24

Теперь путь пролегает в другой конец коридора, похожего на могилу, и в кармане своей внеземной одежды он нащупывает золотую сеть. Пришлось не только сменить личность по прошествии суток, но и переодеться, прихватывая блестящий аксессуар. В людских шмотках тот не донести, верёвки прожгут ткань, пластик, даже металл.

— Ты не прячься под кровать,

Коли время убивать.

Дальняя комната — это и спальня, и гостиная. А ещё она последняя, других помещений в квартире нет. Высокими сапогами из драконьей кожи он хрустит осколками зеркала и смотрит на диван, готовый поклясться, что тот освежёван ими совсем недавно.

— Ай-я-яй, Уокер, а ты — мерзкая девчонка! Тебя же учили в Школе: не дари свой цветочек незнакомцам, будь добродетельной! — Резко хлопает дверцами шкафа, однако там никого. — Он прячется, потому что трус, это понятно. Но ты-то что? Мы же старые знакомые, Вики, и я принёс тебе потерянную вещичку. — На комоде пусто — всё, что когда-то там громоздилось, валяется на полу и вызывает жгучее желание сжечь опороченное жильё дотла. Он — не кретин, ему понятно, чем тут занимались! — Вот твой крестик, непорядочная христианка! — Цепочка тихо звякает, опускаясь на столешницу. — Считай, я не заметил, как потрескались эти ящики, Люций! — Глаза выцепляют ещё одну дверь в конце комнаты — вот и ванная. — Виктория, мне жаль твоего коллегу, он не заслужил своей участи, но меня мучает один вопрос… знаешь, пока мы с большим, чёрным парнем Айком добирались сюда, он успел многим поделиться! — Он дёрнул ручку, но та не поддалась. На чужом, не принадлежащем ему лице расцвело блаженство — попались! — У тебя свадьба через месяц, а ты так легко прыгнула в пучину страсти с этим сатанинским отрод… отребьем?! Он ведь нынче даже не отродье, всего лишь бездомная шавка. Ни кола, ни двора. Он тебе рассказал? Или заливал про дворцы и Огненные сады, пока ты покорно раздвигала ножки? — Створка прочная, цельнодубовая, ломать такую — много шума. Зато косяк хлипкий. Он решил, он вырвет замок, просто дёрнув посильнее. — Тук-тук-тук, Ромео и Джульетта, надеюсь, вы одеты? Прятки кончились. Выходите! Иначе я сам зайду!

Ни звука, ни шороха, и это злит. Он впивается в хромированную ручку, собираясь рвануть ту на себя и…

У Люцифера был ровно один шанс, чтобы воспользоваться ситуацией, и тот его не упустил. Демон распахивает дверь изнутри и прописывает ей по лицу убийцы. Тот как раз успел вложить достаточно усилий в рывок, чтобы получить ими в нос.

— Давно не виделись! — В один прыжок достигает преступника, которого отфутболило к полу, и пробивает с локтя в солнечное сплетение.

— Сын Сатаны, моё почтение! — Соперник пытается подняться, но его крыло придавили коленом.

— Сын пизданутых идиотов, моего почтения ты не дождёшься. — Завязывается драка, и Люций в ней с козырной мастью в рукаве. Он не даёт чужим рукам применить чары и давит коленом на кость в крыле в попытках сломать.

— Ты мне не нужен, вали в водоворот, приговор Вики Уокер я уже вынес.

— И что, донёс? — Серия коротких ударов в табло, пока из виска и изо рта не начинает течь кровь. Ладони демона заняты, и тумаки он наносит лбом. Собственному лицу чертовски больно, но оно того стоит. — Не расплескал?!

— Погоди… Погоди! — Видимо, больно не только Люциферу — это не может не радовать. — А если договоримся?

— Быстро переобуваешься, — больше он не поверит в эту чушь, как бы не манила мысль заключить сделку, — время переговоров прошло.

— Я дам тебе слово…

Договорить убийце не суждено, костное образование в его крыле крошится, хрустит, наконец, ломается, заставляя позорно завопить. Но, неожиданно, крик играет в плюс: всего на мгновение сатанинский сын ослабляет хватку запястья и этой секунды оказывается достаточно.

Преступник выдёргивает золотое вервие, накидывает то, не особо различия, куда целится, слышит сипящий, задушенный звук мужского горла, стирает с физиономии свою кровь, целые подтёки, и медленно, сутуло поднимается вверх, удерживая «поводок».

— Бешеной псине нужен строгий ошейник, — Мальбонте лихорадит от ярости: он снова почти проиграл, спасла тупая случайность. — А сейчас я найду её, — он тянет Люция к окну, там встроены литые, громоздкие трубы, и конструкция выглядит надёжной. — И мы хорошенечко развлечёмся!

— Подними руки вверх и отойди к стене, ублюдок! — Виктория возникает в дверном проёме, и Малю даже любопытно, где она пряталась, и почему так уверенно наставляет на него чёрную, г-образную штуку, придерживая сверху фонарь. Это что, должно его напугать?

— Вики, какая встреча! — Он не выполняет ничего из озвученных требований. Привязывает хрипящего Люцифера сетью к железкам и делает дружелюбный шаг вперёд, будто настал момент обнять старую знакомую.

Темнота играет против Уокер, поэтому соображает она быстро. Пушка — слабая попытка отвлечь внимание: криминалист уже знает, вреда той не нанести. Но за спиной у Вики жидкость для прочистки раковины, в составе которой столько химии и эмульгаторов, что у женщины нет сомнений — этакая смесь не то, что бессмертного, она республиканскую партию в Сенате плясать заставит!

— Мы знакомы? — Старательно воссозданное удивление. Из сумрака в зону видимости ступает мальчишка, совсем ещё зелёный, лет семнадцати или восемнадцати. Сальные светлые волосы, тощая, воробьиная грудь, отливающая синевой кожа, щёки вспаханы фурункулами, которые называют вульгарными.

«Это не подросток. Этого подростка давно нет, там кто-то ещё, кто убил Айка!», — она вглядывается и цепляется за радужки, те похожи на чёрное зеркало, которое поглощает свет, становясь ярче. — Показания… Фотороботы… Необычные, чёрные глаза!», — Виктория дёргает рукой и тут же плещет в лицо убийце вонючую жижу.

— Су-у-уука! — Потолки тут высокие, и ор усилен эхом.

Маль схватился за веки, под которыми защипало, и стал кружить на одном месте, не видя происходящего. Поэтому, бросая ополовиненную бутылку, девушка рванула к «Леонарду».

— Почему ты сидишь?! — Она тряхнула его за плечи и вдруг различила, что шея у того словно стянута петлёй, а кожа напряжена и кровоточит. Первая же мысль показалась кошмарной: он мёртв, ему перерезали горло. — Люций! — Вики цепляет нечто невидимое вокруг мужского кадыка и до боли обжигает пальцы, на которых тут же расцветают огромные, обнажающие красное мясо раны. — АЙ!

— Уокер! — Видимо растянуть удавку ей всё же удалось, потому что демон хрипит отсутствием голоса, — беги!

Но она не успевает ни убежать, ни даже сдвинуться с места, так как в следующей момент всё перед взором Виктории темнеет, становясь мерным, одинаковым ничем.

Узлов, которые могут пригодиться в горах, много. Но лучше знать шесть, но хорошо, чем тридцать, но плохо. Примерно так говорил инструктор из бывших скалолазов на профильной полицейской подготовке. О чём Маль, конечно, не в курсе. Как и не в курсе он о том, что Уокер давно пришла в себя, скрючившись на диване, и даже освободила руки от бельевой верёвки.

— Ты проверил, что она жива? — Бас Люцифера похож на рычание.

— Да жива она, жива! — Убийца в другом конце гостиной и явно чем-то занят. — Пока жива.

— Что ты хочешь?

— Я? — Мальбонте явно обескуражен вопросом. Он-то думал, тот давно стал риторическим. — Хорошо, я отвечу. Я хочу жить и не бояться. Хочу навсегда избавиться от этого пакостного чувства, которое появилось… — он переводит взгляд на Вики в отключке, — …с неё. Ровно с того момента, когда она переиграла Шепфамалума, так просто, так легко сбежав из его острога, в котором я просидел зверьком. О, это было восхитительно! А ещё ужаснуло, потому что я очень хорошо понял, какая незавидная участь однажды настигнет и меня. Она — самый ненадёжный сосуд, который только могла найти половина моей силы. А в компании с тобой это всего лишь вопрос времени.

— Поэтому ты лишил её крыльев и отправил в ссылку? — На скулах заходили желваки. Ну да ничего, вторая ипостась на Земле невозможна, а со связанным сыном Сатаны Маль как-нибудь справится.

— Клянусь тебе, герой-любовник, она умоляла меня об этом! Она, что, тебе не рассказывала? — Он мерзко гыкнул. — А, погоди, я же стёр ей память! — Демонстративный хлопок по разбитому лбу. — Хотя не буду приписывать себе чужие заслуги! — Гибрид закончил освобождать место для последнего жертвоприношения и подтянул единственный стул, сев в тот по-барски. — Воспоминания исчезают автоматически, когда обрекают на ссылку. Верни крылья, а с ними — бессмертие, вернётся и память. Вся-вся, до малейшей деталюшечки!

— Почему Непризнанная просила отправить её сюда?

— Может ты ей надоел? Или я так славно трахнул её между мирами, что она поняла, что после такого уже ни одному Бессмертному не даст?

— Она никогда не спала с тобой.

— Тоже в этом уверена, — просипели с дивана.

— Наконец-то семья в сборе! Доброе утро, солнышко! — Бонт разулыбался. — Само очарование, да, Люций? Ничего не помнит, только очухалась от чар, но до чего непоколебима… — он попытался присвистнуть, но из губ вырвалась череда коротких плевков. — Ужасная, нескладная внешность!

— Тебе подходит, — снова Уокер. — Выглядишь лучше обычного.

— Значит что-то помните, миледи? — Мальбонте погано осклабился, — …истинно говорю вам: где не будет проповедовано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память её и о том, что она сделала.

Стоило женщине подать голос, Люцифер издал мысленный вопль: «Твоя макушка цела?».

«Да… Кажется, да. Я в порядке…».

«Непризнанная?! Мне мерещится?», — в ушах громыхнуло громче прежнего.

«Если тебе мерещится, значит у нас массовые глюки».

«Последствия обряда… Кубок Крови… я так и думал. Ты развязала верёвки?».

«Ещё с минут десять назад, он — не только заморыш, каких поискать, он — дубина, который ничего не знает о полицейской аттестации…».

«Давай мы оба этим погордимся тобой, когда всё закончится! Нужно добраться до твоего пугача, поняла?».

«Без тебя знаю!», — только какой смысл в пистолете, на который оба смотрели, как на воздушный шарик — занятный, но безвредный?

«Потом будешь пальцы гнуть, милая. Я тебе все десять предоставляю, хоть ломай, хоть облизывай».

«Есть план?», — она не смогла скрыть улыбку. Да, это была жалкая улыбка, обречённая улыбка, вымученная улыбка, но она была.

«Надо отвлечь его. Как только услышишь моё «вперёд», подними свою красивую задницу и хватай пистолет, он у ближней, правой ножки комода. Прострели ему ногу, но не убивай. Ты — меткая девочка?».

«Ты будешь в шоке от моих способностей!».

«Он замедлится, не сразу сообразит, что чужое обличье ещё живо. Водоворот не уносит недобитого, и ему потребуется время, чтобы призвать поток. Сразу после выстрела беги ко мне, ориентируясь на глаза. Видишь место между моей шеей и батареей?».

«Плохо, но вижу, и там ниче…».

«Не прикасайся к этому пространству, не проводи там ни пальцами, ни ногтями, ты уже раскроила себе ладонь. На твоём журнальном столике лежат ножницы, хватай их по пути и режь так, словно в воздухе натянута очень толстая нить!».

«Я не понимаю…».

«Твою мать, просто доверься мне! Ножницы начнут накаливаться мгновенно, металл будет плавиться, но если всё делать быстро, ты перерубишь путы и не поранишься сильно!».

«Я всё сделаю… — послышалась пауза, — я всё сделаю, Люцифер».

— Евангелие от Матфея.

— Ты преисполнилась в своём познании, Виктория, браво! — Раздались жидкие хлопки.

— Это из сериала «Константин», додик.

— Раз ты такая находчивая, подскажи, мне тебя убить на его глазах или его — на твоих?

Комнату тут же наполнил гулкий, металлический треск. Разрезая кожу до кровавых борозд, Люций дёрнулся в своих путах.

— Ты смешон. Я нужен тебе живым, ублюдок. Убить меня на Земле — нарушить свои собственные законы, с которыми ты взошёл на этот зассанный страхом и паранойей престол, — демон постарался контролировать себя, придать голосу больше важности, быть идеальным в том, в чём всегда преуспевал. — Тебе твои же не простят, никакая башня не поможет и чары не спасут.

— Это меня огорчает, но я полагаю, что готов риск…

— Другое дело, — не останавливался Люцифер, затыкая Малю рот, — если ты приведёшь меня, схваченного в плен. На золотом аркане, как скотину. Нагородишь с три короба о моём вероломном отречении от нынешнего «властелина», посадишь в темницу и организуешь трибунал. Тогда будут и пытки, и суд, и приговор. А потом и твой апофеоз в виде моей казни.

— Смерть Демьяна, — на физиономии, усыпанной угрями, почти мечтательное выражение. — Был такой великомученик по имени Демьян, я читал о нём ещё в Школе. Его разорвали, привязав к четвёрке лошадей. Но для тебя, наследник без трона, я бы запряг драконов.

— Меняю свою капитуляцию на её жизнь.

— Звучит заманчиво, — Мальбонте возвёл глаза к потолку, — а ещё до умиления трогательно. В иной ситуации, сын Сатаны, я бы с радостью принял такое предложение, но… ставка слишком высока: на одной чаше весов запертые, древние боги, на другой — всего лишь ты.

— Шепфа и Шепфамалум не угроза твоему режиму, дерьмо.

— Вижу, что закончить начатое, не поговорив, у нас не выйдет, — убийца встал со своего стула и направился к Виктории. — Что ж, времени у меня с запасом, давай утолим твоё любопытство. Не возражаешь, если я присуну ей, — он хлопнул Уокер по боку жестом, которым награждают потаскух в тавернах и Орденах, — пока мы тут светски треплемся? Она как любит — грубо и жёстко или ласково и нежно? — Скрежет батареи в дуэте с несущей стеной Бонт пропускает мимо ушей. Делает вид, что ничего не слышит. — Впрочем, это неважно. Признаю́, я не по этой части. Так что не рассчитывай на удовольствие, Вики. Но есть и плюс — это не будет долго.

Не дожидаясь реакций, Маль потянул к её лицу ладонь и тут же завопил, потому что с бульдожьей хваткой девица вцепилась ему зубами в мягкое соединение между большим пальцем и прочими и посмела пустить кровь. И плевать ему, что та видит перед собой уродца в расцвете пубертата, укус травмирует вполне реальное тело Мальбонте, потому что в ней ещё осталась энергия Бессмертной, и минимальный урон эта шалава нанести способна.

— О-ох! — Когда Уокер повторно шарахает чужой магией, она выбивает себе коленную чашечку и верещит от боли.

— Она и с тобой такая несговорчивая, Люцифер?! — Несостоявшийся насильник брезгливо рассматривает место укуса. То затягивается, но медленнее, чем на Небесах. — Не помню, чтобы во времена светловолосого простака по имени Бонт эта лупоглазая щель отличалась принципиальностью. Зеркало давало такой простор для обзора, что приходилось искать маленькие радости в ваших грехах, голубки. Я-то думал, он везде тебя объездил, Вики. Ты же так ему давала и так сосала… уверен, задницу тоже подставила, но… нет, вы только посмотрите, сплошное разочарование! Кобыла строптива по сей день. Ты хоть на что-то способен, демон? Баба не укрощена, Ад не твой, и вы оба вот-вот сдохнете!

Яростно корча лицо в гримасе, Маль снова оседлал стул: седлать стулья ему привычнее, чем женщин.

— Если нам не жить и ты готов ставить на кон всё, ответь, почему Уокер попала на землю, — от ярости и своей бесполезности Люция колотит, и сеть снова и снова надсекает кожу в десятке разных мест.

— Земля то, Земля сё… достал со своими «почему»! — Убийца в бешенстве и орёт, но потом замирает, стихает и продолжает уже спокойнее, — хотя знаешь что? Расскажу. Покажу. Эта прелюдия перед смертью даже пикантнее, чем Уокер выдрать. Девчонка тобой провоняла до рёбер, а я, всё-таки, избирателен.

Первое, что Люцифер видит, это поле несостоявшегося боя. Но побережье смотрится иначе. Повсюду сражения, воздух загажен субантрами, их испражнениями и теми кусками воинов, которых хищники рвут на части и потрошат налету.

Второй слайд — склонённая фигурка Виктории. Она пытается поднять кого-то, надрывается, но неистово тянет вверх, а ещё вся трясётся, словно её попутчик прилёг позагорать и отпустил пошлую, но очень смешную шутку, от которой Непризнанная ржёт. Он щурит глаза и вдруг понимает: она не хохочет, она в истерике. В такой невероятной истерике, каких не бывает.

Третьим кадром он смотрит на Мамона. Тот мёртв, и проверять не нужно. Его тело во второй ипостаси постепенно меняет очертания на человеческое и под рукой у мужчины копна чёрных, удивительно чистых для здешнего смрада волос. У дочери архидемона есть только голова, которую отцовская туша словно спрятала от любопытных зевак. А тела у Мими нет.

Четвёртым кадром что-то падает прямо перед носом, дополняя жуткую, кровавую вакханалию. Удивительное дело, сын школьного учителя не сумел сохранить ни рук, ни лица, зато его рубашка кипельно-белая, а воротничок не помялся.

На пятом кадре «фильм» становится торопливым: слева рыдает Мисселина, на её коленях труп Геральда. У учителя отсутствуют видимые повреждения, но сложен он под тем углом, который несовместим с вечностью. Справа сырыми консервами, похожими на куски тунца, рушится то, что было школьным драконом. Среди разорванной плоти можно рассмотреть мертвеца — это лохмач Энди: две его половины, разрубленные по туловищу.

Последней, шестой открыткой на память Люцию показывают, как копьё пробивает грудь Ребекки Уокер. Оказывается у той было сердце, вот это поворот! Женщина долго сражалась и оружием, и чарами, но силы слишком неравны. Когда, вся в золотом, серафим падает, за её спиной по-прежнему рыдает сгорбившаяся над землёй Вики. Она уже не стремится поднять неизвестного, но, внезапно, хватает его руку, жадно целует костяшки и гладит своё лицо чужими, омертвевшими пальцами.

Манжет на запястье покойника чёрный, закатан до локтя, и на коже Люцифер видит татуировки, определённо зная, как зовут «неизвестного».

— Джек-пот! — Голосит Маль. — Понял наконец?

— Этого не было, — демону требуется совладать с голосом.

— Это у тебя этого не было, а у неё — было.

— Время?

— Время.

— Ты протащил её по мирам, борясь с богами, и понял, что можешь перемещаться во времени?

— Только в прошлое. Будущее не создано и не предопределено.

— Твоя мать! — Женский выкрик. — Это началось с твоей матери.

— Верно-верно, — Мальбонте паясничает и показывает «класс» большим пальцем руки. Этот жест ему ни о чём не говорит, но сегодня он видел в городе такой баннер. — Ты бросилась меня убивать, стоило твоему отродью сдохнуть, но ничего не вышло. Я утянул тебя к Небесным Вратам, потом мы помахались с братцами-кроликами, а уж после были Плачущие Девы и моя возлюбленная матушка, — в тоне его начинает сквозить почти религиозный экстаз. — Когда-то, едва я родился, она отмолила своё дитя близ того фонтана, обращаясь к Шепфе и прося за моё бессмертие.

— И я увидела, что это не просто воспоминание, — Вики прикусывает губу и хмурит брови.

— О да-а! — В ответ ей рукоплещут жидкие аплодисменты. — Ты заметила, что это настоящее перемещение в прошлое. И знаешь, что сделала? Ну же, Уокер, вспомнила?

— Я… — она закрывает глаза, силясь представить, как это могло быть. У неё нет файлов в голове, всё удалено, так считает Виктория. Но, внезапно, один за другим, те начинают ярко вспыхивать, напоминая дальний свет на встречке. — Я попыталась утопить тебя. Тебя в прошлом. Вырвать младенца из рук и засунуть в фонтан.

— В цель! — Маль аж подпрыгнул на стуле. Он похож на ребёнка под ёлкой: сочельник наступил, но кроха не желает отправляться в кровать, он намерен дождаться Санта-Клауса. — Память — фантастическая штука. Никакому богу не затереть всех её следов. Никакой ссылке не уничтожить эти зёрна, посеянные в голове.

— Я попыталась тебя утопить, ты остановил меня, — Вики только с виду лежит на диване, на самом деле она занята — прикидывает число шагов до своего оружия в полной темноте, рассчитывает время, затраченное на выстрел в ногу, а потом живописует, как быстро доберётся до журнального столика и до Люция. — Что было дальше?

— Ты разрыдалась, как девчонка. А я… — Мальбонте поджал и без того тонкие губы и сместил взгляд на демона в сетях. Соперник в политике, соперник в мироустройстве, отчасти даже в любовных интересах соперник… и на привязи — зрелище не может не вдохновить. — Да сам посмотри!

Плачущие Девы узнаваемы, но находятся в отдалении от двух собеседников. Там, в антураже воды, которая то и дело сморкается своим жалобным «Кап-кап», видна фигура женщины с пепельными волосами, в руках у неё утробным голосом воет свёрток.

— Ревёшь, потому что всё поняла?

— Что я должна была понять? — Непризнанная хоть и всхлипывает, но собирается, становясь каменной. У неё окровавлено лицо, однако раны спешат затянуться.

— Что если ты убьёшь меня, мои родители не отправятся на Землю и никогда не станут предками твоего рода.

— П-ха! — Она откровенно хохочет, — не велика потеря, Бонт!

— Не называй меня так!

— Убить тебя равнó спасти всех, кто погиб на поле боя. Знаешь, аргумент слишком соблазнителен даже для трусихи вроде меня, — красные полосы девица размазывает рукавом своей туники. И когда только нарядиться успела? Люцифер запомнил её голой в минувшую ночь, с ногами, разведёнными до предела, а, затем, перешедшими этот предел. Он ей тогда с таким остервенением отлизывал, чтобы она ни встать не смогла, ни ходить. Уходить. Потому что, если сможет, точно уйдёт, испарится из постели, и никогда он её больше не увидит. В общем и целом всё так и случилось.

— Вики, — Маль тянет к ней свои ладони и трясёт за плечи, вызывая у Люция жгучее желание вырвать их раз и навсегда, — мы можем править вместе. Мы… — гибрид в горячке и заикается, — мы должны править вместе! Пусть всё, что должно закончиться, закончится. Пусть все, кто должен умереть, умрут. Пусть…

— …ты сгоришь в аду! — Девушка прижалась к нему, словно флиртуя, но в пальцах серебро кинжала. Не узнать тот невозможно — сын Сатаны сам вложил оружие в сапог Непризнанной. — Мне терять нечего, гандон!

— Виктория! — Мальбонте чувствует блок вокруг неё, ощущает защитную сферу и ненавидит острие клинка, упёршееся в глотку. Он в западне, в плену, снова в «башне», из которой нет выхода, сколько не ищи. — Давай всё обсудим, не торопись!

— Раз можешь путешествовать в прошлое, — её ладонь не дрожит, но сама она напоминает лист в ноябре, который трясётся пусть не от ветра, но от гнева, — значит можешь переиграть битву при заливе! Ведь так?! — Лезвие царапает кожу и пускает кровь.

— Так, — глухо рокочет Маль.

— Твоя жизнь в обмен на их жизни.

— Но ты будешь моей! И останешься со мной!

— Только в твоих мечтах!

— Всё из-за него, да? — Он напрягает связки, и голос становится похож на бульканье. — Всё всегда из-за него.

— Да отцепись ты от меня, пленник без прошлого и без будущего! — Уокер истерически смеётся, — на кой ляд я тебе сдалась? Ты ведь даже не влюблён. Я тебе нужна просто потому, что во мне часть твоей силы!

— Потому что с НИМ ты всегда будешь угрозой номер один, — удивительно откровенно для ситуации, хотя нож, приставленный к горлу, решает.

— Твоя жизнь в обмен на их жизни, — повторяет Вики, — и я просто ухожу. Ты не услышишь обо мне, если на Небесах будет порядок.

— Мы не договоримся… — лицо Мальбонте можно читать, как открытую книгу — он боится, по-настоящему боится смерти, но ещё он знает, она его не убьёт, — …на твоих условиях, поэтому послушай мои. Мы переносимся до начала боя, к самому рассвету, и без промедления отправляемся к моим… — его скривило, — …приёмным отцам. Твоя задача — не ускользнуть от Шепфамалума, а победить его. Я покажу, как использовать чары кокона, и возьму на себя Шепфу.

— Я правильно понимаю, что Вики из прошлого никуда не денется и прибудет на поле боя?

— Да, Уокер, да. Там будешь ты, там буду я, и нам крупно повезло, что мы будем там первыми.

— Что делать с нами… с теми? — Её ладонь остывает, а вместе с ней остывает и кинжал, который Виктория опускает вниз, потому что девушка тоже в курсе — она его не убьёт. Ведь если есть хотя бы один-единственный шанс спасти всех, один-единственный шанс спасти одного-единственного, им нужно воспользоваться.

— Мы переместимся в самих себя, да-да, — Бонт кивает себе в унисон. — Иначе появятся два Мальбонте и две Вики Уокер.

— Ты так делал?

— Нет, — он непроизвольно сжал руки, — но, думаю, справлюсь. — Глазами Маль забегал по намытым камням, ведущим в пещеру, и добавил, — например, скажи ты мне переместиться в этот трёхдневный сморчок на руках моей благочестивой матушки, я бы вряд ли смог. Но нам нужно всего несколько часов между разгаром битвы и её началом.

— Я хочу Договор.

— Кровный?

— Ты убил всех, кого я люблю, — она шипит, сверля его взглядом, — твоя кровь мне — как бальзам на душу.

— Экая мстительница! — Впрочем, замечая её взгляд, полыхнувший грозой, гибрид тут же меняет риторику, — будет тебе Договор, но… — он замолкает и долго изучает Викторию, — …это не все условия.

— Что ещё?

— Ты была готова не рождаться, лишь бы твой полюбовничек выжил. — Видя, как яростно она заалела, Мальбонте вскидывает руки в примирительном жесте, — спокойно, Вики, не гони лошадей! Раз согласна на своё не-бытие, то и меня услышишь. Понимать не прошу, просто прими. Оставить тебя здесь, на Небесах, с силой, равной мне, когда бойни не было, я не могу. Моё влияние без военных потерь будет неустойчивым, а ты окажешься рычагом давления.

— Говори уже! — Прорычали в его сторону.

— Как только мы победим божественных братцев, — грязнокровка чувствует, что план в голове окончательно сформирован, и эти эмоции в воспоминаниях передаются Люцию, — я хочу сослать тебя на Землю.

— Отправить к людям?

— Не на задание отправить, а именно сослать. — Он не добавляет, что это высшая мера наказания, применять которую может лишь Создатель или тот, кто вот-вот возложит на себя его функцию. — Твои крылья исчезнут, твоя память канет в Лету, ты как бы умрёшь здесь и воскреснешь там, в своём мире.

— В своём обличии?

— И даже в своём государстве.

— А что я скажу родне и друзьям? «Привет, я откопалась из могилы спустя год»? Ведь ровно столько прошло.

— За это не волнуйся, я перемещу тебя в день, когда ты погибла под колёсами Фенцио.

— Но там будет другая…

— Другая Вики? Она успеет умереть и физически перенестись сюда. От её тела сохранится иллюзия, которая существует для людей, чтобы непризнанного можно было похоронить. Я развею морок и оставлю тебя в твоей колеснице…

— В машине.

— Машине. В ней и оставлю, верно. Ты будешь жива, цела, возможно, даже невредима, — если Шепфамалум не вырвет сердце этой суке, — но не вспомнишь событий на Небесах.

— То есть Уокер 2018-го года проделает весь путь, чтобы вернуться в 2019-м обратно? Туда, где всё началось?

— Всё началось здесь, — задумчиво выдают в её адрес, — у Плачущих дев. А ты вольна выбирать. Я не настаиваю, всего лишь озвучиваю свои условия. Поэтому, если Виктория… — Мальбонте склоняется близко-близко и мечтает засосать этот развратный, бунтарский рот хотя бы потому, что она не желает этого поцелуя, — …считает, что их жизни так ценны, что ЕГО жизнь того стоит, мы договоримся.

— Держи, — она не похожа на барышню, которая долго тянет с ответом, и восхищение Маля пронизывает Люцифера. Уокер рассекает кинжалом собственный палец и кидает сталь собеседнику. — Настала пора скрепить Договор.

Дальнейшие, отрывистые кадры — нарезка боевой хроники. Но даже из такой беглой документалки демон видит, как Мальбонте удаётся переместиться в начало боя, который и не думает стартовать без отмашки главнокомандующего; как молниеносно тот тащит Викторию к Небесным Вратам и бросает в тёмный зёв обители Шепфамалума; как мчит в мир Шепфы и начинает с тем битву; как периферическим зрением фиксирует появление Непризнанной, прорвавшейся сквозь щель в облаках, — та складывает большой и указательный пальцы бубликом, обречённо подтверждая, что её часть договора выполнена; как сковывает громовержца тёмной, густой массой, в которой Люций распознаёт лаву; и как, наконец, отправляет Вики в ссылку — от боли она визжит, сгибается пополам, лишённая крыльев, рассекает себе колени и стремительно начинает терять энергию.

Чтобы не убить почти что смертную в водовороте, Маль быстро сгребает Уокер в охапку и несёт на Землю, выискивая в глазах воспоминание о нужном времени и месте.

— Значит она старше, чем она думает?

— На год, ага, — улыбается гибрид. — Вики Уокер, сколько тебе сейчас?

— Сегодня стукнет двадцать восемь.

— А вот и нет, — его ухмылка похожа на обветренную болячку, — тебе исполнится двадцать девять.

— Спина — это крылья? — Дополнительный год девчонку явно не впечатлил.

— Ты про шрамы? Конечно крылья.

— А что случилось с моей ногой?

— У тебя была там татуировка, Непризнанная, — мрачно доносится от батареи. — Он срезал лоскут кожи.

— Им! До сих пор заточен до блеска! — Откуда-то из-за пояса Мальбонте извлекает кинжал. Всё тот же кинжал, врученный демоном Виктории. — Судя по змее на рукояти, твой подарок, сын Сатаны.

— Это заповеди? Ты им следуешь? — Ножа ей не видно, и Вики думает о книгах по криминалистике: среди их страниц неизбежно сквозит ключевая мысль — с убийцей следует говорить. У каждого преступника недокормленное эго неизвестного «героя», и каждый игнорирует голливудскую копилку знаний — злодеи всегда прокалываются на излишнем трындеже.

— Сообразительная соплячка, они самые. О чём ещё посекретничали? Или говорил он, — кивок на агента, — а у тебя рот был занят?

— У тебя импотенция, Бонт? — Да и штатный психолог Мирайя Хали как-то рассказывала, что маньякам нужна публика, а уж будет у той в глазах истовое почитание или лютая ненависть, серийникам неважно — по большому счёту каждый из них просто хочет быть услышан, мечтая поведать свою историю. — Часто вспоминаешь о сексе. Сразу ясно — кто о чём, а лысый о расчёске.

— НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ТАК! — Истерически рявкнули в сторону Виктории, вскакивая со стула. Одновременно с этим у стены дёрнулся привязанный Люцифер.

«Непризнанная, заткнись, блять! Замолчи… замолчи, умоляю!», — он весь пропитан бессилием и злобой, и начинает казаться, что проще отсечь башку вервием и добраться до Маля безголовым всадником ужаса, давая ей шанс сбежать, чем выжидать подходящего момента.

«Ты не понимаешь, его это отвлекает!», — она возмущённо шипит в его разуме.

— Не называть как? Бонтом?! Импотентом?!!

— Слушай сюда, дьявольская подстилка..! — Уокер становится весело от зрелища: этот тщедушный малолетка с кожей, гноящейся чириями, несётся к ней, как следует замахнувшись, и вдруг застывает с поднятой рукой, потому что женщина и не думает замолкать.

— Это ты послушай, мешок говна, я помню! Хорошо помню твою мать и то, как взрослый ты смотрел на неё. — Каждое слово — вбитый гвоздь, доводящий Люция до безумия: он знает, чья это крышка гроба. — Это не было взглядом тоскующего сына! — Когда по щеке прилетает первая пощёчина, она не чувствует боли — с удивлением фиксирует, что её лицо мотнулось в сторону, но щека не горит. — Это не было взглядом ребёнка, который потерял родителей! — Потому что боль является со вторым ударом. Её никто никогда не бил по-настоящему, ни единого шлепка в детстве, но теперь словно с процентами возвращают. Пощёчина оборачивается кулаком, который выныривает из темноты и старается раздробить скулы. — Это был взгляд мужчины, который слишком долго спал в кровати своей матери! — К лицу приливает кровь и там, где ей рассекло кожу, начинают змеиться ручейки. Сознание затоплено гулом. В этой какофонии Вики не различает ни металлического треска труб, ни плюющегося шипения Мальбонте. — А, может, не только спал! Да, уродец? Я права?! Мамочка так любила своего отмоленного малыша, что, когда тот подрос, не смогла устоять и растлила тебя?!

«Леонард» что-то кричит незваному гостю, у него болезненный, увещевающий голос, но в голове Виктории речь распадается на звуки, а смысл ускользает. Её перестали бить, но схватили за волосы и теперь тащат к стулу в центре комнаты.

— Хватит. — Маль усаживает девчонку на сиденье и произносит это также, как мог сказать «А сегодня дождливо» или «Мне один латте на соевом молоке». — Наболтался я с вами.

— Если с ней… — у Люция сбилось дыхание и, скорее всего, задеты связки, — если с ней что-то случится, ты не вернёшься в Цитадель. Я даже твоего пальца туда не отправлю, чтоб хоронить было нечего. И меня на аркане ты в водовороте не удержишь, сам знаешь.

— Вот и проверим! — Уокер едва видит очертания убийцы, кровавая роса сформировала на глазах шоры, и теперь ей совсем черно. Но она зафиксировала в руках верёвки и всё ещё изображает связанную — малюсенький, жалкий плюсик с неочевидным профитом.

— Мальбонте, я буду вместо неё. Я! Убей меня, раз нужна ритуальная жертва! Я — твой идеальный кандидат.

— «Я — Господь, Бог твой… Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим», — с видом церковного послушника произносит преступник, скромно опуская глаза в пол. — Ну точно наша непризнанная! Первую заповедь как с неё писали! — Пальцами он треплет окровавленную девичью щёку, как треплют вчерашнюю племянницу, которая неизвестно когда успела подрасти. — Смотри, сын Сатаны, она же до сих пор сны от яви не отличает, но даже такая готова верить в тебя и веровать. Маленькая язычница, почитающая фаллический Майский Шест назло истинному пророку!

— Её чувства — туман забвения, мои — самые настоящие. Забери меня, я ей молиться готов, — самое дно отчаяния, заставляющее думать о себе с омерзением: «Я в любом случае сдохну раньше, чем увижу, что с ней произойдёт». Потому что безнадёжная часть Люцифера всё решила: если выблядок попытается убить Уокер, он сносит себе голову золотой удавкой, чтобы привлечь внимание, и умирает с мыслью, что её свободные руки успеют оттолкнуть замешкавшуюся падаль, а быстрые ноги унесут из дома прочь.

— Предпочту, чтобы ты посмотрел! — Визгливо, по-бабски щерится Маль, вновь хватаясь за кинжал. Это его сцена, его зрители. Не те, которых подкинула случайность, а главные приглашённые вечера, а он всегда мечтал перед ними выступить. Поэтому убийца пытается актёрствовать, крутануть лезвие в ладони, как истинный маэстро. Но только колется, чехвостит демоническую сталь и роняет клинок. — Красиво не получилось! — Поднимая нож, Бонт отвешивает сыну Сатаны поклон. — Уж извините, мы — полукровки из народа — с пелёнок не натасканы!

— Ты хочешь освободить Шепфамалума, чтобы его уничтожил свет? — Сидя на стуле, Виктория снова прикидывает число шагов до комода, у которого лежит Глок, и вдруг успокоительно разносится в сознании демона: «Если ты собрался спасать меня ценой своей жизни, я предпочту умереть».

«Я не спрашивал тебя, какое принять решение».

«Зря. Следовало спросить».

«Не могу… Не могу смотреть, как он к тебе приближается! Лучше уж…».

«Завали, Люцифер! — Она одёргивает его строго, — завали и соберись, он всё ещё хочет говорить! Так отвлеки его, как собирался, сейчас я к пистолету ближе, чем когда-либо!».

«А ты — занятная штучка, Непризнанная…», — видимо пинок по гордости угодил куда следует, и не-Смит берёт себя в руки, потому что бас в женской голове становится твёрдым.

«От чего я знаю, что ты уже говорил мне это?.. — интересно, она может мысленно поцеловать его, вдруг так чётко представляя любовника в своём настоящем обличии — там, у стены, у батареи, с кровоточащими ранами. Она уже видела на нём похожие раны. Она уже освобождала его от таких же пут. И что-то кричала, прилипая к губам? Кажется… — Умирать, так вместе?».

«Умирать, так вместе».

— Ты снова права, Вики Уокер, — Маль сжал серебро стали и прикинул что-то, напоминая повара перед готовой индюшкой: на той есть незаметный шов, надрезав который дичь сама распадётся на красивые, ровные порции, но его ещё следует найти. — Он ведь не мёртв, просто замурован, но самое прискорбное — чары кокона слабеют без той, кто их создал.

— Забавно, — цедит демон. — Ты отправил её сюда, чтобы избавиться от соперницы, и тем самым лишил себя покоя с братьями.

— Зато я помню, что Шепфамалум очень нетерпим к светлым мирам, созданным Шепфой, и дохнет от света, будто вампир.

— Кстати о нём. О светлом божке. Что уготовано этому чародею? — Ни на одну секунду Люций не выпускает из видимости кинжал и его местоположение.

— Я польщён, что сам сын Сатаны этим заинтересован, — рукой Мальбонте демонстративно начинает наматывать девичьи волосы, заставляя напрягать шею. — Буду действовать по той же схеме, но от обратного. Призвать тёмного бога в мире, созданном им, можно, карая грешников. Полагаю, светлый бог вырвется из заточения, если в его мире… — он умолк, пожевал губу и решился, — в одном из его миров случится череда праведных чудес.

— Небеса?

— Не просто Небеса. Столь желанный тебе Ад, — зверёныш скалится от чужой соображалки. — Сейчас всё там пронизано скорбью, но совсем скоро явится Спаситель в лице меня и подарит мир и покой. Представляешь, до чего смешно — я тогда трахну твою Преисподню дважды. Сначала — подмяв, затем — превращаясь для твоего народа в новую надежду.

— Почему начал с Шепфамалума? — Люций не просто убить хочет, он хочет чего-то настолько ужасного для этой божьей отрыжки, что у слова нет определения.

— Потому что вас всё ещё слишком много, темнокрылые твари. Вопреки всему продолжаете плодиться и размножаться скорее из любви к процессу, чем от хорошей жизни, — лезвие мелькнуло у уокерского горла, но тут же ушло к копне волос, стянутой мужским кулаком. — Но это ничего, каторги и Ордена усиленно работают над сокращением населения. Пашут, как не в себя! — Он перевёл глаза на Вики, — извините, миледи, но ваша густая грива будет мешать процессу извлечения трепещущего сердечка!

— Ше-епфу не убить светом, — сначала она подумала, что ей плевать на кудри, но когда зазубрины клинка заскользили по хвосту рвано и медленно, голос дрогнул.

— Ага, — он бросил это легкомысленно, увлечённый делом, — поэтому мне только предстоит перенести статую Шепфы в мир Шепфамалума, где его должно прихлопнуть аннигиляцией. Это вторая причина, почему я начал с тёмненького бра… Виктория, тебе совсем не жалко своё роскошное, жидкое золото волос?! — Голос, доставшийся Малю с чужим обличием, поломанный, каким бывает у юношей в подростковые годы, и когда гибрид повышает тон, тот срывается, превращаясь в неприятный фальцет.

— Не ноги, отрастут.

— В стародавние времена порченный товар карали остригом. Тоже своего рода, — он склоняется к уху и шепчет, обдавая гнилым дыханием, — насилие. Поруганная девица, остриженная без должной сноровки.

— А знаешь, кто ещё остригался, Маль? — У его земной личности дырявые зубы, и чувствовать этот рот грязно. — Аскеты. Монахи. Святые.

— После всего, что наш непревзойдённый Люцифер в тебя засовывал, «монашкой» ты можешь считаться только в одном из Орденов. Там бывают костюмированные вечера… — с последним движением кинжал издаёт свист и оставляет её копну в его руках.

— Мальбонте! — Гибрид увлечён разглядыванием своего трофея и не замечает напряжённый, сконцентрированный тон демона, — тогда тебе следует знать… — время разговоров прошло, и теперь Люциферу нужно только одно — контакт глазами, — чтобы погрузить в воспоминание, столь нелюбимое грязнокровкой. Отвлечь второй ипостасью, едва не прикончевшей Маля.

— Знать? — Убийца вскидывает голову, — что знать? — И вдруг сталкивается с красным фосфором, чтобы через секунду в ужасе заорать и непроизвольно сделать шаг в сторону. Потому что ему кажется, что выродок сумел обратиться прямиком в этой комнате.

«Вперёд!».

Уокер вскочила, как ужаленная. На ходу скидывая верёвки, она неудачно зацепилась ступнёй за стул и полетела на пол — зато в нужную сторону.

«Где он? ГДЕ ОН, ЛЮЦИЙ?!», — в её тело, растёкшееся у комода, впиваются крошечные осколки зеркала, но в ладонях у криминалиста Глок, и она переворачивается на спину, целясь во тьму.

«На пол-шестого! В трёх футах от тебя! Уровень колен!».

Единственный выстрел разрезает сумрак, и благодаря вспышке Вики различает — она попала в цель. Маль нескладно гнётся, хватается за ногу, разливается отборными проклятьями и вызывает водоворот.

Впрочем, всего это Уокер уже не видит: она успела подняться, добежать до места, где находился столик, схватить ножницы и переместиться к «смитовским» полыхающим глазам.

— Внимательно! — Он рычит, натягивает «поводье», насколько позволяют раны, и радуется, что от окна есть хоть какой-то отсвет.

— Ох ты ж мамочки! — Канцелярская дребедень начинает течь, превращается в желе из металла. Но о пузырящихся ожогах она поплачет как-нибудь после. Если это «после» наступит. — Готово!

— Не выпускай оружие, — он тяжело поднимается, отряхиваясь от своего невидимого плена, но приобнимает её одной рукой и вдруг глубоко, жадно целует, — и уходи!

«Мы ещё увидимся?..».

«Мы не расстанемся».

Едва ощущение его рта, слизывающего её кровь, исчезает, Виктория дрожит. В гостиной по-прежнему темно, хоть глаз выколи, но художница уверена, она в полном одиночестве.

Тело мучительно ломит, и Уокер приказывает тому не ныть. Наощупь находит айфон среди останков того, что ещё недавно было её пусть неуютной, но чистой жилплощадью. Экран у мобильника разбит, однако фонарик работает и вызов сделать можно.

Ежедневно диспетчерская Службы Спасения в США обрабатывает порядка шестнадцати тысяч звонков. Это равнó приблизительно семиста вызовам в час. В случае терактов или стихийных бедствий число тех вырастает. Так, в Лас-Вегасе в 2017-м году на празднике урожая, ознаменованного стрельбой, был зафиксирован «рекорд» в две тысячи триста пять звонков в час.

В одном часе шестьдесят минут, а это значит, что даже в обычные дни каждую минуту двенадцать человек не чувствуют себя в безопасности.

В Детройте обычное утро, готовое наступать с востока.

И в эту минуту Виктория одна из двенадцати.

Она не чувствует себя в безопасности.

— Девять-один-один, я вас слушаю… — незнакомый оператор станции показался самым родным. И девушка с трудом сдержалась, чтобы не зарыдать, как миллионы других людей, вынужденных набирать этот номер.

Когда она заканчивает вызов и вешает трубку, она не думает уходить. Вики непонятно, чего она ждёт, но в голове то и дело крутится мысль: «Я обещала! Обещала, что буду с тобой до полудня».

Когда медленно, нехотя, в окне брезжат первые лучи псевдо-света, она пытается собрать осколки с пола, иронично думая: «Это похоже на минувшую ночь. И на мою жизнь…».

Когда в коридоре вдруг что-то тяжело падает, Уокер стоит в дверях гостиной и наставляет пушку:

— Руки за голову, я тебя вспомнила, — узкие глаза-буравчики, неопрятные волосы, квадратная челюсть, массивная, прямоугольная фигура, из тех, что с возрастом быстро заплывают. В человеке есть лёгкая примесь азиатщины. Но это не главное. Главное — она видела его раньше. — Руки за голову, Мальбонте, или я открою огонь!

— Я… кто я… — его взгляд становится испуганным и телячьим, — …простите, я не понимаю, кто я, и как здесь оказался, добрая девушка!

— Руки за голову!

— Не могу, простите меня! Пожалуйста! Простите! — На полу он хнычет и тянет ладони, сложенные молитвенно — его руки насквозь пробиты кинжалом, который служит сцепкой.

На серебряной рукояти извивается змей.

— Непризнанная… — её талию прижимают сзади, лишая последней злости, на которой она держалась, как на кофеине после бессонной недели, — всё кончено, родная. Всё кончено.

И у Вики нет никаких сомнений. Вики поворачивается и громко, по-детски ревёт в демоническую грудь. А ещё она чувствует себя в безопасности.

Яблоко — один из самых популярных и распространённых фруктов на планете. Его едят в сыром, сушёном, квашенном, запечённом виде, в составе салатов и делают из него пюре. Трудно найти плод, воспетый в культуре больше яблока. Вот только, судя по исследованию ботаников, яблони распространились на Земле всего пять тысяч лет назад в результате культивации других плодовых деревьев на территории нынешнего Казахстана, что совсем не вяжется с их религиозным символизмом.

Парамедик Стоун даёт криминалисту яблоко, заканчивая обрабатывать раны и ссадины. Вывих носа она вправила девушке быстро, пообещав, что синяк спадёт в течении нескольких часов, и обнадёжив, кости черепа на редкость крепкие, переломов нет.

— Уверены, что не хотите в больницу?

— Угу.

— Не переживайте, — Стоун участливо сжимает локоть пострадавшей и, сама не ведая, цитирует Люцифера, — всё закончилось.

Но когда копы вкупе со скорой уезжают, увозя растерянного, сутулого мужчину, Виктория понимает — это только начало. Предстоит долгий путь, ведь одних отпечатков Маля и её показаний штату Мичиган недостаточно. Шумным делом заинтересуются юристы из тех, что крутятся близ Нью-Йорка или Вашингтона. Они — гадюки, натасканные жалить полицию за любую ошибку. Обуреваемые желанием засветиться в прессе, они непременно захотят вывернуть в обратную сторону суть правоохранения США — со всей изысканной витиеватостью речи ткнут следователей и прокурора в неточные мазки внутри серии дел и раздуют те в суде.

— Ты в порядке? — Оставаясь вдвоём, Вики старается не смотреть в сторону «Смита», который трёт свою шею. Утро заявилось по расписанию, а вместе с ним гостиную стало затапливать тусклым, грозовым светом.

— Вполне. А ты?

— Вполне. Как он… как он стал тем, кем стал?

Люций усаживается на пол ровно там, где был прикован. Кресло и стул разломаны, диван слишком заманчив, на него опускается Уокер, кутаясь в большую, мужскую толстовку, но паркет — всё ещё сама гостеприимность, если закрыть глаза на сонм отпечатков чужих ног.

— Чья на тебе одежда?

— Моего отца.

Его устраивает до незаметного, удовлетворённого хмыка.

— Когда ты выстрелила ему в ногу и освободила меня, Маль вызвал водоворот. Ему требовалось поменять личность, для этого нужно оказаться в нашем мире и вернуться обратно.

— Но ты прыгнул следом?

— Да, я прыгнул следом. — В отцовской одежде она утонула и смотрелась сейчас, на своём бордовом лежбище, до удивления маленькой. — Я не дал Мальбонте покинуть водоворот, у нас завязалась драка. — И демон не знает, как, не знает, почему, не знает, с какими-такими силами, но он стал побеждать в этом бою. — Обычная рукопашка. Ни мечей, ни копий. Был кинжал, и ты видела, как я его применил. В водовороте сложно использовать энергию, потому что сам водоворот есть поток энергии. Ублюдок слишком увлёкся моей раной на шее, всё норовил порвать её и, тем самым, дал мне полный карт-бланш. У него огромные крылья, но он плохо ими пользуется. Чересчур долго сидит по башням. Нездоровая страсть не только к мамочке, но и к замкнутым пространствам, знаешь ли, — сын Сатаны выдавливает отрешённую улыбку, — поэтому я их вырвал. И когда Маль понял, что его голова в моих руках, и ждёт её та же участь, он вбросил всю свою энергию на собственное «убийство» — оно же спасение. Сам себя сослал к людям, лишаясь новых, отрастающих крыльев.

— Почему ты говоришь, что это убийство?

— Потому что он умирает в том мире и воскрешается в этом. С тобой было так же.

— Он ведь мог выбрать любое место. Почему вернулся сюда?

— Всего лишь паника, его фактор страха. У Мальбонте не было лишних секунд, он понимал, что я его убиваю, последний образ в его голове — это твоя нора. Тут и очутился.

— И он ничего не помнит?

— Его ждут тысячи кошмаров по ночам, но нет, он ничего не помнит. Он теперь обычный человек, который проживёт обычную людскую жизнь, если правоохранительная система Штатов не постарается сократить ту до минимума.

— А те боги-братья?

— Время шутки-минутки, — самый несмешной тон, потому что в его голосе ни грамма радости, — когда Маль совершил над собой обряд, тем самым он завершил ритуал. Ему пришлось использовать демонический огонь, чтобы постараться вырваться, тот расплавил смолу в его кармане, припасённую для тебя. Собственное «убийство» — последняя жертва, которой он себя сделал, потому что…

— …уверовал в себя, как в Бога и нарушил заповедь «Я — Господь, Бог твой… да не будет у тебя других богов пред лицом Моим».

— Neque enim lex est aequior ulla, quam necis artifices arte perire sua.

— Тот, кто оружием смертельным… что? — Виктория учила латынь. Но так, как студенты учат ненужный, общеобразовательный предмет — за одну ночь, лишь бы сдать экзамен.

— Тот, кто лелеял смертный план, убит своим же порождением, вот справедливость высшая, — сухо промолвил Люцифер и вдруг вбил кулак в пол, заставляя костяшки пальцев лопаться, а Уокер — ойкать. — Прости. Прости меня.

— Эй, дьявол во плоти, всё закончилось, сам же сказал. — Ей хочется дотянуться до него, но тело стало неповоротливым, словно через мясорубку пропустили. — И закончилось хорошо…

— Шепфы и Шепфамалума больше нет. — Взглядом он ищет фундамент, в который можно уткнуться радужками и использовать, как опору. Сначала скользит по стенам, потом по стыкам паркета, но находит тот в ступнях Вики, которые она высунула из-под толстовки, сложившись домиком и натянув край одёжки до самых пят.

— То есть преступник был прав, когда говорил, что тем самым убьёт тёмного бога?

— И да, и нет. Богов нельзя убить — эта мысль есть везде, даже в вашей культуре. «Бог в твоём сердце», «стройте храмы в душé, а не на камне» и всё такое. Застенки Шепфамалума рухнули, он освободился и должен был развеяться, но это невозможно…

— … потому что бог.

— Да. И, чёрт его знает, может он вознёсся в свою обитель, может стал частью миров, с которыми связан… Но он остался, понимаешь? Не погиб, не исчез, просто есть хрен знает где.

— А второй?

— И второй — туда же. Выбрался из монумента. Думаю, плешивый ублюдок не учёл земной истории. Да, ваш мир создал Шепфамалум, но Шепфа, узрев людские страдания, внёс свою праведную лепту, и большинство религий стали поклоняться ему.

— Стоп! — Она вздрогнула, смешно сгибая-разгибая пальцы ног. Они — единственные — казались сейчас не помятым на фоне Вики. — Я это уже слышала, клянусь! Он, ну в смысле Бальмонт этот, сам говорил, мол, убить богов невозможно, и что если есть свет, то всегда будет тьма. Как же тогда Маль решился на…

— Решился на то, в чём ранее сомневался? Непризнанная, у нас нет никакого мануала по эксплуатации братьев-богов, а у них, вероятнее всего, нет никакого понимания, что мы из себя представляем. Они напоминают людей, сидящих с двух сторон стола, каждый из которых надкусил по яблоку вроде твоего, а потом, в делах и заботах, просто забыл о фрукте. И вот люди что-то пишут, они сильно заняты, а в яблоках тем временем заводится жизнь. Сначала микробы, простейшие организмы, потом черви изъедают нутро, появляются мушки, за ними — мухи… — мужчина перехватил её взгляд и уже не мог оторваться. — Как скоро два этих занятых господина почувствуют вонь и выкинут яблоки в мусорку, м-м?

— Ваши боги свободны, но они не среди вас и не несутся с красными стягами вершить свой джихад. А, кстати, откуда ты всё это знаешь? И поч-чему… — заикнулась, сверля в нём дыру, в которой от восторга задыхалась вся её нежность, — …почему ты всё ещё «Смит», «Смит»? Разве этот водоворот…

— Водоворот меняет личность Бессмертного, только если пролететь его, выйти и зайти снова.

— Анонимный VPN, — кивок понимания, — включить-выключить.

— И знаю я это всё, потому что водоворот и есть блядский сгусток энергии. Когда боги освободились, воронку хорошенько мотнуло, накрыло светом, тьмой, молниями. Разве что жабы сверху не посыпались, — она смотрит и смотрит и, внезапно, осознаёт, у него потухший взор, как у старика куда дряхлее облика Леонарда.

— Тогда почему у тебя лицо воина, который всё ещё собирается на грядущий Апокалипсис?

— Потому что богов нет. Или есть, но тех не найти. И лже-бога тоже нет. Сопляк стал смертным, назад не перемотать, — Люций опускает ресницы, откидываясь макушкой к стене, и выдыхает тихо, до звона в перепонках, — нет никого, кто может лишить крыльев. И нет никого, кто может вернуть вечность.

«Мой расстрел назначен на полдень, Непризнанная».

В языке индейских племён есть слово «mamihlapinatapei», занесённое в книгу рекордов Гиннеса, как самое лаконичное и лексически трудное для перевода. Но если объяснять, то его значение будет примерно следующим «взгляд между двумя людьми, в котором выражается надежда каждого на то, что другой станет инициатором того, чего ждут оба, но ни один не хочет быть первым».

Поэтому, вновь и вновь встречаясь глазами с Люцием, Уокер сначала терпеливо выжидает, потом делает то же самое, но с завидным нетерпением, а когда антракт их скрашенной кровью драмы слишком затягивается, встаёт и идёт в ванную комнату в абсолютной тишине.

Дверь она не закрывает, потому что не помнит, куда дела телефон, а свет нужен. Хотя сама гостиная не то что бы тем обласкана.

Зеркало над раковиной выглядит уцелевшей насмешкой. В квартире разрушено почти всё, досталось даже кафелю и сантехнике, но кусок серебра сверкает и отражает такую же, частично уцелевшую хозяйку обители. У Вики рассечена бровь, разбиты и без того пухлые губы, которые сейчас походят на жертв осиного гнезда, бордово-фиолетовой сливой на скуле до крыла носа наливается синяк, а на тело лучше не смотреть — на том нет живого места. Но больше всего жалко волосы, потому что порезы и ссадины заживут быстро, а причёска пробудет молчаливым напоминанием года два, не меньше.

— Ты в порядке? — Он достаточно деликатен, чтобы оставаться в глубине гостиной, не зная целей её похода. Ну и отлично, ну и пожалуйста! Пусть сидит там и думает, что ей попи́сать надо, поэтому выкрутила кран в щербатой, сколотой раковине на максимум, на принцессьих правах. Словно для неё это какая-то норма — ходить в туалет с открытой дверью. Нет.

— Да, — под шум воды она лезет в шкафчик и выуживает оттуда машинку для стрижки. Бесполезный подарок, который Уильям сделал вид, что оценил, а потом забыл здесь, в детройтской конуре. Такая, казалось бы, мелочь, оставить триммер в ванной, но она показательнее всех его восторженных слов. Виктория помнит, что тогда подумала: он лукавил, чтобы не обидеть её потуг с сюрпризом, ведь она так долго мучилась с выбором, не зная, что презентовать своему мужчине. И сейчас Уокер тоже думает… думает, что это просто не её мужчина, вот и вся проблема.

— Ты уверена? — Потому что у того мужчины, который её, напряжённый, хриплый бас. Он доносится из-за стенки.

— Абсолютно.

Палец у криминалиста непослушный: весь трясётся, будто с недельного перепоя, и не желает включать прибор. Она справляется, просто не с первого раза. Отстранённо замечает, что дело-то не в пальце — вся рука дрожит, а вторая поддакивает. Видит в зеркале, как лицо блестит от влаги, хотя Вики ещё не умывалась. Пытается посчитать, сколько капель зависло на ресницах перед свободным падением, но, от чего-то, сбивается. И лишь после подносит триммер к своей обкромсанной, уродливой копне волос, где каждая прядь теперь чужая.

— Не смей! — Люцифер перехватывает запястье, когда зубчики почти косаются лба. — Не смей, Непризнанная! — Наверное он не знает, что за машинку она сжала до хруста, но улавливает суть. — Дай её мне. Давай… Вот так. Вот так, моя хорошая… Ты цела, ты прекрасна, твоя грива отрастёт, не успеешь заметить. — Лица своего «незнакомца» Вики не видит, полностью проваливаясь в водолазку, стискивая ту вместо триммера и отчаянно воя ему в грудь, пока её просто гладят по макушке.

— Я… я… я похожа на одуван! — Она орёт это куда-то в самый центр груди и думает про рогатого барана. Овна. Тот точно имел место быть. — Я не хочу быть одуванчиком!

— Ты не похожа на одуван, ты похожа на очень красивую женщину, — его тембр становится наигранно-фривольным, потому что меньше всего Виктория ценит жалость к себе. — Вероятно это как-то связано с тем, что ты и есть очень красивая женщина. Ты — самая красивая женщина, Уокер, которую я знаю.

— Красивые женщины не носят такие причёски-и-и… — истерика превращается в детскую нелепость.

— Сходишь к цирюльнику, и тот всё подравняет, Непризнанная, — её колотит так, что Люций вынужден сжать объятия посильнее.

— Ты не понимаешь, — вдруг совершенно спокойно, морозным, мёртвым шёпотом выдыхает она, — я не могу ходить с «причёской» убийцы. Я не могу с ней ходить, сидеть, дышать. Я даже уснуть с ней не смогу. Это уже не мои волосы. С ними сделали то, чего они не хотели. И теперь я должна от них избавиться, как преступник избавляется от улик.

А ей хуже, чем она выглядит, осознаёт демон и стискивает Вики до хруста. У него нет в голове примера, как исправить поломку внутри Уокер, нет ни единого опыта починки Непризнанных, и сын Сатаны понятия не имеет, что такое поддержка на сухом языке психологии, поэтому делает то, что всегда получалось — разворачивает спиной, прибивая к себе, как к спасительной скале, покрывает обнажённую шею чередой поцелуев, поднимает её неровные волосы, где-то срезанные до лопаток, а, в иных местах, едва достающие до плеч, и торгуется.

— Сделка, Виктория. У меня есть для тебя отличная сделка. Предложение актуально только сегодня, только сейчас, только для самых красивых женщин на свете.

— Какая-такая сделка? — Сначала она недовольна кривится, глядя на своё отражение, но то, как «Смит» собрал её лохмы, выглядит симпатично. А ещё её раздирает любопытство: с одной стороны хочется обрить себя налысо, поскоблив черепушку триммером, с другой — узнать, что он придумал.

— Я сам подравняю тебе косы, чтобы ты могла ходить, сидеть и дышать, пока в этом дивном городе не заработают цирюльни.

— Мужчина! — Не выдержав, она прыснула, закрывая рот ладошкой. — Если ты назовёшь парикмахерскую цирюльней ещё раз, специально для меня туда завезут брадобреев!

— Сговорчивая, — он шепчет это и слишком хорошо пахнет. — Раздевайся.

— Кхм, ты уверен, что правильно понимаешь задачу?

— Я — стилист, я так вижу, — с самым важным видом кивнул её гость. — Раздевайся и залезай в ванну: если не намочить твои волосы, гарантии никакой.

Пара глаз в зеркале сталкивается, и она легко кивает с той своей особой, чудесной беззаботностью, с которой он познакомился даже раньше, чем с Викторией.

Однажды.

На школьном дворе.

Совершенно нагая, девушка опустилась на дно ванной, поворачивая к нему затылок, и зажмурилась. Всё равно тут слишком темно, чтобы руководить процессом, и мяч на его стороне. Он видит, а она чувствует. Этого достаточно, чтобы фиксироваться на струях воды из душа, который Люцифер включил и мягко перебирал волосы пятернёй, выравнивая импровизированное «полотно».

— Нож-жницы? — Она запнулась. Ничего колюще-режущего рядом с собой не хотелось видеть до животного ужаса, но «Смит» словно прочитал мысли.

— Они не понадобятся.

— Колдовать будешь?

— Самую малость.

— Магия запрещена вне Хогвартса!

— Сообщишь в Ватикан?

— Они отлучили меня от своей церкви.

— Не дёргайся, — нет никаких звуков, лишь пара щелчков его пальцев, но Вики знает — процесс идёт.

— А то что?

— А то я сделаю тебе стрижку бедного викторианского мальчика, который поест только в том случае, если господин кинет ему шиллинг за начищенные ботфорты.

— Ого, ты читал Диккенса.

— Скорее, был знаком.

— Люций… — она набирается смелости и воздуха, прежде, чем выпалить нечто важное.

— Уокер?

— Это самый… это самый эротичный момент во всей моей жизни!

— С-славно, — он странно растягивает слово и вдруг сжимает ладонь на её голом, мокром плече. А когда, спустя секунды, Виктория привыкает к горячей коже, становится понятно, зачем. Ответная реплика не звучит из уст демона, но он всё равно ей ответил: его дрожащая рука лучше всех слов и любых доказательств.

— Ну что там?

— Выглядит… ровно.

— Извините, а вы точно цирюльник? — Язва. И передразнивает.

— Встань, я смою с тебя кончики.

— Кончики кончили, — глупо хихикает Вики.

— Пока нет, — его тон резко меняется, становясь утробным, урчащим, — но сейчас мы перейдём к оплате моих эксклюзивных услуг.

Поэтому всё последующее уже не вызывает удивления: она вытягивается, а он водит рукой по её спине, щедро обливая из лейки, она прислоняется к кафельной плитке, выпячивая бёдра, а его пальцы оказываются между, она жалобно умоляет присоединиться к ней в ванне, а он говорит, что это неправильно, что это опасно, что это может убить и что им не следует.

И стаскивает с себя одежду.

Детёныш антилопы встаёт на ноги в течении часа после рождения. В противном случае его лёгкие толком не раскроются, он окажется в зубах хищника и будет тем, кто не прошёл естественный отбор.

Приплод синего кита умеет плавать с первых секунд жизни, а на протяжении вскармливания, пока телёнок следует за своей матерью, ежедневно он набирает по сто килограммов.

Люций не знает никого более беззащитного, чем человеческий младенец хоть смертного, хоть бессмертного производства, но думает только об этом призрачном, аморфном существе, лишённом инстинкта самосохранения и способности выжить.

Он рухнул у дивана, кладя свою голову рядом со спящей Уокер, и во сне она обвила его за шею, лишая возможности шевелиться.

Честности ради, он даже дышит через раз и настолько демонстративно игнорирует часы на стене, что готов сообщить время с точностью до секунды.

Десять сорок восемь.

У них могли бы быть дети. Наверное, парочка. Не сейчас и не здесь — здесь их быть не может, а когда-нибудь, когда всё устаканится. К тому моменту Непризнанная успеет проесть ему мозг, настаивая модернизировать дворец своими земными штучками, и он решит, что завести ребёнка — шикарная идея, способная её отвлечь. Господи, как же он ошибётся!

Виктория будет самой дурной беременной женщиной во Вселенной. Она и без того требовательная и гордая, а если добавить в ядрёную смесь сэндвич с асбестом и ежа с запахом росы, то совсем страшно. Он будет прятаться от неё в кабинете, выставив десять-двадцать-пятьдесят гевальди́геров на входе. А сам кабинет организует в шахте Мамона.

Впрочем, Вики — не Маль, и отыщет его там.

«Я как-то рассказал тебе, как отец хвалил меня за удачный полёт, — её ладонь на глазницах черепа и слегка щекочет кадык, — такое бывало не раз, но моментов не то, чтобы много, Уокер. Зато у меня есть ещё одно воспоминание: только я и Сатана. Мне предстояло впервые отправиться в Школу, но прежде, чем отцовский погонщик и целый отряд воинов увезут меня туда, отец берёт меня с собой к океану, в Кáйрулис. Это близ Лимба, я покажу тебе, слышишь?! — Сейчас поселение стёрто с лица адской земли, превращено в пустоту, в пролежень на местности, однако Люцифер намерен это исправить. — И мы не делали там ничего, представляешь?.. Совсем ничего. Не надо было закладывать виражи, не требовалось махать мечом, мне не приказывали объезжать драконов. Мы просто сидели на берегу, и отец рассказывал, что в галактике больше ста миллиардов звёзд и каждый день прибавляется новая. — Он прикрывает глаза, слушая её размеренное дыхание. — Это уже после, на каникулах, я узнáю, в то утро не стало женщины, которая родила отцу меня. Лилит была его фавориткой многие века, задолго до трона, а он так и не женился на ней. Привёл с собой в зáмок и не допускал к моему воспитанию. Любил её как-то по-своему, удерживая рядом, но на расстоянии. Мою мать я почти не помню, наверное она была среди тех придворных дам, что сновали по дворцу, может быть даже приглядывала за мной, пока неизлечимая болезнь не унесла Лилит, но я помню Сатану на рассвете — он всё говорил и говорил, сидя на песке, а потом посмотрел на меня, как на нечто самое важное в своей жизни. Больше он никогда так не смотрел. Не давал слабины», — картинка перед глазами такая чёткая, что отец кажется живым. В отличии от него, Люцифер готов смотреть и давать слабину целую вечность: пусть она вьёт из него верёвки, пусть канаты скручивает, пусть только будет.

Одиннадцать ноль девять.

Во сне Виктория фыркает и чуть сопит, и Люций снова думает, что она — чёртов маленький хорёк. Его хорёк. А потом он думает про ежей, снова возвращается к ежам, ежи сейчас — его точка опоры. В восемь по здешним меркам лет демон узнал, что ежи не питаются грибами и яблочками, что они — те ещё хищные твари, всегда готовые полакомиться мышами. Это был переломный момент, когда стало ясно: небесные сказки врут.

Одиннадцать тринадцать.

То, что он — красивый, он осознал в двенадцать лет, когда две юных демоницы подрались из-за него, и одна выбила другой зуб. Никакой магии, простая механика полудетских кулаков. Ости среди них не было.

То, как прекрасна женщина, спящая рядом, он понял вечером того дня, когда она постучалась в его комнату.

— На земле сталкерство преследуется по закону, ты знаешь?

— Эм-м… мне нужна твоя помощь.

— Лифчик расстегнуть? — Он довольно растягивает губы, замечая, что она смущена его голым торсом: «Смотришь и вспоминаешь, как это тело вбивало тебя в матрас, Непризнанная?». Почему-то ему ужасно важно считать, что ровно об этом она и думает.

— Хотя знаешь, не бери в голову, — её заострённый подбородок задирается выше носа, и Люциферу хочется пошутить «Не буду брать в голову, если ты возьмёшь в рот», но вместо этого он хватает Уокер за запястье, больше не желая отпускать.

— Что случилось?

Они отпирают Бонта, как по нотам следуя сценарию злодейского плана. И, спроси кто демона, стал бы он идти и помогать Вики, зная, что будет дальше, у него нет однозначного ответа: он ведь всегда за ней идёт — хоть по снегу, хоть по углям, хоть на заклание.

Одиннадцать двадцать один.

Люций уверен, пепел перестал падать, стоило ублюдку переродиться в смертного. Погода поддерживалась силой его энергии, а теперь та развеялась, остался лишь призрак — тонкий, слабенький ореол, окружающий Маля, когда того уводили копы. Это значит, что, постепенно, они будут возвращаться к привычной жизни.

Сначала расчистят поля, снимут с деревьев гадостную паутину, освободят мужчин, заточённых в кандалы, и женщин, пленённых в услужение Ордену. Сами здания этих пыточных цехов и их надсмотрщиков, каждый час калечащих чью-то мать или дочь, он спалит дотла, чтобы ни единого камня, ни одной кости не осталось. Пусть зияют чёрной, безжизненной полостью, как напоминание, что ждёт тех, кто заявится к ним с оружием.

Одиннадцать двадцать пять.

Но первое, что предстоит сделать, это поговорить с Ости, она этого заслуживает, а он её — нет. Хотя, скорее всего, даже объяснять не придётся, и не потому, что не брал на себя никаких обязательств, а потому, что демоница сама всё поймёт.

Посмотрит на него этим своим взрослым взглядом и горестно хмыкнет «Три — ноль в её пользу». А он сделает вид, что не понял или не расслышал, или у него без её гундежа миллиард дел. Тогда Ости добавит «У тебя всегда такой вид после неё». Нет, даже не так, она скажет «После Неё», это будет правдивее любой правды. Люцифера такое заденет и он буркнет «Выйди и впредь не заходи без стука», но на Ости не подействует. Она сядет на его походную кушетку в Мамоновых шахтах без всяких намёков и продолжит «Каждый чёртов раз. Каждую грёбанную встречу. В каждое ваше свидание. У тебя всегда такой вид после Неё. Словно через сито пропустили». И он, конечно, вызверится и заорёт что-нибудь в духе «Это Виктория нас всех спасла. Спасибо ей скажи, что ты здесь, а не кормишь стервятников на побережье!». Но Ости проигнорирует выпад и выдаст «Она тебя не просто влюбила, Она тебя искалечила. Ты теперь навсегда с этим изъяном… с особым, непризнанным, незаживающим гнойником внутри. И чем недоступнее и смертнее Уокер, тем глубже рана и сильнее боль в тебе самом. Это не вылечить и не исцелить. Ни мне, ни кому-то ещё».

В сущности Ости права.

А ещё она — чудесная женщина.

Просто не его женщина.

Одиннадцать тридцать два.

Люций уверен, в гостиной жарко, но его пробивает липкий озноб. Согрето лишь то место на шее, где покоится её рука, да заострённый край уха, опаляемый дыханием.

«Пожалуйста, проснись!», — она — Спящая Красавица, а он — Так Себе Принц.

Быть может, в следующей жизни, у них будет большой дом, пышный от влажного, адского воздуха сад, клубничные грядки и несколько смоляных, как ртуть, церберов — только с виду страшных, но единственная угроза, которую те станут источать, это желание зализать хозяев до смерти.

В этом доме заведётся шкаф, похожий на людоеда, а потом дети. Он согласен на визги и писки, согласен закатывать глаза при звуках разбитого витража. Возможно, он даже сможет взять младенца на руки и не покалечить.

А ещё он знает, что никакой другой жизни не будет. Ни у него, ни у неё, ни у кого.

Одиннадцать тридцать восемь.

«Долгие проводы — лишние слёзы», — думает Люцифер, промаргиваясь. Из-под её ладони он выбирается с кошачьей грацией, но не поцеловать не может. Он и уйти-то не в силах, а уйти и не поцеловать — это что-то на языке самых древних кошмаров.

Поэтому он целует девушку, а она берёт и распахивает губы навстречу, словно не спала.

Одиннадцать сорок четыре.

У Вики ощущение, что если она не будет от него отлипать, то тогда он никуда не исчезнет. Поэтому она целуется так, словно дальше, после этого поцелуя, не наступит уже ничего. Слабая попытка высосать душу и оставить ту себе — наряжаться по праздникам. Влажная, головокружительная феерия конца.

— Я вернусь. — Пальцы в её волосах: те теперь короткие, от сна они взбились и стали похожи на золотой нимб или смешную шапку, но ей идёт, ей всё идёт. — Я очень быстро вернусь. Выберу кого-то посимпатичнее, тебе понра…

— Нет.

— Почему «нет»? — Он сам знает, что нет, что секс с ним убьёт её, и даже если очень постараться и не подходить на опасное расстояние, что вряд ли возможно в их случае, со временем она свихнётся от мельтешения разных лиц с красными глазами.

— Не ищи меня больше. — Уокер села, опуская ноги на пол, и теперь он на корточках между её коленок. — Не приходи с надеждой встретиться. Хорошо?

— Не хорошо. — «Не хорошо» сейчас — вполне физическое определение. Ему что-то сдавливает в грудной клетке и отдаёт во рту привкусом рвоты. А метафора о языке, прилипающем к нёбу, теперь не кажется Люцию художественной.

— У меня была очень долгая ночь, и сейчас я не в силах её переварить, — она взбивает свою причёску, остаётся довольной и проделывает то же самое с его волосами. — Однако я высплюсь, выхлещу литры своего кипятка с лимоном, скажу себе, что всё в норме, и тогда от воспоминаний под одеялом уже не спрятаться. Их придётся разобрать на кирпичи, разжевать до мелочей и сложить в дальний ящик — они не для повседневной носки.

Одиннадцать сорок семь.

Люциферу не нравится. Так сильно не нравится, что он вскакивает и перемещается к залитому дождём стеклу. То хоть и стои́т себе от пола до потолка, но даже днём жадничает со светом. Будто когда-то давно Детройт просрочил солнцу по тарифу, и город отключили за неуплату.

— Послушай меня, я что-нибудь приду…

— Что ж раньше не придумал? — На фоне окна «Смит» — тёмный силуэт. И, уже привычно, Виктория не различает ни черт его лица, ни цвет макушки, ни переплетённых вен на ладонях. — Чего сидел-то?

— Я?!

— Ты.

— Я не сидел, — он малодушно поджимает губы, лишь бы не перейти в состояние ярости, близкое к истерии, — я перерыл даже то, к чему не стоило прикасаться — от хранилища Цитадели до остатков уцелевшей чернокнижной секции отца. Я порог этого выблядка до победного оббивал, готовый на переговоры, лишь бы он вернул тебе крылья. Я…

— Ладно, — женщина снова не смотрит, утыкается в свои ногти, как будто не видела ничего фантастичнее, и медленно выдыхает, — прости.

— На кой хрен мне твоё прощение, Непризнанная?! Оно мне не нужно, мне нужна ты.

— А мне нужны билеты в Калифорнию и новый айфон, — у неё улыбка, полная тоскливой безнадёжности, — но не всем мечтам суждено сбыться.

— Ты ополоумела, идиотка?!

— Это тавтология.

— Да плевать я хотел, что это, когда ты несёшь бред.

— И в чём он заключается?

— Ты прощаешься со мной, Уокер. Я не кретин. Ты сидишь тут с этими своими ногами… с этими своими губами… с этими, полными затаённого страха глазами и прощаешься со мной, словно я…

— Словно ты из другого мира?

— Да!

— Именно так, Люцифер. Леонард. Смит. Истинный дьявол, у которого много имён! — Наконец Вики посмотрела. И мужчина впервые подумал, что лучше б она этого не делала. — Я прощаюсь с тобой, потому что всё, что случилось, уже случилось. И если хотя бы сотая часть того, что я сегодня видела, слышала и чувствовала, правда, и я не тронулась умом, то уходи. Уходи и не возвращайся. Потому что его нет, понимаешь?! Нет никакого способа. Нет никаких вариантов. Нет никаких вероятностей!

— Так не бывает! — Отчаянным, мальчишеским воплем.

— Но я же тут, — она поёжилась и бросила взгляд на часы, — а тебе осталось десять минут.

— Одиннадцать. Что ты собираешься делать?

— В каком смысле?

— Во всех смыслах.

— Доспать, съесть мамонта, сообщить своему парню, что ему досталась потаскуха, которую не стоит ждать ни в Чикаго, ни у алтаря… — собеседнику не удалось скрыть своего тупого, неуместного облегчения. — А потом я буду жить. И ты тоже будешь жить, у тебя теперь много дел. Просто жить мы будем в параллельных мирах. А параллели никогда не пересекаются.

— Нет.

— Хочешь утопить меня в своём внимании? Чтобы на каждом светофоре я выискивала твои глаза?

— Я просто хочу любить тебя.

— Ты ведь не врал, говоря, что ещё пара таких ночей, и я умру?

— Не врал.

— И всё равно нарушил.

— Я не могу так больше, Виктория… я… — Люцифер разводит руками, словно те девать некуда: ужасные, лишние руки! — Блять, что ты хочешь? Чего ты добиваешься?! Услышать, что весь я — в твоей власти? Охуеть как давно! Увидеть, как валяюсь в твоих ногах? Да я асфальт жрать готов, если это поможет! Я всем серафимам жажду челобитную донести, чтобы они присели на свои пернатые жопы и хорошенько подумали, что можно сделать!

— Ничего нельзя сделать, — она это знает, просто не знает, откуда. Может быть тоже из снов, которые вовсе не сны, а, может, полная версия случившегося оказалась достаточно убедительной. Поэтому криминалист повторяет с лицом отличницы на уроке, — ничего нельзя сделать. Можно продлить агонию. Себя и меня с ума свести. Можно даже случайно прикончить моё плохонькое, смертное тело, но тут я хотя бы порадуюсь оргазмическому концу.

У Люция не остаётся ничего — он был-был, но теперь весь вышел. Даже утопающему кидают соломинку, а у него только шторм и гигантские волны-убийцы.

Среди них скрывается Кракен, готовый к трапезе.

Поэтому он не удивляется своим рефлексам. Но это, определённо, они заставляют его кинуться к Уокер, сгрести ту в охапку, руками обвить подмышками и пытаться закопаться в ней, тискать до искр, в себя втереть, утащить, попутно целуя лицо и рушась в ложбинку груди. Туда он выдыхает скороговоркой и полным отсутствием голоса:

— …неотдамнеотдамнеотдамнеотдам… тымоямоямоя… тынавсегдамоя… ты — моя, Вики Уокер…

— Конечно твоя, — у неё дрожат губы, но она не разрешает себе плакать. — И всегда буду твоей. Обещай, что эта Виктория останется в твоих мечтах, проживёт там свою прекрасную вечность, и ты подаришь ей десятки поводов для гордости?

— Заткнись!

— Обещай, что ты принесёшь своему народу мир, а не боль и ужас, даже если самого будет укачивать до блевоты?

— Замолчи, прошу! — Но Непризнанная словно глухой стала, лишь гладит его голову, увязая в волосах, и шепчет вот это всё — невозможное, кошмарное, неправильное.

— Обещай, что, однажды, ты станешь счастливым, потому что будет женщина — добрая и красивая, настоящая фея, которая умеет колоть лёд и расколдовывать сердца, покусанные злыми колдуньями?

— Умоляю, закрой свой рот! Иначе… — он страшно тяжело дышит, как человек, который стоит на краю пропасти, пока из той дует холодный, колючий ветер, — иначе я оскотинюсь и стану полным ничтожеством, начав выть и заклинать кого угодно, каких угодно богов и их лже-питомцев, лишь бы они тебя мне вер…

— Люцифер. — Ладонями она обвивает его лицо и тянет вверх, чтобы встретиться взглядом. Красные глаза сейчас — скорее, симптом, не характеристика цвета. Они сухие и воспалённые, как у того, по кому к обеду зазвонит колокол. — Уходи и не возвращайся. Не преследуй меня, не издевайся над нами. Ты не увидишь ничего, что тебя порадует. Сначала я буду пытаться жить, а потом заживу окончательно — встану и пойду бодрым шагом, потому что я — из тех, кто умеет вставать и отряхиваться. Уильяма сменит какой-нибудь Билли или, может, вполне определённый Джейкоб. Их брак трещит по швам, и — ты абсолютно прав! — он влюблён в меня и он мне нравится. Потому что мы оба — из тех, кто отряхнётся, не запачкается. Я не уеду из Детройта, он засосал меня навсегда. Я так сильно ненавижу этот город, что это стóит называть любовью. Никакой Чикаго и мечты о доме в Монтерее уже не сравнятся с тем, что я чувствую здесь, в приканадской клоаке. Мы с Джейкобом поженимся когда-нибудь. Не сразу, но однажды — всенепременно. Его огромная ирландская семейка слишком набожна, чтобы разрешить мне плодиться вне брака. А я буду беременной, это ясно, как день. У нас родятся два сына. Первого назовут Патрик, я буду против. Второй — Метью, и за это имя придётся переругаться с каждой из породнившихся тётушек. Старший будет успешным и дерзким, а Метью — просто дерзким. В его шестнадцать нам придётся класть того в клинику для наркоманов. Но он выкарабкается, он тоже из тех, кто умеет подниматься. Потом сыновья вырастут и не увязнут в Детройте, в отличии от нас. Они улетят в большие, красивые города, постепенно забывая большой и не красивый. Джейкоб так и останется детективом до самой пенсии, а я буду преподавать в одном из институтов — их сейчас всего парочка, но лет через двадцать, двадцать пять может статься больше. Муж умрёт от рака лёгких, когда мне будет ближе к семидесяти, а я научусь пить сладкий ликёр, говорить с соседскими вдовами и заведу попугая по кличке Санти. Я буду стареть, моё лицо покроют морщины, подбородок сползёт вниз, волосы поседеют, но ты будешь приходить, упиваться своим отчаянным мятежом, ненавидеть меня за каждый поворот банального, бытового сюжета и за все те метаморфозы, что сотворило со мной время, а ещё видеть. Видеть это всё. Меня не станет, когда мне будет семьдесят шесть. Ну а тебе?.. Тебе всё ещё будет двадцать восемь. — Она не чувствует своих слёз, но готова спорить, её щёки утопают в них. — Поэтому уходи и никогда не возвращайся. Останься порочной, горячей, невероятной историей. Останься самыми захватывающими сутками в моей жизни. Останься самым удивительным Кем-то, кого я миллионы раз встречала в своих снах и, лишь однажды, наяву. Я с ранних лет не люблю сказку про Питера Пэна, и не хочу, чтобы твоё последнее воспоминание обо мне походило на дряхлую, беззубую Венди в инвалидном кресле, которую уже не отмолить ни у бога, ни у чёрта. — И, закрыв глаза, Виктория коротко целует его в лоб.

Чтобы тут же почувствовать, как он убирает руки.

Как леденеет весь — с головы до пяток.

Как встаёт на закостенелых ногах, сшибая по пути что-то.

«Наверное, кресло… наверное, ты даже не заметил его…».

Когда дверь в квартиру хлопает, Вики решает, что звук похож на выстрел.

А ещё она решает, что теперь ей можно громко, не таясь, зарыдать.

Одиннадцать пятьдесят девять.

Согласно исследованиям, проведённым британскими учёными, люди чаще покупают синие щётки, чем красные. Нильский крокодил в ожидании добычи может задержать дыхание на два часа. Некоторых вождей викингов хоронили вместе с их кораблями. Самое большое число торговых центров на планете Земля располагается в Нью-Джерси. На производство одного и семи фунтов мороженого потребуется пять с половиной литров молока. Резиновый подлокотник в метро двигается с отличной от эскалатора скоростью, чтобы пассажиры не засыпали на ступеньках. Наиболее редкая человеческая фобия — селенофобия — боязнь Луны. В 1889-ом году королева Италии Маргарита Савойская заказала первую доставку пиццы. Гиены образуют самые крепкие любовные союзы среди всех млекопитающих, а у лебедей всего лишь хорошие маркетологи. Вики Уокер вот-вот стукнет двадцать девять лет, и ей нравится быть одной из тех, кто ловит злодеев. Люциферу всё ещё двадцать восемь, и он хватается за соломинку, которую, того не ведая, она сама ему подсказала, потому что даже утопающему кидают этот дурацкий прут: он летит туда, где всё начиналось.

«Мы ещё увидимся?..».

«Мы не расстанемся».

Двенадцать ноль-ноль.

Комментарий к Утро

Моё первое “Закончен” в несколько глав, которое вылилось в 102 фикбучные страницы (такой вот Мини, исправленный на Миди). 🙈

Вот и всё! Неплохая получилась история: интересная, весёлая, порой немного грустная, а главное поучительная. (ц).

Обязательно познакомьтесь с первым отзывом, мои апостолы, там мы прогуляемся дорогой хлебных крошек. А сюда я кину пояснялку на случай, если возникнут вопросы, что же, всё-таки, произошло.

❗️Факт-чекинг ❗️

1. Вики участвовала в финальной битве, в которой погибли все, абсолютно все. Кроме Мальбонте, который или армией которого, Бессмертные были убиты.

2. Она сама заключает с ним Кровный Договор, понимая, что он может управлять временем в прошлом (игровая сцена перемещения к Плачущим Девам).

3. В мировой культуре есть много способов путешествий во времени, но три самых известных и понятных — это:

— Хроноворот (ГП): всё уже предопределено, если человек оказывается в прошлом, значит он должен был там оказаться;

— Наблюдатель (Доктор Кто): герой перемещается по временному потоку, но сам пребывает вне его;

— Переменная (Эффект бабочки, Назад в будущее, Марвелл): будущее не сформировано, нет никакой судьбы, изменение в прошлом зачёркивает ветку событий и формирует новую (не плодит альтернативную, а удаляет/перематывает и записывает по новой), и перемещающийся герой не двоится, а добавляет к своим знаниям инфу (в Эффекте бабочки наглядно показано).