Змеиный крест

Пролог

Алана никогда не снимала змеиный крест надолго. Мама следила за этим, повторяя, что от амулета зависят жизнь и рассудок Аланы, и девушка верила: даже краткое расставание с единственным напоминанием о ее настоящих родителей всегда откликалось в ней смутным беспокойством и чем-то еще, похожим на болезненное возбуждение.

Лишь раз Алане не повезло забыть змеиный крест в деревне — и в ту ночь ей снились пугающие, непонятные кошмары, утягивавшие в глубину отчаяния и какой-то не ясной ей самой сладости.

В том далеком, забытом, оставившим за собой лишь чувство далекой опасности сне привычный Алане мир был на грани уничтожения, что-то нависало над ней, почти настигало, гулом и темнотой обвиваясь вокруг всего, что она знала.

Она неслась вперед, скользя на мокрых от росы каменных плитах дворов, цепляя юбкой ветвистый кустарник и траву, не давая себе перевести дыхание, стараясь не поддаваться отчаянию и не обращать внимания на следы разрушения места, которое, она знала, раньше было самым безопасным в мире. Это пространство, где магия витала в воздухе и творилась десятками шепчущих, было ей почему-то знакомо. Высокие корпуса с глухими торцами и высокими окнами по фасадам, остроконечные башни, ветвившийся по каменным стенам плющ, зеленые изгороди и галереи со стрельчатыми сводами, уютные дома для прислуги и открытые террасы, озеро, дорожки и газоны. Во сне Алана помнила их освещенными солнечным светом, полными жизни, уютными и теплыми. Здесь она могла бы научиться быть собой...

Приют Тайного знания во сне высился над ней со всей своей монументальностью, но теперь его темные, покрытые рунами стены зияли провалами, а башни были будто обкусаны громадным зверем. Мощеные дорожки тут и там взрывали широкие и глубокие трещины от ударивших по Приюту заклятий. Отзвуки страшных заговоров вибрировали под ногами, глубина разломов притягивала и пугала. Вековые деревья были выдраны с корнем, их кроны накрывали порушенные скамейки и фонтаны. Мелькали разрушенные дома прислуги, а за ними — башня, покосившаяся и осевшая, словно из ее середины вырвали кусок.

Дыхание сбивалось, и реальность сна размывалась, искореженная страхом и надеждой.

Алане казалось, что она еле касается туфлями земли, как быстро она бежала. Это был вышедший из-под контроля полет, неуловимое и неподвластное ей движение. Ее несло вперед, тянуло туда, где ее любили и где из-за этой любви должно было вот-вот произойти непоправимое.

А что-то страшное, нечеловеческое, продолжало поедать все, что ей было дорого.

Но Алана могла лишь остановить схватку любимых ею и любящих ее мужчин.

Они стояли именно там, где Алана ожидала их увидеть: посреди каменной площадки, у стены, от которой вражеский заговор отбил куски камня вместе с мохнатым пологом плюща. Между приготовившимися к бою мужчинами искрился воздух. Алана влетала в эту плотную пелену, не обращая внимания на сполохи молчаливых заклятий, и останавливалась.

Пространство словно искажалось вокруг черной фигуры опаснейшего мага, громадного как гора, хищного и пугающего — и пахнущего холодным воздухом, жаром огня, тьмой и почему-то сладостью — стоило взглянуть на него, и весь остальной мир будто замирал. Но когда Алана переводила взгляд на его противника, один вид которого отзывался в ее сердце нежностью, внутренняя пружина будто разжималась, и сердце успокаивалось теплом, умиротворением и запахом пряных трав.

Алана любила их обоих, отчаянно, хоть и по-разному, и мысль о том, что один мог убить другого, драла ее сердце на части страшнее, чем еле балансирующий на грани хаоса мир.

.

– Алана, скажи хоть слово, и я защищу тебя от него. Он внушил тебе, что это невозможно, но это не так, – обращался к ней таинственный шепчущий, ее родная душа. Глаза его, зеленые как трава, искрились любовью такой искренней, что Алане было сложно смотреть в них. – Вспомни, мы уже скрывались от его взора.

– Любовь моя, тебе не нужно вставать между нами, мы разберемся сами, – в голосе темного мага звучала сталь, но за обращенном к ней взглядом таилась сбивающая с ног нежность и оглушающая страсть. – Однако если ты хочешь сохранить ему жизнь, стоит отказать прямо сейчас.

.

И мир рушился, рушился, рушился, все вокруг ломалось и трескалось, как не выдержавшее жара зеркало. Алана закрывала руками голову, спасаясь, и понимала, что еще немного — и...

.

… и Алана ощутила на груди змеиный крест, мигом очистивший ее мысли от тягостного воспоминания, оставившего за собой лишь привкус горечи где-то в глубине.

Двадцать восемь лет назад. Лита.

Юория была еще совсем ребенком, когда ее мать, Лита, по указанию своего троюродного брата, старшего мужчины семьи Карион, взяла ее с собой на встречу. Маленькая Юория тогда ужасно расстроилась, что вместо черного Обсидианового замка, о котором Лита не раз рассказывала такие захватывающие истории, что девочка считала сказками, они едут в белый замок.

Лита пыталась объяснить дочери, что Даор Карион назначил встречу там и тогда, когда ему это было удобно, и что их дело – подчиниться его воле, но Юория ныла и ныла, даже когда Лита за руку провела ее через портальное окно, и они оказались в месте, настолько не напоминавшем их собственный дом. Вместо того, чтобы бегать и гладить теплые белые камни, Юория крепко держалась за мамину юбку. Это было единственным, что радовало Литу: зная брата, она предполагала, что он не остался бы в захваченном гнезде другой знатной семьи просто так. Война все еще шла, и казавшийся пустым замок вполне мог быть ее передовой.

Лита напоминала себе, что если бы ее брат хотел смерти ей и Юории, то обе они уже были бы мертвы. Никогда не сближаясь с Даором и стараясь не следить за его делами, Лита все же не могла не замечать, как неугодные черному герцогу люди умирали, исчезали, сходили с ума и убивали свои семьи. Он никогда не посвящал ее в свои дела, не признавал и не отрицал своей вины, но Лита была уверена, что кровь, омывавшая его руки, должна была обернуться проклятием и для Даора, для всех, кто был ему дорог. Если ему хоть кто-то был дорог.

Ей не нравилось думать о себе как о Карион, но фамилия, герб с вороном, черный цвет преследовали ее, откликались в каждом почтительном поклоне прислуги, в лести купцов, в страхе представителей других знатных семей, когда они обращались к Лите так, будто Даор стоит за ее спиной. Лита пыталась подчеркнуть, что вопреки всему следует пути Света. Однажды брат бросил ей мимоходом, что легко быть святой, если тебя боятся, и с тех пор Лита при нем молчала о пути милосердия и невмешательства.

Даор сказал ей не выходить замуж, пока он не предложит ей жениха. Его устраивало, что она, шепчущая, Карион, может быть залогом успешного союза с другой знатной семьей, но подходящего ей по положению супруга он пока не нашел. Когда Лита полюбила безродного мужчину, простака без малейшего силового потенциала, Даор предупредил ее, что связь с ним будет стоить ей и жизни, и имени. Тогда еще Лита не видела от своего брата ничего, кроме благостного равнодушия, и не приняла его слова всерьез. Она вышла замуж – и муж ее был убит на охоте взбесившимся кабаном всего через неделю после свадьбы. Уничтоженная горем, Лита пришла к Даору. Он лишь пожал плечами и напомнил Лите, что она вольна делать что угодно до тех пор, пока не нарушает его приказов, и отправил ее обратно в Скальный замок, фактически заточив в нем.

Лита обнаружила, что беременна, не сразу. Поняв, что под сердцем носит ребенка, она скрыла этот факт ото всех, включая брата. Преданная ей служанка согласилась быть прикрытием, и женщины сделали вид, что хорошенькую черноволосую девочку родила именно она. Даор делами сестры не интересовался, и Лита уверилась, что смогла спрятать Юорию от пристального взора черных глаз.

До тех пор, пока Даор не приказал показать ему Юорию Карион. Юорию Карион, так он написал в своем письме. Лита выронила его, как только поняла, что Даор имел в виду.

Нельзя было обмануть черного герцога.

Они вошли в полуразрушенный зал. Очевидно, он был убран совсем недавно: в воздухе витал запах сырости, которого не могло быть там, где тлели три камина. Лита огляделась: крыша рухнула, крупные куски черепицы и перекрытий были небрежно свалены в угол, пыль – тщательно выметена. В разлом наверху было видно светлеющее утреннее небо. Снег не шел, камины согревали комнату, было не очень холодно. Посреди когда-то роскошного кабинета, принадлежавшего, возможно, старшему из Вертерхардов, стоял простой стол из мореного дуба. На шершавой поверхности лежали перстни со знаком красной змеи – родовые оттиски Теренеров, которые красные герцоги жаловали служащим им шепчущим. Некоторые из колец были в крови, некоторые – раздроблены. Всего Лита насчитала не меньше двадцати штук. Было не понятно, как Даор мог всего за день добыть их все, если он прибыл в белый замок без своей армии. Неужели он своими руками?.. Лита боялась додумать эту мысль.

Сам черный герцог сидел за столом и что-то писал. Его рабочее кресло мало походило на троны, которые так любили правители других земель, и не выглядело удобным. Рядом с ним, в таком же кресле, сидел невысокий молодой шепчущий. Достоинство, с которым он держался, прибавляло ему роста, но рядом с Даором он казался комнатной собачкой. Лита не припомнила его лица.

Юория держалась за мамину юбку и очень смущалась незнакомого мужчину, к которому было велено отнестись с почтением большим, чем к кому-либо на свете. Даор был очень красив, и пространство будто искривлялось вокруг его фигуры, притягивая взгляд к его холодному лицу. Наверно, Юории он казался великаном: почти на две головы выше мамы, выше, наверно, всех мужчин, что она когда-либо видела. Когда герцог жестом подозвал маленькую Юорию к себе, и она присела перед ним в своем первом настоящем реверансе, тяжелый металлический запах, исходивший от его камзола и волос, внезапно нахлынул на Литу, и она порадовалась, что дочь еще не знает этого терпкого запаха смерти.

– Меня зовут Юория, – представилась девочка вежливо, и, как мама наказала, добавила: – Я рада познакомиться с вами, герцог Каор Дарион.

Какая позорная ошибка! Литу будто кипятком ошпарили, когда она увидела ответную кривую усмешку брата. Она шикнула на дочку, выступив вперед и закрывая семилетнюю малышку юбкой. Даор посмотрел на девочку с раздражением.

1. РОДОВАЯ КНИГА (АЛАНА)

– Мама говорит, ты не выходишь замуж, потому что ты странная, – сказал Улан заносчиво. – Хотя вообще-то тебе давно пора.

«Какой все-таки избалованный мальчишка! – устало подумала Алана, внешне ничем не выдав своего раздражения. – Это все его мать. Воспитывает его так, будто он император, ну или сын черного герцога, не меньше».

– Так и есть, – согласилась девушка, листая страницы. – Мне уже двадцать девять лет, мои дети могли бы быть твоего возраста. Но знаешь, чем хорошо не быть именитой? Я могу быть странной, могу не хотеть замуж, могу не выходить. Большинство знатных семей связываются династическими браками. Вот ты со временем вырастешь и женишься на знатной леди. – Тут Алана немного лукавила: мастер Оливер, сам выбравший в жены простачку без имени, вряд ли осудит выбор сына, если тот полюбит кого-то из прислуги или деревенских. Тем не менее, она продолжила: – Вот мы не знаем, любит ли Юория Карион Вестера Вертерхарда, и спросил ли ее мнения об этом черный герцог. Мы не знаем, хотел ли Вестер жениться на Юории, или же его заставили. Но что мы сегодня узнали точно, так это то, что каким бы сильным ни был Вертерхард, своим браком он подарил черным контроль над своими землями.

– Как ты это поняла? – протянул чуть заинтересовавшийся Улан. – Он же мужчина! Может, он забрал себе ее земли!

– Помнишь, что мы читали о Карионах на той неделе? – Алана привычно и терпеливо открыла страницу, над виньеткой которой был изображен герб с черный вороном. – У нее есть старший родственник, дядя. Всеми Черными землями, а они огромные, больше Зеленых раз в десять! – она широко развела руки, – распоряжается он. А как я поняла – ты мне скажи.

Улан неохотно уставился на схему.

– А почему он вообще вписан на эту страницу? Почему не... – Он с интересом пролистнул вперед, до родословной страницы белых герцогов. – Тут Юории нет. А его имя вообще отдельно. А почему ее сюда не написали? Маму написали на страницу папы!

«Объясни ему, что такое родовая книга, ему уже пора это знать, – сказал ей мастер Оливер утром. – И заодно расскажи, что означает новая запись». Хорошо же объяснять то, что сама понимаешь не до конца!

– Мы узнаем это позже, я уверена, – вздохнула Алана. – Может, он просто не внес пока изменений в свою родовую книгу, а Карионы – внесли?

– Я думал, все происходит одновременно, – недовольно протянул Улан, снова теряя интерес. – Папа говорит, что все слова появляются одновременно.

– Так и есть. Родовые книги – артефакты, хранящиеся только в знатных семьях. Твоей семье родовую книгу пожаловал сам император, когда Голденеры получили свое имя, и с тех пор этот том связан с остальными. Но внести изменения ты можешь только на свою страницу, и если герцог Вертерхард ничего не написал у себя...

– То и тут ничего нет, понял я. То есть я могу что-то написать на нашей странице? – оживился Улан, перебивая Алану. – Или даже нарисовать, и это у всех появится?

Алана содрогнулась, представив, что мог бы изобразить избалованный десятилетний мальчишка со всей своей детской непосредственностью. А потом еле проглотила зарождающийся хохот, когда представила, как какой-нибудь воинственный красный герцог с серьезным лицом открывает страницу Голденеров, а оттуда на него смотрит...

И все-таки дело принимало плохой оборот. Нужно будет обязательно рассказать об этом мастеру Оливеру, чтобы спрятал книгу: любой, в ком текла кровь знатной семьи, мог что угодно начертать на страницы с фамилией своего рода, и Улан исключением не был. Нужно было срочно перевести тему.

– Хочешь, покажу кое-что интересное? – Алана хитро улыбнулась. – Видел когда-нибудь, как бывают защищены такие артефакты?

– Неа. Ее что, сжечь нельзя?

– Не стоит, – прохладно ответила Алана, жалея, что у Флоры не было обыкновения шлепать своего старшего сына за подобные идеи, и мальчишка регулярно что-нибудь поджигал. – Но зато...

Она достала чернильницу и перо и занесла руку над зеленой страницей Голденеров, прямо над кругом Улана. А затем, обмакнув перо в чернила, размашисто дорисовала вокруг его имени кривую ромашку.

– Эй! – закричал Улан, нависнув над столом. – Ну ты и противная, ду... – он остановился на полуслове. – Ха! Вот так тебе! – засмеялся он, когда желтоватая кожа втянула в себя чернила так, будто и не было никогда их на пористой поверхности. Он перевернул страницу и убедился, что чернила не протекли насквозь. – Это обалдеть! А можно я что-нибудь нарисую? Я на нашей не буду, честно! Ну пожалуйста! Ты самая-самая любимая моя служанка будешь, если разрешишь, правда-правда, я отцу ничего не скажу! – канючил он.

Как короток путь к детскому сердцу!

– Это будет наш секрет?

– Да!

Улан открыл бледную страницу Вертерхардов, с ликованием взял в руки перо... Алана закусила губы, чтобы не рассмеяться в голос, глядя, как артефакт впитывает пошлые каракули вокруг имен Пармиса и Юджии Вертерхардов. За дверью раздались тяжелые и неспешные шаги мастера Оливера, и Алана и Улан, переглянувшись, замерли. Алана отобрала у мальчика перо.

Капля чернил сорвалась с заостренного кончика и расползлась неаккуратной кляксой в уголке белой страницы, совсем рядом с украшенной вензелем буквой В. Алана спешно захлопнула книгу, не успев увидеть, как пропадают чернила, и в этот момент мастер Оливер уверенным движением распахнул дверь в библиотеку. Улан еле сдерживался, что не осталось незамеченным его отцом, который, внимательно посмотрев на покрасневшую Алану, подмигнул сыну. Он отправил Улана во двор, крепко обняв его напоследок, для чего громадному как медведь мужчине пришлось присесть на колено.

2. ЛЕЗВИЕ (ОЛЕАР)

– Мне не нужно там присутствовать? – осторожно спросил Олеар у черного герцога, своего наставника и господина. – Вы говорили, что Юория может поступать необдуманно, когда одна.

Дождь стучал по высоким стеклам пламенеющих стрельчатых окон кабинета. В камине, выложенном цимофаном и оттого казавшемся чуждым на фоне гладких обсидиановых стен, потрескивали поленья. Блики огня переливались на поверхности серых камней, и на пламя в этом отражении было смотреть одновременно жутко и уютно. Кроме плясавшего на дереве пламени кабинет озарялся лишь белой сферой где-то наверху, и хотя от стола до светящегося шара было не меньше шестнадцати футов, до потолка мягкие лучи не добирались, так он был высок, и казалось, что крышей помещению служило чернильно-черное небо.

Даор Карион сидел за простым дубовым столом и неспешно изучал письмо. Олеар обратил внимание, что раз в несколько секунд герцог проводил над кожаным листом рукой. Очевидно, присланное ему послание было защищено с помощью магии. Орнамент по краю было сложно опознать, но Олеар не раз видел его на письмах красных герцогов и их приближенных. Руны, наложенные шепчущими, были похожи на пересечения случайных линий, начирканных в разных направлениях, но от них исходило знакомое напряжение.

– Моя племянница вздорна и имеет склонность увлекаться, – согласился герцог. – Однако вряд ли ей хватит глупости нарушить прямой мой приказ. На празднике будут присутствовать как двое сыновей старшего Теренера, так и ненавидящий их кузен, недавно вернувшийся из Приюта Тайного знания. Во время их стычки все трое погибнут, оставив Красные земли без наследников мужского пола. – Он говорил размеренно, не прерывая чтения. – Любвеобильный красный герцог будет вынужден реализовать свою последнюю дочь, ища поддержки в спровоцированном им военном конфликте. К тому же ему придется доказывать, что он не пытался вновь напасть на нашу семью, теперь в лице Юории и Вестера. Так что его выбор падет на брата герцога Синих земель, нашего открытого союзника.

– Почему? – спросил Олеар, стыдясь, что не понимает.

– Потому что я не оставил ему выбора, – ответил герцог просто. – Тебе не нужно там быть.

Когда он поднял лучащиеся тьмой глаза от письма, Олеар с благоговением увидел, что герцог улыбается, и немного расслабился. Рядом с Даором Карионом он всегда чувствовал себя мальчишкой на экзамене. И чем дольше наблюдал за его выверенными действиями, тем больше смирялся со своей ролью.

Уже почти сорок лет Олеар с почтением звал черного герцога учителем, впитывая каждую каплю знания, которое ему давалось не всегда легко. Даор не называл Олеара учеником, однако не раз подчеркивал, что ценит его лояльность и рассчитывает на нее в будущем. Он оттачивал разум и навыки Олеара – так кузнец превращает металлическую заготовку в лезвие – и как бы обманчиво мягок с Олеаром он ни был, тот всегда помнил, что оружие затачивают, чтобы оно послужило в битве.

Но пока сражаться не приходилось. Олеар с готовностью выполнял крупные и мелкие поручения, принимал участие в его политических играх, передавал волю черного герцога слугам и в глазах окружавших семью Карион подхалимов занимал то единственное лакомое место, которое они все хотели получить: место его правой руки. На самом деле никакой правой рукой герцога Даора Олеар, конечно, не был. Олеар не знал, чего именно потребует от него Даор однажды, и лишь надеялся, что его жизнь и сила шепчущего не понадобятся господину. А душа...

Душа его и так давно принадлежала Даору.

С тех самых пор, как черный герцог спас его во время сложного и смертельного ритуала, выкупив у демонов вечного хлада. Олеар тогда только отслужил положенные пятьдесят лет в Приюте Тайного знания и, опьяненный своим новым положением и мечтая о небывалой силе, углубился в одну из запретных областей магического знания. И погиб бы, мня себя великим ритуалистом, если бы не появившийся рядом Даор Карион. Олеар не знал, как именно черному герцогу удалось справиться с призванными им иномирными чудовищами, но о долге не забывал ни на секунду. Благоговейно вспоминая, как тьма окутала Даора вместе со всеми демонами, и как она рассеялась, оставив у алтаря лишь герцога, Олеар уверялся, что не избежит уготованной ему Даором Карионом участи.

Впрочем, не виси над ним меч долга и имей он возможность уйти... Ничего бы не поменялось. Ему нравилось жить в Обсидиановом замке, нравилось становиться сильнее, нравилось быть в курсе происходящего во всех девяти землях. Но больше всего Олеару нравилось, что иногда Даор объяснял ему – ему единственному, возможно, на свете! – мотивы своих решений, таким образом приближая ученика к себе.

За все годы, проведенные в Обсидиановом замке, Олеару так и не удалось увидеть привязанности своего хозяина к любому другому живому существу. Герцог говорил о своей семье, только лишь когда они становились пешками в его играх, и ни разу Олеар не находил в его планах заботы ни о уже покойной троюродной сестре герцога Лите, ни о ее дочери Юории. Возлюбленных у герцога не было, даже само предположение о таком казалось смешным. Любовницы тоже никогда не появлялись в Обсидиановом замке. Однажды Олеар спросил Даора, почему тот не приводит никого в свои покои, и ответный взгляд был таким красноречивым, что Олеар мигом ощутил себя нашкодившей и безмозглой собакой и заткнулся, пока не опозорился еще какой-нибудь глупостью.

И все же он решился спросить о женщине, судьба которой была ему самому не безразлична.

– А леди Юория не пострадает?

– Недавно я подарил ей довольно дорогого сторожевого пса, – отозвался герцог. И чуть помедлив, объяснил: – Она вышла замуж за сильного шепчущего, последнего Вертерхарда. Тебе не стоит переживать об этом.

3. ПРОСТАЯ ЖИЗНЬ (АЛАНА)

– Мама, я сегодня проходила с Уланом родовые книги, – начала Алана разговор за ужином. – И увидела кое-что странное. Помнишь, ты говорила, что род белых господ прервался двадцать восемь лет назад? Что красные вырезали всю их семью, что не осталось наследников. И потом белые земли сделали нейтральными и разделили.

Вила, крупная темноволосая женщина средних лет, кивнула. Они с Аланой совсем не были похожи: девушка, невысокая, русоволосая, смотрелась рядом со своей приемной матерью бледно и мелко.

– Да, так и было, – ответила Вила.

– Сегодня появилась запись о браке Вестера Вертерхарда и Юории Карион.

Вила застыла.

– Что? Не было никакого Вестера. Я бы знала. Сколько ему лет?

– Не знаю, в родовых книгах не пишут дат. Его линия не соединена с другими именами.

-Значит, он бастард? Только чей...

– А мы не должны... Связаться как-то с ним? Не знаю, рассказать ему что-нибудь из того, что тогда случилось? Не должны ли мы теперь ему служить?

Алана опасалась, что мать скажет, что им пора писать письма и собираться в дорогу, но Вила покачала головой:

– Нет. Не верю. Я сама, своими глазами видела их всех. Каждого. Всех мертвыми. Не осталось никого. Герцог Даор Карион – величайший артефактолог Империи. Может быть он нашел способ обмануть книги. Не будем высовываться.

.

Уже глубокой ночью Алана вертелась, не в силах заснуть. Ей казалось, что произошло что-то значительное, и что это как-то касается ее. Она проваливалась в сон, снова проживая рассказ Вилы об ужасных событиях почти тридцатилетней давности, и снова просыпалась, будто выдернутая призрачной сетью на поверхность. Сердце колотилось в горле и на кончиках пальцев, дыхание никак не успокаивалось.

«Тебе был всего годик, а мне только исполнилось шестнадцать, – шептала Вила дочке, пока Лас, приемный отец Аланы, спал. В глазах Вилы стояли слезы. – Я прислуживала на кухне, помогала матери, как ты помогаешь мне. Но там была совсем другая кухня. У герцогов Вертерхардов был громадный замок, высокие белые стены, острые башни, сотни комнат… Такой красивый! Таких больше нет. Он был как будто из мира Света. Стены переливались перламутром, камень дышал, я любила прислоняться щекой к кладке – и ощущать ответное тепло. Теплые камни, даже ночью, представляешь? О них можно было греться в морозы. Я знаю, они специально так сделали, чтобы никто не мерз. Их очень любили. Никто и никогда не предал бы их. Все произошло так быстро. Я до сих пор не понимаю. Я была в подвале, когда все началось. Камни содрогнулись, будто кто-то из-под земли ударил в фундамент, а потом еще и еще. Но стены устояли, только вибрировали, как колокол, и это гул был таким невыносимым, что мы все попадали на землю, закрыли уши руками. А когда звук прекратился, многие остались лежать без сознания. А я выбежала посмотреть, что происходит. И во внутреннем дворе увидела... их. Они лежали на снегу, кровь была у них на лицах, тянулась сразу из глаз, носа, ушей и рта... Такие жуткие красные ручейки. И их дети были мертвы, все до одного, все пятеро. Там же, рядом, прямо посреди клумбы, будто кто-то выложил их аккуратно, по росту. Вокруг никого не было. Они не дышали, и к ним было очень страшно подходить. Я побежала в галерею, где должна была убирать лавки моя мама... Она тоже... – Вила рыдала. – И другие слуги, которые убирались там, тоже... И никого. А потом я услышала крик ребенка. Я нашла тебя в снегу, кто-то закопал тебя вместе с люлькой. Твоя мама... она была очень доброй и хорошей женщиной. Она много раз помогала мне. Я боялась, что меня найдут, но не могла тебя там оставить. Никто за нами не гнался: после исчезновения белой семьи, до безымянных слуг никому не было дела, но я все равно бежала, не останавливаясь. Черные искали виноватых, они покарали красных. Я думала, черные решат, что и я к чему-то причастна, раз смогла выжить, и заберут меня, а ты погибнешь от голода. Было очень холодно, я останавливалась на ночлег в хлевах, пока не добралась до Желтых земель. Ты представляешь, какие морозы стоят зимой на севере? Я думала, мы замерзнем до смерти. Но этот амулет, – Вила показывала Алане на спрятанный у сердца приемной дочки серебряный змеевидный крест, – он сохранил тебе жизнь».

.

И родная мать Аланы, и Вила – обе они были служанками Вертерхардов. Верность хозяевам – великая добродетель, служение им до конца – единственный выбор. Так всегда говорила мама. Не значило ли это, что теперь придется покинуть уютные Зеленые земли, приютившие, подарившие кров и новую, единственную, жизнь? Алана с трудом могла себе представить, как могла бы она бросить мастера Оливера, его непутевых детей и даже капризную Флору. И уж тем более, как она сможет жить без друзей, без меланхоличного, но такого чуткого Вэла, без неунывающей Виары.

«Ни на что не променяю мою жизнь!» – любила она восклицать даже в моменты печали, напоминая себе, что живет счастливо и свободно, в теплой семье, занимаясь любимым делом. Вэл грезил возможностью оказаться среди шепчущих и открыть в себе тайное предназначение, уже замужняя Виара все еще втайне мечтала выйти за именитого и стать частью древней семьи, но Алана просто хотела оставаться на своем месте и продолжать делать то, что делала.

Со смущением она вспоминала, что ребенком, еще до рассказа Вилы о резне в белом замке, тоже мечтала оказаться именитой, а не Аланой, дочерью Ласа. Тогда она считала шепчущих и именитых почти богами, живущими какой-то другой, высокой и неземной жизнью, и по крупицам, как драгоценность, собирала информацию о великих семьях. Маркизы, бароны, и особенно герцоги были другими, совсем не как безымянные, даже не как трехсотлетние Голденеры. Они вели свои фамилии тысячелетиями и тщательно оберегали родовые секреты. Истории об их деяниях иногда встречались в описаниях политических ходов, имена мелькали в записях о переходе именитой женщины из одной семьи в другую.

4. СЕТЬ ТРЕЩИН (АЛАНА)

Когда тем вечером Алана подошла к воротам, она уже знала, что что-то не так: дубовые кованые двери были распахнуты настежь, будто кто-то огромный толкнул их рукой величиной с гору. Одна из унизанных артефактами створок, смыкавших периметр защиты, болталась лишь на верхней петле, упираясь углом в рыхлую черную землю.

«Успокойся, это ни о чем не говорит, – наивно сказала она себе, понимая, что это лишь самообман. – Может, что-то повредило двери».

Внутри свернулся клубок страха. Алана сунула руку под плащ и нащупала через ткань рубахи острый край маминого амулета, сжала его, успокаиваясь. Ей казалось, что дыхание было таким громким, что его могли слышать в деревне. Кровь стучала в ушах.

Постепенно морок ужаса отступил. Амулет согревал руку.

Алана прижалась к стене, чтобы и свет луны не мог ее достать, и скользнула за открытую и покалеченную створку, провела пальцами по холодным заклепкам: зачарованные узлы на пересечении металлических пластин были будто вырваны с корнем, и вместо касания причудливой серебряной вязи она укололась об острые шипы-занозы. Стараясь держаться тени, прячась за кустами, девушка, пригнувшись, побежала к главному зданию, стараясь не шуметь. За стеклами зиял мрак. Огромные окна большого зала второго этажа издалека казались черными провалами. Флигели тоже выглядели нежилыми. Когда Алана подошла ближе, молясь Свету, чтобы все почему-то просто покинули имение, она увидела, что многие рамы выбиты, а об рваные края стекол сквозняк треплет занавески. Все двери были закрыты.

Стояла какая-то странная тишина. Не пели птицы, не пищали мыши. Алана поняла, что не слышит и собак, и, бросив взгляд на будки, похолодела: маленькие и большие, верные и всеми любимые питомцы лежали, не двигаясь. Алана не решилась подходить. Она не верила, что собаки уснули.

Тенью девушка скользнула к торцу левого флигеля: там слуги всегда оставляли дверь прикрытой, но не запертой, чтобы можно было быстро попасть в дом. Ручка легко поддалась, и она очутилась внутри, но и внутри было так же тихо, как и снаружи. Алана бежала к комнатам родных и просила Свет помочь ей забрать их из этого вдруг ставшего мертвым дома; у печи, не останавливаясь, она подхватила прислоненный к косяку ухват и продолжила путь. Комнаты мамы и папы были пусты, кровать застелена, похоже, они не возвращались.

Каждый раз, заворачивая за угол, Алана поднимала ухват, и каждый раз за углом оказывалось пусто. Бесконечной анфиладой разворачивались перед ней темные, нетронутые, пустые и холодные комнаты слуг, потом – блещущие подсвечниками и зеркалами в лунном свете такие же будто остановившиеся во времени покои Голденеров. Будто кто-то разом потушил свет, задул камины и сменил тепло огня на осенний холод. Алана дрожала, дышалось рвано, как на морозе. Девушка никогда не сталкивалась с магией, но все вокруг дышало именно ей: темным и могущественным заклинанием.

Алана замерла у двери, ведущей к холлу у главной лестницы. Никогда еще ей не было так страшно, она убеждала, но не могла заставить себя открыть тяжелую дверь и подняться наверх – туда, где должен был быть праздник, где двумя часами ранее собрались хозяева и их гости, подносили напитки слуги, играли музыканты. Ей нужно было туда: вдруг кто-то остался наверху, кто-то, кому нужна помощь. Вдруг мама лежала там, среди застывших зеркал танцевального зала, и...

Прислонившись разгоряченным лбом к мерзлому дереву, Алана вспоминала все, что читала о шепчущих, и не могла припомнить в описаниях заговоров ничего похожего. Но что это, если не магия? Разве может быть так тихо и мертво в обычном доме?

Сверху, со второго этажа, донеслось что-то похожее на стук, какой издает глиняная посуда, упавшая на пол, а потом шорох и, кажется, человеческая речь. Это было так неожиданно, что сердце девушки пропустило несколько ударов, и она неосознанно надавила на дверь лбом, отчего та немного приоткрылась, не оставив места сомнениям. В образовавшуюся щелочку Алана увидела кусок роскошной лестницы, ведущей на второй этаж.

Перила в одном месте были проломлены, а рядом с ними лежал… Свет… Тело Марека, кучера, лежало рядом. Спина его была изогнута так, будто им ударили о перила как тряпичной игрушкой – и оставили, сломанного, валяться рядом. Руки мужчины сжимали дубину. Под ним расползалось черное пятно, и ей показалось, что она слышит тяжелый смрадный запах.

Не открывая дверь шире, Алана присмотрелась к фреске над лестницей: по низу ее шли характерные для портальной стены трещины. Мастер Оливер очень дорожил этим изображением, он точно не разрешил бы открыть туда портал. Единственная портальная стена, укрепленная, как и полагается, располагалась у подножия лестницы и Алане видна не была.

Медленно и плавно она отворила дверь наполовину, спрятавшись за косяком. Дверь открылась тихо, без скрипа, и взору испуганной девушки предстали еще три следа от портальных окон, открытых в неположенных местах. Трещины, расходящиеся кругами, чернели и за лестницей, и у самой двери, у которой она стояла, и справа от основного входа. Сами порталы уже были закрыты, остались только эти спиралевидные сетки. Алана вдруг поняла, что не знает, насколько они глубоки, и может ли дом рухнуть только потому, что трещины прорезают несущие стены.

Прямо во входную дверь было вбито кольцо из белого металла, чуждое этому прежде теплому дому, чуть светящееся. Странно, но оно было единственным, вид чего успокоил Алану в этом наполненном смертью месте, и пока она держала на нем взгляд, чувствовала себя лучше. Девушка ступила в холл, чтобы оказаться к кольцу ближе, и тут же ноги погрузились в мокрый – она знала, не от воды – ковер. Перестала смотреть на дверь, чувствуя кровь на своих пальцах, и ужас вернулся. Тела Вэла-старшего и его сына, ее дорогого Вэла, ближайшего друга детства, выплыли на Алану из темноты, такими же поломанными и искореженными, как тело Марека. Кажется, она потеряла разум, бросившись к дорогому своему другу, она гладила его по голове и смотрела в открытые глаза, и спустя вечность, когда поняла, что делает и где, заставила себя отпустить его голову и встала на негнущихся ногах. Алана была опустошена и знала, что увидит дальше, понимала, что найдет выше. И, кажется, страх отпустил ее, потерявшись в горе, и оставалось только мерно передвигать ногами как во сне, минуя тела других слуг: вот вторая кухарка Лима, вот Лис, который лучше всех умел играть на звонких палочках. Они все были одеты празднично, в свои лучшие платья. У них был праздник.

5. ПОЛЕЗНЫЙ ПЕС (ЮОРИЯ)

– Ю, – ласково сказал Вестер, беря свою госпожу за руку. – Уйдем?

Леди Юория осмотрела полный тел мрачный зал и усмехнулась: тут были не только красные герцоги и двое старших их сыновей, о которых так волновался дядя. Она выполнила и перевыполнила план. Дядя будет рад, увидев, наконец, ее стратегическое мышление в деле. И конечно, он отметит, как хорошо она распоряжается его подарком.

Вестер, еще час назад одним заговором убивший почти всех на территории поместья, явно чувствовал себя не в своей тарелке. Юория про себя называла его полезным слабаком.

Таким был вкус победы. Запах триумфа мешался с запахом крови и дерьма, тишина была оглушительнее фанфар. Юория не отказала себе в удовольствии: стараясь не наступать на лужи, прошла мимо развалившейся в резном деревянном кресле Флоры Голденер, переступила через кого-то из младших Теренеров, затем обошла лежащее лицом вниз тело какого-то щуплого желтого маркиза и остановилась перед массивной фигурой Оливера Голденера. Он умер, обнимая двух своих младших сыновей, будто мог защитить их своим отвратительным огромным телом. Голденеры. Страницу можно вырвать. Говорят, он был верен жене-простачке, а значит, никаких бастардов.

– Ю, – снова подал голос Вестер. – Хватит. Уйдем.

Она обернулась к нему, тонкая, статная, невыносимо прекрасная в свете луны, и улыбнулась холодящей кровь улыбкой. Юория знала, что в один миг ее образ затмил в глазах ее молодого мужа только что совершенное им массовое убийство, и что он не может оторвать взора от блика на черных шелковых волосах, свободно струящихся по высокой груди.

– Думаешь, я перестаралась?

– Герцог Даор... – Вестер сглотнул. – Говорил, что наша цель – Теренеры.

– Эта земля граничит с нашей, Вестер, – как дурачку объяснила она ему. – Ты понимаешь? И мы самые сильные здесь. А значит, император отдаст ее нам. Мне нужно только, чтобы ты поправил память оставшейся в живых прислуге – она будет нашим гарантом. Император должен быть уверен, что это красные пытались расшириться на запад. Дядя хотел уничтожить их наследников, но я сделаю больше – я дискредитирую их всех. Как думаешь, что дальше будет с Красной землей, всеми этими отвратительными степями, и красным войском?

– Императорские шепчущие легко определят влияние, – возразил ей Вестер.

Юория неторопливо присела рядом со связанной женщиной.

– Она, бедняжка, – убийственно нежно сказала Юория, глядя прямо Виле в глаза и погладив ее по щеке, – просто не доживет до того, чтобы предстать перед императором. Она сбежит, и, конечно, расскажет о преступлениях красных всем, кому сможет, а потом те, кому она рассказала, будут нашими свидетелями. Так ведь, Вила жена Ласа, предательница? У меня есть подарок за твое предательство: ты проживешь чуть дольше остальных.

Вила дернулась, пытаясь избежать прикосновения руки черной леди, и упала. Воздушный кляп, облепивший ее губы, изнутри покрылся кровью и слюной. Она мелко дышала и едва видимо извивалась, как выброшенная на берег рыба.

Юория распрямилась, с омерзением отодвинувшись от Вилы как от гигантского насекомого.

– Вестер, приди в себя. Сначала эти двое и их друг снаружи, – она кивнула на стражников у двери. – Не хмурься: я и так взяла самых худших. Один из них споткнулся о собственные ноги. Никто не должен этого помнить.

6. ВЫБОР ВИЛЫ(АЛАНА)

Сквозь сомкнутые веки красными искрами пробивался солнечный свет. Алана инстинктивно зажмурилась сильнее и попыталась перевернуться на бок, спина и ребра тут же отозвались разрывающей болью, она охнула и открыла глаза. Весь груз произошедшего навалился на нее одним махом, прибавившись к боли. Дневное солнце ослепляло.

Алана машинально схватилась рукой за змеиный крест и почувствовала знакомое приятное тепло и впившуюся в ладонь острую грань. Прикрыв глаза, она сделала несколько вдохов.

Изба была незнакомой. У окна стояла Вила и смотрела наружу.
Если бы спина не болела так сильно, Алана бы, наверно, бросилась к маме и обняла ее до хруста. Но вместо этого она лишь дернулась сесть и снова повалилась на подушки с глухим стоном.

Вила обернулась. Глубокие складки залегли у рта, вокруг глаз, между бровями. Уголки губ скорбно были опущены вниз, что придавало обычно счастливому лицу незнакомый вид скорбной театральной маски. Алана бы не удивилась, если бы в черных как смоль волосах заметила седые пряди, но растрепанные волосы были грязными, спутавшимися, но все еще темными.

Солнечный свет частично скрывал силуэт Вилы. Она обнимала себя руками, будто стараясь успокоиться.

– Мама?.. – спросила Алана как-то сразу обо всем, боясь назвать что-то конкретное.

– Ласа убили, – хрипло сказала Вила, поворачиваясь к окну. – Это были красные. С ними были шепчущие. Снова они. Почему они здесь? – Ее голос сорвался на всхлип. – Я не знаю, как они смогли попасть в поместье. Я спряталась в кладовой и выбралась, когда они ушли. Но как-то они узнали, что я была там, как, почему они не убили меня сразу? Мысли путаются... Вероятно, нас тоже убьют. Обеих. Меня точно. Тебя можно попробовать спасти: никто из них не знал, что ты была в имении вчера... И не знает. Я вытащила тебя после, очень тихо. Ты молодец. И амулет тебя скрыл.

– Нам нужно уезжать? – Алана постаралась собраться, отгоняя мысли о папе, переломанном, как Марек, выпотрошенном, как Вэл-старший. – Где Ева?

– Еву они забрали, чтобы я не убежала, – едва слышно ответила Вила, и Алана поняла, что истязало маму сильнее смерти папы. – Я пойду за ней сегодня, как только ты уедешь.

Алана не понимала, о чем она говорит. Она облизнула пересохшие губы и сказала:

– Я тебя не брошу. И Еву.

Вила подошла к кровати и села на краешек, положив дочери руку на лоб. Другой она протянула Алане стакан с водой. В глазах ее были мука и нежность, и сердце девушки защемило.

– Девочка моя, знаю, ты ужасно упрямая,– ласково сказала она, и голос звенел от непролитых слез. – Для тебя есть выход. Есть одно... Я не рассказывала тебе. Я согласилась быть глазами и ушами герцога Даора в Приюте Тайного знания.

Это звучало как бред.

– Что? Это же какой-то бред. Вы не могли нигде встретиться... – Алана осеклась. – Мама, ты бредишь?

– Нет, я не помню... – тихо прошептала Вила. – Не помню, почему он обратился ко мне, вот странно, верно? Действительно звучит как бред, но это было, клянусь... – ее глаза бегали, лоб нахмурился. – Не помню, Алана! Не помню! Но он послал мне запрос от имени директора Приюта Келлфера. Вот, смотри, я... я не сошла с ума.

Алана взяла у матери помятый и чуть влажный свиток. И действительно, в руках ее лежало приглашение к работе по контракту на десять лет в Приюте Тайного знания. У имени Вилы, жены Ласа, красовалась печать, которую так хотел хоть раз в жизни увидеть Вэл: сапфирово-синие ключ и пламя.

Что бы ни творилось с мамой, приглашение, судя по всему, было настоящим.

– Тут написано: «со взрослыми членами семьи». Значит, мы едем вместе.

– Нет, – покачала головой Вила. – Ты едешь одна. Я иду за Евой.

– Я никуда тебя не отпущу! – возмутилась Алана, хватая мать за руку.

Вила удивлённо моргнула.

– Что?

– Ты идёшь на смерть. Я не пускаю тебя! Папы нет. Голденеры мертвы. Хотя бы поэтому, прошу, не иди. Останься со мной. У меня сломаны ребра и спина. Я и двигаться не могу, я умру, если ты уйдешь. Они поймут, что я была там и что я видела и слышала, рано или поздно узнают, и тогда они убьют и меня. Без тебя я умру, слышишь. Не уходи.

Конечно, Алана любила сестру. Конечно, была готова сама вызволять ее, отдать за нее жизнь, если потребуется. Но сейчас, здесь, в опасности была Вила, и нужно было спасти ее любыми средствами. Алана слишком хорошо понимала, что то, отпустят Еву или нет, вообще не зависело от появления Вилы. Не приди она – не было никакого смысла убивать девочку, а приди – не было смысла девочку не убивать.

И кроме того, Ева могла быть уже мертва.

– Я не буду обсуждать это с тобой, – твердо ответила Вила. – Решать мне. Ты отправляешься в Фортц, а я делаю то, что считаю нужным.

– Не поеду одна, – упрямо повторила Алана. – Только с тобой.

Вила встала и подошла к двери, прислушиваясь: за дверью тишину разрывал лай собак и голоса. Кто-то четырежды коротко постучал в дверь. Вила вздрогнула, потом как очнулась, вытащила откуда-то большой заплечный мешок.

– Алана, послушай внимательно, – заговорила она спешно, что-то уминая в нем. – Вот сюда кладу приказ о переводе. Тебя будут звать моим именем. Вила, жена... вдова Ласа. Поняла? Скажешь, что твоя дочь и твой муж умерли от лихорадки совсем недавно, если спросят. Вряд ли спросят... Точно не будут проверять.

7. ХЕЛКИ (АЛАНА)

Первым, что Алана увидела, проснувшись, было чуть ли не самое красивое женское лицо, что она видела за всю свою недолгую жизнь.

– Привет, привет, – солнечно улыбнулась девушка. На вид ей было не больше двадцати пяти, и она точно была не уроженкой Зелёных земель: таких, светловолосых и светлоглазых, тонких как тростинка, среди коренастых и темноволосых зеленоземельцев было не найти. – Просыпайся.

– Привет, – отозвалась Алана, оглядываясь. – Ты кто?

– Я – Хелки, послушница, второй год, – гордо ответила девушка, и тут же трогательно смутилась. – Я немного... начудила, теперь я со слугами свободное время провожу. Отвечаю вроде как за чистоту. Тебя же Вила зовут? Тебя Балгар зовет. Завхоз. Он сегодня не в духе, я ему объяснила, что ты спишь после травм и исцеления, а он велел тебя пнуть, если сама не просыпаешься... На самом деле, не такой он плохой, отличный мужик, просто строжит тут всех, это его дело.

Хелки продолжала и продолжала говорить, ее звонкий как колокольчик голос умиротворял. Алана была почти уверена, что теплый шепот, исцеливший ее раны накануне, принадлежал этой приятной шепчущей. Алана пошевелилась – спина не болела.

– Я далеко? То есть где? – Мысли немного путались.

– В Фортце, на территории Приюта, в западной...

– Тайного знания?! – перебила Алана.

– Ну да.

– Это так далеко... – выдохнула девушка, откидываясь назад на мягкую спинку. – Свет, как же далеко...

– Порталом все близко, – бодро отрапортовала Хелки.

– У тебя есть портал назад?

– Нет, конечно, – Хелки засмеялась, словно Алана сморозила какую-то глупость. – Портальных проемов мало, нам два дали всего – туда и обратно. А сама я создавать их не умею. Да и на территории Приюта нестабильный создать нельзя, не уверена, что даже кто-то из директоров может.

Мелькнувший было луч надежды испарился. За Черными землями, не меньше десяти дней пути! Что бы ни происходило с мамой, Алане было не успеть.

«Она любила меня, заботилась обо мне и хотела меня спрятать, таково было ее решение!» – напомнила себе Алана, но легче не стало.

8. ЧЕРНАЯ РОЗА (ЮОРИЯ)

Леди Юория нетерпеливо мерила комнату шагами. От высокого узкого окна – и до столбиков, держащих бархатный балдахин, двадцать семь шагов, и обратно. Дядя должен был прибыть уже вечером, а сказать ему было нечего – отчет о неудаче она бы предоставить не рискнула. Его короткое письмо было пропитано недовольством ее действиями, и женщина понимала: как только он узнает, что единственный возможный свидетель для императора как сквозь землю провалился, причем сделал это через портал, он отправит ее обратно в Скальный замок доживать оставшиеся годы среди неплодородных земель, угрюмых людей и крика чаек. Юорию передернуло: то удаленное место было настоящей тюрьмой, и она скорее дала бы изрезать свое красивое лицо, чем снова оказалась бы запертой среди грубых стен.

Но герцог Даор Карион был беспощаден. Он не станет торговаться. Его голос, острый как клинок и мягкий как бархат, скажет ей убираться прочь – и тогда останется лишь последовать его приказу. Она представила, как сидит в корявых стенах и ждет вестей от дяди, и как он, более не заинтересованный в ней, не пишет. Умозрительное отчаяние было таким осязаемым, что Юория остановилась и присела на кровать в растерянности. Должен же быть какой-то другой выход!

Леди Юория повидала достаточно на своем недолгом веку. Еще когда она была совсем девчонкой и прибыла в замок дяди второй раз, уже без матери, он предложил ей следить за черноторговцами, занимавшимися незаконной торговлей, продажей рабов и контрабандой, на правах его глаз, и Юория, всегда стремившаяся представлять из себя больше, чем глупо оступившаяся Лита, с радостью согласилась.

Деловая хватка Юории, возможно, не была слишком крепкой, и в политике она разбиралась не слишком хорошо, но благодаря родовому имени и страху глав банд перед черным герцогом, даже самые отчаянные и безумные бандиты относились к ней как к королеве. Довольно быстро Юория обзавелась целой сетью информаторов, не боясь вести дела и с худшими разбойниками, не признающими даже власти императора: и они, дрожа перед именем Карионов и охваченные жаждой золота, тоже легко соглашались на любые ее задания. Даже среди привыкших к убийствам и пыткам бывалых бандитов Юория со временем снискала славу страшного человека: неуязвимая благодаря протекции дяди, она творила все, что хотела, отличаясь при этом неумеренностью в своей жестокости.

Стоило кому-то проявить к ней хоть каплю неуважения, зачастую случайно, и она с легкостью мановения руки расправлялась с целыми семьями. Слава об этой легкости неслась впереди Юории Карион, черной розы девяти земель, красивейшей и опаснейшей женщины Империи. Ей легко и охотно платили долю от вырученных грязных денег – и Юория с улыбкой приносила их дяде. Денег у Даора всегда было столько, что принесенное ей золото он не считал. Чаще всего, он оставлял в ее ведении половину, и так Юория всего за три года не только построила себе собственный помпезный замок, но и обзавелась личной армией наемников. Людям наказанных ею кланов Юория предлагала принести присягу на крови, суля горы золота и безопасность, и, конечно, стоя рядом с освежеванными телами своих недавних товарищей, они соглашались. Воины Юории не носили одежд с гербом Карионов и по сути были абсолютно свободны в действиях: все знали, кому они подчинялись, но никто не заикался о связи с черными герцогами.

В атмосфере бесчестья и продажности, жестокости, преступных махинаций Юория чувствовала себя как рыба в воде.

Еще в самом начале пути дядя сказал ей, что ему все равно, как она будет добиваться поставленных целей. Когда она заигралась, уязвленная грубостью шутки выжившего из ума торговца опасным наркотиком фатиумом, герцог Даор спокойно объяснил ей, что вырезать крупные кланы целиком нельзя, что глав торговых семей можно убирать только в том случае, если им на смену уже подрос кто-то достойный, иначе она теряет ценный ресурс, который он мог бы использовать в будущем. А затем поинтересовался, удалось ли ей найти нужных людей. Юории тогда удалось – и Даор был доволен.

Каждые несколько месяцев она представала перед дядей, чтобы рассказать ему о положении дел во вверенной ей области. Обычно он мерил ее тяжелым и холодным взглядом, пригибающим к земле, кивал и без вопросов отпускал. Она пыталась завести с дядей разговор о чем-то еще, как-то показать, что сама она не была лишь полезным ресурсом, но его не интересовали ее мысли, он говорил ей выйти, и Юория подчинялась, прикусив язык: дядю лучше было не злить. Она с трепетом думала, каким бы он мог оказаться в гневе, какой огонь скрывается за непроницаемой маской спокойствия. Ей казалось, что жар этого пламени так силен, что жалкая страстность приносивших ей драгоценности мужчин рядом с ним выглядит бледной искрой на фоне пожара. Какими властными должны были бы быть его движения, как сам он должен был бы измениться глазами, подходя к ней, с какой непреодолимой силой он схватил бы ее за плечи!

Юории хотелось, чтобы Даор хоть чуть-чуть приоткрылся ей, тогда она смогла бы... проявить участие. Стать ему интересной. Если бы он только посмотрел на нее, по-настоящему, увидел горящий в ней отблеск своего жара, то вряд ли остался бы равнодушным. Никто из мужчин, с которыми она играла как кошка с мышами, не оставался!

.

Однажды Юория набралась мужества и спросила, почему Даор не взял ее на воспитание после смерти ее матери, оставив в Скальном замке на попечении глупых слуг. Даор оторвал взгляд от бумаг, которые изучал, и посмотрел на нее. Едва уловимое недовольство промелькнуло в его глазах.

– Ты была мне не нужна и ничего из себя не представляла, – ровно ответил он. – И единственным плюсом твоего существования в тот момент, единственным, что спасло твою жизнь, когда я мог использовать твою смерть, являлась возможность заключить династический брак при необходимости. Какой бы ты ни была – ты женщина-Карион.

9. СЛУЖАНКА В ПРИЮТЕ (АЛАНА)

Алана все время думала: мама знала, что выбраться из Приюта было нельзя? Поэтому отправила ее сюда, усыпив, чтобы ее глупая упрямая дочь не последовала за ней в пекло? Вила еще и подписала договор заранее. Балгар сказал, что разорвать его без одобрения директоров приюта нельзя, а директорам не пристало общаться со слугами.

Десять лет!

Беспомощность и неопределенность сводили с ума. Помогал лишь змеиный крест: каждый раз, когда девушка вспоминала, что бросила родных в Зеленых землях и отсиживается за высокими безопасными стенами, она сжимала его так сильно, что снова чувствовала хранимое им мамино тепло – и только тогда ненадолго становилось легче.

В ведение Алане отдали одну из отдельно стоящих далеко от основных корпусов кухонь, и она разложила свои немногочисленные вещи в простеньком примыкающем к ней помещении, там же, где стояла простая, но удобная кровать за занавесью из кожи. Алана исправно выполняла свою работу: варила громадными кастрюлями супы и каши, запекала тазами жаркое, замачивала травы и фрукты в кипятке, процеживала и разливала по кувшинам свежее молоко, терла в пюре разнообразные овощи, вялила тонко нарезанное оленье мясо. Куда отправлялась приготовленная еда, кухарка не знала: в какой-то момент готовые блюда просто исчезали со специального стола, а через некоторое время в шкафах обнаруживалась пустая и абсолютно чистая посуда.

Слуг было много, никак не меньше пятидесяти человек – и это только из тех, кто пришел на общее собрание в день ее принятия на службу. Все они жили разрозненно, обычно пересекаясь только утром, когда распределяли поручения на день. В основном это были мужчины и женщины старше пятидесяти лет на вид, ровесников Аланы не было совсем. Многие из них, как они гордо рассказывали, служили в Приюте десятилетиями, не возвращаясь в родные земли.

Поначалу это здорово удивляло Алану: разве не рождаются у слуг дети? Но одна из ухаживающих за фруктовыми деревьями женщин объяснила, что заводить детей в Приюте было запрещено: слишком велик был риск родить ребенка-уродца в атмосфере изменяющихся законов пространства. Она же рассказала, что слугам нельзя было вступать даже в разовые отношения с послушниками: за такое послушников скидывали «вниз» или выгоняли из Приюта, а слуг отправляли восвояси. Алану, впрочем, эти правила не интересовали, брак – последнее, чего она хотела от места, в котором оказалась против собственной воли.

Глубоко погрузившись в отчаяние, Алана не хотела ни с кем общаться, а другие слуги, сделав несколько попыток сблизиться с угрюмой новенькой и нарвавшись на ее отстраненную вежливость, в нерабочее время разговорить больше Алану не стремились. Да и повода не было: первые недели Алана совсем не посещала маленькую столовую, где эти немного странные мужчины и женщины собирались по вечерам, чтобы послушать музыку и поиграть в карты. Ей не нравились их просветленные, будто в наркотическом трансе лица и их спокойная покорность. Они говорили, что жизнь в Приюте – это долгое и счастливое пребывание в чуде. Они почти не болели, медленно старились, почти всегда были веселы.

Стоило ей спросить у них про портальные окна, оказалось, что интересоваться подобным – против каких-то негласных правил, и никто ничего не знает, и вообще справляться о новостях из большого мира – моветон. Со своим стремлением найти выход, о котором она проговорилась лишь в самом начале, Алана быстро стала почти изгоем. Ее жалели как блаженную все, кроме Хелки.

Алана сторонилась послушников, которые смотрели на кухарок и садовников как на пустое место, и никогда не встречала преподавателей. Хелки, которая, кажется, могла подружиться даже с мертвецом, рассказала по секрету, что преподавателей и младшим, как она называла проходящих первую четверть обучения, сложно встретить. Вне залов лекций большинство наставников использовали заговоры, отводящие глаза, так они могли приглядывать за послушниками и оценивать их прогресс, оставаясь незамеченными. Чтобы почувствовать их присутствие или тем более заметить кого-то из них, нужно было быть довольно сильным шепчущим. «Мне и самой не удается, – сокрушалась она. – Только на занятиях».

Каким бы чудесным ни было это место, оно стало для Аланы клеткой. Она не могла найти границ и стен, чтобы выйти за них, и изводила себя, путешествуя по территории Приюта ночами, по много часов бредя в одну сторону – и выходя к новым и новым зданиям и садовым комплексам. Под утро девушка возвращалась, измотанная, усталая, а с рассветом начинала готовить, сомнамбулой совершая привычные действия.

Хелки оправдывалась, что не имеет права рассказывать никому об устройстве Приюта, и Алана сделала вывод, что это – загадка, которую каждому нужно разгадать самостоятельно. Несколько раз дополнив нарисованную от руки карту, она обнаружила, что некоторые прямые дорожки закольцованы. Разгадка казалась простой, но совершенно ее не устраивала: похоже, выйти из Приюта можно было только использовав портальное окно.

Алана не раз пыталась увидеться с кем-нибудь из наставников, чтобы узнать про портальные окна, но это было очень сложно: в учебные корпуса вход ей был запрещен. Она дежурила у дверей, но, разумеется, никого так и не встретила. Отчаявшись, она умоляла Хелки передать ее просьбу кому-нибудь из тех, кто мог бы помочь ей выйти из Приюта хотя бы ненадолго, и благодаря этому познакомилась с Хранителем ключей, немолодым и очень вежливым шепчущим, который никогда не представлялся по имени. Он объяснил Алане правила, которые, как он уверял, ей должны были обозначить еще при подписании приглашения: заключив контракт на десять лет, выйти из Приюта все десять лет она не сможет. Исключением служила личная виза одного из директоров, но чтобы получить ее, нужно было пройти множество формальных процедур: изложить на бумаге причины обращения и обосновать необходимость покинуть территорию Приюта, дождаться доскональной проверки предоставленных сведений, а затем ждать, пока у кого-то из директоров найдется свободная минута для разговора с кухаркой.

10. ПРОСТАЯ ПРОСЬБА (КЕЛЛАН)

– Келлан, у меня есть к тебе просьба.

Келлфер был одним из директоров приюта, и сформулируй он это не как просьбу, а как приказ, его сын не мог бы не выполнить его. И все же он всегда просил. Многие любили Келлфера за эту внешнюю мягкость, но Келлан знал: за шелковой перчаткой скрывает железная рука умного, практичного, недостаточно уверенного в себе и осторожного человека.

– Я тебя слушаю.

Келлфер сел в кресло и жестом предложил сыну стул напротив. Келлан остался стоять.

– Один мой хороший друг попросил устроить сюда прислужницей женщину, которая очень помогла ему в прошлом. Еще он попросил меня за ней приглядеть. Я видел ее вчера, она разговаривала с Хранителем ключей, а значит, мы уже могли опоздать. Есть несколько важных манипуляций, которые необходимо проделать с ее разумом. В этом я готов довериться только тебе.

Келлан сдержанно кивнул: отец часто обращался к нему с подобными поручениями. Келлан подозревал, что нередко становился слепым орудием в руках своего родителя, пытавшегося удержать власть в Приюте в своих руках, но никогда не протестовал. В конце концов, его просьбы были легко выполнимы для любого, кто был достаточно силен и у кого был нужный талант. Сам Келлфер был слабее большинства подчинявшихся ему наставников, выраженных талантов у него не было, но стратегический его ум не раз помогал Приюту остаться в стороне от крупных войн и трагических событий.

– Что нужно сделать?

– Закрыть блоком ее разум, чтобы никто не смог прочитать ее воспоминаний. И сам не читай: это не на пользу, поверь. Если бы она несла в себе хоть малейшую опасность для Приюта, я не пустил бы ее сюда. Повторю, это просьба моего хорошего друга.

– Мы говорим об обычной простачке?

– Да. Она кухарка. Ее зовут Вила.

– Кто не должен прочесть ее воспоминаний?

Келлфер поморщился, будто сын задал ему неприличный вопрос, и Келлан усмехнулся про себя: ему было интересно, признается ли отец, что его действия направлены на замутнение четкости зрения других директоров.

– Все, – ответил Келлфер в своей нейтральной манере.

– Сделаю.

Келлан видел: отец что-то скрывает, да еще и думает, что сын не замечает очевидного. И все же он коротко поклонился и вышел, в который раз принимая решение не вмешиваться в игры, которые вел отец с его так называемыми друзьями.

11. ПИСЬМО (АЛАНА)

– Вила! Тебе письмо от... – Хелки прочитала имя на конверте. – Хилы. И в скобочках указано: Аланы, дочери Ласа. Интересует?

Алана выронила горшок с молоком, который несла на кухню, и темно-коричневый подол ее хлопкового платья покрылся белыми каплями. Она сделала навстречу подруге шаг, потом еще один, споткнувшись о горшок, и вот письмо оказалось в ее руках. Письмо, подписанное маминым почерком! Ее письмо!

– Я смотрю, новости и правда хорошие, да? – улыбнулась Хелки. – Ладно, ты читай, все, все, не мешаю! – замахала она руками на Алану, которая так не выдавила из себя ни слова.

Алана опустилась на скамейку и дрожащими руками порвала конверт, смяв в нетерпении уголок листа с посланием, которого ждала все это время. Прежде, чем разворачивать свернутый пополам желтый кусочек бумаги, Алана оглянулась: вокруг никого не было? Но почему ей показалось, что какая-то тень мелькнула между ней и солнцем? Птица?

Послание было совсем коротким.

«Дорогая моя Вила.

Все разрешилось для нас с Евой. Мы обе живы и целы, мои опасения были беспочвенными, никто не угрожал мне смертью. Они лишь хотели, чтобы мы с Евой воссоединились. Папу мы похоронили без тебя, но я знаю, мысленно ты была с нами.

Пока наши услуги в поместье не требуются, мы хотим пожить в деревне. Может быть, заведем скотный двор или будем выращивать овощи. Ева хочет разводить кур, ты же знаешь, как она любит бегать за ними.

Родная моя, любимая моя Вила! Пожалуйста, береги себя. Оставайся пока в Приюте, как ты и собиралась, сюда возвращаться для тебя может быть по-настоящему опасно. Они продолжают искать свидетелей тех событий и, кажется, знают о тебе. Окажись ты здесь, вряд ли сможешь избежать встречи с ними.

Люблю тебя всегда».

И снизу приписка:

«Знаю о правилах Приюта и понимаю, как ты ждешь от меня новостей. Прости, но писать ближайшие несколько месяцев или даже лет я больше не буду: боюсь, что письмо могут обнаружить они, а им не нужно знать, где ты сейчас. Это письмо попрошу отправить Хилу, так что не удивляйся, если на конверте будет ее имя. Сожги письмо».

Алана прижала письмо к лицу и вдохнула запах бумаги. И разрыдалась от облегчения.

12. АЛАНА (КЕЛЛАН)

Она была совсем еще ребенком по сравнению с ним, но точно не была простачкой, Келлан был готов поклясться в этом. Как не раз до этого, он прислонился к дереву неподалеку, внимательно наблюдая за ее неуверенными движениями: то и дело она клала руку на грудь. Конечно, она хваталась за свой амулет. Амулеты такой силы тоже не носят на себе простачки.

Почему ее счастливая улыбка отзывалась в нем такой радостью?

С тех пор, как он впервые заглянул в ее беспокойный разум, чтобы закрыть его от чужого проникновения, девушка все никак не шла у него из головы. Что-то было в ней знакомое, чего точно никак не могло быть в простой служанке. Она держалась тени, тихая, вежливая, спокойная, запоем глотала книги в свободное время, общалась лишь с одной отбывающей наказание послушницей, называя ее подругой. И никому, даже ей, не рассказывала правды о себе.

Алана.

Это имя подходило ей намного лучше грубого имени Вила. Оно звучало не как имя девушки из Зеленых земель: там по обыкновению женские имена были короткими и хлесткими. Алана была мягче и куда менее агрессивной, она была теплее. И внешне Алана совсем не была похожа на человека тех мест: миниатюрная, русоволосая, кареглазая, со светлой кожей и темными ресницами и бровями. Лицо ее было скорее аристократическим, хоть и не выделялось тонкостью черт, и Келлану все было не припомнить, где он видел такие лица: с первого взгляда неприметные, но когда взглянешь в упор – будто светящиеся изнутри. И вела она себя так же: старалась оставаться незаметной до тех пор, пока ситуация не заставляла ее выходить вперед и показывать себя – и тогда она быстро добивалась желаемого и снова уходила в тень.

Его глубоко поражала эта непритязательность, смешанная с желанием знать новое. Алана как ребенок смотрела на магию больными глазами – и все время останавливала себя от мыслей о ней. Даже учи он ее принципам безоценочного и эффективного восприятия реальности, не так многое ему пришлось бы добавлять в ее внутренние монологи. Силе ее воли стоило позавидовать многим послушникам и даже наставникам: находиться рядом с чудом и по-настоящему не давать себе загораться им, понимая возможность сгореть в огне неутолимого желания, могли единицы. Она же не только не пыталась откусить кусок, который не смогла бы проглотить, она не давала себе размышлять о нем.

Он и сам не заметил, как ему стало не все равно, что происходит с этой чистой девочкой.

.

Сегодня Келлан не собирался в западную часть территории. Он лишь проходил мимо, срезая путь до портальных столбов. Ноги будто сами повели его мимо маленькой кухни, так уютно укрытой раскидистыми деревьями. Повинуясь какому-то порыву, Келлан завернул во двор, где сразу вынужден был остановиться: Алана сидела на скамье совсем неподалеку и читала письмо. И плакала. Келлан рванулся было к ней, потеряв на миг бдительность, и она обернулась, затравленно, прижимая лист к груди. Келлан ощутил промелькнувший страх на волне счастливого облегчения, и ему стало не по себе. Он отступил в тень, более никак не выдавая своего присутствия.

Почему это письмо заставило Алану так рыдать? Почему она целовала расплывающиеся от ее слез строчки? И почему ее так хотелось обнять, утешить, порадоваться вместе с ней, сказать, что теперь все наладится, и Приют может стать ей новым домом вместо того, откуда прислали этот смятый листок? Желание снять с себя защитный заговор и появиться перед ней было таким сильным, что Келлан в страхе отшатнулся и быстро направился к столбам, успокаивая дыхание и приводя в порядок мысли.

«Если бы я просто возник рядом с ней из ниоткуда, – сказал он себе, – то она лишь бы испугалась. Она не знает меня. Не знает, что я не несу опасности. Она и так напугана. Бедняжка».

.

Алана...

А ведь обычно Келлану докучало внимание. Его раздражали подхалимство послушников, попытки заговорить с ним о ничего не значащих пустяках наставников, тем более – заигрывания с ним прислуги. Однажды начав пользоваться защитным заговором, он уже не собирался отказываться от него вне аудиторий, с удовольствием незамеченным гуляя по Приюту. Никто не видел его – и это делало его шаги еще легче.

Заметив в себе новое, столь нетипичное для него, желание, Келлан впервые за долгое время испугался. Он проштудировал четыре тома описаний ментальных чар, внушающих симпатию, и не нашел ничего, что бы Алана могла использовать сознательно или неосознанно, особенно учитывая, что не знала о его присутствии. Приняв как аксиому, что ему просто хочется помочь несчастной девочке, оказавшейся в непростой ситуации далеко от близких и привычной жизни, он перестал появляться в западной части территории Приюта, справедливо рассудив, что ранее судьбы слуг его не слишком интересовали.

13. КАК ОН ЛЮБИТ (ОЛЕАР)

– Олеар, – промурлыкала Юория, гладя слугу дяди по руке, изредка запуская пальцы под край широкого рукава простого синего камзола. Олеар смотрел на нее жадным и насмешливым взглядом, и его желание текло по ее коже горячей смолой. – В каком он расположении духа? Что он говорил тебе обо мне? Я знаю, вы все с ним обсуждаете. Он... – Она сделала выразительную паузу. – Он ценит тебя. Делится своим мнением, идеями, мыслями. Я хочу знать их. Расскажи мне, пожалуйста.

Олеар протянул руку, чтобы коснуться ее укутанного шелком бедра, но Юория уклонилась, привставая с подлокотника кресла, в котором сидел мужчина, и отошла к окну.

– Герцог Даор ни с кем не делится своими мыслями, идеями и чувствами, – с едва скрываемым смехом произнес Олеар, незаметно приоткрывая плотную раму и с удовольствием наблюдая, как Юория ежится на ветру. – С чего ты такое взяла?

– Ну а с кем ему обсуждать свои планы, как не с тобой? – капризно спросила Юория.

– Почему ты вообще решила, что он с кем-то обсуждает свои планы?

Олеар поднялся из кресла и подошел к Юории, но остановился в шаге, не касаясь. От нее исходил едва заметный запах драгоценных масел. Олеар мог поклясться, что вся ее кожа источала этот упоительный аромат.

– Ну как же. С кем-нибудь должен.

– Да ну? Ты, наверно, начиталась женских романов? Или насмотрелась на пыжащихся от демонстрации собственной незаурядности маркизиков?

Олеар сделал еще полшага, и теперь почти касался носом ее волос. Юория позволила ему это. Она бы позволила ему почти что угодно.

– Расскажи, как думает он, – попросила она, оборачиваясь.

– Никто из по-настоящему сильных людей, Юория, – нежно начал объяснять Олеар, – не станет делиться ни с кем планами. Не станет разжевывать их. Не озвучит своих чувств никому, кто ему не ровня, да и в присутствии равных промолчит. Герцогу Даору не нужно делать вид, что у него все под контролем, не нужно никого убеждать, не нужно объяснять, силен он или умен. Поэтому он ни с кем не откровенничает.

Пальцы его играли с ее тяжелыми смоляными прядями.

– Но ведь я слышала, как он говорил тебе... – прошептала Юория.

– Иногда он учит меня, – согласился Олеар. – Но это не разговор по душам.

– А он рассказывает что-то своим женщинам?

– Сильно сомневаюсь. – Ладонь Олеара скользнула по талии Юории. Он неприкрыто смеялся. – Ты как себе его представляешь? Как пафосного дурачка, толкающего проникновенные речи? Мы говорим об одном герцоге?

– То есть он ничего им не говорит, – задумчиво протянул Юория, скидывая руку Олеара и поворачиваясь снова к окну. – Ясно. Значит, он не разговаривает не только со мной. Я все приготовила, как он любит, – сказала она, всматриваясь в дорогу. – Вино, камин. Ему понравится. Тебе нравится?

14. ПОДРУГА (АЛАНА)

Теперь время шло совсем иначе.

Алана и Хелки очень подружились. Жизнерадостная, смешливая, добрая, но озорная Хелки смогла не только расположить к себе Алану, но и сделать ее пребывание в Приюте по-настоящему приятным всего одним простым приемом: она начала носить подруге книги. Когда Хелки впервые оставила на столе тяжелый и пахнущий библиотекой фолиант, не забыв положить сверху записку с предложением обсудить прочитанное, Алана не поверила своему счастью. Запретному, нужно сказать, счастью.

– Это не нарушает правила? – осведомилась Алана, с трепетом держа в руках первый том сочинений Сотиана Белонравого. Ей совсем не хотелось слышать очевидного ответа.

– Это я взяла книги в библиотеке, – ответила Хелки как ни в чем не бывало. – Ну, я ж постоянно тут торчу, так вот пошла работать – и оставила случайно.

Хелки со свойственной ей легкостью брала ответственность на себя. Алана была готова ее расцеловать.

– Правда? – переспросила она еще раз, прижимая книгу к груди, уже не готовая ее отдавать. Как же она изголодалась по чтению!

– Ага. – Хелки подмигнула. – Это еще что. Я все время с книгами неаккуратна. Со мной всякое бывает. Голова моя дырявая! Узнают – пусть наказывают, что делать, буду внимательнее впредь!

Она рассмеялась так звонко и тепло, что Алана ясно поняла: никуда невнимательность подруги не исчезнет.

– Спасибо! – воскликнула Алана, обнимая подругу, отчего книга болезненно врезалась в ребра обеим.

Хелки потерла бок и игриво протянула:

– Ну, это уже травма. У меня к этой книгне неприязнь. Мне понадобится много дней на ее изучение.

– Два, – тихо поправила ее Алана.

– Серьезно, я читаю так быстро? – деланно удивилась Хелки. – Ладно, два. Раз я такая быстрая, я многое успею изучить... А если серьезно, – внезапно проговорила она. – Я не рискну приносить книги о заговорах или ритуалах, но ведь они тебе и не нужны. Что тебе интересно? Древние сказания, описания магических битв тысячелетней давности, легенды о великих семьях, сказки, рассказываемые детям всех концов света?

– Все, – неверяще ответила Алана. – Может, сказки чуть менее интересны.

– А вот это ты зря, кстати, – ответила Хелки. – Один наш наставник, историю преподает, говорит, что через сказки мы смотрим на мир глазами тех, что их написал, и смотрим им же в душу. И правда, когда читаешь заморские, это совсем не как наши. Одни сказания Пар-оола чего стоят! Будто находишься в чужой шкуре. Надо бы и тебе попробовать.

– Убедила, – не особенно сопротивляясь, сдалась Алана. – Хочу побывать в шкуре детей Виллионских рыбаков или подростков племени Тиубаи. Я о них только слышала.

– Договорились, – кивнула Хелки. – Виллион и Тиубаи. И еще что-нибудь. У меня задание по истории, по сказкам. Обсудишь со мной? Я не очень усердная в этом, а мне эссе писать...

– Но сначала Сотиан Белонравый, – строго сказала Алана.

Глаза Хелки смеялись.

– Благодарю, наставник, но сначала работа, – ответила эта солнечная девушка и, взмахнув кудрями, унеслась в сторону столовой, оставив Алану наедине с ее сокровищем.

Уникальные книги, каких она никогда бы не нашла в родной земле, отвлекали Алану почти от всего. Стоило ей погрузиться в мир витиеватых слов – и тоска по родным временно отступала, уступая место хитросплетениям сюжета. Она читала, казалось, каждый миг, не посвященный работе или общению с Хелки, запоем, проглатывая с одинаковым рвением и тяжелые трактаты, и юмористические фантазии, и не зря разрекламированные Хелки сказки.

Кроме того, теперь Алана с Хелки часто обсуждали прочитанное. Различия между ними в этих дискуссиях стирались, и Алана больше не чувствовала себя не способной поддержать беседу о чем-то важном простачкой. Ей нередко удавалось отстоять свою точку зрения, и эти маленькие победы, идущие на пользу обеим, грели ее. Девушки спорили о мотивах первых Вертерхардов и Теренеров, о причинах их пронесенной сквозь века вражды, о том, были ли достаточными меры по удержанию в составе Империи Серой земли восемьсот лет назад, и мог ли отец нынешнего императора передать трон не младшему сыну, а племяннику. Алана с удовольствием закапывалась в сборники законов, чтобы найти ответы на самые сложные вопросы домашних заданий Хелки, и та, не отличавшаяся подобной въедливостью, искренне благодарила подругу, признавая, что без нее изучение истории и судебного дела было бы скукой смертной.

Перед сном, лежа под тонким шерстяным одеялом, Алана часто воскрешала в памяти теплое письмо мамы. Она представляла себе дрожащие завитки ее ровного почерка, как слова были расположены на листе. Мысленно она перечитывала письмо снова и снова – и каждый раз оно приносило отголоски того облегчения.

Все еще переживая за маму и Еву, теперь Алана представляла, как вернется домой после истечения контракта, обнимет их – уже почти взрослую сестру и поседевшую мать – и скажет спасибо за все, что Вила сделала для нее в ущерб себе. Алана наконец чувствовала себя так, будто место, в котором она оказалась, и правда было доброй сказкой, и теперь просыпалась не в слезах, а с улыбкой.

Она узнавала о Приюте все больше и больше, и ее затягивало происходящее вокруг, пусть оно происходило и не с ней. Когда Алана начала ее замечать, атмосфера Приюта поразила ее воображение. Всю жизнь не вылезавшей из книг девушке повезло стать активным наблюдателем древней легенды. Бродя по мощеным тропинкам в тени раскидистых каштанов, разглядывая мерцающие, покрытые рунами камни стен, прислушиваясь к какому-то неземному ветру, доносящему до нее знакомый шепот с нотками свиста, Алана вспоминала мечту Вэла. Да он бы жизнь отдал, чтобы хоть одним глазком взглянуть на Приют, и такого представить себе не мог! А Алана, прячась в тени, могла наблюдать, как послушники изменяли законы мира, как создавали вещи из ниоткуда, как явления перетекали из одного в другое, повинуясь их словам. Их шепот, естественный для них как обычная речь, не казался Алане чужим. Каждый раз становясь свидетелем чудес, она, к стыду своему, чувствовала такой опьяняющий восторг, что только спасительного тепла амулета было достаточно, чтобы привести ее в чувство.

15. РАЗОЧАРОВАНИЕ (ЮОРИЯ)

В этот раз Даор Карион не зашел в кабинет, где было приготовлено для него вино, не сел в мягкое кресло напротив жарко затопленного камина. Юория пыталась пригласить его, но он остался стоять там же, куда прибыл – у портальной стены имения, прямо рядом с голой без ковра деревянной лестницей, почти на проходе. Юория чувствовала себя неуютно в этом пустом развороченном холле, продуваемом ветром из разбитых и так и не починенных ею окон. Двери в оба крыла были приоткрыты, проносился сквозняк. Юория завороженно смотрела, как тяжелые волосы герцога, не собранные, как и обычно, волнами подрагивают на воздухе.

– Может быть, мы все-таки пройдем наверх? – склонилась Юория в поклоне, задев юбкой приоткрытую дверь. – Там накрыли...

– Судя по тому, что я узнал, ты успеешь сказать все, что хотела, так быстро, что я не успею сесть. – Его голосом можно было резать сталь.

В дверь заглянула какая-то женщина из деревенских и, ойкнув, исчезла. Юория вспомнила, что послала за грушами, и зарделась, ощущая происходившее собственным позором. Даор стоял прямо, не двигаясь, и по его лицу сложно было что-нибудь прочитать.

– Я прошу прощения, я бы никогда не начала говорить...

Даор оборвал ее взмахом руки:

– К делу.

Повисла тишина. Юория решилась нарушить ее не сразу.

– Дядя, я прошу, дай мне еще времени, – попросила она, стараясь говорить уверенно. – Как только у нас будет свидетель рассказа этой Вилы, мы сможем дискредитировать всю семью красных. Разве не этого ты хотел?

– Голденеров не нужно было убивать, – холодно сказал герцог Даор, проводя рукой по оспине в двери, куда Вестер поместил слепок рода и откуда потом выжег его. – Ты ослушалась меня. Твой план глуп и плох. Но если ты не найдешь свидетеля, император обвинит в произошедшем нас. И тогда мне придется его убить, хотя это еще много лет не входит в мои планы.

– Я все сделаю, я клянусь, ее притащат ко мне, и я...

– Кроме того, Вила жена Ласа была моим человеком. И ее задание не исчерпывалось открыванием дверей. Она должна была отправиться в Приют Тайного знания.

Юория испуганно замолчала.

– П-поняла... Прости, я не знала, я...

– Ты разочаровала меня, Юория. Вместо тихой операции ты уничтожила один из безобидных именитых родов и повергла всю Зеленую землю, соседнюю с нами землю, в хаос. И при этом каждый знает, что ты, Юория Карион, сейчас живешь в имении зеленых герцогов.

– Они знают, что я просто наказала красных... – сорвавшимся голосом прошептала Юория. – Только дай мне время.

– Когда все закончится, ты отдашь мне браслет подчинения.

– Д-да.

– И в зависимости от развития событий или останешься здесь управлять фермерами, или вернешься в Скальный замок.

– Дядя, прошу...

Герцог встал и мановением руки открыл портал.

– У тебя двадцать шесть дней.

Миг – и Даор Карион исчез в открытом проеме. Юория опустилась на пол, обнимая себя руками, безуспешно пытаясь унять тяжелое дыхание и приглушить рев пламени в своей груди. Ее трясло. Она коснулась браслета нетвердой рукой, и Вестер появился. Юория жестом показала ему на пол, и, прикрыв глаза в болезненной фантазии, широко развела стройные ноги.

16. НАСТАВНИК КЕЛЛАН (АЛАНА)

День выдался душным. Алана скинула верхнее платье, вспотев, и теперь амулет, обычно надежно спрятанный под нижней рубахой, вывалился наружу и бил ее по груди в такт быстрым шагам.

Выл, как оказалось, высокий светловолосый парень лет двадцати двух. Он лежал, скорчившись, на земле, схватившись руками за живот, и жалобно, прерываясь на вздохи, на одной ноте издавал этот жуткий животный звук. Над ним стоял парень постарше, коренастый, темноволосый. Оба были послушниками.

– Да ничего я не сделал, – задыхаясь, проныл светловолосый. – Ты у нее спроси.

– Неужели?! – зло кинул темноволосый. – Посмотрим!

Похоже, драка, если она и была, уже закончилась. Темноволосый парень пнул лежащего пару раз в живот и снова что-то зашептал.

– Да ты совсем с ума сошел! Он меня убьет! – увидел Алану лежащий парень. – Я же сдался! Сдался!

Алана хотела налететь на темноволосого сзади, чтобы он от неожиданности повалился на землю и прекратил шептать, но вовремя остановилась. Однако и в стороне стоять и смотреть, как избивают уже сдавшегося и явно более слабого противника, она не собиралась. Лежащий на траве парень, кажется, плакал. Поэтому Алана прикинула расстановку сил и залепила темноволосому несильный, но вполне ощутимый подзатыльник. Тот перестал шептать и удивленно обернулся, а девушка грозно встала между дерущимися, уперев руки в бока.

– Ты что, кухарка? – он оглядел Алану с головы до ног, остановившись взглядом на не самом чистом после приготовления свекольного супа переднике, а потом – на выбившемся из-под рубахи амулете. – Совсем с ума сошла?

Алана не ответила. Она надеялась, что молчание сыграет в ее пользу, и парень сам додумает, почему она так нагло и уверенно себя ведет.

– Из отрабатывающих что ли? – протянул парень. Теперь все его внимание принадлежало девушке, и хоть она и не чувствовала себя в абсолютной безопасности, особенно страшно ей не было: законами Приюта применять силу к слугам было запрещено, за это серьезно наказывали. Алана как-то спросила Хелки, дает ли это и ей иммунитет, и послушница смутилась: нет, ведь ей оставили возможность шептать, а правило распространяется только на простаков и тех, кто временно отстранен от силы вообще. Конечно, послушник мог устроить Алане ад и после, заговорив все, к чему ей приходилось прикасаться, так что его было лучше не злить, но и отступать уже было некуда. Алана вспомнила истории Хелки о многолетних физических отработках серьезных проступков, и решилась на обман.

– Вынуждена признать, для первой четверти неплохо.

О четвертях обучения, негласном разделении всего срока послушничества, тоже рассказывала Хелки.

– Ты ухитрилась попасть в отработку со второй? С третьей?

Алана едва заметно кивнула, когда он сказал «третьей» и ухмыльнулась как можно увереннее.

– Если делаешь что-нибудь действительно неправильное, – она продолжала мечтательно и зло улыбаться, – тебя могут и на третьей отстранить. Оставь парня в покое. Видишь, он же уже все понял.

– Как тебя зовут? – оскалился темноволосый, явно не зная, как поступать. Похоже, сейчас, когда раж спал, он стал довольно труслив и прятал страх за показной наглостью. Улан всегда так делал, когда его кто-нибудь пугал, Алана наизусть знала эти повадки. А вот вопрос был плохим.

– Какая разница. Еще познакомимся.

– Меня зовут Рест, – парень провел рукой по коротким волосам. – А ты заступилась не за того. Жеан того не стоит.

– Исчезни, Рест, – беззлобно, сжимаясь внутри в комок процедила Алана. С Уланом это срабатывало. Но Рест не собирался уходить так просто.

– А давай-ка я зайду попозже…

Тут он вытянулся как по струнке, глядя девушке за спину, вдоль стены, поклонился, и, ни слова не говоря, пошел прочь. Когда он отошел метра на три, Алана выдохнула, неуверенно обернулась и увидела высокую фигуру в черной одежде, как раз повернувшуюся к ней спиной. В длинных каштановых волосах мужчины светилась простая серебряная заколка.

– Дерьмо, дерьмо, дерьмо! – выругался ее новый знакомый, глядя в спину уходящему мужчине и спешно поднимаясь. – Видела его лицо? Тебе показалось, он зол? Как же я его не заметил?! Теперь наставник Келлан будет думать, что меня девка какая-то защищает, что я жалок! Как же так!

Алана только пожала плечами. Хорош наставник, не вмешивающийся в драку, где один его ученик безнаказанно избивает другого. Отец называл учителей, не вмешивающихся в неравные драки, никудышными. Этой мыслью Алана поделилась с Жеаном, чем обрушила на себя волну его негодования.

– Ты ничего не понимаешь! Рест меня достал, и это было моим просчетом, я не держал защиту, отвлекся. Теперь я опозорен, и вряд ли смогу реабилитироваться. Наставник не дал бы мне погибнуть. Скорее всего, он услышал мой крик и хотел посмотреть, смогу ли я побороть боль. Так я заработал бы несколько очков. У Келлана сложно заработать очки, знаешь ли, но справься я, сосредоточься, он бы меня отметил. Такой шанс! Как думаешь, Рест совсем ушел?

Парень оглядывал садик.

– Может, войдешь? – Алана отряхнула с короткого камзола парня сухую траву. – Вид у тебя такой, будто немного чая тебе не помешает.

Жеан, смешно озираясь, забежал в кухню и закрыл дверь, а потом с видимым облегчением устроился на табурете, подальше от окна. Казалось, парень сейчас расплачется. Он стянул перчатки, и Алана с ужасом разглядела волдыри на его темно-красных как сырая говядина руках, и ей самой захотелось плакать. Как же больно это должно было быть! Сказав ему немного подождать, девушка пошла к печи, чтобы набрать угля и намолоть его с травами. Жеан прислонился к стене и прикрыл глаза. Лоб его каплями покрывал пот, светлые волосы тоже были влажными, низкий хвост сбился набок.

17. СТРАННАЯ ДЕВОЧКА (КЕЛЛАН)

Уже наступила ночь, а Келлан все еще думал об Алане, возвращаясь к короткому их разговору снова и снова. На последнем практическом занятии он смотрел на Реста и вспоминал, как бесстрашно Алана напала на него, наплевав на последствия, и чему-то улыбался себе под нос. Послушники переглядывались, но никто не осмеливался его спросить, о чем он думает, и Келлан, позволивший себе провалиться в приятные воспоминания, а теперь понявший, что это не осталось незамеченным, дал им задание следующего уровня сложности – и детям стало не до того, чтобы разглядывать его.

«Если бы не знал наставника, решил бы, что он мечтает». Разве это были мечты? Почему ее упрямый вид, с кулаками, по-простому упертыми в бока, ее серьезное лицо и растрепанные от бега волосы вызывали у него улыбку, стоило вспомнить ее показное бесстрашие?

Перед тем, как ложиться спать, Келлан обычно сидел на крытом балконе и смотрел на ущелья и чернеющий до самого горизонта лес. Дверь в его обширные покои была открыта, и на камни падал приглушенный оранжевый свет свечей. Дымящийся травяной чай согревал руки. Он разрешил себе обдумать их встречу снова и прикрыл глаза, наслаждаясь одиночеством.

Увидев его впервые, она назвала его никудышным наставником. Сначала Келлана разозлила ее безапелляционность, но сейчас он признавал, что девочка абсолютно права. Взявшись за преподавание по просьбе отца и пообещав посвятить этому пятьсот лет в качестве оплаты обучения новой магической системе, Келлан и не подозревал, каким беспросветным болотом станет для него Приют. Послушники, которых обычно набирали среди магически одаренных детей Империи, на территории которой располагался Приют, чаще всего были отпрысками местных магических семей, проходившими послушание поколениями, и от их заносчивости и самоуверенности, а после и подобострастия у него сводило зубы. Магам из других стран путь в Приют был практически закрыт, что поддерживалось директорами, особенно Ингардом и Робертом, после к ним присоединился и отец. Келлану происходящее казалось жалким. Так, он видел, что отец, слабый на фоне других магов, в этом небольшом Ордене нашел свою нишу и теперь охранял ее ревностно, так, чтобы никто не мог его подвинуть. Келлану же происходящего было мало. Подумать только: ему четыреста восемьдесят семь лет, и вместо того, чтобы набираться опыта и узнавать новое, путешествуя по всем уголкам мира, ему приходится нянчить детей в Ордене, принципы которого ему даже не близки! О да, он был никудышным наставником: ему было плевать на послушников.

И этот ребенок это поняла сразу, даже не зная его.

И она защищала мальчишку просто так. Не было причин, не было расчета. Она врала, глядя наставнику в глаза, чтобы облегчить жизнь случайному знакомому просто потому, что могла это сделать.

Келлан пугал и смущал ее. Было неприятно видеть, как она прячет взгляд, и как-то досадно осознавать, что он для нее – абсолютно чужой человек, да еще и не с самой приятной репутацией, тогда как она за это время стала ему почти родной. Рядом с ним Алана чувствовала себя не в своей тарелке и пыталась избавиться от его общества как можно скорее. То, что ей было бы спокойнее, не появись он в ее жизни, мучило и тем удивляло Келлана. Надо было заговорить с ней раньше, намного раньше.

И все же Алана была достаточно умна, чтобы, поняв, что он может прочитать ее мысли, взять их под контроль, несмотря на весь свой страх. Он вспомнил ее веселую мысленную песенку и улыбнулся: никто при нем еще не делал ничего подобного. Обычно послушники упорно старались не думать, что у них, конечно же, не выходило. С таким контролем она стала бы прекрасным шепчущим. Келлан не мог не думать об этом, а Алана лишь смиренно признавала, что магия – не ее удел. Как могла молодая девочка быть такой мудрой?

И этот амулет на ее груди... Он был связан с ней, а амулеты никогда не связывались с простаками.

Единственным, с кем Келлан хотел поговорить об этой странной девочке, был только что вернувшийся директор Син.

18. ПРАЗДНИК (АЛАНА)

– Отлично выглядишь! – Хелки обошла Алану по кругу. – Знаешь, я не хотела раньше тебе говорить, но те коричневые платья всех оттенков... ну, скажем так, грязи, не так уж сильно тебе идут. А такой, глубокий синий – еще как! Хочешь с кем-нибудь познакомиться? Сегодня даже наставники ходят явно.

– Это форма, – тихо ответила Алана, завороженно осматриваясь. – Праздник. Свет, какая же красота!..

Девушки стояли в крытой галерее одного из основных учебных корпусов, сегодня украшенного огнями и гирляндами из живой зелени и цветов. Под потолком россыпью горели искусственные звезды, теряющиеся в ворохе крупных пахучих цветов, похожих на розы. Стебли этих невероятных растений вились по стенам, обнимали стрельчатые арки окон. Алана не могла оторвать взгляда от тяжелой зелени и мерцающих огоньков где-то в глубине переплетений. В розетках потолка распускались соцветия гортензий, и массивные грозди свисали так низко, что можно было, подпрыгнув, коснуться лепестков рукой.

Снаружи галереи холодный ветер вовсю ворошил уже опадающие листья, только что Алана бежала сквозь терпкий и влажный осенний воздух, но в самой галерее пахло росой, древесным соком и сотней незнакомых свежих цветочных запахов.

Алане нужно было стоять в одной из ниш, за высоким мраморным столиком круглой формы, и приглядывать за тем, чтобы все хрустальные бокалы были полны фруктового пунша на случай, если наставники, послушники или гости решат их взять. Ей наказали быть тихой, тактичной и услужливой, и молчаливой тенью всеми силами поддерживать атмосферу праздника. По этому поводу ей выдали платье из необычной, тяжелой ткани цвета сумеречного неба. Оно было закрытым: прямые рукава доходили до кистей, воротник застегивался под самым горлом; и совсем не пышным. Несмотря на свою простоту, одеяние было роскошным, и оно выглядело намного более дорогим, чем все, что Алана видела в гардеробе Флоры Голденер, любительницы необычных и недешевых нарядов.

Хелки провела пальцами по рукаву и завистливо вздохнула.

– Это не сотканная, а созданная ткань. Потрясающая, да?

– Никогда не носила ничего подобного. Нам всем выдали такие платья. Они дорогие?

– Не в этом дело, – ответила Хелки. – Если ее продавать, то да, это будет очень дорого. Но Аринелла создала ее явно чтобы порадовать директоров. Как и эти цветы, огни, занавеси в залах. Директора, конкретного, держу пари. – Она подмигнула.

– Какого? – скорее машинально, чем с интересом спросила Алана, расставляя бокалы.

– Сина, конечно, – прошептала Хелки. – Говорят, Аринелла влюблена в него много лет, но он никогда...

Алана слушала вполуха, не задумываясь, нежно и аккуратно разливая мутную красную жидкость. Поэтому когда услышала хлесткий звук удара ладонью, почти подскочила. Хелки держалась за красную щеку и затравленно смотрела на высокую, красивую светловолосую женщину в легком небесно-голубом платье, поверх которого кружевом вился драгоценный золотой пояс.

– Ты думаешь, что это твое дело? Да как ты смеешь говорить... – Женщина обратила на Алану взор горящих негодованием зеленых глаз, и недосказанное «об этом с прислугой» повисло в воздухе.

– Простите, наставница Аринелла, – прошептала Хелки.

– Прочь, – сузила глаза Аринелла. – Еще раз услышу, как ты обсуждаешь наставников за спиной...

Хелки не ответила, и, мелькнув длинной пышной зеленой юбкой, поспешно скрылась за одним из проемов, ведущих в сад. Аринелла осталась стоять напротив Аланы. Грудь ее вздымалась. Алана была почти уверена, что та еле сдерживается, чтобы не разрыдаться, и не хотела попасть под горячую руку. Поэтому она вежливо протянула наставнице бокал, опустив глаза. Женщина взяла его, отпила и поставила обратно на столик. Бокал тут же растворился в камне, будто его и не было, и Алана не смогла сдержать восхищенного смешка. Понимая, что может чувствовать женщина, если то, о чем говорила Хелки, было хотя бы на десятую долю правдой, Алана решила воспользоваться шансом и перевести тему:

– Леди Аринелла, могу я задать вопрос?

– Задавай, – через зубы процедила Аринелла.

– Что мне делать, когда все бокалы исчезнут?

– Принесут еще, – отмахнулась Аринелла. – Я тебя раньше не видела. Ты кто? Ты не похожа на служанку, слишком молодая.

– Меня зовут Вила, – почтительно ответила Алана, которой почему-то хотелось обнять расстроенную женщину, какой бы глупой не казалась эта идея. – Я тут недавно. У Альмы закончился срок контракта, она уехала ухаживать за матерью, и теперь я вместо нее подношу напитки. Я... – Она смутилась. – Спасибо, что позвали меня сюда. Я никогда не видела такой красоты. И никогда не носила таких платьев. Это все, – она показала на потолок, – ваша идея?

Аринелла неожиданно улыбнулась, и надломленность исчезла из ее образа.

– Да, – просто ответила она. – Тебе нравится?

– Это настоящая сказка, я даже не читала о таком. Неужели весь Приют так украшен?

– Только несколько корпусов и три перехода между ними. Слушай, Вила, да? Когда закончатся бокалы, прогуляйся немного. Если кто спросит – я тебе разрешила.

– Спасибо, леди Аринелла, – поклонилась Алана.

Аринелла повелительно махнула рукой, прекращая разговор, и, прямая как стрела, пошла к массивным дверям. Шепот донесся до Аланы – и двери распахнулись перед женщиной настежь, ослепив Алану льющимся изнутри светом и на мгновение оглушив гулом веселья. Похоже, прямо из галереи был выход в один из основных танцевальных залов. Алана проводила ее фигуру глазами и, мечтательно улыбаясь, прислонилась к каменной стене, наслаждаясь вновь опустившимися тишиной и полумраком.

19. ПОМОЩЬ (АЛАНА)

– Она как? – пробился сквозь оглушающую тишину обеспокоенный голос Жеана.

Алана поморщилась. Ей было очень холодно. Она лежала на чем-то твердом и ледяном, скорее всего, каменном, горящие руки были сложены на горящей же груди крестом, ладонями Алана чувствовала пульсацию амулета. Веки были свинцовыми, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы открыть глаза. Над ней склонился Жеан. Лицо его выглядело виноватым и грустным, над бровью, в уголке рта, на скуле виднелись свежие ссадины, явно праздничный вышитый серебряной нитью камзол был заметно запачкан и порван в районе петель.

– Ну ты и... – Алана поняла, что немного сипит и прочистила горло. – Ты им рассказал, что я служанка. Зачем?

– Да я просто напил... – Жеан глянул куда-то поверх Аланы и прикусил язык. – Просто к слову пришлось, Рест хвастался, что его никому не обмануть, ну и вот. Но я же тебя спас!

– О, спасибо, – саркастично протянула Алана, поднимаясь и растирая запястья. Конечно, парню и в голову не пришло извиниться, как и до того не пришло в голову сказать спасибо. – Знаешь, Жеан. Уйди.

– Но я... – Парень выглядел обескураженно.

– Уйди, – эхом донеслось из-за ее спины.

Жеан сжал губы, точно как мальчик, который вот-вот расплачется, и скрылся в темноте так быстро, что у Аланы не осталось никаких сомнений насчет того, кто был источником эха.

– Добрый вечер, мастер Келлан, – поздоровалась она вежливо, борясь с опьянением, все еще притупляющим ее разум и смешивающим клочки мыслей. – Спасибо, что в этот раз вмешались. Вы же вмешались, да?

Он опустился рядом с ней на скамью.

– Да. Они больше тебя не тронут.

Алана разглядывала свои руки: кожа была обычного цвета, пальцы сгибались и разгибались как прежде, никаких волдырей или даже покраснения.

– Я вылечил ссадины.

– Руки горят, – прошептала Алана, безуспешно пытаясь сфокусироваться на голосе своего собеседника. – Скажите что-нибудь, пожалуйста.

Внезапно наставник Келлан накрыл ее ладони своими и легонько потянул их на себя, рассматривая. Алану будто ударило молнией от его аккуратного прикосновения, его пальцы были жесткими, сильными, теплыми, но почему-то дарили приятную прохладу. Она засмотрелась на его кисти, забыв о своем невидимом ожоге, потом очнулась и со вполне честным негодованием спросила:

– Вы что?

– Я что? – переспросил мужчина, отпуская ее ладони, отчего Алане сразу стало намного менее уютно, и она протянула руку и попыталась снова вложить ее в его ладонь, чтобы почувствовать ту прохладу. Наставник Келлан, не вздрогнув, так же мягко перенес ее руку обратно к ней на колени. – Ты все еще пьяна?

– Немного, – признала она. – Но я в порядке.

Он наклонился к ней, и его красивое лицо, которое сейчас Алане сложно было назвать бесстрастным, оказалось очень близко к ее. Она задержала дыхание. Несколько секунд Алана смотрела в его глаза, ночью казавшиеся не изумрудными, а черными, потом зажмурилась: морок проходил. В голове прояснилось, и теперь эта сцена показалась ей чрезвычайно неуместной.

– Простите, – выдавила она из себя, отстраняясь. – Мне стоило быть аккуратнее и не вмешиваться в разборки шепчущих. Простите, что побеспокоила. И что кричала то, что кричала.

– Ты снова назвала меня никудышным наставником.

– Вы злитесь? – тихо спросила Алана. – Простите. Я была не в себе. Я бы никогда...

– Снова.

Он приподнял брови и едва заметно улыбался. Алана тоже позволила себе улыбнуться.

– Вы на самом деле не злитесь, да?

Наставник Келлан покачал головой.

– Расскажи мне, что произошло.

Он провел пальцами по плечевому шву, разошедшемуся во время драки, и его губы чуть дрогнули. Мягкая ткань, похожая на шерсть с шелком, обвила плечи Аланы, закрыв плечо и согрев замерзшую спину. Похоже, созданное им полотно имело какие-то необычные для ткани свойства: тепло от нее распространялось так быстро, что уже секунд через десять Алана распахнула импровизированную накидку, чтобы стало не так жарко. Она радовалась, что вряд ли в такой темноте наставник Келлан мог заметить румянец, появившийся на ее щеках, когда на секунду она решила, что это его плащ.

– Если подумать, произошло то, что, насколько я понимаю, вполне в духе здешних традиций. Не вижу смысла заострять на этом внимания, – внезапно для самой себя храбро сказала Алана. – Спасибо за шаль. Я верну ее, когда переоденусь.

– Оставь. Что ты знаешь о здешних традициях?

Алана встала. Голова немного кружилась.

– Сядь, мы не договорили, – приказал он спокойно, и Алана машинально снова опустилась на скамейку. – Если хочешь высказать критику и считаешь это уместным – можешь это сделать, но позже.

– Я поссорилась с Рестом, когда они в прошлый раз дрались с Жеаном рядом с моей кухней, – послушно начала Алана. – Рест узнал, что тогда я его обманула, и, разумеется, был оскорблен. Вполне естественно, что, будучи пьяным и увидев меня, он решил отыграться. Силу ко мне никто не применял. Они запугивали меня – вот и все. Потом на меня случайно пролилась жидкость из прозрачной сферы. Она была оранжевая, как...

20. ХВОСТ (ЮОРИЯ)

Наконец, кто-то принес и хорошие новости. Вестер, поначалу неохотно взявшийся за поиск дочки предательницы, отчитался о новой зацепке, объяснявшей Юории и безуспешность предыдущих попыток выйти на след простачки, и следы от портала в доме самой обычной пряхи. Со скорбным лицом, всегда наводившим на Юорию уныние, ее полезный муж привел к ней испуганную, чумазую старуху, еле державшуюся на ногах. Он держал ее за плечо аккуратно, почти бережно. Юория поморщилась, отметив, что он запачкал рукава, поддерживая женщину за спину, чтобы она не упала.

Вестер явно хотел оказаться где-нибудь еще. Глаза его отстраненно блуждали, будто он обдумывал что-то очень далекое. Вестер старался не смотреть ни на замаранную старуху, ни на саму Юорию. Черная леди великодушно велела ему дожидаться ее наверху, погладив по предплечью, от чего взгляд Вестера замутился, и до этого уныло кривившиеся губы расплылись в счастливой улыбке. Молодой мужчина попытался задержать ее руку, заглядывая ей в глаза со всем обожанием, на которое было способно человеческое существо, и Юория подмигнула ему, намекая на награду.

Прикажи она ему сейчас освежевать старушку как кролика только чтобы порадовать свою госпожу, Вестер без сомнения тут же взялся бы за нож. Это возбуждало. В эйфории абсолютного обладания Юория легко прикоснулась губами к его щеке и будто случайно прильнула к его мускулистым ногам бедром, с азартом заметив, что мужчина сильно возбудился.

Вестер с трудом выполнил ее указание и удалился, пожирая глазами ее изящные руки, которые она крестом сложила под высокой грудью. Когда он вышел, Юория вспомнила угрозу дяди забрать у нее браслет, и настроение ее испортилось. Конечно, во всей Империи мало нашлось бы мужчин, не считавших ее красивейшей из ныне живущих женщин, но вкус безусловного обожания нравился ей больше их похотливых намеков и подернутых дымкой возбуждения глаз.

Она почти не встречала равнодушных к ней мужчин, и браслет был тут не при чем. Как же так вышло, что дядя не останавливает на ней взгляда? Имея десятки, а то и сотни любовниц, куда менее родовитых и куда менее красивых, как может он быть таким холодным с ней! Разве он не видит, как трепещет ее грудь, когда он слушает ее отчеты, как соблазнительны ее полные красные губы? Если бы ей удалось хоть раз погладить его по руке, как Вестера, неужели ее плавность и мягкость не пробудили бы в нем и искры?

Юория с разочарованием вспомнила, как год назад подошла к его столу очень близко. Тогда она хотела сделать вид, что ее интересуют разложенные документы, и невзначай склониться над ними, чтобы потом, будто задумавшись, поднять глаза и оказаться к черному герцогу совсем близко, чтобы чувствовать его дыхание... И как он взглядом приковал ее к месту, в нескольких шагах от его стола. На такой взгляд был не способен тряпка-Вестер, на такой взгляд не был способен ни один другой мужчина.

Со старухой нужно было покончить поскорее.

Женщина всхлипывала в кресле, сжавшись в маленькую и отвратительную изюмину.

– Ты общалась с предательницей Вилой перед ее смертью, – приторно ласково начала Юория. – Так?

– Я не знала, что Вила предательница, – гнусаво проплакала ее пленница. – Я бы никогда не стала с ней разговаривать.

– И что Вила рассказала тебе?

– Ничего, она только беспокоилась о своей дочке...

– Ничего? Совсем ничего? – Юория обошла кресло и положила старухе руки на плечи, легко сжала пальцы. Та как окаменела от напряжения. – Я хочу знать каждое слово.

– Ч-черная леди, я не хотела, – Хила содрогалась всем телом. – Пожалуйста, не убивайте меня. Я не предательница!

– Тогда докажи мне это, – все так же ласково проговорила Юория. – И я подумаю, как наказать тебя.

– Она ничего не сказала мне о том, что произошло! Я не знала, что случилось с Голденерами! Я потом узнала, когда черные... То есть ваша светлость... рассказали всем...

Юория поморщилась. От старухи воняло немытым телом.

– Вестер сказал мне, ты два дня назад отправила письмо, подписанное Вилой. Это правда?

– Я...

– Тогда было уже известно о предательстве Вилы. И ты все же не отнесла его ко мне, вместо этого ты выполнила ее волю. Помогла предательнице. Знаешь, что бывает за предательство?

Хила закивала.

– Я подумала... Алана ни в чем не же виновата была, она бы не стала, она любила х-хозяев. Я думала, девочка заслужила последнее письмо мамы. Девочка такая хорошая была!

Юория размышляла, стоило ли приказать притащить внуков этого ничтожества, но решила, что тогда старуху вообще хватит удар.

– Просто расскажи мне, что было в письме. И куда ты отправила его.

Тут даже пузырчатка была не нужна.

21. ПОРТАЛЬНОЕ ОКНО (АЛАНА)

Проведя остаток ночи и утро в общей служебной столовой, Алана проснулась с больной головой. Лавка, на которой она устроилась, впивалась краем в бок, ребра ныли. В открытом павильоне было довольно студено. Ветер свободно гулял между ненакрытыми столами. Алана села и закуталась поглубже в восхитительно уютную и теплую шаль, подаренную наставником Келланом, раздумывая, что делать дальше.

Вчерашний вечер, магический, опасный, болезненный и захватывающий, казался сном. «Все это не могло происходить со мной, – думала девушка отстраненно. – Я не была там».

Невероятное обнимавшее ее полотно было свидетельством совсем иного. Амулет под ним был прохладным, и Алана вытащила его через тугой ворот, чтобы очистить мысли, но это не помогло. Она гладила пальцами переплетения металла, касаясь острых кончиков, и прощалась с душевным покоем. Как теперь жить прежней жизнью, если то, что произошло вчера, то, что должно было напугать, лишило ее покоя по совсем другой причине?

«Я хочу быть частью этого мира, и это сведет меня с ума, как всех остальных слуг. Прав был наставник Келлан: все пытаются разинуть рот на что-то большее. И я такая же, как и все. Почему мне, безымянной, мир чудес кажется таким родным? То же происходит с остальными?»

– Привет! – Хелки заглянула в лицо подруге, а потом, не говоря ни слова, обняла ее очень крепко, так, что Алана сначала дернулась вырваться, а потом, больше не останавливая себя, разрыдалась. – Ты как?

– Плохо, – впервые за все их знакомство призналась Алана. – Я теперь понимаю, почему у слуг крыша едет. Вчера...

– Мне Жеан рассказал, – погладила ее по спине Хелки. – Извини, что меня не было рядом. Я вчера половину вечера пыталась привести себя в порядок. Видишь?

Она со вздохом отвела золотые локоны в сторону, так, что они больше не закрывали щеку, и Алана сочувственно осмотрела глубокие желтые волдыри.

– Это наставница Аринелла мне оставила. Она целительница, не наставница Теа, конечно, но очень сильная. Пройдут, конечно. Но так чешутся, кошмар просто. Я вчера что только не перепробовала... А потом вернулась – а тебя уже и нет, и столик был перевернут. Слушай, они придурки, но я слышала, что их вчера наставник Келлан отделал по первое число. Жеан говорит, он был в ярости, аж рядом страшно было находиться. Вообще-то они давно напрашивались. Они из зазнавшихся простых, а такие еще хуже, чем капризные именитые.

Алане вспомнила Флору и согласилась.

– Понимаю, о чем ты. Мой бывший хозяин женился на дочери торговца, тоже безымянной, и она стала герцогиней. Он всегда был таким мягким со мной и остальными дворовыми, а она требовала ей кланяться.

– Ты знаешь, вообще кланяться хозяевам – обычное дело, – вставила Хелки. – Я из Желтых земель. Там слуги кланяются хозяевам в пояс и в ноги.

– И ты кланялась?

– А кто сказал, что я?.. – Хелки развела руками. – На самом деле, все не так просто. Я незаконнорожденная дочка барона. Он растил меня с другими своими детьми, старшей сестрой и младшим братом. Фамилию мне он дал. Кланяться не приходилось, но забывать о своем происхождении – тоже. Думаю, он с облегчением вздохнул, когда отправил меня в Приют, как мою сестру.

– Значит, твоя сестра тоже шепчущая? И вы – магическая семья? Я читала, некоторые именитые семьи несут в своей крови магию.

– Да, – без хвастовства ответила Хелки. – Мой отец шепчущий, Велла, моя сестра – одна из сильнейших магов всех Желтых земель. Хотя нам всем далеко до нашей герцогини. Отец рассказывал мне в детстве, что магических семей не так много. Нам повезло. Мачеха моя, кстати, знатная, но в Приюте не обучалась, и ее сын тоже не имеет таланта.

– Я никогда не расспрашивала тебя, – виновато призналась Алана. – Твоя мама?..

– Мама, и моя, и Веллы, была из шепчущих, но отказалась выходить замуж за отца. Я не помню ее. Папа говорил, что она отправилась путешествовать и изучать мир, разбив ему сердце. И он женился на другой.

– Ты всегда знала, что будешь учиться в Приюте?

– Нет, конечно, – засмеялась Хелки. – Обучаются единицы. Я не думала, что меня примут. По сравнению с Веллой я настоящая слабачка. Думаю, и отец меня сравнивал с ней, и тоже не был уверен.

– А ты... – Алане отчего-то было невероятно жаль себя. – Ты знаешь, каково это, когда чудеса рядом и происходят с тобой, но ты... – Алана не договорила, спрятав лицо в ладонях.

– Вот что тебя тревожит, – сочувственно проговорила Хелки. – Ты – это ты. Ты замечательная и добрая, и смелая, и ужасно умная, точно умнее меня. А магия... Она лишь еще одна краска жизни, она ничего не говорит о тебе.

– Хелки?.. – тихо прошептала Алана просяще. – Можно я кое-что тебе расскажу? Ты сможешь никому не говорить об этом?

– Постараюсь. Но тут есть как минимум наставник Келлан, он читает мысли как книгу. Иногда он говорит с тобой, будто слышит все, что ты думаешь. Жутко. Я к чему: я готова тебя выслушать, но если это какая-то тайна...

– Ясно, – усмехнулась Алана. – И снова наставник Келлан. Забудь. Я сама разберусь. Знаешь, а ведь он вчера подарил мне эту шаль. Сказал не возвращать.

– Ничего себе! – присвистнула Хелки. – Создал! Она греет?

– Да, в ней как... – Алана смутилась. – Как в объятиях. Дико?

22. ОДИНОКАЯ И НАПУГАННАЯ (КЕЛЛАН)

Алану провожала ее подруга. Вместе, смеясь, они дошли до кухни, где Алана сменила праздничное платье, созданное Аринеллой, на свою обычную рабочую робу. Коричневый ей совсем не подходил: лицо казалось уставшим и совсем бледным. Келлан с грустью отметил, что дело не только в платье: глаза девушки были припухшими, словно она плакала. Его шаль она накинула на плечи поверх платья, и Келлан пожалел, что не создал ткань того замечательного синего цвета, что так ей шел: бесцветный бежевый только подчеркивал круги под ее глазами. И все же его приятно удивило, что она завернулась в его подарок, уходя гулять. Он с улыбкой смотрел, как девушка, задумавшись, поглаживала края материла маленькими нежными ручками, которые он еще вчера лечил от ожога.

Ей больше не будет холодно.

Он услышал, как Алана попросила свою подругу привести к ней Реста, и в который раз удивился тому, что она отказалась просить его, наставника, о помощи, и готова встретиться с парнем один на один. Конечно, Рест прийти к Алане никак не мог, ему не один день придется отлеживаться в лазарете, и, если он не дурак, он и в сторону молодых и беззащитных девушек больше не глянет. Но Алана этого не знала, она собиралась поговорить с тем, кто был сильнее нее, мог причинить ей серьезный вред и был недружелюбно настроен. Конечно, она боялась. Большинство бы избегало Реста. А она, как только Хелки зашагала к корпусам, только сжала кулачки и крепко зажмурилась, переводя дыхание, а потом подняла подбородок, откинула косу назад и направилась к воде. Взгляд ее был решительным.

Алана устроилась у пруда, под большим красным кленом, клонившим свои ветви к самой воде, и открыла книгу. Лицо ее приобрело мечтательное выражение, глаза быстро бегали по строчкам, и Келлан сжал зубы, вспомнив, как лечил разбитую губу, как убирал кровь с этого обычно собранного, а тогда страдающего лица. В груди снова зародился гнев, но Келлан прогнал его волевым усилием. Хватит. Все уже сделано.

Вот она отвлеклась, смотря на круги на воде, захлопнула тяжелый фолиант и грустно чему-то улыбнулась.

«Если бы был хоть кто-нибудь, кому я могла бы все рассказать, – думала она надрывно. – Хоть кто-нибудь. И тогда это место стало бы настоящим домом».

Подойти к ней и сесть рядом не было взвешенным решением, скорее секундным порывом, которому было естественно и приятно поддаться. Келлан опустился у самой воды, продолжая наблюдать за девушкой, она вскинула голову и скользнула по нему глазами, не замечая. Неужели услышала?

– Почему ты не расскажешь все своей подруге? – спросил он, снимая защиту.

Ее теплые карие глаза расширились, она приоткрыла рот, будто собираясь честно ему ответить, и тут же снова закрыла, передумав. Келлан усмехнулся: Алана аккуратно, стараясь не привлекать к этому внимания, подсунула книгу под юбку.

-Добрый день. Не до конца понимаю, о чем вы говорите, мастер Келлан, – ответила она, и в мыслях ее кружилось отчаянное предположение, что он знает что-то, чего знать ни в коем случае не должен.

Ощутив укол от знакомого и привычного слова «мастер», Келлан решил открыть девочке правду махом, чтобы больше ее не мучить. В конце концов, он легко докажет ей, что ему можно доверять, и тогда больше она не будет такой...

Одинокой?

– Я говорю хотя бы о твоем имени, Алана.

Произнести ее имя впервые было необычно. Оно будто имело вкус земляники.

Он видел, как дрогнуло ее лицо, и как она сглотнула. Ее страх хотелось унять, но Келлан не стал так грубо вторгаться в сознание девушки: она и так дрожала, того и гляди, убежит, поняв, что он делает с ней что-то, чего она не понимает. Вместо этого настолько дружелюбно, насколько мог, он добавил:

– Тебе не нужно меня бояться.

– Я вас и не боюсь, – нашлась девушка, сверкнув глазами. – Алана – просто второе мое имя. Так меня звала мама раньше. Никто, кроме нее, меня так не зовет. И вы не зовите, пожалуйста, если... если вам не сложно.

«Сколько еще он знает?!»

– Почему ты здесь? Почему не представилась так? Расскажи мне.

Келлан знал, что его голос успокаивал собеседников, и говорил мягко, но уверенно, как обычно. Но девочку его слова не только не успокоили, но, кажется, даже разозлили.

– Я и так все сказала, – упрямо ответила она. – И мне... неприятно, что вы прочитали в моих мыслях это. Это личное. Я, конечно, не шепчущая, может быть не имею права, но мне это неприятно.

«Ля-ля-ля-ля! Ля-ля-ля!»

Какая умница!

Келлан с грустью признал, что поторопился. Алана видела его всего пару раз, и хотя он, казалось, знал о ней практически все, она была настороже. Мужчина на секунду представил себя на ее месте и вынужден был с досадой признать ее правоту. Не стоило доверять кому-то, кто был настолько сильнее и при этом читал ее мысли, когда она не была к этому готова. Впервые за весь срок преподавания в Приюте его собственное поведение показалось ему нетактичным и даже мерзким, и за него захотелось извиниться. Он подавил этот порыв и попытался снова:

– Мне нет дела до твоего имени. И мысли твои не столь интересны, чтобы я постоянно читал их. Однако я вижу, что тебе нужна помощь. Ты не попросила ее вчера, но вчера ты была в растрепанных чувствах и вряд ли понимала, какой шанс тебе представился. Поэтому я все же повторю: я предлагаю тебе свою помощь. В качестве, – он немного запнулся, но она, кажется, решила, что это только драматическая пауза. – извинения за поведение послушников Приюта.

23. ДИРЕКТОР СИН (АЛАНА)

– Реста нигде нет, – отчиталась Хелки. – И это не все. Я неожиданно встретила директора Сина. Поверь это очень, очень-очень необычно. Директора практически не показываются, только на праздниках иногда, а чтобы к второгодке подойти... Вообще не уверена, что такое было. Но ему нужна была не я. Он попросил меня проводить тебя к нему в кабинет.

Алана резко остановилась. «Свет, пожалуйста! – просила она. – Нет, пожалуйста! Я не хочу умирать! Неужели наставник Келлан рассказал ему?!»

– Хелки, как думаешь, что ему надо? – упавшим голосом спросила она подругу.

– Не знаю, – пожала Хелки плечами в ее обычной легкой манере. – Он ничего не объяснил. Посмотрел только на меня так, будто знает обо мне все на свете, и сказал тебя привести. Его же не было. Но он в курсе, что мы общаемся, и даже в курсе, что я шла к тебе. Говорят, Син очень внимательно следит за безопасностью. Я слышала, что он беседует со всеми новыми слугами. Наверно, хочет познакомиться. Он вообще странный, очень занятой, его почти никогда нет. Я слышала, что он много путешествует, может быть даже не по Империи. Поэтому когда он возвращается, это праздник... Как думаешь, может, он как наставник Келлан, мысли читает?

При упоминании наставника Келлана Алана вздохнула. Только ей показалось, что она в безопасности – и странный мужчина пришел и разрушил эту иллюзию. Что он там говорил о помощи? Рассказать директорам о подмене – это и есть его помощь? Хотя, поправила она себя, может, дело и не в этом. Она хорошо нашлась, назвав «Алану» вторым именем. Может, директор Син и правда просто хочет убедиться, что она не враг Приюта. А она не враг.

Как бы ни страшила ее встреча с директором Сином, спокойное и красивое лицо наставника Келлана никак не хотело пропадать из мыслей.

– Он у меня шаль отобрал, – пожаловалась она Хелки.

– Жаль, – в тон ей откликнулась девушка. И тут же лукаво добавила: – А что, скучаешь по теплу объятий?

– Хелки! – устыдила Алана подругу, зардевшись. Теперь мысли об объятиях казались не просто неуместными, но еще и жалкими. – Скажешь тоже.

– Давай я тебе немножко про директора Сина расскажу, – звенела Хелки на ходу. – Я сама многого не знаю. Но говорят, у него весь кабинет полон самых разных артефактов. Ты там смотри внимательно, мне потом расскажи! И еще я слышала, что он самый старший в Приюте. И еще, – она чуть задыхалась, – что он носит какой-то амулет, чтобы скрывать свою настоящую внешность. Что он очень красивый, и Аринелла один раз его увидела...

– Хелки, – прервала ее Алана. – Давай без этого, а? Хочешь, чтобы и вторую щеку закрывать пришлось?

Хелки обиженно надула губы, но уже через секунду продолжила щебетать:

– Я к чему, ты мне потом все расскажешь? О нем почти никто ничего не знает, а тут ты к нему на аудиенцию идешь.

– Расскажу, – улыбнулась Алана. Голос Хелки как обычно успокаивал, и она в который раз поблагодарила Свет, что не осталась в Приюте одна. – Спасибо. Мне что, в корпус заходить?

– Ну так а что делать? – развела руками Хелки. – Он сам тебя позвал. Не думаю, что кто-то что-то скажет. Давай я доведу тебя до его кабинета? Если что, я тебе дорогу показываю.

– А тебе туда нельзя? – спросила Алана, отгоняя мрачные мысли о причине визита.

– Я не уверена, – призналась Хелки. – Этот этаж от послушников закрыт. Но как ты иначе найдешь?

– Никак, – театрально сокрушалась Алана, вспоминая невероятную невнимательность, с которой Хелки «оставляла» книги то там, то тут. – Спасибо за помощь!

Внутри преподавательского корпуса, как и в других основных корпусах, Алана еще не была. Она глядела во все глаза: высокие этажи, массивные каменные лестницы, витражные окна, тянувшиеся куда-то вверх, так, что глаз не хватало проследить рисунок до конца. Стены были из серого камня, и, как и снаружи, то тут, то там на гладких скосах виднелись чуть мерцающие знаки. Алана задрала голову: высоко наверху, над всеми лестничными пролетами, сиял солнечный диск. На улице было пасмурно, и она вопросительно посмотрела на Хелки.

– Здорово, да? – шепотом сказала та. – Это чтобы деревья росли.

Почти на каждом этаже росли какие-то вьющиеся растения, вплетавшие свои стебли в узор окон. Сначала Алана приняла их листья за цветные секции, но теперь с восхищением рассматривала, как зелень дополняла золото и лазурь витражей.

– Это тоже устроила Аринелла? – догадалась Алана с каким-то теплым чувством. – Это похоже на ее идею.

– Скорее всего, – согласилась Хелки. – Я ни разу не была выше третьего этажа. И она ступила на лестницу, с серьезным видом попросив Алану не отставать. – Тут можно сделать всего шаг – и оказаться на этаж выше, – пояснила она.

– А я никогда не была в таком высоком здании, – призналась Алана. – У моих хозяев самые высокие постройки были в три этажа. Никогда не видела ничего подобного.

С каждым шагом солнечный диск приближался. Девушки поднялись всего на десять ступеней, и уже оказались на самом верху. Алана со смесью страха и восхищения посмотрела вниз, где они стояли еще тридцать секунд назад, и отшатнулась от неогороженного перилами края: закружилась голова. Место было невероятно тихим, но эта тишина совсем не была мертвой. Алане казалось, что она слышит, как раскрываются побеги плюща, цепляющиеся за окна. Солнце светило совсем не ярко, но очень тепло.

24. ТОРГОВЕЦ ИЗ СЕРЫХ ЗЕМЕЛЬ (ОЛЕАР)

Герцог Даор Карион редко задерживался в замке. Он не любил праздности и опьянения, не предавался многодневным развлечениям. Жизнь самого влиятельного правителя в Империи состояла из войны, исследований, самосовершенствования. Никто из малочисленных слуг, помогавших, но не живших в Обсидиановом замке, не мог назвать своего господина привыкшим почивать на лаврах, какую бы новую политическую или военную высоту он ни брал. Герцог всегда был холоден, спокоен и непоколебим в решениях, которые принимал, какими бы жестокими они ни были. Слуги шепотом передавали друг другу невероятные истории, касавшиеся его необычного везения, и суеверно говорили, что черного герцога не может взять ни меч, ни яд, ни магия. Знатные семьи черных земель тоже шептались о его нечеловеческой природе.

Большинство представителей знати считало его шепчущим, но, казалось, никто не был уверен. Однажды синий герцог озвучил Олеару причину этой неуверенности: никто никогда не слышал, как Даор Карион творит заклинания. Олеар чуть не рассмеялся в лицо наивному мужчине: Даору Кариону никогда не нужны были слова, чтобы подчинять даже самую могущественную магию.

Черного герцога боялись и любили. Ему пытались подражать молодые маркизы и бароны; и женщины, желавшие и боявшиеся оказаться с Даором Карионом на расстоянии нескольких шагов, смеялись над этими нелепыми карикатурами, втайне мечтая об оригинале. Герцогу был чужд мрачный пафос, который так любили мелкие именитые семьи, в его действиях, при всей сложности мотивов, не было вычурности и самолюбования. Ни с кем он не делился планами, ни с кем не обсуждал крупные триумфы. Множество и мужчин, и женщин хотели оказаться подле него, чтобы научиться и перенять хотя бы часть его изощренной рассудительности, но он мало кого приближал к себе.

Олеар по-настоящему ценил исключительность своего положения.

Личная стража герцога не менялась десятками лет, не старея и не подвергаясь болезням, и поговаривали, что герцог сковал их всех кровавой клятвой, не предусматривавшей смерть. Однако и самые доверенные его слуги не могли похвастаться тем, что были в курсе хотя бы сотой части планов повелителя, но знали точно: за разглашение и крох сведений, как и за неповиновение, Даор Карион карал всегда одинаково – смертью. Поэтому когда черный герцог пропадал неделями, никому и в голову не приходило не только болтать об этом, но и задаваться вопросом, что именно он делает и вернется ли он. Герцог всегда возвращался.

.

– Господин, – поклонился Олеар, которому герцог Даор, как обычно, доверил порядок в Обсидиановом замке на время своего отсутствия. – Что я должен делать?

– То же, что и всегда, – ответил герцог, не оборачиваясь.

Олеар покорно принял из его рук ключ от библиотеки, и без промедления прижал его к груди. Ключ вплавился в его тело, как раскаленный нож в масло, Олеар подавил стон и снова поклонился. Теперь глубоко за ребрами горело свидетельство расположения повелителя, и Олеар был счастлив, что смог быть полезным.

Он невидимой тенью служил герцогу Даору уже почти четыре десятка лет. Герцог не только забрал его из Приюта Тайного знания еще столетним мальчишкой и обучил, но и развил в нем не слишком выраженный дар к бессловесной магии, и Олеар, получивший то, о чем только мечтали другие выходцы из знатных магических семей, готов был без сомнения отдать за хозяина жизнь, что и сделал бы, не раздумывая, если бы кто-то проник в замок в отсутствие Даора. Стоило ему остановить свое сердце – и библиотеку никто не смог бы найти, даже если бы нашлись самоубийцы, решившие прорваться в защищенный замок. Гладкие стены, пронизанные жилами серебра, были почти живыми. Олеар слышал, что предок черного герцога построил замок своими руками, щедро задобрив камень магической кровью, и теперь место будто дышало древними заговорами. Даже в пустых помещениях ощущался этот особый дух, страшный для врагов и настораживающий всех остальных.

– Благодарю. Я все сделаю. – Его взгляд остановился на столь необычном для Даора наряде. – Это одежда торговца из Серых земель?

– Мне нужно, чтобы меня не узнали.

Одеяние его продолжало меняться прямо на глазах: простой черный камзол из тяжелой текстурной ткани расплывался, расходился в швах, светлел, и вот уже вместо жесткого силуэта серел бесформенный балахон в несколько слоев неплотной льняной ткани. Олеар с восхищением смотрел, как тяжелые черные волосы сложились в высокий гладкий узел, скрывавший длину, а хищное лицо покрылось порезами-иллюзией, закрывшими половину правой щеки и один глаз. Олеар покачал головой: ему казалось, что высокого, статного, широкоплечего герцога сложно не узнать, что бы он на себя ни надел и какую бы иллюзию ни наложил, но тут он заметил послушное Даору сердце коноплянки – маленький отводящий глаза амулет из кровавой яшмы.

– Могу я задать вопрос? – почтительно склонил голову Олеар.

– Нужный мне артефакт не достать принуждением, – ответил Даор. – И никто, кроме меня, не должен подчинить его себе. Я буду там во время его появления, и мое присутствие будет одобрено проводящим ритуал. Иначе ритуал не состоится, а я заинтересован в том, чтобы он прошел, как и запланировано.

Черный герцог исчез, не прощаясь, как и всегда. Замок содрогнулся, закрывая двери, а Олеар облегченно вздохнул, садясь в серое бархатное кресло.

Может быть, однажды, лет через сто, черный герцог возьмет и своего ученика с собой?

25. РАЗБОЙНИЧИЙ КАРАВАН (ДАОР)

Если бы кто-то из разбойников знал, кого они взяли с собой, и какую опасность для них представляет выглядящий измученным долгой дорогой мужчина, они бы бросились ему в ноги и умоляли пощадить их.

Появившись в городе, Даор отправился прямиком к опаснейшему из притонов: именно такие выбирали те, кто считал себя самыми страшными людьми Империи. На самом деле они являлись лишь слепым орудием других черноторговцев, отбросами подпольного мира, и вкусы их были соответствующими. Им казалось, что выбор менее мерзкого и более безопасного места подчеркнет их слабость, а запах пива и копченой свинины, хохот размалеванных шлюх, громкая брань со всех сторон, лязганье оружия – все это грело их душу. Даор с раздражением оглядел подземный зал трактира, оттолкнул попытавшуюся взять его под руку немолодую женщину в одной нижней юбке и направился к стоящему по центру большому столу.

Войцехт по прозвищу Трубач, которому было уготовано судьбой послужить временным орудием Даора Кариона, уже был пьян и, обмазываясь жиром, закусывал крепкую брагу свиной ногой, собираясь в дорогу. Его доверенные бойцы были с ним, они были трезвы и начеку. Они скрестили перед герцогом Даором топор и дубину, полагая, что его это испугает. Герцог лишь усмехнулся про себя, не удостаивая эти игрушки даже взглядом, и над получившимся крестом швырнул на стол мешок с золотом. Войцехт поднял голову, и его рыхлое лицо, похожее на рыло кабана, заинтересованно воззрилось на того, кого он посчитал незнакомцем. Еще четыре года лет назад Войцехт, пойманный Юорией на укрывании дохода, кланялся черному герцогу в ноги, умоляя пощадить его, сейчас же в его замутненных глазах не пронеслось и тени узнавания.

Войцехт оскалился и махнул рукой, и громилы опустили оружие, не осознавая его абсолютной бесполезности против того, кому посмели им угрожать.

– Я направляюсь в Туманную гавань, – сказал Даор, садясь за стол. – Мою лошадь задрали ягуары в горах. Мне нужно сопровождение.

– Так и сопроводись блядями из квартала огоньков, и пусть они сосут всем подходящим ягуарам, раз ты так богат! – прорычал Войцехт.

Даор и бровью не повел: ближайшие пару дней убивать Войцехта в его планы не входило.

– В Туманной гавани я отдам тебе три четверти оплаты за путь.

Предложенная сумма впечатлила даже бывалого бандита, и жадность застлила пьяные глаза. Путь к самому краю континента, в столицу Серых земель был недолгим, и Трубач прикинул, что торговец может оказаться отпрыском одного из богатых кланов, готовых заплатить за своего родственника и больше, если получат возможность увидеть его живым. Эта мысль понравилась разбойнику: о хозяевах кораблей, живущих в гавани, ходили легенды, что торговля с Пар-оолом по воде приносила им денег даже больше, чем работорговля по суше. В конце концов, именно там нужно было оказаться после ритуала, и именно туда он вез остальной живой товар.

Войцехт кивнул, засунул тяжелый кошель за пояс и, как ему казалось, незаметно сделал знак Мыши и Клешне, чтобы они подошли к торговцу сзади. Сам он попытался схватить Даора за руку, и с удивлением посмотрел на свой пустой кулак.

Даор встал, бросив взгляд на своих новых телохранителей.

-Видишь ли, наш дорогой гость, – прогудел Трубач издевательски. – Ты теперь мой вклад. А я деловой человек, а это значит, я не хочу тебя потерять, чтобы ты слинял, только признав знакомую дорогу! – он вытер рот рукавом и махнул в направлении двери. – Мои друзья проводят тебя в комфортную повозку, из которой ты никуда не сбежишь.

Мышь и Клешня должны были взять богатенького торговца под руки, но он как-то избежал их прикосновения и молча последовал за ними. Войцехт проводил троих взглядом. В попутчике было что-то странное, слишком свободно он держался для того, кого отчаянное положение заставило присоединиться к каравану черноторговцев. Трубач выпил еще и уставился в окно, подозрительно сузив глаза: его ребята открыли клетку, а мужчина просто залез в нее, не сопротивляясь. «Храбренький, – усмехнулся Войцехт. – И богатенький».

26. ПЛЕННИЦА (ДАОР)

Даор легко согласился: его не смущали и не пугали условия, которые любой другой счел бы невыносимыми. Как только Войцехт отвернулся, черный герцог проложил в углу клетки слой теплого и мягкого воздуха и удобно расположился на нем сидя, вытянув ноги, а затем окружил себя прозрачным коконом, отрезавшим его от окружавшего зловония. Он легко тронул сердце коноплянки, и тот ощутимо запульсировал на его запястье. Войцехт, как, впрочем, и другие головорезы из его банды, мигом потерял к нему любой интерес, и герцог Даор оказался предоставленным сам себе. Он достал книгу и углубился в чтение, не вступая в разговоры с другими заточенными в клетке людьми.

Ему предстояло проделать в этой сомнительной компании полуторадневный путь к алтарю. Интересовавший его древний артефакт, появлявшийся раз в тысячу лет и только в месте ритуала и при соблюдении соответствующих условий, представлял собой большую как исследовательскую, так и политическую ценность, давая своему обладателю власть над умами тех, кто стоял выше в признаваемой им иерархии.

Трубач, получивший описание ритуала от своего отца и деда и волею судьбы оказавшийся ключом к правильному его проведению, думал, что найденный кровавый камень поможет ему победить других главарей банд и стать уважаемым человеком. Конечно, кровавый камень мог и не такое. Чего Войцехт не мог знать, так это того, что кровавый камень подчинится первому, кто прикоснется к нему после принесения жертвы, и этим первым собирался стать Даор.

Конечно, поначалу он рассматривал возможность переместиться к алтарю самостоятельно, однако нахождение в круге любого, присутствие кого не одобрил бы Войцехт, привело бы к мощному взрыву, тогда появления камня пришлось бы ждать еще тысячу лет. Ближе к месту ритуала присоединяться к каравану также было рискованно: Войцехт славился своей паранойей, он вряд ли взял бы попутчика, уже начав движение. Со свойственной ему подозрительностью Войцехт и так убедил всех, что едет в Туманную гавань, и никому бы и в голову не пришло, что по пути к мглистым утесам он свернет на каменистую дорогу к вершинам и проведет там ночь.

Герцог Даор рассчитывал забрать появившийся артефакт и сразу вернуться в Зеленую землю, выслушать объяснения провала своей глупой племянницы, а потом отправиться в столицу к императору, в который раз умолявшему семью Карион навести порядок в Северном регионе. Сейчас же он смотрел на отвратительных своих попутчиков, то и дело от скуки бьющих дубинами по деревянным прутьям клетки, и раздумывал, не усыпить ли их лошадей в пути, чтобы они отстали и достались диким зверям. Впрочем, потеряв часть своей команды, Войцехт мог побояться идти к алтарю, так что и с этим стоило повременить.

.

Кроме мужчины в клетке находились четверо: две изредка сладко стонавшие в фатиумном сне красивые юные женщины, явно предназначенные для продажи в рабство в Пар-оол, и немолодая сероземлянка с маленьким ребенком на руках, который скорее всего был взят Трубачом в качестве жертвы для ритуала. Разумеется, мать его ничего не могла знать, иначе бы не была такой спокойной. Она думала, что едет домой, в Туманную гавань, и радовалась, что цена была небольшой; когда же ее силой посадили в клетку, было уже поздно. Чтобы не слушать криков всю дорогу, Войцехт лично успокоил ее, сказав, что всех пассажиров везут именно в клетке, и что ей никто не причинит зла. Женщина тихо плакала от страха, качая беззаботно сопящего младенца, и шепотом просила Свет и Тьму, чтобы слова Войцехта оказались правдой.

Когда они покидали город, импровизированный караван ненадолго остановился, и в клетку закинули ковер, в который, судя торчащей наружу русой косе, была неплотно завернута девушка без сознания. Войцехт что-то долго обсуждал с Мышью и Клешней, своими доверенными громилами, а потом направил коня к пленникам. Ударив топорищем несколько раз по крыше и тем разбудив спящих, он недобро предупредил всех, что девушку трогать нельзя, и на ней не должно быть ни царапинки. Одна из молодых красавиц осведомилась, почему же он не велит не трогать и их, но Войцехт только смачно харкнул под копыта своей лошади и сказал ей заткнуться.

.

Девушка очнулась скоро. Она вылезла из ковра, распутав его, огляделась с какой-то обреченностью, и пробормотала: «Ясно». Даор, только что закончивший чтение главы, лениво наблюдал за ней. Она явно была не из Серых земель, скорее, такие лица можно было увидеть в Белых. Молодая, красивая какой-то неброской красотой, миниатюрная, с толстой косой ниже пояса. Она вела себя тихо и совсем не суетливо, а значит, понимала, почему ее заперли в клетке и куда-то везут. Вот она подошла к девушкам и о чем-то поговорила с ними, вот пошепталась с женщиной, очевидно предложив ей устроиться на расстеленном ковре. Даор усмехнулся: самой девчонке места на ковре не хватило, но ее это как будто и не очень волновало. Она пропела что-то младенцу, повернулась...

И посмотрела прямо на него, в упор. А потом подошла и представилась:

– Здравствуй. Меня зовут Алана. А тебя?

– Это не твое дело, – ответил он.

– Приятно познакомиться, Это не твое дело, – грустно улыбнулась девушка. – Ты плохо выглядишь. Тебе нужна какая-нибудь помощь? Ты сидишь как-то странно. Все в порядке?

Даор проверил браслет: он мерно сжимался и разжимался, как и было положено, и никто, кроме девушки, не останавливал на герцоге взгляда. Это было неожиданно и интересно. Вряд ли сильная шепчущая оказалась бы в клетке. Ее цепкие глаза остановились на жилистой яшме, из которой было сделано сердце.

– Это амулет? – спросила она заинтересованно. – Повезло, что его не отобрали. Мой с меня стащили, когда поймали, а я не расставалась с ним с детства. Мне сейчас не по себе. Твой тебя защищает?

27. ПРОСТАЯ КУХАРКА (КЕЛЛАН)

Алана боялась, что он осудит ее на смерть. Это никак не шло у Келлана из головы. Она действительно думала, что он раскроет ее тайну, и не верила ни единому его слову. Алана боялась его, Келлана! Почему-то прогнать это из мыслей не выходило: ее влажные глаза, сдержанная манера разговора, вся эта внешне спокойная вежливость, приправленные в мыслях смятением, страхом и вполне ощутимым интересом, интриговали и бередили какую-то рану, о которой он раньше и не подозревал.

И отданная шаль. Он протянул к ней руку – и она подумала, что он хочет забрать свой подарок.

У нее не было никого, кому она могла бы довериться.

Келлан думал, как снять с ее души эту тяжелую ношу, и приходил к единственному выводу: нужно было заключить с ней новый контракт, уже на реальное ее имя. И пусть ее продолжили бы называть Вилой, больше над ней бы не висел меч возмездия. Тогда можно было бы сказать ей, что скрываться больше не нужно, бояться нечего, можно просто продолжать жить.

Келлан никогда не интересовался, как именно набирают прислугу в Приют. Расспрашивать об этом отца он счел нецелесообразным: Келлфер точно обратил бы внимание на изменения в поведении сына. Поводов обратиться к директору Сину было все больше, однако тот, будто почувствовав, вызвал к себе Келлана сам.

– Ты ставил блок на сознание Аланы дочери Ласа? – без предисловий спросил его Син, как только Келлан переступил порог его аскетичного кабинета. Келлан давно привык к деловой манере старшего из директоров, и его не удивило отсутствие приветствий.

– Да.

– Я знаю, кто тебя мог попросить об этом, – проницательные синие глаза Сина сузились, впиваясь кинжалами в лицо Келлана. – Меня больше интересует другое. Когда ты закрывал ее разум, ты видел там опыт сотворения магии?

– Нет, – удивленно ответил Келлан.

– Я думаю, она не из простой семьи, – сказал директор Син. – Но нужно проверить это. У нее явно есть способности, иначе зачем ей глушащий их амулет.

Почему-то Келлан почувствовал радость. Какой-то груз свалился с его души, облегчение было таким сильным, что он почти позволил себе улыбнуться.

– Ты уверен?

– Безусловно.

– Ты сказал ей об этом? Примем ее на обучение?

– Я не успел сказать ей.

– Она не откажется.

Келлан вспомнил, как замирало сердце Аланы, когда она слышала шепот послушников, и как отчаянно ей хотелось стать частью этого волшебства. Ликование, новое, незнакомое, захватило его.

– Разумеется. Если вернется.

– Ты назвал ее Аланой. Она знает, что это имя тебе известно?

– Да. Юория Карион написала мне письмо. Куда она могла убежать?

– Хранитель ключей сказал ей, что за подмену слуг казнят, – ответил Келлан, не сразу осознав вопрос. – Она убежала? Куда? Как?

– Использовала портальное окно в Серые земли. Прямо из моего кабинета, когда я вышел, чтобы позвать тебя. Довольно нагло, не находишь? Видишь ли, Келлан, я бы очень хотел ее вернуть по многим причинам, но у меня нет с ней абсолютно никакой связи. Мне нужна твоя помощь. Куда она могла пойти в Серых землях? Чего ищет?

Келлан с ужасом осознал, что не знает: воспоминания Аланы он в тот первый день прочитал очень поверхностно, а когда заинтересовался, его собственный блок не дал ему узнать чего-то еще. Снятие же блока означало бы повреждение ее воспоминаний. Именно поэтому Син, обнаружив след заклятья, не стал проникать внутрь.

– В ее воспоминаниях не фигурировали Серые земли, она выросла в Зеленых.

– Белые?

– Тоже, – осторожно ответил Келлан.

– Келлан, ее нужно найти. Ты привязался к ней, я думаю, ты справишься с этим лучше других. – Директор Син, как и обычно, знал и то, что было секретом для любого другого в Приюте. Он не обвинял, лишь констатировал факт. – Она нужна здесь. Если она та, о ком я думаю, нам невероятно важно сохранить ей жизнь и обучить ее.

– Кем она может оказаться по-твоему?

– Ее амулет – родовой амулет Вертерхардов. Она может быть одной из них.

Впервые за четыреста с лишним лет Келлан потерял дар речи. Син тоже молчал, задумчиво глядя в родовую книгу.

– Служанка. Из рода Ходящих по мирам, – прошептал Келлан. – Кухарка на нашей кухне.

28. ОТВАЖНАЯ ДЕВОЧКА (ДАОР)

Девочка не спала. Даор видел белки ее глаз, и как они дрожали в темноте. Она смотрела на проносящиеся мимо деревья и скалы, молча, не реагируя на крики головорезов снаружи. Те громко обсуждали судьбу спящих красавиц, используя обороты, которые обычно не услышишь в благородном обществе, и разнузданно похохатывали, задаваясь вопросом, можно ли чуть надкусить предназначенные на продажу сливы. Любая другая боялась бы привала, но Алана не показывала страха. Один раз она даже вежливо попросила Мышь дать ей немного воды, и, к удивлению остальных, он протянул ей мех, из которого только что пил сам. Она сделала несколько глотков и поблагодарила его, и снова вернулась на ковер.

Когда Войцехт приказал разбивать лагерь, и зажегся первый костер, женщины попросили отвести их в лес. Алана удивленно наблюдала за тем, как громилы, не замечая Даора, грубо вытаскивают женщин и кидают их на землю. Когда один из них сжал ее руку, она проворно просочилась в дверь сама, на пути чуть задержавшись. «Помоги мне, пожалуйста, – тихо попросила она Даора. – Раз уж они тебя не видят...»

«У меня сломана нога», – с показной усталостью ответил герцог, не желая принимать участия ни в каких авантюрах. Мелькнувшее в девочке сочувствие вместо расстройства удивило его, и он даже подумал, что можно было бы и развлечься, отправившись в лес вслед за женщинами, однако не стал. Когда Алана отвернулась, он наложил иллюзию и на голень: теперь она выглядела опухшей.

Разбойники чуть не передрались за место сопровождающих, и в результате большая их часть пошла с Мией и Алией, будущими рабынями, и Ишарой, матерью малыша, а стеречь Алану отправился только Мышь. Даор, устроившийся так, чтобы свет костра падал на страницы, успел прочитать несколько больших глав, пока из леса не показались разозленные мужчины.

Один тащил Мию на плече, как мешок с мукой, изредка с удовольствием крепко похлопывая ее по ягодицам, хотя Мия и не пыталась вырваться, второй за руку вел заплаканную и растрепанную Алию. Даор с омерзением отметил, что лицо ее было испачкано, и довольство бандитов не оставляло сомнений, что за субстанция стекала с ее подбородка. Женщин уложили у костра, связав. Клешня о чем-то рассказывал Войцехту, поливая нецензурной бранью Алану, и Даор почти против воли прислушался: выходило, что девочка попыталась сбежать и к тому же подговаривала на побег и Ишару, но была поймана.

Некоторое время спустя из леса появился и Мышь, тащивший Алану за косу, которую он плотно намотал на громадный кулак. Шел он быстро, крупными шагами, девочка вприпрыжку бежала за ним, спотыкаясь о кочки. Она сама сжимала пальцы на основании косы, чтобы не чувствовать боли, но Мышь время от времени дергал ее, как собачку на поводке, и она летела, размахивая руками, вперед, впрочем, абсолютно беззвучно.

Мышь швырнул ее к ногам Войцехта, и тот, облизывая губы, присел над съежившейся на земле пленницей. Он бесцеремонно провел рукой по ее груди, девушка отшатнулась и попыталась его ударить, но он сжал пятерню на ее шее и приблизил свое громадное цвета сырого мяса лицо к ее небольшому личику.

– Бежать решила, пыталась других сманить, – вкрадчиво прорычал он. – Решила, что я идиот. Ну и сучка, а такая тихая. Думаешь, нет способов тебя сломать, не портя личика?

И тут девочка, содрогнувшись всем телом, согнулась, открывая рот. Войцехт отбросил ее от себя, чтобы не испачкаться в рвотных массах, и наступил на косу, не давая ей поднять голову.

– Почему царапина на лице? – зло осведомился он.

– Так сама, – ответил один из разбойников. – Грозилась выколоть себе глаз.

– Твои глазки, – обратился Войцехт к Алане. – Думаю, достанутся леди Юории. Она вытащит их с куда большей охотой и медленнее, чем это могла бы сделать ты. Так что оставлю тебе глаза. Блевать вздумала. В клетку ее, пусть спит там. Эту тоже – он ткнул пальцем, похожим на сардельку, в Ишару.

Даор захлопнул книгу. С упоминанием Юории вся эта игра приобретала смысл. Значит, девушка – дочь Вилы. Любопытное совпадение.

Алана сидела на земле спиной, так, что Даор не мог видеть ее лица. Но, похоже, она снова делала вид, что ее рвет. Он усмехнулся, заметив блеск металла между ее юбками. Похоже, не так проста была девочка. Он почти желал ей успеха.

– Давай-ка так договоримся, – кровожадно прогудел Войцехт. – Вот ты знаешь, что мне нужно тебя доставить целой, так, иначе за тебя не заплатят. Но я же могу не доставлять целой ее. – Он показал на Ишару, прижимавшую к груди начавшего заходиться воем ребенка. – Она мне вообще не нужна. Ее жалкие гроши не составляют и тысячной доли выкупа за тебя. Так что ты наносишь себе увечье или пытаешься бежать – а я отрезаю ей что-нибудь. Пальцы или уши, как пойдет. Как тебе такая идея?

– Не надо, – услышал герцог приглушенный голос Аланы, и поморщился от разочарования: значит, добренькая, так она не сбежит. – Она тут ни при чем.

– Ну так да, в этом и вся штука, – расхохотался Войцехт, проделавший подобное, похоже, не впервые. – Начнем с пальчика.

– Не надо! – попыталась вскочить Алана и упала, дернув надежно зажатую между землей и массивным сапогом косу. – Не надо! Да не...

Это становилось утомительным и почему-то разозлило Даора. Герцог чуть повел рукой, и Трубач не устоял на ровном месте, переступив с ноги на ногу, а Алана вскочила и бросилась в клетку за Мышью, уже подбиравшимся к Ишаре. Она налетела на него как фурия, и очень скоро оказалась между сжавшейся в комок Ишарой и поднявшим нож громилой.

29. ПОПУЧТИКИ (АЛАНА И ДАОР)

Утро было спокойным. Алана проснулась, когда Мию и Алию сажали в клетку. Девушки, еще вчера отказавшиеся от попытки бегства, сейчас выглядели куда более плачевно. Одежда их была грязной. Алана с трудом подавила рвотный позыв, отметив засохшую сперму на воротнике Алии. Она с сочувствием смотрела на девушек: по мере того, как наркотик выветривался, их лица становились все более беспокойными. Однако Трубач предложил им хлебнуть чего-то из маленькой фляжки, и хотя Алана предупреждающе замахала руками, обе послушно сделали по глотку. Через несколько минут их глаза закрылись, и они, не замечая ни вони, ни кочек, заснули, прижавшись друг к другу, как телята.

Алана села, обняв свои колени. Волосы непривычно щекотали ее плечи и спину и частично скрывали от нее свет. Она тряхнула головой, и они завесили ее лицо плотным покровом, погрузив мир в приятный полумрак. Что же было с ними? Ладно, девушки были не совсем в себе, но что было с Ишарой? Почему они даже не сопротивлялись? Разве не понимала Ишара, что ее могли убить в любой момент, и что не стали насиловать только потому, что Мия и Алия были моложе и красивее? Не боялась ли она за своего маленького сына? Почему не воспользовалась случаем, когда Алана набросилась на сторожившего ее Клешню, почему не убежала вперед, через скрытый туманом овраг? Почему начала вместо этого успокаивать ее, убеждая не мешать славным воинам делать свою работу? Как она могла не видеть, кто вел их караван?

– Наверно, людям просто нужно верить в хорошее. Даже откровенную жестокость легко принять за силу, а силе – легко подчиниться, убедив себя в безопасных мотивах ее обладателей, – тихо ответила она себе под нос.

– А мысль о том, что эта жестокость может быть направлена против них, столь страшна, что человек предпочитает не пускать ее в свою голову, – продолжил низкий мужской голос. – Вместо этого люди привыкли искать способы расположить сильного и угнетающего их человека к себе, обманывая себя, что он добр по сути своей, если его не злить. Жертвы подобного обращения зачастую влюбляются в тех, кто унижает их.

Алана подняла голову. Ее новый знакомый, еще вчера лишивший ее с трудом добытого оружия, смотрел на нее поверх книги. В ярком солнечном свете его раны выглядели особенно жутко: почти заплыл глаз, половина лица опухла. Четыре глубоких пореза тянулись от левого виска к правой щеке, минуя нос. Его черные волосы, собранные в тугой гладкий узел, были иссиня-черными и блестели, будто были намазаны смолой. На вид ему было около сорока лет, вряд ли больше. Теперь она, наконец, рассмотрела: одна его нога опухла, он не сдвигал ее, даже поворачиваясь. Наверно, это было очень больно, с грустью подумала Алана, поэтому он решил тоже спать в клетке.

– Вчера когда мы ушли, – решила она ему рассказать, – у нас был неплохой шанс убежать, но Ишара отказалась.

– Я понял, – ответил он, снова переводя взгляд на текст.

– Что ты читаешь? – спросила его Алана, подсаживаясь ближе. – Можно и мне?

– Нет, – буднично ответил герцог, захлопывая рабочий дневник одного из своих предков. – Ты все равно ничего не поймешь.

– Почему? Я умею читать, и не очень глупая, – сказала Алана упрямо.

Даор усмехнулся и открыл книгу так, чтобы ей был видно написанное. Она забавно расширила глаза, попытавшись прочитать буквы древнего наречия, перемешанные с ритуальными символами, и отсела.

– Ясно.

Некоторое время они молчали. Девочка задумчиво смотрела на дорогу, на сонных сопровождающих, неспешно постукивающих лошадей по крупам.

– Почему вчера не убежала одна? – задал Даор интересовавший его вопрос.

– Ну, я думаю, – Алана перешла на шепот, покосившись на спящую Ишару, – что ей угрожает опасность. Я слышала, как они говорили, что старуху нужно будет потом куда-нибудь деть. Им нужен ее ребенок. Я сказала ей об этом, но она решила, что это вообще не про нее. И когда вчера представился шанс, я надеялась, что она передумает.

– Ты не ответила на мой вопрос, – жестко сказал мужчина, и Алане показалось, что он не раз допрашивал кого-то с пристрастием. Быть может, даже был дознавателем.

– В каком смысле не ответила? Говорю же, надеялась, что и Ишара попробует сбежать. Не факт, что у нас бы вообще получилось, но там был такой глубокий овраг, его дно было скрыто туманом. Думаю, если бы мы пережили спуск, вряд ли они смогли бы нас найти.

– Плач ее щенка был бы прекрасным ориентиром.

Алана подняла на него трогательно возмущенные глаза.

– Щенка? Знаешь, ты... Ты не мог бы выражаться иначе? Я понимаю, ты, наверно, привык так общаться, но не надо называть ребенка щенком при мне. – И, увидев его иронично поднятую бровь, добавила вежливо, но жестко: – Пожалуйста.

Даор сдержал смех.

– Это было глупо. Она еще может верить, что доберется домой, но тебя везут туда, где тебе не хочется оказаться.

– Да, но... Понимаешь, у меня было в некотором смысле преимущество. Им велено, насколько я поняла, не портить мои лицо и тело. Поэтому если я нападаю на кого-то из них, то они очень осторожны, пытаются мне не навредить. Я тогда прыгнула на... В общем, неважно, Ишара не сбежала, и я тоже.

– Удивительный выбор.

Она пожала плечами.

– Нормальный. Ты тоже разбойник?

30. НЕ ТВОЕ ДЕЛО (АЛАНА И ДАОР)

– Мы куда-то свернули, – обеспокоенно растолкала Алану Ишара. – Это не та дорога! Я тут всю жизнь езжу, я ее знаю, видишь, тропинка наверх, а не дорога! – продолжала она громким шепотом.

Алана с трудом приоткрыла глаза и села. Солнце, скрываемое теперь ветвями деревьев, проносилось бликами слева по ходу, справа же виден был только крутой склон, и дальше, за ним, неровный горный лес. Алана отметила, что Ишара ждет чего-то именно от нее, и в который раз подивилась тому, как легко женщина отдала ей роль главной после вчерашней попытки бегства. Теперь как только Ишаре что-то не нравилось или казалось странным, она жаловалась Алане и будто бы ждала от нее действий по исправлению ситуации. Алана пыталась объяснять это тем, что женщина никак не могла поверить в реальность опасности и просто искала какую-то сильную фигуру для опоры рядом, но выходило плохо: ее беспомощность раздражала чем дальше, тем больше.

Тем не менее, Алана попробовала прислониться лбом к прутьям клетки, чтобы посмотреть вперед, и тут же нервно отшатнулась: колеса проходили по самому краю глубокого каменистого оврага. Они ехали и ехали наверх, и чуть позже овраг сменился настоящей пропастью. Теперь разбойники держались перед клеткой и позади нее, растянувшись по тонкой горной тропе. Ишара, не добившись от Аланы ответа, что-то шептала то ли себе, то ли своему сыну, покачивая маленькое худое тельце. Жесткая дорога все не кончалась, клетку подбрасывало на крупном щебне, и Алане то и дело приходилось хвататься за прутья, чтобы не упасть.

Несколько раз Алане показалось, что она слышала рык, и она искала глазами на скалах белые силуэты. О больших снежных ягуарах она только читала, а сейчас не знала, молиться о том, чтобы они напали, или чтобы не заметили людей. И то, и другое было плохо, ведь если бы клетка сорвалась вниз, вряд ли кто-то пережил бы такое падение, но другого шанса избавиться от провожатых Алана не видела. Вот что-то белое мелькнуло между высокими стволами, и Алана испуганно перебралась в центр повозки, чтобы не видеть, нападет животное или уйдет.

Взгляд ее то и дело упирался в спокойно читавшего мужчину, который не поворачивал головы ни в сторону пропасти, ни в сторону рычания. Алана не понимала, почему он так бесстрастен. Ей всегда казалось, что, повстречав угрозу своей жизни, человек всегда будет бояться всего, что хотя бы немного напоминает ему пережитое. Мужчину же присутствие зверей, еще недавно искалечивших его, не волновало. Один раз он встретился с ней глазами и улыбнулся, и от этой улыбки по спине Аланы побежали мурашки.

Ишара начала всхлипывать, дергая девушку за рукав.

– Ишара, – обратилась к ней Алана. – Мне кажется, ты зря беспокоишься. Просто едем иначе, ничего особенного. Скоро устроят привал, можно будет и спросить. Они, конечно, не самые приятные люди, но почему бы им не ответить. Да и потом, им нет смысла не довозить тебя до места, ты же им платишь.

– Не надо к ним просто так обращаться, – шикнула на нее женщина. – Зачем их злить? Они и так вчера были злые! А все ты, с этим твоим побегом!

Алана растерялась. Чего-чего, а обвинений она никак не ожидала.

– Думаешь, я была неправа?

– Они теперь нас вообще выпускать не будут, – зло сказала Ишара. – Ты как собираешься, под себя ходить? Если бы ты вчера не чудила...

Алана прикусила язык. С одной стороны, она понимала, что Ишара просто испугана и, не добившись разделения ее страха, пытается задеть попутчицу. С другой – не так уж женщина была неправа. Малоприятная перспектива не иметь возможности выйти из клетки еще несколько дней здорово напрягала. Стало мучительно стыдно при мыслях о том, что придется как-то справляться на ходу.

– Нам сегодня не дали еды, – продолжила Ишара, – думаешь, не поэтому? Не из-за того, что ты их разозлила вчера?

– Прекрати на мне срываться, – тихо ответила ей Алана. – Ты боишься. Я тоже. Не нужно нам ссориться.

– Я не рискну снова пытаться бежать, – зашипела на нее Ишара. – И тебя прошу, не надо. Они ведь сделают со мной что-нибудь, не с тобой. Все из-за тебя.

Алана отвернулась, чтобы не слушать, и снова встретилась глазами с мужчиной. Он смотрел на нее, будто скучая.

– Что ж ей не ответишь? Она не права.

– Это... – Алана посмотрела на него гневно. – Не твое дело.

Он удивленно поднял брови, и в черных его глазах промелькнуло что-то опасное.

– Не стоит говорить так со мной, девочка.

– Это не твое дело, – упрямо повторила Алана. – Знаешь, она напугана, я напугана и зла, а ты лезешь ко мне под горячую руку. Давай ты будешь просто читать, как и раньше.

– И ты мне угрожаешь чем, позволь спросить? – его голос стал холоднее, и Алану где-то за солнечным сплетением будто потянул невидимый, но очень ощутимый крюк. «Точно дознаватель», – подумала она мрачно. Отвечать ему не хотелось, ссориться с ним – тем более. Алана отвернулась.

– Ишара, – протянула она к женщине руку. – Я не поставлю тебя в опасность, я правда постараюсь. Прости.

Алана услышала сзади смешок, и это разозлило ее. Как он может судить!

– Чем же ты так напугана? За тебя хорошо заплатят, ты не пострадаешь. По крайней мере, здесь.

И прежде, чем Алана нашла, что ответить, Ишара подхватила:

31. НАСТАВНИК ИЗ ПРИЮТА (ЮОРИЯ)

Юория сидела в кресле, закинув ногу на ногу, и потягивала из серебряного кубка вино. Красное вино из тех старых сухих гранатовых вин, что любил дядя. Иногда ей нравилось представлять, что терпкая жидкость, смакуемая ей, касалась и его губ. И кубок, и изящное красное кресло с высокой металлической спинкой Вестеру пришлось доставить из ее замка через портальное окно. Как и тяжелые лиловые занавеси для окон, шелковое постельное белье, приличные зеркала.

В этом безвкусном деревянном доме, больше похожем на разросшуюся избу, чем на приличный особняк, жили настоящие фермеры, как бы они себя не звали. Сейчас их однотипные могилы с простыми каменными надгробиями так же безвкусно теснились на маленьком кладбище, похожем на вспаханное поле, засаженное чахлыми деревцами. Юория презрительно поджимала губы, когда видела, как деревенские тянулись к надгробиям скорбным потоком, друг за другом, по одному и семьями. Эти глупые люди оставляли там фрукты и хлеб, задабривая неизвестных ей духов, и на них, наверно, сбегались крысы.

Крысы. Вот учесть подобных семей. Другие знатные семьи отказывались иметь дело с Голденерами, и как бы император не называл их, герцогами они ни были. Если смотреть объективно, уверяла она себя, все только и ждали, что Зеленые земли, приносившие столько зерна и фруктов, наконец, разделят между другими герцогствами – ждали и Желтые, и Красные, даже Серые. И она, Юория, всем помогла, а значит имела право чувствовать себя здесь в своем праве.

«Останешься здесь управлять фермерами», – вспомнила она слова дяди. И как он поглядел на племянницу, равняя ее с паркетом, на котором она стояла, и как захватило дух от этого его взгляда.

Юория кивнула Вестеру, соглашаясь принять гостя.

Наставник Келлан из Приюта Тайного знания был весьма хорош собой. Конечно, хищного в его облике было мало, но лицо было безвозрастным и аристократически красивым, как вылепленное из алебастра теплого тона. Юория засмотрелась на волну каштановых волос, скованных простым серебряным кольцом, на спокойную пластику его неторопливых движений.

В его светлой коже, в зеленых глазах плескалась магия: никто из обычных людей не мог быть настолько красивым, если бы волшебство не добавляло ему внутреннего света. Красота наставника не обжигала, как дядина, но была ярче той, что пронизывала бесцветного Вестера. Таким было бы неплохо завладеть хотя бы на ночь. Преступно давно никто из шепчущих, если не считать слабого на фантазию Вестера, не согревал ее постели.

Юория подумала, что сказал бы Даор Карион, если бы она намекнула ему, что один из наставников Приюта влюблен в нее, и улыбнулась так нежно, как могла. Келлан коротко поприветствовал ее и, не дожидаясь приглашения, сел в деревянное кресло, в котором умерла Флора Голденер, игнорируя протянутую для поцелуя руку.

– Я очень рада вам, наставник Келлан, – пропела Юория своим глубоким голосом. – Вы хотели встретиться со мной? Как я могу вам помочь?

Келлан протянул ей два листа. Она взяла их, коснувшись его теплых пальцев своими, и вздрогнула, как если бы ее обожгло. Но наставник Келлан как будто не обратил внимания на ее замешательство, а только спокойно ждал, пока она взглянет на бумаги в ее руках. Он был напряжен и молчалив. Юории захотелось погладить его плечи, чтобы он расслабился.

– Может быть, вина?

– Нет, – отказался он бесстрастно. – Пожалуйста, посмотрите.

В ее руках было написанное в Приют письмо и портрет дочери предательницы. Она вернула ему бумаги, изящно пожав плечами.

– Как я понимаю, вы ждете, что Алана окажется здесь, – сказал Келлан.

– Вы так напряжены, наставник, – пропела Юория. – Почему? Это такое важное задание? Вы ищете кухарку? Вас направили, чтобы помочь мне?

– Прекратите это, – проговорил Келлан медленно, и выражение его глаз удивило ее. – Я слышу ваши мысли. Вы не интересны мне. Вместо этого – вернемся к сути. Алана дочь Ласа. Мне нужно найти ее, я хочу, чтобы вы мне помогли.

– С чего мне помогать?! – взвилась оскорбленная Юория. – Думаете, что власть Приюта больше власти императора? Но это, – процедила она, глядя ему в глаза, – не так. Шепчущие прислуживают знатным семьям, а не наоборот. Она должна будет свидетельствовать у императора, когда я ее найду.

– У вас есть новости о ее местоположении?

– Обязательно будут. Если она больше не в Приюте, то ее мигом обнаружат. – Юория встала. – Но она нужна мне. Что вы предложите мне, чтобы я помогла?

– Мир, – ответил Келлан, также вставая.

– Вы представляете, кто такие Карионы? Кто мой муж и кто мой дядя?

– Да, – без страха ответил Келлан. – Я буду приходить сюда каждый день. Если появятся новости о ней, вы расскажете их мне.

«Хотите вы того или нет» повисло в воздухе.

Юория была в бешенстве. Она подошла к Келлану и замахнулась ударить его по красивому лицу, но он сделал шаг назад, и она промахнулась, потеряв равновесие. Он не поддержал ее, и женщине пришлось схватиться за стол, чтобы не упасть.

.

– Вестер, – приказала она мужу спустя час. – Завтра сюда снова придет наставник из Приюта. Я хочу, чтобы ты связал его для меня. Справишься?

– Конечно, – послушно ответил юноша, преклоняя колени и приникая губами к ее тонкой кисти.

32. ОСТАНОВКА (АЛАНА)

– Остановились, – прокомментировала Ишара испуганным голосом. – А где мы? Зачем мы здесь? – спросила она у спешившегося Клешни, словно забыв наставления, которые еще несколько часов назад давала Алане.

Клешня лишь посмотрел на нее недобро и прошел мимо, по своей привычке с громом проводя дубиной по прутьям. Ишара отшатнулась и закрыла своим телом хнычущего малыша.

– Давай ты спроси, – шикнула она Алане.

Алана едва заметно помотала головой.

– Сама же говорила, что их не надо злить.

Смеркалось. Сосны и ели покрылись маревом, быстро холодало. Синее небо, медленно темнея, плыло над высокими, редкими, будто израненными деревьями. Здесь, наверху, было очень ветрено. Разбойники с удовольствием замотались в меховые плащи, а женщины прижались друг к другу, напрасно надеясь хоть немного согреться. Рука Аланы то и дело сжималась на груди, там, где раньше был мамин амулет, всегда согревавший ее в холод. Теперь змеиный крест, закинутый Войцехтом в большой походный кошель, болтался с деньгами хламом у него на поясе, и когда он проходил мимо клетки, Алана слышала звон, не похожий на глухой звон пересыпающихся монет.

В конце концов, Ишара согласилась сойти с ковра, и пленницы накрылись им, как покрывалом, чтобы хотя бы немного согреться. Алана с тоской вспомнила восхитительную шаль, подаренную и забранную обратно наставником Келланом. Казалось, происходившее в Приюте случилось в другой жизни и совсем не с ней. Сейчас, под старым пыльным ковром, среди конской вони, с обреченными на смерть и рабство людьми, Алана была лишь безвольной пылинкой в жестоком воздушном водовороте. Отогреваясь, она со стыдом подумала, что совсем опустила руки, и мысленно похлопала себя по щекам.

Ее новый знакомый сидел, по прежнему привалившись спиной к неотесанному дереву, его черные глаза бегали по строчкам. Алана на секунду выпуталась из ковра, и, не поддаваясь кусающему ветру, села рядом с ним.

– Давай к нам? – неохотно предложила она.

Его губы дрогнули, будто кривясь от отвращения, и Алана осеклась.

– Как хочешь. Я ничего такого не имела в виду. Просто очень холодно, и...

– Мне не холодно, – ответил Даор отстраненно. И тут же удивленно поднял брови: холодная ладошка Аланы аккуратно, чтобы не задеть иллюзорные шрамы, легла ему на лоб.

– Жара вроде бы нет, – задумчиво сказала она. – Вам повезло, что порезы не загноились.

Даор не шевелился. Когда она отнимала руку, он коснулся ее холодной ладони, и потом – всего на миг – приложил тыльную сторону указательного пальца к кончику ее носа.

– Ты замерзла. Вернись под ковер.

Алана кивнула и последовала его совету.

33. РИТУАЛ (ДАОР)

Войцехт велел разжечь не один, а целых пять костров. Клетка стояла между двумя из них, и неплохо обогревалась. Женщины вылезли наружу, и их яркие глаза напоминали Даору спинки жучков. Несмотря на опасения Ишары, разбойники по очереди отвели женщин в лес, не задержавшись ни с одной из них. Это было и немудрено: Войцехт приказал всем быть начеку и не терять время впустую. Сегодня он не пил, что должно было напрячь его подручных даже больше, чем его напряженная манера разговора. Они не спорили со своим главарем, не пытались как обычно комментировать его негромкие указания, лишь выполняя порученное.

Герцог, тоже пожелавший размять ноги, вышел из клетки сразу за Аланой, так, что девочка не могла его видеть. Убедившись, что ночь не разрезают ее крики, и что со стороны, в которую ушли они с Клешней, не раздается шорохов и стонов, он обошел костры, проверяя, не ошибся ли Войцехт в ритуале. Но нет, пентаграмма была нарисована его топором на удивление прямо и без разрывов, костры располагались ровно на углах, и на сочленении лучей Войцехт разместил плошки с водой, металлом и камнем.

Ровно в центре пентаграммы выступала из сухого мха неровная каменная плита, также известная ритуалистам всего мира как Каменный стол. Женщинам повезло, что глухой передний край повозки, упиравшийся в крупы лошадям, скрывал от них испещренный штрихами и потемневший от крови базальт, иначе они бы бросились биться о стены клетки, не заботясь о собственной сохранности, такой ужас внушило бы им это зрелище в свете огня. Герцог был здесь не впервые и знал, как вид ритуального стола действует на людей, хотя сам подобный страх представлял себе очень смутно. Подобные ритуалы он не любил, предпочитая не участвовать в том, что могло вплести в чужой заклинательный узор его силу как плату, но присутствовать на жертвоприношениях, разгадывая их механизм, ему приходилось. Каменный стол ничуть не изменился за последние триста лет.

Войцехт, от старания высунув язык, чертил углем знаки на своем огромном голом пузе, иногда смачивая головешку слюной. Герцог с некоторым удивлением обнаружил, что и тут Трубач не ошибался, точно следуя лежащим перед ним инструкциям. Возвращаться в клетку герцог не стал, расположившись у чаши с мелко наструганным металлическим ломом в самом центре петаграммы, так, что ноги его почти касались бурой плиты.

Вернувшаяся Алана осмотрела место, где он сидел раньше, с каким-то страхом, потом высунулась в еще открытую дверь так далеко, как могла, и наконец нашла его глазами. Она посмотрела на него удивленно, но ничего не сказала, снова залезая в клетку под крики Клешни, и даже улыбнулась себе под нос. Даор не понял, чему она обрадовалась: неужели тому, что с ним оказалось все в порядке?

Он с удовольствием отметил, что она больше не дрожит. Девочка последние несколько часов была какой-то странно тихой и молчаливой, и герцогу почти хотелось, чтобы она снова заговорила с ним в своей простой и заботливой манере, но она молчала весь путь к месту ритуала, и сейчас тоже не сказала ни слова.

Стоило ей устроиться в клетке, а двери с грохотом захлопнуться, Войцехт подозвал Мышь и что-то прошептал ему на ухо. Громила кивнул и, закинув топор за спину, обнажил болтающийся на поясе меч. Герцог Даор нашел глазами девочку, следившую за Мышью с нескрываемым страхом. Она все поняла куда раньше Ишары, она села между дверью и Ишарой, храбро закрывая ее своим маленьким тельцем, и упрямо смотрела на блестящий кусок стали, не сдвигаясь с места. Герцог шевельнул пальцами, создавая воздушное плетение, которое могло бы незримо укрыть упорную защитницу обреченных, если бы Мышь промахнулся, но оно не понадобилось: Мышь поднял девушку за платье одной рукой и отшвырнул Алану со своего пути, не церемонясь, но и по-своему аккуратно. Созданный Даором щит смягчил ее падение, и девочка прыгнула на занесшего меч Мышь со спины, но бандит легко вывернулся из ее неумелого захвата, и вытащил ее из клетки, отчаянно сопротивляющуюся и растрепанную, швырнул на землю. И снова воздух сделал приземление безболезненным, но Алана попала в тиски рук Войцехта, как раз подошедшего к клетке.

– Это что? – прогудел он. – Опять ты?

Его лапищи прошлись по телу Аланы, от горла и до промежности, гладя и сминая. Девушка застыла, затем рванулась, оставляя в руках Трубача куски платья. Худые плечи показались сквозь изодранные рукава. Ей пришлось придержать платье на груди, чтобы оно не упало.

– Ты посмотри, какие персики! Да не удержишь, дай-ка помогу!

Даор протянул руку к Войцехту и остановился, напомнив себе, зачем он здесь. Стоявший рядом с бандитом невысокий разбойник по прозвищу Горбач, только что отпустивший комментарий, пошатнулся. Даор наблюдал, как, повинуясь его мысли, воздух в легких напитывается водой, причиняя остряку нестерпимую боль. Горбач схватился за грудь, глаза его вылезли из орбит, он пытался вдохнуть, втягивал воздух открытым ртом, но облегчение не приходило. Войцехт повернулся к нему как в трансе, будто не замечая страданий. Герцог хорошо знал этот рыбий взгляд начавшего ритуал – начатое должно было быть закончено – и только усмехнулся. Сейчас Войцехту было плевать на все, кроме жертвы.

Алана же снова напала на Мышь. Тот, удерживая ее запястья одной рукой, повернулся к главарю:

– Эту куда? Достала. Можно вырублю?

– Не-е-ет, – медленно протянул Войцехт. – С ней аккуратно. Свяжи.

Мышь охотно взял у Клешни растрепанную пеньковую веревку и, заломив Алане руки за спину, связал тонкие запястья, перекинул веревку через один из прутьев клетки и закрепил узел. Теперь девушка не могла сдвинуться с места, лишь перебирая ногами.