Глава 9

Праздник продолжался, становясь все более шумным и лихорадочным, чашки с тафией шли по кругу в третий и четвертый раз. Не было никакой надежды заснуть, пока последний танцор и барабанщик не доберутся до своей постели. Отчаявшись найти покой, пока барабаны стучали, Сирен вернулась к огню.

Пьер вышел из внутреннего круга сидевших у костра и смотрел, как она приближалась. Когда она заметила его, он сделал ей знак и указал на место рядом с ним на песке. Она направилась к нему, пробираясь среди мужчин и женщин, лежавших на своих одеялах.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он, вглядываясь в ее лицо, хмуря густые брови, когда она опустилась рядом. — Ты немного бледна.

— Да, прекрасно. — Его забота была словно успокоительный бальзам. Кажется, он не очень поверил ей, потому что выражение его лица оставалось мрачным.

— Скажи, дорогая, ты счастлива? Ты нашла с этим Лемонье, что хотела?

Она с трудом выдержала его взгляд.

— Почему вы спрашиваете?

— Мне не нравится, как ты себя ведешь, как ты выглядишь с тех пор, как мы заключили эту сделку.

— Ничто не связывает тебя: ни закон, ни церковь, ни какое иное обязательство. Если тебе не нравится, уходи. Сейчас.

— Вы не стали бы возражать?

— Возражать? Почему я должен возражать?

— Я думала, может… — Она помедлила, глядя на мерцающие красные угли в центре костра, прежде чем продолжить. — Я думала, что вам и Жану с Гастоном, может быть, стало спокойнее, когда я перестала быть вам обузой.

— Проклятье, что за слова! Ты наш ангел, наше счастье. Мы будем безутешны без тебя. Единственное, что заставляет нас отпустить тебя, — это желание, чтобы ты получила то, чего хочешь. Если это Лемонье — хорошо. Мы счастливы. Если нет — значит, надо что-то делать.

— О, Пьер, — произнесла она, слезы подступали к ее глазам вместе с тупой болью.

Он неловко обнял ее за плечи, хрипло откашлялся. — Ладно, с этим все. Но счастлива ли ты, дорогая? Она глубоко вздохнула.

— Не знаю. Наверное, да.

— Эта штука, любовь, нелегкая вещь, да?

— Да, нелегкая. — Никакой любви не было, но она не могла причинить ему боль, объяснив, особенно сейчас, почему она отдалась Рене без нее.

— Да-да. Я помню… но ты не хочешь этого слушать. Скажи, Лемонье дурно обращается с тобой?

— О нет, — поспешно ответила она.

— Я видел, как Проворная Белка и еще одна-две девушки строили ему глазки. Он бегает за ними?

— Я… Нет, не думаю. — Она сама точно не знала.

— Он не удовлетворяет тебя в постели?

— Пьер!

— Я тебя возмущаю, малышка? Но у тебя нет матери, чтобы спросить об этом. Если он не доставляет тебе удовольствия, ты должна сказать ему или показать, что он делает неправильно. Мужчина не может узнать этого другим способом. Все женщины разные, одна отличается от другой в своих желаниях.

— Вы говорите, конечно, исходя из богатого опыта? — сказала она, притворяясь, что спокойно поддразнивает его.

Он повел могучим плечом.

— Из достаточного.

Она посмотрела при отблесках костра на его обветренное лицо с глубокими морщинами, в смеющиеся голубые глаза, в которых, казалось, всегда таилась какая-то глубокая печаль.

— Я думаю, вы когда-то были женаты. И что случилось?

— Моя жена… умерла.

— И вы никогда не думали жениться еще?

— Никогда. Не было ни одной женщины, которая могла бы занять ее место.

— Наверное, у вас не было детей. — Она не могла представить себе, чтобы он не оставил собственного ребенка при себе, как Жан Гастона.

Он отвел от нее глаза и устремил взгляд в ночь.

— Это бывает, как пожелает Господь.

Некоторое время они молчали. Бой барабанов смолк.

Красные искры с треском взвивались вверх, когда в костер подбрасывали дрова. Кожа танцоров блестела от — пота. Остальные смотрели на них, словно завороженные, или, скорее, одуревшие от тафии. Несколько парочек, хихикая, скрылось в темноте на опушке леса или дальше по берегу.

Сирен осмотрела круг у костра. Рене там не было. Куда он ушел и когда? Он сидел на месте, когда она подошла к Пьеру, — она проходила мимо него. Сирен невольно взглянула на шалаш Маленькой Ноги в отдалении. Там было тихо и темно. Возможно, в нем никого не было. Маленькая Нога и ее дочь были среди женщин на краю освещенного костром места.

Сирен заговорила, не глядя на Пьера:

— Вы разбираетесь в людях. Что вы думаете о Рене?

— Хорошо, когда такой, как он, на твоей стороне или поддерживает тебя, — сказал он неторопливо, что выдавало прежние раздумья, — и плохо оказаться у него на пути. Этот человек чаще всего идет своим путем, хотя может, если нужно, тянуть и общую лямку. Он из тех, кто видит гораздо больше, но держит рот на замке.

— А его дурная слава бабника? Можно ли ему верить?

— Он остепенится, когда найдет ту, что нужна ему. Существует доля истины в поговорке, что нет вернее мужа, чем исправившийся распутник.

Но могу ли я исправить его?

— А ты этого хочешь?

Это, конечно, был вопрос. Не тот, на который она смогла бы сейчас ответить, даже если бы захотела. Вместо этого она сказала:

— Я должна вам кое-что рассказать.

— Про Лемонье?

— Нет, про Туше. — Она в нескольких коротких фразах передала ему свой разговор с прихлебателем мадам Бодрей.

— Черт побери, вот так кусок дерьма этот тип!

— Вы не боитесь того, что он может устроить?

Пьер щелкнул пальцами.

— Он годами пытается поймать нас с товаром, и ничего не выходит.

— На этот раз все по-другому. Он никогда прежде не держался так нагло.

— Может быть, милая, это ты стала другой.

Она обернулась, в ее голосе слышались резкие нотки.

— Что вы хотите сказать?

— Ты стала более… более… — Он широко повел рукой.

— Вы думаете, я провоцирую мужчин?

— Нет-нет, просто ты… ты сознаешь, что ты женщина, и таким образом вынуждаешь и мужчину заметить это. Здесь нет ничего плохого, тебе незачем пытаться сдерживать себя, потому что тогда это будет против природы.

Она понимала, что он прав. Она сама чувствовала то, что он пытался выразить, хотя и не облекала в слова. Она считала, что должна быть благодарна Рене за это знание, хотя его постижение, возможно, началось раньше. Источником ее недовольства все последние месяцы могло быть то, что ей нужно было собственное место в жизни, собственное будущее, собственный мужчина.

— Что до Туше, — продолжал Пьер, — то не думаю, что он в ближайшее время доставит тебе какое-то беспокойство. На ночь он отправился на корабль, и я слышал, как он говорил капитану Додсворту, что рано утром двинется в Новый Орлеан. Но, если он снова пристанет к тебе, ты должна сразу же сказать Рене или мне. Туше привык брать то, что захочет, и когда захочет, и никто не смеет помешать ему, раз он держит в руках жену губернатора.

Сирен прищурила темно-карие глаза.

— Если он попытается взять меня, то обнаружит, что держит в руках опасный предмет.

— Будь осторожна, — предупредил Пьер, медленно покачав головой. — Если в нем когда-то и было что хорошее, все давно умерло. Ему доставит великое удовольствие принудить тебя выполнять его волю, отплатить тебе за отказ, но это удовольствие станет вдвое больше, если он сможет еще и отомстить нам с Жаном за то, что мы в прошлом выставили его дураком.

Совет был хорош, и она последует ему. Но начинало казаться, что, отдавшись Рене, она лишь утратила свою свободу, вместо того, чтобы обрести ее.

Внимание Пьера отвлек старик с крупным голубым камнем, на который он хотел выменять бочонок английской тафии; камень, полученный много лет назад от индейца, который пришел с далекого Севера, где земля поднималась вверх навстречу небу, — так он говорил. Сирен оставила Пьера, когда он пытался убедить старика сохранить свое сокровище, и снова вышла из круга.

У нее не было особой цели. Просто она чувствовала себя слишком неспокойно, чтобы сидеть на месте, ноги снова привели ее к шалашу. Кожаный полог хлопал на ветру. Внутри лежала медвежья шкура. Рене не было.

— Если вы ищете Лемонье, то он на борту «Полумесяца».

Сирен, охнув, отпрянула и быстро обернулась, широко раскрыв глаза. Капитан Додсворт стоял так близко, что ее юбки задели его ноги, и она чувствовала в его дыхании запах рома. Она быстро отступила на шаг и заметила в его глазах беспокойство.

— Вы напугали меня, — сказала она.

— Извините. Я не собирался так налетать на вас, но здесь темно, как в преисподней.

— Вы что-то сказали про месье Лемонье?

— Верно. Я подумал, может быть, вы ищете его. Несколько минут назад он отплыл на мой корабль, что-то насчет пары ласковых слов с Туше. Я сейчас отправлюсь туда сам, но Пьер мимоходом сказал утром, что вы хотели посмотреть какие-то образцы из моих запасов. Ну и подумал, предложу вам место в лодке, если вы захотите поехать сейчас. Вернуться сможете с Лемонье.

Возможно ли, что Лемонье собирался ссориться с Туше из-за нее? Она не могла понять, откуда он узнал, что маленький человечек сделал ей оскорбительное предложение, да это и неважно; ему не было нужды вмешиваться, она ему так и скажет. То, что предлагал капитан, звучало вполне разумно, — будет замечательное оправдание ее присутствия на борту. Возможно даже, что сейчас самое подходящее время заняться собственными делами, если позволит обстановка.

Решение было принято чуть ли не сразу, с последней фразой капитана Додсворта. Она твердо сказала.

— Тогда едем.

«Полумесяц» покачивался на волнах залива, словно какой-нибудь призрачный корабль, — ни огней, ни звуков, только бледные клочья тумана облепили паруса и высокие мачты. Вахтенный офицер возник из темноты и помог Сирен подняться на борт, потом почтительно отступил, и капитан запрыгнул на палубу. Капитан Додсворт коротко кивнул ему и велел поднять на корабль два бочонка с индиго, которые Сирен захватила с собой, потом взял ее за руку.

— Сюда, мадемуазель. Я пошлю сказать Лемонье, что вы здесь, а тем временем покажу особый товар, который вам интересно было бы посмотреть.

Она немного колебалась.

— Право, я бы предпочла отправиться в каюту Туше, или еще куда-то, где они могут быть с Рене.

— Очень, очень неразумно, по-моему, — засмеялся капитан. — Никогда не знаешь, до какой степени человек может быть одет или раздет, вы же не хотите поставить его в неловкое положение?

Он имел в виду, что она сама не захочет попасть в такое положение.

— Мне все равно, — ответила она. — Представьте, что они дерутся. Я должна остановить их.

— Должны ли? Кажется, это довольно опрометчивый поступок, хотя все эти долгие годы Туше нуждается в хорошей взбучке. Но, если вы настаиваете, я пошлю вахтенного разогнать их. Идемте.

Трудно было устоять перед его добродушным юмором и непринужденностью. Она пошла с ним, недоверчиво озираясь.

Каюта капитана была совсем невелика в ней помещались койка, таз, стоявший наверху маленького шкафчика, и стол под лампой, свисавшей с потолка. Сирен присела на единственный стул около стола. Капитан Додсворт выдвинул маленький сундучок и уселся рядом с ней, потом выпрямился..

— Не хотите ли бокал вина? — спросил он. Его глаза блестели. — У меня есть великолепная мадера.

Если бы она отказалась, это легко могло бы обидеть его, — не стоило так плохо начинать торговую сделку. Во всяком случае, ром она не любила, и за весь вечер почти ничего не выпила.

— Это было бы прекрасно.

— Хорошо, — сказал он и улыбнулся еще шире. — Я позабочусь о вашем друге и сразу же вернусь с мадерой. А вы пока можете взглянуть на то, что в сундуке.

Он вышел так стремительно, что дверь задергалась на петлях. Он казался довольным сверх всякой меры, словно она сделала ему одолжение. Сирен смотрела ему вслед, нахмурясь. Прежде она всегда разговаривала с этим человеком только в присутствии Пьера или Жана. Ей нравилось то, что она о нем знала, но этого было недостаточно. Наверняка мужчина, который так открыто говорил о своей жене и детях, не истолкует превратно то, что она приняла его приглашение поехать с ним на корабль. Да нет, что за глупость. Рене где-то рядом и придет в любую секунду. Она в безопасности. Она настолько уверилась в этом, что ее слегка позабавил тот факт, что она сейчас рассчитывает на столь презираемое покровительство Рене.

Она немного подвинула стул и наклонилась к запору на сундуке. Он оказался простым и легко поддался. Она подняла и откинула крышку и замерла, пораженная.

Перед ней в сундуке лежала груда сверкающих, переливающихся жемчугов, сапфиров, аквамаринов и топазов, вделанных в броши, кольца, украшения для волос и пуговицы; изящные изделия из венецианского стекла, выполненные под бриллианты; серебряные зеркальца в оправах из фарфора, разрисованные розами и херувимами; крошечные разноцветные флаконы духов с серебряными колпачками; тончайшие кружева, отделанные золотой и серебряной нитью, и мотки блестящих лент всех оттенков радуги. Здесь были только прекрасные, редкостные и необычайно дорогие вещи. Если они предназначались для продажи, то, должны были прийтись по вкусу какой-нибудь маркизе или куртизанке.

Сирен опустила крышку, и та захлопнулась с глухим стуком. Эти вещи не имели никакого отношения к тому, что было нужно ей, и капитан Додсворт, должно быть, прекрасно это понимал. С какой целью он их показывал ей, она не знала, но села на стул, положив руки на подлокотники, и, прищурившись, смотрела на дверь, ожидая его возвращения.

Он не заставил себя долго ждать. В руках у него были два бокала и откупоренная запыленная бутылка. Он поставил все на стол и принялся разливать ярко-красный напиток.

Ну, что вы думаете? — спросил он, бросив на нее быстрый улыбчивый взгляд.

— О товарах в сундуке? Я думаю, они мне не по карману.

— Чепуха! Там нет ничего необычного.

— Возможно, но, как бы ни понравились они индеанкам, вряд ли все их корзинки и сушеные травы окупят хотя бы десятую часть их стоимости.

— Разве ваши мечты не простираются дальше индеанок?

— Что вы имеете в виду?

— Предположим, вы могли бы показать эти вещи дамам из губернаторского окружения. Разве они не мог ли бы позволить себе купить их?

— Может быть. Но вы должны понимать, что я не смогу заплатить вам за них.

Он подал ей бокал и отпил глоток вина из своего, прежде чем ответить.

— Мы могли бы вступить в сотрудничество.

— Какого рода? — В вопросе Сирен немедленно возникло подозрение.

— Ну, скажем, взаимовыгодное.

Возможно, что он имел в виду только то, что говорил, ни больше ни меньше. Но так ли?

— Я, кажется, не понимаю.

— Я буду поставлять товар, вы — продавать его Прибыль будем делить поровну.

— Очень щедрое предложение.

— И обещает отличный доход. Французские знатные дамы чрезвычайно любят побрякушки. Взять, например, эти духи.

Он полез в сундук и вынул оттуда флакон, открыл колпачок — и густой пьянящий аромат дамасских роз наполнил каюту.

Сирен сделала быстрый протестующий жест.

— Духи они вполне могут приобрести во Франции.

Да, сколько угодно. Но я считаю, что они не упустят случая купить то, что у них под рукой, особенно если увидят, как эти штучки идут к платью на ком-нибудь, хотя бы на вас.

— На мне? Я не могу этого сделать; на моей грубой одежде они выглядели бы нелепо.

— Я мог бы снабдить вас гардеробом. Мне бы это просто доставило удовольствие.

— Разумеется, ради дела.

Он улыбнулся сухости ее тона, уверенный, что она поняла смысл его слов, и, не сомневаясь, что они придут к соглашению.

— Не совсем.

— Понятно. — Она встала и обошла стол. — Боюсь, мне придется отклонить ваше предложение. Он дотянулся до нее и поймал ее за руку.

— Могу я спросить, почему?

— Это должно быть очевидным. — Она выразительно взглянула на его пальцы, обхватившие ее руку, но он не разжал их.

— Для меня нет. Вы, по-видимому, вполне дружелюбны с Лемонье, не говоря уже о Бретонах. Я до сих пор держался на расстоянии, потому что мне было не по вкусу связываться с Пьером и Жаном, но раз они временно отдают вас…

Сирен вырвала у него руку и отступила назад.

— Что за низость!

— Я не хотел оскорбить вас, — сказал он, придвигаясь к ней. Его рост и уверенность пугали. — Я благодарен Бретонам за то, что нашел вас и привез сюда. Видимо, так и должно было случиться. Вы та женщина, о которой я всегда мечтал; я ждал и желал вас, кажется, целую вечность. Я вас обожаю и считаю, что мы прекрасно смогли бы работать вместе, но больше всего я хочу вас.

— Я понятия не имела об этом, но неважно. Я не продаюсь!

— Я не собираюсь покупать вас, я хочу вас любить. — Он протянул руки к ее плечам.

Она поднырнула под них, задела плечом флакон с духами, который он все еще держал, и выбила у него из рук. Содержимое вылилось и потекло по ее лифу, окутывая ее всепоглощающим благоуханием роз, а крошечная стеклянная бутылочка грохнулась на пол и откатилась в другой конец каюты. Сирен повернулась и отступила вслед за ней от медленно надвигавшегося капитана.

— Я не хочу, чтобы меня любили! — заявила она, решительно тряхнув головой.

— Это просто слова. Не упрямьтесь так. Садитесь и давайте все обговорим.

— Здесь не о чем говорить.

Она рванулась к двери и распахнула ее. Додсворт оказался за ней. Он удержал дверь и снова захлопнул ее. Сирен очутилась между его вытянутыми руками как в ловушке.

— Давайте поговорим, — сказал он, и в его голосе зазвучала торжествующая радость, — о том, что вы теперь собираетесь делать.

— А вот попробуйте, — сказала она и, стоя к нему спиной, сжала руку в кулак, резко обернулась и двинула рукой снизу вверх, нанеся ему удар в середину подбородка. Костяшки пальцев пронзила острая боль, но она с удовлетворением почувствовала, как от этого удара разошлась его кожа.


Он отшатнулся, потрясенный. Сирен не стала дожидаться его реакции, а дернула дверь и, споткнувшись, вскочила на неосвещенный трап. Позади нее раздался яростный вопль. Она кинулась в темноту. Топот ее ног громко отдавался у нее в ушах, как и тяжелый стук сердца. Потом, заглушая их, раздался тяжелый грохот капитанских башмаков. Она поспешно взбежала по короткому трапу и вылетела на палубу. Не глядя по сторонам, она подбежала к борту и остановилась, готовясь соскочить в лодку, покачивавшуюся внизу.

— Подождите, черт вас побери, Сирен!

В громовом голосе капитана слышалось страстное желание. Она не ответила. Ответил Рене.

— Подождать чего? — спросил он, и эти слова были произнесены с такой ледяной яростью, что Сирен застыла, а капитан Додсворт замер как вкопанный.

Из дверей снизу пробивался слабый свет, и тени двух мужчин ложились на палубу, длинные, темные, угрожающие. Долгие томительные секунды слышался только скрип корабля и слабое хлопанье веревки под ветром где-то впереди.

— Я думал, вы уехали. — Уставясь на Рене, капитан пробормотал это неуверенно, словно испуганная овечка.

— Вы очень старались избавиться от меня. Теперь легко понять, почему.

Из этих реплик стало ясно, что Додсворт не ожидал увидеть Рене и, следовательно, не мог сообщить ему, что Сирен находится на корабле. Поразительное вероломство, а ведь она считала капитана таким порядочным семьянином и честным торговым партнером. Он оказался не лучше Туше, на самом деле, даже хуже. Туше не прикидывался приличным человеком. Рыжеволосый человек облизал губы.

— Это не то… не то, что вы думаете.

— Да? Так скажите, что же? — предложил Рене.

— Сирен неправильно поняла маленькую шутку.

— Шутку? — повторила она со жгучим отвращением. — Будь я мужчиной, я бы вам все зубы вышибла.

Рене перевел взгляд с окровавленного рта Додсворта на Сирен.

— Похоже, кто-то уже начал. Я полагаю, ты?

— Да.

— Прикажешь мне закончить это?

— Прикажу? — Она посмотрела на него с изумлением.

— Некоторые женщины так делают.

Неужели он стал бы драться с Додсвортом по ее приказу? Неужели доказал бы, что он — ее защитник? Он стоял на слабо покачивавшейся палубе, расправив плечи, с волевым и решительным лицом, омраченным тенью того, что могло бы означать упрек самому себе, и предлагал ей эту услугу, словно всего лишь собирался поднять оброненный платок. Но по его виду было незаметно, чтобы он сражался с Туше, — а ведь, как предполагалось, именно этим он должен был бы заниматься здесь, на корабле.

— Я не принадлежу к их числу, — сказала она.

— Он коротко рассмеялся.

— Тогда едем?

— Сирен, не уходите, — запротестовал капитан Додсворт. — Ваш индиго все еще здесь.

— Утром пришлете его обратно.

— Но наша сделка…

— Или справедливую плату за него.

— Прошу вас, позвольте мне исправить, возместить…

Она взглянула на него без улыбки.

— Возместите товарами. Тогда я пойму, что вы так и хотели сделать.

Сирен ступила за борт и легко спустилась в лодку. Рене последовал за ней. Они плыли к берегу молча и не разговаривали, пока не дошли до шалаша.

Рене встал перед ней и загородил рукой вход.

— Не будешь ли ты так любезна объяснить мне, что все это значило? Я думал, у тебя достаточно здравого смысла, чтобы не отправиться туда одной, да еще ночью.

Обвинительные нотки в его голосе подействовали на нее, словно порох на костер. Она и так еле сдерживала себя так напугал ее Додсворт. Она взглянула ему в лицо с презрением.

— Что? Значит, ты был не прав, а? Удивительно!

— Вполне мог быть, и не однажды. А эти разговоры о возмещении товаром? Это что, была плата натурой?

— Как ты смеешь!

Она стиснула кулак и занесла его, когда ее оглушил смысл его слов. Но не успела она нанести удар или даже сообразить, собиралась ли она это делать, как его пальцы сомкнулись вокруг ее запястья, притягивая ее к себе.

— Я бы не стал делать так. Я же не Додсворт.

Она не пыталась освободиться.

— О, это я прекрасно знаю. Не знаю только, с чего ты взял, что имеешь право допрашивать меня. А если ты произнесешь слово «защитник», могу показать тебе один-два приема, которые мне не пришлось применять против английского капитана!

— Приемы шлюхи? — спокойно спросил он. Она вздохнула.

— Ну почему, — сказала она с горечью и вспыхнувшим гневом, — почему все мужчины считают незамужних женщин шлюхами?

Эта фраза застала Рене врасплох. Он уставился на ее бледное гордое лицо и блестящие волосы, растрепавшиеся от ветра и схватки на корабле, озаряемые светом костра. Он смотрел на нее и обнаружил в снедавших его черных чувствах ревность и страх. Ревность даже ко взглядам других мужчин на эту женщину. Страх из-за уязвимости перед другими мужчинами с их инстинктами, невольным стимулом для проявления которых был он сам. Ревность от того, что кто-то другой мот бы сорвать плоды ее благосклонности, от которой он сам отказался. Страх, что он никогда не оправится от этого отказа. Густое благоухание роз, смешанное с ее собственным неповторимым, свежим ароматом, окутывало его, словно навязчивое воспоминание, вызывая острую и мучительную боль.

У костра пел одинокий индеец, отбивая на барабане быстрый жесткий ритм, совпадавший с биением сердца Рене. Его песня была плачем.

Он отпустил ее. С трудом владея голосом, он спросил:

— Додсворт?

— И Туше, — сказала она с издевкой. — Мне сказали, что ты отправился на корабль, чтобы наказать его. Разве не смешно?

— За то, что он приставал к тебе?

— За то, что пытался это сделать. Кажется, все мужчины только об этом и думают.

— И я тоже.

Фраза напряженно повисла между ними. Он не собирался произносить ее, она словно вырвалась откуда-то из самой сокровенной глубины его существа. И он ждал со смешанным чувством страха и тоски, как подействуют эти слова.

Она вскинула голову, ее слова обжигали презрением:

— Особенно ты! Может, тебе хотелось бы получить плату за свое заступничество прямо сейчас? Может, это и есть та благодарность, которой ты потребуешь за такой великодушный поступок? Может такое быть, мой доблестный защитник?

— А ты бы заплатила? — поинтересовался он, глядя на нее так, словно испытывал пределы своего само обладания.

— Как знать? Моя признательность велика, уверяю тебя. Еще немного угроз — и я могла бы даже повиснуть у тебя на шее, трепеща и умоляя. Вот так. — Она придвинулась к нему и, вскинув руки, сомкнула их у него за головой, приникая к нему. Ее глаза сверкали от злости и чего-то еще, что копилось у нее внутри, нарастая и действуя ей на нервы.

Рене не шелохнулся, не дрогнул ни единым мускулом и не отвел глаз от ее вызывающего взгляда.

— Это, конечно, вознаградило бы меня.

— Я думаю.

Ее веки смыкались от истомы, не совсем притворной, она следила за ним сквозь ресницы. Она не была уверена в том, чего, собственно, ожидала, во всяком случае, не этого ледяного равнодушия. Ею овладевало нетерпение. Когда он не ответил, она заговорила снова:

— Но, может быть, ты хочешь лишь того, что не можешь получить? Такие мужчины существуют, я слыхала; они не дорожат тем, что дается слишком легко.

У него вырвался смех, лишенный всякого веселья, он разомкнул ее руки и отвел от своей шеи.

— Если бы я думал, что ты не свернешься в клубок, словно кошка, увидевшая змею, я бы затащил тебя внутрь и снял с тебя все, до последнего лоскутка, а потом прошелся бы губами по твоей нежной коже с головы до пят. Я бы пробовал на вкус твои губы и грудь и упивался тобой. Я бы взял тебя с собой в мир радости и наслаждения и добрался бы до самой твоей сердцевинки, если бы думал, что ты мне позволишь. Но я так не думаю.

И потому не стану пытаться.

Ее охватила досада и странное болезненное сожаление. Она стиснула губы и отпрянула от него. Дернулась, освобождая запястья, и он отпустил их мгновенным, щедрым жестом, подчеркивая свое полное безразличие.

— Если бы ты попытался, — произнесла она со спокойной злостью, — я бы пришпилила твои глаза к своему лифу вместо пуговиц.

— Не сомневаюсь, — отозвался он. Он отвесил ей короткий поклон, потом откинул кожаный полог и нырнул в шалаш. Там, в темноте, он упал на одно колено и, сжав кулаки, колотил рукой об руку костяшками пальцев до тех пор, пока эта боль не пересилила раздиравшее его желание. От его рук еще исходил аромат роз.

Сирен стояла в нерешительности. Она не могла сейчас просто последовать за ним внутрь, не могла лежать рядом с ним, пытаясь сдержать неистовое стремление внутри и не выдать себя, не дать ему заметить это, если ночью они случайно коснутся друг друга. Но и вернуться к костру, делая вид, что ничего не случилось, что все осталось, как было, она тоже не смогла бы. Она медленно опустилась на песок, повернувшись спиной к шалашу. Она смотрела на темную, волнующуюся поверхность оды, вздрагивая от гулкого стука собственного сердца. Потом ей показалось, что стоит только уняться гулу барабана и жалобной песне индейского воина, созвучной смятению, как она сможет вернуться в то прошлое, когда она еще не вытащила из реки полузахлебнувшегося человека и экспедиция не покинула Новый Орлеан, до ночи, когда она вдруг обнаружила, что влюбилась развратника и никчемного человека по имени Рене Лемонье. Дикая и скорбная песня не кончалась. Она все еще звучала в ночи, когда, закоченев от холода, измученная своими терзаниями, Сирен пробралась в шалаш и устроилась возле Рене. Песня все звучала, проникая в лихорадочные сны Сирен.

Когда лагерь пробудился, на берегу обнаружилась груда товаров. К ней был приложен тщательно составленный счет, предназначенный для Сирен. На спокойной глади залива не осталось и следов «Полумесяца». Корабль отплыл с утренним приливом.

Пьер и Жан рано свернули стоянку. Они говорили, что хотят отправиться в путь прежде, чем уйдут чокто. Сейчас это было нетрудно. После вчерашнего гулянья и большого количества выпитого рома и тафии индейцы еле передвигались. Заставить их сняться с места до полудня могло бы лишь появление боевого отряда племени чикасо.

Нужно было попрощаться и выслушать напутствия, обменяться подарками и условиться о будущих встречах. Бретонам позволили отплыть лишь поздним утром. Они в последний раз помахали руками и направили свои пироги в заболоченную протоку, которая вела на север. Лодки были нагружены до предела. Казалось, что при каждом взмахе весла, при любом рывке вперед непременно придется вычерпывать воду. Но каким-то образом вода все время плескалась на волосок ниже борта. Они не вымокли, было лишь немного тесновато. Они плыли как прежде: Пьер, Сирен и Рене в передней лодке, а Гастон и Жан — за ними.

Течение, хотя и вялое в здешних долинах, находившихся ниже уровня моря, все же мешало им. На пение и разговоры не хватало сил, пока они продвигались по бесконечной протоке. Их весла согласно поднимались и опускались, погружаясь в мутную бурую воду, рассыпая яркие брызги. Взмахи следовали один за другим однообразно, неутомимо. Позади оставались мили пути.

В полдень они остановились перекусить в роще, но задерживаться не стали. Путь против течения займет больше времени, чем ушло на дорогу по течению вниз. Вскоре они снова спустили лодки на воду. Шли часы. По их следам вниз плыли водяные пузыри, позади них по воде огромным перевернутым клином медленно расходились волны и в конце концов набегали на берег. Они миновали болота и вошли в более узкий и извилистый рукав. Короткий зимний день угасал.

Именно в этот час, когда солнце только садится и дневной свет обретает печальный синеватый оттенок, позолоченный угасающими лучами, на берегу появился человек. Он вышел из зарослей вечнозеленого мирта, тянувшихся до самой воды, и призывно замахал руками. Прямо перед ним, на краю протоки, торчал нос его пироги, словно она затонула кормой. Еще удар весел — и стало ясно видно его лицо. Это был Туше.

После их последнего привала Рене сидел на носу пироги. Он оглянулся через плечо на Пьера, вопросительно вздернув бровь. В ответе сомневаться не приходилось. Вояжер никогда не бросит человека, попавшего в беду в глуши, как корабль на море не пройдет мимо потерпевшего крушение моряка, каким бы негодяем он ни оказался.

Обе лодки повернули к берегу. Туше звал их, говорил, как рад их видеть и как рассчитывает на них, проклиная свою долю и посылая благодарность своим святым. Его голос звучал над водой, тонкий, почти визгливый звук, который словно заставил замолчать все живое. Мерный спокойный плеск весел казался громким. Все застыло под закатными лучами, солнце скрылось за деревьями, тени на берегу стали глубже. Только Туше стоял, подбоченясь одной рукой, а другой манил их к себе.

— Мне это не нравится, — пробормотала Сирен почти про себя. Она перестала грести, положила весло на колени и обвела берег прищуренным взглядом.

Ничего не было видно. Лодки подходили ближе. Ближе. Нос передней пироги, той, где сидели Сирен, Рене и Пьер, коснулся песка. Рене спрыгнул, взбаламутив мелководье, и нагнулся, чтобы вытянуть пирогу дальше на берег. Другая лодка скользила вперед по инерции, Жан и Гастон держали весла на весу.

Именно в эту минуту из зарослей мирта стали по одному подниматься французские солдаты. На них были надеты неописуемые мундиры, выгоревшие под полутропическим солнцем, отчего они приобрели больше серый, чем голубой оттенок в тех местах, где не висели лохмотьями или не были частично заменены форменной одеждой солдат полудюжины других государств. Они малорослые, им не хватало дисциплины, о чем свидетельствовал их нестройный выход, но в руках они гордо держали заряженные мушкеты. Туше сделал широкий театральный жест.

— Смотрите, друзья мои, как вас встречают! Вы все арестованы по обвинению в контрабанде. Будьте так добры сойти на берег и сдаться. Даже прелестная Сирен.

Особенно прелестная Сирен!

Загрузка...