действительности. Не желая отпускать, Саша непременно снова настигнет.

То, что Смоль к нему неравнодушна, было восхитительно. Интригующе и… удобно.

И надо же, к досаде Бестужева, посреди избы стояла эта женщина. Мысленно он уже комфортно растягивался на кровати, положив голову на ноги Смоль. Смущал поглаживанием острой коленки, насмешливо предлагая совместить усилия и пожинать богатые плоды совместной работы.

Черные глаза незнакомки смотрели насквозь, выжигали дыру между его бровей, сверлили переносицу. И, будто добравшись до самого сокровенного среди суетливых мыслей Саши, женщина расцвела. Губы приоткрылись в удивленной улыбке, барабанящие по двери ногти коротко царапнули по дереву в последний раз и опустились на тонкую талию. Она явно была старше их, навскидку Бестужев дал бы ей лет тридцать пять – сорок, но фигура, спрятанная за платком, неожиданно оказалась аппетитно-вызывающей. Впервые его внимание зацепилось не за девушку, а за женщину.

Он заставил свой голос звучать спокойно, почти легкомысленно:

– Добрый день. А вы соседка? Я видел, как вы поднимались на холм, пока я с баней разбирался.

– С баней? – Катя недоуменно вскинула брови. Он небрежно кивнул.

– Все верно он говорит. Муж Весняны мужиком с золотыми руками родился: и баню смастерил, и рядом совсем колодец вырыл, а живность у него какая была! Идешь и смотришь, шею выворачиваешь. Те пристройки, что ты у дровянки видел, – хлевами раньше были. Для коров и овец, кур и индюшек. Потом он умер, и Весняна их воспоминаниями прошлого заскладировала. Самой держать скот ей было в тягость, перебила их в один день. Весь мир ей в тягость был, как схоронила своего Степана. – Женщина задумчиво провела указательным пальцем по нижней губе, Бестужев невольно съел это движение взглядом, прочистил горло. Взгляд собеседницы стал еще темнее, когда она с понимающим смешком оттолкнулась бедром от дверного косяка, направляясь прямо к нему. – Холодно здесь, вы, желторотики, уже к вечеру околеете, а завтра сляжете. Звать вас как?

Внутренние черти досадливо выдохнули – не к нему, а за него. Обдала запахом сирени и шиповника – не привычным парфюмерным, в котором ноты переливаются, как игривое вино в бокале, а ярким. Давящим и прямым, как удар в пах. Будто его напороли на тонкие сучья этих кустарников, загнали в ловушку, окруженную запахом… Женщина убрала тяжелую заслонку на печи. Они смогли увидеть черное неприметное горнило – закопченное нутро с редкими угольками и непонятными огарками. В печной трубе громко ухнуло, зашуршало и, чирикая, бросилось ввысь. Наверное, осмелевшие птицы решили поселиться в месте, которое совсем недавно покинул человек.

Какое-то время все молчали – ребята внимательно следили за тем, как она ловко подпрыгнула, упираясь рукой в шесток, и резким рывком выдернула задвижку. Теперь дым не пойдет в дом, а двинется вверх, по свободной трубе. Резкий звук металла по кирпичной кладке отрезвил, Саша заговорил.

– Сашей с Катей мы будем. А вы?

– Чернава она… – Голос Смоль был тихим, девушка мотнула головой, будто сбрасывая пелену с глаз. Повернулась к Саше, продолжавшему взглядом вылизывать наклоненный перед печью силуэт женщины. Тихо фыркнула, притупляя его пыл, и подошла к Чернаве, села у ее ног на корточки. Вытащила первую тройку березовых поленьев, за ней следующую, вытягивая руки и подавая их женщине. Работа у них пошла быстрее, более складно. Смоль не терялась, приподнималась с корточек, чтобы внимательно следить за действиями временной соседки. Вряд ли та будет приходить каждый день, чтобы растопить печь, а заодно и еду в ней приготовить. Общими женскими усилиями первые робкие язычки пламени лизнули дрова, и уже через мгновение, распробовав, жадно набросились, захрустели. Взметнулся рой алых искр.

Дом, в котором царил полумрак из-за набежавших туч за окном, преобразился, раскрасился в бордовый. Тени удлинились и принялись танцевать – дикие, необузданные. Лицо Смоль грубо очертилось, стало слишком острым, лишенным женственной притягательности. Тень от ресниц легла на щеки, оттого ее глаза начали казаться омутом. Почти таким же глубоким, как глаза Чернавы.

Обе присели на разные концы длинной лавки. Катерина озябла – жалась лопатками к печи, скованно перебирала короткие вьющиеся пряди волос длинными тонкими пальцами. Взгляд ее то и дело возвращался к руке Чернавы, задумчиво выводящей узоры около собственного бедра. Что-то между ними произошло, явно что-то стряслось – женщина очевидно наслаждалась неловкостью его подружки. Любопытство кольнуло ребра. Впрочем, любопытно было не ему одному, Чернава продолжала расспросы:

– Что вы забыли в Козьих Кочах? Жить здесь молодым скучно и тошно, а приезжие к родне у них же и ночуют.

– Мы по учебе. Пишем статью о старорусском быте и фольклоре. Раньше мифы заметно влияли на жизнь людей. Может, здесь есть те, кому рассказывали бабки и деды что-то эдакое… Желательно в подробностях.

– Интересно, ну а сами вы что? Неужели ничего подобного не слышали от своих пожилых родственников?

– Что мои, что Катины – городские были. Мы с ней только из сказок про кикимор и лешего знаем.

Зазвучавший переливчатый смех покорил его мягкостью и глубиной. Эта женщина наверняка сыскала толпы воздыхателей. Здесь, в этой мрачной мелкой деревушке, она неожиданно представилась ему почти королевой. Необычной, манящей, за такой можно на край света и теряя голову. Бестужев поддался порыву – пересел с короба на табуретку напротив лавки. Колено, словно невзначай, коснулось коленки Чернавы. Она благосклонно улыбнулась, вытянула ногу вперед, поставила тонкую лодыжку в дразнящей близости от его широко расставленных ног.

Внимание женщины перескочило на Катю – аккуратные нежные пальцы подхватили прядь, которую вертела в руках Смоль. Мягко высвободили и отправили за ухо. Та ожидаемо отдернулась, неловко улыбнулась и незаметно села подальше, украдкой приглаживая руками волосы. Будто это могло стереть внимание их новой знакомой.

– Надо же, а по ней и не скажешь. Смотри, как жмется. Небось уже кто-то надоумил насчет меня. – В голосе Чернавы ужом скользила кусачая насмешка. Будто издеваясь, она задумчиво подняла взгляд к потолку. Весь ее образ кричал о том, что знает. Да, говорили. – Кому бы это быть… И дом, где найти, подсказал, и Чернаву стороной обходить. Беляс, никак? Старый жук.

Саша усмехнулся:

– Да что вы, Катя просто такая, скромная. Вот за месяц раззнакомитесь, она вам продохнуть не да…

Смоль перебила. И ее голосу он удивился. Тонкий, надломленный, пропитанный такой опаской, что ему впору было задуматься о происходящем. Что же такое могли наговорить об этой притягательной женщине, что Катя не решалась поднять на ту глаза? И это Катя-то. Девчонка, встречающая проблемы с гордо поднятой головой и глубоким гневом в голосе. Девчонка, вспоминающая о стеснении и робости только в его присутствии.

– А что, не прав был дед Беляс?

Да ну к черту, быть такого не могло. Катя же не дура верить россказням первого встретившегося деда – может, тот впал в маразм и попросту невзлюбил красавицу-женщину. Может, бабка плешь проела, ревнуя? Бестужев изумленно нахмурил брови, подался вперед, упираясь локтями в разведенные колени, сцепил пальцы в замок и устроил на них подбородок. О чем таком с Катей успел потолковать старик за ту пару минут, когда вышел следом на порог? Ребята шутили и переругивались у печи, услышать их шепот за дверью было невозможно. Да ему и не хотелось. Животы их были набиты, а ноги не гудели, Саша то и дело растирал кожу, на которой остались узенькие полоски-кровоподтеки от ремней тяжелых сумок. А разговор, видно, велся о чем-то важном. Потому что, прочитав что-то в выражении лица Катерины, Чернава серьезно кивнула. Из глубоких глаз пропала насмешка, пустота выглядывала из черных зрачков и норовила поглотить этот мир, оставляя пепел и серые краски.

– Прав. С колдовством я издавна на короткой ноге, но бояться меня незачем. Если, конечно, не обидеть. – Безрадостно хмыкнув, женщина продолжила: – Все люди одинаковые, куда ни подайся, будут тянуться: заговори, помоги, зашепчи да приворожи. А свое получат – бегут, громко хлопая дверью, и трясутся, что осиновые листья. Боятся, что я помимо названной цены чего лишнего прихвачу.

Саша потрясенно моргнул раз. За ним второй. Пока воздух не начал щекотать легкие и вырываться из них смешками. Это то самое, что заставило великую Смоль трястись и жаться к печи? Деревенские байки? От нее подобного он ожидать не мог. От той, у которой на каждый вопрос найдутся научный ответ и ссылка в подтверждение. Не прошло и суток, а Катя уже сомневалась, задумывалась о существовании магии. Что дальше? Антибиотик – зло, лечиться нужно настоями крапивы и чесноком? Лжеведьму это задело – пухлые губы сжались после его смешка в тонкую полоску. В мелодичном голоске зазвенела обида.

– Что ж ты, желторотик, не веришь? Дай прядь волос, а вторую у подруги попроси. И я смогу переубедить тебя: через седмицу приползешь на мой порог с просьбой погасить жажду. Она будет такой, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, дойдет до сумасшествия. Сдюжишь?

– Не смешите меня, Чернава. Я здесь желаю лишь работать, других нужд и жажд у меня не появится. Не в то время мы живем, чтобы окунаться в веру в магическое. – Женщина протянула ему маленькие бронзовые ножнички. Молча, с вызовом. И Бестужев, открыто смеясь, поддался на эту провокацию. Поднялся со стула и опустился перед нею на колени, подставляя голову. Руки уперлись в округлые бедра, он вызывающе провел большим пальцем по ткани юбки, Чернава лишь со смешком пошевелила ногой – щекотно. У волос послышался тихий щелчок старых ножниц, и он поднял голову как раз тогда, когда лжеведьма победоносно спрятала в карман прядь волос. Послышался огорченный вздох Кати, ему такой слышать было не впервые. Но сейчас не понять, недовольна она его заигрываниями с женщиной или тем, что он так сумасбродно (если в порыве бреда верить, что та ведьма) распрощался с собственной ДНК. Оба повернулись к Кате, Чернава с вызовом протянула ножницы, он же смотрел с возмущением.

«Не узнаю тебя, Смоль, засмейся, потянись к проклятым ножницам и убеди меня в том, что не веришь в подобную чепуху. Ты умная девочка, тебе в такое верить стыдно».

Он побежденно выдохнул, разочарованно замотал головой, прикусывая внутреннюю сторону щеки, чтобы не расхохотаться от абсурдности этой ситуации. Смоль превратилась в суеверную трусишку – испуганно расширенные зрачки, голубоватые, обескровленные страхом губы. Взгляд намертво прикипел к ручкам маленьких ножниц, на бронзе которых виднелись незнакомые ему рунические символы. Пару раз отрешенно моргнув, Катя молча отвернулась к окну. Хмыкнула лжеведьма, пряча ножницы в карман к его волосам:

– А ты не глупа, за это и вознаграждена будешь. Тебе эта неделя сказкой покажется, Катенька. А продлить дивное время захочешь – дом ты видела, куда идти знаешь. Что насчет мифов да легенд, осторожнее бы вам здесь быть, дальше деревни носа не совать.

– Кикимора утащит? – Его ехидный вопрос Чернава приняла спокойно. Лишь нежно погладила кармашек, из которого самыми концами выглядывала светлая пшеничная прядь.

– Может, кикимора, но лесавки здесь разожрались на славу, жадные они стали, лес их держать не может, а леший за каждой не усмотрит. Он и не смотрел бы, если б наши его не важили и дарами не осыпали. Места здесь дикие… Сколько бы люди ни жили, все равно конец находят. Вот и строятся из века в век в лесу вокруг моровые избы[4], а болота курганами полнятся. Странные те курганы, их время от времени размывает, а человек лицом вниз лежит, грудина насквозь колом осиновым прибита.

– Давно известный вариант захоронения – чтобы тело паводком из земли не вымыло.

– А как объяснишь скованные цепями руки и ноги мертвецов, Сашенька?

У него объяснений не нашлось. Катя и вовсе в разговоре участвовать не пожелала. Бочком сползла с лавки и потянулась к сумке. За блокнотом. Витиеватый мелкий почерк тут же украсил первую страницу. Даже сейчас она находила, какую информацию можно внести в работу. Это порадовало, в профессионализме Смоль не отказать. Вот зачем он хотел ее в эту поездку. Саше не сдались те испуганные глаза и озадаченная гримаса, прикипевшая к ее лицу пару минут назад. Бестужев понадеялся, что совсем скоро Катя отдохнет и мозги вернутся на место. Она впечатлительная, пусть ночку подумает о ведьмах и сделает правильные выводы, это зла не причинит.

Чернава, заметив блокнот, откинулась вбок, наклоняясь над Катиным плечом. Прочитала написанное, удовлетворенно кивнула:

– Не спеши листы марать, девочка, за время здесь мои рассказы останутся блеклым пятном. От того, что вы сможете обнаружить, о чем услышать и написать, – волосы встанут дыбом. Обещаю. А ты не закатывай свои прекрасные глаза, Александр, лучше сходи к колодцу за водой, поставите самовар. Холодно в избе, прогреется нескоро. Вон в углу у Весняны ведра стоят, бери любое, она воду впрок всегда носила. Если стирать что нужно, так кадка в бане под столом стоит.

Будто соглашаясь с ее словами, запершило горло, а тело напомнило о том, что порядком озябло. Болеть в его планы не входило, их работа обязывала много ходить – по домам, заброшенным кладбищам или, если повезет, курганам. Катя взяла с собой фотоаппарат, они скинулись и купили шесть блоков питания к нему. Мощный диктофон, заряда которого хватит недели на две непрерывной работы, не меньше. Им предстояла объемная, нелегкая работа. Не было времени на слабость или развлечения, Бестужев поднялся. Отвесив дамам шутовской поклон, подхватил два ведра, косое коромысло и, чувствуя старый русский дух (пополам с сожалением, что придется покидать успевший немного нагреться дом), вышел навстречу немилосердному весеннему ветру. За спиной продолжалась тихая беседа, интерес к которой у него плавно угасал.

В приоткрытую створку шмыгнул черный, как уголь кот. Начал принюхиваться в сенях. Наверное, решил помышковать, Саша мысленно пожелал ему удачи.

Катя кота сразу не услышала – задумчиво рассматривала аккуратные буквы, выведенные на белоснежной бумаге собственной рукой.

Моровые избы, курганы на болоте, нечисть.

Она была погружена в свои размышления настолько глубоко, что нечто теплое и пушистое, ластящееся о ногу, показалось полной неожиданностью. Смоль вздрогнула всем телом, голова нелепо дернулась вниз, чтобы уткнуться взглядом в кошачьи золотые глаза. Драконьи, переливающиеся светло-желтым. Зрачок игриво округлился, когда животное лениво потянулось всем телом, выпуская когти в джинсы на коленке, и требовательно муркнуло. Чернаву кот мастерски игнорировал, наверняка знал – от нее угощений не дождется. А падкая на кошачью ласку Смоль поддалась, улыбнулась, подхватывая его на руки, и направилась к сундуку, на который Саша сгрузил их сумки. Немного повозилась, в руках щелкнуло, и по дому разнесся мясной запах консервов. Нового знакомого дважды звать не пришлось – только жестяная банка опустилась на пол, он с жадным урчанием принялся за дело.

Смоль трусливо осталась на сундуке – вернуться обратно на лавку, где бок о бок с ней сидела пышущая силой и уверенностью женщина, не хватало смелости. Вдруг ведьмы существовали? Вдруг Чернава не сошла с ума от скуки, не разыгрывала наивных городских ребят? Да, в колдовство Катя не верила. Почти. Призраки прошлого сбивали ее с толка.

Да, бабушка у нее была городская, не верящая ни в магию, ни в нечисть. Но вот прабабка всю жизнь прожила в деревне, она-то и вспыхивала яркими образами под полуприкрытыми веками. Смоль было восемь, когда старушка ушла из жизни. Сухопарая, мелкая и сморщенная, стоило Кате сильно разболеться, и ее везли в деревню. Мама смеялась и говорила, что деревенский воздух лечит. Но Катя помнила силуэт у собственной постели, когда слабость не давала распахнуть глаз, а температура жрала тело, она слышала быстрые шепотки своей прабабушки у самого уха, помнила ее руки на лбу. И наутро болезнь отступала.

Было ли это действительно или лишь грезилось, подстегиваемое детским воображением? Глубина в прозрачных от старости глазах, знание и сила, которой, казалось бы, не могло быть в таком дряхлом теле? Подсознание выковыривало эти воспоминания, предъявляло молчаливым доказательством. И Смоль мешкала, остерегалась. Не дразнила судьбу и не злила Чернаву. Вдруг и правда ведьма?

Ее вопрос, повисший в теплом, пропахшем огнем и поленьями воздухе, стал неожиданным для обеих.

– Если верить вашим словам, то все мифы и не мифы вовсе. Но как тогда люди выживают здесь?

Чернава задумчиво прикусила губу, сощурила черные глаза, не спуская взгляда с быстро глотающего мяса животного. Кот это почуял, поднял морду с перемазанными в говяжьем жире усами. Обнажил белоснежные мелкие зубки с крупными клыками и грозно зашипел. Хрипло выдохнул, хрюкнув носом, и продолжил поглощать еду, словно не было этого кровожадного, наполненного ненавистью протеста против ее присутствия. Ведьма язвительно усмехнулась и отвернулась.

– Умеют. Они чтут природу и всех живых существ, понимают, откуда берется их сила, и этим пользуются. Подкову у Беляса в избе видела? Она не одна. Каленое железо и от нечисти, и от ведьмы убережет. Одна у него в дымоходе запрятана, другая у изголовья кровати – дурные сны чтоб мороком не гнали… Умный дед, толковый. Сцепись я с ним – сложно извести было бы. Бывают в деревнях и олухи – родительский совет про подковы узнают, да не дослушают. Навешают дурни подков концами вниз, и вся работа насмарку – ни счастья не удержать, ни ведьму с порога не прогнать. А уж до чего Маруся его смекалистая и хитрая женщина, диву даешься: додумалась ведь под порогом прах предка схоронить. Похлеще пса стережет, зло не пропустит.

Скачущая по заполняющимся строчкам ручка замерла, пальцы дрогнули, оставляя неприятную кляксу. И в кляксе этой Катя почти увидела свернувшееся в клубок под порогом тело.

– Прах? Под порогом?

– Так. – Голос Чернавы не дрогнул. Говорила она спокойно, будто этот кошмар, ужас, приползший из прошлых веков, был чем-то логичным и разумеющимся. – Стережет их благополучие. Отчего ж из избы сор не выметают через пороги? Чтоб, не доведи боги, предка не вымести. Кто смелее, так и тело хоронит. А затем на порожках скотину бьют – родственничка кормят. Припомни-ка, девочка, бабка вперед вас в дом зашла или вас первых пропустила, внимательно в спины глядела?

Нахмурившись, Катя на секунду задумалась. Но брови неумолимо поползли вверх, а рот приоткрылся от удивления. Разум не цеплялся за мелочи, когда Смоль шагала к порогу, но сейчас она неожиданно вспомнила серьезные глаза бабки, когда они перешагнули через калитку и направились к дому. Вешая простыни, женщина замерла, улыбка сошла с морщеных узких губ. Она ждала.

– То-то и оно. Замнись бы вы на порожке, тотчас со двора гнала бы. А раз предки и защитники в вас беды не почуяли, так отчего б с радушием и не принять? Свои здесь правила и свои порядки, по ним ни один век прожили и проживут еще столько же. Может, в ваших бетонных коробах нечисть не селится, да только квартиры ваши без души вовсе. Дышится в ваших городах тяжело, как в клетке металлической. А здесь за свободу платить надобно. За силу. – Смерив кота последним немигающим взглядом, Чернава поднялась. Неожиданно тяжело, как поднимаются древние старухи. С тихим оханьем через стиснутые зубы. Рука уперлась в стенку печи, давая время передохнуть. Смоль показалось, что в этот момент под чистой молодой кожей женщины проступила иная – морщеная, дряблая и серая. Ворох мурашек прополз по спине. Ерундой этой Катя обязана байкам деревенским и огню в печи, бросающему страшные тени. Постояв немного, женщина уже привычным уверенным шагом направилась к двери. Кот за спиной громко заурчал, принимаясь гонять опустевшую жестянку по деревянному полу. – А ты расслабься и получай удовольствие, тебе совсем скоро весело станет, сама поймешь.

Катерине захотелось закричать, запротестовать, по-детски топая ногами. Не нужно ей ведьминого веселья, доказывать им тоже ничего не нужно. Существовали ведьмы или нет – чужой мир никак их не коснется. Месяц пролетит быстро, они пробегутся по округе, расспрашивая старожилов о местных сказках, а потом исчезнут. В мир с бетонными коробками, где деревья шумели лишь в окультуренных огороженных парках и красивых ботанических садах. Они вновь вернутся в мир, в котором все просто и понятно – где над страшилками принято смеяться и закатывать глаза. Где торжествовали наука, медицина и факты. В мир, в котором не жались к печи по наитию, прислушиваясь к воющему и скребущему стенки черепа внутреннему голосу.

Вместо этого она прижала к себе забравшегося на колени кота, почесала громко урчащее горло.

– Вы на Сашу не обижайтесь, мы просто росли по-другому, мыслим тоже.

Чернава будто поняла, зачем оправдывала друга девочка. Улыбнулась с нежной злорадностью, кровожадно. Проследив за Катиным взглядом, ласково погладила кармашек с прядью. И от этого движения внутренности начало покалывать, заливать страшным, странным предвкушением.

– Вот только ты чуешь, где смолчать следует. Силу видишь, а его учить нужно. Не сильно обижу я твоего воздыханного, проучу немного. Душевные терзания закаляют, будет краше прежнего. – Обещание ее повисло в тишине, дверь за ведьмой с громким скрипом захлопнулась.

А она осталась в тишине. Пока не умеющий держать язык за зубами «воздыханный» не принес ведра с водой, а затем долго матерился, пытаясь понять, как работает самовар. Пока осматривать дом не пришли остальные ребята, подкалывая уединившихся Смоль с Бестужевым.

Здесь оказалось куда лучше, чем в маленькой избушке главы деревни, решение остаться приняли единогласно. Однако выбор спальных мест развязал среди ребят настоящую войну. Кровавую и беспощадную, в которой Надя голосила и стучала кулаками по столу, радикально отказываясь спать на широкой кровати с Катей и требуя ненаглядного Пашу. Жестокую, когда Саша и Славик делили лавку и неудобно-короткий короб, потому что Смоль «алчной гадюкой» метнулась на печь и радостно щерилась, пока ее проклинал Славик. Он даже попытался стянуть подругу за лодыжку, увещевая прижиться на коробе – оба парня были высокими и массивными, ни один на нем не поместился бы. Ее метр восемьдесят были впритык, и мять бока на крышке, под которой что-то шуршало в Весняниных вещах, тоже не желали. В итоге, баюкая прокушенную руку и проклиная несговорчивую девчонку, жаться туда пришлось Славику.

Чтобы скрасить свои грустные ночи, мальчишки решили следующим утром наведаться в сарай и притянуть матрасы, которые сегодня обнаружил Бестужев в одной из пристроек. Может, с ними лавка и короб станут более привлекательными. Ерзая и устраиваясь на сундуке, Славик назвал Смоль беспощадной стервой еще по меньшей мере восемь раз. Замолчал он лишь тогда, когда в него прилетела кроссовка Саши.

Ночью Кате стало душно – лежанка слишком раскалилась, а урчащий под боком кот не давал глубже погрузиться в сон. Соскочив с печи, она тихо прокралась мимо спящих мальчишек на улицу, лишь тоскливо скрипнула дверь. Ночной холод тут же набросился на разгоряченное тело – скользнул по шее, лизнул след от резинки пижамных штанов на голом животе. Она поежилась, но пошла вперед. Вниз, по узкой тропинке, ведущей к домам деревни – полная луна освещала дорогу лучше городских фонарей, молчали даже собаки.

На поле за домом Беляса в лунном свете паслась корова, остальные спали подле, выделяясь темными тенями на фоне серебряного луга. Что-то странное было около нее, какой-то неясный силуэт… Скрипнула калитка под пальцами Смоль, а не приученная к охране этого дома собака лишь вяло дернула ухом да повернулась задницей с куцым хвостом к выходу из будки. Что-то в этой корове не давало ей покоя, заставляя идти босиком по влажной от росы траве, наступая на мерзких слизняков и резкие, кусающие болью камешки. Гадливости не было, не было страха, она просто шла вперед, не анализируя и не думая. Будто зачарованная – остановись, дальше потянет неведомой силой.

Вскоре неясный силуэт начал обрастать деталями, выделяться так четко, что Катя не сдержалась – заскулила от тревоги. Шаг, еще один, за ним третий, ее волокло за шкирку к картине, которую она не хотела видеть. А глаза никак не желали закрываться. Под коровой, прогнув спину и широко растопырив руки, не по-человечьи резко выгибая суставы, на четвереньках стояла Чернава. Черные волосы струились по голому телу, прикрывали плечи и поясницу. И боги, заставьте ее забыть эту картину… Горло женщины ходило ходуном, пока она делала быстрые жадные глотки из коровьего вымени. Причмокивания перемежались со странным, звериным урчанием. Смоль всхлипнула, пытаясь сделать хоть шаг назад. И существо, таящееся под кожей черноволосой красавицы, с клыкастой улыбкой вскинуло голову.

Кто-то закричал. Истошно, испуганно.

Смоль дернулась и распахнула глаза. Сбитые, влажные от жара волосы липли к щекам, шумное дыхание с хрипом вырывалось из легких. Сон. До чего же скверный и реалистичный она увидела сон. Вот и спи на новом месте, Смоль, радуясь теплой печке.

Откидывая тяжелое одеяло, она упала обратно на подушки, пытаясь успокоить бешено колотящееся на кончике языка сердце. Из смежной комнаты, гогоча и припрыгивая, метнулся Славик, вслед за ним вылетел и ударился о стену одинокий ботинок на аккуратном толстом каблуке.

– Неадекватный, ну какой же ты отбитый, Елизаров! А ты что ржешь, на полу спать захотелось? Поглядела бы я на тебя, если б после колыбельных блаженного и такого денька тебя что-то ночью за ногу схватило и потянуло! Суки бессовестные вы!

Напряжение отпустило, Катя засмеялась – громко, почти истерично. Проснувшийся Бестужев быстро смекнул, в чем дело, и присоединился к их безудержному хохоту.