Ах, Париж!

Глава седьмая

Лорд Харткорт вернулся в посольство поздно вечером в понедельник. Воскресенье он провел в старинном замке за городом.

Ему нравилась компания его приятелей-французов, но, обнаружив, что, кроме него, там есть еще англичане, он впал в крайнее раздражение. Он уже несколько раз встречался с леди Роугэмптон в Англии, но уж никак не ожидал встретить ее в Париже, и тем более в сопровождении дочери, впервые выезжающей в свет.

Лорду Харткорту хватило нескольких часов пребывания в замке, чтобы понять, что леди Роугэмптон видит в нем желанного зятя. Она была обворожительна, никто лучше леди Роугэмптон, считавшейся в былые времена первой красавицей, не знал, как очаровать мужчину, и на этот раз она прикладывала все усилия, чтобы прельстить лорда Харткорта, но не собой, а своей дочерью.

Девица Роугэмптон была скучна, застенчива и, во всей видимости, не настроена затруднять себя какими-либо действиями. Терпеливо перенеся ее общество во время нескольких застолий и ловко вытянутых из него прогулок по саду, лорд Харткорт обнаружил, что очень скучает по Парижу и по какому-нибудь веселому свободному местечку, где мало вероятности, чтобы появились мамаши с их дочками.

Поэтому в понедельник он уехал раньше, чем намеревался, извинившись и объяснив всем, что у него масса работы в посольстве. Но так как путешествие в Париж было долгим, а день жарким, вернулся он в дурном расположении духа.

Лорд Харткорт прошествовал в свои комнаты на третьем этаже здания посольства. Он знал, что все ожидают его не раньше завтрашнего дня, и понимал, что сидеть в Париже в такую жару, вместо того чтобы отдыхать за городом, — только зря терять время. Однако все лучше, чем терпеть ухищрения леди Роугэмптон.

Он швырнул на стул пыльник и подошел к столу, на котором лежала накопившаяся за эти дни почта.

Его апартаменты были очень удобными. Они представляли собой отдельную квартиру, которая имела как вход с главной лестницы, так и отдельный вход, ведущий на узкую лестницу, спускающуюся в сад. Ключ от этого входа был только у лорда Харткорта.

Секретарь, как всегда, разложил письма в три стопки. Слева лежали частные письма, поэтому они не были вскрыты, посередине — дипломатическая почта, тоже запечатанная, а справа лежали бумаги, переданные послом для дальнейшей обработки и просмотренные и подшитые секретарем.

Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, кто был автором большей части писем в левой стопке. Неровный почерк и вычурная монограмма никого не могли ввести в заблуждение. Эти письма к тому же были надушены духами Генриетты, и казалось, будто их аромат проник в самые отдаленные уголки комнаты. Одно, два, три, четыре письма! «Должно быть, — думал лорд Харткорт, — она лихорадочно строчила и отправляла письма весь вчерашний день».

Он продолжал смотреть на крупные неровные буквы, а потом с отвращением схватил письма и швырнул их в мусорную корзину. Затем открыл окно. Легкий ветерок с Елисейских Полей, казалось, выветрил последние упоминания о Генриетте из комнаты и из головы лорда Харткорта. Прошлое закончилось, и он не собирался начинать все снова.

Он налил себе «Перье» и сел за стол. Раз уж он здесь, надо заняться работой. Был слишком ранний час для поиска развлечений, да и в настоящий момент женщины его совсем не интересовали.

Лорд Харткорт вскрыл остальные письма из левой стопки, и ему на стол вывалились бесчисленные приглашения на вечера, приемы, обеды, ужины. Приглашения от столь известных и высокопоставленных особ порадовали бы любого, но он слишком хорошо знал, что везде будет повторяться одно и то же. Везде он встретится с одними и теми же людьми, сядет за стол с теми же соседями, с губ которых будут срываться все те же пошлости, а хозяйки будут угощать их одними и теми же развлечениями, отличающимися только затратами.

Он зевнул и начал вскрывать дипломатическую почту. В дверь постучали.

— Войдите, — не оборачиваясь, крикнул лорд Харткорт.

— Я только что узнал, что вы неожиданно вернулись, — произнес хорошо знакомый голос.

Лорд Харткорт вскочил.

— Добрый вечер, ваше превосходительство. Я не сразу понял, что это вы.

— Я ожидал вас не раньше завтрашнего дня, — сказал посол, — но рад, что вы приехали. Мне нужно кое-что с вами обсудить.

— Почему же вы не послали за мной? — удивился лорд Харткорт.

— Я только недавно вернулся с обеда у Тревеллерсов, — ответил посол, — и Джарвис сообщил мне, что вы здесь, поэтому я и решил навестить вас. Вы не против?

— Нет, я всегда счастлив видеть ваше превосходительство, — совершенно искренне заверил его лорд Харткорт.

Посол удобно устроился в глубоком кресле.

— Дела плохи, Харткорт, — сказал он.

Брови лорда Харткорта поползли вверх.

— Хуже, чем обычно?

— Намного хуже, — ответил посол. — Кайзер ведет двойную игру. Помните, когда король был в феврале в Берлине, кайзер совершенно открыто заявил, что его величество прибыл для того, чтобы испортить с ними отношения? Ну немцы и решили досадить нам. Они строят новые дредноуты.

— Но у них, конечно, их не больше, чем у нас, ваше превосходительство? — воскликнул лорд Харткорт.

— На четыре больше, как мне сказали. Вы знаете, Реджинальд Маккенна, обращаясь к лордам Адмиралтейства, требовал, чтобы мы начали строить четыре линкора, чтобы иметь с немцами равное количество. Теперь король требует восемь!

— Но Англия не может себе этого позволить, — запротестовал лорд Харткорт.

— То же самое говорит и оппозиция, — устало сообщил посол. — Они хотят, чтобы деньги направили на социальные нужды. Но у нас будут линкоры, чего бы это нам ни стоило! В конечном итоге, полагаю, они нам обойдутся дешевле.

— Что вы имеете в виду? — спросил лорд Харткорт.

— Вчера вечером из Берлина вернулся Энструдтер. Он рассказал мне, что уже совершенно точно установлено: на всех полковых обедах немцы поднимают тост: «За тот самый день».

— Имеется в виду тот день, когда они начнут военные действия? — взволнованно уточнил лорд Харткорт.

— Вот именно, — подтвердил посол. — Немцы всегда ненавидели нас.

— Меня удивило бы, если бы кто-нибудь думал иначе, — медленно проговорил лорд Харткорт.

— Богу известно, что король сделал все возможное, чтобы улучшить отношения между нашими странами, — сказал посол. — Но положение серьезное. Я считаю, что вы должны знать об этом.

— Спасибо, ваше превосходительство. Благодарю вас за ваше доверие, — ответил лорд Харткорт.

Посол поднялся:

— Между прочим, немцы поменяли свои коды, поэтому, естественно, нам пришлось поменять наши. Только что прислали новый морской код. Не думаю, что нам от этого много пользы. Дипломатические коды обещали прислать через несколько дней.

— Сколько времени у нас займет расшифровать их новые коды? — спросил лорд Харткорт, на лице которого играла совсем мальчишеская улыбка.

— Мне трудно ответить на этот вопрос, — с полной серьезностью ответил посол. — Наша секретная служба последнее время работала совершенно неумело. Энструдтер сказал мне, что вербовать сотрудников в Берлине становится все сложнее. Те, с которыми заключен контракт, не играют особой роли. Я думаю, в следующий раз, когда я буду в Англии, мне лучше переговорить с агентом М5.

— Полагаю, это отличная мысль, ваше превосходительство, — согласился лорд Харткорт. — Французскому правительству, как я понимаю, известно обо всех обстоятельствах?

— Французы не утруждают себя тем, чтобы скрывать их ненависть ко всей немецкой расе, — ответил посол. — В какой-то мере это облегчает им дело. Нам приходится притворяться друзьями, прекрасно понимая в то же время, что руки, которые мы пожимаем, только и ждут случая приставить нам дуло к виску.

— Приятно сознавать это, — сухо проговорил лорд Харткорт.

— Как бы то ни было, если Тюбор из французской секретной службы позвонит вам, будьте с ним относительно откровенны, — сказал посол. — Он хороший человек и почти ничего не пропускает. Мне бы хотелось сказать то же самое обо всех наших сотрудниках. — Посол подошел к двери. — Вам нравится ваша новая работа, Харткорт? — спросил он.

— Очень, ваше превосходительство. Я считаю ее интересной.

Усталое лицо посла просияло.

— Рад это слышать. Счастлив, что вы работаете со мной.

Он быстро вышел, и лорд Харткорт закрыл за ним дверь.

Слова посла на какое-то время подняли ему настроение, но вскоре его лицо опять потемнело. Он вернулся к столу и принялся изучать новый морской код.

Ему удалось поработать всего полчаса, когда дверь с грохотом распахнулась и в комнату влетел Берти.

— Джарвис только что сказал мне, что ты вернулся! — воскликнул он. — Я ждал тебя только завтра. Что случилось? Тебя доконала деревенская скука?

— Там действительно страшно скучно, — подтвердил лорд Харткорт.

— Ну, а ты слышал, что произошло здесь? — спросил Берти.

— Нет. Что такое? — поинтересовался лорд Харткорт.

— В общем, Генриетта приезжала сюда раза четыре. Она была абсолютно уверена, что ты никуда не уехал. Джарвису здорово досталось.

— Серьезно? — протянул лорд Харткорт.

— Это еще не все, — продолжал Берти. — По всему Парижу ходят слухи, что вчера она пыталась наложить на себя руки. Говорят, она приняла смертельную дозу снотворного, и ее увезли в больницу.

Если Берти ожидал, что эта новость ошарашит или взволнует его кузена, он жестоко просчитался. Лорд Харткорт только приподнял брови и начал перебирать бумаги на столе.

— Черт побери! — воскликнул Берти, опускаясь на край стола. — Ты мог бы проявить большую заинтересованность. В конце концов, она — твоя любовница, и она ни за что не решилась бы на самоубийство, не будь чем-то расстроена.

Лорд Харткорт откинулся на спинку стула.

— Слушай, Берти, — сказал он. — Ты не так давно в Париже. Уверяю тебя, эта уловка стара как мир. Ею в среде Генриетты пользуются те, кто не способен настоять на своем или кто обнаруживает, что их бросил покровитель. Они принимают несколько таблеток снотворного — этого количества недостаточно, чтобы убить их, — как раз столько, сколько нужно, чтобы вызвать глубокий сон или легкое забытье. Они заранее уведомляют своих приятельниц, и те обнаруживают их в самый подходящий момент, пока еще не стало поздно. Потом их, усыпанных цветами, везут в больницу, где они, разодетые в кружево и надушенные, ждут, когда же непокорный любовник приползет к ним на брюхе вымаливать прощение.

— Боже мой! Неужели они действительно ни перед чем не остановятся? — удивился Берти.

— Спроси Андре де Гренеля. Он скажет тебе, что подобное часто случается в Париже. В самом деле, это становится модой! А я всегда считал, что Генриетта умнее!

— Так, значит, ты бросил ее, — заключил Берти.

— Я этого не говорил, — возразил лорд Харткорт.

— Но это же очевидно, не так ли? Она выглядела такой счастливой с тобой в пятницу у «Максима». Она не пошла бы на самоубийство всего через сорок восемь часов, если бы ты не расстроил ее. — Лорд Харткорт не ответил, и Берти раздраженно проговорил: — Слушай, Вейн, перестань важничать, прояви хоть каплю человечности! Ты прекрасно знаешь, я сгораю от любопытства, и не только я — весь Париж. Тебе придется рассказать, хочется тебе того или нет.

— Хорошо, — ответил лорд Харткорт. — Моя связь с Генриеттой закончилась. Ты хочешь, чтобы я объявил об этом в газетах?

— Но почему? — изумился Берти. — Ведь она тебе нравилась. В пятницу ты подарил ей это огромное изумрудное ожерелье. Должно быть, что-то случилось. Расскажи мне, Вейн.

— Я не намерен обсуждать свою личную жизнь с кем бы то ни было, — ответил лорд Харткорт. — У большинства хватит такта не давить на меня.

Берти усмехнулся.

— Ладно, у меня нет такта, — согласился он. — Мне просто чертовски любопытно. Что же, черт подери, случилось?

— Вот этого-то ты никогда не узнаешь, — отрезал лорд Харткорт. — Послушай, давай сменим тему.

— Будь ты проклят! До чего же ты упрям! — вскричал Берти. — Я был уверен, что мне-то ты расскажешь.

— Значит, ты ошибался, — заключил лорд Харткорт.

— Не знаю, что на тебя нашло, — начал жаловаться Берти. — Когда мы познакомились, ты был таким замечательным парнем.

— Разве?

— Я не имею в виду, когда мы были детьми или в Итоне. Я говорю про то время, когда мы стали взрослыми. Я был младше тебя, но ты возил меня по Лондону и был так добр ко мне, я никогда этого не забуду. Я думал, что в Париже будет то же самое. Теперь же твои поступки невозможно объяснить. Я даже не знаю, какое место занимаю в твоей жизни.

— Я остался таким же, — терпеливо заверил его лорд Харткорт, — но ты должен понять, Берти, что нельзя вмешиваться в то, что тебя не касается. Я никогда ни с кем не обсуждал свои отношения с женщинами и не намерен начинать это сейчас.

— Кодекс чести? И все в этом роде? — поддразнил его Берти. — Ну, может, ты и прав. Но я не понимаю, что происходит, вот в чем дело. Генриетта бьется головой об стену и всем надоедает, а ты в это время удираешь за город. Да и после того, как ты в субботу уехал с вечеринки, все пошло наперекосяк.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросил лорд Харткорт.

— В общем, когда я наконец выбрался на балкон, ты уже смотался, а мисс Уидон была вся в слезах. Она не желала разговаривать и танцевать. Что ты сказал, чем ты так расстроил ее?

— Она была расстроена? — уклонился от ответа лорд Харткорт.

— Ну, мне так показалось. К нам присоединилось еще несколько человек. Вдруг она сообщает, что у нее разболелась голова, и исчезает. Я не знаю, что ты там натворил. Ты полностью испортил мне вечер.

— Мне очень жаль, — уронил лорд Харткорт.

— Между прочим, я тут встретил весьма привлекательную крошку: огромные глаза и высокие славянские скулы — ты знаешь этот тип. Она приехала на вечеринку с одним из русских посланников. Она довольно забавна! Я отвез ее домой, так как ее конвой, кажется, испарился, и должен сказать тебе, у русских есть что-то такое, чего нет у француженок.

— Вижу, ты хорошо провел время, — улыбнулся лорд Харткорт.

— Я повеселился бы гораздо больше, если бы мне удалось как следует потолковать с этим английским воробушком, — заметил Берти. — Понимаешь, я уверен, герцогиня намерена не подпускать меня к ней. Посмотри, как она себя держала, когда мы приехали: меня забрала, а тебе велела потанцевать с Гарденией.

— Боюсь, герцогиня считает тебя недостаточно богатым или важным, — задумчиво произнес лорд Харткорт.

— Ты действительно полагаешь, что это тот самый случай, когда выжидают, кто больше предложит? — спросил Берти. — Но ведь это отвратительно!

Лорд Харткорт пожал плечами. Внезапно он раздраженно воскликнул:

— Ради бога, Берти, дай мне работать. Если ты остаешься здесь, сиди тихо. Если же тебе охота поболтать, тебе придется уйти.

— Ну, ладно, — надменно проговорил Берти. — Раз ты ко мне так относишься, я удаляюсь. Я очень хотел поехать в Мабийон-Хаус и посмотреть, что девчушка делает. Если герцогиня не держит Гардению взаперти, она не посмеет меня выставить.

— Полагаю, именно это она и сделает, когда увидит твой банковский счет, — хмуро заметил лорд Харткорт.

Берти вышел и хлопнул дверью.

Лорд Харткорт склонился над бумагами, между бровей у него пролегла глубокая складка.

А Гардения в это время слушала лекцию, которую ей читала тетушка.

— Тебе надо очень стараться быть более привлекательной, — говорила тетя Лили. — Совершенно нет надобности смущаться, нужно уметь высказывать свои мысли. Мужчины в Париже не привыкли к таким, как ты. Они хотят, чтобы их развлекали, и, если ты не будешь их развлекать, они подыщут кого-нибудь другого.

— Я постараюсь, — с несчастным видом вымолвила Гардения.

— Я считаю, что во время твоей встречи с графом Андре де Гренелем в парке ты вела себя бесцеремонно. Он богат, принадлежит к одному из знаменитейших семейств Франции.

— Он слишком много пьет, — сказала Гардения. — В субботу вечером он меня оскорбил. Я не очень хорошо поняла, о чем он говорил, но знаю, что его слова звучали оскорбительно.

Герцогиня откинулась в кресле, на ее лице появилось выражение страшной усталости.

— Надо научиться управлять мужчинами, — сказала она. — Не все они совершенны. Одни пьют слишком много, другие играют, у третьих труднейший характер.

— Я сделаю все, что в моих силах, — подавленно промолвила Гардения. Внезапно она бросилась к тетке и упала перед ней на колени. — Я безмерно благодарна вам, тетя Лили, — сказала она. — Я восхищена моими новыми замечательными платьями, мне нравится жить здесь с вами. Но я чувствую себя совершенно чужой. Я думаю, это потому, что я жила в тихом, уединенном месте. Я не понимаю и половины того, что мне говорят, и мне кажется, барон меня не любит.

Последние слова девушка проговорила с беспокойством. Она прекрасно сознавала, что осмелилась произнести вслух то, о чем много размышляла, но чувствовала, что должна вынести на свет скрытые подозрения, стоявшие между нею и человеком, непрестанно находившимся в доме.

— Что тебе говорил барон? — резко спросила герцогиня.

— Ничего, ничего особенного, — ответила Гардения. — Я просто чувствую…

— Нечего тебе что-то чувствовать! — отрезала герцогиня. — Барон сложный человек, но он очень умен, у него важные дела в Париже. Иногда даже мне трудно его понять. Ты должна принимать его таким, каков он есть, постарайся облегчить ему жизнь, когда он приезжает сюда отдохнуть и расслабиться.

— Разве у него нет своего дома? — удивилась Гардения.

— Он живет в посольстве, — ответила герцогиня.

— Он не женат?

Герцогиня встала и прошлась по комнате.

— Да, конечно, он женат, — наконец с небрежным видом проговорила она. — Его жена живет в Германии, она управляет огромным поместьем в Северной Пруссии. У них четверо детей. Он очень уважаемый человек.

— Ясно, — пробормотала Гардения.

Она все еще не понимала, почему, если у барона есть жена и дети, он постоянно крутится вокруг тети Лили? Почему, когда она вчера вечером неожиданно вошла в малую гостиную, он резко отдернул руку, лежавшую на плече герцогини? Ее лицо, на котором отразилось чувство всемерного поклонения и обожания, было обращено к нему так, будто он только что целовал ее. Гардения была потрясена. Ведь тетя Лили стара для таких вещей.

Позже, размышляя об этом, она решила, что тетя Лили собиралась выйти за барона замуж. В конце концов, почему бы ей еще раз не выйти замуж, хотя плохо, что ей нравится такой мужчина, к тому же немец, но ведь барон будет заботиться о ней. Он сможет запретить ей тратить такие большие деньги на приемы, которые, должно быть, обходятся недешево и на которые приходят такие странные и шумные люди.

Гардения встала с колен. Тетя Лили сделала вид, что поправляет гвоздики, стоящие в вазе на камине.

— Думаю, Гардения, мне надо тебе кое-что объяснить, — странным голосом начала она. — С тех пор как умер мой муж, я очень часто чувствовала себя несчастной и одинокой. Барон был исключительно внимателен ко мне. Он помогает мне решать сложные юридические вопросы. Он всегда давал мне ценные советы как раз тогда, когда я больше всего в них нуждалась.

— Да, конечно, я понимаю, — поспешно проговорила Гардения. — Мне просто казалось странным, что он так часто приходит сюда. Я не догадывалась, что он помогает вам.

— Теперь ты понимаешь, как обстоит дело, — продолжала тетушка, склонившись над цветами. — Он одинок здесь, его жена и семья далеко, а французы не любят немцев. Он очень болезненно воспринимает то, что люди грубы и недружелюбны к нему.

Гардения промолчала. Почему-то ей было трудно представить барона страдающим, он рисовался ей властным и повелевающим. Но, возможно, подумала Гардения, она слишком жестока, и, в конце концов, тетушка хорошо его знает.

— Мне очень жаль, если я оказалась чересчур любопытной, тетя Лили, — сказала она. — Простите меня. Для меня невыносимо задавать вопросы. Мне просто хочется все понять и не делать неправильных выводов.

— Конечно, детка, и если ты хочешь доставить мне удовольствие, — проговорила герцогиня, — будь помягче с лордом Харткортом. Он очаровательный молодой человек, к тому же богатый.

Гардения почувствовала, как щеки заливает краска.

— Именно это я и собиралась обсудить с вами, тетя Лили, — застенчиво сказала она. — Понимаете, из того, что мне в тот вечер сказал лорд Харткорт, я заключила, что он считает, будто вы имеете на него виды.

— Он так и сказал? — Внезапно голос герцогини стал резким.

— В некотором смысле да, — запинаясь, ответила Гардения. — Это все я виновата. Я сказала ему, что вы хотите, чтобы мы были друзьями. Только потом я поняла, как была глупа, и мне стало стыдно. Я ни за кого не хочу выходить замуж, тетя Лили, пока не полюблю.

— Гардения, тебе придется выйти замуж, — сказала герцогиня. — Единственное, чего я хочу, — найти богатого и основательного человека, который заботился бы о тебе и с которым ты была бы счастлива. Мне больше ничего не нужно, как ты не понимаешь! Ты говоришь о том, чтобы пойти в гувернантки или в компаньонки: что у тебя будет за жизнь! Ты все возненавидишь. Более того, от такой безрадостной жизни, к которой ты привыкла, человек деградирует. Женщина рождена для замужества, и тебе придется выйти замуж, как только появится такая возможность.

— Но почему так скоро? — спросила Гардения. — Ведь появится же человек, которого я полюблю. Однажды я встречу его.

— Ты не можешь ждать, когда это случится, — продолжала настаивать герцогиня. — Вот так обстоит дело. Гардения, я не буду вдаваться в подробности. Поверь мне, я лучше знаю. Я хочу, чтобы ты вышла замуж как можно скорее. Я дам тебе хорошее приданое, соберу тебе великолепный гардероб, а когда меня уже не будет на свете, к тебе перейдут все оставшиеся после меня деньги. Этого должно быть достаточно, чтобы привлечь нормального мужчину… — Она замолчала и принялась рассматривать свою племянницу. — Ты очень красива, — наконец пробормотала она. — Я хочу устроить тебе хорошую партию. Это будет такая пощечина… — Она оборвала себя на полуслове. — Нет смысла разговаривать об этом. Если хочешь доставить мне удовольствие, если хочешь проявить свою благодарность, будь мила с теми мужчинами, которых я тебе покажу. С де Гренелем, например, и, конечно же, с лордом Харткортом. Не дай им понять, что ты бегаешь за ними. Просто сделай так, чтобы ты была им необходима, будь рядом, когда ты им понадобишься.

Гардения ничего не ответила. Ей просто нечего было сказать. Как трудно выразить словами свои мечты: как она надеется в один прекрасный день встретить человека и узнать, что он любит ее и что она может ответить ему таким же чувством. Она мечтала, что никакая сила на свете не помешает ей отдать ему свое сердце, что она не будет оценивать, насколько он богат и какое положение занимает в обществе. И зная, что подобные мысли вызовут раздражение у тетушки, она спросила совсем о другом:

— А господин Бертрам Каннингэм? Можно мне быть с ним ласковой?

— Думаю, уж лучше он, чем никто, — сердито проговорила тетка. — Он всего-навсего кузен лорда Харткорта. Он происходит из хорошей семьи, но он второй сын. Будет жаль, если твоя красота успеет увянуть до того, как появится более подходящая партия.

— Ему очень хочется дружить со мной, — сказала Гардения.

— Тогда будь с ним любезна, — неожиданно согласилась герцогиня. — Вот что тебе надо делать. Он приглашал тебя покататься по парку, так? Прекрасно, можешь поехать, но с вами должен быть кто-то еще. Не обязательно женщина, сойдет и мужчина, например, лорд Харткорт. — Мрачное лицо герцогини внезапно прояснилось. Она улыбнулась, и возникло впечатление, что она собой довольна. — Ты довольна, глупышка? — спросила она. — Иди и напиши господину Каннингэму любезное письмо. Скажи, что я передумала и что ты можешь поехать с ним покататься, если он будет не один. Я бы не стала предлагать, чтобы в первый раз его обязательно сопровождал лорд Харткорт. Давай посмотрим, кого возьмет с собой господин Каннингэм. Есть у меня подозрение, что это будет именно его кузен.

Гардения собралась было сказать, что не хочет, чтобы лорд Харткорт ехал с ними после того, как вчера вечером он столь грубо обошелся с ней. Но она вовремя сообразила, что это рассердит тетушку. Тетя Лили станет с большим пристрастием выяснять, что сказал лорд Харткорт, а Гардения понимала, что не сможет всего точно вспомнить и тем более объяснить. В голове все перепуталось, и ей больше не хотелось об этом говорить. От смущения ее бросило в жар. Более того, воспоминания заставили ее вновь пережить те ощущения, которые она испытала, когда лорд Харткорт бросил ее одну на балконе.

— А теперь иди и напиши письмо, — сказала герцогиня. — Я отправлю его в посольство.

— Хорошо, тетя Лили, — покорно согласилась Гардения.

Она направилась в кабинет, достала из бювара лист бумаги, украшенный монограммой и изобиловавший завитушками, и уложила его на пюпитр. Потом села и задумалась.

Что-то было неправильно. В Англии любая девушка ее возраста вела бы себя совсем иначе, она не писала бы мужчине и не просила бы его о приглашении, даже если бы и отказала ему сначала. Гардения была уверена, что мама бы ее не одобрила. Она была убеждена в этом, как и в том, что мама не одобрила бы прием в субботу вечером, не одобрила бы барона, шумных женщин за обедом и всех, с кем тетушка разговаривала сегодня в парке, когда они выехали покататься.

Они остановили машину под каштанами, и тут же их обступили со всех сторон. Все хотели с ними поболтать. Мужчины были довольно известны, в этом не было никакого сомнения. Но в том, как они разговаривали с тетей Лили, было слишком много фамильярности. Гардения сразу, как только ее представили, почувствовала, что та манера, с которой они рассматривали ее, оскорбительна. У нее было ощущение, что они раздевали ее глазами. Что же не так? Почему же все так отличается от того, чего она ожидала?

Дом прекрасен, мебель изумительна, все сделано с исключительным вкусом, она испытывала благоговейный трепет, когда смотрела на все это великолепие. Но появляющиеся у тетя Лили дамы в сверкающих платьях и с дешевыми безвкусными украшениями были абсолютно чужими. Наверное, не все француженки таковы? Возможно, тетя Лили познакомилась не с теми — но она же герцогиня, в ее дом должны стекаться представители только высшего общества?

— Я ничего не понимаю, — шептала Гардения. — Письмо господину Каннингэму — что я могу ему сказать? А что бы мама посоветовала сказать ему?

Гардения вздохнула. Слишком сложно. Мама умерла, а тетя Лили жива и прекрасно себя чувствует.

Медленно она начала писать:

@EMPTY =

«Дорогой господин Каннингэм, тетушка сказала мне, что я могу ответить на ваше любезное приглашение покататься в Булонском лесу. Она попросила меня сказать, что мне нельзя ехать одной и что, если вас будет сопровождать ваш друг, она с радостью даст свое согласие. Искренне ваша Гардения Уидон».

@EMPTY =

Гардения несколько раз перечитала письмо. Ей хотелось бы сделать его более сдержанным и более формальным, но она чувствовала, что лучше у нее не получится. Наконец она опустила письмо в конверт и написала адрес. Она уже подходила к неплотно прикрытой двери, ведущей в гостиную, как вдруг поняла, что тетушка не одна. Она услышала низкий картавый голос барона и решила, что уже, должно быть, пять часов.

— О, Генрих, — говорила тетушка. — Я так рада видеть тебя. У меня такой тяжелый день.

— Ну, если ты рада видеть меня, тогда чего же мы ждем? — поинтересовался барон.

Герцогиня засмеялась. Смех ее звучал молодо, весело и даже взволнованно. Гардения услышала, что они вышли из комнаты и стали подниматься по лестнице. Она стала размышлять, что же имела в виду ее тетушка. «Тяжелый день!» Тяжелый, потому что ей пришлось возиться с племянницей. Тяжелый, потому что та задавала тетушке вопросы. Опять Гардению охватил ужас от сознания того, что она совершает ошибку, но никак не может понять, в чем же состоит ее ошибка.

Почему, спрашивала себя девушка, она должна постоянно все анализировать? Почему она все время задает себе вопросы, вместо того чтобы принять все как есть?

Медленно, но твердо Гардения вошла в гостиную. Около двери стояли в ожидании приказаний два лакея. Она протянула одному из них письмо.

— Отправьте это немедленно, — проговорила она. — В посольство Великобритании.