Зной

Глава 1

Город Кисуму – по африканским масштабам большой и богатый – расположен на берегу озера Виктория.

«А вот и Виктория», – спокойно сказал Дэн, словно в географический атлас, заглядывая через плечо Арабеллы в иллюминатор, когда их самолет пошел на посадку. Но то, что видела в иллюминаторе она, – безграничное бирюзовое сверкание озера, обрамленного золотом песков, – никак не вязалось со спокойствием Дэна. Оторвавшись от пейзажа, контрастного, как африканская живопись, она посмотрела на него и поняла, что он волнуется и восхищен ничуть не меньше, чем она – поэтому так и непохож на себя в эти минуты, когда они приближаются к земле, о которой он так долго мечтал.

Самолет побежал по черной полосе аэродрома, и как только он остановился, Дэн оглянулся куда-то назад, будто хотел показать язык членам не отпустившего его ученого совета, а потом схватил Арабеллу за руку и, стараясь поскорее выйти из самолета, побежал по проходу: пассажиры все еще потягивались в удобных креслах, не торопясь окунаться в тропическую жару.

Как только они вышли из белого, блестящего стеклом и металлом здания аэропорта, Арабелла поняла: все, что она считала цивилизацией, отступило в сторону. Циновки с газетами и всякой всячиной, расстеленные на земле, деревянные скамеечки чистильщиков обуви, мельтешение пропыленных голых ног и рваных сандалий, выщербленный асфальт… Это не слишком походило на Африку туристических журналов, которые она любила листать, намечая маршруты своих будущих путешествий. И еще поражало обилие света, нестерпимо яркого солнца.

Арабелла всегда была восприимчива к свету и воздуху, к любым их оттенкам. Даже в пасмурные дни она обычно чувствовала теплое присутствие солнца за облаками. Но то, что ожидало ее здесь, было просто неописуемо: щедрые потоки света, который был бы для нее настоящим блаженством, если бы не воздух – он словно лежал на земле раскаленной каменной плитой… В первое мгновение ей показалось, что об него можно обжечься, дотронувшись – и она непроизвольно отпрянула назад. Еще спускаясь по трапу, она поняла, что до сих пор и понятия не имела о том, что такое жара. Рекламные фотографии передавали только свежесть ярких тропических красок, но раскаленный добела воздух, тяжесть которого она ощутила лишь теперь, всегда оставался за кадром. Заказанный специально по случаю путешествия костюм «сафари», который, по рассказам, отлично защищает от ветра, песчаных бурь и солнечных ожогов, от зноя не спасал. Рубашка Арабеллы тут же потемнела от пота и прилипла к груди и подмышкам, а льняная шапочка показалась тяжелой, как солдатская каска.

Глядя на неторопливо сновавших вокруг черных женщин, Арабелле захотелось надеть на голое тело что-то широкое, способное впустить под себя малейшее шевеление воздуха, а голову обернуть легкой шелковой повязкой…

Ее спутник деловито сговаривался с носильщиком, грузившим их вещи на высокую деревянную тележку. Казалось, Дэн не обращал на жару никакого внимания – Арабелла же могла думать только о том, как скорее добраться до отеля и первым делом попасть в прохладу ванной комнаты.

Через полчаса после того, как формальности регистрации остались позади, она действительно плескалась в прохладной, приятно щекочущей тело минеральной воде. В небольшом двухэтажном отеле, который им посоветовали в аэропорту, был тенистый сад с неправильной формы бассейном. Темнокожая девушка плавно прошла через сад и, улыбаясь Арабелле, оставила на маленьком столике, покрытом яркой соломенной салфеткой, поднос с огромными, какими-то неправдоподобными фруктами, похожими на восковые. А следом за девушкой вышел Дэн, держа в руке чайный поднос. Негритянка, смутившись оттого, что он помогает ей, сверкнула белками и, поклонившись, ушла, а Дэн, желая помочь Арабелле выйти из бассейна, подошел совсем близко к мерцающему водными бликами бортику и наклонился, протягивая к ней руки. Она послушно подплыла – и в следующее мгновение Дэн уже бултыхался с ней рядом, от неожиданности запутавшись в длинном халате, который он надел потому, что это был подарок Арабеллы.

Вода на время примирила ее с жарой. Дожидаясь, пока Дэн переоденется, она сидела в шезлонге под цветастым навесом и потягивала из костяной чашечки удивительного аромата чай из незнакомых ей трав и цветов, имеющих, по словам Дэна, чудесное свойство спасать от жары.

Но Дэн все не шел, и тогда она встала и завернула на груди тонкую желтую ткань, которую накинула на себя после бассейна. Арабелла уже знала ее название: когда они вышли из машины, остановившейся у ворот отеля, их сразу обступили увешанные блестящими змеями поясов торговцы, кричавшие на каком-то диком английском – «Купи бубу! Тебе жарко! Купи бубу!» И она купила «бубу», которым, словно желтым флагом, размахивала маленькая черная торговка с огромной серьгой в ноздре – купила лишь затем, чтобы ее скорее пропустили в тенистый сад, расположенный за воротами отеля.

Оглядевшись по сторонам, Арабелла сошла с песчаной дорожки, ступая босиком по шелковистой траве, на которой кое-где лежали упавшие с деревьев плоды – сердечки манго, шары лимонов… Над нею растопыривали пальцы крупные серповидные бананы: Арабелла привстала на цыпочки, надеясь дотянуться до одного из них, но только уронила бубу и, смущенно присев, будто кто-то мог ее сейчас увидеть, снова спряталась в свой экзотический наряд. Медленно двигаясь по тропическому саду, она все же не могла отделаться от ощущения, что здесь, в этом ярком, но чужом для нее мире, повсюду таится опасность. Ее собственная кожа казалась ей слишком белой, волосы – слишком прямыми, а голос – недостаточно гортанным, поэтому вся она была слишком на виду. Но ее красота была блеклой здесь, Арабелла почувствовала это, остановившись у папайи – пышного веера на деревянной ножке. А рядом стоял король-кокос и защищал ее от солнца сотней своих зеленых зонтов, под которыми висели золотые бусы созревающих плодов и нежные ожерелья цветов. Сделав круг по саду, Арабелла снова вышла на дорожку и пошла в сторону отеля.

Дэна в номере не было. Она прилегла на широкую кровать, на позолоченной подножке в вычурных завитушках, и принялась разглядывать стены, которые были увешаны картинами местных художников: фигуры в деревянных позах на пронзительно ярком фоне, петушиный бой, негритянский религиозный обряд, банановые деревья в темно-зеленой гамме, грозовые тучи, синие копья сахарного тростника, золотой маис. Все это было вполне узнаваемо и ничего общего не имело с настоящей Африкой «не напоказ» – Арабелле казалось, что она уже чувствует разницу… Она достала из саквояжа томик с африканскими рассказами Хемингуэя и вернулась в сад.

Глядя на сандаловые статуэтки, тут и там расставленные вдоль дорожек среди огромных ярких цветов на сухих колючих стеблях, она вспомнила, что Дэн назвал этих странных деревянных существ антилопами… Раскрыв на коленях раскрашенный под зебру переплет, она принялась листать книгу, а потом откинулась на упругую спинку шезлонга и прочитала вслух: «А теперь жизнь, которую она построила заново, приближалась к концу, потому что две недели назад он не прижег йодом колена, оцарапанного о колючку, когда они пробирались в зарослях, чтобы сфотографировать стадо антилоп, стоявших высоко подняв головы, всматривавшихся вперед, – ноздри жадно вбирают воздух, уши в струнку, малейший шорох – и умчатся в кусты. И они удрали, не дав ему щелкнуть аппаратом».

Пока она читала, к звуку ее голоса добавился какой-то треск – из сухого серебристого кустарника, неприступными зарослями ощетинившегося за ее спиной, вышел Дэн.

От неожиданности Арабелла вскрикнула, а он, сконфуженный тем, что так неловко вернулся и напугал ее, начал оправдываться:

– Я приготовил тебе сюрприз… Чтобы ты здесь ничего не боялась. – И он протянул ей маленькую костяную фигурку на прочной нитке, унизанной яркими бусинами и крошечными ракушками. – Я выходил в холл, чтобы спросить газет, и разговорился с носильщиком. Он поможет нам найти проводника. А этот амулет он передал для тебя – говорит, что колдун ему еще сделает. Он сам из ближайшей деревни, и там у них все иначе, не так, как в городе.

Дэн присел рядом с ее шезлонгом на корточки и стал вместе с ней разглядывать амулет, держа пальцы Арабеллы в своих. Помолчав немного, он осторожно, словно боясь, что она сразу же, не дослушав, не согласится, продолжил:

– Он предложил нам некоторое время пожить у них в деревне – чтобы освоиться и, может быть, кое-чему научиться, прежде чем уходить дальше от города.

Арабелла молча разглядывала подарок – кажется, это был маленький крокодил. Перебирая пальцами гладкие, отполированные частыми прикосновениями к ним бусины, она уже решила делать все так, как скажет Дэн. Или как скажет носильщик, или проводник – кто угодно! Она будет смиренной и послушной, она затем и приехала сюда, чтобы дать отдохнуть своему запутавшемуся «я», научиться двигаться «вслед за кем-то». А для этого надо поскорее выбраться из отеля, уютного гнездышка цивилизации, услужливо превращающего «черную Африку» в сказочный рай.

– Я согласна, Дэн. Только давай сначала позавтракаем.

«А зной? Как ты справишься с испариной, с пылью на веках?» – едко спросил ее голос, сидящий где-то внутри, когда она встала и, выйдя из тени, чуть не отпрянула назад, столкнувшись с палящей стеной яркого света. Но таинственная Африка уже раздразнила ее фантазию. Не задумываясь о последствиях, Арабелла приняла вызов.

Надкусывая один экзотический плод за другим, она уже была одержима веселым нетерпением – скорее, скорее в настоящую африканскую деревню! Жить в маленькой глиняной хижине, покрытой соломой, ходить босиком, прислушиваться к голосам ночного леса и любить под ропот там-тама. Но Дэн рассудительно охладил ее пыл: отправляться куда-то в такую жару просто немыслимо. Они вернулись в номер.

Огромный оранжевый шар, напоровшись на острые листья пальм, замер над самым горизонтом. Арабелла проснулась и, не одеваясь, подошла к стеклянной стене. Положив на нее ладони, она замерла, любуясь невероятным закатом.

…Для нее это путешествие началось еще в Лондоне. Дэн долго водил ее мимо витрин, заполненных непонятными, но притягивающими внимание предметами, и тогда она поняла, как много в этом спокойном и респектабельном городе начинается дорог – в дальние страны, полные тайн и опасностей.

Покупки, которые делал Дэн, иногда были похожи на вещицы из кабинета алхимика. Когда он, выйдя из очередной «кладовой чудес», как называла Арабелла места, завсегдатаями которых они стали в последние несколько дней, повесил ей на шею небольшой замшевый мешочек, она спросила:

– Что на этот раз? Талисман? Змеиный зуб? Подарок на счастье?

– Ни то ни другое, – улыбнулся он. – Здесь черный змеиный камень и маленький скальпель. А мы добавим туда пластырь и бутылочку со спиртом. Если вас, дорогая, не дай Бог, укусит змея, осторожно разрежьте кожу в месте укуса и к разрезу приложите камень, закрепив его пластырем. – Порывшись в кармане, Дэн достал прилагавшуюся к мешочку инструкцию. – Через два часа можете снять его с раны, снизу камень будет серовато-белым. Промойте его в теплой воде, потом положите на десять-двенадцать часов в свежее молоко. Затем все еще раз повторите. Камень вновь станет черным. Пусть он как следует высохнет, и им снова можно пользоваться.

Он начал рассказывать истории о том, как «черный камень Африки» спасал жизнь людям, которые отваживались путешествовать по «ньика».

– А что такое «ньика»? – спросила Арабелла, разглядывая маленький, но тяжелый камень, извлеченный из мешочка.

– Представь себе ровную, как стол, пустыню, поросшую колючим, а иногда и ядовитым кустарником и кишащую всевозможными змеями – от живущих на акациях и мимозах бумслангов до самой большой и коварной африканской змеи, черной мамбы. Большую часть года ньика выжжена, она серо-бурого цвета и на первый взгляд мертва. В сухой сезон здесь стоит страшная жара, воды мало, и обычно она непригодна для питья – соленая или грязная. Редко встретишь чистый источник или реку, в которой вода есть круглый год. Ньика враждебна к человеку, но для того, кто любит одиночество…

– О, это для меня! – перебила его Арабелла, пряча черный камень обратно.

– … Для того, кто любит одиночество и глушь, – продолжил Дэн, серьезно посмотрев ей в глаза, – нет ничего прекрасней этого дикого края. Мой отец успел побывать и там. Он рассказывал, как, сидя в тени акаций, наблюдал за слонами, выкапывающими в песке ямы, чтобы найти воду, в лунную ночь слушал незнакомые и тревожные звуки и поднимался на скалистые холмы, где единственными его собеседниками были птицы и ветер…

– Твой отец, наверное, умел рассказывать.

– Да, – почему-то замялся Дэн, – он много рассказывал маме… и мне тоже. Но, если честно, я больше читал, чем слушал. Мама ужасно боялась, что рассказы отца очаруют меня и я пойду по его стопам. Худшего она и представить себе не могла. А когда отца не стало, она спрятала от меня его письма и все остальное, что могло бы напомнить о его путешествиях…

Дэн замолчал. Почувствовав, что ему больно вспоминать, Арабелла решила отвлечь его – она знала, что рассказывая об Африке, Дэн способен увлечься так, словно они уже перенеслись в другую часть земли и бредут по этой самой ньике.

– Вчера ты обещал, что я увижу, как цветет баобаб. А теперь я узнаю, что там одни колючки и змеи!

– Ну что ты! – Дэн рассмеялся. – Мы не поедем в ньику. Мы будем в северной Кении. Там все иначе – саванна и тропический лес. А в ньике, представляешь, даже в короткие сезоны дождей стоит нестерпимый зной. Но когда высохшие песчаные русла на короткое время превращаются в бурные потоки, уносящие с собой деревья, мертвых животных и глину, вся ньика покрывается зеленой листвой и пестрыми цветами.

…Наблюдая за тем, как стремительно падает солнце, Арабелла вспоминала этот разговор и то, как всего лишь день назад они бродили по Лондону, запасаясь специальной экипировкой, которую придумали европейцы, мечтающие покорить неприступную Африку. Она слушала нескончаемые рассказы Дэна о нравах и обычаях мудро-наивных туземцев, о колдунах и диких животных красной саванны, о страшной и прекрасной африканской душе, ритм древности в жизни которой неотличим от ритма современности. Но время слушать закончилось – пришло время увидеть все это самой.

Африканские города оживают по-настоящему после захода солнца. Люди покидают раскаленные за день дома и ныряют в ночь, словно в темное прохладное море.

Дэн уснул на низком деревянном топчане с двумя красно-черными масками в изголовье, и она принялась расталкивать его: кажется, он собрался проспать до утра! А ведь он обещал показать ей «рынок при свечах».

Полчаса спустя они вышли в черную африканскую ночь, одетые в хаки, словно охотники. Они бесшумно ступали по изменившемуся ночному миру – и Арабелле казалось, что этот мир в любой момент готов превратиться в какую-нибудь тропическую змею и метнуться ей под ноги. Никогда еще ночь так не манила и одновременно не страшила ее… Она думала, что здесь, в Африке, ночь похожа на драгоценный агат, который природа приносит в дар всем жителям этой древней земли: днем они чувствуют себя черными пятнами на белой странице, а ночью растворяются в прохладном ритме утоленных желаний и читают по звездной книге небес.

Занятая своими мыслями, она даже остановилась от неожиданности, оказавшись на площади. Непонятный звук, который уже давно сопровождал их, нарастая, обернулся рыночным гомоном. Словно отрезанная частоколом свечей, ночь отступила. Сначала ослепленная Арабелла видела только свечи, целое море свечей вокруг. Но глаза постепенно привыкали к свету, и она стала различать силуэты сидящих, скрестив ноги, торговцев; снующих между тесными базарными рядами женщин с привязанными к спине младенцами и корзинами, полными покупок, на головах; полуголых веселых мальчишек с вязанками сахарного тростника. Торговцы сушеными змеями, скрученными в кольца и нанизанными на длинные бамбуковые шесты, были похожи на древних колдунов.

Дэн взял ее за руку – они шли, осторожно ступая, над разложенными на циновках и прямо на красноватой земле гроздьями бананов, огненными шарами апельсинов, желтыми, сочными гуайявами. В медных мисках шуршали орехи, перебираемые ловкими черными пальцами в блестящих кольцах, скалили красные зубы гирлянды острого перца, горки луковиц были похожи на огромные муравейники. На подстилках из пальмовых листьев лежали знакомые и незнакомые ей чудеса этой плодородной земли. Время от времени Дэн останавливался и, приседая на корточки, указывал ей на что-то, лежащее между бобами и земляными орехами: «Посмотри, это кассава, это симсим, а дальше – видишь? красно-коричневое? – сорго. А это маис, здесь он белый, а вон там – желтый». Потом они оказались в рыбных рядах, где на Арабеллу большими перламутровыми глазами глядели сверкающие чешуйками всевозможные «омены» и «телапии», жирные и тощие, огромные и совсем маленькие.

Засмотревшись, Арабелла не заметила, как выпустила из своей руки пальцы Дэна – теперь она стояла одна посреди сверкающей, шумно дышащей площади и растерянно оглядывалась по сторонам, надеясь, что Дэн, оттесненный от нее толпой, сам увидит ее. И вдруг сидевший у самых ее ног огромный негр раскрыл свои пухлые, похожие на розовый цветок губы и запел что-то, видимо, на суахили, отбивая пальцами ритм на черном, похожем на барабан, животе. Арабелла улыбнулась ему и, ища глазами Дэна, хотела пойти дальше, но вдруг негр сжал ее запястье своими огромными пальцами и запел по-английски, ритмично раздувая то щеки, то живот и непристойно двигая бедрами:

Двигаясь все быстрей и быстрей, толстый негр, не отпуская руки Арабеллы, которая уже начинала сердито отдергивать ее, беспомощно оглядываясь по сторонам, удивительно легко вскочил на ноги. Их уже успела окружить толпа темнокожих зевак, которые, позвякивая кольцами на шеях, запястьях и щиколотках, ритмично переступали, подпевая тому, кто держал ее за руку. «Ойо, хе, ле, ле, о-цо!» – выкрикивали они, а толстяк продолжал:

Пропев это, негр повернулся к ней спиной и сделал какое-то непристойное движение, отчего стоящая к нему лицом публика еще громче закричала свое «Ойе! Ойе!» и восторженно заулюлюкала. Воспользовавшись тем, что негр выпустил ее руку, Арабелла с трудом вырвалась из плотного круга зевак и побежала вдоль рядов. А вслед ей неслось:

Дэн разыскал ее спустя полчаса: Арабелла сидела под навесом из дранки и пила что-то, рекомендованное ей хозяином, маленьким высохшим старичком, как «змеиная настойка» – ничего другого у старичка не было. На закуску ей были предложены жареные водяные клопы и связка сушеных жаб, но Арабелла решила, что и змеиной настойки для начала достаточно.

– Где ты была? – взволнованно прокричал Дэн, увидев ее.

– Изучала местный фольклор.

– Я не шучу! Я уже обратился в полицию. Ты, что, не понимаешь: торговля людьми здесь все еще в порядке вещей!

– Я действительно не понимаю, где ты был весь этот час, пока надо мной глумилась стая черномазых обезьян, – неестественно спокойно ответила она.

– Арабелла, мы не одни!

– Да? Я тоже думала, что я не одна – а теперь сомневаюсь! – Пальмовый самогон, настоянный на змеином яде, ударил ей в голову, и Арабелла почувствовала, что бессильная злоба, которой она пропиталась там, на площади, теперь готова обрушиться на Дэна. Пусть то, что она потерялась и попалась на глаза хмельному балагуру-торговцу – простая случайность, в которой Дэн не виноват. Она порывисто вскочила из-за плетеного столика, чуть не перевернув и его, и стеклянную банку с настойкой. Неловко подхватив банку на лету, она выбежала из-под навеса и побежала сама не зная куда – лишь бы подальше от этого гвалта и рыночных огней. Но теперь уже Дэн не отставал от нее ни на шаг.

Когда гомон ночного базара остался позади, Арабелла перешла на шаг. Дэн молчал и пытался запоминать дорогу – иначе им придется дожидаться рассвета, чтобы разыскать отель. Наконец он решился заговорить:

– Арабелла, пойми, ты для них – просто «белая», а люди с таким цветом кожи мало хорошего принесли Африке. Чтобы у нас появилось какое-то свое лицо, должно пройти время… Время, прожитое вместе с ними. Но я не могу заставлять тебя. Мы долго будем чужими для них – ведь ты даже не знаешь их языка. Вот послушай…

– У них дурной, грязный язык! – зло прервала его Арабелла.

– Ты не знаешь. Послушай, пожалуйста.

И Дэн заговорил на каком-то странном языке, звуки которого, не тревожа ее разум, были нежными и приятными для слуха. А потом он остановился и продолжил – сохраняя прежний ритм, но уже по-английски:

Они шли по красноватой даже ночью широкой дороге, в небе светился нежный лепесток молодой луны… Ветер гладил щеки Арабеллы, и ей казалось, что она слышит, как там, в темных, далеких джунглях, непроницаемых для цивилизации, стонет гиена. Дэн замолчал.

– Еще, – попросила она.

– Хорошо. То, что ты сейчас слышала, колыбельная на суахили, которую пели в этих краях много веков назад. Мой отец перевел ее для меня – когда я еще ни слова не понимал на местном наречии… А теперь послушай другое, написанное лет двадцать тому назад. Я перевел это сам, так что не обессудь – я, к сожалению, не стал вслед за отцом настоящим поэтом.

И Дэн, вспоминая, что-то зашептал себе под нос, а потом, глядя в необъятную ночь, начал так естественно, что Арабелла не сразу поняла, что это стихи:

– И мы окунемся, моя подруга, в волну африканского мира. Мебель Гвинеи и Конго, тяжелая, гладкая, темных и светлых тонов. На стенах исконные маски, чистые, и такие далекие, и такие живые! Хищные запахи, циновки густой тишины. Подушки прохлады и сумрака, мирный ропот ручья. Слова лаконичные; песни вдали чередой, как повязки на бедрах суданцев, и дружелюбная лампа, твоя доброта, чтоб укачать наваждение – обступивший нас мир, черный, белый и красный, ох, красный, как африканская почва.

Помолчав, он взял ее за руку.

– Хочешь что-нибудь выпить? Помягче, чем «змеевик».

Арабелла кивнула.

– Тогда пойдем поищем что-нибудь – для тех, кому не спится.

Они еще поплутали по темным улицам, слушая шуршание пальм. Белые дома, низкие, длинные, похожие на спящих людей, отдыхающих от жары, распластались вокруг по прохладной ночной земле, и на одном из них Арабелла разглядела неяркую, мерцающую голубым вывеску «cafe». Они вошли в кафе прямо с тротуара.

Ей показалось, что в этом большом помещении с низким глиняным потолком так же уютно, как в большом африканском доме, где весь день принимали гостей и царили людской гвалт и дым, который теперь сизым туманом висел под потолком. Гости разошлись – остались лишь самые близкие друзья: сидя на низких, застланных циновками диванах, они пили вино и кофе и слушали, как поет невысокая, одетая в темно-красное негритянка. Ласково гладя сонные клавиши белого рояля, женщина пела негромко, но страстно, и Арабелла еще издали заметила, как блестят на ее открытом лбу алмазные капельки пота.

Постояв немного у порога, они решились и пошли туда, где было свободное место – в сторону невысокой эстрады, на которой, кроме поющей, был еще один человек. Держа в руке трубу, он, с закрытыми глазами сидя на невысоком табурете, улыбался и покачивался в такт пению. Его костюм напомнил Арабелле клавиши рояля: черная рубашка с крупными белыми пуговицами, поверх нее – белый свободный пиджак с черными пуговицами, мелкими, как жучки. Да и само лицо трубача было контрастом тех же цветов – белые зубы, темная кожа… Белое и черное, и красный ковер на полу – три цвета африканского мира.

Вдруг негр открыл свои большие траурные глаза и посмотрел на Арабеллу.

– А почему тебе так нравится этот мальчик? – спросил он по-английски, глядя ей прямо в глаза.

Пение смолкло – и его вопрос прозвучал уже в полной тишине, которая воцарилась после того, как отзвучала последняя протяжная нота. Арабелла растерянно взглянула на Дэна, а трубач, глядя уже на чернокожую певицу, повторил:

– Почему тебе так нравится этот мальчик. Спой, Мардж, для наших новых гостей.

И негритянка, страстно тряхнув головой, отчего по ее плечам рассыпался черный дождь из сотни тугих косичек, запела – сильным грудным голосом.

Облегченно вздохнув, Арабелла улыбнулась и взяла Дэна за руку – она еще не успела забыть о том, что произошло на площади, и неприятно удивилась, услышав обращенный к ней вопрос трубача.

Они сели на свободный диван. Трубач поднес к губам свой инструмент, готовясь вступить, и еще через несколько низких, пропетых Мардж нот, зал наполнился невыносимо тоскливым «черным» блюзом.

Уже задремавшие было на диванах люди оживились, кто-то защелкал пальцами, кто-то пошел к ярко освещенной в полутьме стойке бара. Дэн тоже поднялся. Когда он вернулся, Арабелла взяла из его рук бокал и глотнула темного, почти черного вина с терпким вкусом и томным, возбуждающим ароматом.

Она пила и слушала. Мардж с трубачом начали новый блюз, в котором Арабелле послышалось что-то знакомое. Страстные звуки, казалось, объединяли ее с этими чужими людьми, сидящими здесь, в этом прокуренном зале, и она чувствовала, что злость и страх покидают ее, и она готова уже улыбаться в ответ на широкие улыбки, которые мгновенно вспыхивали на лицах тех, с кем она случайно встречалась глазами.

А Дэн сидел на полу, прислонившись спиной к ее коленям, и что-то записывал в блокнот, который теперь носил с собой повсюду.

Потом Мардж запела что-то простое и веселое – про незадачливого парнишку, у которого на воротнике остались пятна губной помады, и про его смуглую девчонку, и Арабелле стало совсем весело. У эстрады толпились танцующие – все это напомнило ей вечеринку в одном из маленьких кафетериев Труро, где она танцевала со своими одноклассниками, а на стареньком пианино играл немолодой мулат по прозвищу Черный Чарли.

– Дэн, – спросила она, – ты бывал когда-нибудь в кабачке у Чарли?

Любой из ее ровесников, выросших в Труро, понимающе ухмыльнулся бы и кивнул, но Дэн, продолжая писать в своем блокноте, лишь рассеянно переспросил: «Где?» – и Арабелла вспомнила о том, что Дэн моложе ее… Он молод и поэтому еще знает, что хочет от жизни… Вот и сейчас он занят своим делом – наверное, записывает что-нибудь из услышанного на базаре, а ее ноутбук оставлен в номере и пылится там, неизвестно зачем взятый с собой. «Неужели тебе нужна Африка, чтобы понять, как Алине жить дальше и что случится в ее саду с влюбленным в нее Нарциссом?»

Наконец, Дэн оторвался от своих записей и повернул к ней голову:

– Что ты спросила? Извини, я не расслышал.

– Так… Ничего особенного.

– Что с тобой? Ты опять начинаешь хандрить?

– Я сама не знаю, что со мной, Дэн.

– Тогда взгляни: я написал тебе в подарок стишок…

Он протянул ей лист, вырванный из блокнота, и сел рядом с ней на диван.

Склонив голову к нему на плечо, Арабелла, которая уже стыдилась своих самолюбивых мыслей, прочитала:

Это было похоже на одну из тех песенок, что она распевала вместе с другими подростками, стоя возле пианино, за которым сидел Чарли, – там, в любимом кафетерии ее детства, на углу двух маленьких улиц… От благодарности к Дэну, который, оказывается, так хорошо понимает ее, у нее защемило сердце.

– Почему ты никогда не говорил мне, что пишешь такие чудесные стихи?

Она нежно прижалась к нему, но через мгновение взъерошила ему волосы и, поднявшись с дивана, потянула за собой к эстраде – ей захотелось танцевать.

– Я, как тростник, была стройна, – пела Мардж.

– Да, мама, да, – подпевали танцующие.

– Была прекрасна, как цветок.

– Да, мама, да!

– Меня лихой дружок позвал.

– Да, мама, да.

– Он далеко меня увел.

– Да, мама, да…

Но Дэн, обняв Арабеллу за плечи и что-то шепча, внезапно потянул ее в другую сторону – к выходу. Она прижалась к его горячему телу и, тут же отстранившись, послушно пошла следом. Выйдя в предутреннюю прохладу улицы, они пошли в отель – то и дело останавливаясь и разжигая друг друга поцелуями и нетерпеливыми ласками.

Оказавшись в номере, они не раздеваясь бросились друг к другу, как два обезумевших от желания животных… А потом новая, еще не знакомая ему Арабелла что-то шептала, задыхаясь от счастья, и смеялась возле самого его лица, которое возвращал в этот гостиничный номер красноватый огонек сигареты – и это тоже была Африка.

Глава 2

Проснувшись и позавтракав, они решили разыскать человека, предложившего им пожить в ближайшей деревне – с тем, чтобы на следующее утро отправиться туда.

Носильщика они легко нашли в аэропорту. Он рассказал им, что может пригодиться в деревне, и, вернувшись в отель, они стали собирать вещи. Вскоре все было сложено, но Арабелла никак не соглашалась оставить в отеле свой погребец.

Она не расставалась с ним последние две недели. С тех пор, как они с Дэном в один из вечеров бродили по Лондону в поисках «нужных вещей», – как они называли и те предметы, что действительно необходимы для путешествия, и те очаровательные безделушки, мимо которых не могла пройти Арабелла, – и, попав в светящуюся полутьму Нью-Бонд-стрит, решили заглянуть в Aspreys.

…О Aspreys, последний бастион Британской империи!

Хрустальные витрины, сияющие, как окна королевского роллс-ройса. Улыбка степенного дормена, придерживающего дверь. Золото, серебро, кожа, хрусталь, фарфор, бриллианты, охотничье оружие… Громадная ваза с белыми лилиями и левкоями под хрустальным сверканием зажженной люстры.

– Цветы здесь меняют каждый день. Все остальное – не чаще, чем королевские гербы на фасаде и визитках, – сказала Арабелла. Она словно вела Дэна по собственным владениям.

До того, как он вошел сюда, ведомый рукой Арабеллы в элегантной длинной перчатке, Aspreys ассоциировался у него только с фотографией знаменитого Хельмута Ньютона: дама в колье и горничная с подносом – единственная реклама, ничего больше не требовалось.

Путешествие по миру обволакивающей роскоши началось с изучения первоклассных чемоданов и дорожных несессеров. Бегло осмотрев замшевую утробу сумок с серебряными замками, Арабелла надолго увлеклась внутренностями несессеров. «Бог мой!» – воскликнул Дэн, заглянув через ее плечо: одних только щеток для волос четыре вида, футляры для сигар, карт, драгоценностей, очков, лекарств, перчаток, ножи для разрезания бумаг, дорожные часы, барометр… Несессер напоминал ему приспособление гастролирующего фокусника.

Выбрав наконец чемодан, Арабелла уже шла к выходу, как вдруг замерла у одной из витрин, где дремало великолепное существо – кожаный дорожный погребец: полбутылки джина, полбутылки вермута, четыре серебряных стаканчика, смеситель для коктейлей. Нисколько не смущаясь буквально потрясшей Дэна ценой, Арабелла подозвала менеджера с безупречным пробором и оксфордским выговором и, что-то уточнив у него, сказала «О'кей».

С тех пор каждый их день начинался с коктейля из соков. Конечно же, Арабелла захватила погребец и в Африку. Теперь, готовясь провести недельку-другую в джунглях, она была уверена, что не захочет изменить своей новой привычке и там. Все уговоры Дэна оказались безрезультатными, и погребец занял почетное место в его рюкзаке.

А потом они вышли в город, чтобы запастись всевозможными защитными мазями и сетками от москитов; по пути Арабелла купила несколько новых ярких «бубу» с крупным африканским орнаментом и с десяток шелковых платков – таких, в которых расхаживали по городу туземцы обоих полов. А в одной из лавок ее внимание привлек небольшой бамбуковый зонтик, и теперь она шла по городу, раскручивая его у себя на плече.

Взглянув на нее, Дэн почувствовал, что его раздражение, оставшееся после бурных препирательств из-за погребца, исчезло. Ему казалось, что красота Арабеллы на фоне перистых пальмовых крон и темно-красного кабука дороги пропитывается первозданностью этой земли: Арабелла останавливалась на обочине, чтобы погрузить лицо в сливочные цветы жертвенного дерева, похожие на маленькие туберозы, и Дэн поспешно расстегивал чехол фотоаппарата, чтобы поймать в кадр вспорхнувшую от ее лица нарядную бабочку… И этих чудесных мгновений было столько, что их не смогли бы запечатлеть все фотографы мира! Он ощущал у себя под ладонью жар ее талии, ее чуть влажные волосы касались его щеки, а пестрая тень ее зонтика мелькала у него под сандалиями. Неужели он сможет когда-нибудь забыть, как она отдыхала от долгой ходьбы, прислонившись к сморщенному, как хобот слона, стволу – и вдруг, успев лишь в ужасе расширить глаза, бросилась к нему, когда ее локтя коснулся изумрудный хамелеон – мелькнул на сером и скрылся, а она еще долго ахала, пытаясь стереть с руки это прикосновение.

Потом они, сидя в темной ароматной кофейне за черным, похожим на жертвенник, низким столом, вдыхали сладкие волны благовоний и запах сандала, который был здесь обычнее привкуса смога в лондонском Сити, и вспоминали, как она испугалась – и Арабелла снова доверчиво прижалась лбом к его виску и на мгновение замерла. Это мгновение, и привкус нежного апельсинового мусса на ее губах, и шоколад, который он пролил на ее новое «бубу», неловко выпрямившись после очередного поцелуя – Дэн был уверен, что запомнит все это на всю жизнь, которую собирался прожить рядом с удивительной женщиной, той, что даже становясь податливой, не утрачивала своей легкой свободы и непредсказуемости…

Но следующим утром, все-таки наступившим после их второй африканской ночи, не менее безумной, чем первая, они, тщательно экипированные, ждали долговязого негра-носильщика по имени Пантелеон, вызвавшегося стать их первым проводником в африканскую деревню. По словам знатоков, она мало чем отличалась от африканской деревни столетней и пятисотлетней давности – разве что охапками привозимых из города жевательных резинок да рокотом прозрачных маленьких вертолетов – лишь они способны перенести человека через джунгли.

Сначала Арабелла удивилась, узнав, что им не придется лететь на вертолете или совершать многодневный переход, чтобы добраться до места. Но, пройдя с полчаса по невыносимой, несмотря на раннее утро, жаре, она поняла, что нескольких миль до деревни ей будет вполне достаточно.

Пока дорога петляла по саванне, воздух вокруг них дрожал, как над раскаленной жаровней, пот слепил глаза, но над ними хотя бы не вились тучи ужасных москитов – москиты накинулись на них, как только дорога нырнула в зеленую бамбуковую рощу, за которой непроходимой стеной стояли многоцветные джунгли. Тело Арабеллы уже гудело от многочисленных укусов, и она даже не заметила, как нестерпимый зной, преследовавший их, пока они шли через степь, сменился влажной прохладой. Пришлось сделать привал и облачиться в длинные, похожие на саваны одеяния из мелкой сетки, а на головы надеть широкие панамы с сетчатой вуалью. Пока Арабелла и Дэн одевались, проводник спокойно стоял поодаль, наблюдая за ними. «Неужели его не кусают? – раздраженно подумала Арабелла. – Или его кожа так задубела, что ее уже не прокусить?»

Но потом она увидела, как негр достал из маленькой поясной сумки какую-то склянку и стал неторопливо втирать ее содержимое в кожу. А когда они снова пошли за ним следом по узкой, петляющей в жестких зарослях тропе, она поняла, почему негр не поделился с ними своим снадобьем: от него пахло так невыносимо, что Арабелла предпочла отстать, пропуская Дэна вперед.

Но сетка все-таки помогла – Арабелла уже обрела способность обращать внимание на причудливой формы цветы нависших над самой тропой лиан, пурпурные лепестки которых напоминали по форме бычьи языки. Но когда она приблизила к ним лицо, чтобы понюхать, цветы оказались ядовито-клейкими и чуть не прилипли к ее щекам. И тогда, не желая больше рисковать, она переключилась на созерцание высоких деревьев, которые были недосягаемы, а значит, и не опасны. Деревья, словно состязаясь в причудливости стволов, проплывали мимо ее взора с невозмутимостью топ-моделей. Некоторые из них были вовсе лишены коры, а другие всеми силами пытались от нее избавиться. «Настоящая стриптизерка! – подумала Арабелла, дотронувшись до широкой прозрачной полоски, свисавшей со ствола незнакомого дерева. – А это что за связка бревен?» Присмотревшись, она увидела множество стволов одного дерева, сросшихся у основания. Их яркая рыже-зеленая кора была покрыта тонкими стружками, а ветви – усеяны толстыми короткими колючками, которые будто охраняли покой благоухающих белых цветов, похожих на курительные трубочки.

– Это карамба, – сказал, обернувшись к ней, Дэн. Он тоже ненадолго остановился, рассматривая дерево.

Одно чудо следовало за другим. Арабелла запрокинула голову, чтобы рассмотреть крону баобаба, шелестящую на безумной высоте, как вдруг их проводник воскликнул: «Тембо! Тембо!», а потом, опомнившись, перевел на английский: «Слоны! Мы должны спрятаться!» Он быстро сошел с тропинки и, больше не говоря ни слова и делая им знаки не шуметь, побежал в сторону огромного баобаба. Почти скрываясь в густой траве, они побежали за ним.

Громоздкий ствол баобаба, имевший в обхвате не меньше тридцати метров и покрытый безупречно гладкой корой, напомнил Арабелле огромный живот какого-то фантастического толстяка. Подбежав к дереву, они не поняли, куда делся проводник. Дэн пошел вокруг баобаба-гиганта и вскоре обнаружил голову Пантелеона, выглядывающую из узкого длинного дупла: тот, по-прежнему не издавая ни звука, зазывал их в это убежище настойчивыми жестами. Дэн сделал знак Арабелле – и она первая протиснулась в пряно пахнувшую темноту. Потом туда пролез и он.

Они услышали страшный треск, не понимая, что происходит за пределами их убежища – внутри баобаба оказалось огромное древесное помещение, которое они, пока их глаза не привыкли к темноте, могли изучать лишь на ощупь. Осторожно передвигаясь, Арабелла слышала, что Дэн о чем-то шепчется с Пантелеоном. Ей показалось, что Дэн взволнован. Она подобралась поближе и прислушалась.

– …Но это же опасно. Баобаб – плохое убежище.

– Да… – Панталеон помолчал. – Плохо не плохо, а все же тембо…

– Может быть, я не похож на заядлого глобтроттера,[46] но я кое-что знаю об Африке. Когда рядом слон, заросли бугенвилеи – лучшее убежище, чем огромный баобаб.

– Да что говорить: тембо и баобаб – большие враги… – Пантелеон опять замолчал.

– Я читал о том, что слоны уродуют эти деревья, не обращая внимания на их размеры. Говорят, что даже слониха может повалить огромный баобаб, а потом стадо не оставит от него ни кусочка за какие-то сутки – это так?

– Да… – согласился Пантелеон. – Но банва не должен бояться. Этот баобаб вечный. Пусть банва поверит мне. Это старый баобаб, у него есть не только мясо – у него есть кости.

Вдруг совсем рядом с ними раздался трубный возглас – Арабелле, которая в страхе даже прижалась к стоящему рядом Пантелеону, показалось, что слон, от которого увел их проводник, привел сюда целое стадо своих собратьев. Щель, через которую они проникли сюда, была уже чем-то прикрыта: видимо, Пантелеон не обманывал Дэна, и это дерево уже не раз использовалось туземцами как спасительное убежище. Немного в стороне от своего лица Арабелла заметила луч света, который проникал сюда через небольшое отверстие – судя по тому, что оно имело правильную круглую форму, его специально просверлили в древесной толще. Она приникла глазом к этому окошку, но тут же отпрянула: прямо напротив нее стоял слон. Помахивая мягкими ушами, он невозмутимо засовывал в рот листья баобаба. Переборов страх, Арабелла снова заглянула в отверстие и увидела рядом с большим слоном маленького, только черного: он норовил залезть под брюхо большому слону, видимо, слонихе, а та, теряя из хобота свежие листья, отталкивала его. Потом она недовольно помотала хоботом, хрюкнула и двинулась прямо на Арабеллу. Та еле сдержалась, чтобы не закричать, и еле слышным от страха голосом позвала Дэна. Подойдя к отверстию и взглянув в него, он подозвал Пантелеона.

– Сейчас тембо попробует повалить баобаб, – невозмутимо подтвердил тот, – но у него не получится. Верьте мне – это особое дерево, оно утратило мягкость и стало вечным. Тембо уйдут, и я покажу вам.

Вскоре он замолчал. Потом они услышали глухие, настойчивые удары по стволу: видимо, слониха в очередной раз испытывала дерево, недоумевая, почему этот лакомый великан не поддается ей – ведь обычно самые огромные баобабы, древесина которых мягка, как внутренность кокоса, легко становятся добычей слонов и съедаются ими целиком, от мякоти до корней.

Слониха еще долго сражалась с деревом, все чаще крича от ярости, но наконец, устав, замолчала. А через некоторое время они увидели, как она, подталкивая впереди себя свое неуклюжее дитя, пошла через густую траву – в ту сторону, откуда пришла. Они дождались, пока треск и хруст стихнут, и тогда Пантелеон подошел к большой щели и отодвинул то, чем она была закрыта. Яркий свет брызнул в дупло и осветил его.

– Смотрите теперь, – торжественно произнес Пантелеон и воздел свои тонкие сухие руки.

Арабелла послушно подняла глаза. То, что она увидела, заставило ее забыть о слонах: над их головами висело сморщенное, высохшее, похожее на мумию тело негра, подвешенное за плечи и щиколотки – вверх от него тянулось множество тонких веревок.

– Этот человек – вор, – спокойно сказал Пантелеон. – Он плохо жил, и колдун запретил переселять его тело в землю. Он сказал, что баобаб сделает из него мумию – и он очистится. И тогда его правнуки смогут устроить ему торжественное погребение. Он висит здесь уже очень долго: я был мальчиком, когда он умер.

Но Арабелла больше не могла находиться в этой гробнице!.. Подавив крик отвращения, она бросилась к щели, чувствуя подступающую к горлу тошноту – и едва успела выбраться из дупла, как ее буквально вывернула наизнанку мучительная рвота.

Дэн уже помог ей прийти в себя, а их проводник так и не появился из дупла. Тогда Дэн заглянул в щель и увидел, что Пантелеон, сидя на корточках, ритмично ударяет ладонями по дереву, шепча какую-то молитву.

Раньше Дэну казалось, что он знает об Африке все, что только может знать европеец, пользуясь всеми возможными письменными и видеоисточниками. Знал он и то, что туземцы подвешивают в специально выдолбленных дуплах внутри баобабов тела тех, кому отказано в почетном погребении. Но увидеть такое не где-то в глухих джунглях, а здесь, всего в нескольких милях от города – это казалось ему невероятным! Еще сегодня утром они, завернувшись в купальные халаты, завтракали на веранде американизированного отеля, а спустя всего лишь несколько часов прятались от слонихи в древесной гробнице! «Господи, и я не один, а зачем-то тащу за собой Арабеллу! Арабеллу, которая заставила меня нести свой злосчастный погребец, даже не подозревая, какими опасностями чревата наша авантюра!»

Его размышления прервал Пантелеон: в последний раз подняв кверху свои розовые ладони, затем он поднес их к лицу и сделал несколько быстрых жестов, будто умываясь. Дэн подумал, что за два дня увидел здесь столько разнообразных жестов, сколько не увидит за всю свою жизнь любой не склонный к путешествиям британец.

Когда Пантелеон вышел на свет, его плоское негритянское лицо светилось блаженством, как покрытое черной эмалью блюдо, висящее на свету.

– Бвана будет отдыхать?

Дэн, увидев, что Арабелла уже переоделась и надела новую сетку, ответил:

– Нет, пойдем дальше. Еще далеко? Пантелеон посмотрел на солнце, мерцавшее в резной бахроме листвы:

– Тембо задержал нас. Еще раз отдохнем. Будем к полудню, – сказал он после минутного раздумья.

И они вернулись на тропинку, идя по смятой слонихой траве.

Пантелеон не рассчитал: они шли медленнее, чем он думал. Одного привала оказалось мало, еще на час их задержала стая собакоголовых бабуинов, которые походным строем пересекли широкую в этом месте дорогу и расположились на небольшой поляне, отделенной от путешественников невысоким кустарником, сплошь усыпанным плодами-коробочками, похожими на каштаны. Пока Арабелла рассматривала их, Дэн фотографировал этих зеленовато-бурых животных, которые выходили на поляну следом за огромным самцом с львиной гривой: вожак уже уселся на траву и стал приминать ее вокруг себя, готовя место для самок, увешанных настоящими гирляндами детенышей.

Одна из самок, шедшая за ним, медленно взгромоздилась на упавшее дерево. В пасти, словно сигару, она держала дикий сельдерей. Усевшись, обезьяна обхватила стебель обеими руками, сняла внешний толстый слой и стала есть сочную сердцевину Проходившая мимо другая самка, с тремя детенышами на спине, тоже увидела растущий сельдерей. Одним рывком она выдернула его из земли, села и начала есть. Дэн сделал несколько удачных кадров, и ему тоже захотелось попробовать звериное лакомство. Но поблизости сельдерея не было, и тогда он, забыв про осторожность, вышел из-за кустов, чтобы сорвать несколько толстых стеблей, росших поблизости от его укрытия.

Самец-бабуин тут же заметил его и издал несколько резких звуков, которые должны были послужить предупреждением и стаду, и человеку. Дэн хотел было ретироваться обратно в заросли, но, подумав о том, что самец может погнаться за ним, остановился. Он вспомнил, как гориллы предупреждают друг друга о своих добрых намерениях, и решил испытать этот «добрый знак» на бабуинах. Присев на корточки, он стал вертеть головой из стороны в сторону, будто говоря этим: «Я не замышляю ничего плохого, ничего, ничего плохого». Некоторое время животные недоуменно смотрели на него, но потом самец, оставив за спиной своих самок и подойдя ближе к человеку, тоже присел и медленно закивал в ответ. При этом бабуин старался не смотреть Дэну в глаза – видимо, чтобы его взгляд не оценили как угрозу. Дэну страшно хотелось навести на самца объектив, но, с трудом удержавшись, он решил вернуться к своим спутникам.

Когда он вышел из зарослей, то увидел перед собой ярко-оранжевое лицо и ладони: Арабелла смеялась, держа в руках раскрытые, как устрицы, коробочки орельяны.

– Пантелеон сказал, что так делают женщины их деревни, когда собираются в гости! – с восторгом сообщила она, быстро приподняла сетку, закрывавшую лицо Дэна, и провела по его щекам рыжими пальцами. – Вот! Теперь ты похож на Пантелеона.

Дэн оглянулся и увидел, что проводник, усевшись прямо на тропинку, держит в руке несколько плодов-коробочек с пыльцой орельяны – оранжевой, как у Арабеллы, ярко-алой, коричнево-оранжевой и желтой – и мягкой веточкой рисует на лице, животе и ногах яркий разноцветный орнамент, видимо, украшая себя перед возвращением домой.

– Хорошо, бвана, – оценил он работу Арабеллы, взглянув на Дэна, – только не две, а три полосы. – Он провел тремя пальцами по своей щеке, показывая Арабелле, что она должна исправить.

А потом они снова опустили на лица сетки и пошли следом за Пантелеоном, который пообещал, что приведет их в деревню не позже, чем порозовеет ставшее уже оранжевым солнце.

Лес становился все реже, и постепенно тропинка исчезла: теперь они шли по невысокой траве между редкими, как в парке, деревьями, время от времени выходя на широкие поляны и поднимаясь на поросшие редким кустарником пригорки. И вдруг, выйдя на одну из полян, Пантелеон остановился и жестом предложил путешественникам посмотреть на освещенный заходящим солнцем холм. Арабелла, увлеченная огромными бабочками, которых она иногда путала с цветами, пылающими тут и там в изумрудной траве, подняла глаза и удивленно застыла.

На багровом от вечерних лучей склоне неподвижно сидели туземцы, глядя на медленно стекающую за горизонт огромную пылающую каплю. Некоторые сидели молча, длинными ладонями прикрывая глаза от слепящих ярко-красных лучей. Другие переговаривались, умиротворенно улыбаясь.

Арабелла вспомнила, что точно так же в Лондоне вели себя стаи воронов – в предзакатное время они рассаживались на крышах домов клювами в сторону заходящего солнца. В такие минуты ей казалось, что птицы знают о жизни что-то такое, о чем люди давно уже забыли. И она садилась на подоконник и подолгу разглядывала покорно застывших больших черных птиц, которые напоминали ей древних идолов, повернувших свои каменные лица на запад.

…Не меньше трех десятков людей с лицами, кофейный оттенок которых в свете багряных лучей превратился в цвет спелой вишни, застыли на рыжем холме, сделав его похожим на спящего жирафа. И, словно поймав ее мысли на лету, стоявший рядом Дэн тихо произнес:

– Отгадай загадку. Мне рассказал ее по пути Пантелеон: «Ты вдруг появляешься передо мной, возвышаясь, будто далекий холм, покрытый выжженной желтой травой, будто далекий холм, на котором сидят темнокожие люди».

– Жираф, – ответила Арабелла, не задумываясь, и они с Дэном посмотрели друг другу в глаза – впервые не как влюбленные, а как два художника, которые понимают, о чем говорят. И этот взгляд сблизил их так, как не могла сблизить даже страсть: они почувствовали, что начинают понимать суть Африки вместе, двигаясь шаг в шаг, будто идя по узкой тропе среди ощетинившихся острыми листьями джунглей.

Но это было слишком сильное ощущение для Арабеллы, чтобы сразу переварить его целиком: в ее жизни появился мужчина, который понимает ее! Радость понимания, которая однажды уже посетила ее, когда он протянул ей листок со своими стихами, нахлынула на нее вновь, но теперь ее глаза смотрели на проводника. Словно заблудившаяся птица, нашедшая наконец свою стаю, Пантелеон опустился на красную землю и тоже замер, глядя на запад.

И тогда они, не сговариваясь, взялись за руки и сели на землю за его спиной – словно несмышленые ученики, подражающие умудренному жизнью учителю. Было так хорошо и спокойно сидеть на теплой земле, пахнувшей, как перемолотый кофе, и наблюдать, как последний солнечный луч цепляется за макушки пальм… Арабелла даже не заметила, как негры, сидевшие на холме, встали, и от них отделилась фигура, синяя повязка на бедрах которой была длинней, чем у всех остальных. Пантелеон тоже встал и пошел навстречу этой фигуре, выкрикивая что-то непонятное.

Она поспешно поднялась на гудевшие от усталости и саднившие в местах укусов ноги. Дэн тоже встал и с настороженным любопытством смотрел вслед удаляющемуся Пантелеону.

– А теперь слушай, – прошептал ей Дэн. – Если она не соединит две руки над головой и не скажет «Мту Мвеупе карибу», то завтра же утром, в лучшем случае, Пантелеон отведет нас назад, и уж в эту деревню мы точно не сможем вернуться.

– Кто «она»? – не поняла Арабелла.

– Видишь, с кем разговаривает Пантелеон? Думаю, что это и есть самая старая «мать» деревни. У них матриархат.

Они замолчали, следя за тем, что происходило в нескольких десятках шагов от них. Пантелеон, изъясняясь больше жестами, чем словами, что-то объяснял старой негритянке, на открытой груди которой блестела большая перламутровая пластина. Арабелле казалось, что она тоже понимает его: вот Пантелеон широко расставил руки и чуть наклонился, будто изображая идущий на посадку самолет. Потом пошарил рукой по земле и, подняв какую-то ветку, забросил ее так далеко, как только мог. «Наверное, это значит, что мы прилетели издалека», – решила Арабелла. Но только она хотела спросить, что думает по этому поводу Дэн, как Пантелеон замолчал и опустился на землю у ног «матери». А она, повернувшись назад, сделала какой-то знак молча стоявшим на холме туземцам, и они тоже опустились на землю и стали барабанить по ней руками – так что все последующее происходило под ровный гул словно заговорившей земли.

Дождавшись, пока нарастающий гул достигнет апогея, старая негритянка медленно двинулась в их сторону. Арабелла замерла, прижавшись к Дэну плечом. «Мать» остановилась, не доходя до них нескольких шагов, и, протянув вперед сухую морщинистую руку ладонью вверх, накрыла ее другой рукой, а потом медленно подняла обе над головой, говоря:

– Мту Мвеупе карибу.

Дэн ответил ей таким же жестом, и Арабелла повторила за ним. А потом он сказал что-то еще, и тогда «мать» приблизилась и, взяв их за руки, повела в сторону холма, с которого уже спускались туземцы. Дождавшись, когда старая негритянка подведет гостей совсем близко, все они тоже взялись за руки и, ритмично ступая, окружили их. «Мать» посмотрела по сторонам и, убедившись, что круг сомкнулся, снова медленно подняла руки вверх и повторила магические слова, смысл которых был Арабелле не понятен. И все, кто стоял вокруг них, тоже подняли руки и прокричали в уже наступившие сумерки:

– Мту Мвеупе карибу!

– Что это значит? – тихо спросила Арабелла, снова поднимая руки в ответ.

– Они говорят нам: «Добро пожаловать, белые». «Мать» решила впустить нас в деревню.

– Слава Богу, – прошептала Арабелла, боясь представить себе, что было бы, если бы туземцы отказались их принять.

«Неужели они оставили бы нас ночевать в джунглях?» – подумала она, глядя, как тесный круг распадается и туземцы, видимо, выстроившись по старшинству, по очереди подходят к ним и, улыбаясь, касаются сначала ее плеча, а затем плеча Дэна.

И вдруг Арабелла чуть отступила назад – напротив нее стоял огромный толстый негр, уже держа свою тяжелую руку на ее плече. «Не может быть!» – не веря своим глазам, она узнала в нем торговца, который так напугал ее там, на рыночной площади! Стараясь ничем не выдать своего напряжения, она медленно подняла глаза и посмотрела ему в лицо: он улыбался, но не так, как его соплеменники, – не добродушно. Негр смотрел на Арабеллу, не скрывая ехидства, но она, сделав вид, что не замечает этого, выдержала его взгляд и лишь потом незаметно дотронулась пальцами до руки Дэна.

Дэн вопросительно посмотрел на нее, но негр, коснувшись его плеча, уже отошел в сторону. И только когда он скрылся за спинами туземцев, Арабелла прошептала:

– Ты видел того человека, который долго стоял возле меня? Это он был тогда на рынке.

– Честно говоря, я не понял, о ком ты говоришь. Я наблюдал за вон той долговязой девушкой: посмотри, как смешно она держит руки над головой… И что этот человек?

– Потом поговорим, – быстро ответила она.

Огромный негр стоял чуть поодаль от остальных туземцев и, прислонившись к шершавой пальме, внимательно наблюдал за ними.

Глава 3

Забыв о том, что позади долгое путешествие, забыв об усталости, Арабелла сидела у большого костра, окруженного колыханием черных тел. Ей казалось, что это не барабаны звучат, а сама черная африканская ночь, озаряемая светом голубых звезд, трещит по швам, раздираемая ритмичными рывками ног, рвущимися ввысь песнями, хлопками плещущих рук и острыми телами, которые кружатся и корчатся вслед нарастанию и убыли барабанного боя.

Барабаны, сначала робко и медленно, а потом непрерывно и мощно ухая, переполняли ночь волнующим и горячащим кровь ритмом. Как черные скользящие кобры двигались руки, шуршали набедренные повязки, не поспевая за движением бедер. Все дети деревни спали. Все взрослые танцевали.

Наконец Арабелла, не в силах больше сидеть, поднялась на ноги и, пытаясь не отставать от судорожного ритма там-тамов, позволила своему телу делать все, что оно пожелает. Она чувствовала себя так, словно в ней зажигались огни, которые освещали ее танец подобно тому, как озаряли темные джунгли мириады светящихся мух. Сладко благоухали мимозы и эвкалипты, шорохи тропического леса вплетались в звуки, несущиеся от костра в необыкновенно прозрачное ночное небо, к тропическим звездам. Арабелла запрокинула голову: звезды огромными самоцветами сверкали в необъятном пространстве над ее головой.

И вдруг ей показалось, что эти звезды, совсем не похожие на те крошечные алмазные осколки, которые когда-то так взволновали ее в Лондоне, вновь ожили и подмигивают ей, будто спрашивая: «Счастлива ли ты? Нашла ли ты свою любовь?». И в каком-то пряном счастливом экстазе она закричала в бездонное небо: «Да! Да! Да!» – и крик ее смешался с десятком других голосов, каждый из которых тоже что-то кричал этому небу.

Но в следующий миг она почувствовала, как боится потерять свое счастье – ведь может произойти все, что угодно: эти дикие звери, и тропические болезни… Если с Дэном что-нибудь случится – она не переживет, нет! И как только она решилась сделать реальностью это юношеское сумасбродство, эту рискованную во всех отношениях авантюру – их поездку?! Ведь не зря же ученые мужи не отпускали Дэна. Но зато как горд он теперь, что смог сделать так, как хотел! Наверное, он уже предвкушает свое возвращение в университет, с новыми фактами, новыми открытиями, способными что-то там перевернуть в их пыльном ученом мире.

Ее страх нарастал… Эти бешено скачущие у огня танцоры, темные джунгли, окружившие их неприступной стеной, наглое улюлюканье встревоженной чем-то совы – все это было чужим и недружелюбным.

Опасливо озираясь, Арабелла отошла от костра. Туземцы так увлечены танцем, что никто и не заметит ее отсутствия на этом диком празднике в честь «белых гостей». Чуть раньше Дэн сделал то же самое, чтобы натянуть в пустующей глиняной хижине, которую торжественно подарила им «мать», гамаки и москитные сетки, а потом вернуться к костру. Захваченная праздником, Арабелла не заметила, как пролетело время – но Дэн ушел еще тогда, когда небо на западе было окаймлено сизо-пунцовой полосой, оставшейся от заката, а теперь уже глубокая ночь. Сколько времени он отсутствовал? Она не знала.

Она медленно брела среди покрытых соломой хижин, которые фосфоресцировали от звездного блеска. Ей казалось, что она запомнила хижину, в которой они переодевались, прежде чем за ними пришла «мать» и пригласила к ночному костру. Но теперь Арабелла ходила вокруг низких округлых домишек и не могла найти «свой».

Она пыталась разглядеть в хижинах окна, чтобы заглянуть внутрь и увидеть Дэна, но окон не было вообще, а двери были плотно закрыты от москитов. Наконец ей показалось, что она вспомнила, где нужно искать. Она достала из большого кармана, нашитого на ее сетчатой накидке, фонарик и пошла в сторону хижины, стоявшей немного в стороне от всех остальных, там, где чернели в ночи заросли тростника. Ей показалось даже, что она видит пробивающиеся сквозь щели хижины лучи: это мог быть фонарик Дэна, который он собирался приспособить вместо ночника. Но вдруг Арабелла отчаянно вскрикнула и упала: ее ногу прожгла жгучая боль.

Прикусив губы, она осветила фонариком левую ступню. Из мягкой веревочной подошвы торчало что-то острое. Арабелла попыталась выдернуть огромную колючку, но нестерпимая боль вновь заставила ее вскрикнуть. Чувствуя, что больше не может терпеть, она в отчаянии позвала в темноту ночи: «Дэн, где ты? Помоги мне!» Никто не ответил.

И вдруг в кустах что-то зашуршало, и прямо напротив своего лица она увидела голову толстого негра, того самого. Раздувая свой большой сплюснутый нос, туземец схватил ее за руку, как тогда, в городе, и зло зашептал:

– Зачем белая леди пришла в джунгли? Соскучилась без меня?

– Что тебе нужно? – сжимая от боли зубы, проговорила она.

– Чтобы ты и твой дружок убирались отсюда. Это мой дом и мой земля.

Арабелла молчала.

Глаза туземца сжались в щелки:

– Или ты будешь платить мне – каждую ночь! – за то, что мне приходится видеть твою мерзкую белую кожу! Вы, вонючие медузы! Цвет вашей кожи напоминает мне сухой навоз. Убирайтесь! – шипел он по-английски, переходя время от времени на резкий, незнакомый Арабелле язык.

Его лицо корчилось перед ней, и, не в силах больше смотреть на него, Арабелла отвернулась и увидела впереди, в той стороне, где одиноко стояла хижина, яркий свет, тонким лучом пронизывающий ночь.

– Дэн! Дэн! Я здесь! – закричала она и, больше не обращая внимания на хищное шипение туземца, встала, покачиваясь, на здоровую ногу и подняла над головой свой фонарик.

– Что случилось? Я иду! – кричал уже заметивший ее Дэн, быстро двигаясь в их сторону: Арабелла видела, как подпрыгивает от его шагов приближающийся желтый луч.

– И не вздумай рассказывать старой Тин-Тин, пожалеешь, – угрожающе прошептали кусты, в которых вновь скрылась черная голова, а потом раздался сухой удаляющийся треск.

– Дэн, скорее! Мне больно! – Стопа начинала жарко пульсировать, и Арабелла вновь опустилась на теплую землю, до боли сжав левую щиколотку.

– Что случилось? Покажи. – Дэн быстро сел рядом и направил фонарик на ее ногу.

Арабелла видела, как тень пробежала по его лицу, но он тут же взял себя в руки и сказал как можно спокойней:

– Как тебя угораздило… Кто-то строгал здесь бамбук, а ты напоролась. Вот, смотри, – и он сделал быстрое движение рукой. Арабелла не сразу поняла, что он показывает ей то, что только что-то выдернул из ее ступни, – тонкий бамбуковый колышек!

Он сказал это слишком уж спокойно, и Арабелла сразу заподозрила: он недоговаривает, что-то скрывает от нее. Но боль была такой сильной, что она тут же перестала об этом думать, вытянулась на земле, сжав кулаки, и дала ему аккуратно расшнуровать и снять с больной ноги обувь.

Ранка была небольшой, но глубокой. Ни слова больше не говоря, Дэн обнял ее за плечи и, подхватив под колени, понес в сторону хижины.

– А теперь немного потерпи, – сказал он, устроив ее в гамаке, и достал из рюкзака небольшой, шоколадного цвета флакон. – Завтра будешь думать, что все это тебе приснилось.

В свете большого фонаря, который Дэн подвесил над входом, Арабелла видела, как он, озабоченно осматривая ее ступню, смазывает ее лантановой мазью, от чего боль стала понемногу стихать. Потом он достал из кармана бамбуковый колышек, похожий на острие копья и, повернувшись спиной к Арабелле, принялся изучать его. Она видела, что он даже понюхал острие, но только собралась спросить, зачем он это делает, как вспомнила, что еще не рассказала ему о своей ночной встрече со зловещим туземцем.

– Дэн, послушай… – Арабелла приподнялась на локте, но гамак так закачался, что она снова легла.

Тогда он подошел и склонился над ней, упершись руками в низкие балки, к которым был подвешен гамак:

– Ничего не буду слушать, – сказал он, ласково глядя в ее измученное болью лицо. – Ты должна уснуть.

Он растянул над ее головой москитную сетку – так, что Арабелла оказалась в прозрачном зеленоватом коконе, – а потом подошел к выходу, чтобы выключить фонарь. И как только густая звенящая темнота воцарилась вокруг, Арабелла провалилась в тягучий сон без сновидений, который не выпускал ее из своего плена до самого утра.

Когда дыхание Арабеллы стало ровным, Дэн снова зажег фонарь, прикрыв его большим пальмовым листом, чтобы свет не мешал Арабелле, и, захватив с собой веревку, вышел из хижины. Плотно прикрыв снаружи дверь, похожую на стенку огромной корзины, он сделал из веревки и туго сплетенных веток двери что-то похожее на замок и, убедившись, что теперь она заперта надежно, пошел на свет еще полыхавшего на поляне костра, надеясь найти там «мать» племени покомо – старую Тин-Тин.

Арабелла проснулась от звуков, заполнивших деревню. Блеяли козы, резвились дети, что-то пели женщины. И еще какой-то странный звук, похожий одновременно на верещанье младенца и ворчание старика. Она резко села в гамаке и тут же упала назад, запутавшись в сетке.

– Дэн, где ты?

И тут же дверь в хижину распахнулась, оттуда хлынул яркий белый свет и волна горячего воздуха. На пороге стоял Дэн, а на голове его копошилось какое-то мохнатое существо, издавая тот самый странный звук.

– Познакомься, это Лусинда.

То, что Дэн назвал Лусиндой, неожиданно перепрыгнуло с его головы на пустой гамак и принялось подпрыгивать к потолку, цепляясь за свисающие с потолка веревки. Дэн помог Арабелле выпутаться из сетки. Она присела на край гамака и, покачиваясь, поставила немного подпухшую за ночь ногу на земляной пол. Пятка саднила, но вчерашней острой боли не было. И тут на ее колени прыгнула маленькая, но необыкновенно пузатая обезьянка. Цепким хвостом она обвила запястье Арабеллы и уставилась на нее, смешно двигая верхней подвижной губой. Кожа обезьянки отливала сиреневым, а мех, густо покрывающий ее спину и голову, по виду был похож на беличий. Арабелла опасливо погладила бок зверька – действительно мягкий. Встрепенувшись, Лусинда быстро завертела головой и прыгнула в сторону Дэна: сначала она повисла на поле его холщовой рубахи, а затем спустилась вниз и удобно устроилась, обхватив лапками и хвостом голенище мягкого замшевого сапога. Дэн присел на корточки, взял обезьянку на руки и достал из кармана маленькую тыкву-горлянку, на которую было натянуто что-то, похожее на большой рыбий пузырь. Соскочив на пол, Лусинда радостно запрыгала, смешно поднимая длинные передние лапы кверху.

– Подожди, Лусинда, – Дэн легко похлопал по ее маленькой головке, словно отталкивая теннисный мячик, – ты подарена Арабелле, она и покормит тебя, привыкай.

Немного прихрамывая, Арабелла перешла на срез огромного дерева, стоявший посреди хижины. Как только она села и взяла в руки тыкву, обезьянка стремительно примчалась к ней и, усевшись на ее колени, принялась сосать самодельную соску.

– Прелесть, – держа в одной рукой тыкву, Арабелла другой рукой гладила Лусинду по голове. – Дэн, откуда она у тебя?

– Мать Тин-Тин узнала, что ты поранилась, и передала ее тебе в утешение. Ее принес в дар племени охотник из соседней деревни, которого они недавно приютили: соплеменники выгнали его из своей деревни, он в чем-то там пошел им наперекор; я уже успел познакомиться с ним. Вот смотри.

И Дэн раскрыл ворот рубахи, показывая Арабелле висевшее на шее ожерелье из ракушек, зубов и каких-то плодовых косточек. Она вздрогнула – именно такое она видела вчера на шее у толстого негра.

– Дэн, откуда оно у тебя? – встревоженно спросила она, будто пропустив мимо ушей все, о чем он ей только что-то говорил. Кормя Лусинду, она действительно не слышала Дэна – из ее головы никак не уходило вчерашнее происшествие.

– Ты же не слушаешь меня! – воскликнул Дэн, но тут в хижине потемнело, и в дверном проеме показалась старая Тин-Тин с широким глиняным блюдом в руках.

Она вошла в хижину и с необыкновенным достоинством на высохшем лице, испещренном узором тонких морщин и татуировки, протянула Дэну блюдо. Это достоинство, с которым она предлагала им скромный завтрак, поразило Арабеллу. Она попросила Дэна поблагодарить Тин-Тин за Лусинду. Дэн перевел. Тин-Тин улыбнулась и, потрепав подскочившую к ней Лусинду по загривку, что-то сказала.

– Она говорит, что ее люди уже привыкли к Лусинде. Теперь эта барригудо – их талисман, – быстро переводил Дэн. – Тин-Тин рассказала мне, что раньше у них жил большой орел-гарпия, но не так давно он сдох, и Лусинда пришлась кстати.

Тин-Тин вышла, а они уселись возле украшенного черно-красным орнаментом блюда и с удовольствием позавтракали. Тин-Тин принесла им рагу из гигантской фасоли и горького перца, обрамленное по кругу всевозможными дарами тропического леса.

Дикое какао оказалось плодами с белой, кислой и как бы шипучей мякотью; еще Дэн узнал по виду сладковатые орехи токари, ягоды с дерева апама и зерна лесного кажу. Арабелла брала из его рук все новые и новые лакомства, и все они казались ей необыкновенно вкусными.

Ей захотелось пить – и Дэн, ненадолго выйдя из хижины, вернулся с большой стеклянной бутылью, видимо, принесенной кем-то из города. Бутыль была наполнена какой-то желтой прозрачной жидкостью. Арабелла вопросительно взглянула на него.

– Пока ты спала, Тин-Тин посвятила меня в некоторые правила здешнего быта. Во-первых, пищу имеют право готовить только их женщины. Тин-Тин, или кто-нибудь из ее помощниц, будут приносить нам блюда два раза в день, так у них принято. Во-вторых, банановую бражку они пьют вместо воды, которая сейчас уже становится редкостью: скоро пересохнут каналы и река Тана, вблизи которой мы находимся. Кстати, деревня называется Мбаламбала… – Арабелла попыталась быстро повторить это слово-эхо вслед за Дэном, но не смогла, потом попробовала еще раз, опять не выговорила и рассмеялась. Повторив название деревни еще раз, Дэн продолжал: – Но зато этот угодный их богам напиток может пить каждый, когда и сколько вздумается. Там, на поляне, зарыт огромный глиняный чан. В нем покомо готовят «напиток симбы». Знаешь, кстати, почему та слониха так неистово барабанила по нашему баобабу? Она была пьяна.

Арабелла недоверчиво подняла брови:

– Ты, наверное, думаешь, что меня можно дурить как угодно? Повелитель слонов и крокодилов! Расскажи лучше, откуда у тебя это ожерелье.

Дэн, который возмущался, когда Арабелла ему не верила, вскочил на ноги – словно передразнивая его, Лусинда сделала то же самое – и стал показывать, как слоны наполняют ямы водой и выплевывают туда пережеванные бананы, чтобы на следующий день полакомиться свежей брагой.

Вдоволь нахохотавшись, Арабелла достала из рюкзака бубу – красного цвета, с черными силуэтами каких-то мифических африканских героев – и, переодевшись, попросила Дэна принести хоть немного свежей воды, чтобы умыться, а сама принялась обматывать правую ногу липким листом, который тоже передала для нее Тин-Тин.

Когда они вышли из хижины, Арабелла изумилась тому, как ярко раскрашены жилища покомо. Хижина, в которой они поселились, была полностью разрисована: стены покрывали схематично выполненные рисунки красного и черного цветов – женщины, орлы, дети, жабы, собаки, большие непонятные четвероногие, какие-то зигзагообразные линии. Обойдя хижину вокруг, Арабелла стала разглядывать крышу. Ее украшали вырезанные из дерева фигурки – рыбы, ягуары, квадраты и полумесяцы. Она коснулась одной из рыб рукой: дерево было горячим. А ее плечо за несколько минут, проведенных на солнце, успело сильно покраснеть. Пришлось снова нырнуть в хижину и замотать бубу по-другому – так, чтобы были закрыты руки.

Когда Арабелла снова высунулась наружу, то увидела в кустах – кажется, в тех самых, из которых выглядывал ночью толстый негр, – долговязую негритянку, бедра которой были обмотаны яркой синей холстиной. Присев на колено, она натягивала огромный лук. Повернувшись в ту сторону, куда она целилась, Арабелла пригляделась и через мгновение увидела, как в нескольких десятках метров от них в траву упала лань со стрелой в боку.

Дэн сидел на земле рядом с хижиной и фотографировал черную амазонку, которая поднялась с колена, оставив лук на земле, и неспешно пошла в сторону бившейся в предсмертной агонии лани. Она делала это с таким выражением лица, словно шла по большому супермаркету в отдел свежего мяса. Не хватало только тележки для покупок.

– Дэн, она попала в нее, ты видел?!

– Значит, сегодня мы славно поужинаем. А ты как думала? Учись, – пошутил Дэн, ласково притянув Арабеллу к себе.

Здесь, в краю цветущих деревьев, где лес-великан, утопая внизу в ярко-красных цветах бананов, вырывается из их пены, чтобы снова исчезнуть в цветах пальм, а еще выше – куда взгляд уже почти не достигает – сомкнуться обширными кронами, то зелеными, то лишенными листьев, но сплошь покрытыми цветами, белыми, желтыми, оранжевыми или сиреневыми – Арабелла с ее яркой красотой тоже казалась Дэну каким-то тропическим чудом. С пластикой и грацией, замешанных на испанских кровях, она не уступала по эффектности негритянкам, которые словно пребывали в каком-то нескончаемом ритмичном танце, – кормя детей, охотясь, двигаясь в сторону канала с кувшинами на голове. В ярко-красном бубу Арабелла была похожа на женщину, нарисованную краской уруку на желтой стене из глины: золотистая кожа, уже выгоревшие на солнце волосы, закрученные шелковым платком на затылке, амулет на груди, прикрытой складкой легкой ткани – и все это обведено красным контуром полупрозрачной ткани бубу.

А вокруг царили гомон и музыка африканской деревни. Пересекая большую, истоптанную ногами поляну, бегали, сверкая светлыми пятками, дети. В сторону густых зарослей папируса мчались две женщины с луками в руках, похожие на сильных грациозных животных. Словно глянцевые баклажаны блестели женские плечи. Смех, щелканье пальцев… Мягкие голоса женщин, жирные басы мужчин, пение, ритмичное бормотание там-тамов – все это сливалось в шум, напомнивший Арабелле гул в глубине морской раковины.

…От наблюдений ее оторвала Тин-Тин – важно ступая, она шла к их хижине, на шее «матери» покомо блестела большая перламутровая пластина. И сегодня, при ярком дневном свете, Дэн разглядел, что на переливающемся перламутре выцарапан разинувший пасть крокодил.

Дэн понимал: если он хочет сделать то, зачем приехал сюда и о чем пока не подозревает Арабелла, то ему предстоит вступить самому и втянуть ее в очень опасную игру… Там, в Англии, он был совершенно уверен в себе – настолько, что взял ее с собой. Но теперь его обуревали сомнения. Ведь для того, чтобы выполнить то, что он задумал, им предстояло стать живой приманкой и проверить, кто на нее клюнет.

Он не понимал еще, так ли опасны люди племени покомо, как ему нужно. Он двигался вслепую, зная при этом: ни один из белых людей, очевидцев тайного обряда, который совершают «крокодильи люди» в честь своего священного животного, не остался в живых. Дэну казалось, что он сумеет стать очевидцем обряда и избежать гибели. Он хотел быть первым, кто опишет жертвоприношение в честь крокодила.

Когда незнакомый носильщик, зная о путешественниках только то, что они англичане, предложил им пожить в «живописной деревне» покомо, Дэн заподозрил, что, возможно, этот носильщик и есть один из «охотников за жертвами», которые работают в больших африканских городах, чтобы заманивать в джунгли любопытных глобтроттеров. Аэропорт – отличное место для такой работы! Ощутив интерес Дэна к своему предложению, Пантелеон аккуратно проверил, что они знают об Африке: подарил Арабелле деревянного крокодильчика. Подарок приняли и ни о чем не заподозрили. Ну а потом уже можно было вести наивных путешественников в деревню, дорога в которую известна лишь нескольким проводникам из города и двум-трем жителям деревни.

По дороге, когда они прятались от слонихи в дупле баобаба, Дэн успел разглядеть больше, чем Арабелла, слишком напуганная видом высохшей мумии. Над мумией несчастного висело чучело крокодила, в жертву которому и был принесен этот человек. В рассказ Пантелеона о том, что вор болтается внутри баобаба, чтобы исправиться и заслужить почетное погребение, он не поверил сразу. Но когда увидел, с каким благоговением Пантелеон воздевает руки, оставшись один на один со своим зубастым божеством, Дэн окончательно убедился в том, что внутри баобаба похоронен умерший крокодил, которому издавна поклонялось это племя. И во время обряда похорон крокодилу была принесена жертва: внимательно присмотревшись, Дэн увидел, что это был не негр, а скорее всего человек с белой кожей.

И теперь он смотрел в непроницаемые глаза старой Тин-Тин, которая показывала Арабелле, как лучше кормить непоседу Лусинду, и пытался разглядеть в них за врожденной невозмутимостью потомственной жрицы хоть какое-то подтверждение своим догадкам. Но напрасно: Тин-Тин лишь вежливо улыбалась, глядя, как Арабелла пытается угощать обезьянку крошками от печенья, а та, смешно вымазав мордочку, ест прямо с ее ладони.

Вот Тин-Тин подошла ближе и показывает Арабелле, как лучше держать ладонь. Вот придерживает ее руку своей. И вдруг Дэн увидел, как в сухих пальцах Тин-Тин что-то блеснуло, она быстро поднесла руку к разбросанным по спине локонам Арабеллы и незаметно срезала маленькую прядь. Арабелла ничего не почувствовала, а Тин-Тин украдкой взглянула на Дэна, но он сделал вид, что тоже ничего не видел.

Он даже улыбнулся, дотронувшись до головки подбежавшей к нему Лусинды, и Тин-Тин, сделав то, что хотела, заговорила с ним:

– Еще не пришло время звать дождь. Еще цветут бананы. Я знаю, белым людям жарко… Заросли папируса скрывают прохладную воду. Пантелеон покажет вам, как пройти к реке Тана.

– Спасибо, – Дэн поднялся с земли и поднял над головой руки. – Нам действительно жарко. Но мы знали о том, что нас ожидает. Мы очень благодарны племени за гостеприимство. Оказаться внутри настоящей, незнакомой белым людям Африки – это моя…

Дэн замялся. Он попытался найти в жарком, конкретном языке, на котором говорил с Тин-Тин, хоть что-то похожее на слово «мечта», но не смог. И тогда он смущенно показал сначала на свое сердце, а потом на небо, деревья и невысокие хижины, облепившие со всех сторон широкую вытоптанную поляну, на которой они стояли друг против друга, на расстоянии, позволительном для гостя и «матери».

– Демо позвал тебя в Африку? – переспросила Тин-Тин.

– Объясните мне, что значит «демо»?

Жестом пригласив Арабеллу приблизиться, Тин-Тин опустилась на колени и, подобрав с земли палочку, принялась что-то рисовать на земле. Наклонившись, они увидели, что она начертила три зигзагообразные линии, а потом обвела их овалом.

– Снаружи он может выглядеть по-разному, – произнесла Тин-Тин. – Это нельзя рисовать. А это, – она показала на свои зигзаги, – внутри демо, там его жизненная сила. У каждого – свой демо. Демо – помощник человеку и его хозяин. Если не слушаться демо, он уведет далеко и бросит. Твой демо привел тебя сюда. Кто он?

И, глядя в глаза старой Тин-Тин, Дэн как можно спокойнее ответил:

– Мой демо – крокодил. А у покомо есть демо?

Не понимая, о чем они говорят, Арабелла подняла с земли оставленную Тин-Тин палочку и принялась машинально рисовать что-то в красноватой пыли. Сначала она повторила то, что начертила Тин-Тин, а потом, посмотрев еще раз на зигзаги и овал, дорисовала фигурку и подняла глаза – потому что и Дэн, и Тин-Тин внезапно замолчали. Она увидела, что Дэн пристально смотрит на Тин-Тин, а та уставилась на нарисованного ею маленького крокодильчика с широко раскрытой пастью. В следующее мгновение Тин-Тин подставила ладони палящим лучам и, что-то быстро пробормотав, низко наклонилась и дважды коснулась лбом края красной ткани, в которую была замотана Арабелла. А потом выпрямилась и пошла в сторону своей хижины, которая отличалась от остальных тем, что вход в нее был обрамлен такими же перламутровыми пластинами, как и та, что украшала грудь Тин-Тин.

– Что это с ней? – спросила Арабелла. – Почему она ушла?

Дэн, который не мигая смотрел вслед удалявшейся «матери», дождался, пока она скрылась в хижине и, взяв Арабеллу за руку, стал гладить ее ладонь, говоря:

– Арабелла, милая, ты и сама не понимаешь, как ты оказалась права. Ты угадала!

– Да что же я угадала? Говори толком. И может быть, ты наконец объяснишь мне, что ты собираешься здесь изучать?

– Конечно, я все объясню. Но сначала ты должна пообещать мне, что ничего не будешь предпринимать здесь без моего ведома. Обещаешь?

– Пожалуйста, обещаю. Так о чем вы говорили с Тин-Тин? И почему она так внезапно ушла?

– Пойдем.

Он повел ее в сторону канала, блестевшего сквозь густую высокую стену папируса. Канал был прорыт параллельно реке, которая в это время года уже почти вся заросла высокой травой.

На берегу у самой воды сидел прямой, как палка, худой старик-туземец и, что-то напевая высоким дрожащим голосом, ритмично ударял в небольшой барабан, висевший у него на шее. По пояс в мутной воде канала стояло несколько женщин и мальчиков. Они стирали одежду и по очереди укладывали постиранные вещи в большие корзины, проплывающие мимо них. Сначала Арабелла не поняла, в чем дело, но потом заметила, что все корзины связаны одной длинной веревкой, которую тянет за собой идущий по берегу человек. Когда корзины наполнились наполовину, туземец пошел в сторону другого, совсем узкого канала, прорытого почти возле домов. Корзины, мерно покачиваясь, поплыли за ним.

Выбрав укромное место под одним из кустов папируса, Дэн сел у воды, от которой шла приятная прохлада. Арабелла, проводив глазами вереницу проплывших мимо них корзин, устроилась рядом.

– Ты сама не понимаешь, что только что сделала.

Она подняла на него глаза:

– Вот я и прошу объяснить.

– Это можно назвать совпадением, но… Ну скажи мне, с чего ты взялась рисовать именно крокодила?

– Дэн, ты слишком много задаешь вопросов и ничего не отвечаешь. И потом ты еще не знаешь, что произошло со мной ночью.

– Ты накололась на одну из защитных колючек, которыми покомо окружают деревню.

– Да, но это было внутри деревни.

– Вот об этом я и хотел спросить Тин-Тин ночью. Но уже не застал ее у костра. А сегодня…

– Да, но это не все. Здесь живет тот самый негр, который дразнил меня на рыночной площади, помнишь? В первую ночь.

– Не может быть! Я думаю, ты ошиблась.

– Я не ошиблась. А если даже и сомневалась, он сам напомнил мне о себе. Вчера он подстерегал меня на тропинке. Когда я наткнулась на эту жуткую колючку, он высунулся из кустов и стал угрожать мне. Он хочет, чтобы мы ушли из деревни.

– Не может быть…

– Что ты заладил – не может да не может! Скажи лучше, откуда у тебя это, – Арабелла дотронулась до одного из нанизанных на кожаный ремешок желтоватых зубцов – шею Дэна по-прежнему украшало туземное ожерелье.

– Я же говорил тебе – с утра я познакомился с человеком, которого племя покомо недавно «усыновило». Если, конечно, я правильно понял. Его взяли на место одного из мужей младшей дочери Тин-Тин.

– Я не понимаю…

– В племени покомо женщины имеют по нескольку мужей. Каждый из мужей занимается чем-то определенным. Тот, который ходил на охоту, умер. И теперь новый муж занял его место. Чистейшая полиандрия. Я стал рассматривать его трофеи – ведь это ожерелье состоит из зубов тех животных, которых он добыл на охоте, – и он сразу же подарил его мне. У туземцев так принято – дарить гостю то, на что он хотя бы посмотрит.

– Да, я читала об этом. Кажется, это касается и жены хозяина…

– У покомо это скорее касается мужа хозяйки.

– Ладно, Дэн, я поняла. Но я уверена, что именно это ожерелье было на шее у того толстого негра. На прощание он пообещал мне, что я буду платить ему каждую ночь, если мы не уйдем из деревни. Как ты думаешь, что он имел в виду?

Дэн вспыхнул, услышав ее последние слова:

– Негодяй! Вот что делает цивилизация – это он в городе набрался таких привычек.

– Возможно… Но не лучше ли нам действительно уйти отсюда? Ведь это их земля. Он с такой ненавистью говорил о цвете нашей кожи… Это, конечно, попахивает прошлым веком, но ведь во многом он прав. Ты сам говорил, что им не за что любить белых людей. А мы могли бы поискать для твоих изысканий другое место…

Замолчав, Арабелла стала рассматривать два старых сухих древесных ствола, которые лежали на дальнем берегу реки. Она давно заметила их и, говоря с Дэном, думала: откуда взялись эти большие, сморщенные стволы на поросшем папирусом берегу? Наверное, их переправили туда по воде туземцы, слишком уж ровно они лежат у самой кромки воды. Но для чего? Потом она увидела, что большая серая птица, издали похожая на цаплю, подлетела и уселась на один из стволов – тот, на конце которого торчал какой-то плоский сук. Птица устроилась поудобней и замерла – словно большой серый цветок расцвел на сухой древесине. И в следующее мгновение Арабелла вскрикнула – второй ствол неожиданно зашевелился и пополз к воде, словно его потянул туда кто-то невидимый.

Дэн, который молча сидел рядом, подыскивая слова, чтобы убедить Арабеллу остаться здесь еще хотя бы на несколько дней, резко вскочил на ноги.

– Смотри скорей, это же был крокодил!

Но теперь она видела и сама: второе «бревно» тоже сдвинулось с места, но не уползло в воду, а только пошире разинуло свою огромную пасть. А серый цветок наклонился и почти исчез внутри нее.

– Что эта птица делает? Он ведь съест ее!

– Смотри внимательно, я сейчас!

Дэн быстро побежал в деревню и через несколько минут вернулся, неся в руках какой-то мешок. Спрятавшись от глаз туземцев за пятиметровой стеной папируса, он достал из мешка видеокамеру и маленькую складную подзорную трубу.

– А зачем тебе этот мешок? Ты что, собрался ловить крокодила?

– Держи, – Дэн протянул ей подзорную трубу, а сам стал быстро расчехлять видеокамеру. – А как ты думаешь, неужели покомо не захотели бы рассмотреть, что за чудовища живут в этих чехлах? И мне пришлось бы все это им подарить.

Арабелла протерла окуляр краешком бубу и навела трубу на противоположный берег. То, что она увидела, напоминало картинку из зачитанной в детстве «Книги джунглей». Но теперь картинка ожила: на берегу лежал огромный крокодил цвета охры, с оливковой спиной, морщины которой Арабелла приняла за кору старого дерева. А внутри широко разинутой крокодильей пасти сидела серая птица! Крокодил вел себя так, будто пришел на прием к дантисту.

– Смотри, Дэн, он показывает ей свои зубы!

– Да. У бедняги язык прирос к нижнему небу, и он самостоятельно не может вычистить себе пасть. Об этом, между прочим, писал еще Плиний. Но и в двадцатом веке никто не хотел в это верить, пока швейцарский биолог Гуггисберг не снял на кинопленку, как марабу проник клювом в пасть крокодила настолько глубоко, что вытащил из нее маленькую рыбку.

Арабелла восхищенно наблюдала, как крокодил, который, видимо, устал держать пасть так широко открытой, несколько раз аккуратно повертел головой, предлагая птице выбраться наружу. А когда она вытащила голову из его пасти и, широко расправив большие серые крылья, перелетела на берег, крокодил поднялся на казавшиеся прежде неуклюжими толстые лапы и проворно забежал в воду.

– Но он ведь может переплыть реку и добежать до канала! Они, что, его не боятся? – Арабелла опустила подзорную трубу и, обернувшись, выглянула из-за тугих стеблей папируса.

Покомо продолжали стирать как ни в чем не бывало. И только когда крокодил, прежде чем нырнуть под воду, издал продолжительный рев, старик, сидевший на берегу, быстро застучал по своему барабану ладонями – будто отвечая этому четырехметровому чудовищу, и все, кто был в воде, стали один за другим выходить на берег. Но вместо того, чтобы отойти подальше, они легли у самой кромки воды и, вытянув вперед руки, стали разводить их так, как делали бы дети, изображая крокодила. При этом глаза туземцев были плотно зажмурены.

Полежав так некоторое время, они начали подниматься на ноги и, ритмично двигаясь один за другим, пошли по берегу канала, поочередно выполняя какие-то сложные движения и не оборачиваясь в сторону реки.

– Так я и знал! Они тоже считают, что на крокодилов нельзя смотреть! Ведь я говорил, что все это похоже на культ Адониса!

Арабелла недоуменно оглянулась и увидела за своей спиной Дэна, снимающего танцующих туземцев.

– Дэн, что они делают?

– Они разговаривают с крокодилом.

– Но ведь он может увидеть их и приплыть на этот берег канала?!

– Они не боятся крокодилов.

– Почему?

– Во-первых, их много, а крокодилы никогда не подойдут близко, если видят много людей. Во-вторых, покомо нечего бояться. Я думаю, эти крокодилы им хорошо знакомы – люди из племени кормят их.

– Что ты говоришь?! Как кормят? Зачем?

– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Я слишком мало знаю обо всем этом… Но то, что произошло сегодня… Я еще и не начинал искать, а «крокодиловы люди» уже сами нашли меня! И теперь я смогу увидеть своими глазами то, о чем спорят ученые всего мира!

Не отводя объектива от танцующих, Дэн говорил с таким азартом и возбуждением, что Арабелле стало не по себе. Он, похоже, просто забыл о ней!

Закончив танец на берегу, туземцы подняли вещи, которые они стирали, и снова зашли в воду. Дэн выключил камеру и сел на траву.

– Нам невероятно повезло! Мы случайно оказались в гостях у представителей одного очень редкого клана, остатки которого рассеяны по всей Африке. Покомо считают, что они дальние родственники крокодилов. Это так называемые «крокодиловы люди»: они поклоняются крокодилу, считают его священным животным. Говорят, что когда-то они приносили ему в жертву людей…

Арабелла вздрогнула. Конечно, Дэн много рассказывал ей о тех далеких временах, когда Африка была еще вольным и диким краем, нетронутым цивилизацией – но Арабелле уже давно казалось, что они перенеслись во времени именно в ту Африку, опасную и своенравную, в ее замкнутый магический мир.

А Дэн, словно и не замечая, как она посмотрела на него, спокойно продолжал:

– Я не мог и мечтать, что мы так легко попадем сюда. Все это невозможно себе представить, сидя в уютном кресле под мягким светом библиотечного абажура и листая пыльные книги. Я счастлив, что смог заранее выучить их язык, ведь каждый из этих людей – настоящее сокровище для ученого. Сегодня утром я видел, как ребенок раздавил желтоногого паука, потому что покомо верят, что встреча с ним приносит несчастье. Мальчик старался сделать это так, чтобы паук не догадался, что он его убивает. Потому что паучий демо…

– Дэн, я так и не поняла, кто такие эти «демо», а ты не хочешь мне ничего толком объяснить! – прервала его Арабелла. – И я, извини, не могу разделить твоего восторга. Наше пребывание здесь кажется мне опасным.

Но по-прежнему не замечая ее возмущенного взгляда и пропустив мимо ушей последнее замечание Арабеллы, он только взял ее руку в свою.

– Демо – это что-то вроде нашей души и ангела-хранителя, только вместе взятые, – увлеченно продолжал он. – Так вот, паучий демо может рассказать о происшедшем другим паукам. И тогда кто-нибудь из них обязательно отомстит за смерть своего сородича. «Дедушка-паук, – сказал мальчик, давя его, – это творения грома приканчивают тебя». И он уверен, что раздавленный паук примет эту присказку всерьез, и его демо, прибежав к другим паукам, сообщит им, что его убило раскатом грома. И теперь из этого уже не выйдет никого вреда, потому что какой вред желтоногий паучок может причинить раскатам грома!..

Наблюдая за тем, как потеплели глаза Дэна, когда он рассказывал об этом происшествии, Арабелла почувствовала, что ее раздражение проходит, уступая место щемящей нежности. Она подумала, что Дэн такой же доверчивый и такой же наивный, как окружающие их туземцы. Обаяние их беззащитности перед расчетливой цивилизацией не покидало ее со вчерашнего вечера, когда они, сидя на холме, наблюдали заход солнца. Колючка в ноге и грязные слова толстого негра не смогли убить в ней этого чувства. Но здравый смысл и вдруг проснувшаяся женская трезвость ума убеждали ее в том, что она и Дэн бесконечно чужды этому миру, и поэтому он не может не быть опасным для них.

– Дэн, – она опять прервала его, – а тебе не приходило в голову, что они до сих пор приносят своим крокодилам человеческие жертвы? И этой жертвой можешь стать ты? – Она немного помолчала. – Или я? Или кто-нибудь еще – а нам придется при этом присутствовать?

– Ты можешь мне не поверить, но я знаю, что делать, если это случится…

– Не смеши меня! – Она резко поднялась на ноги. – Если это случится, тебе уже ничего не придется делать. «Дедушка Дэн, – скажут они тебе, – это творения грома приканчивают тебя!» – и твой демо помчится, чтобы передать это мне.

– Не злись, пожалуйста. – Дэн тоже встал и опять попытался взять ее за руку. – То, что происходит здесь, очень важно для меня.

– Я не злюсь, но я хочу знать всю правду. Если ты, конечно, сам понимаешь, куда мы попали.

– Я и пытаюсь рассказать тебе, но ты все время перебиваешь. И запомни, пожалуйста: даже если ты очень рассердишься на меня, все равно мы не должны здесь разлучаться ни на минуту, потому что…

Вдруг он замолчал. Арабелла, спиной почувствовав чье-то присутствие, испуганно оглянулась.

Над ними на высоком берегу канала стояла Тин-Тин. Сначала Арабелла не узнала ее, потому что все тело «матери» было покрыто какой-то странной чешуей. Приглядевшись, Арабелла увидела, что на длинную сеть, свисавшую с головы Тин-Тин, нашиты костяные пластины, похожие на те, что покрывают спину и бока крокодила. Шея, запястья и щиколотки «матери» были унизаны связками конусообразных, загнутых зубов, а ее голову украшал венок из пальмовых листьев, в который были вплетены красные цветы банана. Между ноздрей Тин-Тин висела полупрозрачная жилка с нанизанными на нее длинными зубами, которые закрывали губы старухи. «Мать» молча соединила руки и сделала несколько движений – так, словно она хлопала в ладоши, только беззвучно.

– Помни, о чем я сказал тебе. Мы не должны разлучаться! Как только мы останемся вдвоем, я все расскажу тебе. Но для начала – знай: покомо принимают тебя за демо в человеческом облике. Я уверен – они думают, что тебя послал к ним их предок, священный крокодил. А я – твой проводник в мире людей. Похоже на то, что покомо заманили нас сюда, чтобы попробовать обратить в свою веру. Если это не получится, они, возможно, захотят принести нас в жертву… – Арабелла в ужасе уставилась на него. – Только не думай, – быстро сказал Дэн, – что я знал об этом, когда предложил тебе отправиться в деревню… Но, полагаю, что до этого не дойдет, ведь сейчас они готовы боготворить тебя. Правда, это тоже опасно. Они не знают, чего от тебя ждать. Ты должна вести себя очень аккуратно. От меня – ни на шаг. А теперь заслони меня, я за твоей спиной спрячу технику. Тин-Тин приглашает нас к себе в хижину. Не бойся, все будет хорошо.

В хижине Тин-Тин стояла благоухающая полутьма. Посреди покрытого циновками пола лежало чучело маленького крокодильчика, а рядом – огромное, грязно-желтого цвета яйцо. Все это освещал солнечный луч, проникавший внутрь сквозь круглую дыру в потолке. Тин-Тин вошла в хижину первой – Арабелла, помня, о чем предупреждал ее Дэн, немного помедлила у входа, дожидаясь его. Войдя, они не сразу заметили Тин-Тин, неподвижно сидевшую в углу хижины. Ее лицо теперь было закрыто высокой деревянной маской с мешочками из крокодиловой кожи вместо щек. Перламутровый лоб маски блестел в полутьме.

Внизу маска раздваивалась, словно раскрытая пасть крокодила, и в этой пасти болтались длинные зубы, подвешенные к носу Тин-Тин. Сквозь узкие щелки, обведенные черными кругами, поблескивали глаза. К покрытой пластинами груди была привязана острая деревянная грудь, заканчивающаяся сосками-иглами с наколотыми на них какими-то ярко-оранжевыми плодами.

Тин-Тин сидела внутри круга из воткнутых в землю длинных тонких палочек, которые сверху были скручены в спирали и украшены листьями бамбука. В руках она держала такое же огромное яйцо, какое лежало посреди хижины. Словно не замечая вошедших, «мать» гладила яйцо ладонью. Потом она глубоко вдохнула запах своей ладони и начала то ли петь, то ли что-то бормотать на одном тоне – странным, клокочущим голосом.

Дэн наклонился к Арабелле и прошептал:

– Садись. – Вслед за ним она опустилась на циновки. – Не повторяй то, что она будет показывать. А лучше делай все в другом, неправильном порядке и ни в коем случае не повторяй одно движение дважды.

Тин-Тин, видимо, закончив молитву, поднялась на ноги и вышла из круга. Подойдя к Арабелле, она опустилась перед ней на корточки и поднесла яйцо к ее уху. Арабелла прислушалась: внутри что-то булькало и щелкало. И вдруг Тин-Тин приложила яйцо к своей груди и сжала его обеими руками – раздался громкий хруст, потом какое-то поквакивание, по чешуе наряда Тин-Тин полилась мутная слизь – и вдруг на ее коленях что-то громко запищало. Арабелла опустила глаза и с трудом подавила крик: на коленях Тин-Тин копошился крошечный, тощий, сморщенный крокодильчик.

Тин-Тин взяла его в руки и поднесла почти к самым губам Арабеллы, которая, не в силах сдерживать отвращение, резко отпрянула и отвернулась.

Дэн умоляюще взглянул на нее и прошептал:

– Пожалуйста, потерпи еще немного.

Усилием воли Арабелла заставила себя снова повернуться лицом к Тин-Тин. Та сняла маску и недоуменно смотрела на нее, прижав квакающее создание к своей деревянной груди, словно желая накормить его своим молоком – сок из наколотых на иглы плодов капал прямо на циновки. И тогда Арабелла почти неожиданно для себя наклонилась и припала губами к одному из сосков Тин-Тин. Когда она подняла лицо – плода на соске уже не было, а по губам и подбородку Арабеллы стекал густой оранжевый сок. Тин-Тин замерла.

Потом, вспоминая свой странный поступок, Арабелла не могла понять, почему она его совершила… Но впечатление, которое он произвел на Тин-Тин, говорило о том, что интуиция подсказала ей правильный выход.

Тин-Тин отпрянула от нее, а потом стремительно закружилась на месте, после чего буквально упала у ног Арабеллы. Крокодильчик, которого она по-прежнему держала в руках, верещал и каркал, придавленный ее тяжестью, но Тин-Тин будто не слышала этого. И тогда Арабелла совершила второй гениальный поступок – она положила руку на покрытое сеткой темя Тин-Тин и быстро затараторила знакомую ей с детства считалку-белиберду, повторяя ее без конца и утрированно артикулируя:

– Сниддл-ти и сниддл-ту, ники-наки-э, тили-пули-уруру дики-даки-де!

Арабелла видела, что Дэн, потрясенный той переменой, которая произошла с ней на его глазах, теперь, после того, как напряжение немного ослабло, с трудом сдерживает смех – и она в свою очередь прошептала ему, довольная собой:

– Дорогой, потерпи еще немного… Тин-Тин, не чувствуя больше на своей голове руки Арабеллы, поднялась с пола и что-то сказала Дэну, а тот, отвернувшись от нее, состроил гримасу, чтобы не рассмеяться, и сказал Арабелле:

– Она поверила в твою силу. Потом объясню, что это значит. Теперь она хочет в знак дружбы жевать с тобой бетель.

– Я, дух крокодила, не знаю, что такое «бетель».

– Извини меня, Дабау, но я скажу ей, что ты знаешь. И даже расскажу ей легенду о крокодилах и бетелевой пальме, чтобы окончательно убедить ее в том, что ты крокодил. Говори что угодно по-английски, а я буду «переводить».

– Переведи мне сначала, как ты меня теперь будешь звать.

– Дабау. Это одно из имен священного крокодила. А теперь приготовься.

Взяв в руки новорожденного, Тин-Тин села на пеструю циновку напротив своих гостей. Дэн что-то сказал ей, и она отрешенно закрыла глаза. Арабелла уже успела заметить – туземцы закрывают глаза, давая этим понять, что слышат собеседника.

Она поняла, что может начинать. Ровным голосом, не повышая тона, делая остановки, чтобы Дэн мог «перевести» ее слова для Тин-Тин, она сообщила ему, что любит его, несмотря на то, что он чуть не отправил ее на съедение крокодилам, а потом посоветовала ему не забыть про мешок, который он, войдя в хижину, незаметно поставил за дверь. Дэн в это время рассказывал Тин-Тин одну из немногих известных науке священных легенд покомо о происхождении бетелевой пальмы, а Тин-Тин слушала и сворачивала быстрыми пальцами бетелевые трубочки из кокосового листа, извести и кусочков бетелевого ореха, которые они все стали молча жевать после того, как Дэн замолчал. В пронзенной единственным солнечным лучом тьме Арабелле казалось, что все происходящее – страшный и прекрасный сон без конца и начала.

…Через час, утомленные событиями этого бурного африканского дня, с кружившимися от бетелевого дурмана головами, они лежали в своей хижине на покрывалах, которые Дэн бросил прямо на землю. Сладко замерев от прикосновения его пальцев, Арабелла легла на спину и попросила:

– А теперь расскажи мне сказку, которую я рассказала Тин-Тин.

И глядя на ее утопающее в красных, желтых и черных складках ярких покрывал золотистое тело, Дэн начал тихо рассказывать, поглаживая ее тяжелые, как лианы, густые, как джунгли, и ароматные, как плоды маракуйи, волосы. А она слушала – и знойный африканский сон продолжался.

«В старые времена демоны как-то устроили свиной праздник. Об этом услыхал крокодил-демон и вместе с женой отправился туда, чтобы получить свою долю свинины и заодно с другими мужчинами принять участие в пляске.

Возле самой деревни им встретилась девушка в возрасте цветка. Она оглядела крокодила и нашла его кожу слишком шероховатой. Поэтому она предложила демону, прежде чем идти на праздник, смазать кожу маслом и сделать ее помягче. Тогда, сказала она, он тоже станет красивым.

Пока девушка со своими подругами натирала крокодила маслом и разминала ему кожу, змей-демон увидел его красавицу-жену и соблазнил ее.

Но затем, испугавшись, что крокодил-демон будет ему мстить, змей решил опередить его. Он взял свою палицу, подобрался к крокодилу сзади и убил его мощным ударом. А сам сбежал.

Убитого завернули в мягкую кору эвкалипта и с громким плачем похоронили. На следующее утро на могиле выросло какое-то неизвестное пальмовое дерево со странными корявыми плодами, напоминающими кожу крокодила. Это была первая бетелевая пальма.

Люди попробовали ее плоды и нашли, что они приятно возбуждают. Только зубы у всех сделались черными, а слюна – кроваво-красной. Все больше народу подходило к пальме, и каждому хотелось поесть вкусных орехов. Наконец на дереве остался один-единственный маленький орешек.

Вдруг откуда-то появился никому не знакомый безобразный мальчик с кожной болезнью. Он отобрал у людей последний бетелевый орех, что-то прошептал над ним и колдовством вогнал в него червей, сделавших орех несъедобным. И хорошо, что он так поступил. Теперь этот последний орех, который еще сохранил всхожесть, можно было только посадить.

Потом из него выросли новые бетелевые пальмы, и сейчас их вполне достаточно, чтобы все люди могли жевать бетель.

Гадкий мальчик был крокодилом-демоном. Он очень беспокоился, чтобы не уничтожили все плоды, и потому вышел из могилы. Никто не узнал его. Но если бы люди были более внимательны, они бы заметили, что кожа у него шершавая, как у крокодила».

Глава 4

Убаюканная легендой, Арабелла уснула и проснулась от того, что Дэн поцеловал ее.

Она лениво потянулась – здесь, в хижине, было очень приятно: москитов отгонял пряный запах какой-то травы, свисающей с потолка. Вода, принесенная из реки в большом сосуде-калебасе, сильно нагрелась за день – Арабелла, не одеваясь, поднялась и, встав в небольшое углубление, вырытое в земляном полу недалеко от входа, вылила на себя несколько пригоршней, а потом взяла в руки наполненную водой тыкву, присела на банановые листья, лежавшие в ямке, и облила себя с головы до ног.

– Дабау, иди ко мне, – Дэн подошел к ней незаметно, и теперь губами собирал с ее кожи капли теплой воды.

Ей снова стало жарко, и ее тело задрожало от наслаждения. Ей хотелось кричать, отвечая на его ласки. Будто сегодня в хижине Тин-Тин она действительно переродилась, и теперь в ней есть капля африканской крови.

– Хочешь, я покажу тебе, как любят женщину покомо? – прошептал Дэн. – Ложись.

Она вернулась на смятые покрывала. Дэн поднял лежавший на земле цветок банана, сорванный Арабеллой по пути в хижину, и положил его между ее ног. А потом стал медленно опускаться над ней, упираясь в землю вытянутыми руками – до тех пор, пока его плоть, напрягшись еще сильнее, не коснулась ярких тяжелых лепестков. Тогда он потянулся вверх и чуть сдвинул цветок на вздрагивающий от желания живот Арабеллы. Потом повторил это еще и еще раз – и опускался к цветку до тех пор, пока ее лоно не оказалось прикрытым лишь единственным лепестком, и тогда он смял его собой и вошел в горячую бездну, которая тут же сомкнулась вокруг него, как обруч, а потом на мгновение отпустила – чтобы сжать с новой силой.

Их объятия были похожи на жаркий танец и на отчаянное сражение. Едва очнувшись от наслаждения, они снова прижимались друг к другу горячими бедрами, судорожно катаясь по покрывалам, как демоны страсти.

Огонь, который она зажгла в нем, казалось, выжжет ее дотла. Словно змей, разоривший гнездо, он сосал по капле ее новую, еще не рожденную страсть. Раскинувшись, чтобы хоть немного унять жар, пылающий внутри, Арабелла лежала на земле. Он колдовал над нею, не оставляя в ней ни одной капли ее и своего наслаждения, и эта невыносимая сухость внутри, которая несколько мгновений, казавшихся ей долгим знойным летом без дождя, мучила ее тело, вновь превращалась в благодатную влагу, которая поднималась из глубины, словно подземная река, нашедшая выход. И Арабелла снова стонала и содрогалась, отдавая себя без остатка. А в висках у нее стучал глухой африканский барабан, постепенно затихая и превращаясь в шелест трепещущих листьев.

Этот вечер принадлежал только им, и он был огромным – таким огромным, чтобы никогда больше не повториться.

Когда у них не осталось сил даже на слова, Арабелла осталась лежать на еще вздрагивающем теле Дэна, потому что вечер закончился, и ее проглотила огромная черная ночь – сон.

Так сладко она спала только в детстве. К утру в ее жизни не осталось ничего, кроме счастья.

Ощущение радости было даже больше, чем любовь. Всей своей кожей Арабелла почувствовала, что такое жизнь. Она едва не задохнулась от этого чувства, проснувшись, и впервые за последний месяц ей захотелось, чтобы ее воображение наполнилось длинными вереницами слов, пальцы заплясали по компьютерным клавишам, а голову затуманило ощущение еще не рожденных и не записанных страниц. Все-таки счастье у нее всегда ассоциировалось с творчеством.

Она тихонько встала и, закутавшись в одно из покрывал, достала ноутбук.

Было очень рано. Даже птицы, которые в джунглях почти постоянно напоминают о себе переливистыми криками и хлопаньем крыльев, еще молчали.

Она зажгла перламутровое зеркало экрана. То, что Арабелла написала в это утро, ничего общего не имело с тем, что она оставила в Труро.

…Когда Дэн проснулся, она спросила:

– Что это было – вчера?

– Бетель и наша любовь. В Африке ярче звезды, ярче и любовь.

Она обняла его и прижалась к нему всем телом. Вчерашняя страсть уступила место безграничной нежности.

– Дэн, тебе хорошо со мной? Ты не жалеешь, что взял меня сюда?

– Почему ты спрашиваешь? Разве ты не знаешь этого сама?

Он зарылся лицом в ее густые волосы, спрятав в них глаза.

– Дэн, не бойся, мы сможем сделать то, что ты задумал. Ты ведь видел вчера – я неплохая помощница!

– Хочешь, я расскажу тебе, почему Тин-Тин так приняла тебя вчера?

– Я уже догадалась. Все дело в том крокодильчике, которого я нарисовала на земле.

– Да. Ты сделала то, чего здесь не решился бы сделать ни один смертный – ты нарисовала демо. Покомо уверены, что это позволено только колдуну или святому. А святые для них – это воплощенные демо.

– Господи, как все просто! Рисуешь крокодильчика – и тебя считают божеством!

– Это и просто, и очень сложно. Теперь Тин-Тин и, думаю, не только она, будет следить за каждым нашим шагом. Но я вчера не сказал тебе главного… Мы не сможем уйти отсюда просто так. Еще тогда, когда Пантелеон вел нас через джунгли, я понял: если бы мы испугались в пути и захотели вернуться, он мог бы убить нас. Помнишь баобаб, в котором мы прятались от слонов?

– Да. – Лицо Арабеллы стало серьезным.

– Так вот. Пантелеон привел нас туда, чтобы познакомить с предыдущей жертвой, которую они принесли в дар крокодилу. Там, внутри ствола, мы видели тело белого человека. Они потемнело от действия паров баобаба.

– Откуда ты знаешь? Ведь Пантелеон сказал, что это вор, которого наказало племя.

– Думаю, что Пантелеон – сказочник похлеще нас с тобой. И еще: мне кажется, он только делает вид, что плохо понимает по-английски. Так что будь с ним поаккуратней, так же, как и… с твоим толстяком. При них мы не можем говорить между собой открыто. Кстати, положение Пантелеона в племени очень высоко. Возможно, он ученик Тин-Тин, второй колдун. Она стара и обязательно готовит себе замену.

– Но что же нам делать?

Несмотря на жаркое утро, Арабеллу зазнобило. Ей захотелось закутаться, укрыться от того, что говорил Дэн.

– Помнишь, я говорил тебе вчера, что знаю, как поступить, если мы почувствуем, что наша жизнь в опасности? Я действительно знаю… Но подожди, кажется, к нам гости.

К их хижине действительно кто-то подошел – сквозь прутья двери виднелось темное пятно. Дэн что-то спросил на суахили – ему ответил высокий женский голос.

– Это всего лишь кухарка. Нам принесли поесть.

Арабелла закуталась в желтое покрывало и встала, чтобы открыть дверь и помочь женщине внести блюдо. Но кроме большого блюда и кувшина, который она принесла за спиной, негритянка подала ей свернутый трубочкой лист какого-то дерева. Увидев это, Дэн тоже встал и, взяв у Арабеллы лист, о чем-то спросил пришедшую. Но та не говоря ни слова развернулась и ушла, плотно прикрыв за собой дверь. Поставив кувшин и блюдо на большой пень, служивший столом, Арабелла села рядом с Дэном, который внимательно разглядывал какие-то значки и рисунки, выцарапанные на листе.

– Похоже, теперь наша очередь принимать гостей.

Дэн оторвался от письма и, не глядя на Арабеллу, задумался.

– Что там написано? – Она взяла лист из его рук и стала разглядывать.

– Это послание тебе, от Тин-Тин. Она сообщает, что сегодня все племя соберется, чтобы посмотреть на воплощенного демо-крокодила, то есть на тебя. И тебе придется еще раз доказывать свою магическую силу.

– И когда состоится эта… вечеринка?

– Самые важные события происходят у покомо в полдень.

– Сколько у меня времени?

– Еще часа полтора…

– Ну что же, ты уже убедил меня в том, что выбирать не приходится. Назначаю тебя помощником колдуна. Жаль, что сегодня мне не поможет Клэр…

– Кто это?

– Клэр Гоббард, я рассказывала тебе… Арабелла встала и прошлась по хижине, задевая макушкой свисающую с потолка траву. Потом она легла в гамак и, прикрыв глаза ладонью, задумалась. Дэн молча сидел на покрывалах. Наконец она заговорила:

– Я пытаюсь представить себе, что бы я придумала, если бы писала роман об Африке. И моя героиня попала в такую ситуацию… Ну что бы я с ней делала тогда?..

Она замолчала, но через некоторое время принялась думать вслух:

– Она могла бы сыграть, притвориться… Скажем, начать вертеться на месте и бить себя в грудь кулаками… Но это слишком примитивно. Что же еще?.. Наверное, нужен волшебный предмет. Что-то такое, чего они никогда не видели… Мой погребец! – Она села в гамаке и, раскачиваясь в нем, радостно посмотрела на Дэна. – Пожалуй, сегодня я угощу их коктейлем!

– Гениально!

Дэн встал и, быстро одевшись, стал доставать из рюкзака погребец, а Арабелла тем временем вынула из несессера все самое яркое из своей косметики.

– У меня есть широкий прозрачный платок. Помнишь, я купила его вместе с зонтиком? Тот, который отливает изумрудным… Он очень длинный, как лента… Вот он! – Вытягивая из рюкзака легкий переливающийся платок, она двигала руками, как факир. – Ты обернешь меня в него… так, будто бы это моя кожа. Ты знаешь еще какую-нибудь сказку про крокодилов?

– Знаю. Хотя не думаю, что она пригодится. Скорее всего, будет много масок и барабанов. Еще раз предупреждаю тебя – Тин-Тин действительно очень сильна. Ты не должна подпускать ее слишком близко, возможно, она владеет гипнозом. – И вдруг он с силой ударил себя по лбу, прошептав: – Вот болван!.. Как я мог об этом забыть… Тебе нельзя сегодня показываться перед племенем. Вчера, пока ты возилась с Лусиндой, Тин-Тин отстригла прядь твоих волос. Это очень опасно. Наверняка, она уже зашила их в куклу – и теперь может сделать с тобой все что угодно… Нет, вернее, могла бы, если бы ты была простым человеком! – Дэн радостно потер руки. – Но ты ведь Дабау! Пожалуй, она не решится просто так причинить тебе вред. Нам надо как-то выманить у нее куклу, пока она еще не сомневается в твоей силе. Но как это сделать?.. Может быть… – Дэн замялся.

– Может быть – что? Говори.

– Она отдаст тебе куклу, если ты совершишь еще один божественный, не человеческий поступок.

– Какой же?

– Тебе надо… – Он замялся опять и с трудом произнес: – Тебе надо постричься.

– Как постричься? – Арабелла непроизвольно коснулась рукой волос.

– Ты должна состричь свои волосы, причем на глазах у всего племени. А потом я отдам эти волосы в дар Тин-Тин и скажу, что Дабау поручил ей сшить из них куклу. Тогда она уже никак не сможет использовать никакую твою часть.

– В каком смысле – мою часть? – Арабелла испуганно сжала руки на груди.

– Извини, я не так выразился. Я имел в виду только волосы или ногти. Таков закон первобытной магии – все, что колдун забирает у человека, он должен сделать незаметно, без его ведома. А если ты добровольно отдашь ей свои волосы, Тин-Тин будет бессильна. Кроме того, покомо ужасно боятся стрижки, для них постричься – самая страшная примета. Ты видела? Даже мужчины у них скручивают волосы в тугие жгуты. В крайнем случае, они не стригутся, а выдирают волосы – если есть особая необходимость. А просто так они не делают этого никогда.

Она потерянно молчала. Дэн понимал: то, что сейчас происходит – жестоко по отношению к ней, и он не имеет права ничего у нее требовать. Он может только рассказать ей все, что ему известно. Решать она будет сама.

Арабелла в задумчивости открыла дверь хижины и посмотрела на солнце. А потом достала из несессера серебряные ножницы, которыми обычно подравнивала себе волосы, и безопасную бритву. Сбросив на пол покрывало, в которое была завернута, она подала Дэну отливающим изумрудным платок.

Солнце палило нещадно. Арабелла, обернутая снизу по пояс платком, шла следом за Пантелеоном, который появился в их хижине в назначенное время и предложил пройти с ним к реке. В руках он держал огромное опахало из пальмовых листьев и веток. Он нес его над нею – и ветки зеленым нимбом колыхались вокруг головы Арабеллы. Она старалась не придавать значения тому, что ее грудь обнажена, а остальное тело прикрыто лишь изумрудным сиянием. Ведь здесь, где женщины лишь слегка драпируют себе бедра, оставляя все остальное открытым, вряд ли кто-нибудь смотрит на ее наготу так, как смотрели бы белые люди. С этим можно было смириться, но среди туземцев, в непосредственной близости от нее, шел похожий на борца-тяжеловеса торговец, который, видимо, понимал, что значило для нее раздеться. Хотя его поведение ничем не выделяло его на фоне других туземцев, которые стояли на противоположном берегу канала, приплясывая и ожидая, пока уже приготовленные на берегу пироги доставят к ним торжественную процессию.

Дэн, одетый в короткие шорты-сафари, выглядел инопланетным пришельцем среди остальных мужчин-туземцев, детородные органы которых были прикрыты в лучшем случае кокосовой скорлупой или специально изготовленным из бананового листа приспособлением в виде закрученной трубочки. Он нес на плече погребец, на который с любопытством поглядывали идущие.

Впереди шла Тин-Тин. Сегодня она была в юбке из острых листьев, которая опускалась и поднималась на ней, как балетная пачка. В руках она несла широкое блюдо, и на нем сверкала на солнце россыпь камней, выглядевших как драгоценные. Все это сопровождалось непрерывной барабанной дробью и еще какими-то странными, незнакомыми звуками. Только когда они подошли к воде, Арабелла поняла, что это обнаженные девочки покомо дуют в длинные трубки, концы которых опущены в воду: при этом из-под воды поднимаются странные звуки, которые, смешиваясь с бульканьем, напоминают кваканье лягушек – только очень громкое и ритмичное. А с другой стороны от причала, наскоро сооруженного из переплетенных веток, стояли мальчики и раскручивали над головами шнуры с привязанными к ним ярко раскрашенными ромбами, которые издавали глухой, постепенно нарастающий гул.

Подойдя к воде, Тин-Тин остановилась и что-то сказала Пантелеону и толстому туземцу. Те чинно уселись в лодку и медленно, гребя одними ладонями, поплыли через канал. Тин-Тин наклонилась и поставила блюдо с камнями на траву. Потом она опрокинула себе на ладонь висевший на ее шее стеклянный сосуд, который, видимо, был когда-то одеколонным флаконом, и принялась смазывать грудь Арабеллы ароматным маслом.

Арабелла испуганно покосилась на Дэна, но тот показал ей глазами, что ничего опасного за этим не последует. Вздохнув, она терпеливо запрокинула голову, дожидаясь, пока ловкие пальцы Тин-Тин сделают свое дело. Все это было, конечно, не слишком приятно, но по сравнению с тем, что могло ожидать ее на том берегу, вполне терпимо.

Когда грудь Арабеллы заблестела на солнце, Тин-Тин вытерла замасленные руки о свою голову и жестом показала, чтобы Арабелла подставила ладони, вылила на них остатки масла и положила ее ладони на свою вытянутую, морщинистую грудь.

Арабелла повторила все так, как сделала до нее Тин-Тин, и тоже вытерла ладони о свои волосы, вспомнив, что с ними скоро придется расстаться.

А потом «мать» подошла к ней вплотную и коснулась своею грудью ее груди. Она задержалась так, закрыв глаза, но Дэн сделал знак Арабелле, чтобы она немедленно отступила назад. И когда Арабелла сделала это, Тин-Тин, не открывая глаз, присела на корточки и стала быстро, как заяц, стучать ладонями по земле. Она стучала долго, очень долго – так, что у Арабеллы от этого стука, сопровождаемого бульканьем опущенных в воду трубочек и гулом раскручиваемых ромбов заболела голова. И вдруг – Арабелла просто не поверила своим глазам! – пирога, оставленная для них на берегу, медленно сдвинулась с места и, скрежеща по земле, поползла к воде, как большой крокодил.

Арабелла хотела вскрикнуть, но, к счастью, не смогла – от волнения у нее сдавило горло. По-прежнему не открывавшая глаз Тин-Тин не заметила ее потрясения – она лишь глубоко вдохнула и громко выдохнула воздух, так гулко, словно в ее горло была вставлена органная труба.

Подойдя к Арабелле сзади, Дэн незаметно взял ее за руку.

– Ури Геллеру такое и не снилось, – прошептал он, пытаясь шутить.

Она благодарно коснулась его плечом, и Дэн отошел.

Стараясь вернуть самообладание – а ее руки сильно дрожали – она прикусила губы и, чтобы больше не видеть лица Тин-Тин, которое после того, как та выдохнула, сморщилось и стало страшным, сделала шаг и первой ступила в качающуюся пирогу.

Наверное, великий дух крокодила сделал бы именно так, и не задумываясь. С одной стороны, ей было страшно, а с другой – все происходящее уже увлекло ее, и она пыталась представить себе, что она – актриса, а от успеха сегодняшнего выступления зависит ее будущее, может быть, вся ее жизнь… Даже если бы ей предложили сейчас в мгновение ока перенестись в Лондон, она вряд ли согласилась бы превратить происходящее в оборвавшийся сон.

Пирога опустилась в воду, и, не оглядываясь, Арабелла поняла, что ее спутники вошли в лодку следом за ней. Они поплыли по мутной воде. Лодка двигалась толчками – видимо, Тин-Тин не занималась больше телекинезом, а лодкой правил Дэн, который работал шестом, отталкиваясь им ото дна.

А на другом берегу канала уже творилось невообразимое. Туземцы, раскрашенные, как радуги, держа в руках витые палочки с бамбуковыми листьями и разноцветными перьями наверху, – такие же, какие вчера Арабелла видела в хижине Тин-Тин, – двигались в бешеном темпе, который все нарастал и нарастал по мере того, как пирога приближалась к берегу. Эти люди, которые вчера спокойно занимались хозяйством, устраивая свой бесхитростный быт, сегодня словно сошли с ума. Арабелле казалось, что, когда они причалят, эти безумцы разорвут их на куски от восторга. «А потом съедят», – додумала она, пытаясь как-то растормошить себя, но тут же поняла, что в этом мире такое вполне возможно…

«Бестолковая леди из Меца все твердила: „Куда бы мне деться?" Ей сказали куда, но решила туда не ходить эта леди из Меца», – вспомнила она знакомый с детства лимерик. – Бестолковая леди из Меца была куда толковей меня! – Но все-таки она, пожалуй, была готова к дальнейшим действиям. Знать бы еще, к каким…

Пора выходить из пироги. Арабелла не знала, куда ступить: воду у берега месили ноги танцующих, которые, встречая их, вошли в реку. И тут Тин-Тин поднялась во весь рост и подняла обе руки над головой. Туземцы мгновенно замолчали и замерли там, где их застал жест «матери». Арабелла поняла, что после того, как она сойдет на берег, ей придется править бал самостоятельно, ведь Тин-Тин уже сделала свое дело: она привезла на суд племени демо – в обличии белой женщины. И теперь ее очередь взять в руки опасную власть над этими людьми, послушание которых, при малейшей оплошности с ее стороны, может превратиться в… Но об этом думать не хотелось.

Мысленно перекрестившись, Арабелла подняла над головой свои серебряные ножницы, ярко начищенный металл которых сверкнул на солнце, и вышла из пироги в воду. Она шагнула вперед, к берегу – племя на шаг отступило. Лица туземцев скрывали маски, но Арабелла понимала, что полсотни глаз внимательно наблюдают за нею. Но она шагнула еще раз, и еще, и еще… Она наступала на них, а они пятились. Арабелла закрыла глаза, осторожно подглядывая сквозь ресницы, и остановилась только тогда, когда ноги туземцев опять оказались в воде – уже не канала, а реки. Стоя на берегу, она открыла, наконец, глаза и позволила себе медленно оглянуться.

Тин-Тин стояла справа от нее и не сводила глаз с ножниц, которые Арабелла продолжала держать над головой. Дэн стоял рядом с «матерью». Чувствуя, что она должна что-то изменить, прежде чем отдаст ножницы Дэну, Арабелла сказала ему:

– Пусть они снимут маски.

Дэн повернулся к Тин-Тин и передал ей волю Арабеллы-демо. Тин-Тин тут же подчинилась: поднесла сложенные вместе ладони к лицу, а потом раскрыла их, словно створки окна, при этом громко выдохнув. Туземцы стали снимать маски – и Арабелла почувствовала радость первой победы. Эти люди больше не были одним целым – увидев лица друг друга, одни улыбались, другие терли глаза. И тогда она повернулась к Дэну и, по-прежнему ощущая себя актрисой, королевским жестом протянула ему раскрытые ножницы.

А когда Арабелла опустилась на колени и склонила голову, будто бы сами собой заговорили тамтамы и нарастающий гул снова повис в воздухе – мальчики покомо уже переплыли канал и теперь раскручивали свои поющие ромбы на берегу реки.

Когда туземцы поняли, что должно сейчас произойти, они заговорили, восхищенно и одновременно испуганно… Но Арабелла уже не обращала на это внимания. Она закрыла глаза, чтобы не видеть, как будут падать на траву ее локоны. Она почувствовала только, как Дэн, поцеловав ее в голову, взял в руку первую прядь…

Все это длилось не меньше получаса. Отрезая каждую новую прядь Арабеллы, он чувствовал себя настоящим преступником. Он обещал ей, что ничего опаснее стрижки не произойдет, он не допустит этого… Потом он взял в руки бритву и стал аккуратно снимать остатки волос с уже почти полностью оголенной головы Арабеллы. И вдруг Тин-Тин пронзительно закричала, рука Дэна дрогнула, и он порезал себе пальцы.

Арабелла открыла глаза и увидела кровь, капающую в траву – туда, где темным ковром лежали ее состриженные волосы. Все вместе: напряженный гул, крик Тин-Тин, капли крови – произвело на нее такое действие, что она поняла: сейчас она лишится чувств.

Читая в юности любовные романы, Арабелла всегда недоверчиво перелистывала страницы с описанием того, как девушки от избытка чувств падают в обморок. Потом, став старше, внимательно вчитывалась в подобные сцены, пытаясь понять, где кроется фальшь – и только позже, уже сама став писательницей, поняла, в чем дело: эти сцены раздражали ее, потому что в ее собственной жизни не было такого опыта. И дело здесь было не только в том, что ее стан и грудь не затягивал тугой корсет, а в воротничок не был зашит миниатюрный флакончик с ландышевыми каплями.

Дело было в ответственности, ее женской ответственности перед самой собой… Пронесшись в голове, эта мысль внезапно отрезвила Арабеллу. И вместо того, чтобы упасть в объятия Дэна, она закричала – перекрывая Тин-Тин и начавших тоже вопить туземцев. Она кричала, пока хватало дыхания, а когда замолкла – кругом воцарилась полная тишина. Замерли даже там-тамы, которые стихали здесь только далеко за полночь, когда угасал последний костер. Такой тишины Арабелла не слышала уже несколько дней – с тех пор, как Пантелеон вывел их на большую поляну и они увидели провожающих солнце туземцев.

И тогда Арабелла снова опустила голову и дала Дэну доделать то, что он не успел.

Дальше все пошло так, как они предполагали. Дэн тщательно собрал в захваченный ими мешок волосы Арабеллы и почтительно поднес Тин-Тин – как щедрый подарок от демо. Тогда «мать» отправила Пантелеона в деревню, и когда тот принес с собой факел и хворост, развела небольшой костер, сожгла в нем один из локонов – и все покомо, двигаясь медленно, как в магическом сне, один за другим переступили через огонь.

Они сделали это! Конечно, Арабелла понимала, что все затеянное ими было опасной авантюрой; в любой момент обаяние заблуждения могло исчезнуть, и тогда…

Но сейчас ее больше всего беспокоило солнце, которое нещадно жгло ее голую голову. «А если у меня будет солнечный удар?» – подумала она, следя за ловкими руками Тин-Тин, которая, быстро заплетая длинную траву в косички, перевязывала набитую волосами Арабеллы мешковину, делая большую куклу.

Когда все было готово, «мать» плюнула на голову кукле – и Дэн сразу успокоился: это была самая надежная гарантия, что теперь племя уже не посмеет сделать с Арабеллой ничего дурного. Правда, эта гарантия не распространялась на него, но это уже было не так важно. В конце концов, он затеял все это сам.

А в нем Тин-Тин явно сомневалась… Он окончательно понял это, когда старуха, неся перед собой в вытянутых руках куклу, подошла к нему и попросила его плюнуть – но не на куклу, а на землю у своих ног. И когда он, уже предполагая, что произойдет дальше, сделал это, она схватила с земли осколок ракушки, подобрала им с земли его плевок и что-то прошептала над ракушкой. А потом, с легкостью, которую трудно было предположить в ее дряхлых костях, подпрыгнула и закинула осколок далеко в реку.

И тогда, видя, что Арабелла уже с трудом терпит солнце, Дэн взял в руки погребец и, не дожидаясь, пока туземцы отреагируют на провокацию Тин-Тин, издал клич, похожий на боевой, что-то вроде «кен-тен-це-кен-кен!». Право готовить коктейль для туземцев должно достаться ему.

Ситуация была похожа на перетягивание каната: Тин-Тин, встретив отпор с его стороны, отступила, а когда увидела, что сам демо в облике бритоголовой белой женщины склонился перед этим долговязым юношей, поспешно вернулась к костру, поглаживая куклу – видимо, этим она давала понять, что просит у демо прощения за свою внезапную ярость по отношению к ее спутнику.

Действуя с изяществом фокусника, Дэн открыл кожаную крышку и расставил на подносе серебряные стаканы и две бутылки – с «Перно» и виски.

Кажется, Арабелла называла этот коктейль «Гремучая змея». В коктейль она добавляла сахар, лимон и яичный белок – но ничего, обойдемся и так… Разве что отправить Тин-Тин за яйцом крокодила?

Смешивая напитки миксером, Дэн видел, с каким восхищением следят за ним уставшие от неподвижности туземцы: своей неусидчивостью и постоянной потребностью в новых впечатлениях они были похожи на детей. Но ожерелья из крокодильих зубов на их шеях говорили сами за себя. Да, дикари и дети похожи, но последние, осерчав, вряд ли съедят вас.

Дэн никогда не забудет того, чем закончилось их противостояние с Тин-Тин. Арабелла неторопливо шла вдоль вереницы туземцев, держа большие серебряные стаканы. Туземцы, протягивая к ней свои тонкие руки, похожие на обожженные кости, делали по глотку, и она шла дальше.

Последним стоял, зайдя по колено в воду – чуть дальше, чем все остальные – толстый негр. Арабелла дошла наконец и до него и протянула ему стакан. Дэн видел, как туземец, сделав вид, что оступился в воде, отошел еще дальше. Желая поскорее избавиться от его едкого взгляда, она сделала шаг вперед – и вдруг исчезла под водой.

Когда она выбралась из ямы, вид у нее был плачевный…

И тут Дэн заметил, что посреди реки, распуская за собой по воде две тонкие полосы, плывет крокодил. Над водой виднелись лишь его глаза и нос. Дэн посмотрел на Тин-Тин и понял, что она тоже видит крокодила. И тогда он, решившись, закричал на суахили:

– Дабау! Дабау! Иди к нам! Люди обидели демо!

Туземцы услышали это магическое заклинание раньше, чем сами заметили крокодила. Но когда они обернулись и увидели, что Дабау внял просьбе белого человека, то в священном ужасе выбежали из реки и, распластавшись на берегу, стали колотить ладонями по воде, вымаливая у крокодила прощение. Арабелла оттолкнула от себя толстяка и, ничем не продемонстировав испуга, быстро вернулась к Дэну.

Когда крокодил проплыл мимо, туземцы, опасаясь его возвращения, усадили Дэна и Арабеллу в пирогу и понесли их в деревню, идя по пояс в воде и держа лодку над головой. Так они донесли их до самой хижины. Там Арабелла подняла руки – как это сделала бы, останавливая соплеменников, сама Тин-Тин – и попросила Дэна переводить.

– Вы видите меня, – сказала она, когда шум затих. – Утром я была и женщина, и демо. А теперь я демо в облике женщины. Я отдала вам свои волосы. Если кто-то и теперь не верит мне, пусть сделает то же самое.

Заметив, что покомо, глядя на нее с обожанием, не обращают никакого внимания на Тин-Тин, Арабелла повернулась к ней и добавила:

– Благодарите Старейшую Мать за то, что она еще не одряхлела – да, она по-прежнему самая сильная и чуткая среди вас. Никто из вас не почувствовал присутствие демо Дабау – только она.

Когда Дэн передал племени ее последние слова, Арабелла попросила его сделать так, чтобы мужчины, которые все еще держали пирогу на своих плечах, опустили ее на землю. И, когда это было выполнено, она сняла погребец с плеча Дэна и пошла туда, где стояла Тин-Тин.

Туземцы расступались перед нею – так, что Арабелла двигалась по живому коридору, который привел ее прямо к Тин-Тин. Арабелла протянула ей погребец. Покомо окружили их, стараясь рассмотреть подарок демо поближе. Тин-Тин опустилась на землю и, поставив кожаный ящик на колени, попыталась открыть его, но у нее ничего не получилось.

В этом и заключался секрет: чтобы открыть погребец, нужно было наклониться к его крышке и сказать заветное слово – «зной». Тогда внутри срабатывал встроенный звукосниматель, реагируя на слово-код, и замок автоматически открывался. А с обратной стороны крышки был сюрприз: часы с подсветкой, искусный механизм с танцующими внутри фигурами – крошечными неграми в ритуальных костюмах и масках.

Арабелла и Дэн заранее договорились, что откроют этот код Тин-Тин под видом заклинания, разыграв перед ней еще одно представление.

Тин-Тин рассматривала погребец с разных сторон, пытаясь разгадать, как он открывается: она ведь видела, что Дэн открывал его на берегу! Наконец она беспомощно опустила руки. И тогда Арабелла склонилась над крышкой и тихо произнесла – «зной»… В погребце что-то щелкнуло, крышка подпрыгнула вверх и Арабелла легко открыла ее. А потом снова закрыла и пододвинула погребец к Тин-Тин.

Дэн был прав, когда предупреждал Арабеллу, чтобы она была осторожна с этой действительно незаурядной женщиной. Тин-Тин наклонилась к погребцу и сказала именно то, что нужно, точно передав фонетику английского слова. А когда погребец открылся, удивленно уставилась на своих соплеменников, танцующих внутри светящегося круга – и через минуту захлопнула крышку, даже не взглянув на содержимое погребца. Та, что сегодня усилием воли сдвинула пирогу, испугалась механической игрушки!

«Неужели покомо, – подумала Арабелла, – остатки когда-то многочисленного, но и сейчас еще сильного клана „крокодиловых людей", которые смогли выжить в джунглях и защитить себя от влияния цивилизации, вторгшейся в Африку, способны испугаться невинного фокуса, маленького шедевра механического искусства?! Игрушки, созданной для услады той цивилизации, которая причинила их соплеменникам так много зла!»

Но Тин-Тин, погруженная в какие-то неведомые Арабелле размышления, еще с минуту смотрела на погребец, а затем снова открыла его и подозвала к себе Пантелеона. Когда он подошел, она показала на часы и что-то спросила.

– Она просит его объяснить, что это, – прошептал Дэн, который тоже покинул пирогу и сидел теперь за спиной у Арабеллы.

Пантелеон встал и, ни слова не говоря, ушел, но вскоре вернулся, держа в руках карманные часы. Присев рядом с Тин-Тин, он открыл крышечку и показал ей циферблат.

Тин-Тин взяла из его рук часы и стала сравнивать их с теми, что были встроены в погребец. Вся деревня затаив дыхание наблюдала за ней. А Пантелеон, что-то быстро говоря, стал показывать то на циферблат, то на солнце, делая руками кругообразные движения.

Тин-Тин встала и подняла глаза на солнце. Оно уже укатилось из зенита и теперь трепыхалось в похожих на сети переплетениях ветвей кокосовых пальм. Тин-Тин перевела взгляд на Арабеллу, которая сидела, сложив на коленях руки – и глаза «матери» сохранили доверчивое выражение. Но когда она взглянула на Дэна, в них опять появилась настороженность.

– Это его вещь, – сказала она.

Арабелла поняла смысл этих слов раньше, чем Дэн успел перевести.

А потом она уже ничего не понимала, только смотрела, как Дэн встал и заговорил.

Не зная, к чему это приведет, он, поддавшись порыву, отвечал Тин-Тин:

– Это наша вещь. Демо – моя жена. Она родилась белой женщиной, и я люблю ее. Ты знаешь, что такое любовь, Тин-Тин. В твоем языке есть это слово. Моя жена отдала тебе свои волосы, свою женскую силу, но она – демо Дабау, и у нее еще много сил. Ты знаешь, она не может сама сказать тебе об этом. Демоны не дали родиться ей в Африке. Но духи послали ей мужа, знающего ваш язык. Я – ее язык, помни об этом, Тин-Тин. Мы пришли с миром. Нам не нужна ваша жизнь. Мы скоро уйдем – но прежде демо Дабау должен увидеть, чтут ли его потомки священных животных. И это все, что нам нужно.

Тин-Тин ответила сразу. Пока Дэн говорил, она поднялась на ноги и теперь стояла напротив него, глядя снизу вверх ему в глаза.

– Блеск звезды, в которую переходит наша душа после смерти, зависит от блеска глаз съеденных нами людей, – сказала она.

– Покомо едят людей?

– Дабау едят людей. Зачем пришел к нам демо Дабау?

– Ты сама знаешь – демо выглядит так, как живет. Посмотри на эту женщину. Как ты думаешь, она ест людей?

– У того, что было, и того, что случится, бывают разные лица.

– Племя хочет, чтобы мы ушли?

– Мы не можем гнать от себя демо.

– А нам еще рано уходить.

Дэн помог Арабелле подняться и поднял над головой обе руки – свою и ее. В полной тишине, сопровождаемые взглядами туземцев, они отправились в свою хижину.

Глава 5

Шли дни. Жизнь деревни вернулась в обычное русло. Играя с детьми, балагуря с женщинами в кухне – отдельной хижине, где хозяйки стряпали на низкой круглой глиняной печи, внутри которой горел огонь, – Дэн записывал слова и прибаутки покомо, их полные юмора песенки и истории, которыми они забавляли детей. Будто забыв о божественном происхождении гостьи, племя относилось к пришельцам ровно, охотно делясь радостями и заботами своей повседневной жизни. Арабелла, которая на следующий день после состязания с Тин-Тин вообще не выходила из хижины, чувствуя сильнейший упадок сил, тоже стала выходить – и на площадь, и на берег канала, чтобы постирать одежду. А через неделю она появилась на кухне, и женщины доверили ей секреты своего кулинарного мастерства. Арабелла легко выучила несколько десятков слов, которых на первое время было достаточно, чтобы объясниться с покомо, и негритянки затаив дыхание слушали, как демо учиться говорить на их родном языке.

Однажды, когда Арабелла сидела, прислонившись спиной к дереву, и причесывалась, заглядывая в маленькое зеркальце, к ней подошла красивая негритянка.

– Я Дитика, дочь Тин-Тин, – сказала она, садясь на землю рядом с Арабеллой.

Арабелла поняла ее и дружелюбно улыбнулась в ответ.

– А-ра-бел-ла, – произнесла она с расстановкой.

– Арабелла, – легко повторила Дитика и, показав рукой на зеркальце, которое лежало у Арабеллы на коленях, сказала: – Дай мне.

Арабелла, которой и это слово было знакомо, протянула ей круглое зеркальце в черепаховом обрамлении, купленное в Кисуму.

Глядя на свой широкий нос и пухлые губы, Дитика восхищенно ухнула и вытянула руку с зеркальцем подальше от себя – в нем появилось лицо целиком. Тогда она снова приблизила зеркальце, поднеся его к самым глазам – а потом опустила голову на колени, прячась от своего отражения. Она долго забавлялась так, смеша Арабеллу, а потом вдруг повернулась к ней и быстро заговорила, делая руками какие-то объяснительные жесты – но на этот раз Арабелла ее не понимала.

Тогда Дитика встала и побежала к одной из хижин – Арабелла решила, что негритянка, не в силах расстаться с очаровавшей ее вещицей, просто стащила ее. Но через несколько минут Дитика вернулась. К ужасу Арабеллы, она вела за руку толстого туземца.

Подойдя, тот сел рядом с Арабеллой, и, сладко улыбаясь, стал переводить:

– Моя жена предлагает тебе обмен. Ты даришь ей зеркало, а она на несколько дней дарит тебе меня, – и толстяк довольно загоготал.

– Скажи, что я дарю ей зеркало просто так, – сказала Арабелла, оглядываясь по сторонам в поисках Дэна.

Туземец что-то сказал Дитике – которая от нетерпения произвести обмен подпрыгивала на месте, то и дело поднося к лицу зеркальце, – а потом опять склонился к Арабелле:

– Она говорит, чтобы ты не зазнавалась. Пусть ты – демо Дабау и рождена женщиной, покрытой белой глазурью, но ее муж – тоже особенный, городской. Так что она обидится, если ты откажешься. Попробуй – не пожалеешь.

И он склонил голову на грудь Арабеллы, пытаясь обнять ее, но она уже увидела Дэна, который шел к ним, видимо, почувствовав ее беспокойство.

Толстяк, усмехнувшись, поднялся и, взяв Дитику за плечи, повел ее прочь.

– Что случилось? – Дэн остановился, глядя им вслед. – Чего они хотели от тебя?

– Потом расскажу. А ты запишешь. – Укоризненно взглянув на него, она ушла в хижину.

Но, если не считать этого неприятного происшествия, в остальном все пока шло неплохо.

А потом их напугал еще один случай, и на этот раз жертвой стал Дэн.

Однажды ночью, когда Арабелла уже спала, он запер ее в хижине и отправился к костру, где часто собирались женщины и несколько мужчин, рассказывая друг другу какие-то истории и ведя горячие споры…

Когда он подошел, женщины спорили о том, сколько мужей надо иметь. Одна из покомо, долговязая, скрестив руки на кофейной груди, напоминавшей налившиеся африканские плоды, и нервно двигая бедрами, увитыми выцветшей на солнце красной тканью, доказывала другой, почти девочке, что два мужа – еще мало, а три – уже много.

– Ты еще молода, но скоро станешь «утренней женщиной». Так как же ты собираешься управляться с троими?! – Этот довод взрослая покомо по имени Бабинга припасла напоследок – видимо, как самый весомый.

– Бабинга, а что такое «утренняя женщина»? – вмешавшись в их разговор, спросил Дэн.

– У покомо есть утренняя женщина и вечерняя женщина. Лойе, расскажи мужу демо Дабау, – важно переадресовала вопрос Бабинга.

Лойе почесала увитую сухими цветами щиколотку, а потом ее черные бархатные ресницы вспорхнули и опустились. Древняя фантазия, которая видит демо в каждой кокосовой пальме, проснулась в ней и полетела на свет костра.

– Манди была красивой женщиной, но она не любила работать, и ни один юноша не соглашался стать ее мужем, хотя многие из них были бы не прочь сходить с ней в лес, – начала Лойе, и женщины понимающе переглянулись. – В то время как другие женщины сажали растения, пропалывали посевы или собирали урожай, Манди наряжалась и без дела слонялась по деревне. Поздно вечером женщины и девочки возвращались домой, чтобы поужинать – и только тогда являлась Манди. Самой прилежной из женщин была Охом. Она не раз звала Манди пойти вместе со всеми, уговаривала ее научиться готовить еду. Но Манди не слушала ее. Однажды Манди прогуливалась и забрела в банановую рощу. Здесь она решила отдохнуть. Она срезала несколько банановых листьев, приготовила себе постель и уснула. Ее увидели мужчины из другой деревни и забрали с собой, потому что приближался большой праздник, во время которого полагалось убить красивую девушку…

При этих словах Дэн осторожно покосился на остальных покомо. Они с удовольствием слушали Лойе, хотя наверняка знали эту легенду с детства. Дэн подумал, что они не просто слушают сказку – они каждый день живут внутри тех сказок, которые пересказывают друг другу по вечерам. То, о чем рассказывает Лойе, обычно для них – так же, как вера в то, что среди них поселился древний дух крокодила, который имеет белого мужа. А деревня белых людей, из которой пришел демо Дабау, расположена не дальше и не ближе, чем звезды, сверкающие над их головами.

Положив красивую головку на сомкнутые ладони, Лойе говорила и говорила, роняя слова в темную ночь:

– Перед праздником Манди удалось бежать. Рано утром, когда все спали, она поднялась на небо и превратилась в красивую звезду. И теперь каждое утро ее можно увидеть. А прилежная Охом, – Лойе примирительно взглянула на сидевшую с ней рядом Бабингу, – тоже стала звездой. Правда, по утрам ее не видно – Охом весь день трудится. Но как только стемнеет, она появляется на небе. Первая вечерняя звезда – это и есть Охом. Как все женщины в деревне, она возвращается домой только вечером. И молодым женщинам желают больше походить на вечернюю звезду, чем на утреннюю. Но Тин-Тин говорит, будто Манди в конце концов принялась добывать на небе саговую муку. И всю ее утварь – корыто для промывания саго, черпак для воды, кирку и колотушку – можно разглядеть среди звезд. Свои украшения Манди сбросила, и они превратились в небесных птиц. Эти птицы иногда пролетают по небу, – Лойе запрокинула голову, будто пытаясь увидеть одну из них. – Только видно их очень редко. У этих птиц длинные хвосты. И еще Тин-Тин говорит, что все звезды – это женщины, только на небе у них один муж – месяц.

Лойе закончила, и вдруг один из мужчин-покомо произнес, ни к кому не обращаясь:

– Сколько же у него пунтианак! Мы еще справляемся, нас много, мужей, а каково ему?

– А что такое «пунтианак»? – спросил Дэн, не в силах побороть любопытство исследователя.

– Пантелеон говорил, что у белых мужчин столько жен, сколько они захотят. Мужчина может дать женщине богатство, и она станет его женой на одну ночь. А сколько у тебя жен?

– Было две, – зачем-то сказал Дэн, с интересом ожидая, как отнесутся к этому покомо, – но одна умерла во время родов. Осталась та, которую вы зовете демо Дабау…

Но покомо уже не слушали его. Они в ужасе отодвигались от Дэна, зачем-то взяв в руки веточки с горящими концами, которыми они ворошили уголья в костре.

– И часто к тебе приходит твоя пунтианак? – спросила его Тин-Тин, которая незаметно подошла к костру и теперь вдруг вышла из темноты у Дэна за спиной.

– Я белый человек и не знаю, что такое пунтианак…

– Пунтианак придет к тебе. Если женщина умирает, она должна забрать с собой одного из своих мужей, а если ты у нее был один, то она обязательно заберет тебя, – ответила Тин-Тин и повернулась к покомо. – Мы убьем его сами, иначе его пунтианак придет и раздерет своими когтями всех нас. Мы сделаем это сейчас, пока демо Дабау спит.

Не зная, как исправить свою ужасную ошибку, Дэн встал и поднял над головой две руки:

– Подождите, я сказал неправду.

– Как ты мог сказать неправду? Неправду говорят охотники, чтобы обмануть демо убитого зверя. А почему ты сказал неправду?

– Я хотел узнать, что такое пунтианак. – В знак примирения Дэн соединил руки над головой. По лицу Тин-Тин он понял, что она уже готова призвать покомо наброситься на него.

Надо было что-то немедленно сделать, хотя бы для того, чтобы отвлечь Тин-Тин, но Дэн не знал – что… Он молчал, и мгновения, которые еще могли бы спасти его, стремительно улетали в небытие. В поисках спасения он обернулся – и обомлел: за его спиной, щурясь на яркий свет, стояла Арабелла…

И тогда он повернулся к Тин-Тин и тихо, но настойчиво произнес:

– Я сказал неправду, это так. А теперь демо Дабау хочет, чтобы ты сама рассказала мне, что такое пунтианак.

Немного подумав, Тин-Тин скрестила на груди руки, и покомо снова как ни в чем не бывало расселись вокруг костра. Обняв Арабеллу за плечи, Дэн остался стоять.

– Пунтианак – это дух женщины, умершей во время родов или сразу после них, – начала свой рассказ Тин-Тин. – Она завидует людям, оставшимся в живых, и старается вредить им. Но особенно пунтианак ненавидит своего мужа, ведь он виноват в ее смерти. Пунтианак является к мужу или к другим людям ночью, с ребенком на руках, и ее узнают по длинным когтям на пальцах. На спине у пунтианак большая вонючая дыра, в которой копошатся черви. Нападая на людей, пунтианак царапает их когтями. Но с рассветом она исчезает, потому что она не выносит дневного света. Если же рассвет застает ее, она превращается в слизь. Но и ночью от пунтианак можно защититься, если остаться дома. Там, где падает тень от крыши, она бессильна. А если смело броситься на нее, она расплывется слизью или совсем исчезнет.

Тин-Тин говорила, а Дэн, глядя на то, как играют блики костра на скулах Арабеллы, впервые пожалел о том, что это не отсветы камина… Африканская действительность постепенно начинала походить на снежный ком, который с каждым днем становился все огромней и уже переставал быть управляемым.

Сделав над собой усилие, Дэн опять начал слушать то, что говорила Тин-Тин. А покомо, уже успевшие забыть, как несколько минут назад они готовы были убить стоящего перед ними белого человека, спокойно переговаривались, вспоминая истории, связанные с явлением пунтианак. Но вдруг Дэн услышал нечто такое, что заставило его вновь насторожиться. Дитика, дочь Тин-Тин, рассказывала о белом человеке, который не хотел верить в пунтианак:

– Раньше он не верил в пунтианак и говорил, что хочет сначала сам увидеть ее. Тогда Тин-Тин отвела его туда, где она бродила по ночам, а сама стала издали наблюдать за ним. Пунтианак пришла. Белый был сильным и храбрым мужчиной и бросился на нее. Но она тоже не испугалась и стала рвать его длинную одежду. Она царапала его когтями. Но не заметила, как подошло утро, и пропала. А белый остался лежать без сил и истекал кровью. Но когда он поправился, то поверил в пунтианак.

– Да, – Тин-Тин посмотрела куда-то в ночь.

– Да, да, – соглашаясь с ней, закачали головами покомо.

А Дэн внутренне ужаснулся и поспешил увести Арабеллу подальше от людей, которые относились к чужой смерти как к неприятной прогулке, а к своей – как к красивой легенде.

__________

Внешне Тин-Тин относилась к пришельцам почтительно и спокойно – будто смирившись с тем, что духи обрекли ее племя жить рядом с ними. Но иногда Дэн замечал, как она, выйдя из своей хижины, плетет традиционные головные повязки для взрослеющих девочек и прислушивается, о чем он говорит с женщинами на кухне. Кроме того, она старалась не спускать глаз с Арабеллы, то наблюдая за ней сама, то поручая это Пантелеону.

С Пантелеоном все оказалось так, как и предполагал Дэн. Большую часть дня он пропадал в хижине Тин-Тин, иногда ходил по ее поручению в джунгли и возвращался то с пучком каких-то трав, то с пойманной змеей. Змею он приносил живой, намотав ее тело на палку и привязав голову между расходящихся рогаткой веток. Дэн предполагал, что Тин-Тин пьет змеиную кровь для поддержания особых сил, необходимых ей для проведения обрядов. А еще она постоянно жевала бетель. Впрочем, это делали почти все женщины деревни покомо, даже с большим удовольствием, чем мужчины, которые выполняли в племени те функции, которые белые люди обычно связывают с образом матери. Мужья, а их у каждой женщины было не меньше, чем по два, воспитывали общих детей. Они разбирали их споры, снимали особо расшалившихся с высоких деревьев, рассказывали им сказки-легенды и просто истории из жизни, строили вместе с ними деревни из песка на берегу канала. Они ходили вместе с женщинами на охоту, но лишь затем, чтобы разыскивать и приносить на кухню подстреленную женами дичь.

Но никакой ущербности своего положения никто из них, по-видимому, не ощущал… Никто, кроме недавно попавшего в племя толстого негра, который стал мужем дочери Тин-Тин – Дитики.

С ним вообще все было не просто. Дэн выяснил, что раньше толстяк принадлежал к другому племени. Но когда город подошел совсем близко к той деревне, из которой он был родом, ее жители покинули свои дома и отправились кто куда.

Будущий муж Дитики пошел в город. Прожив в нем почти год, он познакомился с Пантелеоном, который, выполняя прихоть дочери Тин-Тин, с позволения матери взял ее в город на рынок. Там Дитика увидела толстяка и заявила, что хочет сделать его своим мужем. Пантелеон понимал, что это будет непросто, но он понимал и то, что, не выполнив пожелание Дитики, рискует навлечь на себя гнев Тин-Тин.

Что именно предпринял Пантелеон для того, чтобы толстяк оказался у покомо и, более того, не пытался бежать из их деревни, Дэн выяснить не сумел – но факт был налицо: чужак стал мужем младшей дочери Тин-Тин, а Пантелеон остался помощником колдуна.

– Но как он оказался в городе? Он ведь сам дал мне понять, что я не обозналась – именно он был тогда на рынке, – недоумевала Арабелла, когда Дэн рассказал ей об этом.

– Наверное, Пантелеон иногда берет его с собой. И еще: ясно, что он сам знает дорогу, ведь в прошлый раз он вернулся в деревню один, раньше Пантелеона.

– Кстати, как его зовут?

– У него еще нет имени. Прошлого его имени здесь никто не знает, а по обычаю покомо чужак, ставший мужем покомо, получает новое имя. Но происходит это только после праздника в честь наступления сезона дождей. Как раз тогда изможденные жарой и лесными пожарами покомо приносят ежегодную жертву крокодилу.

Арабелла, голова которой теперь всегда была обмотана ярким платком, посмотрела на Дэна, и он заметил в ее глазах обиду. Она уже знала, зачем они задержались в деревне, и хотела знать всю правду о том, что их ожидает. Но всей правды он не знал и сам. Вернее, он не знал главного: какую жертву приносят покомо крокодилу – растение, животное или…

Если бы он мог узнать это – то, о чем до сих пор спорили ученые – он довольствовался бы этим знанием и записью рассказа кого-нибудь из покомо. Он не собирался подвергать Арабеллу смертельной опасности – она и так уже вынесла достаточно. О себе Дэн не думал – молодость и ученый азарт сделали свое дело, притупив в нем чувство самосохранения. Он мог рисковать жизнью, но только своей, а не чужой, тем более, он не мог рисковать жизнью любимой женщины. Целыми днями он думал и взвешивал все «за» и «против», мучаясь единственным вопросом: вправе ли он и дальше оставаться здесь вместе с Арабеллой? Или им нужно немедленно искать способ бежать из деревни?

Сначала Дэн думал, что Тин-Тин сказала им правду: она не может насильно удерживать демо Дабау в деревне. Если это так, то им достаточно просто сказать ей, что демо покидает племя, – и Пантелеон отведет их обратно в город, стараясь вести гостей так, чтобы они никогда потом сами не нашли дороги в деревню. Но судя по тому, как пристально Тин-Тин с помощью Пантелеона следила за Арабеллой и настороженно вслушивалась в слова Дэна, все обстояло сложнее.

И, отчаявшись узнать от покомо больше, чем уже смог, он решился поговорить с толстяком, мужем Дитики. С одной стороны, это выглядело безумием: этот человек был единственным в деревне, кто открыто выражал свою неприязнь белым гостям. Он старался не разговаривать с Дэном, при каждом удобном случае зло дразнил Арабеллу, явно не разделяя мнения покомо, что она – воплощение демо Дабау.

Но свое отношение к ним толстяк демонстрировал только тогда, когда никто из покомо не мог его видеть. Именно это и заставило Дэна решиться на разговор. Во-первых, он понимал, что год жизни в городе сделал этого человека не магически-диким, а полуцивилизованным туземцем. А во-вторых, он был уверен, что его здесь удерживает какая-то история, в которую, скорее всего, его втянул Пантелеон. Дэн думал, что у чужака есть свои причины не любить покомо – возможно, не меньше, чем белых. Так почему бы ему и не помочь белым пленникам сбежать отсюда, если это потребуется, – хотя бы для того, чтобы насолить Тин-Тин? По крайней мере, была надежда, что он сохранит их разговор в тайне.

В час, когда женщины покомо отправились на охоту, а все остальные спали, спасаясь от жары, Дэн оставил Арабеллу в хижине, показав ей, как можно закрыться изнутри с помощью веревки. Потом он дождался, когда Пантелеон отправится в джунгли выполнять очередное поручение Тин-Тин и, убедившись, что Дитика ушла на охоту, а не возится на кухне, он отправился в ее хижину.

Дэн застал мужа Дитики за странным занятием: с помощью каких-то грубых орудий, которыми была увешана одна из стен хижины и завален сколоченный из пальмового ствола стол, тот перековывал на самодельном горне, установленном прямо посреди хижины, медные монеты в туземные украшения. Рядом с ним в большой коробке лежали пуговицы, пояса, огромные серьги, браслеты и другие дикарские безделушки – такие, каких Дэн не видел ни на одном из жителей деревни.

В хижине было очень жарко, и пот градом валил с толстого туземца. Он сидел спиной к двери и поэтому не сразу заметил остановившегося на пороге Дэна.

Тогда Дэн постучал о низкую притолоку.

Туземец резко повернулся к нему и, увидев, что гость, не дожидаясь приглашения, уже вошел в хижину, рявкнул по-английски:

– Что надо?

Дэн сделал шаг вперед.

– Я говорю, что надо, белая обезьяна?! – Хозяин угрожающе обернулся.

– Есть разговор. – Дэн остановился, скрестив руки на груди.

– Говори. – Огромный туземец поднялся и навис над Дэном. – Только поскорей. Не хочу, чтобы кто-то видел, что я болтаю с тобой.

– Пока еще никто не знает, что я пришел к тебе – кроме тебя.

– И кроме тебя. – Негр вдруг осклабился и, подняв огромную руку, хлопнул Дэна по плечу.

Дэн едва не застонал, но не растерялся: перехватив руку, вновь поднятую над его плечом, он ловко вывернул ее и опустил вниз, после чего – дружески пожал.

Увидев, что Дэна не так просто напугать, негр решил больше не шутить. Он стоял над Дэном, давая ему понять, что пора говорить.

– Похоже, мы оба недавно среди покомо, – начал Дэн.

– Но в отличие от тебя и твоей белой крокодилицы я здесь – не гость.

– Да, мне известно, как ты сюда попал, Пантелеон рассказывал. Кстати, когда тебе дадут имя? Было бы интересно присутствовать.

Говоря это, Дэн знал, что делает. Глаза толстяка налились кровью, и он, сжав кулаки, уставился в стену над головой Дэна – но его гнев теперь был адресован не ему, а ни в чем не повинному Пантелеону.

– Паршивый змеелов!.. – пробормотал туземец, и сочные, страшные ругательства, разнообразные, как африканская фауна, посыпались из его губ.

Дэн догадался, что между его собеседником и помощником колдуна заключен договор, одним из условий которого было молчание. И теперь толстяк хочет отомстить болтливому Пантелеону.

Ненависть буквально ослепила туземца, ему уже не нужны были доказательства того, что Дэну что-то известно о его позоре. Но это не изменило и его отношения к дерзкому белому.

Мубакар ненавидел белых. Когда однажды его бабка, которая ушла в город раньше всех и сполна испытала, что значит быть черной служанкой, рассказала ему, что английская королева, восхитившись красотой сказочной горы Килиманджаро, подарила ее своему племяннику на свадьбу, он решил всю жизнь мстить белым за их надругательство над его землей.

Его душа озлобилась, любовь к тому, что окружало его с детства, теперь постоянно сопровождалась ненавистью к белокожим, которые сновали по его стране, чувствуя себя здесь хозяевами. А потом, уйдя в город, он был вынужден работать на них, и это было невыносимо!..

Пантелеон встретил Мубакара на рынке, где тот торговал фруктами. Он поил его всю ночь, и Мубакар слушал его гневные слова о «белых вонючих медузах», а наутро Пантелеон заявил, что таких, как он, много, и им нужны крепкие парни. Мубакар подходит им, но сначала он должен пройти испытание. Время и место испытания было тут же назначено.

Они встретились в богатом кафе следующим же вечером, выпили, потом еще и еще, очень много. Платил Пантелеон. Потом они жевали бетель, а дальше Мубакар уже ничего не помнил… Наутро он очнулся в полиции.

Его долго и нещадно били, а потом повели на допрос. Мубакар узнал, что ночью он изнасиловал белую женщину. В кафе, где они пили с Пантелеоном, была большая драка, взяли многих, но в изнасиловании подозревают его. Сама женщина в шоке и опознать никого не может, но есть свидетель.

На опознание в засиженную мухами душную камеру, плотно набитую людьми, вошел Пантелеон… Он долго ходил, разглядывая узников, потом посмотрел в сторону замершего Мубакара – но в последний момент указал на его соседа, которого тут же увели. А Мубакара через несколько часов отпустили.

Через день Пантелеон пришел в двухэтажный сарай, где ночевали рыночные торговцы: Мубакар спал здесь в одной из вонючих клеток, забитых людьми. Он думал, что его знакомство с Пантелеоном закончилось. Но тот явился, улыбаясь, присел на край койки и сказал, что им нужно поговорить. Они вышли на улицу, где, держа руку на огромном плече Мубакара, Пантелеон сказал, что он должен пойти с ним. Тот хотел было отказаться, но помощник Тин-Тин с улыбкой сообщил, что сейчас позовет полицейского, который охраняет рынок, и скажет, что видел, как Мубакар насиловал белую, – пожалуй, парень в форме не будет долго раздумывать.

И Мубакар пошел за Пантелеоном, решив убить его, как только представится возможность.

Но едва они вышли за город, к Пантелеону присоединились другие парни: они окружили Мубакара, сунули ему под нос какое-то дурманящее зелье, накрыли голову мешком и куда-то повели. Подбадриваемый пинками, он бесконечно долго шел, с трудом переставляя заплетающиеся ноги…

Он очнулся, лежа в постели чернокожей красавицы, которая всю ночь пыталась вернуть его к жизни своими ласками. Выяснилось, что Мубакар попал в деревню покомо и теперь ему предстоит стать мужем любимой дочери старой колдуньи.

Он уже придумал месть и для Пантелеона и для Дитики, которая, быстро наигравшись с ним, уже присматривала себе нового мужа. Но сначала нужно было узнать дорогу в город.

Он вел себя осторожно, и не так давно случай помог ему. У Пантелеона кончились деньги, и Мубакар, который развлекался тем, что делал из мелких монет, приносимых Пантелеоном из города, украшения, предложил ему сделку. Тот берет его с собой в город – под присмотром нескольких мужчин-покомо, которые будут торговать фруктами, – а Мубакар будет продавать свои медные безделушки: туристы всегда охотно покупают их. Ему нужно отдохнуть от ненасытной жены, пожаловался он Пантелеону, и за это он отдаст ему все вырученные деньги.

Подумав, помощник Тин-Тин согласился, предупредив Мубакара, что он оставит одному из торговцев-покомо записку, которая будет немедленно передана полицейскому, если он вздумает сбежать.

…Теперь Мубакар знал дорогу в город и оставался среди покомо только потому, что хотел отомстить Пантелеону. И ненависть к помощнику колдуньи, пожалуй, даже пересиливала в нем неприязнь к белому гостю.

Усадив Дэна на одну из скамеек, которые он сколотил для своего дома, не желая уподобляться покомо и сидеть на земле, Мубакар сказал:

– Не знаю, что наплел тебе Пантелеон. Слушай, как все было на самом деле, – и рассказал Дэну свою историю.

Белый слушал внимательно, не перебивая. Закончив рассказ о том, как он попал в деревню покомо, Мубакар стал рассказывать о своем детстве, о родной деревне, вокруг которой разъезжали люди на грузовиках и валили священные деревья, и о том, как из нее ушли мужчины, потому что в лесу исчезли животные, на которых они охотились, а следом ушли на заработки женщины. Деревня умирала несколько лет: уходившие в город семьи разбирали свои дома, чтобы в них не поселились злые духи, и уносили с собой деревянных и глиняных идолов – по слухам, в городе их можно было хорошо продать.

«И ты тоже приехал сюда, чтобы пользоваться жизнью таких, как он…» – сказал себе Дэн, слушая Мубакара. А дослушав, задал вопрос, ответ на который был необходим ему, чтобы выжить:

– Ты сказал, что жить среди покомо опасно и сейчас?

– Таким безумцам, как ты, это должно нравиться.

– Что ты имеешь в виду?

– Да ведь вы лезете в пасть крокодилу! Твоей подружке, скорей всего, это не грозит, но тебе… – Толстые губы Мубакара искривились в усмешке.

Дэн побледнел.

– Откуда ты знаешь?

– У тебя будет возможность проверить это самому.

– Но ведь до первого дождя еще достаточно времени! Мы успеем уйти отсюда.

– Пантелеон говорил, что ты начитался каких-то книжек про Африку и приехал проверить, так ли мы живем, как в них написано. Так знай: покомо сделают это с тобой, как только этого пожелает Тин-Тин. – Мубакар замолчал, к чему-то прислушиваясь. – У тебя есть еще монеты? – внезапно спросил он на суахили.

Но Дэн и сам уже услышал шаги, приближавшиеся к хижине, и начал рыться в карманах, делая вид, что ищет мелочь.

– Карибу, – приветствовала его, входя в хижину, Дитика.

Сделав вид, что она застала его врасплох, Дэн резко обернулся. Жена Мубакара держала за ногу подстреленную на охоте лань. Он встал и, протянув толстяку найденную в кармане монету, вышел из хижины.

Глава 6

Арабелла разглядывала себя в маленьком зеркальце, которое она прикрепила к стене, примеряя на свою остриженную голову новый платок. Она не заметила, что Дэн уже вернулся и стоит на пороге, глядя на нее сквозь москитную сетку.

В полутьме хижины, пронизанной пробивавшимися сквозь щели в крыше тонкими лучами солнца, сетка полога создавала тени, похожие на те трещинки, которые Дэн видел в музеях на полотнах старых мастеров.

Словно в дурном сне, он хотел что-то сказать и не мог. Его ноги внезапно стали тяжелыми, а горячая голова гудела, как звучащий гонг. Москитная сетка, отделявшая его от Арабеллы, внезапно оторвалась от дверного проема и поплыла к нему – вот она приближается, ближе, еще ближе… Вот она прилипает к его лицу, к телу… Он пытается сбросить ее, но не может, путается в ее липкой паутине и, уже падая, проваливается в жаркую черную бездну… Ему трудно дышать, и с каждым тяжелым вдохом паутина проникает в него, лезет в горло, заставляя задыхаться. Собрав последние силы, он пытается выплюнуть мерзость, оплетающую его внутренности, кричит и…

Обернувшись на сдавленный крик, Арабелла увидела Дэна, который стоял на коленях у порога их хижины и резкими движениями что-то стряхивал с себя. Его лицо было искажено мукой, но Арабелла заметила и другое, внезапно промелькнувшее по нему выражение… Это была беспомощность – словно произошло что-то непоправимое, словно в какой-то невидимой схватке он побежден и повернут неведомым чудищем.

И раньше, чем она бросилась к нему, резким движением откинув москитную сетку, Арабелла поняла, что монстр, напавший на Дэна – это болезнь.

Еще вчера вечером, вернувшись из хижины Мубакара, он лишь устало улыбнулся на все ее рас спросы и сказал, что ему надо выспаться. А потом лег на покрывала и мгновенно уснул. А сегодня утром, проснувшись, Арабелла не нашла его рядом с собой. Оглядевшись, она заметила, что нет и калебаса, в котором они приносили в хижину воду. Значит, Дэн пошел к реке…

А теперь он лежит у двери, дыхание со свистом вырывается из его груди, его глаза неестественно блестят и не узнают ее! Она попыталась приподнять его голову, он застонал и вдруг сам перевернулся на живот – у него начиналась рвота.

В растерянности она вскочила на ноги и оглянулась по сторонам в поисках помощи. Но кто мог помочь ей здесь, в дикой африканской деревне?!

…Под кухонным навесом сидел Мубакар. Несколько секунд Арабелла колебалась, не решаясь позвать его, но потом поняла, что с ним она сможет, по крайней мере, объясниться… Больше не раздумывая, она побежала в сторону кухни. Но огромный туземец уже сам заметил ее и шел навстречу.

Раньше, чем она закричала, прося его о помощи, Мубакар увидел корчившегося в нескольких десятках шагов от него Дэна.

Видя, что тело белокожего трясет сильнейшая лихорадка, а его лицо уже позеленело от мучительной рвоты, туземец подошел к нему, наклонился и, легко подняв Дэна, положил его так, чтобы голова свисала вниз и он не мог задохнуться.

– Когда это началось? – повернулся он к Арабелле.

– Я… не знаю. Он ходил за водой и… Я увидела его уже у дверей, он кричал, а потом упал на землю. – Арабелла коснулась ладонью плеча Дэна. – У него жар!

– Похоже, это малярия.

– У нас есть сыворотка!

Она нырнула в хижину и бросилась к рюкзаку Дэна, где лежала аптечка, которую они тщательно собрали еще в Лондоне. А прилетев в Кисуму, докупили упаковку ампул с сывороткой от малярии – мутноватой жидкостью молочного цвета. Арабелла помнила, как они задержались в аптеке, потому что аптекарь, узнав, что они собираются пожить в одной из окрестных деревень, заказал для них свежую сыворотку и предупредил: срок ее годности кончится через десять дней и еще несколько часов. Арабелла искала упаковку, боясь увидеть, что срок уже истек.

Найдя сыворотку, она вдруг поняла, что не знает, какое сегодня число: дневник путешествия вел Дэн, он же и следил за тем, сколько времени прошло с тех пор, как они покинули город. Забыв, что дату можно посмотреть в ноутбуке, она стала искать записную книжку Дэна.

Пока она металась в хижине, рвота отпустила Дэна, но рядом с их хижиной уже стали собираться любопытные. Мубакар что-то крикнул подошедшим женщинам, и одна пошла к его хижине, а другая побежала в сторону кухни.

Когда Арабелла, листая блокнот Дэна, появилась на пороге хижины, толстяк сказал ей:

– Вчера он был у меня.

– Я знаю, но он не успел мне ничего рассказать… – Несколько сбитая с толку изменившимся тоном огромного негра, которого она считала своим врагом, Арабелла продолжала искать в блокноте календарь.

– Меня зовут Мубакар. Не бойся меня. Я постараюсь помочь и тебе, и ему – может, нам удастся выбраться отсюда. Опасайся Пантелеона – он понимает по-английски больше, чем тебе кажется… А сейчас неси сюда циновки и будь с ним рядом, но не трогай его губы. Когда мне принесут топор, я пойду в лес. Вам нельзя быть вместе, в одной хижине. Мы сделаем для него навес, ему нужен открытый воздух и костер. Неси циновки.

Оставив свои поиски, она вытащила из хижины две циновки, положив их одну на другую. Мубакар поднял Дэна, переложил его на циновки и, взяв из рук женщины покомо принесенный топор, пошел в сторону банановой рощи.

Дэн был в забытьи. Он весь горел, но оказавшись на циновках, тут же свернулся, поджав колени к подбородку. Арабелла принесла из хижины все покрывала, на которых они спали, и закутала его в них. Сев рядом, она опять стала листать блокнот. Наконец календарь нашелся. Каждый вечер Дэн зачеркивал в нем дату, а на соседних страницах записывал свои наблюдения.

Но сделал ли он это вчера?

Арабелла посмотрела на последнее отмеченное в календаре число. Потом на упаковку с ампулами. Числа совпадали. Если в календаре вчерашнее число, то надо к полуночи прибавить еще десять часов, и получится критический срок годности сыворотки. А если вчера Дэн не раскрывал календарь, то лекарство уже просрочено. Но что же делать?!

Она стала читать последнюю запись, сделанную Дэном: «Переселенцы разоряют свои дома, чтобы они не послужили убежищем для злых духов». И ниже было написано имя – Мубакар, после которого стоял восклицательный знак.

Но тумезец, которого она боялась, назвал себя именно так! Дэн разговаривал с ним вчера, значит, это вчерашняя запись! Значит, есть надежда… Арабелла быстро достала из аптечки упаковку со шприцами и оторвала один.

Раньше ей никогда не приходилось делать инъекций. Дэн пытался научить ее: в Лондоне он сам сделал ей какую-то прививку, обязательную перед путешествием, а потом пытался заставить ее сделать такую же прививку ему – но она так и не решилась. Кончилось тем, что он сделал прививку и себе, а потом несколько дней подшучивал над Арабеллой, пугая ее всевозможными вымышленными опасностями, которые подстерегают в Африке трусливых белых женщин. Тогда она смеялась… А теперь – сидела, держа в руках наполненный сывороткой шприц, и пыталась удержать дрожащую руку Дэна, зажимая ее между своими коленями. Времени на размышления не было. Она несколько раз провела по коже Дэна антимикробной салфеткой, а потом с размаху вогнала иглу под кожу и стала медленно вводить сыворотку.

Все это будто бы происходило не с ней, а с кем-то другим. Когда она выдернула иглу, придавив кожу салфеткой, то не чувствовала уже ничего, кроме хладнокровия медсестры, обходящей пациентов клиники. Но она понимала, что этот опыт в ближайшем будущем уже не пригодится – через час просроченные ампулы можно будет выбросить.

Она сжала руку Дэна в ладонях и замерла. Время от времени он открывал воспаленные глаза и напряженно вглядывался в раскинувшиеся над его головой лопасти пальм, которые кружились, уводя его от ужасных видений.

Она не знала, сколько просидела так, не двигаясь и не замечая, что покомо окружили их плотным кольцом, и очнулась только тогда, когда кто-то тронул ее за плечо. А оглянувшись, вздрогнула.

За ее спиной стояла огромная маска, у которой не было ни ног, ни рук – лишь длинная борода из сотни разноцветных кос, сплетенных из человеческих волос. Косы были вплетены в круглую маску, на которой не было ничего, кроме узких прорезей для глаз и вытянутых в длинную деревянную трубочку губ.

Тин-Тин, а это была она, опустилась на колени рядом с лежавшим теперь на спине Дэном и приложила к его груди деревянные губы… И вдруг она выхватила откуда-то блестящий нож и резким движением полоснула им по горлу Дэна.

Отсутствие крови успело поразить Арабеллу перед тем, как она лишилась чувств.

Она очнулась в своей хижине. Увидев склонившегося над ней Мубакара, Арабелла тут же все вспомнила и страшно закричала. Но туземец закрыл ей рот своей огромной ладонью и что-то зашептал.

Она забилась в его руках. Это был конец.

Они убили Дэна, а ее отдали в лапы этому похотливому негру, который играет с ней, как кошка с мышкой, прежде чем изнасиловать и убить!

– Не трогай меня! – закричала она, пытаясь вырваться. Но Мубакар крепко держал ее, что-то при этом говоря.

И, прорываясь сквозь кошмар, его слова начинали медленно доходить до ее сознания.

– Успокойся, – говорил Мубакар. – Ничего страшного не случилось.

Увидев, что она перестала биться и хочет что-то сказать, он снял ладонь с ее губ.

– Дэн! – прохрипела Арабелла. – Дэн, Дэн! Я все видела…

– Он жив.

– Не смей лгать мне, – почти беззвучно прошептала Арабелла, а потом снова яростно прохрипела: – Не смей! Я видела, что она сделала с ним!

– Она сделала с ним то, что всю жизнь делала с больными тропической лихорадкой. И ее мать делала так. И ее бабка.

– Она перерезала ему горло… – Арабелла едва шевелила онемевшими от ужаса губами. Потом она снова забилась в беззвучной истерике.

И тут Мубакар взял ее за плечи и с силой тряхнул.

– Слушай меня, – сказал он, по-прежнему держа ее. – Сейчас он в хижине у Тин-Тин. Думаю, что скоро он будет здоров. Старуха Тин-Тин пока еще в силах прогнать болезнь. Но я не знаю, зачем она его лечит.

Арабелла изо всех сил старалась понять, что говорит Мубакар. Во всяком случае, другого выхода у нее сейчас не было и довериться было тоже некому.

– Сейчас уже ночь. Тин-Тин с Дэном в ее хижине, а покомо собрались у большого костра. Тин-Тин оставила меня здесь и приказала снова усыпить тебя, как только ты проснешься. Она доверяет мне, но тебе уже не верит. Она видела, что ты бессильна перед лицом болезни. Значит, ты не демо! Думаю, что она заранее знала, когда и как он заболеет.

Сквозь сумбур, мутивший сознание, Арабелла слушала слова Мубакара. Неужели он действительно собирается помочь ей? Ей и Дэну… Если Дэн действительно жив…

– Но что же будет дальше? – с трудом разлепив губы, спросила она, готовая уже принять помощь туземца, как последнюю спасительную соломинку.

– Тин-Тин готовится к тому, чтобы показать демо Дабау, как покомо чтут священных животных. Вы же сами сказали, что пришли за этим…

– О чем ты говоришь?

– Крокодил откроет свою пасть и покажет тебе, что у него внутри. Не так давно здесь уже был один белый, а потом его подарили сдохшему крокодилу. И теперь они вместе болтаются где-то в джунглях, внутри баобаба.

Она слушала это, сжав зубы. Она дала себе слово – держать себя в руках до тех пор, пока в этом будет хоть какой-то смысл. А потом… Думать об этом она себе запретила.

– Довольно, – остановила она Мубакара. – Ты можешь отвести меня к хижине Тин-Тин?

– Да. Но ты не должна кричать – что бы ни увидела. Только переоденься во что-нибудь темное.

Арабелла достала из рюкзака «сафари», молча посмотрела на Мубакара – и он отвернулся. А потом, оставив факел гореть у порога, они плотно прикрыли дверь – так, словно она заперта изнутри.

Покомо безумствовали у большого костра, озарявшего их искаженные брагой и ритуальными танцами лица. Арабелла наблюдала это, спрятавшись за ближайшую к дому Тин-Тин хижину, где ее оставил Мубакар. Сам он, скрываясь в тени деревьев – а все вокруг было озарено отсветами бешеного рыжего огня, метавшегося на площади, – ступая бесшумно и мягко, как тигр, пошел к хижине «матери покомо».

Арабелле казалось, что огненно-красные тела, которые сплелись в огромный клубок у костра – это древний дракон с десятком голов, плотоядный и похотливый, который неистовствует у огня, истекая слюной. Опьяненные общим экстазом ритуальной вседозволенности, покомо беспорядочно совокуплялись, и крики ненасытных самок сливались со стонами самцов в звериную песню любви. Гремели там-тамы, визжали какие-то дудки, туземцы пригоршнями черпали брагу из стоящих повсюду калебасов, поливали себя ею и облизывали друг друга.

Она вжалась спиной в стену хижины и закрыла глаза. Где же Мубакар? Может быть, он обманул ее? Но вот большая темная тень отделилась от ближайших кустов, метнулась в ее сторону – и Арабелла почувствовала горячее дыхание у своего лица. Она отступила и услышала шепот Мубакара:

– То, что ты сейчас увидишь, не предназначено для глаз белокожих. Но если хочешь – пошли.

Взяв ее за руку, он снова метнулся к кустам, откуда до хижины Тин-Тин было уже совсем близко.

– В крыше есть щель, – сказал туземец, подхватил Арабеллу за талию и легко посадил ее себе на плечи.

Затаив дыхание, она приникла к узкой щели, из которой наружу пробивался свет. Но то, что она увидела, заставило ее зажать рот обеими руками, чтобы не закричать. Туземец быстро опустил ее на землю и сказал:

– Тебе страшно. Но Тин-Тин лечит его.

– Но у него нет…

– Нет головы? Скоро будет. Не надо смотреть на это.

Но она не могла просто стоять и ждать. Это было выше ее сил! Она подумала: Дэн пришел в эту страшную деревню, чтобы наблюдать за жизнью покомо. И теперь ее долг перед ним – смотреть и запоминать, иначе все их жертвы и потрясения станут бессмысленными, никчемными… Она дернула Мубакара за руку.

– Я буду смотреть. Подними меня. Странно посмотрев на нее, он не стал спорить и вновь поднял ее на плечи.

В хижине не было никого, кроме Тин-Тин, Пантелеона и… Обезглавленное тело Дэна сидело в большой куче песка, облепленное им по самую шею, которая заканчивалась ярко-красным срезом. Когда Арабелла была девочкой, они играли в такую игру: сажали кого-то в песок и засыпали целиком, оставляя на поверхности только голову. А потом песочный памятник оживал и неожиданно вскакивал, и все они, хохоча, убегали от него в море…

Это воспоминание сделало представшее перед ней зрелище еще более жутким. Тин-Тин и ее помощник были спокойны, они тоже как будто играли… «Мать покомо», что-то шепча себе под нос, мешала в сосуде дымящееся варево, а Пантелеон сидел с закрытыми глазами в кругу из витых палочек и держал в руках большое блюдо – одно из тех, с которых они ели, – и на нем под полупрозрачной тканью угадывалась человеческая голова! Присмотревшись в ужасе, Арабелла с трудом сдержала подступившую к горлу тошноту – ткань, отливавшая изумрудно-зеленым, была обрывком ее шарфа…

Видимо, все это продолжалось уже долго: Тин-Тин время от времени утомленно вздыхала и садилась на пол, отирая со лба пот. Но, посидев с минуту, снова вставала и возобновляла свое перешептывание с сосудом.

В очередной раз отдохнув, она вдруг вскочила на ноги и пронзительно заголосила, с шумом втягивая в легкие воздух. Пантелеон тут же открыл глаза и тоже встал. Не обращая на него внимания, Тин-Тин запрыгала по хижине – так, будто изображала козла. Но постепенно ее движения становились все спокойнее, и наконец она остановилась теперь только руки плавно опускались и поднимались в такт ее дыханию. Тогда Пантелеон подошел к ней и, держа блюдо на вытянутых руках, встал рядом. Тин-Тин не глядя откинула изумрудное покрывало и…

Арабелла изо всех сил вцепилась в плечи Мубакара – тот глухо застонал и опустил ее на землю. Но, собрав последние силы, она заставила его поднять себя снова. Тин-Тин стояла спиной к щели, заслонив от Арабеллы неподвижное тело. Блюдо с обрывком изумрудного шарфа лежало на полу – головы на нем уже не было… К Тин-Тин подошел Пантелеон, держа в руках большой глиняный сосуд. «Мать» отпустила голову и, сложив ладони лодочкой, подставила их под сосуд – Пантелеон плеснул в них какую-то дымящуюся вязкую жижу.

Почему-то не обжигаясь, старуха растерла ее ладонями и отступила в сторону. И тогда Арабелла увидела, что голова Дэна уже приставлена к его плечам! Дэн был похож на заснувшего сидя человека, который неестественно прямо вытянул шею. Старуха вновь подошла к нему и стала гладить его шею, быстро перебирая по ней ладонями.

Прошло немало времени, а Тин-Тин, не издавая ни звука, все втирала и втирала содержимое сосуда в кожу. Ее движения становились быстрее и быстрее – Арабелла уже не могла уследить за ними…

Вдруг она поняла, что наблюдает за происходящим с удивительной бесстрастностью – словно смотрит фильм про шаманов. Все чувства застыли в ней – остались одни глаза. Глаза и рассудок, пытавшийся своей бесстрастностью примириться с тем, что видят глаза. Будто бы она, перейдя грань человеческого восприятия, оказалась по другую сторону природы, за которой – возможно все и удивляться уже нечему…

А через некоторое время Дэн вздохнул и открыл глаза, а потом стал двигать шеей – так, будто она затекла от неудобного сидения. Заметив это, Тин-Тин поднесла к его носу пучок каких-то трав, завязанный ярким лоскутком – и он снова закрыл глаза, но на этот раз голова его упала на грудь, как у спящего.

А Тин-Тин вместе с Пантелеоном принялись сметать с Дэна песок веничками из пальмовых листьев – до тех пор, пока его тело не стало валиться на бок. Тогда они взяли его под мышки и за ноги и перенесли на расстеленное на полу покрывало – одно из тех, в которые Арабелла собственноручно заворачивала Дэна, когда его затрясла лихорадка.

– Все, – сказала она Мубакару и сама удивилась тому, каким будничным был ее тон.

Он опустил ее на землю.

– Думаю, скоро они принесут его к тебе – пора возвращаться. А потом мне придется уйти к костру, но я еще приду к вам.

– А мы не можем бежать из деревни прямо сейчас? – спросила она.

– Нет. Он будет спать двое суток, не просыпаясь. Может быть, и ты тоже – если Тин-Тин этого захочет. Ты видела, что творится у костра? Я еще никогда не видел такого. В нашей деревне этого не было. Думаю, что так они празднуют день своего крокодила – а вы будете подарком ему. Не дыши, когда Тин-Тин поднесет к твоему носу траву – я знаю, что из этого выходит. Я попал сюда не по своей воле.

– Тише, – одернула она. – Я поняла, что мне надо делать.

Они уже стояли в темноте у закрытой двери в «хижину белых». Поколдовав в темноте, Мубакар приоткрыл ее – и они вошли. Факел почти догорел. Туземец поднял лежавший на земляном полу новый факел и поджег его, прислонив к первому, а тот потушил, плеснув водой из калебаса.

– Ложись, а я сделаю все, как было, – приказал он и отвернулся, дожидаясь, пока Арабелла снимет с себя рубаху и шорты и завернет бедра платком. – Но только ни в коем случае не открывай глаза, что бы ни случилось. А потом мы придумаем, как уйти отсюда.

Гости не заставили себя долго ждать. Как только Арабелла легла на циновку и укрылась покрывалом, а Мубакар уселся рядом, послышались приглушенные голоса. Арабелла тут же закрыла глаза и приготовилась дышать тихо и ровно, как во сне.

Она слышала, как Мубакар что-то ответил Тин-Тин, а потом почувствовала, что он встал и, видимо, пошел к двери. Потом – шаги, сопение. Три голоса переговаривались на суахили. Кто-то задел Арабеллу ногой, и рядом с ней бросили циновку. Что будет потом – она уже знала и приготовилась не выдать себя, когда рядом с ней будут укладывать спящего Дэна, а потом Тин-Тин склонится над ней, проверяя, крепко ли она спит.

Это было самым сложным – не моргнуть, не вздрогнуть, не задышать от волнения чаще, чем дышит спящий. Она лежала, стараясь не думать, что за ней наблюдают. Она с ужасом ждала, когда же наконец Тин-Тин сунет ей под нос то же, что дала понюхать Дэну.

Последние произнесенные рядом с нею слова были словами Тин-Тин. Потом Арабелла слышала, как открыли дверь – и сразу же под ее закрытыми веками потемнело еще сильнее. Она поняла, что из хижины вынесли факел. Она еще слышала удаляющийся голос Мубакара, который вдруг, будто бы оговорясь, несколько раз сказал «нет» по-английски – видимо, отвечая Пантелеону… Потом до нее уже доносились только крики пляшущих у костра покомо.

Боясь пошевелиться, она пролежала без движения еще некоторое время. Она слышала, как слева от нее тяжело, но ровно дышит Дэн. Потом она хотела уже открыть глаза, но ей показалось, что где-то совсем рядом хрустнула циновка. Прислушиваясь, она полежала еще, но решив, что хруст циновки ей померещился, облегченно выдохнула…

В следующее мгновение она увидела лицо склонившейся над ней Тин-Тин и задохнулась от резкого запаха, ударившего в ноздри.

Глава 7

Это было самое ужасное пробуждение в ее жизни.

Арабелла проснулась от грохота барабанов. Ей снилось, что она внутри раскаленной металлической бочки, по которой кто-то колотит палкой. Не в силах больше выносить это, она открыла глаза – и ее ослепило палящее солнце.

Сознание мгновенно вернулось к ней. И тут же она поняла, что оно вернулось слишком поздно!

Дэн еще спал. Связанные, они оба лежали под навесом, который покомо наспех соорудили на берегу, между рекой и каналом – вбитые в землю пальмовые стволы, крытые пучками папируса, сквозь которые пробивалось стоявшее в зените солнце. Сверху свешивалась огромная коса из сплетенных ветвей. Она была закручена внизу, как хвост лежащего крокодила.

Как они оказались здесь? Неужели их перевезли сюда на лодках, а они так ничего и не почувствовали?!

Но Арабелла уже ничему не удивлялась. Она понимала, что случилось непоправимое: теперь они в полной власти покомо, которые сделают с ними то, что захочет Тин-Тин.

«А вот и они… – Арабелла запрокинула голову назад. – Радостно скачут по берегу вокруг нас в предвкушении того, что скоро должно произойти…»

Они с Дэном лежали совсем рядом – и Арабелла попробовала незаметно придвинуться к нему. Туземцы так были заняты своим неистовым танцем, что не заметили, как она перекатилась на бок, что было силы дернулась вперед и упала прямо на Дэна. Он вздрогнул всем телом и открыл глаза.

– Где я?

– Дэн, ради Бога, тише.

– Кто ты?

Она не знала, что ответить, но поняла, что ее имя ему уже ничего не скажет.

– Я твой друг. А кругом – враги.

Она говорила медленно, пытаясь угадать по его лицу, понимает ли он ее, говорят ли эти слова хоть что-нибудь его памяти, с которой, видимо, произошло нечто ужасное. Дэн был жив, он дышал, говорил – но в то же время его не было рядом с нею! Рядом был другой человек, для которого она ничего не значила.

Как недоверчиво он посмотрел на нее, когда она назвала себя его другом!.. Значит, он помнит, что такое друг, но абсолютно не узнает ее. Может быть, случилось непоправимое, но может быть… Она стала пристально смотреть ему в глаза, понимая, что скоро у нее отберут не только возможность двигаться, но и возможность говорить.

– Дэн, я тебя люблю. Мы вместе приехали в Африку…

– Почему я не могу двигаться?! – закричал он, не обращая на нее внимания, и стал с усилием сгибать ноги и туловище, пытаясь освободиться.

Арабелла с ужасом увидела: еще немного, и он упадет с помоста, на котором они лежали, и тогда… Она огляделась: покомо, продолжая двигаться в такт барабанам, по-прежнему не обращали на них внимания. Тин-Тин среди них не было – наверное, она в деревне, заканчивает последние приготовления.

Что же делать? Их единственная надежда – выиграть время, как можно дольше ничем не привлекать к себе внимания покомо. Может быть, ей удастся распутаться? Арабелла задвигалась, пытаясь вытянуть руки из-за спины – но они были крепко привязаны к туловищу, которое почти полностью закрывали мотки прочной веревки. Где же Мубакар? И сколько они проспали? Судя по голоду, который испытывала Арабелла, Тин-Тин не давала им проснуться не одни сутки.

И тут Дэн опять закричал – что-то ужасное, нечленораздельное, мешая английский и суахили: этот крик был похож на безумие. Она увидела, как несколько туземцев повернули головы и, не переставая дергаться вместе со всеми, стали показывать в их сторону, привлекая внимание остальных. И тогда, в полном отчаянии, она снова повернулась к Дэну и заговорила:

– Ты спросишь: я пойду к нему? Конечно, милая. Вернешься. Я не упрекну: сон добрый, милая. Заплачешь. Ладонью брызнешь по щеке, – заплатишь. Вот другая, милая. Не нужен? Это ничего. Любви вам, милая. Умрешь.

Она закончила, глухо произнеся последнее слово. Дэн замолчал. Не глядя на нее, он судорожно морщил лоб, словно совершая нечеловеческие усилия, чтобы вспомнить, понять, почему ему стало невыносимо больно, когда лежавшая с ним рядом незнакомка произнесла последнее слово – и почему ему вдруг стало страшно не за себя, а за нее? И откуда это едкое ощущение стыда перед изможденной женщиной с темными кругами вокруг глаз?!…

И вдруг слезы брызнули из его глаз, и Арабелла вздрогнула, услышав свое имя.

И тут же она услышала утробный вопль – это кричала Тин-Тин.

– Закрой глаза. Пусть думает, что мы еще не очнулись, – успела сказать Арабелла, прежде чем «мать покомо» вошла под навес.

А потом Арабелла услышала голос Мубакара, что-то отвечавшего Тин-Тин, и слабый лучик надежды снова озарил ее сознание, заставляя искать спасительный выход, который должен был быть… просто не мог не быть!..

Вся жизнь в деревне покомо пронеслась в ее голове одним длинным днем. Сколько же они успели пережить! Внезапно Арабелла вспомнила: Дэн несколько раз начинал говорить ей о том, что знает, как быть, если… Но как спросить у него? И вспомнил ли он вообще что-нибудь, кроме ее имени?

Убедившись, что пленники спят, Тин-Тин сделала свою первую ошибку: она приказала Мубакару перерезать на спящих веревки. Арабелла почувствовала, что кто-то коснулся ее ступни, но до тех пор, пока не услышала знакомого голоса, глаз не открыла. Убедившись, что рядом с ними нет никого, кроме их неожиданного сообщника, Арабелла спросила:

– Сколько времени мы проспали?

– Два дня.

– Господи! Что же делать?!

Не глядя ей в лицо, Мубакар молча разрезал веревки. И тут Дэн, не открывая глаз, прошептал:

– Мубакар, ты был у нас в хижине? «Слава Богу, – вздохнула Арабелла. – Он приходит в себя, а значит, я не одна».

– Да, – ответил туземец.

– Там, справа у входа, стоят два калебаса: один с водой, а во втором – мешок. Принеси этот мешок сюда. Но никому не показывай, что внутри.

– Хорошо, я попробую. А вы старайтесь тянуть время.

– Ты знаешь, что они собираются делать?

– Да, но я знаю не все. Это надолго. Сначала они вас нарядят, а потом устроят в вашу честь праздничное пиршество. Им надо показать крокодилам, что покомо очень дорожат вами.

– Не понимаю, – Дэн открыл глаза.

– Дарить крокодилам можно только то, что дорого самим. Они угостят вас всем самым лучшим, что у них есть. А потом…

– Я понял, Мубакар. Мне необходим мешок!

– Хорошо. Все, она возвращается. Я думаю, лучше вам проснуться самостоятельно – они несут факелы.

Пока они перешептывались, Мубакар разрезал все веревки, а затем замотал руки пленников обрывками, но не завязал, а дал им концы, чтобы их можно было незаметно спрятать в кулаке.

Когда Тин-Тин, одетая в уже известный Арабелле крокодилий наряд, в сопровождении всего племени вернулась к навесу, Арабелла и Дэн сидели, прислонившись друг к другу спинами.

Тин-Тин действительно повела себя так, словно они были самыми дорогими гостями на этом празднике. И хотя никто больше не называл Арабеллу «демо Дабау», Тин-Тин, подойдя к ней, упала у ее ног на землю и коснулась лбом ее коленей. С Дэном она была сдержанней – лишь чуть наклонилась вперед, свесив руки, как плети.

Ощущение нависшей над ними смертельной опасности обострило все чувства Арабеллы. Она будто впервые увидела Африку – ту Африку, к которой уже успела немного привыкнуть, любуясь по ночам плясками мерцающих светлячков, просыпаясь под гомон больших ярких птиц и поднимая упавшие у их хижины красные цветы банана.

Берег реки был прекрасен. Пушистые головки, сидевшие на высоких стеблях папируса, трепетали на ветру. Сами стебли были переплетены и опутаны вьющимися растениями с неправдоподобно крупными цветами. Даже туземцы, стоявшие на границе берега и сверкавшей на солнце реки, поразили Арабеллу своей дикой красотой: их тела светились от ярко-зеленой и желтой раскраски, а головы украшали высокие маски самых причудливых форм.

Теперь Арабелла и Дэн стояли на высоком помосте, к которому еще недавно были крепко привязаны. Рядом с ними стояли Пантелеон и Тин-Тин, а у них за спиной возвышался великан Мубакар.

На помост поднялись две девушки покомо. Они держали в руках венки, сплетенные из цветущих веток. Девушки приблизились и надели венки на плечи Дэну и Арабелле. За ними поднялись еще две девушки и стали надевать на запястья и щиколотки пленников ожерелья из стеблей маиса. Девушки поднимались на помост, пара за парой, и продолжали наряжать их… Последняя пара надела на них наголовники в форме высоких пирамид: человеческие фигурки из черного дерева сидели друг на друге, как цирковые акробаты, а самый верхний держал в руках крошечного деревянного крокодильчика. Арабелла рассматривала все это, глядя на Дэна, и не понимала, как они теперь двинутся с места – таким тяжелым был этот торжественный дикарский наряд. А ведь им, возможно, придется бежать!..

Через некоторое время на помост поднялись еще две девушки. Закрепив на головах пленников деревянные пирамиды, они отцепили от своих перламутровых поясов небольшие склянки и принялись натирать какой-то прогоркло пахнувшей мазью те части кожи пленников, которые остались свободными от украшений. А когда и эти девушки сошли на землю, Тин-Тин что-то сказала Мубакару. Делая вид, что развязывает узлы, он освободил руки пленников от веревок.

И вдруг Арабелла почувствовала, что взлетает в воздух, а в следующее мгновение оказалась на плечах Мубакара. «Какое счастье, что он самый высокий и сильный здесь – не зря Дитика пожелала, чтобы он стал ее мужем. Что было бы, если бы Тин-Тин оставила рядом со мной в хижине кого-нибудь другого?» Вспомнив, что творилось в ту страшную ночь у костра, Арабелла содрогнулась. Но времени на переживания не было – Мубакар нес ее, придерживая за колени, в сторону еще одного сооружения, воздвигнутого прямо в воде, недалеко от берега. Арабелла оглянулась: Дэн шел за Мубакаром. «Похоже, он действительно пришел в себя и смог сосредоточиться». Усилием воли она отогнала от себя страшные картины того, что видела через щель в потолке хижины Тин-Тин… «Мать покомо» двигалась за Дэном, стуча ладонями по большому барабану.

Пантелеон шел впереди всех. Он первым вошел в воду и запрыгнул на высокий помост. И тут… Арабелла так и не поняла, случилось это само собой, или Мубакар успел-таки опередить ее и дернуть Пантелеона за руки, которые тот протянул вперед, чтобы помочь Арабелле ступить на помост. Как бы то ни было, но Пантелеон неожиданно упал в воду, подняв в воздух веер сверкающих брызг.

Мгновенное замешательство – враг любого обряда – сделало свое дело: Пантелеон стонал, сидя по шею в воде, – видимо, он ударился, упав в воду спиной – а туземцы бежали к реке, ломая порядок ритуального шествия. Тин-Тин снова понадобился ее душераздирающий крик, чтобы остановить толкавших друг друга покомо, каждый из которых желал посмотреть, что стало с помощником Тин-Тин, взлетевшим вверх от прикосновения к белой женщине.

Арабелле даже показалось, что кто-то в задних рядах произнес ее прежнее магическое имя, «демо Дабау»… Но это услышала и Тин-Тин. Она взглянула на Пантелеона, тот резко попытался подняться на ноги, но, пронзительно вскрикнув, снова опустился в воду. И тут Тин-Тин совершила вторую ошибку: чтобы устранить досадную погрешность обряда, она приказала Мубакару унести Пантелеона в деревню.

Мубакар знаками показал Дэну, чтобы тот помог Арабелле спуститься с его плеч. Дэн с трудом забрался на помост и подал ей руки. Тогда Мубакар подхватил стонущего Пантелеона на руки и, шагая по пояс в воде канала, понес его в сторону деревни.

…Пир, обещанный Мубакаром, начался ужасно. Долговязая негритянка, подплывшая к помосту на лодке, втащила на него живую лань, которая судорожно билась в огромной сети, опутавшей ее тело. И тогда Тин-Тин, снова вошедшая в ритуальный транс, ритмично колотя в свой барабан и дергая головой, оттолкнулась от дна реки так, будто бы у нее под ногами был невидимый батут – высоко подпрыгнув, она опустилась на помост, не выпуская из рук барабана.

Потом она долго кружилась вокруг лани, притопывая и дергая головой, после чего склонилась над ней и запела что-то пронзительное. И снова появился в ее руках острый клинок, и голова лани откинулась так же, как…

Прижавшись к стоявшему рядом Дэну, Арабелла на мгновение прикрыла глаза – но Тин-Тин, словно обещая пленникам что-то еще более ужасное, оглянулась на них, а потом принялась распутывать сеть, чтобы достать отсеченную голову… А когда достала, подняла ее на над собой и принялась ловить ртом темные струи крови убитого животного.

Когда Тин-Тин снова обернулась, ее лицо было забрызгано кровью, кровь текла из ее ноздрей и открытого рта… Тело Арабеллы, скрутившись в тугой узел, стало выдавливать из себя отвращение. Увидев это, Тин-Тин, неистово пританцовывая, приблизилась к пленникам и стала обрызгивать их кровью, тряся в руках голову лани.

Тем временем на помост вскарабкалась еще одна негритянка – чтобы помогать долговязой охотнице разделывать тушу. Когда все было готово, они спустились с залитого кровью помоста и понесли мясо к большому костру, который покомо развели на берегу. Вздрагивая от ужаса и отвращения, Арабелла заставляла себя смотреть на происходящее. Тушу нанизали на изогнутый дугой вертел и, раскручивая его над костром, как скакалку, начали жарить.

А по воде шли покомо в масках, неся в руках большие блюда с праздничным угощением. Жареное мясо, украшенное сочными плодами, калебасы с брагой, печеные яйца тропических птиц и вареные клубни ямса – все это изобилие говорило о том, что покомо, обычно скромные в еде, необыкновенно расщедрились.

Человек не может так долго находиться на последней грани отчаяния… И Арабеллу вновь сковало то страшное спокойствие, которое она чувствовала, сидя на плечах Мубакара и заглядывая в хижину Тин-Тин. Но она знала, что это спокойствие подобно сну – оно делает человека бессильным. Моля о помощи, она попыталась заглянуть Дэну в глаза.

– Потерпи, милая, – сказал он те же слова, что и неделей раньше – когда здесь же, на берегу, ей угрожал всего лишь солнечный удар…

Она проследила за взглядом Дэна. На другом берегу канала, прячась в тени деревьев, стоял Мубакар и держал в руках мешок.

– А теперь возьми из рук Тин-Тин блюдо и возвращайся ко мне. Я должен был рассказать тебе все раньше, но лучше поздно, чем никогда. И не бойся говорить по-английски, из присутствующих здесь его никто не понимает.

Держа в руках блюдо с ямсом и маниоком, она вернулась к Дэну. Сев на помост, они стали делать вид, что едят.

– В мешке камера, подзорная труба и…

– …твой ноутбук, – продолжил Дэн. – Теперь посмотри вниз.

Она опустила голову и сквозь щели в помосте увидела лодки, украшенные пальмовыми ветками и цветами.

– Там две лодки!..

– Да, для тебя и для меня. Значит, у кого-то из нас будет время на съемку.

– На какую съемку?

– Когда нас разлучат, а это скоро произойдет, у того, кто останется на помосте, должен оказаться мешок. Надеюсь, Мубакар уже придумал, как это сделать.

– Ты с ума сошел! Ты хочешь, чтобы один из нас снимал, как другой поплывет к крокодилам?!

– Да. Нужно снимать все: как покомо будут привязывать одного из нас к лодке, как выведут лодку на стремнину – но до тех пор, как они перережут веревку, Тин-Тин должна будет увидеть отснятое.

– Но зачем, Дэн? Что это может изменить?

– Поверь мне, что если у Мубакара получится передать мешок, мы окажемся на пути к свободе. Для этого надо все отснять и заставить Тин-Тин просмотреть – но в обратном порядке. Время, повернутое вспять. Это не может не подействовать на нее…

Господи! Арабелла наконец поняла, как он собирается спастись. Но это было совершенно безумной идеей! Правда, времени рассуждать здраво у нее уже не было. И другого пути к спасению тоже. Но почему Дэн так уверен, что у них получится?!

…Уже весь помост был заставлен блюдами. А они сидели посреди этого дикарского великолепия и беседовали! Это была неслыханная дерзость: вместо обезумевших от страха жертв Тин-Тин видела мирно толкующих о чем-то людей, которые, казалось, не замечали ни кровавых пятен вокруг, ни запаха жареного мяса, ни того, что их тела увиты цветами, а на головах восседают деревянные предки, готовые сопровождать их в новую жизнь – которая начнется по ту сторону крокодильих зубов.

Тин-Тин подала знак – и покомо принесли шипящее, дымящееся на вертеле мясо. С глазами, полными безумия, которое покомо принимали за умение видеть духов, старуха стала голыми руками рвать горячее мясо: оторвав два больших куска, она подошла к Дэну и Арабелле и, подпрыгивая на месте, протянула им. И тогда Арабелла, неожиданно вспыхнув от гнева, вскочила и, выхватив из рук «матери покомо» один кусок, швырнула его в воду.

Это было последней каплей: вне себя от злобы, Тин-Тин спрыгнула в реку и, увидев сидевшего на берегу Мубакара, что-то крикнула ему, а потом стала размахивать руками, призывая к себе всех остальных.

Развязка приближалась. Взобравшийся на помост Мубакар сделал вид, что крепко схватил Арабеллу. Четверо мужчин покомо, взяв Дэна за руки и за ноги, понесли его на край помоста. Тин-Тин, стоя на берегу, наматывала на руку веревку, вытягивая из-под помоста одну из нарядных лодок – ту, что была побольше. Когда лодка стала видна целиком, Арабелла увидела на ее дне огромную маску, нарисованную на полотнище ткани.

Тем временем покомо положили Дэна на край помоста. Двое туземцев остались наверху, удерживая его, двое других спрыгнули в воду. И вдруг что-то затрепетало – это со дна лодки взмыл в небо воздушный змей, которого Арабелла приняла за огромную маску. Веревка в руках Тин-Тин натянулась – змей, подхваченный свежим ветром, как парус, потащил лодку за собой. И тогда Дэна спустили вниз, положили на спину в лодку и стали привязывать к днищу. «Снимай!» – последнее, что услышала Арабелла, прежде чем лодка, удерживаемая теперь не только Тин-Тин, но и другими туземцами, стоявшими за спиной «матери», медленно поплыла вдоль берега.

Все внимание покомо было теперь сосредоточено на лодке, и Арабелла быстро развязала протянутый Мубакаром мешок, включила ноутбук – слава Богу, аккумуляторные батареи не сели! – схватила в руки камеру и, быстро проверив, на месте ли диск, навела объектив и нажала на «пуск». Ее руки действовали сами по себе, и она благодарила их за это, понимая, что еще немного – и ее сознание не выдержит происходящего ужаса.

Разноцветный дракон трепетал на ветру, большими зелеными глазами глядя на торжествующих туземцев. Помня, какой ценой куплено это право снимать, Арабелла дала его крупным планом, а потом перевела объектив на берег, наблюдая, как руки Тин-Тин освобождают веревку, позволяя лодке уходить все дальше от берега.

Настраиваясь на панораму реки, Арабелла поймала в видоискатель четыре крошечных точки, двигавшихся по воде… Но раньше, чем она сама поняла это, Мубакар прошептал у нее за спиной: «Крокодилы».

Оторвавшись от камеры, она увидела, что лодка уже почти вышла на середину реки! Арабелла подхватила ноутбук и, на ходу доставая из камеры диск, больше не замечая тяжести своего наряда, спрыгнула с помоста и побежала туда, где по колено в воде стояла Тин-Тин.

Растолкав окруживших ее покомо, Арабелла громко крикнула:

– Смотри!

Тин-Тин вздрогнула и, не выпуская из рук веревки, повернулась к Арабелле…

Перед «матерью покомо» стояла белая женщина, и вместо живота у нее было большое, светящееся изнутри окно. Там плескалась мутная вода, в небе трепетал змей, и лодка с белым человеком плыла, возвращаясь назад, к берегу. Покомо за веревку вытягивали ее из воды, а потом, двигаясь спинами вперед, подходили к ней и начинали развязывать узлы. И вдруг Тин-Тин увидела себя: совсем крошечная, она стояла в этом окне и накручивала на руку веревку, притягивая лодку назад, к берегу, а за ее спиной задом наперед разбегались покомо!

Тин-Тин произнесла только два слова, но их тут же подхватила толпа: туземцы сбрасывали маски и, отталкивая друг друга и крича «демо Дабау!», старались пробиться к Арабелле. А те, кому это удавалось, падали перед ней на колени и прикрывали ладонями головы – будто моля пощадить их.

Пока туземцы, не отрывая глаз от магического окна, открывшегося внутри Арабеллы, толпились вокруг нее, Мубакар стоял в воде, удерживая лодку с Дэном. Тин-Тин отпустила веревку – и он быстро стал подтягивать лодку к берегу. Развязав Дэна и оставив его в лодке у берега, он вытянул из-под помоста вторую лодку, бросил в нее несколько кусков мяса, чтобы удовлетворить оставшихся ни с чем крокодилов, и пустил ее по течению.

Потом он громко позвал Арабеллу. Не выпуская из рук ноутбука, она побежала к воде мимо ошалевших покомо. Когда она прыгнула в лодку, Мубакар полоснул по веревке чем-то острым, и трое беглецов понеслись по воде, увлекаемые парусом-змеем.

И вдруг, еще не веря в возможность чудесного спасения, Арабелла услышала какое-то жалобное верещание. Она заглянула в плотно закрытый большой калебас, стоявший на корме – там сидела Лусинда, исчезнувшая куда-то с того самого дня, когда Тин-Тин объявила Арабеллу «демо Дабау». Это был последний подарок от племени покомо, который белые люди должны были унести в «мир иной».

А в подарок «крокодиловым людям» остались лежать на помосте видеокамера и подзорная труба…

– Тин-Тин хотела убить демо Дабау!

– Теперь Дабау накажет покомо!

– Дабау хочет есть!

Чудо внутри белой женщины доказало покомо ее силу. Теперь туземцы окружили Тин-Тин. Они видели голодного крокодила, мимо которого со скоростью ветра пронеслась лодка с беглецами – муж Дитики, которого почему-то забрал с собой демо Дабау, отвел лодку в сторону, управляя воздушным змеем. И тогда Дитика, с ненавистью глядя на мать, пронзительно закричала – так, как раньше кричала только сама Тин-Тин…

И, повинуясь крику новой жрицы, несколько туземцев побежали в деревню. А когда они вернулись, неся еще одну лодку, сплетенную из высохшего папируса, «мать покомо», не позволяя никому дотронуться до себя, сама легла на дно. Туземцы не стали привязывать ее, они просто развернули лодку и оттолкнули от берега. Тин-Тин поплыла навстречу своей судьбе.