Звезды в волосах

Глава 6

С минуту Гизела в растерянности молчала. А затем, слегка заикаясь от удивления, смешанного с мрачным предчувствием, окутавшим ее темным облаком, произнесла:

— У меня… плохие новости, милорд. Графиня Фестетич совсем разболелась. Мы были не в состоянии разбудить ее.

— Я глубоко сожалею, что это обстоятельство причинило вам неудобство, мадам, — сказал лорд Куэнби. — Но раз графиня не может присоединиться к нам, вы разрешите мне сопровождать вас к столу?

Он произнес обычные слова, но Гизеле почудилась в них странная, необычная нотка, как будто он торжествовал победу; тут у нее зародилось подозрение, что глубокий сон графини входил в его намерения. Он должен был знать, что присланные им таблетки были не чем иным, как снотворным.

Гизела лихорадочно размышляла, не зная, как поступить. Ода вспомнила вдруг, что выбор предстоит сделать вовсе не ей, а императрице. Как бы поступила ее величество в таких обстоятельствах? В одном Гизела была уверена: императрица любой ценой и в любом случае сохранила бы свое достоинство. И это было бы не просто неожиданным проявлением человека благородного происхождения, это было у нее в крови, заложено самой природой.

— Пойдемте, милорд, — просто ответила Гизела, и ее рука пушинкой опустилась на локоть лорда Куэнби.

Пока они шли по длинному коридору к столовой, Гизела подумала, как не похоже все происходящее на то, что она ожидала, и тревожное предчувствие, которое было покинуло ее, когда она переступила порог этого дома, снова овладело ее сердцем. Она представляла, что проведет обед с почти глухим старцем. Он пустится в длинные воспоминания о давно минувших днях, о времени, которое она не знала, да и не должна была знать. Она также предполагала, впрочем, как и императрица, что несмотря на заверения лорда Куэнби о том, что он не будет созывать гостей в ее честь, в доме наверняка окажется несколько человек.

— Кажется, там есть еще престарелая сестра или какая-то дальняя родственница, — предупреждала Гизелу императрица. — Старики редко живут в полном одиночестве. Но ты сможешь, по крайней мере, поговорить с графиней… — Она замолчала и слегка улыбнулась. — И посмеяться с ней над дневными приключениями.

Теперь Гизела поняла, что ей не придется смеяться, да и дом был пуст. А вместо старика рядом оказался молодой, красивый и, если она не ошибалась, очень коварный человек, против которого нужно использовать весь свой ум и сообразительность, чтобы он не догадался, что она вовсе не та, за кого себя выдает.

Гизела почувствовала, что дрожит от одной только мысли о возможном разоблачении. Что касается ее самой, то это не имело значения. Но такое открытие могло нанести непоправимый вред императрице. Гизела не была настолько неопытной и простодушной, чтобы не понимать — английское общество весьма хмуро посмотрит на подобную проделку. К тому же, если королева в Виндзоре услышит об этой истории, она очень легко сможет наказать виновную.

«Я должна быть осторожной! Я должна быть осторожной!»— не переставала повторять сама себе Гизела, когда они с лордом молча шествовали в столовую.

По сути дела, это был банкетный зал. Огромное помещение с высоким потолком, с галереей менестрелей, превосходными гобеленами на стенах и прекрасными семейными портретами. Стол, накрытый к обеду, занимал почти всю длину зала. Освещенный множеством свечей в массивных золотых подсвечниках, он являл собой оазис света посреди огромного темного зала, погруженного в таинственные тени.

За столом прислуживал дворецкий и шестеро лакеев, но, расставив золотые блюда, они исчезли в темноте. В незнакомых, тонко приготовленных кушаньях Гизела смогла распознать только несколько составляющих. Ей предложили разнообразные вина и сверкающее шампанское, она согласилась выпить бокал, хотя помнила, что императрица более, чем вероятно, остановила бы свой выбор на стакане молока. Она почувствовала необходимость поддержать свои силы чем-то, что придало бы ей смелость, которой сейчас так не хватало.

— Скажите, мадам, как вам нравится в Англии? — поинтересовался лорд Куэнби.

— Вы, наверное, знаете, что я люблю охотиться, — ответила Гизела, не забывая о легком акценте, который окрашивал речь императрицы и придавал самым обычным ее словам очарование и притягательную силу.

— Наслышан о вашем мастерстве охотницы, — сказал лорд Куэнби. — Мне говорили, когда вы, мадам, верхом следуете за стаей гончих, то затмеваете даже самых блестящих наших наездников.

Гизела улыбнулась.

— Мне кажется, вы хотите мне польстить, милорд.

В какие общества входят местные охотники? Вы сами тоже охотник?

Он отвечал очень немногословно, с тем безразличием, которое показало ей, что заставить его говорить о себе будет нелегко. Он засыпал ее вопросами, интересуясь Истон Нестоном, ее приближенными, сколько времени она собирается провести в Англии и правда или нет, что на следующий год она думает отправиться с визитом в Коттсмор.

У Гизелы от всех этих вопросов упало сердце: он знал об императрице гораздо больше того, чем можно было себе представить. В то же время, как успокаивала себя Гизела, замок Хок находился далеко от Истон Нестона. У нее не было причин опасаться, что он узнает о сегодняшней охоте императрицы с представителями общества «Графтон» или о завтрашней с обществом «Байсестер».

Вместе с десертом подали большие оранжерейные персики, при виде которых Гизела не сумела скрыть своего восхищения и слишком поздно поняла, что для императрицы персики в марте — обычное дело.

— Завтра я хотел бы показать вам свои сады, — сказал лорд Куэнби. — Это своего рода местная достопримечательность. Отец тратил много времени и сил, чтобы довести их до совершенства в своем понимании. Его больше интересовали цветы, а не люди.

— А вас? Вы предпочитаете людей? — спросила Гизела.

— Некоторых, — коротко заметил он. — Очень немногих.

В его голосе прозвучала какая-то резкость, словно он пережил большое разочарование, и впервые с той минуты, как начался обед, Гизела забыла о своих собственных страхах и подумала о нем как о человеке, которому не чужды переживания и страдания, как любому другому.

Гизела задумалась, счастлив ли он; наверное, этим можно было бы объяснить присущую ему резкость. Возможно, он страдал и поэтому теперь такой надменный. Но она тут же уверила себя, что смешно испытывать жалость к такому человеку, как лорд Куэнби. К тому же у нее создалось впечатление, что он все время старался уколоть ее побольнее. Гизела не могла забыть тот полный ненависти взгляд, который с удивлением заметила, войдя в гостиную.

Теперь она пыталась уговорить себя, что ошиблась, но в глубине души понимала — то, что она увидела, было истиной.

Обед проходил чрезвычайно долго. Одно блюдо сменяло другое, все нужно было попробовать, хотя Гизела, помня об очень скромном аппетите императрицы, каждый раз ограничивалась одной неполной ложкой. Когда церемония подходила к концу, Гизела спросила немного неуверенно, следует ли ей удалиться.

— Наверное, настал час портвейна, милорд? Лорд Куэнби встал из-за стола.

— Давайте нарушим обычай, — предложил он. — С вашего разрешения, мадам, я распоряжусь, чтобы в гостиную подали кофе с ликерами или, еще лучше, в библиотеку, если вы согласитесь побывать в моем убежище. Там теплее и менее официально, чем в гостиной, которой здесь весьма редко пользуются — только в особых случаях, в дни королевских визитов.

— С удовольствием, — согласилась Гизела, а про себя решила, что при первой возможности удалится к себе.

Библиотека и в самом деле оказалась гораздо уютнее большой строгой гостиной. Глубокие кресла и диваны, обтянутые красным бархатом, шторы из того же материала красиво сочетались с разноцветными переплетами множества книг, закрывающих все стены от пола до потолка. В камине пылал яркий огонь, перед ним грелись два спаниеля, которые при входе хозяина радостно вскочили, приветствуя его. Гизеле очень захотелось опуститься на ковер рядом с ними, но она подавила в себе это желание. Она любила собак, но когда отец женился во второй раз, леди Харриет запретила, к большому огорчению Гизелы, держать в доме каких-либо животных.

Сейчас она еще раз мысленно произнесла, что должна вести себя как императрица, поэтому, ласково потрепав псов за ушами, она чинно опустилась на диван, держа спину чрезвычайно прямо, сознавая, как блестит при свете огня ее платье и сверкают звезды в волосах, отражая языки пламени.

Лакеи принесли кофе и ликеры, от которых Гизела отказалась. Лорд Куэнби взял большую рюмку бренди и поставил ее на столик рядом со своим креслом. Слуги удалились. В комнате неожиданно нависла тишина, нарушаемая только тиканьем напольных часов в дальнем углу. Гизела принялась лихорадочно подыскивать тему для разговора. Часы на каминной полке показывали, что еще очень рано, только половина десятого. Удалиться к себе в такой час было бы чрезвычайно невежливо, а сердце тем временем подсказывало ей: впереди — опасность!

Она чувствовала, что лорд Куэнби внимательно рассматривает ее. Он сидел в огромном кресле, и она не могла не отметить про себя, что он очень широкоплеч, с правильными чертами лица и темными глазами, которые ни на секунду не упускали ее из виду. Ей вдруг показалось, что перед ней очень страшный человек, и когда он заговорил, Гизела с трудом удержалась, чтобы не вздрогнуть.

— Я рад, что сегодня мы с вами одни.

Его низкий голос был лишен каких-либо теплых, пусть даже льстивых интонаций.

— В самом деле! — сумела произнести Гизела довольно холодно, — А мне жаль, что графиня не смогла быть с нами, чтобы по достоинству оценить великолепный обед и полюбоваться такой очаровательной комнатой.

— Я собирался поговорить с вами наедине, если удастся, во время вашего пребывания в замке, — сказал лорд Куэнби. — И, наверное, даже лучше, что так случилось сразу, в день вашего приезда.

— Мне кажется, прежде всего вам следует объяснить мне, почему вы не сообщили о кончине вашего отца.

— Скорее всего, я опасался, что в таком случае вы не приедете, — ответил лорд Куэнби. — Или будете рассчитывать на шумные пикники и развлечения, так что мне не удастся и словом обменяться с вами с глазу на глаз. Как я уже говорил, болезнь графини послана самой судьбой.

Гизела сцепила руки, лежащие на коленях.

— Что же такое важное вы хотите мне сообщить? — спросила она.

— Я не заставлю вас долго ждать, — заверил он. — И, возможно, когда вы выслушаете меня, то поймете, какие мотивы двигали мной, вынудив пойти на маленький обман, поймете, почему я позволил вам считать, что мой отец еще жив.

До Рождества я даже не знал, что ожидается ваш визит. Потом я получил письмо императора, в котором с определенностью говорилось, что вы прибудете в Англию двенадцатого марта. Моим первым порывом было написать ответ и сообщить его величеству, как следовало бы сделать с самого начала, о смерти моего отца. Но, подумав, я решил промолчать. Я хотел увидеть вас; я хотел встретиться лицом к лицу с женщиной, которая предала и погубила моего лучшего друга!

Кровь прилила к лицу Гизелы.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — проговорила она.

— Думаю, сейчас поймете, — ответил лорд Куэнби, — когда я скажу вам, что его звали Имре Ханяди.

Гизела молчала. Да ей и нечего было сказать. Она никогда не слышала об этом человеке. Не имела ни малейшего представления, а чем говорил лорд Куэнби. Ее только охватила дрожь при звуке его голоса, полного ненависти.

— Да. Имре Ханяди, — повторил он. — Вам может показаться странным, что мы были близкими друзьями, но мы на самом деле подружились, когда вместе учились в Оксфорде. Зимние каникулы он проводил здесь, в моем доме, а летом мы уезжали с ним в Венгрию. Я и не надеюсь, что вы поймете, как много означает дружба для двух молодых людей, которые взрослеют бок о бок, вместе мечтают о будущем, и жизнь в них бьет ключом. Мы строили множество планов. Мы оба стремились совершить Что-то стоящее в этом мире.

Лорд Куэнби неожиданно поднялся.

— Что с ним произошло? — спросил он. — Куда он пропал? Вот что я хочу услышать от вас.

Гизела по-прежнему не проронила ни слова; она в самом деле ничего не знала.

— Вы не отвечаете, — сказал лорд Куэнби. — Вы так легко забыли его благодаря другим, возможно, более искушенным в любви поклонникам?

Он замолчал, и Гизела поняла, что нужно как-то отреагировать.

— Мне кажется, вы не совсем понимаете, что говорите, — тихо произнесла она.

— Я знаю гораздо больше, чем вы себе представляете, — резко ответил лорд Куэнби. Он открыл кожаную папку и вынул из нее пачку писем. — Во-первых, позвольте мне прочитать несколько строк из письма Имре, полученного зимой, после его отъезда в Вену. У нас с ним было заведено часто писать друг другу. Мы обменивались идеями, чувствами, мыслями обо всем на свете, впечатлениями от людей. Имре полюбил вас с той минуты, как увидел.

«Она изумительна, чудесна, восхитительна! — писал он. — Никогда не предполагал, что женщина может быть такой прекрасной и в то же время такой земной. Вчера она улыбнулась, и весь мир вокруг засиял восторженным светом, оттого что она живет в нем!»

Разве вас это не тронуло? Разве вы не знали, какое смятение чувств вызвали в сердце юноши? Гизела сделала легкое движение.

— Я думаю, милорд, будет лучше всего, если я удалюсь. Этот разговор ни к чему не приведет.

— Вы останетесь и выслушаете все, что я должен сказать, даже если мне придется силой удержать вас, — заявил он. — Я ждал этого момента, давно ждал, и сейчас намерен задавать вам вопросы, а вы будете отвечать на них. Думаете, мне не все равно, кто вы такая? Вы императрица для всех, но для меня вы только женщина — женщина, которая отправила на смерть моего единственного друга.

Он пылал такой яростью, внушающей страх, что Гизела не осмелилась шевельнуться. Выбрав из связки другое письмо, лорд Куэнби раскрыл его и прочитал:

— «Вчера мы почти целых десять минут провели в оранжерее. Ах, Хьюго, если бы я только мог объяснить тебе, как много она для меня значит. Я думаю о ней каждую минуту, каждую секунду. Что бы я ни делал, мысли о ней не покидают меня. Я мечтаю о ней по ночам. Она — само совершенство. В ней все воплощает красоту. Я бы с радостью отдал за нее жизнь».

Лорд Куэнби отложил письмо в сторону.

— Вы знали о его чувствах? — спросил он. — Ну, конечно, знали. Женская интуиция никогда не подводит. Десять минут в оранжерее. Вы специально все подстроили либо подтолкнули события.

— По какому праву вы предполагаете подобное? — возмутилась Гизела.

Она начинала злиться, как уже случилось однажды, когда он рассердил ее своим высокомерием, заносчивым и грубым тоном.

— По праву человека, который видит, как жестоко и несправедливо обходятся с его собратом. Позвольте мне продолжить.

Он вынул из связки еще одно письмо.

— «Я люблю ее! И сегодня я прошептал ей об этом невразумительно, заплетающимся языком; знаешь, Хьюго, она не оттолкнула меня! Вместо того протянула руку и положила ее на мою на какую-то долю секунды. Я чуть не умер от счастья. Боже, как все это безнадежно! И все же я беспредельно рад, что нахожусь рядом с ней, могу служить ей, даже если от меня не требуется ничего более выдающегося, чем поднять оброненный платок или поднести зонтик».

Лорд Куэнби сложил письмо.

— Есть и другие письма примерно того же содержания, — сказал он. — Они говорят об одном: вы использовали все свои женские хитрости, чтобы заманить его в ловушку, хотя бедняга и так уже попался в расставленные сети. Он был вашим узником, вашей добычей, и, несомненно, вы упивались своей властью над ним.

Гизела гордо вскинула подбородок.

— Вы слишком много себе позволяете, лорд Куэнби. К тому же вы совершенно несносно дерзки.

— Подождите! — произнес он. — Мы еще не дошли до самого важного письма, поэтому я пропущу с десяток посланий и прочту вам только одно, то, по поводу которого я требую ваших объяснений.

Он вынул письмо из конверта и стал читать:

— «Случилось самое изумительное и восхитительное, что только могло произойти! Я так взволнован, что с трудом могу выразить свои чувства на бумаге. Она покидает Вену.

Ей стала невыносима здешняя жизнь — безысходная в своей церемонной напыщенности. Она уезжает. После разговора с ней император согласился, что она должна поступить так, как считает нужным. И вот она уезжает от него, от детей и от дьявольской свекрови. Отправляется в путешествие на своей яхте» Фантазия» на Мадейру. Яхта по праву носит такое название, Хьюго. Жаль, что ты не видел ее. По специальному заказу на яхте оборудовали огромную ванную, всю отделанную изразцами и зеркалами в полный рост. Яхта выполнена в светлых оттенках лилового, зеленого и слоновой кости — все под стать самой Королеве Красоты.

Я пишу так подробно только для того, чтобы ты понял, как непохоже все это на Хофбург, где царят огненно-красные или тусклые желто-зеленые краски, где строгие правила и ограничения могут кого угодно свести с ума, не говоря уже об императрице.

А вот самая важная новость. Она пригласила меня отправиться в путешествие вместе с ней! Команду подобрали тщательно, а ее свита — очень малочисленная — состоит из нескольких слуг, фрейлины и секретаря. Да! Последний — твой покорный слуга.

Ты можешь себе представить, что это значит! Я на седьмом небе от восторга и изумления. Чувствую себя богом и раболепным слугой от оказанной мне чести служить ей, от сделанного ею выбора. Сначала мы отправимся на Мадейру. Я постараюсь написать тебе оттуда или, если удастся, по дороге.

Извини за сумбурность слога. Я слишком счастлив, чтобы писать длинные письма «.

Лорд Куэнби сложил листок и вместе с конвертом положил к остальным письмам на боковой столик. Потом он повернулся к Гизеле.

— Что произошло? — спросил он.

— Что вы имеете в виду? — не поняла она.

— Что произошло с Имре? — сказал он. — С тех пор ни у меня, ни у кого-либо другого не было от него вестей. Я хочу услышать от вас, что случилось, когда вы прибыли на Мадейру. Мне известно, что яхта благополучно достигла острова. Мне известно, что вы сняли виллу в испанском стиле. Очень романтично, Имре и вообразить такого не мог. Я получил письмо от знакомой, которая находилась на острове как раз в то время. Она написала, что видела вас и Имре на прогулках верхом; что простые люди на Мадейре, рыбаки и их семьи, не имели намерений нарушать ваше уединение; что вы излучали лучезарную красоту, особенно когда рядом был ваш секретарь-венгр. Будете отрицать?

— Нет, — ответила Гизела. — Если это утверждает ваша знакомая, то значит, так оно и было.

— Что произошло после этого? Гизела помолчала, а потом, опасаясь, что он все равно принудит ее к ответу, произнесла:

— Почему я должна отвечать вам? Ваши информаторы или, лучше сказать, шпионы наверняка представили какие-то объяснения, которым вы скорее поверите, чем любым моим словам.

— Ладно, — решил лорд Куэнби. — Сказать вам, что мне известно? Вскоре после вашего обоснования на Мадейре, в гавань вошел корабль под австрийским флагом. Сразу по его прибытии со стороны причала в деревню промаршировала группа офицеров в красных бриджах. Они узнали, как пройти на виллу ее величества, и продолжили свой путь. Они вошли через главные ворота, их предводитель постучал в дверь. На вилле они пробыли недолго. Когда они вышли из дома, их численность увеличилась на одного. Человек, шагавший вместе с офицерами, был взят на борт корабля, который тут же снялся с якоря.

Вот что мне сообщили. Вот какова правда, и у меня нет ни малейших оснований сомневаться в этом. Больше я никогда не получал от Имре никаких известий.

Лорд Куэнби замолчал, а через минуту добавил очень тихим голосом:

— Я писал его семье. Они мне ответили, что ничего не знают о его местонахождении, но им сообщили, что император отправил его в ссылку. Прошли годы, я вновь получил письмо от родных Имре, которые писали, что, хотя нет никаких новых сведений, они полагают, Имре, должно быть, мертв. Его казнили из-за любви к вам? Или он томится в какой-нибудь мерзкой тюрьме, медленно гибнет от пыток, и все из-за того, что потерял рассудок при виде красоты, оказавшейся в действительности чисто внешней?

Гизела судорожно вздохнула.

— Вы не должны задавать мне такие вопросы, — сказала она. — Я не знаю, как ответить на них.

— Конечно, не знаете, — грубо оборвал ее лорд Куэнби. — Не все ли равно, что человек оказался оторванным от своих друзей, от семьи или, быть может, даже умер?

Одним больше или меньше. Не все ли равно, что человек был готов пожертвовать самым дорогим, что у него было, самой жизнью, потому что боготворил вас? Вы жестоки и бездушны. Вы женщина, чья красота приносит зло, женщина без сердца.

— Не правда, — горячо возразила Гизела — Каждое ваше слово — не правда.

Говоря это, она вспомнила императрицу, прелестную и нежную, ее мягкое обхождение с любым, с кем бы она ни общалась; вспомнила, с какой глубокой грустью иногда смотрели ее голубые глаза. Вынести такое оскорбление Гизела была не в силах.

— Если это не правда, — сказал лорд Куэнби, — где же Имре?

— Как я могу ответить на ваш вопрос? — проговорила Гизела. — Если его семья не знает, где он может быть, то вряд ли знаю и я, вряд ли мне позволили узнать это.

Гизеле показалось, она нашла удачный ответ на вопрос, потому как выражение лица лорда Куэнби немного смягчилось.

— Неужели с вами в самом деле плохо обращались, как твердит молва? — спросил он. — Неужели это правда, что ваших детей отбирали сразу после их рождения, и их воспитывала ваша свекровь? Что все ваши приказания отменялись? Что до тех пор, пока она не умерла в прошлом году, вы во дворце не имели никакого влияния? Полно, мне не верится. Вы женщина с характером. Безусловно, вы ведь могли постоять за себя?

— Вы можете думать что угодно, — произнесла Гизела. — Я хочу сказать вам только одно: все, что вы говорили здесь обо мне, — ложь.

— Тогда скажите, где Имре? Вы пытались хотя бы разузнать? Не мог же он быть вам совсем безразличен. Имре был очень привлекательным, и не могу поверить, что за дни, проведенные рядом с ним на яхте и той романтической испанской вилле на Мадейре, вы не разглядели, что он — чистое золото, не поняли, какой у него чудесный характер, какой он интересный собеседник, человек ясного ума, чья способность к мечтам и фантазии приводила в восторг всех, кто его знал. Неужели вы легко и просто вычеркнули его из своей жизни? Лорд Куэнби помолчал, а потом продолжил:

— Когда мне рассказали всю эту историю, я почему-то подумал, что вы проплакали всю ночь, что вам было одиноко и горько без него, что вы поняли в тот час — никто не сможет занять его место в вашей жизни. А потом я услышал, что вы возвратились в Вену, а спустя некоторое время отправились вместе с императором в Мексику, и вся Европа полагала, что королевская чета переживает второй медовый месяц. Неужели муж так легко смог заставить вас забыть о вашем возлюбленном?

— Я прошу вас, милорд, позволить мне удалиться, — тихо сказала Гизела. — Вам отлично известно, что вы не должны были выдвигать мне свои обвинения. Мне нечего вам сказать и, по правде говоря, что бы я ни пыталась объяснить, вы все равно не измените своего мнения обо мне.

Наступило молчание. Лорд Куэнби отвернулся от Гизелы и смотрел на огонь. Внезапно он снова взглянул на свою гостью и, пройдя по ковру перед камином, опустился на диван рядом с ней.

— Простите меня, — сказал он. — Сейчас я подумал, что, какие бы чувства я ни испытывал, что бы ни говорил, Имре любил вас. Должно же быть в вас что-то хорошее, милое, что вызвало в нем такую любовь. Все суетное, нестоящее, вульгарное высвечивалось в истинном свете, если Имре был рядом. Он не выносил ничего низкопробного, серого. Я так долго ненавидел вас, что совсем сбросил со счетов самого Имре и его мнение о вас. Он любил вас, и поэтому я должен попытаться увидеть и принять то, что он считал достойным любви.

— Почему вы так сильно его любили? — с любопытством спросила его Гизела.

Она сама не знала почему, но вопрос показался ей важным. Лорд Куэнби снова отвернулся от нее и стал смотреть на огонь.

— Возможно, потому, что всю мою жизнь мне не хватало брата, — ответил он. — Я был единственным ребенком в семье. Моя мать умерла, когда я появился на свет. Я никогда ее не знал. У отца не было терпения заниматься своим сыном. Он скучал со мной и полностью предоставил заботам слуг. Я получил строгое, можно даже сказать, суровое воспитание. Мои гувернеры были неоправданно жестокими со мной, по крайней мере, мне так казалось. Мне без конца внушали, что я в доме абсолютно никто, и каждый старался непременно напомнить мне об этом при любом удобном случае.

Пребывание в Итоне не принесло мне особой радости, главным образом из-за того, что я не привык к общению со сверстниками. Мне редко доводилось встречать мальчиков своего возраста до тех пор, пока я не пошел в школу в тринадцать лет. В Оксфорде я впервые узнал, что такое радость, и принес ее мне Имре.

Наши комнаты были рядом. Он зашел ко мне в первый же день и поздравил с поступленим в колледж. Мне кажется, в тот момент, когда я пожал ему руку, я уже знал, что он сыграет в моей жизни удивительную роль. Говорят, одно из самых важных событий в жизни человека — первая любовь. Для меня таким событием была первая дружба.

Нам нравилось одно и то же; мы оба увлекались верховой ездой, рыбной ловлей и охотой. Я считался неплохим стрелком, но мне было далеко до Имре. Наверное, в нашей дружбе было много от обожания кумира. Он очень многое делал лучше меня.

А потом мы проводили вместе чудесные каникулы и здесь, и в Венгрии. Однажды даже скопили денег, чтобы съездить в Париж. И чем больше я его узнавал, тем с большим и большим уважением к нему относился.

Лорд Куэнби замолчал и взглянул на Гизелу.

— Вы помните, как он часто читал стихи, а потом вдруг оборачивал все в шутку и тут же сочинял на них пародию, запрокидывал назад голову и принимался так заразительно хохотать, что невольно хотелось присоединиться к его смеху? Вы помните?

— Д-да… я помню, — заикаясь проговорила Гизела.

— Он был умным, начитанным и очень веселым человеком. А ведь так много среди образованных людей нудных типов. С Имре скучать не приходилось. Кроме лошадей больше всего на свете он любил книги. Вот это и пугает меня. Если он провел в тюрьме все эти годы, то был лишен самого для него дорогого, в особенности возможности читать.

— Он, должно быть, мертв, — не сдержалась Гизела. — Давайте надеяться, что он мертв.

Она заговорила вопреки своей воле, забыв на секунду, кто она такая, думая только о том, что ей рассказывали о тюрьмах — мрачных, душных подземельях, о пытках и ужасах, которые даже страшно себе представить.

— Итак, вы ничего о нем не знаете! — быстро проговорил лорд Куэнби.

— Нет, не знаю, — ответила она, и это было правдой.

— А вы можете узнать? Гизела покачала головой.

— Нет.

— Я верю вам, — сказал он. — Сам не пойму, почему. С самого начала я намеревался не верить ни одному вашему слову; но вы не попытались оправдываться, не пытались заявить о своей невиновности. Мне нравится эта черта в вас. По крайней мере, вы прямодушны и смелы.

— Спасибо, — поблагодарила Гизела.

Только сейчас она почувствовала дрожь, охватившую ее в тот момент, когда она, к своему величайшему облегчению, поняла, что его гнев утих. Только сейчас она ощутила сильное сердцебиение и сухость во рту. Ее напугала его ярость и злость. Она не предполагала, что ее можно так сильно напугать только одними словами. Они помолчали немного, затем снова заговорил лорд Куэнби.

— Мне кажется, я начинаю понимать, какие чувства испытывал к вам Имре. Когда сегодня вечером вы вошли в гостиную, мне на секунду показалось, что вас в действительности нет, что вы плод моего воображения. Никогда не думал, что женщины бывают так прекрасны. А потом я вспомнил, что вы послали моего Имре на смерть и вас это нисколько не тронуло.

— Королям и королевам непозволительно поддаваться эмоциям на публике, — сказала Гизела.

— Да. И это было так давно. — Лорд Куэнби как будто» говорил сам с собой. — И все же из-за моего чувства к Имре я не верю, что кто-то может позабыть его.

— Возможно, он продолжает жить в сердцах тех, кто помнит о нем, — сказала Гизела.

— Это правда? — спросил лорд Куэнби. — Он до сих пор живет в вашем сердце? Вы все еще думаете о нем, вспоминаете, как сильно он вас любил?

Он встал, прошелся по комнате и остановился у огня, облокотившись на каминную полку.

— Наверное, я сейчас покажусь вам нелепым, — произнес лорд Куэнби. — Я так долго мечтал высказать вам все, а теперь, когда моя мечта осуществилась, слова оказались необъяснимо бездейственны. Я хотел наказать вас, заставить расплакаться, убедиться, что вы так же горевали об Имре, как и я. А теперь почему-то мой гнев испарился. Что вы со мной сделали? Может быть, вы ведьма, которая умеет влиять на человека и менять его намерения просто тем, что сидит и смотрит на него своими синими глазами?

— Мне жаль, что вы несчастны, — сказала Гизела.

— Вам жаль меня! — воскликнул лорд. — Думаете, мне нужна ваша жалость?

Он задал вопрос очень резко, но потом вроде бы опять смягчился.

— Это не так, — сказал он. — Я хочу убедиться, что вы помните прошлое, что, как бы там ни было, но для вас Имре жив.

Он замолчал и посмотрел на Гизелу, которая, наконец, обрела голос.

— Вы говорите, что были с Имре большими друзьями, — произнесла она. — И все же, я думаю, что вы не так хорошо его понимали, как вам казалось. Если любят по-настоящему, то стремятся защитить любимого человека, оградить его от всех возможных страданий, спасти от несчастий. Имре так относился бы ко всем, кого любил; и если бы ему не ответили тем же, то он понял бы и простил, потому что знал, что такое любовь. Нельзя силой заставить людей чувствовать то, что, по вашему мнению, они должны чувствовать.

— Да, истинно так, — согласился лорд Куэнби. — Но кто сказал вам об этом? Кто научил вас так думать? Имре или, быть может, кто-то другой?

В его голосе зазвучала презрительная насмешка, и Гизела вся напряглась. Она встала с кресла и произнесла:

— Я выслушала вас, милорд. А теперь я пойду спать. Если вы предпочтете не встречаться со мной утром, я покину ваш дом, как только графиня сможет отправиться в путь. Если, однако, мне предстоит провести здесь несколько дней, о чем говорилось в вашем приглашении, то я предлагаю больше не возвращаться к этой теме. Я понимаю и сочувствую вашему горю; но уверяю вас, что в данный момент я не в состоянии что-либо сказать или сделать, что хоть как-то могло изменить случившееся. Верьте мне. Я говорю правду.

Лорд Куэнби смотрел на нее со странным выражением на лице.

— Я верю вам, — сказал он. — Сам того не ожидал. Думал, в вас нет ни грана правды. И все же, я верю вам.

— Вот и все, что я могу сказать, — продолжала Гизела. — Надеюсь, утром, вы сообщите мне о своем решении — уехать мне или остаться.

Говоря это, она протянула руку. Секунду он просто держал ее в своей руке, а затем поднес к губам. Гизела хотела уже уйти, но он не отпускал ее руку.

— Я начинаю многое понимать из того, что раньше было от меня скрыто, — сказал он.

Она не знала, что он имеет в виду, и поэтому, когда он отпустил ее, быстро направилась к двери.

— Доброй ночи, милорд, — спокойно произнесла она.

Он распахнул перед ней двери, и они вместе вышли в просторный холл, обитый дубом. Их шаги гулко раздавались, когда они шли по мраморному полу в той части, где не было ковров. Лорд Куэнби молчал, а Гизелу вдруг охватило страшное смущение, и она не смела поднять на него глаза.

Они дошли до лестницы. Она стала медленно подниматься по покрытым мягким ковром ступеням, зная, что он смотрит ей вслед. Рукой она опиралась на перила, так как чувствовала, что не сможет обойтись без поддержки. После всего пережитого ноги еле держали ее, но, несмотря ни на что, Гизела в душе осталась довольна тем, как хорошо она держалась. Девушка представить себе не могла, что может произойти нечто подобное, хотя с честью выдержала испытание, не подвела императрицу.

Гизела дошла до самого верха, и тут, как во всякой женщине, в ней победило любопытство. Она должна оглянуться, должна посмотреть, не ушел ли он. Он стоял на том самом месте, где они расстались, и все так же смотрел ей вслед, его лицо было хорошо освещено канделябрами на лестнице. В его глазах она заметила что-то совершенно новое, но что именно — она не поняла.