24

Красивое

Красивого в Детройте мало, но майка у Джорджины красивая. Украденная, конечно, впрочем, ей она больше идёт. Тому канадцу не следовало так долго спать в своём номере. Ебала она его столько ждать, поэтому и вопросы порешала сама: вытащила из кошелька триста баксов, двести по прайсу — за ночь в обществе такой прелестной дамы, как Джорджина, а сотня — процент сверху за то, что любит вставлять под хвост, а не куда природой задумано. Ну и майку на память прихватила.

Тельце у проститутки худенькое, маленькое, благодаря нему она до сих пор ловко выдаёт себя за двадцатилетний свежачок, хотя соскреби тоналку — и морщины сыщутся, и носогубные складки чётко отразят истинный возраст в тридцать плюс лет, а ещё оспины эти ужасные, отметины былых прыщей, которые ковыряла в юности. Поэтому Джорджина красится и красится усердно.

Из номера она ретировалась и привела себя в порядок в гостиничном туалете. Много пудры, много румян, слишком много туши на рыжие ресницы — и если смотреть издалека совсем студентка, а то и школьница. У неё подходящая юбка — джинсовая, вполне приличная. И кеды на ногах. А откровенный топ на птичьей груди она скрыла чужой, мужской футболкой: по модному завязала узлом к низу, чтобы вдоль надписи Dsquared пошли симпатичные складки.

Обычное

Обычный день, серая пелена утренней улицы. Вокруг взведённой эрекцией восстают небоскрёбы, но половина из них заброшены, а среди тех, в которых теплится жизнь, необходимо разбираться: в здании, из которого она вышла, к примеру отель — нормальный такой, городской, а не траходром дальнобоев на трассе; но другие дома, с виду кажущиеся освещёнными, могут быть притонами, а там и нарики эти долбанные, и вонючие бомжи. Джорджина, когда только перебралась в Детройт, ночевала в парочке подобных мест. Нет, не понравилось, и трихомониаз лечить долго и дорого.

Она сама вообще-то из Дакоты, из Касселтона. Это такой крошечный городок на две с половиной тысячи жителей, где все всё друг про друга знают, но делают вид, что не знают. Поэтому, когда в тринадцать лет сожитель матери впервые изнасиловал Джорджину, а та орала, как резанная, никто из соседей и ухом не повёл — обычное дело, целку разрабатывают.

Опасное

Опасностей в шлюшьей работе хватает. Как-то ей попался клиент, которому нравился вид крови. Она его обрадовала, у неё как раз шла менструация. Секс, кстати, был неплохим: обычно Джорджина отключалась в процессе, представляя, как сумма в коробке из-под печенья под её кроватью достигнет нужной для переезда в Канаду, но тогда даже активность проявила — мужчина был нежным, ласковым и крутил её в тех позах, когда смотреть на окровавленный член удобнее всего. А перед тем, как кончить в презерватив, возьми и чиркни её перочинным ножиком по брюху. И стонал ещё, кабан жирный, от удовольствия. Она взяла с него двойную плату с воплями «За порчу имущества!».

Её типаж — это дядьки постарше. Это они чаще всего падки на педофильский видок Джорджины, да и деньги у тех водятся. Обычно канадцы, тут до Большого Белого Брата несколько миль и всего один мост, но сейчас, с новой госпрограммой по привлечению в Детройт малого и крупного бизнесов, приезжих американцев расплодилось вдоволь. Один ей, неуклюже трахнув, заливал соловьём, как на окраинах можно купить недвигу всего за бакс, если подмазать кому надо. Ага, подмажь тут, когда она с трудом смогла выбить из страховой положенного ей стоматолога.

Страшное

Джорджина уверена, всё самое страшное с ней уже случилось. Она целых шесть лет терпела побои и насилие со стороны сожителя матери, с молчаливого согласия той, пока не свалила нахрен. А потом даже вычитала в умном журнале, что весь ужас кроется в предательстве, мол, мамаша тебя подвела, не сказав ни слова, и от этого в разы больнее. Ну-у чёрт его знает, решила она тогда. Вякни что мать против потного борова, ей бы тоже досталось, и не видать матери ни денег, ни очередной дозы Дезоксина, на котором та плотно сидела.

Но Джорджина ещё не в курсе, коробка из-под печенья, усыпанная мятыми банкнотами, ей не пригодится: всё самое страшное ждёт женщину этим вечером, тот планирует стать последним.

В среднем люди могут найти одной и той же части тела примерно десять литературных эпитетов, словно экзамен сдают. Некоторые из них будут синонимами — такие, как «ровный» или «прямой». Остальные не прольют никакого света на словесный портрет.

— Нос?

— Нос?.. Обычный. Наверное… Я не знаю. Европейский, мне кажется?.. — Девушка вопросительно посмотрела на психолога и та, следуя правилам, ободряюще похлопала по руке.

— Какие-то особые приметы?

— Он такой был… не толстый, а широкий. Я не видела толком, в темноте.

— Мордастый? — Подсказала художник-криминалист.

— Точно!

— Усы? Щетина? Борода?

— Не-е-ет… — девушка проблеяла это жалобно, разочарованная собой, словно это её и только её вина, что у преступника отсутствуют характерные приметы, — наоборот чисто выбрит. Он… ну… ну, когда он целовал меня, я же чувствовала. — Раздался звук, похожий на скрип старого крана, который решили открыть. Сначала тихо, потом громче, пока по лицу жертвы не потекли слёзы, и сама она не начала шумно и часто всхлипывать.

— Милая, вы ни в чём не виноваты, — психолог сжала ладонь девушки ещё крепче и чуть тряхнула, приводя в чувства, — простите нас, что мы вынуждены составлять фоторобот и задавать вам все эти вопросы прямо сейчас. Она повернула голову в сторону коллеги, — Уокер, вы закончили?

— Да. — Виктория отложила стилус и планшет и повернула монитор в их сторону. — Возраст около двадцати-двадцати пяти лет, белый, рост примерно шесть футов, короткая стрижка-ёжик, волосы тёмные, широкое лицо, скорее всего есть намёки на второй подбородок, массивная шея, нижняя челюсть дряблая и вдавлена. — От рваного всхлипа она нахмурилась и повернулась к жертве, — пожалуйста, прекратите. Здесь, в этой комнате, волноваться не о чем. Всё, что случилось, уже случилось.

Психолог Мирайя Хали недовольно зыркнула на криминалиста, во взгляде читалось «Заткнись», но, к удивлению зрелой дамы, именно слова Вики послужили спусковым крючком спокойствия. Девушка за столом неуклюже собралась и стала выглядеть утешенной, хотя утешать в рабочие задачи Виктории не входило.

Уокер слаба по части утешения, и всегда такой была. Да, мир не справедлив, в нём каждый день гибнут люди, и далеко не всегда это плохие люди. Всех не спасти, убиваться из-за каждого — заработать себе нервный срыв или что похуже. Поэтому она предпочитает помогать разыскивать тех, кто ещё натворит дерьма, чтобы этого дерьма становилось меньше, а не успокаивать каждую жертву шумной вечеринки, которую случайный, пьяный гость трахнул без согласия.

Её без пяти минут муж говорит, что она — маленький стóик. Но сама Вики втайне считает, что она — психопатка, которой просто недодали эмпатии, щедро компенсировав ту амбициями. Вот карьеризмом Уокер можно устелить целую магистраль, это правда. Получится отличная дорога прямиком в ад — крепкая, ладная, новёхонькая.

Виктория рассчитывает, совсем скоро та приведёт её в Чикаго.

В двадцать четыре она была понаивнее: получала свой диплом изящных искусств с восторгом будущего Дали, а то и Микеланджело, позировала перед объективом отцовской камеры, залихватски подкидывая магистерскую шапочку, хотела в музей Гуггенхайма в Нью-Йорке, в мадридский Прадо, в парижский Орсе, во флорентийскую Уффици, и не сомневалась, её работы однажды там выставятся. Но, как уже было замечено, мир несправедлив, поэтому, неделю спустя, покидая территорию Института Брукса и вывозя из студенческого общежития тонну тряпок и вещей, всё, где Виктория оказалась, было оксфордской больницей скорой медицинской помощи.

Компанию ей составили три раздробленных позвонка и его величество болевой шок.

— Уокер, — когда Мирайя увела свою подопечную, за стол плюхнулся Джейкоб Макграт. Джейкоб был детективом, оперативником. Джейкоб нравился Вики. И Джейкоб был женат. Пожалуй, это всё, что следовало знать о Джейкобе. — Что у тебя?

— Привет. Изнасилование.

— Звучит, как хорошая вечеринка, — он осклабился широченной улыбкой и тряхнул русыми волосами. Они слишком длинные для его профессии, не сомневались в отделе. Но в отделе не сомневались, что и Виктория слишком красивая для своей работёнки. Однако ж и она, и причёска Джейкоба здесь. — Ко скольки я приглашён?

— Ты придёшь с Лизой? Я позвоню Уиллу. Сообщу, что у нас намечается дружеская групповушка с наручниками.

— Лады-туды-сюды. — Мужчина покрутил карандаш в руках, явно собираясь что-то сказать. — Я как раз насчёт Уильяма. Он не обидится, если я не приеду на его мальчишник в Чикаго?

— Не обидится конечно, вы всего дважды виделись. — Её жених вообще не из обидчивых. Ещё один плюс к его многочисленным достоинствам. — Давай честно, солдат Джей, тебя туда пригласили из вежливости. Вы с женой заявлены в списке гостей, поэтому Уилл посчитал правильным свистнуть тебя на пацанский сабантуй.

— Ну и отлично. — Детектив собирался встать, но передумал и лишь поёрзал на стуле, — слушай, а ты?

— А что я?

— Ты девичник устраиваешь?

— Где, в Детройте? — Она прыснула, — у меня здесь знакомых два с половиной калеки, да и те — сплошь мужики.

Они тут все — заложники мёртвого города. Амбициозные ребятки из разных штатов, которых заманили огромным, жирным куском пирога. Просто никто не предупредил, что пирог просрочен и воняет безнадёжностью.

Вики, например, клюнула на квоту, открытую молодым специалистам. Криминальная обстановка Детройта была такова, что за неделю он перевыполнял годовой план всей Юты по количеству преступлений. Поэтому и копам, и врачам, и криминалистам, и учителям давали зелёный свет и всякие бенефиты, словно посудине прежде процветающего города ещё можно не дать затонуть, заткнув дыры их профессиональным тщеславием.

Детройт действительно некогда был могучей промышленной столицей штата Мичиган. Но это «некогда» датировалось годами задолго до самой Виктории. Раньше тут стояли автомобильные гиганты — Форд, Крайслер, Дженерал Моторс, — они выпускали свои блестящие машинки и создавали такое количество рабочих мест, что Дейтройт разнесло до двух миллионов жителей, как чирий. А потом грянул нефтяной кризис — сначала 1979-го, потом 2008-го, — заводы позакрывались, те, кто мог уехать, давно уехали, те, кто не мог, остались, а те, кому нечего было терять, превратили районы в гетто.

Но госбюджет США не бросал попыток спасти эту приграничную резервацию, вливая сюда деньги, сравнимые с десятком космических программ Илона Маска. А Уокер просто хотела откусить от подобной щедрости как можно больше, согласная получать тройной оклад в связи со службой на опасной территории.

Вот и пошла в программу «Ковчег», рассчитанную на год.

Это было два года назад.

— Тогда давай устроим тебе мальчишник. Я помогу. — Заговорщицки подмигнул Джейкоб. Он прибыл в город в рамках той же программы, ещё и супругу притащил, но лишь семь месяцев назад. — Твои яйца покрепче многих в этом кабинете.

— Неа, — отрезала Вики. Повеселиться она, может, не прочь, но ей двадцать восемь уже завтра, и по такому случаю криминалист намерена рвануть самолётом в калифорнийский Оксфорд на уикенд, ко всем своим студенческим товарищам. Там она проставится сразу по двум поводам — день рождения и будущий брак.

— Обещай подумать.

— Ок.

— Подумаешь?

— Уже подумала.

— И что решила?

— Неа.

— Сучка, — беззлобно подытожил детектив.

Уокер не любила, когда ей что-то навязывали. Иногда это помогало, иногда мешало, но это было в ней всегда и с этим требовалось смириться. Любая идея должна была приходить в голову к Виктории сама или находить там отклик, а не втюхиваться чужаками, словно товар коммивояжёра в дверях дома.

Кстати о доме. Отцовский дом она продала с год назад под недовольные шепотки соседей, едва завершилась пустая, безжизненная суета похорон и поминок Лайонела Уокера. Глиобластома головного мозга — злокачественная, неоперабельная, на поздней стадии, с метастазами по всему телу — от кишечника до пальто. Папа тогда пошутил, что собрал джек-пот на первом же посещении онколога и что зря игнорировал лотереи все эти годы, с таким-то везением. А она ничего не шутила, ревела белугой и понимала, что теперь останется одна. По-настоящему одна, а не так, как в общаге или на работе в другом городе.

— Макграт! — От дверей раздался зычный вопль. — Ты где шляешься?

— Блять. — Джейкоб сполз по стулу как можно ниже, словно за всей компьютерной техникой, высящейся перед Уокер, его огромный, чернокожий напарник Айк Бадди его не заметит. — Эта «Белоснежка» слишком идейная, — зашептал детектив, — помяни моё слово, сейчас подкатит и скажет: «Ирландская жопа, я только что был у Сандерса, патрульные вызывают подкрепление, погнали!».

— Ирландская жопа, — не прошло и пары секунд, как Бадди возник у стола, — я только что был у Сандерса, патрульные вызывают подкрепление, погнали! — Он повернулся к Виктории, — Вики-тики-тави, привет. Э-э-эм… а чего вы ржёте?

— Джейкоб смешную шутку рассказывал, — девушка утёрла слёзы, выступившие от хохота. — Привет, Айка-зазнайка.

— Поня-я-ятненько, — протянул афроамериканец. — Кароч, Вики-тики-тави, ты тоже собирайся.

— А я вам зачем?

— Свидетельница есть, но не мобильная. Бабка в доме напротив, сидит в инвалидном кресле. Проще к ней, чем её — к нам. — Он почесал кончик широкого, расплющенного, как у рестлеров носа. — И эта… патруль говорит, там маньяк. Убийство. Сплошной фарш.

— О, маньяк! — Джейкоб заметно оживился, вскакивая с места. — У нас маньяк, братья! И… — он опустил глаза на Уокер, — …сёстры! По коням!

В среднем люди могут найти одной и той же части тела примерно десять литературных эпитетов, словно экзамен сдают. Но Виктория Уокер давно придумала свой перечень полезных словечек, которые помогают им сориентироваться — «мясистый», «толстогубый» или «кожа, как мексиканская лепёшка».

И ей нравится быть одной из тех, кто ловит злодеев.

В Детройте дождь, и надо сказать, это самый частый турист в городе-призраке. Сколько Виктория помнила себя в этом сити, столько здесь лил дождь — то мелкий и колючий, как картечь, то по-летнему тёплый скорострел, но сейчас, в конце октября, дождь шёл из тех, про которые говорят «стоит стеной», и от которого мёрзнут уши.

Дворники в служебном Чарджере пахали на пределе возможностей, но всё равно не справлялись с ливнем. И, паркуясь в районе Делрей на ощупь, криминалист находила в этом божественный символизм — в Детройте каждый день есть, кого оплакать.

— Скотская погодка! — Джейкоб вбежал в лифт в последний момент, отряхиваясь и ерошась, как бойцовский пёс. Он и внешне походил на собаку, но очень красивую, накаченную собаку — с этими своими челюстями, выдающимися вперёд, и торчащими ушами. — Трусишки не промокли, Вики?

— Сухо, как в Атакаме. — У них такая манера общения сложилась с самого начала. Он отвешивает ей пошлые шуточки, намекая, что не прочь вдуть, а она его отбривает без всякой изысканности. Весело всем, не только им двоим.

— Ставки?

— Преступление на почве ревности!

— Тогда я поставлю на наркоразборки банд.

— Никаких неожиданностей! Забились! — Они слегка стукнулись кулаками в привычном жесте, чётко следуя ритуалу.

Каждый раз, когда у департамента было убийство, случался этот короткий диалог, и каждый раз Виктория проигрывала солдату Джею, Айку, Тому или кому ещё из оперативников. Поэтому шпилька про Уокер с её преступлениями страсти имела под собой законную почву, хотя, честности ради, весь убийственный криминал в городе, так или иначе, был связан с наркотрафиком.

Из снежного соседа сюда, в перевалочный пункт под названием Детройт, поступало столько метамфитаминов, что ими можно было проложить границу от Аляски до Мексики.

— А ты зачем вообще поднимаешься? Твоя бабуленция в доме напротив. Поди от окна не отлипает сутками и расскажет не только приметы, но и кто ширяется, кто дубасит жену, а кто изменяет.

— Её сейчас Айк допрашивает. И если это серийник, я хочу посмотреть! — У неё в карьере маньяков ещё не было, если не считать чикагского священника, растлевавшего мальчиков. Но там такая неоднозначная история, что Вики до сих пор не уверена, прикасался ли к ним приходской отец хотя бы пальцем, не говоря уж про другие части тела.

— Лады-туды-сюды. Ты — художница, а значит наблюдательная. Взгляд у тебя цепкий, может заметишь то, на что у нас глаз замылился.

Заметит она, как же. Детройт называют частью «Ржавого пояса США», а следовало бы окрестить серой хмарью. Выезжаешь за пределы и картинка совсем иная — солнышко светит, птички поют, травка зеленеет. Въезжаешь обратно — бац! — насыщенность и контрастность свинтили, как пробег угнанной тачки, а потом устелили всё застиранной тряпкой, через которую приходится смотреть на город и плыть в блеклом тумане среди многоэтажек, уже ничего не замечая.

«Как парить в грозовых облаках», — подумала Виктория, впервые попав сюда. Откуда эти поэтические сравнения в голове, она не знала. Но грешила на художку со всем её творчеством. Это у Уокер факультет вполне прикладной, пусть и по живописи. Но рисование — почти математика, чёткая наука: там и пропорции, и правила, и золотое сечение, и свойства красок и масел, и компьютерный дизайн. А были другие факультеты: в танцевальном классе людей от мира сего она вообще не встречала, да и на актёрском каждый мнил себя будущим Джеком Николсоном и особенным человеком.

В общем, вряд ли она заметит что-то, чего не заметят оперативники, но посмотреть хочется.

Вида крови и трупов Вики не боялась, она после аварии сама выползла на просёлочную дорогу из машины, напоминая большой, красный сгусток. В столкновении лобовое стекло пало первым: разлетелось на сотни осколков и изрешетило лицо и плечи. Вот в таком виде Викторию и нашла женщина с малолетним сыном спустя минут двадцать после автокатастрофы. Имени её она так и не узнает, потому что отключилась на разделительной полосе раньше, чем приехали парамедики.

Придя в себя через трое суток, Виктория сначала увидела отца, а уже потом крайне недовольного врача.

«Зачем вы вылезли из автомобиля?!», — он окажется ужасно зол: «У вас травма позвоночника, вам даже позу нельзя было менять». Да откуда я знала, только и пожала плечами Вики и почувствовала, что плечи неподвижны.

Потом ей скажут, что в ней теперь титановая пластина, что нервные окончания были порваны и связь головного и костного центров нарушены, что нужно время, чтобы функции восстановились, и что ходить она будет. А если не пропускать физиотерапию, то бегать, прыгать и даже скакать на родео, вздумай Уокер обнаружить в себе техасского ковбоя.

Так и вышло, потому что трудилась она прилежно.

Сначала тебе говорят «Пошевелите пальцами ног», и ты выполняешь команду, но ничего не происходит. Из-за этого ты бесишься, потом плачешь, потом приходит апатия, которую ты запиваешь калорийными молочными коктейлями, поставляемыми отцом, как барыгой, прямиком в палату, а когда к апатии добавляется плюс одиннадцать фунтов и заметный животик, тебя снова разбирает старая, добрая злость.

В общем, на злости она и выкарабкалась. Так возненавидела своё никчёмное состояние размазанной медузы вдоль берега, что на сто какой-то раз взяла и пошевелила.

Этими. Долбанными. Пальцами.

— Стоять! — Джейкоб замер в дверях квартиры, полностью преграждая путь. — Стоять, Уокер. Не надо тебе… — он сглотнул, — не надо тебе сюда.

Но поздно. Макграт крупный, но невысокий. Может на пару дюймов выше самой Виктории в модных, глянцевых ботильонах с каблуком. И у той сейчас чувство, что все чудовища, порождённые её снами, орудовали в этих апартаментах.

Проблемы со сном начались сразу после аварии, но не стояли так остро, пока лекарства в капельницах миксовались с седативными. Это уже потом, когда она выпишется и уйдёт с двумя шрамами на лопатках, зато на своих ногах, сны станут мощными, как наркоманские приходы, хотя Вики не с чем сравнивать.

Она десятки раз поинтересуется у курирующего её доктора, может ли травма спины спровоцировать такие сновидения, и раз за разом будет получать отрицательный ответ. У неё не было ушиба головы, её голова была чуть ли не единственным местом, которое никак не пострадало, если не считать заживших порезов. Но если она настаивает, её готовы отправить к мозгоправу, а тот, в свою очередь, выпишет Уокер психотоники.

Виктория не настаивает и не хочет: не чувствует необходимости в психотерапевте и трезво рассуждает, что ясность ума без антидепрессантов ей дороже, чем избавиться от навязчивых снов.

Во-первых, не все из них пугающие, во-вторых, окончательно проснувшись, она помнит примерно ноль с хвостиком. Остаются только смутные, необъяснимые образы, пропитанные библейщиной, да привкус гари.

Вдоволь уродливого, вдоволь красивого, вдоволь «внеземного». И она предполагает, что слишком увлекалась творчеством старика Босха в институте, а пост-аварийный год без секса довершил остальное. Поэтому люди-птицы из снов сливаются там в единых оргиях, отращивая щупальца, зубы-колья и мечи вместо обглоданных рук, а останки тел сношают и жрут гигантские насекомые.

Из задниц тех вылетают бабочки.

Рассказывать в компаниях подобные истории не принято, точно не зарекомендуешь себя стендапером. Вот она и не рассказывала никому, что ей мерещится в царстве Морфея, пока — потную и душную — Викторию однажды не разбудил Уильям.

— Ты стонала.

— Что? — Уокер затрясла белокурой башкой, прогоняя остатки сна.

— Ты стонала и что-то шептала.

— Ну, может, мне порнушка снилась, а ты возьми и выключи этот фильм!

— Не так стонала. — Он снова перекатился на спину — крепкий, темноволосый, высокий. До аварии Вики встречалась с блондинами, будто бы отдавая дань своей подростковой влюблённости в постеры Джастина Бибера. После — вкус подменили. В еде, в одежде, в выборе мужчин.

— А как?

— Как будто тебя ранили.

— Не забывай, я — немножечко коп. Может это моё подсознание сублимирует всё то гавнище, с которым приходится иметь дело.

— Расскажи.

— Рассказать что? Гавнище?

— То, что тебе снилось.

— Ох, Уилл, если бы я только помнила…

— Так не бывает, какие-то картинки должны остаться в памяти.

Он оказался прав и он оказался отличным слушателем. Перебивал нужными вопросами, когда она старалась вспомнить подробности наглухо отбитого сна, и так и сыпал уточнениями: «Погоди-погоди, а куда потом делся гном с лицом твоей покойной матери?», «А дьявол угрожал всем или только тебе?», «Младенцы смотрели больше с похотью или с презрением?». А ещё он оказался первым мужчиной, в чьих объятиях было спокойно и тепло.

Но сейчас про объятия ей не думалось.

Прямо в центре прокуренной гостиной, по-христиански раскинув руки, покоилось тело. То, что от него осталось. Нет, сам труп мужчины лет сорока казался вполне целым, правда голым, но то, во что превратились его руки, было до мерзости узнаваемым.

— Чем его? — Джейкоб вынужденно пропустил Уокер, заходя внутрь. Всё равно уже увидела.

— Пока не знаю, — мужчина в белой одежде криминалиста сидел на корточках возле жертвы и складывал в стерильный пакет мелкую, белую крошку. — Это кости.

— Рук?

— Ноги, как видишь, невредимы.

— Убийца что, сюда асфальтоукладчик загнал и проехался по ладоням?

— Без понятия, Макграт. Никаких идей! — Звуки рвоты в сортире убитого заставили всех неловко замяться. — Патрульный, — уточнил криминалист. — Он такого не видел. — Они, пожалуй, тоже. Сплошное месиво там, где были руки, вплоть до локтей. И если приподнять одну за предплечье, может показаться, что покойный нацепил ажурный блузон века эдак XVIII, бахрома которого мотнёй свисает вниз. — Я не нахожу синяков на коже, кровоподтёков от ударов, и всё это выглядит так, словно…

— …кисти просто прижали к полу с нечеловеческой силой, пока те не расплющились, — раздался голос из дверей.

Виктория вздрогнула. Мужчина возник прямо за спиной, и она оказалась ближе всех, инстинктивно отодвигаясь в темноту коридора. Немолодой уже, к пятидесяти или чуть больше, но это из-за седины. Высокий, даже слишком, из-за роста тот выглядит худощавым, хотя под костюмом очерчены бицепсы. На носу очки-хамелеоны, но они тёмные для этой каморки. Значит стёкла сразу вставили цветные. Может дальтоник? Или предпочитает жить в солнечном Детройте, компенсируя недостаток ультрафиолета бронзовыми линзами?

— ФБР… — Джейкоб манерно закатил глаза. — Только вас нам не хватало.

— Почти. — Не особо рассматривая присутствующих, неизвестный направился к трупу. — Интерпол. Агент Смит. Подданный Её Британского Величества.

— Ого. Какой важный дяденька к нам прилетел! — На англичан у Макграта генетически срабатывала классовая ненависть, хотя Джейкоб сроду не бывал в родной Ирландии и сыпать мог разве что проклятьями давно почившего прадеда, когда-то, вынужденно, эмигрировавшего за лучшей жизнью. — Давно ли международных легавых заинтересовала криминальная жизнь Мичигана?

— Сегодня.

«Немногословный и привлекательный мужик», — подумала Вики, наблюдая, как тот присаживается рядом с экспертом и внимательно рассматривает почти чёрные линии вокруг тела.

— Зуб даю, это не серийник, Смит, — прокаркал солдат Джей. — Бандитские разборки, Смит. Может он задолжал одной из группировок, может украл наркоту, Смит. И вы нам улики топчете, Смит. Не знаю, как в Лондоне, а у нас не принято шастать вокруг криминалистов, пока они не соберут все образцы, Смит. Кстати, «Смит» — это настоящая фамилия, Смит?

— Нет, не настоящая. — Агент даже головы не поднял, проигнорировав выпад. Лишь потёр пальцами один из следов около тела и поднёс те к носу, пока лицо Макграта из просто веснушчатого становилось помидорным.

— Я думаю, это камедь. — Пискнула Виктория из полумрака холла, заплывшего вонью дешёвых кроссовок. Ситуация накалялась, и ей захотелось как-то сместить вектор беседы. — И ещё ацетоном пахнет. Или отбеливателем.

А дальше произошло то, чего никто не ожидал. Британец нервно дёрнулся при звуках её голоса, вскинул взгляд в поисках и попытался встать, но лишь осел и слегка завалился назад.

— Это кто сказал?

— Я, — она шагнула к Джейкобу, оказываясь точно под унылой лампой-вентилятором. Хотя на кой ляд такая в Детройте, вопрос на засыпку. Тут ни мух не бывает, ни духоты, которую требуется разогнать. В этом городе из живого только люди, да и те норовят друг друга грохнуть. Даже дождь в Детройте похож на привидение: он давно утонул в Великих Озёрах, а городу остался неугомонный призрак. — Вики Уокер, художник-криминалист.

Агент встал, не сводя с неё взора, и, как Виктории показалось, подошёл на негнущихся ногах.

— Вы правы. Это сера.

— Ушная? — Макграту не понравилось, как мужик лупится на самую сочную сóску всего департамента полиции США по мнению самого Макграта, поэтому он сделал то, что посчитал правильным, слегка задвинул Вики плечом.

— Солдат Джей, сера — это разновидность смолы. — Она недоумевала, почему иностранец так внимательно её осматривает. За очками не видно, но глаза она сейчас кожей чувствует, и те блуждают от обувки до макушки и останавливаются на лице. — Если её поджечь, будут такие следы. Мы в институте, — она хмыкнула, — опыты ставили в рамках изучения всего, что горит, и чем художники рисовали в старину.

— Эй, человек-капюшон, это сера или не сера? — Со всей бестактностью Макграт обратился к криминалисту.

— Трудно сказать до анализа, но очень похоже. По крайней мере, это точно не следы обычного огня. Будь тут пожар, линолеум бы поплыл. Он самый грошовый, совсем плохого каче…

— Зачем вы прибыли? — Смит перебил, продолжая смотреть на девушку. — Разве ваша работа не заключается в том, чтобы составлять фотороботы в отделе?

— Да вас явно в Гугле забанили, — огрызнулся Джейкоб, — с таким-то информационным вакуумом. У нас свидетельница нетранспортабельная в доме напротив, она видела подозреваемого.

— Опросили?

— Ещё нет, — Виктория поудобнее перехватила планшет, — как раз собираюсь.

— Я пойду с вами.

— Стоп-игра! — Макграта аж затрясло, — где ваше удостоверение, Смит?

Британец устало выдохнул и жестом фокусника распахнул документы у детектива под носом. А ещё — Уокер была готова поклясться! — смешно и недовольно повёл бровью вверх. Совсем немного, но достаточно, чтобы та выползла из-под оправы, а Вики её заметила.

— Уверен, когда вы вернётесь в свой офис, на столе будет ждать факс о моём приобщении к делу, который позволит заполнить информационный вакуум вашей головы, — агент посмотрел на бейдж, — Джейкоб Макграт. Хотя бы на время.

Как и предполагал коллега, пожилая женщина оказалась страшно болтливой, хотя вид её удивил. На первый взгляд Виктории примерещилось, что перед ними не развесёлая бабулька, что любит подсматривать, а какая-то древняя ведьма с крючковатым носом, готовая прямо тут раскидать карты Таро, щедро лить кофейную гущу на блюдце и жестикулировать над гадальным шаром.

За все полчаса, проведённые в гостях словоохотливой свидетельницы по имени Сабрина Вуд, спутник Уокер лишь дважды вступал в разговор. Первый раз, когда они здоровались, а второй, когда он ткнул в планшет, где уже чернел набросок фоторобота, и сказал «Думаю, миссис имела в виду более треугольный подбородок».

«Может да, а может и нет. Ты же не читаешь её мысли!», — она фыркнула, но подправила рисунок. Агент так пристально смотрел на Сабрину, что Вики стало смешно от самой идеи.

— Очень похоже! — Миссис Вуд охотно закивала на итог работы. — Но я не видела ни драки, ни убийства, молодые люди! Только их, говорящих в окне прошлым вечером. Вашим ребяткам я всё рассказала.

Дома тут близко — панельные, кирпичные, страшные. Оконные проёмы дышат друг другу сопло в сопло, а в темноте и при включенном свете напоминают аквариумы. Да и сама свидетельница жаловалась на отказавшие ноги, но никак не на остроту зрения.

— Что думаете, Вики Уокер? — Когда они оказались в лифте, она обратила внимание, что Смит не пропустил её вперёд. Зашёл первым и теперь стоял сзади. Его она видела в отражении большого, хоть и заляпанного зеркала с кривой трещиной строго по центру. Забавно, что именно та сейчас служила сюрреалистическим разделителем между ними.

— Про бабушку?

— Да, про эту каргу.

Она улыбнулась, понимая, что сравнение с ведьмой пришло в голову не ей одной.

— Я уверена, она не выдумывает. Ей скучно, она прикована к инвалидному креслу, вся жизнь в четырёх стенах, поглазеть на соседей — главное развлечение.

— Она не врёт. — В ответ сухо кивнули. — Заметили что-то ещё?

— У бабушки?

— Ни у кого другого мы не были.

— Слушайте, Смит, я — не фанатка Клариссы Старлинг. — Он не понял, а, вероятно, и не смотрел «Молчание ягнят». Чуть нахмурил лоб и уставился даже не в отражение, а куда-то ей в затылок, хотя эти чёртовы линзы очков не давали никакой гарантии, что Виктория права. — Я имею в виду, что я — не детектив. Игры в молодого напарника и зрелого наставника не по мне.

— Вы сразу поняли, что подле мертвеца следы серы и что жертву мыли отбеливателем. Теперь мне интересно независимое мнение по другим вопросам.

— Ну хорошо, — она повела плечами в примирительном жесте, — Сабрина Вуд одинока. Детей у неё нет и не было, на стенах ни одной фотографии. Мебель дорогая, но дом и район — почти гетто. Их ещё называют «кирпичными особняками», прямо как в одноимённом фильме. Видели?

— Не думаю.

— А я смотрела, — она улыбнулась, вспомнив что-то своё, — давно, в году тринадцатом, мне тогда было…

— Девятнадцать лет.

— Откуда вы узнали? — Вики присвистнула, поворачиваясь к Смиту.

— Вам меньше тридцати, это видно. Но вы работаете там, где за вредность должны давать молоко и куда не возьмут без опыта. — Уголки его губ едва заметно дёрнулись вверх, — а ещё вы сказали про институт, значит закончить его могли не раньше, чем в двадцать три, двадцать четыре года. Остальное я просто посчитал.

— Я поняла, ваша ненастоящая фамилия — Смит, настоящая — Холмс.

— Да как угодно, — теперь улыбка стала чуть заметнее.

— Вообще я хотела сказать, что смотрела этот фильм, потому что у актёра, сыгравшего главного героя, тоже была фамилия Уокер. Пол Уокер.

— И что с ним случилось?

— С героем? Он всех победил. А актёр погиб в автокатастрофе сразу по окончании съёмок. Это был его последний фильм.

— Как символично.

— Что, простите?

— Я сказал, как трагично.

— Значит послышалось, — может и правда показалось, но то, что на слове «автокатастрофа» кадык британца сделал характерное движение, будто тот сглотнул ком, она видела ясно: стоял тот близко, а его рост как раз позволял Виктории невзначай упираться глазами в шею. — Про миссис Вуд… я думаю, она из числа тех, кто родился и вырос в Процветающем Детройте, а выбраться из Детройта Загнивающего уже не смог — может меланхолия не позволила, а, может, её соцвыплаты по инвалидности не годятся для таких пертурбаций. Она продала дорогую недвижимость и въехала сюда, прихватив кое-что из прежней мебели.

— Вы…

Договорить у него не вышло. Неожиданно померк свет, а лифт затормозил с жутким скрипом, мгновенно становясь чудищем, прогладывающим себе траншею в горе, но наткнувшимся на преграду.

— Дьявол! — Ни темноты, ни замкнутых пространств Вики не боялась, но не боялась их только по отдельности. Зато совокупность факторов заставила ощутить, как под слоем одежды, там, где под лопатками теперь уже навсегда белели шрамы операции, полез холодный, липкий пот.

Визави словно почувствовал и заговорил успокаивающим тоном:

— Не призывайте Лукавого, вдруг услышит.

— Если он включит электричество, я не против.

— Этот лифт работает от электрической энергии?

— Да, это старый жилой фонд, тут всё от сети, а подстанция дохлая, свет в подобных районах периодически шалит. — Она решила не добавлять, что когда освещения нет, шалит не только свет, но и разного рода шваль. Риски минимальны, сейчас день деньской.

— Говорите! — После нескольких нажатий кнопки вызова, нащупанной Уокер, из приёмника донёсся металлический, женский голос, — говорите, что случилось!

— Мы застряли. В лифте вырубился свет. Шестой округ, Форт-стрит А11.

— Заявка принята! — Прожамкали железом, после чего операционистка тут же отключилась.

— Ну всё, теперь только ждать. — Виктория поёжилась, пытаясь сориентироваться: её собеседник всё ещё там, где стоял, или привалился к стене, прямо как она?

— Вам некомфортно? — Голос раздался ровно оттуда, где она видела Смита в последний раз.

— А вам?

— Меня устраивает, что я не вижу своё отражение.

— Нежданное откровение, — она действительно удивилась: мужик-то шикарен для своих лет, а в молодости, поди, давал жáру всем красоткам. — Вы ведь не из Британии? — Криминалист решила сменить тему.

— Почему вы так думаете?

— У вас нет акцента. Идеальный «американский», как сказала бы моя школьная учительница.

— Моя школьная учительница обычно говорила «Спуститесь на землю, жи́во!», — на той стороне тьмы явно ухмыльнулись. — Но вы правы, — он тут же изменил тон, — я — американец по происхождению, гражданин Великобритании по паспорту, а проживаю, в основном, во Франции.

— Логично, ваша штаб-квартира в Лионе. — Любой коп, и даже около-коп вроде неё, в курсе, не такие уж они тут и придурки в США.

— Почему художник-криминалист?

— Долгая история. Почему Интерпол?

— Долгая история.

— Вы — чисто змей, Смит. — Мысленно Виктория проговорила это трижды, — вползаете в потёмки чужих душ.

— Будем считать это частью моего предназначения.

— Предназначения? Ого, как театрально!

— Профессии. Не становитесь старой брюзгой.

— Окей, но философской притчи не ждите. Моя история банальна и прозаична. В детстве моя мать погибла в автокатастрофе, а виновник отмазался. Ну а в возрасте двадцати четырёх в аварию угодила я, и снова никаких виноватых, хотя был чёрный минивен, который согнал меня в овраг и буквально расплющил бампером о дерево, но тот не нашли. Да и не искали особо, дорога-то просёлочная — ни тебе камер, ни свидетелей. — От чего-то в лифте стало жарко, и Вики решила, что они успели надышать. — Когда оклемалась спустя несколько месяцев, поняла, что рисовать пухлых херувимов и раскаченных божков в белоснежных туниках — это не моё.

— Ваше — сражаться со злом?

— Вроде того. Мой маленький фронт не виден, но он есть.

— Меньше всего вы похожи на женщину, которая пашет на страже Отечества.

— Сочту за комплимент, — он что, её клеит? Нет, зрелые папики Уокер не привлекают. Хотя в Калифорнии у неё живёт подружка, которая была бы рада такому знакомству. — Вы тоже какой-то подозрительный «агент Смит», агент Смит.

— От чего же?

— Соврали, что британец.

— Не врал, а не вдавался в подробности.

— Допустим. Но контакт с моим коллегой, с которым вам предстоит работать, вы наладить не пытались.

— Ваш коллега — тупой идиот, который в вас влюблён.

— Что? Нет! Конечно нет! По обоим пунктам. Джейкоб женат, и он — отличная ищейка.

— Что-то ещё? — Оскалились из темноты.

— Да… — женщина задумалась, припоминая, что её смутило. — В квартире жертвы вы сказали «Вы опросили?», имея ввиду Сабрину Вуд. Но правоохранители… замечу, любые правоохранители!.. говорят «допросили».

— Я…

— Погодите! — Виктория перебила, всплеснув рукой, и поняла, что задела лацкан чужого пиджака. То ли не рассчитала взмах, то ли «британец» сделал шаг навстречу. Может от того ей так жарко, раз они близко? Даже мокро, но без вязкого пота, и на том спасибо. Словно гладят и баюкают маревом. Да и воздух не кажется затхлым, вентиляция ведь не прекращала работать; та, в отличии от лифта, не зависит от электричества. — Предположим, это можно списать на Францию, в которой вы живёте, хотя я уверена, в Интерполе сплошь многонациональная публика, и все разговоры идут на английском. Но вот «электрическая энергия», «на страже Отечества» и, особенно, «подле» меня смущают. Кто говорит «подле» в 2022-м году? Столетние деды? Рип ван Винкль, проспавший двадцать лет? Реинкарнация Генри Миллера?

— Не двадцать, — она услышала, как он поджал губы, — а три. Три с половиной. Скажем так, я находился в зоне боевых действий на территории менее развитых государств.

— О-о, — ей стало неловко за свои понты, — Афганистан? Или, может быть, Сирия?

— Вы же понимаете, что я вам не отвечу?

— Но попытаться стоило. — Уокер почудилось, что в его пальцах мелькнул огонёк. — У вас зажигалка?

— Это ваше воображение играет с вами шутки.

— И переигрывает. — Ведь точно видела золотого светляка в чужой ладони. — Ладно, Смит, раз уж мы всё равно ждём, может быть расскажете про маньяка? Пассажиром поезда вашего с детройтскими парнями расследования я не буду, но утолить любопытство — ваш святой долг.

— Святой?.. — Агент гоготнул. — Пусть так. Будете.

— Что?

— Вы будете моим напарником в этом деле.

— Я не могу.

— Зато я могу. У меня абсолютный карт-бланш от ваших властей, я могу привлечь к сыску того, кого посчитаю нужным. И вы… — он странно помедлил, — …мне нужны, непризнанный гений рисования.

— Что вы сказали? — У неё на лбу выступила испарина, как от внезапной лихорадки.

— Непризнанный гений рисования. — Почему его голос стал таким хриплым, мать твою?

— Мне нравится, — Виктория спешно проморгалась во мраке и собралась, — но Макграту и Бадди нет.

— Плевать я на них хотел. Отбросы! — Это прозвучало так неожиданно экспрессивно и так не соответствовало образу Смита, который уже сложился в голове Уокер, что она всерьёз задумалась, не подменили ли агента в темноте. — Но будет одно условие?

— Какое?

— Мы не должны спать, — с кошачьей ленцой выдал собеседник.

— Простите? — Она опешила: не больно-то и хотелось — это раз, «А он там не охренел?» — это два.

— Мы не должны спать в эту ночь. — Судя по смешку, агент оценил её растерянность. — Мы будем расследовать.

— Мне, в мои почти двадцать восемь это не составит труда, а как там ваш пятисотлетний организм вывезет, думайте сами.

— Тысяча пятисотлетний. — Он засмеялся — открыто и дружелюбно. — Вывезет, не переживайте.

— Вы что, «сова»?

— Я — человек, который завтра в полдень улетит обратно.

— Ах вот к чему спешка! Золушка тусовалась до полуночи, Интерпол — до полудня.

— Да, Вики Уокер. — У этого мужчины уникальная способность произносить её имя удивительным образом. И криминалист не в силах объяснить, что именно с ним не так. Это нечто на уровне ощущений, совершенно подсознательное, от чего на руках и копчике вздымаются волоски, но вздымаются приятно. Будто… она задумалась и вдруг поняла: «Будто встретила старого знакомого!». — Но если мы не успеем до двенадцати, обещаю, меня сменит мой протеже.

— Даже так? Ну что ж, я совсем не против. — Здесь, в жарком, вмиг ставшим напоминать калифорнийский воздухе идея принять участие в расследовании показалась отличной.

— Вы слишком быстро согласились не спать со мной до утра. — Опять эти двусмысленности. — Вы живёте… одна?

— Я… — гулкая вибрация мобильника в сумке нарушила атмосферу. — Извините, Смит. — Уокер порылась и достала айфон, — Уилл! Приве-ет! Да-да, на работе, на выезде! Алло… Алло, ты меня слышишь? Дьявол, в лифте плохо ловит! Уильям, я говорю, что я на выезде, позвоню позже. Уилл?.. Уильям?! — Бесполезно, соединение отключилось, заставляя рассматривать заставку экрана и одинокую полоску связи в правом, верхнем углу.

— Вы мне не ответили.

— Что? А, да. Я живу одна, если речь о квартире. Но я не одна, если речь обо мне. — Она растянула губы в улыбке, полагая что сейчас, в свете айфона, собеседник различает черты её лица, и демонстративно потрясла гаджетом, — как раз жених звонил. — Зачем-то добавляя, — у нас свадьба через месяц. — Где-то в шахте раздался хруст, и Вики честно обрадовалась: значит ремонтники прибыли. — Но не здесь, а в Чикаго.

— Это поэтому на телефоне стоит фотокарточка собора, а не счастливые голубки́? — Мужчина прозвучал глухо, резко, напоминая рваный телеграф.

— А это миланский Дуомо, — она просияла, — но вы, наверняка, признали. Ужасно туда хотела, сама не знаю почему. Вот именно к этой достопримечательности, город меня не впечатлил.

— Знаю.

— Эм-м… что?..

— Говорю, узнаю́.

— Слушайте, Смит, — она убрала мобильный и уставилась в тот угол, где последний отблеск экрана очертил его силуэт, — сейчас почти тринадцать, нам предстоит провести вместе сутки… как мне вас называть?

— Чем вас не устраивает моя фамилия?

— Тем, что она не ваша.

— Вы думаете, я скажу своё настоящее имя?

— Нет, но соврите так, чтобы оно хоть немного походило на то, что вам дали при рождении.

Зависла пауза, которой даже Уокер, даже со всем своим перечнем подходящих словечек, не могла подыскать описания, пока…

— Леонард.

— Что ж, — её нагло перебили двери лифта, с лязгом распахнувшиеся на втором этаже безо всякого света. — Ну наконец-то! Они аварийное открытие дёрнули!

— Угу. — Он слегка толкнул её в спину промеж лопаток. — На выход.

— Вы не слишком вежливы, Леонард. — Он что, печка с углями? Там не ладонь, а адский утюг с функцией отпаривания. — Ллойд? Лиам? Может быть, Лайонел? — Смит ей по возрасту плюс-минус в отцы годится, окажись он не слишком аккуратен в юности, так может и имя совпадает? — Ленни? Льюис? Луис? — Они вышли из подъезда, и Детройт удивил: выключил дождь и давал среди серых туч представление с тщедушным, обоссанным ливнем солнцем. — А, может, вы из знатной семьи… м-м, тогда какой-нибудь Людовик. Или Линкольн. Или Лисандр!

— Виктория.

— Леонард.

— Замолчи-и-и…

От внезапности девушку пробило током. Она даже голову запрокинула, впериваясь в лицо перед собой. И на какое-то идиотское мгновение ей показалось, что под тёмным очками, сползшими пониже, блеснуло красным.

Да что это за странный мужик попался?

Одно сплошное «показалось» и никаких предпосылок к миражам.

— Не помню, чтобы мы переходили на «ты».

— Ты верно сказала, нас ждут сутки в трудах. Я решил, что мы перешли на «ты».

— Хорошо, Леонард, я буду тебе тыкать, — она мстительно сощурилась.

— И ты права, у меня знатное происхождение, но я не говорил, что моё настоящее имя начинается на «Л», условием было «похожее».

— А на что оно начинается?

От бесхитростности он ухмыльнулся одной стороной рта:

— Но и не отрицал, что не начинается.

— Давай так, если я угадаю твоё имя, ты скажешь какое-нибудь кодовое слово, которое намекнёт на мою правоту.

— Любишь быть правой?

— Люблю, — честно покаялась Уокер.

— Какое слово, Непризнанн…ый гений криминалистики?

— Хм, — она покрутила головой, будто вокруг разбросано сто миллионов не самых ходовых формулировок, — …мы с тобой познакомились в лифте, пусть будет «лифт».

— Это слишком просто, «лифт» в многоэтажном Детройте говорят на каждом углу.

— Тогда… — молодая женщина задумалась, в подсознании крутилось нечто подходящее… «мы застряли в лифте… что за гнусный лифт…», — Г-лифт!

— Что? — У Смита двинулась скула.

— Гнусный лифт! Г-лифт! Нет такого слова и если сказать его чётко, с лифтом я не спутаю.

— По рукам. — Он прочавкал это, с трудом разжав губы. — Ты сообщила, сейчас час дня. Рядом с вашим департаментом полиции есть кафе или бистро?

— Да, кофейня «Винтаж». В здании через дорогу, адрес…

— Найду. — Леонард по-пацански засунул руки в карманы, качаясь на мысках ботинок. — Встретимся там в два. С твоим руководством вопрос будет улажен, а коллеги… — он как-то особенно плотоядно ухмыльнулся, заставляя не сомневаться, у женщин Смит до сих пор пользуется популярностью, — …пусть горят в Аду. Зависти.

Отъезжая со стоянки в воодушевлённом настроении, Виктория не заметила, как едва не столкнулась с фургоном лифтовой компании. Тот как раз парковался, глуша мотор: ремонтники прибыли на вызов.

Фамилия «Смит» была ненастоящая, он не соврал. У него вообще никогда не было фамилии, потому что в местах, откуда он прибыл, тех попросту не существовало.

Ни разу, ни на одном задании в бытность студентом, Люцифер не заселялся в гостиницу в такой спешке, как сейчас.

— Паспорт, сэр.

— Я показал тебе паспорт, ты убедился, что я — это я. — Незаметное движение пальцами, взгляд глаза в глаза.

— Спасибо, сэр. — Ресепшеонист кивнул китайским болванчиком и с пустым взором стал программировать магнитную карту от единственного люкса в этой дыре. — Рады видеть вас в Детройте, сэр. — Он протянул кусок пластика, но пальцев не разжал. — Завтраки у нас…

— Это неважно, у меня нет времени. — Люций выдернул прямоугольник и заспешил в апартаменты, потому что если не снимет с себя тряпки и не залезет под очень холодный, по-настоящему ледяной душ, у него мозги сварятся и другие органы спекутся.

«Я думаю, это камедь».

«А я думаю, что так не бывает! Это даже не номер один всех самых ебаных неожиданностей в любом измерении, это ебаное, невероятное Охуеть-Как-Это-Возможно».

Он стянул с себя пиджак за порогом, рубашку — на пороге, а брюки и бельё были сброшены у входа в ванную комнату.

«А актёр погиб в автокатастрофе сразу по окончании съёмок. Это был его последний фильм».

«И ты рассказывала мне это, пока я шутил, что не все аварии одинаково полезны. Напомнить, при каких обстоятельствах? Мы были голыми. Мы трахались, как черти. Без «как». Ты кончила трижды. Дважды от моего члена, один раз — от языка. А потом мы лежали в твоей уютной, девчачьей постельке, пока Мими где-то шляндала, а, может, грела уши под дверью. И моя голова утыкалась в твою грудь, Уокер…».

От душа никакого эффекта. Тело раскалено до боли, вены вздулись, а в глазах наверняка полопались сосуды, просто оценить этого Люцифер не может: сейчас он — существо без истинного облика, «вампир», который не отражается в зеркале.

«Меня устраивает, что я не вижу своё отражение».

«Зато тебя я в темноте вижу до каждой мелочи, а ты даже не в курсе. Удивлялась, трепетала ресницами, закусывала губы… Зачем мне зеркало? В нём не я, а почивший призрак, которого видят смертные. Без отражения я вижу себя — свои ноги, свои руки с чернеющими татухами… и тебя. Снова рядом. Снова! Ты представляешь, сколько раз я провёл ими в воздухе по соседству? Ты, блять, можешь представить, сколько раз я почти коснулся тебя пальцами? Около лица, вдоль шеи, возле твоих бёдер…».

Холодный кран он выкрутил на полную, но налитый кровью ствол намекал, что дело это бесполезное. Без толку. Совершенно не реагируя на воду, член прекрасно реагировал на любое воспоминание, связанное с блондинкой.

«Вы — чисто змей, Смит».

«Орать хотелось, Уокер. В голос вопить, потому что ты меня сотни раз так называла. Ты и твоё животноводческое нутро с его баранами, индюками и змеями!».

В лифте он мечтал завыть, потом начать кусать, трогать, приподнять её под ляжки, найти под облегающим мохером платья трусы и сорвать те к Лешему. А, может, просто сдвинуть, чтобы ни секунды не прощёлкать. Сам же видел, когда она подтянула чулки на поясе, пользуясь темнотой, и был готов кончить, как мальчишка, заливая себе брюки.

«Кто говорит «подле» в 2022-м году?».

«Тот, кто живёт в Средневековье. Волшебном, ебучем Средневековье, представляешь? Это тоже твоя фраза. Ты её выпалила, когда впервые посетила Цитадель со мной и с драконом. И это я про мамашу Уокер, а не про то безродное создание с синей чешуёй, что обитает на школьном дворе».

Можно было бы применить внушение и ввести в искушение, но на неё не особо подействует. Никогда не действовало раньше — хоть на небе, хоть на земле, — не сработает и сейчас.

«Три с половиной».

«Не буду врать, они пролетели быстро. Когда ты уже не сидишь в академии, где время течёт наравне с людским, а борешься за собственный дом и за целое измерение, трахнутое грязнокровным ублюдком, месяцы становятся незаметными. Заметно в них только одно, там нет тебя… больше нет…».

Замутило, как прежде. Он, когда голос её услышал там, в помойной норе очередной жертвы, себе не поверил, искренне решив, что у него галлюцинации пошли, и завидовал блюющим, сортирным звукам. Такая роскошь Люцию непозволительна, хотя он грезил пойти и выхаркать внутренности, обнаруживая среди них остатки всего того, что не прекращает к ней чувствовать.

«У вас зажигалка?».

«У меня стояк, об который ты колено сломаешь, если навстречу дёрнешься. И не начни я себе ладони жечь, то засосал бы твой рот в этом «г-лифте», вызывая твой шок и призывая всех своих демонов, моя родная…».

Память до конца не сотрёшь, он это быстро понял. Не тогда даже, когда она стала рассказывать про кино всё то, что говорила прежде. И не тогда, когда на экране мелькнула копия Школы ангелов и демонов, построенная одним из тех Бессмертных, кого однажды, прямо как Уокер, сослали на Землю, не способные подчистить воспоминания полностью. Люцифер раньше это понял, сидя у бабки на диване рядом с Викторией, и слыша, как она насвистывает себе под нос мелодию разбитного, кабацкого клавесина. Он им аккомпанировал в столичной таверне три с лишним года назад.

«И вы… мне нужны, непризнанный гений рисования».

«Обхохочешься, да? Мы с тобой теперь ровесники. Тебе почти двадцать восемь лет, а мне всё ещё двадцать восемь по земным меркам лет. Смейся, бля. Ты фантастически красивая. Слишком хороша для Непризнанной. Даже больше, чем прежде, но этого — себе не льсти, — я не скажу».

Он не искал встречи. Ни разу за эти годы. Зачем, когда сутулая мразь уведомил всех, что это было решением Виктории Уокер, которое тот просто исполнил, потому что мог? Ни одному слову, конечно, не поверил и сначала попытался убить новоиспечённого властелина двух полюсов, но знал, что не справится. И Ости с Мими тоже знали, отговорили, сообщив, что жива она, цела и невредима. Спускаться к Вики он себе запретил, потому что иначе убьёт: ну выдержит она один секс с демоном, второй, пятый, пока брызги былой энергии не растаят в ней окончательно, и тогда её просто не станет.

«Я — человек, который завтра в полдень улетит обратно».

«А не захочу, водоворот сам затянет, требуя сменить личность. Чёртово правило двадцати четырёх часов! И всё, что я знаю, это то, что новое «лицо» будет мужским, а глаза останутся красными. Остаётся верить, что божий промысел не подкинет облик ребёнка. Представлять, как я имею тебя, когда в витринах и зеркалах отражается пацан лет десяти, полное дерьмище даже для сына Сатаны».

Люций не может её вернуть — в этом и проблема. Он даже просто убить её не может, потому что это нарушит Закон Равновесия, а ещё не даст никакой гарантии, что Уокер окажется на лобном месте, среди плавающих островов, иначе давно преступил бы любой закон.

«У нас свадьба через месяц».

«Нет».

От мысли о другом мужчине корёжит и тошнит пуще прежнего. Понятно, что она не записывалась в церковные послушницы, не помня ничего конкретного, но ревность этим не усмирить. Хотя прав на такое чувство у него нет. Сын Сатаны, к примеру, всё помнил, но хватило-то на год, пока не оказался в постели Ости, которая то ли верила во что-то, то ли возложила на себя миссию доброй самаритянки, готовой заботиться о его взрывающихся яйцах. Люцифер хотя бы честен был, отрезав «Я люблю её и понятия не имею, когда это закончится и закончится ли». «Я знаю, — закрыла вопрос демоница, — люби кого хочешь, спи со мной. Это по дружбе и от безысходности: мы оба демоны и оба хотим секса, тебе нужен ясный мозг, мне нужна иллюзия, что ты можешь быть моим, а ещё мы из тех любовников, кому всегда было неплохо вместе».

«Леонард».

«Если вдуматься, Уокер, совпадает даже число букв».

Какая-то детская выходка с его стороны. Даже скажи он имя, а она — его повтори, ничего не изменится. Но Люцию до наивного хочется верить, что Непризнанная — его персональный экзорцист: сможет угадать, значит уверует.

«Ну наконец-то! Они аварийное открытие дёрнули!».

«Мимо, глупая Непризнанная! Ты целилась, но промазала. Двери распахнул я. И если присмотреться к металлу, от энергии там остались вмятины. Но тут либо двери распахнуть, либо твой плащ…».

Думать про плащ было опрометчиво, под плащом у Вики ноги, и те Люцифер уже мысленно раздвинул, вгоняя в горячее, податливое, истекающее смазкой тело член на всю длину. Так, как она любила. Так, как ей всегда нравилось. Когда её распахнутый рот, лишённый звука, был красноречивее любых стонов.

Он опустил руку на плоть, ощущая пульсацию — если он не кончит, Уокер станет жертвой насилия со стороны старого хрыча под псевдонимом «Леонард Смит», потому что главное осталось незыблемым: «Я теряю от тебя голову, Непризнанная».

Уокер читала, что на сон люди тратят целых двадцать два года своей жизни, и мысль ей не понравилась. Можно сказать, что смитовское предложение «не спать» попало в яблочко, устраивая по всем статьям, потому что от снов всё равно никакого прока.

Здесь, в Детройте, пропитанном серостью, сны стали яркими до неприличия, и по утрам Уокер вставала разбитой, словно не ложилась. А после такого, пусть и мутного «кино», унылый пейзаж за окнами казался слабым мотиватором двигать на работу.

— Самое то, чтобы ловить маньяков! — Агент переоделся и стал выглядеть моложе. Значительно моложе. Теперь на нём были чёрные джинсы, такой же чёрный бадлон и решительная в своей черноте кожанка.

— Уверен, они не устоят в битве с моим воротничком.

— Что будете заказывать? — За барной стойкой, куда они присели, возникла улыбчивая женщина в переднике. — Чай? Кофе? Газировку?

— Мне — ничего, ей — кипяток с лимоном.

— Откуда?! У-ух! — Вики поняла, он навёл в отделе справки. Или просто услышал краем уха, потому что о её нелепом пристрастии любят шуткануть у каждого кулера: «Однажды Уокер выпьет Мировой океан и слопает все лимоны». — Леонард, ты — шпион.

— Всё может быть. — Он кинул перед ней папку. — Начни с фотороботов.

Виктория послушалась, ловя себя на мысли: ей хочется ему перечить, но, по итогу, слушаться. Глупые, конечно, мысли, но участие в деле того стоит.

— И что? — Она пролистала все портреты, включая тот, что был нарисован ей. — Это восемь совершенно разных людей — рост, возраст, цвет волос, особые приметы. Никаких совпадений.

— А если я скажу, что всё это — наш преступник и он действует один?

— Так не бывает, — девушка зашелестела рисунками, выбирая подходящие, — смотри. — Как вдруг поняла, Леонард соскользнул с барного стула и оказался у неё за спиной — с таким-то ростом немудрено, ему удобно нависать глыбой. — Грим можно наложить любой. Правило ушных раковин давно не работает. Как и надробвных дуг, челюстного каркаса и так далее… Изменить можно всё, включая возраст. — Даже странно, что Смит не сутулится: длинноногие хлыщи вроде него часто горбят плечи. — Но есть кое-что, что нельзя исказить кардинально. Это…

— Рост.

— Десять из десяти! — Художница потрясла двумя фотороботами. — Вот здесь, в показаниях, указано, что мужчина был ростом семь футов, а в этих — что сто шестьдесят три сантиметра. Это будет?.. — Она покусала губу, вспоминая европейскую метрику.

— Пять футов, Виктория, — его голос раздался у самого уха, и ей почудилось, что Смит втянул носом воздух. Он что, её волосы нюхает? Нет, извините, она не с самолёта и не спешила мыться и переодеваться к повторной встрече, там нечего вынюхивать.

— Да, спасибо. — Вики крутанулась на стуле к спутнику, неожиданно оказываясь лицом к лицу. Леонард тут же положил ладони на стойку за её спиной, явно наслаждаясь тем, что теперь она «взаперти». — Два фута — очень большая разница. Преступник на каблуках? Это даже не смешно. — Женщина перешла на шёпот: говорить привычным тоном, когда он склонился так близко, не имело смысла. — Ну и по мелочи: слишком разное телосложение. В одних показаниях он спортивный качок, в других — грузный коротышка, в третьих — тонкокостный юн… Леонард, ты не мог бы убрать руки? Я понимаю, что лёгкий флёр романтики ещё ни одному делу не вредил, но тебе завтра улетать, а мне через месяц выходить замуж. — Господи Боже, зачем она всё это говорит и повторяет, размахивая своим грядущим браком, как флагом?!

— Ещё что-то заметила? — Натянутая улыбка была короткой. Мужчина тут же отвернулся и сел на место, поправляя очки.

— Да, минуту, — Уокер снова углубилась в изучение. — Глаза…

— Что с ними? — Он занервничал. Может у него посттравматический синдром?

— Не во всех свидетельских показаниях есть информация про цвет глаз, но в трёх я нашла. И цвет там совпадает!

— Потому что это один и тот же тип.

— Нет-нет, — она затрясла копной волос, — так не бывает. Я же сказала, что…

— Вики Уокер, давай просто предположим, что я точно знаю, что это один… кхм… человек, который способен менять внешность от и до, но не может изменить цвет радужек.

— А количество убийств соответствует числу фотороботов? — Виктория задумчиво уставилась в декоративные клёпки на мужской куртке. Те были блестящими и чудовищно некстати напомнили звёздное небо. В Детройте такого не бывает. Из-за вечного смога звёзды тут видят ещё реже, чем солнце.

— Да. Убийств восемь.

— То есть некто совершает преступления и каждый раз показывает себя разным свидетелям? Почему?

— А почему кот лижет яйца?

— Потому что может.

— Вот и он может.

— Зачем себя выдавать?

— Ему всё равно. Он знает, что сменит внешность. И не ищет подходящего времени, чтобы не быть замеченным.

— И ты, конечно, не скажешь, откуда это известно?

— Конечно не скажу.

— Это как-то связано с теми военными событиями… — она склонилась навстречу, полагая, что люди в Интерполе не разглагольствуют о своих делах на каждом углу, и Смит тут же подался вперёд, словно ждал, — …упомянутыми ранее?

— Возможно.

— Лютер? Лука?

— Ты его любишь?

— Что-о-о? — Её глаза стали очень круглыми, это вечно придавало лицу Вики глупое выражение, которое она терпеть не могла, но и вытравить не умела. — Кого?

— Своего жениха. — Как вышло, что пять минут назад кафетерий был полон людей, а сейчас всех ветром сдуло, Уокер не поняла, просто зафиксировала факт — столики опустели, а женщина, разливающая напитки, скрылась на кухне.

— Я выхожу за него замуж.

— Я не спросил, что ты делаешь, я спросил, что ты чувствуешь.

— Это не деловой разговор.

— Угадывать моё имя — тоже.

— Брейк! — Она было дёрнулась к папке, но в её подбородок, фиксируя положение, нахально впились пальцами.

— Я не ответил, и это уже ответ. Теперь твоя очередь.

— Агент Смит! — Вики подавилась собственным возмущением, — не знаю, какие мои слова навели тебя на мысль, что со мной можно заигрывать, снисходительно общаться и копаться в личных вопросах, но убери свои руки! Жи́во!

Последовала пауза, наполненная мурашками: у неё на спине целый хоровод, и она не знает ни одной причины, почему.

— Папка.

— Что папка?

— Я давно не держу тебя, папка ждёт. Изучи дела и снимки с мест преступлений, потом поговорим.

Уокер вздрогнула, понимая, всё это слишком похоже на грёбанный сон: краски яркие, перенасыщенные, особенно собеседник, будто чернилами обведённый, а на её лице ощущение чужой ладони. Она ведь была уверена, он до сих пор держит её за подбородок, но обе его руки спокойно лежат на барной стойке, прогоняя любые сомнения.

========== Вечер ==========

Комментарий к Вечер

❗️ВНИМАНИЕ: в главе присутствуют описания пост-военных, антиутопических, крайне мерзких событий и убийство. Если вы не готовы читать, лучше отложите.❗️

Красивое

Ничего красивого в Лимбе не осталось. Прежде тут полыхали Огненные сады, от вод Ахерона поднимался лиловый, делающий адскую столицу нарядной пар, а здания-гнёзда, выточенные прямо в скалах, добраться до которых можно было лишь по узким мосткам или на крыльях, чёрным виноградом свисали прямиком в море. Но по окончании войны Властелин потратил не один день, чтобы изменить погоду целого измерения. И теперь в Цитадели навечно обосновалось солнце, а в Лимбе — лишь безжизненный пепел.

В очередной раз глядя на эти хлопья, падающие сверху, Агора поцокала языком — у неё всего пара рабочих платьев, которые можно назвать парадными, их нельзя угвоздать.

Трудиться леттой стыдно и позорно, но Агора привыкла утешать себя тем, что кормит целых две семьи, прислуживая Ордену. Во-первых, тянет своих стариков, потому что отец так и не оправился в череде боёв за Ад и теперь прикован к постели. Во-вторых, помогает мужу скрываться от принудительной каторги и растит сына. Своих мужчин она любит всем своим пышным телом, поэтому когда другие мужеподобные твари любят это тело по несколько раз за день, Агора старается помнить, для чего это всё. Такие мысли помогают не тронуться рассудком и не сойти с ума от боли.

Обычное

Обычно она занимает дальние кабинеты в коридорах Ордена, тешась надеждой, что так до неё дойдёт наименьшее число клиентов. Рабочий день всё равно будет оплачен продуктами, независимо от количества посетителей, главное не забыть отметиться у экзатора на входе.

Место экзатора хлебное, и каждая летта на него метит. Нужно лишь прослыть общительной, лояльной к власти, ну и непригодной для удовлетворения всяческих, низменных потребностей. Агору уже не раз калечили там, между ног: это всегда случается, когда прислуживаешь водяному каппе, они же сплошь из бугров и отростков и размеров достигают невиданных. Но заживало всё, как на собаке. Поэтому маман привыкла нахваливать её за хорошую регенерацию.

Маман работницы Ордена не любят, но только за глаза. В глаза ей такого не скажут, потому что маман — одна из тех, кто перешёл на сторону Властелина с самого начала, от того и поставлена главой столичного Ордена. Правда сейчас Лимб уже никакая не столица, потому что море отсюда ушло, а Ахерон иссушился от бесконечных осадков. И «без воды — ни туды, ни сюды» вздыхает маман, когда они пьют противорвотное перед началом работы под её надзором. В эти моменты демоница кажется Агоре вполне обычной женщиной, угодившей в такой же замкнутый круг кошмара, как все они.

Опасное

Поначалу за безопасностью летт следили. Та же маман взыскивала двойную дань с клиентов, когда творились бесчинства. Но там, наверху, в Цитадели, быстро смекнули, если Ад загнил и больше не способен обеспечивать себя провиантом, рано или поздно все голодные рты ринутся на восток, к вратам Рая. Вот и решили, что сократить число этих ртов будет полезно. Начали с реформы «Скопцы», призывающей мужчин променять свои причиндалы на золото, а закончили принудительной каторгой на шахтах где-то глубоко в ледниках — ни один демон, отправленный туда, домой так и не вернулся.

По ночам, в собственной кровати, под которой спит её изувеченный ужасом супруг, Агора любит утешать себя мыслью, что если пришло быстро, то и уйдёт быстро, как уходит пена Глифта. Главное, перетерпеть сейчас и не стать случайной жертвой этого месяца. Раз в квартал маман приводит новых летт, а когда уходит, они считают друг друга, чтобы понимать, сколько девчонок убыло.

Страшное

Страха у Агоры нет. Он пропал, когда она пыталась помочь своей сотоварке остановить кровотечение. Да как его остановишь, когда ей не только промежность порвали, но и откусили часть плоти с боков. Маман где-то затерялась, а, может, специально исчезла, чтобы летта побыстрее отмучалась, а Агора не смогла терпеть вой в соседнем кабинете. До войны они с мужем держали портновскую лавку, поэтому она стала делать то, что умела — орудовать иглой и ниткой. И остановилась только тогда, когда её от уже мёртвой женщины оттащил экзатор — старый, безносый дед, — по слухам один из тех, кто тоже служил Властелину, но в чём-то провинился.

Вот в тот момент она весь страх и растеряла, даже угрозы бросить её в острог к бесам из уст маман не помогли. Поэтому Агора осторожничает, но всё больше из чувства долга, не из опасений. У неё старики, муж, ребёнок — без неё они не протянут.

Но Агора ещё не знает, что сегодняшний, утренний поцелуй в сыновью макушку был последним.

Восемь тысяч лет назад древним перуанцам показалось неплохой идеей выдернуть из земли клубни картофеля и попробовать на зуб. К тому времени они уже не раз смертельно травились ягодами, щедро усыпáвшими растение в период цветения, но жизнь их ни чему не научила.

— Ты это будешь?

— Нет.

— Зачем брать картошку фри и не есть её?

— Я съела.

— Две штуки.

— Ты следишь?

— Я просто внимателен.

— Не люблю тратить время на еду.

— Тем не менее, ты её заказала.

— Не люблю тратить время на еду, но люблю знать, что еда есть.

— Тебя что, голодом морили, Уокер?

— Эхо студенческой общаги, — она не отрывала глаз от последнего по счёту дела, — иногда там бывали такие понедельники, что впервые поесть удавалось лишь к вечеру. К вечеру среды.

Периферическим зрением Вики фиксирует, как мужские пальцы выхватывают картофельные палочки из тарелки, презрев кетчуп, и находит это милым. Смит такой чванливый и надменный, но плебейскую жрачку хрумкает только в путь.

— Ужасное блюдо, — он словно подслушал, о чём она думает.

— Поэтому ты трескаешь его за обе щёки? — Голову Виктория вскинула, успевая заметить, как он резко проглотил очередной кусок. Из-за барной стойки они переместились к столу, окружённому чудовищными, дерматиновыми монстрами, и до сих пор оставались в кофейне тет-а-тет. Лишь раз за минувшие полтора часа внутрь вбегал патрульный, заказавший кофе и пончики, да и те — на вынос.

— Трескаю?.. За обе?!.. Я?! Что?!

— Ясно-понятно.

— Что тебе ясно-понятно?

— Что в твой адрес редко говорят такие слова.

— Какие?

— Леонард! — Она вызверилась не на шутку. — Я пытаюсь изучить целую папку документов, а ты… — аж привстала от возмущения, — …меня отвлекаешь!

— Я молчал.

— Ты смотрел.

— Скажи ещё, что дышал.

— Тут не уверена, ты какой-то бесшумный.

— Зато ты сопишь, как хорёк.

— Так важно, чтобы последнее слово всегда оставалось за тобой?! — Боже, до чего упёртый! В его возрасте уже о душé стоит подумать, а тут сама непоколебимость. Истинный баран!

— Цыц! — Уокер не успела опомниться, как в приоткрытый рот ей воткнули картофелину фри.

— Дурак что ли?! — Она тут же выплюнула снедь, угодив ему в одежду. — Вот ни о чём не жалею! Тебе пять или пятьдесят?.. Перестань так пялиться! Леонард! Смит!! АГЕНТ СМИТ!!!

Но было поздно, с абсолютно мальчишеским, сияющим безуминкой лицом мужчина легко вскочил со своего места, смял пригоршню картошки в кулаке и налетел на неё, неизбежно повалив на диван.

— Давай, Уокер, — ладонь угождает в рот быстрее, чем она успевает увернуться, — за маму, за папу, за всех своих родственничков, за… помолвку. У тебя уже была помолвка?

От нелепости чужой реакции, её разбирает хохотом, поэтому, прижавшись к боковой стенке, Вики способна лишь смеяться и отфыркиваться — может с полминуты, а может все пять, — пока картофельный бой не заканчивается в связи с нехваткой снарядов: те разбросаны по её платью или дезертировали на пол.

— Я осознала! Я исправлюсь! — В пораженческом жесте девушка вскинула руки перед собой, — твой возраст — твой главный секрет. Первые пятьдесят лет детства у мужчин, обычно, самые… — и вдруг сообразила, что она все ещё полулежит, а Смит нависает над ней, одной ладонью упираясь в спинку дивана, а другой держась за столешницу, и на физиономии нет ни намёка на баловство. А если есть, то совсем иного рода. — Отпустишь меня?

— Нет. — У него серьёзный лоб, словно судорогой свело. — Я не отпущу тебя, Непризнанн…ый пожиратель картошки. Мне с тобой ещё ночь не спать.

— Тогда дай встать и отряхнуться.

— Радуйся, что не заставлю стирать свою водолазку, — он резво поднялся сам и, внезапно, дёрнул девушку следом. Удивительно сильно для своего телосложения и как-то… по-молодецки что ли.

Она успела набрать в лёгкие воздуха, чтобы как следует разгневаться, но вышел жалкий писк. На всех парáх Виктория врезалась ему в торс своим откровенным декольте, и крошки с платья посыпались под ноги. Что ж, Леонард не оставил ей выбора, поэтому Уокер хватается за него, лишь бы сохранить равновесие.

— И что всё это… — глаз она не поднимает, но уверена, сверху вниз он смотрит сейчас на её грудь, сплющенную между ними. У неё большая, высокая грудь той формы, которая всегда вызывала у подружек зависть и которую не требуется стягивать лифчиком. Впрочем, сегодня она в белье, о чем свидетельствует кромка проклюнувшаяся в вырезе кружева.

— Грязная девчонка. — хриплым голосом.

Вики не знает, почему так легко поддаётся на провокацию. Ей не впервой, когда мужчина её хочет. Она — сексуальная и умеет этим пользоваться, но без всяких глупостей. Однако институтские романы давно в прошлом, а после аварии был целый год воздержания, который она завершила встречей с Уильямом, поэтому случайных рабочих интрижек в мир Виктории Уокер не завозили.

Но это именно она сейчас замерла, прижимаясь к человеку, которого знает несколько часов, и загипнотизировано смотрела на его ладонь. Та по-хозяйски проделала путь от её бедра на талию, потом прошлась по рёбрам, чуть замедлилась на одной из грудей, будто раздумывая, сжать ту или не стоит, и пальцами вползла в ложбинку.

Там, между двух округлостей, застряла картофелина.

— Смит…

— Просто хотел помочь. — Голос у него бодрый, даже весёлый, но тот кажется Уокер фальшивкой. Леонард отшатывается от неё, как от проклятой, хоть и демонстрируют развязность, хрустя добы́тым трофеем. — Дочитывай давай.

Она едва смогла кивнуть и плюхнуться на диван, зарываясь в записи: «Неправильно, неправильно, неправильно! Он точно подметил, ты — грязная девчонка, которую ведёт от опытного ловеласа, вот и всё… Вот и всё!».

Древние перуанцы, впервые открывшие вкусовые свойства картофельных клубней, даже не догадывались, какими проклятьями их наследие будет осыпать уроженка Окленда Виктория Уокер 1994-го года выпуска.

У него стадия безудержного восторга, от которого нет спасения. Сам себя Люций сравнивает с человеком, который захлебнулся, уходя под воду, но на самом дне вдруг выяснил, он всё ещё умеет дышать.

Чувство в груди такое, словно вот только сейчас, спустя несколько часов, демон поверил — не галлюцинирует он, не грезится ему она, сидит прямо напротив, живая, даже слишком, и бегает по строкам расширенным взглядом.

Иногда он ловит тот на себе.

Ощущения на грани рыцарских, хотя Люцифер ненавидит геройские побасенки о прекрасных дамах и храбрецах. Никакой он не храбрый, и даже на поле боя явился только потому, что она туда почесала с этой своей тупой, непризнанной уверенностью, что всё обязательно закончится хорошо.

«Я — за тобой, а ты — от меня. И так всегда, такая у нас правда и такая история», — но ведь права оказалась, потом завопит Мими, битвы не было. Едва орды субантр и всех тех мразей, что нашли себе прибежище под знамёнами Мальбонте, двинулись на них, небо озарилось и появился сам зачинщик кровавого пиршества.

— Ликуйте же! — Он спускался в красном зареве, многократно усилив голос, и все взгляды были обращены вверх. Все, кроме одного. Потому что Люцию плевать на эту заварушку с самого начала, с самых папашиных экивóков в сторону безродной собаки, да и занят демон — он выискивает среди толпы Уокер. — Я победил Свет Тьмой, Шепфа повержен! — С гулким, пушечным звуком на побережье рушится чёрная глыба, в которой не трудно различить заточённого бога. — Но это ещё не всё. Ведь я победил Тьму Светом, и Шепфамалум повержен! — По другую руку от Маля падает аналогичная статуя невозможных размеров: внутри навечно упрятан бесноватый брат-близнец Шепфы, его оковы похожи на белоснежное стекло. — И нет теперь ни Света, ни Тьмы! И остался лишь я, что принёс вам Равновесие. Я езмь новый Бог! Преклоните колени! Война окончена, не начавшись, моими стараниями мы уберегли наши стороны от ненужных жертв и теперь построим новый, счастливый мир!

Спустя четверть часа, когда гвалт спадёт и офицеры смогут организовать подобие порядка, Непризнанную будут искать уже десятки знакомых, которые успели заразиться от Люцифера паникой. Ему даже объяснять не требовалось, почему так лихорадочно блестят глаза и от чего он расталкивает в толпе всех и каждого. Его соратники сами поймут и бросятся помогать, пока дочь Мамона не шепнёт, что надо бы спросить Маля, он может знать.

— Поздравляю. — У него огромные трудности в общении с новоявленным божком ещё со времён плена в лагере, когда Люцию пришлось забалтывать гибрида, аккуратно поджаривая энергией путы на руках. Поэтому поздравление звучит неубедительно. — Ты видел Уокер?

— О, мой будущий, потенциальный главнокомандующий Инферно! — Маль, наоборот, источает благость. И даже пытается покровительственно хлопнуть демона по плечу. — Мы обязательно обсудим с тобой и другими претендентами то, кому должен принадлежать Ад, через… м-м, думаю… через пару-тройку дней. Как тебе идея?

— Потрясающе, — нет. — Ты видел Уокер?

— Вики Уокер? — Мальбонте лучится и искрится от яркого рассвета над берегом.

— Ребекка Уокер стоит в трёх метрах за моей спиной, вопрос очевиден.

— Виктория отправилась туда, куда хотела.

— Что?.. Что ты сказал?! — Первая мысль была ужасной: он её убил. Она ведь раньше других сюда добралась, когда Люцифер совершил ошибку всех влюблённых мужиков — не спал с ней до глубокой ночи, а потом попытался не смыкать глаз до рассвета, чтобы Непризнанная не упорхнула без его ведома. И вырубился напрочь.

— Вики Уокер отправилась в то место, в которое пожелала, — Маль дёргает плечами и смотрит якобы с недоумением: «Мы же одном языке разговариваем, так что тебе неясно?». От этой мерзкой, довольной хари у сына Сатаны холодный пот повсюду — ладони, как у рептилии, ледяные и липкие. Впрочем, ими всё равно хочется вцепиться в короткую шею и трясти, пока грязнокровная башка не отлетит.

— Ладно-ладно, не кипятись, — Мальбонте приподнял ладони, будто готов сдаться, — на Земле она. Это её решение. Она так захотела.

— И как она могла этого захотеть? — Ребекка вступает в игру, повышая голос. — Как вы вообще оказались с ней вместе?

— Она прибыла едва ли не первой и, каюсь, была нужна мне, чтобы открыть врата. В мире Шепфы, — он выплюнул это слово с ненавистью, — и в мире Шепфамалума мы побывали вместе. После всего, что она там увидела, она решила, что не хочет жить вечность среди ангелов и демонов, а мечтает о простой, человеческой доле.

— Я тебе не верю. — Люций слышит себя со стороны и тон ему мерещится покойницким.

— Мне нечего скрывать, — неловко вскинув голову, Маль пытается напустить на себя гордости и важности, которых у него не было, — посмотрите сами. — И пучит чёрные глаза, приглашая в воспоминания.

Там всего три слайда, Люцифер их в деталях запомнил. Сначала Вики утирает слёзы, потом жмёт протянутую ей мужскую ладонь, а на последнем говорит пожухлым, но решительным голосом «Лиши меня крыльев и отправь на Землю, у нас был уговор». А больше демон ничего не запомнил, потому что скрутило его так, что по телу кости затрещали и в голове молнии стали бить.

В себя он придёт лишь пару часов спустя и узнает, что обрёл вторую, демоническую ипостась, пытаясь грохнуть Мальбонте, пока на нём не повисло с полсотни воинов. А Мими ещё огня добавит, сообщая, что Люцию почти удалось.

Вероятно, так показалось не только дочери Мамона, но и самому гибриду, потому что ни через день, ни через неделю Люцифера не пригласили в Цитадель к столу переговоров, но он — не чванливый и прибыл туда сам.

— Решил соблюсти традицию и поклянчить у меня Ад? — Совет в полном сборе, но кроме уокерской матери и ещё одного серафима сын Сатаны никого не узнаёт. Новые лица, среди которых появились демоны. Даже те ему незнакомы.

— Ад не принадлежит тебе, его цирковыми номерами со статуями не проймёшь, и я его сам заберу, хочешь ты того или нет.

— Здесь всё принадлежит мне! — Лицо у Маля вытянулось, а сам он вдавил ладони в столешницу и затрясся. — Это мой мир, я теперь тут повелеваю. — А Люций — не иллюзорная угроза его власти, один из немногих, за кем могут пойти обитатели Преисподней. — Будешь вставлять палки в колёса реформ, пожалеешь!

— Верни её, — лишать крыльев и даровать крылья — привилегия богов, а Мальбонте, увы, теперь единственный Бессмертный на небесах, кто напялил на себя одежды Всевышнего, — и мы договоримся.

Они ни о чём не договорились ни в тот день, ни на протяжении следующего месяца. А когда стало понятно, что гибрид просто тянет время, готовясь вторгнуться в Лимб, Люцифер вернулся домой и даже вошёл в замок под рукоплескания толпы. Никто ему не мешал, никто не претендовал на престол и подавляющее большинство подданных встречало демона, как законного наследника. Отчасти заслуга отца, отчасти — его собственная, но, в основном конечно, Мамона — тот ещё в Школе дал понять, что хочет спонсировать «президентскую кампанию» Люция. Не по одной, конечно, доброте душевной. И не в память о былой дружбе с Сатаной. Ему, как промышленнику, потом светила бы куча привилегий, но оценить их как следует Мамон не успел. Потому что, спустя год, все они проснулись в городе, устланном белой, вязкой пеленой. В Аду, затянутом в кокон пепла, сыпавшего с неба без остановки.

Впервые посмотрев на этот белый саван, Люцифер решит, что тот похож на паутину. Гигантский паук метит территорию, затапливая ту экскрементами.

Он станет ненавидеть пауков.

В народе пепел назовут поэтичнее — белой смертью. Всё, на что тот ложился, постепенно хирело и гибло. Сначала пал скот, потом пришла очередь урожая, последним настал черёд пересыхать руслам рек и озёр. Хотя у них, у них у всех, почти получилось наладить очистку отдельных участков с помощью воздушных тентов, но в планы Мальбонте, который к тому моменту успел выпустить указ называть себя ни кем иным, как Властелином, не входила чужая инициатива.

«На дворец нападут в ночь на Полнолуние. Будет атака с неба. Твои войска на границах убиты. Адский Легион в Танцующем лесу пал», — коротко телеграфирует Ребекка Уокер, замаливая былые прегрешения. Это письмо будет стоить серафиму отрубленной кисти, гораздо позднее узнает Люций. Он успеет увести за собой не только придворных, но и всю центральную часть города. А ещё накроет столицу такой плотной сферой, что пробить её получится лишь через двенадцать часов после начала атаки.

За эти часы король без трона научится молиться, видя при отступлении, какая прорва нечисти идёт на Лимб.

— Как ты? — Они разбивают лагерь в заброшенной шахте Мамона, здесь целые переплетения комнат, жилые этажи, ветхая, но крепкая мебель. И в ту, которую занял Люцифер, скребётся Ости.

— Как ничтожество, который сдал столицу. — Последнее, что демон видел, это выжженные деревни близ Лимба. Не привычно красные, в вулканических прожилках, а чёрные, лишённые любых контуров. Не осталось ни домов, ни полей, стёрлись холмы, исчезли колодцы. Абсолютное ничего, которое накрывает пепел. В этой пустоте уже не найти останков жителей и не проводить тех с достоинством.

— Ты спас десятки тысяч.

— И убил ещё больше.

— Но останься ты в городе, твоя смерть была бы самой тупой жертвой на свете. И наши смерти — тоже. Поэтому соберись и прекрати ныть!

— Что?

— Прекрати ныть, Люций! Мир не крутится вокруг разъединственного тебя. Мальбонте вторгся бы в Ад в любом случае. — Она упёрла руки в бока и посмотрела с вызовом. А ещё она здорово похудела за минувший год, становясь похожей на свою мать. — Раньше или позже, но он всё равно явился бы. Ему наша часть мира, как кость в горле. И ты к этой кости всего лишь приправа, от которой щиплет глазки.

— Не ты ли подумывала метнуться на его сторону, когда мы были в Школе?

— Может, и подумывала, но не метнулась ведь. А о других и такого не скажешь.

— Я… Ости? — Он вдруг посмотрел вопросительно и по-детски. — Я не знаю, что мне делать.

— Как что? Ты — король, избранный своим народом, к которому пришёл захватчик. Делай то, что должен!

— «Штампуй указы»? — Смешок, полный злой обиды.

— Правь, Люцифер! — Демоница присела на край походной койки и переплела свои пальцы с мужскими. — Куча людей будет мечтать вернуться к привычному укладу жизни, потому что ничего хорошего это чучело Аду не уготовало. Собирай войска из разных регионов, стягивай их, создавай сеть информаторов, корми и пои партизанское подполье, налаживай доставки провианта, находи лояльных к тебе толстосумов, которые будут пытаться устроить быт при узурпаторе… и хотя бы попытайся выкинуть из головы девицу, которая смыла нас всех в унитаз!

— Это не правда! — Зарычал дьявол. — Его память — такая же подделка, как сам Маль.

— И теперь ты намерен страдать до конца своей вечности, пока она живёт, рожает детей и нянчится с внуками?!

— Что-что она делает?!

— Дьявольские рога, да успокойся ты, это всего лишь фигура речи! — Его ладонь она подняла и положила себе на грудь. — Тебе нужно отпустить прошлое и двигаться дальше, судьба половины мира в твоих руках. А ещё тебе нужно прекратить свой целибат, Люций, на тебя смотреть страшно!

— Я люблю её и не знаю, когда это закончится и закончится ли. — Он не двигает рукой: не убирает с груди, но и сжимать не спешит.

— Люби кого хочешь, спи со мной. Это по дружбе и от безысходности: мы оба демоны и оба хотим секса, тебе нужен ясный мозг, мне нужна иллюзия, что ты можешь быть моим. А ещё мы из тех любовников, кому вместе всегда было неплохо.

Сидеть с Уокер за одним столом, чувствовать в опасной близости жар её коленок и вспоминать всё это показалось Люциферу кощунством: «Если бы только она помнила, она бы тебя ждала, — рокочет в голове чужой, взрослый голос. — Но она не помнит! И трахается с каким-то смертным! — Истошно орёт маленький, истеричный ребёнок, ревнующий так, что, окажись хéров женишок рядом, его бы выноси́ли из кофейни в двенадцати чёрных, полиэтиленовых мешках. — Посмотри на меня!», — наконец в мыслях его собственные слова, которые он бросает в никуда, без цели.

Но Вики неожиданно вскидывает лицо.

— Ты что-то сказал?

— А ты что-то услышала?

— Эм-м… — она прикусила губу, чувствуя дискомфорт, — по-моему ты произнёс «Посмотри на меня».

— Может тебе просто нравится на меня смотреть, Виктория?

— Да, — на его ленивую ухмылочку она ответила тем же, — напоминаешь мне моего отца.

— И как поживает сей достойный муж? — Казалось, намёк на возраст пролетел мимо смитовских ушей.

— Уже никак. — Рубанула криминалист, вновь утыкаясь в чтиво. — Скончался от рака в прошлом году.

Всем своим видом Вики дала понять, что тема закрыта, и отвечать на вопросы об отце она не намерена. Леонард, может, не отличается деликатностью, но от чего-то женщина полагает, он — чуткий.

— Мне жаль. — Коротко донеслось в ответ тем тоном, который не требует продолжения.

«Неплохой был мужик, хоть и лысый. — Значение её сумрачного лица демону понятно. Он сам носил этот невидимый траур и отлично знает, что такое потерять родителя, будь тот хоть трижды с придурью. — Значит теперь ты совсем одна на всём белом свете? — Друзья, дальняя родня, коллеги не в счёт. Особенно рьяно Люцифер не учитывает потенциального супруга, потому что, — я не дам тебе выйти замуж, родная. Вот возьму и не дам. И если нет никакого способа вернуть тебя самому, значит надо заставить его — того, кто сидит в высокой башне».

В месте нахождении Маля на сегодняшний день демон находил тёмное, зверское удовольствие: паранойя урода всего за несколько лет достигла фантастических масштабов, и, по личному распоряжению «властелина», к замку Цитадели пристроили фаллический небоскрёб очень в духе Детройта, а народная шутка «большая башня — маленькая писька» навсегда осела в тавернах и кабаках.

Тех из них, которые ещё работали: кто подпольно, а кто вполне легально, чехля Ордену подати.

Виктория зашелестела страницами и тут же стрельнула глазами на спутника:

— Получается, везде химикаты?

— Да. Где-то он использовал отбеливатель, где-то чистящее средство, где-то растворитель.

— Сера и химия — то, что превратило убийства в серию, это понятно. Но почему Интерпол, когда тут пять городов США, включая наш?

— Будем считать это государственной тайной.

Не думать о том, что всё это знак судьбы, Люций не может. На Земле семь миллиардов человек, без малого двести государств, бессчётное число поселений, а его засосало в Детройт, который похож на душевой слив — среди гнили, спермы и чужих волос здесь застрял бриллиант, чёртово кольцо с идеально чистым камнем вроде того, что сияет на её ладони.

«Богов нет. Лже-пророк, захвативший небеса, всего лишь жалкая фикция. Но если я ошибаюсь, если какие-то неведомые силы ещё существуют, если они согласны помочь моему королевскому убожеству без трона, я им ботинки вылизывать готов, на коленях выпрашивать, молиться и умолять, чтобы это не было насмешкой судьбы. Потому что лучше тогда никак, чем снова вспомнить и снова потерять… Я за эти сутки с тобой всё готов отдать, я за них… — не получается домыслить, рассматривая её, вновь уткнувшийся в бумаги профиль, потому что так сильно хочет прикоснуться прямо сейчас, что тянет руку. — Я, Уокер, на минуточку… с того света… к тебе… погостить».

— Ой! — Вики подпрыгнула, когда её погладили за ушком.

— У тебя крошки в волосах, я убрал.

— Спасибо, конечно, — она ехидно сощурилась, — но не от всего сердца. Это ты меня ими обсыпал.

— Ты дочитала?

— Наконец-то да. Но я не смотрела фотографии.

— Тогда подвинься. Тебе не понравится увиденное.

— А в твоём обществе фотки преобразятся в мемы с котиками?

— Моё общество — оберег от завтрака, выблеванного на стол.

— Но если это случится, для меня что, закроются лучшие дома Европы? — В притворном ахе она прижала ладони к груди.

— Если это случится, я вытру тебе рот.

Джорджина открывает дверь незнакомцу, потому что в замусоленном дверном глазке тот вызывает доверие.

Он ведь даже не чёрный — редкость для такого района. Сутенёр? Барыга? А, может, новый клиент? Когда у неё появилась эта комнатушка, она пообещала себе никогда не приводить работу на дом. Но клятвы существуют, чтобы их нарушать, и проститутка уже не раз это делала.

Джорджина узнаёт причину визита и, поломавшись для видимости, соглашается обслужить мужчину в обмен на тройной тариф.

Но она — не дура и просит бабки заранее. Наслышана уже про таких вот, вечерних посетителей. Сначала уговаривают на отсос на лестничной клетке, а потом сбегáют, не заплатив ни шишá. Но гость любезен и тянет ей даже больше, чем нужно. Сильно больше, чем она называла.

Джорджина не раздумывает, когда тот просит разрешения вымыть её в ванной.

Это не самый странный фетиш, с которым она сталкивалась. Даже миленько, если представить картинку, как в кино: худенькая «девчонка», которую заботливо купают, мылят и пенят в разных местечках. Дверь в квартиру она запирает, чтобы им не помешал Тайгер. Это кличка одного из парней-джáггало — самой отбитой группировки Детройта, у него клоунский грим, который похож на тигра, отсюда и прозвище.

Джорджина нежится в ванной, щебеча с клиентом: у него непонятная манера речи, но та ей нравится.

Словами «миледи» и обращением на «вы» работа её не баловала. Поэтому женщина быстро начинает фантазировать, из каких мест мог приехать её гость и что забыл в их клоáке. Наверняка он — застройщик из Пенсильвании, в конце концов решает она, вспоминая то немногое, что знает про штат. В её представлении филадельфийские богачи с древними фамилиями должны разговаривать именно так.

Джорджина давит улыбку, когда замечает, что клиент напевает себе под нос.

Нос у того знатный, про такой её мамаша любила говорить «клюв пророс», но сама проститутка исподволь рассматривает глаза — у тех непомерно яркие радужки. Мотив песенки кажется детским, но от текста пробирает внезапная дрожь.

— Получай свою награду:

Тебе врали с ранних лет,

Заставляли верить в правду,

Что чудовищ в мире нет.

Джорджина ползёт к выходу спустя полчаса, оставляя огромный, красный шлейф своим тщедушным тельцем.

«Чудовище» отвлеклось, исчезло в комнате, что принято называть гостиной, которой женщина не пользуется — хранит в той коробки с вещами для другой, новой жизни в Канаде, заходя туда раз, иногда два раза в неделю, чтобы напомнить себе, для чего она старается.

Джорджине не пригодится ни одна из коробок, потому что в мире есть чудовища.

В 2006-м году учёные выяснили, что в человеческой слюне содержится вещество энкефалин, которое может служить альтернативой опиатам. Так же, как и морфий, энкефалин выступает обезболивающим, но, в отличии от наркотика, он самого что ни на есть естественного происхождения.

— Блять! — Ничего этого про слюну Джейкоб не знал, иначе бы не расходовал ту попусту, оставляя плевки на лестничной клетке многоквартирного «Гарлема». — Ну ты видел?.. Видел?! — Он ни к кому конкретно не обращался, потому что Айк не слепой, всё он видел, даже в гостиную зашёл, пока Макграт бодро склонился над красным кругом у дверей. Он-то решил, что это кровь, а это… — матка!.. Блять, это матка! — Эксперт сложнее выразился: там и матка, и яичники, и трубы эти женские, и вся репродуктивная система, напоминавшая дверной коврик какого-нибудь Ганнибала Лектера.

— Солдат Джей! — Голос Уокер пролётом ниже заставил ирландца треснуть себя по щеке, пока не пришла коллега: «Соберись, херов пэдди!».

— Дай угадаю! — Он выкрутил свой хабальский прононс на максимум, — ты явилась в этот дом без уважения, зато с кучкой английского чванства.

«Кучка английского чванства» просто сдвинул Джейкоба с места, первым заходя в квартиру.

— Нет. — Обстановку Смит оценил молниеносно и быстро развернулся к Виктории, которая попробовала втиснуться следом. — Спустись вниз, женщина, и опроси зевак, кто-то из них вызвал копов.

— Я не пойму, сегодня Международный День Сексизма? — Она, было, подпрыгнула, чтобы посмотреть Леонарду через плечо, но тот — не низкорослый Джейкоб, и обзор заслонял полностью. — Я — специалист, которого ты, мужчина, сам привлёк к расследованию. Так дай расследовать.

Никакого признания её правоты не последовало. Вместо этого «британец» вдруг развернул Уокер на месте, чтобы даже соблазна не возникало взглянуть на место преступления, а потом перехватил под талию одной рукой и просто перенёс на пролёт ниже так, словно ни черта она не весит. Не человек, а мешок с картошкой!

— Ещё раз повторяю, а повторять я не люблю: внутрь ты не зайдёшь.

— Я тебе что, шутка какая-то?! — Там, где ещё недавно была его рука, продолжало печь. Собственная задница, впечатанная в торс этого Мистера Загадочность и графа Монте-Кристо в одном флаконе, внезапно стала гиперчувствительной и с осознанием дела нашёптывала: «Эй, мать, там корабль! У него в кармане корабль, клянусь! Потому что если это не корабль, тогда он о-о-очень рад тебя видеть!».

— Ты — женщина.

— Которая живёт в двадцать первом веке! — Вики надулась от возмущения и собиралась как следует забрызгать Смиту его затейливую кожанку и домостроевские выводы феминизмом, но…

— Ты — женщина, а у женщин есть память, — он пресёк её спич на корню. — Мужчина не помнит, что делал вчера, женщина помнит, что ей сказали семнадцать лет назад, во что она была одета и как грозно и низко в тот день висели облака. — Ещё и посмотрел так, что у неё ноги расплавились. — Не хочу, чтобы двадцать четыре часа со мной остались в твоей памяти, как кровавая жатва. Ты — не детектив, ты — художник. Выполняй свою работу.

Рислинг был дешёвым, в целлюлозном пакете. В самый раз, чтобы хлестать тот без изящества фужеров.

Виктория просто сорвала верхний край и теперь вливала в себя мутную жидкость, рассчитывая, что это поможет забыть услышанное. Увидеть ей так и не дали, но Джорджину Эстер Кромби убили тем зверским способом, когда хватает шепотков и намёков.

— Тебе будет нехорошо.

— Мне уже нехорошо!

— Как пожелаешь, — Смит посмотрел с явным осуждением.

— Когда закончишь тренировать свой взгляд аскета-отшельника, загляни в планшет. Фоторобот уходящего мужчины совпадает с тем, что мы составили у миссис Вуд.

Ему понравилось это «мы». Это было одно из тех «мы», от которого за версту разит грехопавшими прутьями школьной камеры и озером, опороченным их наготой. И это вдохновляет, потому что они-мы удачно сидят на заднем сидении такси и едут к ней. Ведь «в твоей гостинице наверняка картонные стены и еле живой Интернет».

— Предсказуемо.

— Почему же? Ты говорил, он меняет внешность каждый раз, когда…

— Он ускорился, его поджимает время. Согласно отчёту по вчерашнему трупу, того убили около восемнадцати часов вечера. А шлюха так орала, что твои ослы приехали к ещё тёплому телу, и это было сегодня, около пяти вечера.

— Погоди-погоди! — Она булькнула, подавившись рислингом, — я поаплодирую граням твоего сочувствия, а потом спрошу, какую роль в происходящем играет тайминг.

— Всех не пережалеешь. Зато мы можем уберечь новую жертву, если она запланирована, — спокойно пожал плечами «британец», почти цитируя мысли самой Виктории. — Скажем так, он меняет внешность, потому что других вариантов у него нет. Правило суток.

— Правило… че-его? — Вики качнуло влево, и она уставилась на своего спутника. — Если ты так и будешь говорить загадками, они останутся без разгадок.

— Тогда прими за факт, что раз в сутки преступник вынужден демонтировать свой «грим».

— Ну и ладно, — ей надоело пить ослиную мочу, в каком бы винограднике ту не купажировали. Она вообще стала равнодушна к алкоголю с тех пор, как выписалась из больницы. — Ну и сиди тогда! — Криминалист резко отвернулась в сторону.

— Что, не берёт? — Хмыкнули в голос.

— Не берёт?

— Твоё пойло. Не торкает, да?

— Слишком дешёвое для такой дорогой женщины, как я, — рука театрально взлетела ко лбу, выступая пародией на любую уездную актрисульку.

— Или ты предпочитаешь покрепче.

— Не люблю я ни джин, ни виски. На вкус — гадость, а заливать колой — портить колу.

— Может быть я о чём-то, ещё более крепком, Непризнанн…ый сомелье полицейского управления.

— Лем? Или, о-о-о!.. — Она хлопнула себя по лбу, становясь смешной в отражении темнеющего окна, — Леопольд?!

— Ты выбрала свадебное платье, Уокер?

— Это новая игра?

— И счёт пока равный.

— Если тебе так интересно, не-Леонард, то я до сих пор в поисках идеального платья для идеальной свадьбы с идеальным мужчиной, — зря она чехвостила некачественный рислинг, трезвая Виктория такого не ляпнула бы.

— Понятно.

Его «понятно» оказалось удивительно снобистским, и она не удержалась:

— Хоть кому-то этот мир давно понятен!

— Ты его не любишь.

— Да с чего ты вбил себе это в голову?!

— Ты даже на вопрос ответить не смогла, Вики Уокер. И платье не ждёт своего звёздного часа, потому что никакой свадьбы ты не хочешь и откладываешь хлопоты в дальний ящик.

— Сказал человек, знающий меня часов шесть!

— Иногда достаточно меньшего.

Это прозвучало чёрство, а ещё грустно. И Виктория неожиданно решила, что Смит кого-то терял. Там, в своей европейской жизни, полной Интерпола, невидимого фронта и самых секретных секретов. Кого-то очень важного.

— Блин, — молчание продлилось недолго. Спустя минут пять Вики стала ощупывать шею и не обнаружила там украшения. — Я, кажется, крестик посеяла.

— Ты — христианка?

— Нет, отец как-то сдулся с верой во Всевышнего, когда мать погибла. Но это был её крестик, и он дорог мне, как память. — Поиски по сиденью не принесли результата. Так, может, не теряла вовсе? И цацка спокойно себе лежит на комоде на блюдечке, лишь голубой каёмочки не хватает?

— Что ж сама в лоно церкви не явилась? — В вопросе была даже не доля сарказма, там всё им сочилось, не оставляя места другим эмоциям.

— У тебя проблемы с Богом? — Вики повторила манёвр и резко мотнула головой в сторону мужчины, да так, что волосы прилетели тому в лицо. — Ох, прости-прости! — Она дёрнулась и поняла, прядь угодила в дужку чужих очков. — Ты не мог бы?.. — Ей пришлось наклониться ближе, чтобы не снять с себя малость скальпа.

— Не мог бы что? — Вместо помощи Леонард лишь придерживал свои модные окуляры. — Придвинься, попробую вынуть.

«Да ты мне и не засовывал, чтобы вынимать!», — хохотнул нетрезвый голос в её голове, от которого Уокер стало неловко даже больше, чем от самой ситуации. Думать о мужчине… о малознакомом и взрослом мужчине в категориях, что он привлекает её куда сильнее, чем просто интересный специалист, казалось святотатством, если продолжать эти дурацкие параллели с религией.

— Ай! — Она взвизгнула, отъезжая к своей двери, едва таксист забрал на повороте. — Да дай ты мне сюда свои очки, и я сама разберусь!

— Ближе, Уокер! — Прорычали в ответ.

А потом женщина просто почувствовала его ладонь, которая лихо скользнула через ноги и буквально притянула к себе.

— Это неуместно! — Только и смогла проблеять Виктория, понимая, что теперь она сидит на чужих коленях, макушкой упираясь в крышу авто, и постукивает в ту темечком на каждой колдобине.

— Не уместно, если бы я тебя трахнул. — «Прямо тут». Шелестящим, раздражённым шёпотом выдали в ответ. Рука его никуда не делась, оставаясь лежать сухой и раскалённой на обтянутом тканью бедре. Второй ладонью агент поочерёдно выдёргивал волосок за волоском, для удобства повернув физиономию в сторону спутницы.

«Он же мне в подмышку уткнулся», — сконфуженная ситуацией, Вики подумала, что после целого рабочего дня пахнет там отнюдь не лавандой с розами.

— Леонард, мне дико неудобно… — она окончательно оробела: «Вот поэтому не надо было пить, у твоего тела странные реакции на этого дядьку, милочка!».

— Всё. — Плен побеждён, а вопрос, почему он не снял очки, Уокер проглотила, не подавилась. Может у Смита правда заболевание? Только какое-то не эстетичное. Косоглазие, к примеру: оно хорошо лечится сейчас, но её новый знакомый достаточно немолод, чтобы родиться в те времена, когда проблему не решали, с ней мирились. — Ты решила ехать на ручках?

— А-а… В смысле? Ты же держишь… — Виктория опустила взгляд и поняла, что никакой руки нет. — Да что за чёрт?! У меня ощущение, что ты меня трогаешь! — Она тут же сползла на сидение, коря себя, что не сдержала брошенных слов.

— А ты хочешь, чтобы я тебя трогал? — Вдруг тихо, но отчётливо разлилось у кромки ушка.

— Тебя послушать, так я только и делаю, что хочу, чтобы ты меня щупал! Хочу на тебя смотреть! Может, я и тебя хо… — и вдруг замолкла и жалобно промычала, — перестань пожалуйста! Я зря выпила, у меня так всегда!

— Как? — Хриплый, прекрасный голос. Он совсем не похож на тот, каким Смит обсуждал с ней дело.

— Просто скажи, что ты делаешь.

— Что я делаю?

— Я не знаю!

— Не знаешь ты, но делаю я… Сотканная из противоречий женщина.

— Ладно. — Она шумно вздохнула, соображая, — хорошо. Положи руку мне на колено. Я закрою глаза.

— Это ваша часть посвящения в офицеры Детройта?

— Это моё желание понять, что не так.

Когда пальцы пробежались по капрону и обхватили всю чашечку, зажмурившейся Уокер захотелось умереть от счастья. Она не знала, как это бывает, но если оно бывает, выглядеть оно должно ровно так.

— Что чувствуешь? — Горячее дыхание в ушной хрящик. Наверное расстояния там на дюйм, может на два, а дальше только губы, что издают подобные звуки.

— Жар. — Ей нехорошо. Вернее, ей так хорошо, что это уже нехорошо.

— Открой глаза.

— Зачем?

— Чтобы посмотреть.

— Тогда магия исчезнет. — Вики поняла правильно, Леонард давно убрал руку, но мириться с этим её воображение не желает. — Прости, я обычно не такая.

— Не какая?

— Не такая доступная.

— Я не считаю тебя доступной. — Кажется теперь мужчина говорил это вблизи её лица, и, не устояв, Уокер распахнула ресницы. — Я считаю тебя той, кто хочет разобраться со своей головой.

— Ох! — Слишком растерянно.

— Что-то не так?

— Нет, всё так, — она моргнула, — мерещится всякое. Говорю же, нельзя мне пить. Никакого сладкого хмеля, лишь ощущения, словно ты — Алиса, которая вот-вот прыгнет в кроличью нору.

— Увидела не меня? — Линзы его очков прямо напротив, и сейчас всё в порядке, в них Виктория наблюдает собственное отражение.

— Да, мне показалось, что передо мной другой человек.

— Твой жених? — Леонард ядовито оскалился.

— Нет, просто кто-то помоложе, покрепче и побрюнетистее! — Ответным уколом.

Странно, но Смита не задело. Наоборот, лицо стало довольным, собственническим, будто этому человеку услышанное по кайфу.

— Мы в пробке. — Он констатирует, всмотревшись в грязное окно.

На улице темно, лишь фонари и фары раскачиваются от порывов ветра, напоминая мистический хор. Одни хрипят, другие сигналят, третьи рвут ручник, не в силах справиться со старой механикой, которая клепáлась здесь в лучшие времена.

— Это минут на сорок.

— Хочешь, поспи, пока добираемся. — Леонард сел ровно, откидываясь на сиденье, и подвигал плечами так, будто за спиной у него рюкзак для недельного похода. — Обсуждать дело при посторонних мы не станем.

— А ты? — Она бы с удовольствием поспала и переспала этот коматоз, будто рогипнолом опоили, но ведь обещала, что будет бдеть вместе с «напарником».

— А я медленно поморгаю, — хмыкнули одними губами. — Спи давай, мне нужен адекватный криминалист, а не похотливая Лолита.

— Я не похо… — Вики уснула раньше, чем закончила мысль, полагая, что ей даже не стыдно.

Сначала потребовалось справиться с руками, потому что они дрожали так, что Люцифер готов думать, что пила она, а пьянел он.

Он слишком поздно сообразил, что делает. Попытался закрыть глаза, а спустя секунды осознал, что гладит уокерскую коленку. Наглаживает. Расписывает. Нежно мнёт, будто глину на гончарном круге. А когда решил прекратить эту экзекуцию над собственным, сдающимся рядом с ней телом, её макушка расслабленно и безвольно скатилась с подголовника и уткнулась в его плечо.

«А ты даже не знаешь, что твои волосы сейчас размётаны по моему крылу…», — да не справиться ему с рукой, когда он, блять, даже не пытается. Она у него гудит и скользит вверх, вдоль чулок Непризнанной.

Четыре мили до её квартиры.

Тринадцать сантиметров до кромки подола.

«Я не могу больше, Виктория. Я физически больше не могу. Я психически не могу. Никак не могу. Меня об колено сломали, и вот оно — колено это, — я его трогаю и мечтаю растянуть сутки на вечность».

Четыре мили до её квартиры.

Восемь сантиметров до кромки подола.

«Ты слишком много помнишь, хотя сама не понимаешь, что это воспоминания. А значит ты мне не снилась, всем нам не мерещилась, а была там, в Стране Чудес, «Алиса». Прости меня, родная, прости. Я не в силах убрать руку».

Четыре мили до её квартиры.

Три сантиметра до кромки подола.

«Знаешь, как круто нам было вместе?.. Нет, «круто» — плохое слово, неподходящее. Нам было правильно, так охуительно правильно… что я бы всё отдал за это «было»… я бы отдал всё, Уокер. Я бы отдал ему на съедение Рай, Ад, Школу, каждого Бессмертного. Пусть останемся только мы с тобой и он. Пускай. Бля, пускай уже так, чем никак».

Четыре мили до её квартиры.

Никаких сантиметров до кромки платья.

Во сне она сопит. Ничего прекраснее за последние три с лишним года с Люцием не случалось. Прекрасное в его мире убито — изрублено в рамках «Ночи наказаний», изнасиловано в Орденах, согнано на каторгу в рабские лепрозории. Мысли об этом не раз приводили демона к поганой покорности: «Даже хорошо, что Вики на Земле, по крайней мере она этого не видит, по крайней мере ты не стал тем, кто, предложив всё, может дать примерно нихуя».

Детройт за пределами автомобильного чрева умывается ливнем, капли жирные, похожи на масло — они скользят по стёклам, не делая те чище, и не доползают до конца, зависают личинками и становятся свидетелями, которые будут выступать в его защиту — она сама раздвинула свои ноги, не просыпаясь, но горя каждым сантиметром кожи.

Ещё и вниз приспустилась, словно согласна на всё, словно можно и не спрашивать.

— Непризнанная… — беззвучно, одними губами, Люцифер склонился к уху, пока пальцы перебирали край чулка, — я буду жалеть, если прикоснусь к тебе, и буду ненавидеть, если не прикоснусь. Что мне делать? Что мне делать со всей этой тобой?

Но ответа не было, а горячие ляжки были — вели, теснясь под платьем, пока ладонь не уткнулась в полоску трусов. Он сдвинул их быстрее, чем решил, а не остаться ли ему джентльменом.

Нетерпеливый.

Эгоистичный.

Ублюдок.

Один палец, одно движение, просто вспомнить вкус. Хорошо, что он с самого начала поездки наложил на водителя чары, и теперь тот, даже если захочет, не разберёт ни картинок, ни звуков.

— Давай их разложим… — Уокер осмотрела свою квартирку и поняла, что доской зацепок в ней выступить нечему, — …прямо на полу.

«Давай разложим тебя», — у него на языке до сих пор терпкий привкус с пальцев, и Люций планирует не чистить зубы до конца времён.

Но вслух произносит другое:

— Хм. Допустим. — Он кинул папку, недовольно посмотрел себе под ноги и сверкнул глазами в сторону Вики. — Ты так себе это представляешь?

— Нет, Леонард, — девушке удалось подавить смешок от его высокомерного вида: «Ну, звиняйте, к вашему прилёту я не успела переехать во дворец!». — Мы, разумеется, разденемся, возьмём из каждого дела ключевой материал и разложим тот в хронологическом порядке.

— Не знал, что вы, девчонки из Детройта, предпочитаете работать голышом, — он протянул это так елейно, что Виктории захотелось стукнуть спутника чем-то решительным и твёрдым.

«Собой!», — тут же подсказало подсознание.

— Шутка даже не за триста.

— Может я не шутил.

— Хорошо, я разденусь! — Неожиданно кивнула Уокер, вызывая жгучее желание не дать ей самостоятельно расстегнуть ни одного крючка бюстгальтера, когда он здесь, в той же комнате. — Но в ванной, потому что мне не помешает душ. Ты можешь располагаться. Кухня справа от входа, в холодильнике точно есть пиво, вода и кола. А если вы найдёте общий язык с морозилкой, там прятались остатки воскресной роскоши. — Свой плащ она повесила в угловой шкаф, который сейчас, на фоне её тонкой фигурки, показался мужчине ужасно крохотным. — У меня жарко, но окна не открываются, это сороковой этаж. Ещё и кондей сломан, — Вики каждое утро, просыпаясь в ещё большем, чем обычно, поту кляла себя на чём свет, что опять не вызвала ремонтника, и каждый вечер успешно об этом забывала, — но в комоде сыщутся майки, подходящие по размеру. — Она махнула рукой, дескать, чувствуй себя как дома, и тут же юркнула в ванную, не замечая, как потемнело лицо гостя.

«Я не надену тряпки твоего ёбаря! — К горлу подступил удушливый ком, который требовал сломать хоть что-то, раз хребет некого Уильяма в недосягаемости. — Потому что я — твой ёбарь, Непризнанная. Только я. Только у меня это право», — он нашёл, что сломать, тупо вцепившись пальцами в подлокотник кресла. Ну и вырвал деревяшку с мясом, а потом стыдливо вставлял в пазы обратно, словно ему лет четыреста, и любимая отцовская гравюра — «сама, отец, я клянусь!» — упала со стены.

В соседней комнате раздался шум воды, но Люциферу показалось, что это райская, блядская музыка.

Он посчитал шаги от окна до двери ванной, объясняя себе, что это просто интереса ради, потому что спросить, сколько она платит за такую крысиную дыру, где даже кровать достойных размеров не поставить, входило в его планы.

Потом, руководствуясь тем же интересом, приложил ухо к фанерной перегородке, гул душа за ней сливался с пением. Что-то американское, определённо.