Актриса

ЭЛЕН И ЛЬЮИС

— А потом он велел мне лечь, прямо там, посреди тараканов и немытых тарелок. Они вечно оставляли за собой немытые тарелки. Это было омерзительно. Когда я легла, он зажал мне рот рукой и сделал то, что хотел. Мой отчим. Мать была совсем рядом, за стеной, пьяная в стельку. Не знаю, слышала она что-нибудь или нет, я ее никогда не спрашивала. Я боялась заговаривать с ней на эту тему. Мне в ту пору было всего двенадцать лет.

Стефани Сандрелли перевела дух и испытующе посмотрела на Элен. Потом одернула юбку и чинно сложила руки на коленях.

— Вскоре после этого я уехала из Чикаго. Я не могла с ними больше жить. Они оба мне осточертели.

Элен нахмурилась.

— Прошлый раз ты говорила, что вы жили в Детройте, — мягко заметила она.

— Ну да, сначала в Детройте, а потом в Чикаго. Мы постоянно переезжали с места на место. — Она быстро поднялась. — Хотите, я посмотрю, как дела на съемочной площадке? По-моему, вам давно пора выходить. Ваша дублерша отсутствует уже целую вечность.

— Не нужно, Стефани. Когда все будет готово, они меня сами позовут.

— Да ладно, чего там, мне не трудно.

Стефани выскочила из фургона. Элен вздохнула. В распахнутую дверь ворвалась струя раскаленного воздуха. Тусон, штат Аризона. Снаружи градусов девяносто пять, а днем наверняка будет еще жарче; здесь же, в фургоне, прохладно и тихо, уютно шелестит кондиционер. Еще один штат, еще одна картина, еще один трейлер, еще одна роль. Сколько их уже было за последний год! Лос-Анджелес, Нью-Йорк, Массачусетс, Дакота, и вот теперь — на ближайшие четыре недели — Аризона.

Сегодня они должны были снимать сцену смерти. Героине предстояло умереть под градом пуль, рядом с разбитой машиной, на руках у безутешного любовника. Часы показывали три. Съемки откладывались по техническим причинам. Элен сидела в фургоне с шести утра, с тех пор как пришла сюда, чтобы загримироваться. Фильм назывался «Беглецы»; режиссеру, который его снимал (его имя было Грегори Герц), прочили славу Тэда Ангелини. Сценарий был написан одним из приятелей Льюиса и, прежде чем получить окончательную редакцию, переписывался пять раз пятью различными сценаристами. Тем не менее Элен нравились и сценарий, и роль, которую ей предложили, и сам Грегори Герц. Единственное, чем она была не совсем довольна, — это то, что они уже сейчас отставали от графика на два дня, хотя, по ее расчетам, могли бы закончить на целую неделю раньше.

Она подняла глаза на фотографию Кэт, стоявшую на туалетном столике. Мадлен сделала ее, когда девочке исполнилось четыре года. Кэт гордо восседала на новеньком велосипеде, который Элен прислала ей по случаю дня рождения. За ее спиной виднелся кусок их лос-анджелесского сада. Элен смотрела на веселое личико дочери и чувствовала, как к глазам ее подступают слезы. Кэт выглядела такой довольной, такой счастливой, а у Элен опять не нашлось времени, чтобы разделить с ней радость. При том режиме, в котором она сейчас жила: постоянные репетиции, съемки, рекламные интервью — вырваться домой было практически невозможно. Каждый раз, откладывая поездку, Элен чувствовала себя виноватой. Теперь, глядя на фотографию дочери, она испытывала одновременно досаду и сожаление. Велосипед был. конечно, отличным подарком, но лучше бы она подарила его Кэт сама. Дверь снова распахнулась, впустив очередную порцию горячего воздуха. В комнату заглянула Стефани Сандрелли.

— Сказали, через пятнадцать минут все будет готово. Я попросила Кейтеринга прислать вам чаю. Ну ладно, мне пора, у меня сейчас примерка.

— Но, Стефани, я не хочу чаю…

Дверь с шумом захлопнулась. Элен устало вздохнула. Подойдя к окну, она выглянула наружу и увидела, как Стефани торопливо пробирается между трейлерами, огибая генераторы и перепрыгивая через витки кабелей. Кучка статистов, бездельничающих неподалеку, с интересом следила за ее передвижениями. Один из мужчин вытянул губы и восхищенно присвистнул. Бедра Стефани, обтянутые узкой юбкой, покачивались на ходу, грудь заманчиво подпрыгивала, но сама она как будто и не догадывалась, какое впечатление производит. Если же окружающие недвусмысленно давали ей это понять, она делала вид, что их реакция ее оскорбляет. Вот и сейчас, бросив раздраженный взгляд через плечо, она ускорила шаг, словно желая побыстрей скрыться от назойливого внимания мужчин. Ее броская платиновая шевелюра последний раз сверкнула вдали и исчезла за поворотом. Элен проводила ее глазами. «Чикаго и Детройт, — подумала она. — Есть ли в этом хотя бы крупица правды?»

Роль у Стефани была совсем крохотная — четыре строчки текста плюс несколько сцен в массовках. С первых же дней она по-детски привязалась к Элен и буквально ходила за ней по пятам. Элен это поначалу раздражало, потом показалось забавным, а под конец она просто смирилась с этим наивным и нелепым обожанием. Стефани часами торчала в студии, дожидаясь ее выхода, бегала с поручениями в костюмерную, к парикмахеру, к гримеру, охотно отвечала на телефонные звонки. «Да ладно, чего там, мне не трудно», — твердила она.

Если же в ее услугах не нуждались, она усаживалась где-нибудь в уголке и, широко раскрыв глаза, следила за Элен, не пропуская ни одного ее слова, как ребенок, впервые попавший на сказочное представление в театре. Остальные члены съемочной группы относились к ней пренебрежительно и частенько подшучивали над ее пышной фигурой, над ее восторженностью, исполнительностью и редким, феноменальным простодушием. Элен единственная из всех жалела ее. С этого, собственно, и началось их знакомство. Но чем дольше она наблюдала за Стефани, чем дольше слушала ее запинающийся детский голосок, так не вяжущийся с соблазнительными формами, тем сильней притягивала ее к себе эта девушка. Элен никогда не встречала женщин подобного типа, и ей хотелось понять, сможет ли она скопировать этот тихий голосок, эти робкие манеры, этот наивный взгляд исподлобья, эти широко распахнутые, удивленные глаза.

Через некоторое время они уехали на натуру, и там у Элен вдруг начали пропадать вещи. Сначала она не придавала этому значения, тем более что пропадала всякая мелочь: кусок мыла, носовой платок, лента, которой она подвязывала волосы, когда снимала грим, тюбик губной помады. Элен и в голову не приходило связывать эти пропажи со Стефани. Но как-то раз, когда Стефани по своему обыкновению заглянула к ней в фургон, Элен заметила, что губы у нее накрашены не так ярко, как всегда. Приглядевшись, она узнала свою помаду.

— Моя помада! — не удержавшись, воскликнула она.

Стефани с вызовом посмотрела на нее.

— Да, я взяла вашу помаду, — сказала она. — И остальные вещи тоже. Но не думайте, это не воровство. Я просто хотела быть похожей на вас. Не сердитесь на меня, ладно?

Элен растерянно взглянула на нее. Потом после паузы тихо сказала:

— Хорошо, Стефани, я постараюсь не сердиться. Но я не понимаю, откуда у тебя это странное желание? Зачем тебе нужно быть похожей на меня? Каждый человек должен оставаться самим собой.

— Собой? Да кто я такая, кому я нужна? Я — ноль, ничтожество, надо мной смеется вся группа. А вы… вы — Элен Харт…

Вот так это все и началось. А потом были долгие часы ожидания в трейлере, изнуряющая жара, скука съемочных будней и разговоры, разговоры, разговоры… Стефани считала, что за беседой время летит быстрей, и Элен волей-неволей приходилось выслушивать ее бесконечные рассказы. Отчим, мать, приятели, фотограф, первым обративший на нее внимание; снимок для порнографического журнала, которого она до сих пор стыдится; решение поехать в Голливуд; роковая встреча с пожилым киноагентом, принявшим в ней самое горячее участие.

— Однажды он повез меня на кинофестиваль в Канны. Это было в тот год, когда вы получили приз за лучшую женскую роль. Я так за вас переживала! Я ужасно благодарна своему другу за то, что он ввел меня в мир кино. Жаль, что он уже умер.

Элен слушала ее как зачарованная. Рассказы Стефани вызывали у нее какой-то болезненный интерес. Поначалу она решила, что это объясняется их полной и абсолютной предсказуемостью. За исключением нескольких деталей, они почти дословно повторяли душещипательные истории, заполняющие страницы киножурналистов, в частности историю Мэрилин Монро, которую Стефани обожествляла и которой старалась во всем подражать.

— Я не пропустила ни одного фильма с ее участием. Когда она умерла, я целую неделю рыдала как сумасшедшая.

Элен невольно вспомнила, как отреагировал на это событие Тэд. «Печально, конечно, но ничего не поделаешь. Все мы смертны. Зато у тебя теперь появился шанс подняться на ступеньку выше. До сих пор ты была всего лишь подающей надежды кинозвездой. После смерти Мэрилин ты можешь стать живой легендой. — Он хмыкнул. — Свято место пусто не бывает. Зрителям очень скоро потребуется замена».

На фоне циничных разглагольствований Тэда истории Стефани казались искренними и простодушными. Элен потребовалось какое-то время, чтобы заметить в них небольшие неточности, вроде той, на которую она обратила внимание сегодня. Это открытие расстроило ее. Она поняла, что захватывающие рассказы Стефани по большей части сочинены ею самой.

Впрочем, Стефани она об этом открытии сообщать не стала. Девушка, похоже, сама верила своим рассказам, и Элен не хотела обижать ее, ловя на явных противоречиях. Кроме того, она поняла, что именно это наивное желание приукрасить свою жизнь и привлекло ее к Стефани.

Разве с ней не происходило то же самое? Разве прошлое Элен Харт, овеянное ореолом таинственности, не было такой же фикцией, что и увлекательные истории Стефани Сандрелли?

Эта мысль вызвала у нее какой-то неприятный осадок, и она постаралась побыстрей выбросить ее из головы. В конце концов не она же сочиняла эти нелепые истории. Что бы ни писали о ней падкие до сенсаций журналисты, ее прошлое оставалось ее прошлым. Уж она-то хорошо знала, как все было на самом деле. Но чем дольше она об этом думала, тем слабей становилась ее уверенность. А что, если память ее подвела и то, что она принимает за реальность, — всего лишь очередная фантазия журналистов? Может ли она с уверенностью сказать, где кончается правда и начинается выдумка?

Иногда ей казалось, что может. Особенно в те дни, когда она возвращалась в Лос-Анджелес и снова виделась с Касси, которая уже три года жила вместе с ними. Получив первый большой гонорар, Элен сразу же вернула ей долг. Они начали переписываться, и, когда Касси в одном из писем обмолвилась, что работа в парикмахерской становится для нее слишком утомительной и она подумывает о том, чтобы продать салон, Элен не задумываясь предложила ей переехать к ним. С тех пор она еще ни разу не пожалела об этом решении. Касси была единственным человеком, с которым она чувствовала себя свободно. За три года, проведенные под одной крышей, они хорошо узнали друг друга и по-настоящему подружились. Элен иногда казалось, что Касси в каком-то смысле даже заменила ей мать. Они говорили о прошлом, читали письма, которые Касси получала из Оранджберга, вспоминали старых знакомых, и Элен снова начинала понимать, кто она такая. Юг, трейлерный парк, мать, нищета и убожество, окружавшие ее в детстве, снова вставали перед ее глазами.

Но бывали дни, когда прошлое отодвигалось далеко-далеко, делаясь призрачным и нереальным, как мираж. Какая-то часть ее жизни была известна Льюису, какая-то — Касси, об остальном же знала только она одна.

Временами она и сама не понимала, что в ее воспоминаниях ложь, а что правда. Истина и ложь переплелись так тесно, что отделить их друг от друга было просто невозможно. Элен чувствовала, что с ней происходит то же, что и со Стефани: она забывала, что и кому она говорила, какой частью правды поделилась с окружающими. Ясность возвращалась к ней только тогда, когда она оставалась вдвоем с Касси, в эти минуты все снова становилось на свои места, она снова видела длинную цепь событий, связывающих ее с прошлым, и убеждалась, что нищая девчонка Элен Крейг и знаменитая актриса Элен Харт — одно и то же лицо. Но проходило время, и связь с прошлым терялась, новое имя отгораживало ее от действительности, мешало людям понять ее истинную сущность. Глядя на Элен Харт — такую независимую, такую уверенную, такую богатую, никто и представить себе не мог, в какой ужасающей нищете она провела детство. Окружающие ценили в ней не искренность и не актерский талант — качества, которые она считала в себе главными, — а такие несущественные, на ее взгляд, достоинства, как умение хорошо одеваться, сохранять со всеми одинаково ровный тон — что многие расценивали как природную холодность, — а особенно то, что она нигде не появлялась без мужа. Самые отъявленные сплетники не находили в ее поведении ни малейшего повода для скандала, а для Голливуда такое явление было поистине из ряда вон выходящим.

Где бы она теперь ни появлялась, все взгляды тут же устремлялись к ней. Люди моментально узнавали ее, подбегали, здоровались, словно были ее давнишними друзьями. Они судили о ней по фильмам и по статьям, им казалось, что этого вполне достаточно, чтобы ее понять.

Они не знали, да и не хотели знать, что она представляет собой в действительности; образы, которые она создавала на экране, были для них гораздо интересней. Когда она попробовала поделиться своими огорчениями с Тэдом, тот лишь недоуменно пожал плечами:

— Ну и что? Люди тебя узнают, это же прекрасно. Чего ты еще хочешь?

Элен вовсе не считала это прекрасным, но молчала, боясь показаться наивной. Разве она могла предполагать, что слава — такая жестокая вещь, что в обмен на признание зрителей ей придется расплачиваться собственной свободой?

В дверь постучали. Вошел ассистент режиссера, отвечающий за натурные съемки, и сообщил, что ее ждут на площадке. Элен встала и подошла к зеркалу. Через несколько минут ей предстояло стать другим человеком, и она хотела подготовиться к этому заранее.

Сегодня она была Марией, взбалмошной девчонкой из маленького провинциального городка, решившей удрать из дома со своим несовершеннолетним ухажером. Побег, начавшийся как веселое, романтическое приключение, закончился весьма трагично: Мария погибла, поссорившись со своим приятелем из-за какой-то ерунды, погибла бессмысленно и нелепо, так и не успев повзрослеть.

Для Элен Мария была не просто персонажем, она была ее лучшей подругой, ее давней закадычной приятельницей. Элен знала о Марии все: знала ее вкусы, привычки, манеру ходить, поворачивать голову, знала, какие платья она любит носить и какую прическу предпочитает, знала, какое лицо будет у Марии перед смертью и какие слова она скажет на прощание своему любовнику.

Мысль о Марии успокоила ее, наполнила уверенностью и силой. Это был отличный способ настроиться на работу, она открыла его еще в Риме, на съемках «Ночной игры». Она распахнула дверь, спустилась по лестнице и вышла на площадку. Стефани уже заняла свой наблюдательный пост. Увидев Элен, она широко улыбнулась и подняла вверх два скрещенных пальца.

Элен остановилась в тени. Ее тут же окружила толпа ассистентов: кто-то подправлял грим, кто-то проверял специальное устройство, спрятанное под платьем и состоящее из нескольких пластиковых мешочков с искусственной кровью, которые в нужный момент должны были взорваться.

Элен не замечала царящей вокруг суматохи. Ей казалось, что она стоит в узком, длинном коридоре, из противоположного конца которого к ней медленно и неуверенно приближается Мария. Ей хотелось, чтобы все побыстрей разошлись и оставили их вдвоем.

Наконец приготовления были закончены. Элен шагнула к краю площадки. Взгляд ее снова упал на стоящую в стороне Стефани. И она вдруг поняла, почему эта девушка постоянно притягивает ее к себе, вызывая одновременно и симпатию и жалость. Стефани была ее отражением — искаженным, нелепым, но все равно похожим. Обе они — и Элен, и Стефани — не могли разобраться в себе и именно поэтому предпочитали играть других.

Она встала туда, куда указал оператор, и огляделась: разбитый автомобиль; актер, исполняющий роль ее приятеля; револьверы, из которых ее должны были застрелить; пустыня, расстилавшаяся до самого горизонта; аппаратура, камеры, массовка — все было на месте. Не было только Марии.

Она поднесла руку к лицу; горячий воздух дрожал и переливался перед глазами.

Чей-то голос (очевидно, голос Грегори Герца) спросил:

— У вас все в порядке, Элен?

— Что? Да-да, все в порядке.

— Отлично. Начали…

Звук, камера, мотор. Она должна была произнести несколько слов и отбежать в сторону. Сцена была отрепетирована заранее, оставалось только воспроизвести ее перед камерой. Актер, исполнявший роль ее возлюбленного, поднял револьверы, хлопнул холостой выстрел, устройство, спрятанное под платьями, взорвалось, кровь брызнула во все стороны, и она умерла — красиво и трогательно, так. как надо.

— Готово, — крикнул Грег.

Лицо у него было разочарованное. Он подошел к ней, похлопал по руке и отошел.

— Так, делаем второй дубль. Подготовьте Элен к съемке.

Они сделали пять дублей. Револьверы палили, кровь текла рекой, но результат был все тот же: на площадке возле разбитого автомобиля умирала не Мария, а Элен. Мария ушла, и вернуть ее не удавалось.

После пятого дубля Грег сказал:

— Ладно, на сегодня хватит. Все равно освещение уже не то.

Он наклонился к Элен, обнял за плечи и проговорил:

— Не расстраивайтесь. Это из-за жары. Сегодня чертовски жаркий день. Как вы смотрите на то, чтобы поужинать со мной вечером?

В трейлер она смогла вернуться только в шесть, когда закончилась подготовка к следующему съемочному дню и работники вспомогательных служб разошлись.

Она чувствовала себя усталой и подавленной, не столько из-за сегодняшнего провала, сколько из-за того, что не могла его объяснить. У нее, конечно, и раньше бывали срывы, ей далеко не всегда нравилось то, что она делала, но никогда еще она не испытывала такой пустоты и безысходности.

Она принялась раздраженно снимать грим. И вдруг, потянувшись за ватой, увидела, что на столе нет фотографии Кэт. Она растерянно огляделась по сторонам — три часа назад фотография была на месте. Она принялась передвигать пузырьки и флаконы — фотография исчезла. Наклонившись, она заглянула под стол: может быть, она нечаянно смахнула ее на пол? Нет, под столом тоже было пусто. «Стефани», — мелькнуло у нее в голове.

Когда спустя пять минут Стефани осторожно заглянула в комнату, Элен встретила ее холодным взглядом.

— У меня со стола пропала фотография, — сказала она. — Ты не знаешь, куда она могла подеваться?

Сквозь толстый слой грима на лице Стефани пробился слабый румянец. Она опустила глаза, медленно вошла в комнату и закрыла за собой дверь. Потом достала из сумочки фотографию и молча отдала ее Элен.

— Стефани, ради бога… — Элен с трудом удерживалась, чтобы не закричать на нее. — Когда ты перестанешь заниматься этой ерундой? Я не возражала, пока дело касалось помады. Но эта фотография мне очень дорога. Ты не имела права ее брать.

Стефани подняла голову и робко посмотрела на нее.

— Простите, — пролепетала она своим дрожащим, испуганным голоском. — Я знаю, что поступила плохо. Но я не могла удержаться. Мне так хотелось посмотреть на нее поближе. Потом я вам ее обязательно вернула бы.

— А тебе не приходило в голову, что мне тоже нравится на нее смотреть? Кэт моя дочь, и я по ней очень скучаю. Я для того и поставила сюда эту фотографию, чтобы она всегда была у меня перед глазами.

— Я больше не буду, честное слово.

Стефани провела языком по губам, густо намазанным украденной помадой. Элен с досадой отвернулась и принялась снимать грим. Стефани продолжала стоять у нее за спиной. Элен уже хотела выпроводить ее, но Стефани неожиданно заговорила.

— Вы такая красивая, — тихо сказала она. — Особенно сейчас, без грима. Мне ужасно хочется быть похожей на вас — такой же спокойной, изящной и… и богатой.

Элен подняла глаза и посмотрела на Стефани в зеркало. Она не знала, что сказать. Стефани встретила ее взгляд и улыбнулась горькой и жалкой улыбкой.

— Не беспокойтесь, — сказала она, — я больше не буду вам надоедать. Завтра я снимаюсь в последнем эпизоде и уезжаю в Лос-Анджелес.

— Уезжаешь? — Элен с удивлением обернулась. — Но я думала…

— Я тоже думала, — Стефани пожала плечами, — а Герц взял и вырезал все сцены с моим участием. Наверное, я ему просто не нравлюсь. Ну и ладно, плевать, без работы не останусь. Я только что позвонила своему агенту, и он сказал, что может пристроить меня в фильм ужасов. У них, кажется, заболела какая-то актриса, и они согласились взять меня. — Она помолчала. — Обещают дать целых шесть строчек текста и эпизод с Питером Кушингом. По-моему, стоящее предложение, как вы считаете?

— Стефани… — Элен стало ее жаль.

— Вот такие дела… Ну ладно, я потом зайду к вам попрощаться. Не сердитесь на меня, хорошо? Я правда не хотела красть у вас эту фотографию.

Она пошла к двери, но вдруг остановилась и задумчиво проговорила:

— Вот странно, я только сейчас подумала…

— Что такое, Стефани?

— Вы всюду возите с собой фотографию Кэт. А вот фотографии мужа я у вас никогда не видела.

— Стефани, это гримерная, а не фотосалон. Я не могу держать здесь фотографии всех своих родных.

— Ваш муж такой красивый мужчина… — Стефани застенчиво улыбнулась, заиграв ямочками на щеках. — Если бы у меня был такой муж, я всегда держала бы на столе его фотографию. Но мы с вами такие разные…

Она помахала рукой и торопливо вышла из трейлера.

— Итак, что будем заказывать? Как всегда, бифштекс? — Грегори Герц посмотрел на Элен поверх меню.

— Разумеется. Обожаю бифштекс, — улыбнулась она в ответ.

Он повернулся к официанту и сделал заказ. Элен откинулась на спинку пластиковой банкетки. Вот она, сладкая жизнь киноактера! Из писем зрителей она знала, как они представляют себе ее быт: рестораны, шампанское, роскошные кавалеры, умопомрачительные наряды… Все это, конечно, было, но был еще и этот захудалый городишко, раскинувшийся в самом центре пустыни в восьмидесяти милях от Тусона: кучка домиков, заправочная станция, железная дорога, автострада — вот и все достопримечательности. Скучное, богом забытое место, случайная остановка на пути из одного пункта в другой; город, самым большим зданием которого был мотель.

Именно в нем и обосновалась их съемочная группа. Здесь был их дом, здесь они обедали, здесь, за неимением лучшего, собирались по вечерам.

Элен оглядела зал, в котором они сидели: уродливые клетчатые обои, оленьи рога, развешанные по стенам, полированное дерево, бар, красные банкетки. Типичный ресторан типичного американского мотеля. Почти такой же, как ресторан Хоуарда Джонсона, где они с Билли отмечали ее пятнадцатилетие.

Она повернулась к окну. Там за черной зеркальной поверхностью стекла лежала огромная пустыня, сейчас полностью скрытая темнотой. Элен снова вспомнился Оранджберг. Она знала, почему он все чаще приходит ей на ум. Скоро, очень скоро она должна будет туда вернуться. Она была готова к этому, она сделала почти все, что намечала, осталось несколько последних штрихов… Кто-то включил музыкальный аппарат. Оркестр заиграл попурри из модных мелодий. Она вздрогнула, узнав начальные такты «Голубой луны». Перед глазами как живое встало лицо Билли и сразу следом за ним — лицо Неда Калверта.

Грег Герц что-то сказал. Она повернулась к нему.

— Простите?

— Витаете в облаках? Я спросил, как поживает Кэт? — Он помолчал и после секундной паузы добавил: — И Льюис?

— О, с Кэт все в порядке. Растет не по дням, а по часам. Я так жалею, что не попала на ее день рождения…

— Да, обидно…

— У Льюиса тоже все нормально. Работает. Взялся за новый сценарий. Кажется, пока идет неплохо. — Она помолчала. — Я стараюсь не вмешиваться в его дела. Вы же знаете, писатели очень болезненно реагируют, когда их расспрашивают о работе. Особенно если до конца еще далеко…

— Ну, этот грех водится не только за писателями!

Герц добродушно улыбнулся, но глаза его, устремленные на Элен, были по-прежнему серьезны. Элен досадливо поморщилась. Последнее время любое упоминание о Льюисе вызывало у нее раздражение. Он писал уже третий по счету сценарий. Первый побывал на столах почти у всех режиссеров и продюсеров Голливуда и в конце концов прочно осел в папке у литературного агента. Второй был куплен «Сферой», но ни постановки, ни публикации Льюис так и не дождался, хотя успел уже истратить весь гонорар. Третий, над которым он работал сейчас — любовная история под названием «Бесконечный миг», — находился в стадии завершения. Льюис собирался издать его за свой счет.

Элен давно поняла, что писатель из Льюиса не получится. В конце концов он и сам начал это осознавать. Элен иногда подозревала, что этот печальный факт известен всему Голливуду, включая и Грегори Герца. Мысль, что он тоже считает Льюиса неудачником, была ей невыносима. Она быстро посмотрела на него и отвела взгляд в сторону.

Она не желала обсуждать дела Льюиса ни с кем, даже с Тэдом — хотя он-то как раз был не прочь поговорить на эту тему, — и уж тем более с Грегом Герцем. Она и сама старалась поменьше думать об этом. Она боялась, что Льюис по выражению ее лица поймет, какого она мнения о его работе. Но как она ни старалась, скрыть это было довольно трудно. Льюис видел, что с каждой новой неудачей ее вера в успех слабеет, и это оскорбляло его и доводило до бешенства, особенно когда он напивался или принимал таблетки. Теперь он перешел на более сильное средство, действующее гораздо быстрей и эффективней. Выпив несколько таблеток, он испытывал небывалый подъем и слепую, непреклонную уверенность в себе. Правда, когда срок действия кончался, он снова погружался в прострацию, но его это не волновало, он не собирался отказываться ни от таблеток, ни от спиртного, считая, что без них он совсем не сможет писать.

Стоило Элен заикнуться, что он губит свое здоровье, как он тут же выходил из себя. «Не смей на меня давить! — орал он. — Мне осточертел твой постоянный контроль!» Спорить с ним было бесполезно, он не слушал никаких доводов. Нет, она не хотела больше вспоминать о Льюисе, все это было слишком тягостно.

Герц, по-видимому, догадался, что затронул больную тему. Он и сам был не из говорливых и обладал достаточным тактом, чтобы понять, когда собеседник не желал продолжать разговор. Чем больше Элен его узнавала, тем больше он ей нравился. Она видела, что ему можно доверять, а среди ее знакомых было немного людей, о которых она могла это сказать. Ей казалось, что между ними есть определенное сходство: он тоже был очень замкнут и тоже не любил, когда ему лезли в душу. Она слышала, что он недавно развелся; развод проходил очень бурно, не обошлось даже без судебного разбирательства, в результате которого детей — а их у Герца было трое — отдали его бывшей жене. Но сам он никогда об этом не говорил, и ей это тоже нравилось.

Он снова быстро взглянул на нее, как будто пытаясь что-то для себя решить. Ей показалось, что он хочет спросить о сегодняшней съемке, но он вдруг передумал и опять заговорил о Льюисе, хотя видел, что ей это неприятно.

— Я и не знал, что Льюис продолжает писать. Мне казалось, что его больше привлекает работа продюсера. В этой области он по крайней мере достиг каких-то результатов. — Он запнулся, поняв, что сказал грубость. Потом помолчал и добавил: — Он не собирается возвращаться к Тэду?

— Нет. По-моему, для них обоих это пройденный этап. — Элен старалась говорить как можно небрежней. — Тэд сделал уже три картины без Льюиса. Ему это нравится. Он признался мне, что предпочитает работать с крупными компаниями. Наверное, это правильно. Я слышала, что он недавно заключил контракт со «Сферой».

— А они все еще дружат? Я имею в виду Тэда и Льюиса?

Элен замялась. Ей не хотелось лгать Герцу, тем более что он наверняка был в курсе голливудских сплетен относительно Тэда и Льюиса. Она вдруг почувствовала страшную усталость.

— Нет, — сказала она, глядя на него в упор. — Они больше не дружат. Это нельзя назвать ссорой или размолвкой, они просто перестали встречаться. Тэд по натуре индивидуалист, ему не нужны друзья, он прекрасно обходится без них. Впрочем, вы ведь его и сами знаете.

— Не настолько хорошо, чтобы об этом судить. — Он на секунду отвел взгляд, потом снова посмотрел на нее. — Мне, например, всегда казалось, что он очень привязан к вам. Я не прав?

Элен нахмурилась. Она не знала, как относится к ней Тэд.

— Не совсем, — наконец проговорила она. — Я думаю, что Тэд ни к кому не испытывает привязанности, в том числе и ко мне. Мы давно работаем вместе, у нас много общих интересов, время от времени он приглашает меня к себе — и этим, кажется, действительно выделяет из остальных, — мы пьем чай, разговариваем, в основном о работе. Потом я ухожу, вот и все… — Она помолчала. — Не могу сказать, что за это время мы с ним как-то особенно сблизились. Тэд всегда был для меня загадкой, и сейчас, пожалуй, даже больше, чем раньше. Он очень скрытный и очень замкнутый человек. Я его никогда не понимала.

Она улыбнулась, но Грег не ответил на ее улыбку. Он смотрел на нее все так же серьезно и задумчиво. Они помолчали, ожидая, пока официантка расставит тарелки с бифштексом, жареным картофелем и салатом — единственное, чем мог порадовать посетителей здешний ресторан. Грег взял нож, подержал в руке и отложил в сторону.

— А вы никогда не думали, что Тэд сдерживает вас как актрису? Что он сознательно не дает вам раскрыться?

— Тэд? Ну что вы! Конечно, нет.

— Странно. Мне казалось, что вы тоже так считаете. — Он помолчал. — Тогда объясните мне, почему вы перестали с ним работать? Если не ошибаюсь, съемки «Эллис» закончились год назад. После этого вы сделали еще три фильма: с Пекинпа, с Хьюстоном и сейчас со мной. Вы не думаете, что это довольно большой перерыв?

— Тэд был занят. Он монтировал «Эллис». К тому же роли, которые мне предлагали, показались мне очень интересными, и я решила, что раз мне все равно нечего делать…

Она говорила торопливо, словно оправдываясь. Грег это почувствовал и улыбнулся.

— Когда «Эллис» выходит на экраны?

— В сентябре или в октябре. Тэд собирается устроить грандиозную премьеру. Он рассчитывает, что фильм получит «Оскара». Буду рада видеть вас на первом показе.

— Спасибо. — Грег явно не клюнул на приманку. Он помолчал, отрезал кусок бифштекса и спросил: — Ну а потом?

— Что «потом»?

— Что вы собираетесь делать после «Беглецов»? Съемки закончатся в июле, «Эллис», как вы сами сказали, выйдет на экраны не раньше сентября. Чем вы намерены заняться в промежутке?

— Семьей. Я совсем забросила Кэт… и Льюиса. Они давно просят меня устроить отпуск. Честно говоря, я и сама об этом мечтаю.

— Ну хорошо, а когда семейная идиллия закончится? Что вы намерены делать после этого?

— Еще не знаю. Наверное, начну сниматься в следующем фильме. Разумеется, если предложат что-то стоящее…

— Понятно. — Он положил вилку и нож. — У Тэда? Наступила тишина. Элен сидела, не поднимая глаз от тарелки.

— Нет, — наконец проговорила она, — не у Тэда.

— Благодарю вас, — сказал он, — вот теперь я услышал то, что хотел.

— Попробуйте, отличный коньяк. Надеюсь, он вас разговорит.

Они сидели в комнате у Грега, через коридор от комнаты Элен. Грег подал ей бокал, закурил и уселся на диван.

Элен посмотрела на него: высокий, подтянутый, с длинным умным лицом, с неправильными, но очень приятными чертами: карие глаза, темные волосы, костюм тоже темный, простого, несколько старомодного покроя, выбранный, очевидно, с тем расчетом, чтобы меньше бросаться в глаза.

— Так вот зачем вы меня пригласили, — улыбнулась она, — чтобы выпытать мои тайны!

— Именно.

— И что же вы хотите узнать?

— Все, что касается вас.

— Я не люблю говорить о себе.

— Я это заметил. И считаю одной из самых ваших привлекательных черт.

Если это и был комплимент, то довольно сомнительный. Тем не менее Элен почувствовала себя польщенной и невольно улыбнулась. Герц наклонился к ней.

— И все же давайте поговорим о вас. Я хочу рассказать вам одну историю, имеющую косвенное отношение к тому, что произошло сегодня днем.

— О, Грег, сегодня я просто…

— Нет, подождите, дайте мне рассказать. — Он придвинулся поближе. — Это случилось в 1960 году; вы только что снялись в своем первом фильме. Я в то время гостил у сестры в Калифорнийском университете. Однажды она пригласила меня в соседний кинотеатр на фильм, который назывался «Ночная игра». Он шел всего несколько дней. Я о нем ничего не слышал, и смотреть мне его совершенно не хотелось. К этому времени я уже был сыт по горло кинематографом и всем, что с ним связано. В течение двенадцати лет я работал как вол, пытаясь пробиться наверх: сам писал сценарии, сам добывал деньги на постановку, да еще умудрялся подрабатывать, чтобы жене было чем платить за квартиру. Такая жизнь ей, естественно, не нравилась, между нами начались скандалы, и я стал подумывать о том, чтобы бросить все к черту и навсегда уйти из кино. — Он помолчал. — Сейчас это, конечно, звучит смешно… В конце концов я добился того, чего хотел. Мои фильмы имеют успех. Меня даже называют вторым Тэдом Ангелини. Второй Тэд Ангелини! Подумать только, какая честь! Знаете, сколько мне лет? Тридцать семь. А Тэду? Двадцать девять, тридцать? То-то и оно. Когда он корпел над учебниками в институте кинематографии, у меня за спиной было уже несколько готовых фильмов. — Он снова откинулся назад. — Ну ладно, я отвлекся… Тогда, в 1960-м, все эти проблемы мне уже до смерти надоели, я совершенно не хотел смотреть какую-то «Ночную игру» и шел в кинотеатр как на каторгу. А потом случилось чудо. То, что я увидел на экране, было для меня самым настоящим откровением, я вышел из кинотеатра потрясенный, я брел, ничего не замечая вокруг, качаясь, словно пьяный. «Вот оно, — думал я, — вот оно. Значит, оно все-таки существует, значит, кому-то это по силам». Это было лучше, чем театр, лучше, чем музыка, лучше, чем живопись. Это было настоящее кино. — Он замолчал и искоса посмотрел на нее. — После этого фильма я снова захотел работать. Ко мне вернулись энергия и азарт, о которых я уже давно забыл, у меня просто руки чесались взяться за новый фильм. На этот раз мне, как ни странно, повезло. Я сделал подряд несколько удачных картин, публике они понравились, я быстро пошел в гору. Всем этим я обязан вам, Элен, вам и Тэду. Я этого никогда не забуду.

Он замолчал. Она подняла голову и посмотрела на него. Он уже успокоился, лицо, только что горевшее вдохновением, снова сделалось замкнутым и бесстрастным.

— Вы знаете, что вы сыграли превосходно?

— Да, — ответила она, глядя в сторону. Он пожал плечами.

— Вы вполне могли этого не знать. Ну что ж, в таком случае я хочу спросить: что с вами случилось потом?

— Почему вы думаете, что со мной что-то случилось? — быстро проговорила она. — После «Ночной игры» я снялась в «Лете». Потом была «Ее жизнь». «Короткая стрижка»… Все фильмы прошли с большим успехом, особенно «Короткая стрижка». За нее мы получили «Пальмовую ветвь», и у Тэда наконец появилась возможность заняться «Эллис».

— Ну, с Тэдом-то мне как раз все ясно. «Короткая стрижка» была для него отличным трамплином. После этого он мог снимать все, что хотел. Ну а как насчет вас? Я видел все фильмы, о которых вы упомянули, и даже те, про которые вы забыли сказать, они вышли один за другим. Как же они назывались? Ах да, «Квикстеп» и «Дополнительное время». Я видел вас у Пе-кинпа и Хьюстона, правда, оба раза в черновом варианте…

— И что же?

— Ничего. Почему вы так разволновались? — Он улыбнулся. — Мне понравились все ваши роли. А вы думали, я буду вас критиковать? Нет, я считаю, что вы сыграли превосходно. Разве что чуть-чуть не дотянули в «Квикстепе», но эта лента вообще слабее остальных…

— Да, я согласна.

Элен посмотрела в сторону. Они начали снимать «Квикстеп» в 1962 году, сразу после Каннского фестиваля. Все ее мысли в это время были заняты Эдуардом, она еще не научилась забывать его на время работы. Да и с Льюисом у нее тогда начались нелады, он стал вдруг ужасно ревнив, постоянно ссорился с ней, выяснял отношения. Она поежилась: господи, опять эти ужасные воспоминания!

Она увидела, что Грег наблюдает за ней, и отвернулась.

— И все же у вас есть какое-то «но»?

— Да, и, если хотите, я объясню вам какое. Но только при одном условии: взамен вы честно ответите мне, прав я или нет? Ну что, согласны?

Она кивнула, и он начал говорить.

— С исполнительской точки зрения ваши роли сделаны превосходно, тут мне придраться не к чему. Но если рассматривать их не по отдельности, а в ряду с остальными ролями, сразу становится заметен один крупный недостаток: все ваши героини похожи друг на друга как две капли воды. Это и неудивительно: в своих фильмах Тэд выступает не только как режиссер и продюсер, но и как сценарист. Он делает их сам от начала и до конца, и в этом его сила и слабость. Кроме того, он упрямо не желает снимать других актрис. Для него, по-видимому, очень важно, чтобы главные женские роли исполняли именно вы. В принципе, в этом нет ничего страшного, большинство европейских режиссеров придерживается такого метода работы. Правда, для американцев этот стиль неприемлем, но это уж, как говорится, дело вкуса. В принципе, повторяю, в этом нет ничего страшного. Но только до тех пор, пока речь идет о Тэде. Для вас такой метод безусловно губителен. Тэд намеренно отбирает только то, что ему нужно, безжалостно отбрасывая все остальное. Он использует вас исключительно как типаж. Вспомните, из фильма в фильм вы играете один и тот же характер, одну и ту же судьбу. Разумеется, сюжетные линии никогда не повторяются. Тэд достаточно опытен, чтобы обмануть неискушенных зрителей. Но не меня. — Он пожал плечами. — Я знаю, что как бы ни назывался его очередной фильм, героиня в нем будет та же, что и раньше: красивая, загадочная, ведущая какой-то непонятный образ жизни, кого-то все время преследующая, кому-то угрожающая и удивительно, необъяснимо… — Он запнулся, подыскивая слово.

— Пассивная? — подсказала она.

— Да, именно. — Он помолчал. — Я не сразу это заметил. Но как только распознал эту черту в одном фильме, сразу же стал находить ее и в остальных. Конечно, обставлено это виртуозно: освещение, монтаж, диалоги — все направлено на то, чтобы скрыть главное — поразительную, неестественную пассивность ваших героинь. Не знаю, заметили вы или нет, но все они только реагируют на происходящее и никогда не действуют сами. — Он снова замолчал. — Думаю, что не ошибусь, если скажу, что и роль Лизы в «Эллис» построена по тому же принципу.

— Да. — Элен встала, прошлась по комнате и быстро посмотрела на него. — Это очень трудно объяснить. Сначала я думала, что дело во мне. Я пыталась поговорить с Тэдом, но он поднял меня на смех. «Ты всегда все усложняешь, — сказал он, — посмотри, вот одно событие, вот другое. С героиней все время что-то происходит». Действительно, на первый взгляд событий в фильме даже более чем достаточно: и любовь, и измены, и удары судьбы. — Элен грустно усмехнулась. — Но все это совершается как бы само собой, независимо от желания Лизы. Конечно, от сцены к сцене ее характер меняется, в этом смысле персонажи Тэда достаточно реалистичны, но сама она никогда ничего не делает, она просто живет, просто существует на экране как символ вечной, неуловимой женственности. В этом, по-моему, единственное предназначение всех женских образов у Тэда.

Наступила пауза. Элен вдруг почувствовала, что краснеет; ей стало стыдно, что она так разоткровенничалась с Герцем. Как бы она ни относилась к Тэду, выдавать его профессиональные тайны она не имела права. Она вернулась на свое место и села.

— Видите, что наделало ваше виски? — сказала она, показывая на бокал. — Я разболталась как школьница. Извините…

— Вам не за что извиняться. Вы сказали только то, что думали. С вами это происходит достаточно редко. — Он кинул на нее быстрый взгляд. — Значит, решение сняться у Пекинпа было сознательным?

— Нет, тогда я еще не собиралась уходить от Тэда. Мне нравилось сниматься в «Эллис». Мне и сейчас нравится этот фильм. Я горжусь тем, что я в нем участвовала. Но на мое решение это не влияет. Работать у Тэда я больше не буду, никогда. — Она помолчала. — Я не уверена, что вообще буду сниматься в кино. Мне все чаще кажется, что это бессмысленно: изображать выдуманных кем-то персонажей, проживать чужую жизнь и не иметь времени, чтобы разобраться в своей собственной.

— На это ни у кого не хватает времени, — серьезно проговорил Грег. Затем испытующе посмотрел на нее и спросил: — Это и помешало вам сыграть сегодняшний эпизод?

— Да. Прежде чем играть других людей, я хотела бы разобраться в себе самой. И время — не единственное, что мне для этого требуется.

Она опустила голову и посмотрела на свои руки. «Когда я с тобой, Эдуард, мне не надо никем становиться. Я просто есть», — вспомнила она фразу, произнесенную ею несколько лет назад. Она взглянула на Герца и улыбнулась.

— Мне пора. Я хочу как следует выспаться перед съемкой, чтобы не повторять сегодняшнюю неудачу.

Она поднялась. Герц тоже поднялся и после минутного колебания подошел к комоду, стоявшему в дальнем углу комнаты. Выдвинув ящик, он достал оттуда большой плотный конверт и молча протянул его Элен.

— Что это?

— Сценарий. Лучший из всех, которые мне когда-либо предлагали. Я хочу поставить по нему фильм. Деньги для постановки я уже нашел. Съемки, по-видимому, начнутся весной следующего года. Мне бы очень хотелось, чтобы главную роль сыграли вы. — Он помолчал. — Если, конечно, до того времени вы не уйдете из кино. Но я искренне надеюсь, что этого не произойдет. В любом случае я прошу вас прочесть сценарий и сказать, что вы о нем думаете. — Он внимательно посмотрел на нее. Она только сейчас заметила, как близко они стоят. Он, очевидно, тоже это заметил: в его умных карих глазах мелькнула настороженность, он нахмурился и отступил на шаг. — Это история одного развода. Возможно, вам покажется… Впрочем, прочтите и решите сами.

— Хорошо, Грег, я прочту.

Она знала, что ей пора уходить, но что-то мешало ей сдвинуться с места. Она растерянно взглянула на него. Оба вдруг почувствовали неловкость — возможно, из-за того, что стояли так близко друг к другу.

Он посмотрел ей в глаза. Она ответила ему прямым взглядом. Он улыбнулся, сдержанно и немного грустно, поднял руку и погладил ее по щеке.

— Думаете, это поможет? — Нет.

— Я тоже так считаю. Горе таким способом не излечишь.

Она вскинула на него глаза.

— Почему вы решили, что у меня горе?

Он снова улыбнулся и медленно опустил руку.

— Видно. И это еще одна причина, из-за которой вы не справились с сегодняшней сценой.

Возразить было нечего.

— Неужели это так сильно бросается в глаза? — печально спросила она.

— Иногда, — ответил он. — И если бы вы перестали это скрывать, вам стало бы гораздо легче. Можете проверить завтра на съемках. Спокойной ночи.

Вернувшись к себе, она закрыла дверь и обессиленно привалилась к ней спиной. Ей было стыдно, что она не сумела совладать с собой и Грег так быстро все понял. Она не знала, почему ее вдруг потянуло к нему. Это была не страсть, ей хотелось только, чтобы он прикоснулся к ней, обнял, прижал к себе.

Ей пришло в голову, что тело тоже может соскучиться по ласке, так же, как и душа. Она нервно прошлась по комнате. Вот уже восемнадцать месяцев, как между ней и Льюисом ничего не было. Восемнадцать месяцев он вел себя с ней как с посторонней. Днем он открыто избегал ее и старался даже не смотреть в ее сторону, а на ночь уходил к себе в спальню. Время от времени она ловила на себе его взгляд, полный вожделения и страха. Он, видимо, еще любил ее, но не хотел возобновлять отношений, боясь, что это принесет ему только новые унижения. Она попробовала вспомнить, когда это началось, и вздрогнула, поняв, что их размолвка тянется гораздо дольше, чем ей казалось, — не восемнадцать месяцев, а почти два года.

Ей было неприятно заниматься сейчас подсчетами, снова — в который раз — вспоминать тягостные подробности совместной жизни с Льюисом, но факты говорили сами за себя: их разлад начался два года назад, сразу после Каннского фестиваля.

Это открытие напугало ее. В глубине души она продолжала надеяться, что их отношения рано или поздно наладятся, что в следующий приезд она обязательно с ним помирится. Она привыкла считать, что в их размолвке виновата главным образом она. Он так долго твердил ей о холодности, что она в конце концов и сама в нее поверила.

«Ты думаешь о другом, — говорил он. — Я вижу, ты думаешь о другом». Она молчала, понимая, что он прав.

Да, она думала о другом. И тогда, с Льюисом, и сейчас с Грегори Герцем. Герц волновал ее, заставил ее сердце биться быстрей, но она понимала, что это всего лишь минутный порыв. Он просто случайно оказался рядом, когда ей было особенно одиноко. На самом же деле она думала только об Эдуарде. Поняв это, она перестала сопротивляться и позволила мыслям о нем захватить ее целиком. Она знала, что это не принесет ей радости, но не могла ничего с собой поделать.

Она с тоской посмотрела на телефон. Она уже не раз прибегала к этому надежному и испытанному средству. В такие минуты, как сейчас, когда одиночество становилось невыносимым, телефон помогал ей хотя бы на время обрести спокойствие. Но сегодня она не могла воспользоваться даже им: несколько дней назад она уже звонила Эдуарду с этого номера, и ей не хотелось надоедать ему слишком часто.

«Нет, — подумала она, — не сегодня», — и отвернулась от телефона с решительностью, которая не принесла ей никакого удовольствия.

— Ну вот и все, я уезжаю. Один парень согласился подбросить меня до аэропорта.

Стефани взлетела по ступенькам фургона и рывком распахнула дверь, за которой дрожал сухой, раскаленный воздух. На ней была очень короткая и очень узкая юбка, блузка с необъятным вырезом (и то, и другое надетое, судя по всему, прямо на голое тело) и туфли на высоченных каблуках. Элен не могла понять, зачем она так одевается, если ей действительно неприятно внимание мужчин.

Она с досадой посмотрела на девушку. Время для визита было выбрано не слишком удачно: через несколько минут должны были начаться съемки, и Элен боялась, что ей опять не удастся настроиться.

— Я сейчас уйду… Я только хотела поблагодарить вас. Вы были ко мне так добры. Я этого никогда не забуду. Вот, возьмите. Это вам, на память…

Она быстро протянула Элен маленький белый сверток. Элен неохотно взяла его и развернула. Внутри лежал флакон духов «Радость».

— О… — Элен растерянно смотрела на духи, не зная, что сказать. Затем, испугавшись, что Стефани может обидеться, с улыбкой проговорила:

— Какая прелесть! Спасибо, Стефани. Чудесный подарок. Моя мать очень любила эти духи.

— Я купила их в самолете, — торопливо проговорила Стефани с тем особым выражением, которое Элен часто у нее замечала. «Купила? — подумала она. — Или получила в подарок от любовника?» Но тут же упрекнула себя за черствость — ведь Стефани искренне хотела сделать ей приятное.

— Вы так редко пользуетесь духами… — В голосе Стефани звучало что-то похожее на упрек.

Элен встала.

— Теперь постараюсь пользоваться ими чаще. Спасибо, Стефани. — Она протянула девушке руку. — Надеюсь, в новом фильме тебе повезет больше, чем в этом.

Стефани крепко сжала ее руку, а потом наклонилась и запечатлела на ее щеке липкий поцелуй.

— Я хотела попросить у вас одну вещь… — пробормотала она, не выпуская руку Элен из своих. — Но мне так неловко… Вы, наверное, рассердитесь. — Она запнулась и робко посмотрела на Элен своими голубыми кукольными глазами. — Вы не могли бы дать мне номер своего телефона в Лос-Анджелесе? Я не буду вам надоедать, честное слово. Мне просто хочется хоть изредка слышать ваш голос…

Элен растерялась. Ее лос-анджелесский телефон не значился ни в одном справочнике, был известен только самым близким друзьям. На минуту у нее мелькнула мысль дать Стефани телефон ее агента, но потом она решила, что это будет слишком жестоко.

— Хорошо, Стефани, — сказала она. — Подожди, сейчас я тебе его напишу.

Она нашла листок бумаги и быстро нацарапала на нём номер своего телефона. Стефани аккуратно сложила листок и спрятала его в бумажник. Элен со страхом увидела, что глаза ее наполнились слезами.

— Спасибо, большое спасибо… Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали.

Она сдавленно всхлипнула и еще раз сжала руку Элен. Потом быстро повернулась и выскочила из фургона.

— До свидания, — донесся издалека ее голос.

Элен вздохнула. Стефани выбила ее из колеи, теперь ей снова нужно было сосредоточиться, чтобы вернуть Марию и не дать ей исчезнуть.

Все было так же, как раньше. Выстрел, падение, брызги крови. Но в самый последний момент Мария вернулась, и сцена прошла как надо. После первого дубля Герц прервал съемку.

— Вот видите, я же говорил, что получится, — произнес он и быстро отошел прочь.

Льюис сидел в баре «Поло-клуба» и беседовал со своим приятелем. Он уже в третий раз переписывал «Бесконечный миг» и чувствовал, что работа зашла в тупик. Его приятель, довольно известный сценарист, поднаторевший в вопросах конъюнктуры, любезно согласился помочь ему советом. Сейчас он терпеливо ждал, пока Льюис во второй раз перескажет ему сюжет — после первого раза проблема осталась непроясненной.

— Послушай, Льюис, — наконец проговорил сценарист, прихлебывая мартини, — один умный человек как-то сказал, что на свете есть только два стоящих сюжета: любовь и деньги. Все остальное можно не брать в расчет.

Льюис ошарашенно посмотрел на него. Сценарист достал сигару и глубокомысленно выпустил вверх колечко дыма.

— Кто же это сказал? — произнес он, мучительно нахмурив лоб. — Похоже на Бальзака. Хотя, с другой стороны, это вполне мог быть и Грэм Грин.

Наступило молчание.

— Всего два сюжета? — осмелился подать голос Льюис.

— Представь себе.

— Надо же…

— Вот так. Поэтому мой тебе совет, Льюис: брось трепыхаться, живи проще. Знаешь, что такое хороший сценарий? Крепко закрученная любовная история плюс необычный антураж. Ну, с любовью тебе, надеюсь, все более или менее ясно. Остается подобрать антураж. Пусть это будет железнодорожная станция, послевоенная Вена, южные штаты в период Гражданской войны — все, что угодно, лишь бы было оригинально. Ну а дальше совсем просто: смотришь, на кого из актеров публика идет с большей охотой, и назначаешь их на главные роли. После этого тебе остается только сидеть дома и подсчитывать барыши. Вот и все. И не надо рвать жилы, это никогда не окупается. Побереги вдохновение для налоговых деклараций.

Возвращаясь домой, Льюис прилежно обдумывал совет сценариста. Красный «Порш» стремительно летел вперед, из динамика несся громкий голос Боба Дилана. «Любовь, — с раздражением думал Льюис. — Любовь и деньги. Нет, не может быть, чтобы все было так просто. Наверное, этот прохвост забыл сказать мне самое главное».

Подъезжая к вилле, Льюис, как всегда, почувствовал в душе неприятный холодок. Он невзлюбил это место с самого начала. Прежняя хозяйка, Ингрид Нильсон, панически боялась воров и до отказа нашпиговала дом сигнализацией. Эта мания перешла к Льюису вместе с остальными ее владениями. Когда они переехали, вилла по количеству замков и запоров могла поспорить с хорошим банковским сейфом, а сад был обнесен высоченной стеной, затянутой поверху колючей проволокой. Льюис добавил к этому множество дорогих новомодных изобретений. На воротах теперь стоял электронный замок, отпирающийся из дома или из хозяйских машин. Сад был сплошь опутан проводами и просматривался весь до последнего кустика. Правда, толку от этой системы было мало: птицы и мелкие зверюшки то и дело выводили ее из строя. Остановившись перед высокими воротами, Льюис впервые подумал о том, чего он, собственно, хотел этим добиться: чтобы никто не забрался к нему в дом или чтобы никто не выбрался?

Он досадливо поморщился, удивляясь, что такая нелепая мысль могла прийти ему в голову, и в этот момент увидел перед воротами человека. Это был высокий, крупный, рыжеволосый мужчина в дешевом костюме, в шляпе, лихо сдвинутой на затылок, и старых стоптанных башмаках. Он стоял возле стены и смотрел вверх. В руке у него была туристская карта Лос-Анджелеса с отмеченными на ней крестиками виллами кинозвезд.

Дожидаясь, пока распахнутся ворота, Льюис жал на сцепление и разглядывал незнакомца. Заметив торчащее у него из кармана горлышко бутылки, он со злостью подумал: «Пьянь паршивая». Потом надавил на газ и промчался мимо, подняв густое облако пыли. За воротами он приостановился, еще раз взглянул на незнакомца и с ревом покатил к дому.

Настроение у него было отвратительное. Он даже обрадовался появлению бродяги — теперь у него был повод сорвать на ком-то зло. Не успев войти в дом, он принялся расспрашивать Касси, не видела ли она перед воротами незнакомого мужчину.

Касси невозмутимо посмотрела на него. Она всегда недолюбливала Льюиса, и тот отвечал ей тем же. Оба старались скрывать свою неприязнь, но им это плохо удавалось.

— Высокого, рыжеволосого, в шляпе? — Да.

— Видела несколько раз. Обыкновенный бродяга. Пусть себе стоит. Он никому не причиняет вреда.

— Если он появится снова, немедленно позвоните в полицию. Что за ерунда, всякая шваль болтается перед домом, а они и в ус не дуют. Пусть уберут его отсюда. Это их обязанность, черт возьми! Кто-то должен побеспокоиться о вас, Мадлен и Кэт, когда вы остаетесь здесь одни.

Не успев договорить, он уже пожалел о своих словах.

— Ну что вы, мистер Синклер, мы не одни, с нами Дженнер. В случае чего он за нас заступится. Да и Хикс почти не отлучается из своей сторожки.

Льюис знал, что она права. Дворецкий Дженнер и шофер Хикс действительно всегда были дома. Отсутствовал, как правило, именно он, Льюис, и Касси недвусмысленно дала ему это понять.

Он отвернулся.

— Элен не звонила? — спросил он, чтобы переменить тему.

— Звонила, мистер Синклер. В семь, как обычно.

— Кэт уже спит? Касси заколебалась.

— Думаю, что еще нет, — проговорила она, взглянув на часы. — Ее уложили совсем недавно.

— Ну хорошо, я не буду подниматься, а то она опять разгуляется. Завтра я ее все равно увижу. Да, и вот еше что, Касси, ужин мне не готовьте, вечером я должен буду уйти.

Он сам удивился тому, что сказал. Минуту назад он еще не знал, где проведет вечер. Касси кивнула и вышла.

Льюис отправился в гостиную. Все здесь живо напоминало ему о Элен. Это была ее комната, как, впрочем, и все остальные комнаты дома. Льюис никогда не чувствовал себя в нем уютно. Он только купил его, а всем остальным — планировкой, расстановкой мебели, подборкой деталей — занималась Элен. Результат получился великолепный. Льюис не мог этого не видеть. Но дом тем не менее как был, так и остался для него чужим.

Он нервно прошелся по комнате, не зная, чем себя занять. Взгляд его скользнул по индийским ширмам и китайским вазам — запоздалому подарку его родителей. Они долго не могли простить сыну скоропалительной женитьбы и, только встретившись с Элен и оценив по достоинству ее ум и обаяние, смирились с их браком. Льюис с грустью вспомнил крохотную лондонскую квартирку с красными шторами, старой мебелью и уютным большим камином. Они были счастливы там, теперь он это отчетливо понимал.

Он плеснул в стакан виски, добавил немного льда и, подойдя к окну, выглянул в сад. До вечера было еще далеко, он вполне мог бы успеть поработать. Или позвонить Элен… Хотя особого смысла в этом не было: съемки «Беглецов» закончились, и Элен со дня на день должна была вернуться домой. Нет, звонить, конечно, не стоит, лучше пойти к кому-нибудь в гости. Друзей у него, слава богу, хватало, правда, без Элен его приглашали гораздо реже, и, если он придет один, неизвестно, как отнесутся к этому его знакомые…

Было еще одно дело, которым он мог бы заняться, но он старался о нем не думать. Это было трудно, мысли сами собой сворачивали к запретной теме. Он снова отхлебнул виски, и желание совершить задуманное сделалось сильней. «Я только посмотрю, — убеждал он себя, — посмотрю и сразу уйду».

«В конце концов я не совершаю ничего дурного, — думал он, медленно выходя из гостиной, — я только проверю свои подозрения». Виски почему-то не подействовало, и он подлил себе еще. Пройдя через библиотеку, он поколебался и открыл дверь в кабинет Элен.

Обстановка здесь была гораздо скромней, чем в остальных комнатах: письменный стол, несколько книжных полок и секретер — все очень простое и удобное. Льюис прислонился к секретеру и огляделся. Лоб его покрылся испариной, он с трудом переводил дух. Взгляд его упал на письменный стол. В свое время он самым тщательным образом обшарил его, но обнаружил только ручки, карандаши, записные книжки со столбцами цифр (очевидно, какие-то денежные расчеты), фотографии и старые квитанции.

Он посмотрел на секретер. Ящики были заперты, но его это не смущало: в кармане его пиджака лежал дубликат, заранее снятый с ключа Элен.

Он еще раз взглянул на секретер и неуверенно сунул руку в карман. Неужели она действительно держит свои любовные письма среди деловых бумаг? Невероятно! Хотя, с другой стороны, на нее это похоже. Кроме того, все места он осмотрел.

Льюис не помнил, когда ему впервые пришла в голову мысль об этих письмах. Он знал только, что они существуют и что он должен их найти. Желание это делалось сильней с каждым днем, превращаясь в своего рода манию. Он пытался представить, кто и когда мог их написать. Возможно, это был ее прежний любовник, с которым она уже рассталась, а возможно, и нынешний. Так или иначе, но он обязан был найти эти письма. Он чувствовал, что если он увидит их своими глазами, все сразу встанет на свои места.

Он сделал еще один глоток, опустил стакан на стол и вытащил ключи. Руки у него дрожали, он испытывал какое-то странное, волнующее чувство гордости, смешанной со стыдом. Он выдвинул первый ящик и методически просмотрел хранящиеся в нем документы. Затем проделал то же самое со вторым и третьим. Покончив с первой секцией, он принялся за следующую: верхний ящик, средний, нижний…

Ящиков было много, и, дойдя до конца, он едва не плакал от досады. Он нагнулся и ощупал дно и стенки секретера — ничего, ни малейшего намека на любовные письма. В секретере хранилось только то, что и должно было храниться: копии контрактов, письма из киностудий, письма от агентов (их у Элен было двое), страховые полисы, свидетельство о передаче завещания адвокату, копия самого завещания…

Льюис вздрогнул. Он и не догадывался, что Элен составила завещание. Ему стало мучительно стыдно. Он принялся торопливо запихивать бумаги обратно, испытывая к себе какое-то брезгливое отвращение. Он уже хотел поставить ящик на место, но вдруг остановился. До него только сейчас дошло, что большая часть просмотренных бумаг представляла собой банковские сертификаты. Он снова вытащил их и принялся перелистывать. Потом постоял в раздумье и медленно перелистал еще раз.

Он, конечно, знал, что Элен хорошо платили за съемки и что к этому времени ее капитал должен был составить довольно большую сумму, но ему и в голову не приходило, что речь идет о таком богатстве. Он растерянно смотрел на кипу банковских сертификатов.

Ему вспомнилось, как в 1960 году, когда они только что вернулись из Англии, Элен попросила познакомить ее с каким-нибудь маклером. Она получила тридцать тысяч долларов за «Ночную игру» и хотела вложить их в ценные бумаги, но не знала, с чего начать. «Я совершенно не разбираюсь в бизнесе. Мне нужен человек, который дал бы мне несколько хороших советов». Льюис был тронут ее беспомощностью. Она показалась ему такой простодушной, такой по-детски наивной.

«Дорогая, купи себе лучше платье, — сказал он. — Ценные бумаги от тебя никуда не уйдут».

Но она продолжала настаивать, и Льюису не хватило мужества объяснить ей, что с тридцатью тысячами на Уолл-стрит просто нечего делать. Он поддался на уговоры и устроил ей встречу со старинным приятелем своего отца, банкиром Джеймсом Гулдом, третьим из династии знаменитых Гулдов. Провожая ее до двери, он сказал: «Детка, хочу предупредить, Джеймс Гулд очень занятой человек. Не обижайся, если он сможет уделить тебе только десять минут». — «Хорошо, Льюис», — ответила она серьезным и важным тоном, показавшимся ему забавным. Льюис решил дождаться ее и узнать результат. Она вернулась через два часа. Большую часть этого времени она провела в беседе с Гулдом.

Льюис был взбешен. Одно время он даже ревновал ее к Гулду, но потом это само собой прошло. Новые события заставили его забыть и о Гулде, и о финансовых делах. Он догадывался, что они продолжают встречаться, и его это слегка обижало: он предпочел бы, чтобы Элен консультировалась у него, а не у Гулда и у других маклеров. Но сказать ей о своей обиде он не мог, а затем этот вопрос и вовсе перестал его интересовать.

Сейчас, глядя на разложенные перед ним бумаги, он понял, каким он был простаком. С помощью Гулда Элен сумела за короткий срок сколотить такой капитал, какой ему и не снился. Он перебирал отчеты об удачных валютных операциях, о биржевых сделках, о покупке и перепродаже недвижимости и чувствовал, как в нем нарастают гнев и обида.

Открытие, которое он сделал, потрясло его до глубины души. Пожалуй, он расстроился бы меньше, если бы нашел ее любовные письма. Ему казалось чудовищным, что Элен утаила от него такую важную часть своей жизни. Оказывается, она даже вела дела с этой продувной бестией, Нервалем, с которым они встречались как-то в Канне. Судя по документам, он помог Элен приобрести участок земли во Франции. А теперь она писала Гулду, что хочет продать его и купить другой участок, в Алабаме.

Льюис со злостью кинул бумаги обратно в ящик. Потом поставил ящик на место, закрыл секретер и залпом допил виски. Он чувствовал, как в нем волной поднимается ненависть к Элен. Он снова вспомнил Лондон и то, как терпеливо объяснял ей финансовые термины, а она слушала его с внимательной и сосредоточенной улыбкой.

Если бы он знал тогда, зачем ей это надо! На протяжении нескольких лет она упорно и целеустремленно делала деньги, ни словом не обмолвившись ему о своих успехах. А он даже не догадывался, чем она занимается. Господи, какие же еще тайны она от него скрывает! «О, Элен, Элен, Элен!» — повторял он как заклинание. Он огляделся, словно надеясь, что эта комната поможет ему найти разгадку.

Неожиданно раздался звонок. Льюис вздрогнул. Он не сразу понял, что звонит телефон, стоящий на столе у Элен, телефон, который не значился ни в одном справочнике. Некоторое время он тупо смотрел на него, потом подбежал и схватил трубку. Наконец-то он услышит голос ее любовника, голос, который объяснит ему все.

Он с ненавистью взглянул на телефон и резко проговорил:

— Льюис Синклер слушает.

На другом конце провода молчали. Льюис подобрался. «Если этот негодяй бросит трубку, — подумал он, — если он сейчас бросит трубку…» Неожиданно из трубки донесся робкий, запинающийся женский голос:

— Здравствуйте, мистер Синклер. Вы меня не помните? Я — Стефани Сандрелли. Мы с вами встречались в Канне. Я снимаюсь в одном фильме с вашей женой. Она попросила меня позвонить вам, когда я буду в Лос-Анджелесе, и узнать, все ли в порядке. — Женщина тихонько хихикнула. — По-моему, она просто хотела проверить, сильно ли вы по ней соскучились.

Льюис нахмурился. Даже в своем теперешнем состоянии он понимал, что Элен ни за что не обратилась бы к постороннему человеку с такой просьбой.

— Простите, я не расслышал, как ваше имя?

— Стефани. Стефани Сандрелли.

В ту же минуту он ее вспомнил. Ну да, это та девица, которая прогуливалась в парке отеля «Кап д'Антиб». Перед глазами встала копна платиновых волос, пышный бюст и узкое белое платье, подчеркивающее соблазнительные формы… Он колебался не больше секунды. «Два года», — подумал он и произнес уверенным и небрежным тоном, каким привык разговаривать с девушками:

— Очень рад, что вы позвонили, Стефани. Нам непременно нужно увидеться. Надеюсь, вы не откажетесь, если я предложу вам поужинать сегодня вместе?

— Не откажусь, — прошелестел в трубке робкий голосок.

Вот так это все и началось.

Съемки «Беглецов» подошли к концу. Элен вернулась в Нью-Йорк и поселилась в отеле «Плаза Атене».

Номер был тот же, что и всегда, — уютный, прохладный, с окнами, выходящими на Центральный парк. Элен посмотрела на улицу. Город плавился от зноя; листья на деревьях побурели и свернулись; лошади, запряженные в старинный шарабан, потели и переступали ногами в ожидании туристов. Конец июля, жара почти как в Алабаме. Элен облокотилась на подоконник. Где-то вдали завыла сирена.

Она уже привыкла к гостиничным номерам и давно перестала обращать внимание на интерьер. Иногда ей казалось, что она так и будет вести эту кочевую жизнь, что у нее вообще нет дома и даже вилла в Лос-Анджелесе — всего лишь очередное временное пристанище.

Она равнодушно оглядела номер: тяжелые парчовые шторы, живописными складками обрамлявшие окна; белые, вышитые, туго накрахмаленные простыни; сухой воздух, наэлектризованный до такой степени, что от металлических предметов било током; картины, развешанные точно на одинаковом расстоянии друг от друга, — красивые, добротные и безликие, не способные оскорбить ничей вкус.

Она взяла чемодан и принялась методически распаковывать вещи, с привычной аккуратностью раскладывая их в шкафу. Платье от Валентине, туфли от Росетти, костюм от Сен-Лорана — его она собиралась надеть завтра на встречу с Джеймсом Гулдом. «Значит, вы продали дом в Грассе? Так, так… Ну что ж, это нужно обсудить. Предлагаю встретиться у меня в офисе». Тон у Гулда был раздраженный, и Элен поняла, что разговор предстоит не из приятных.

Она вспомнила их первую встречу осенью 1960 года и невольно улыбнулась.

Они с Льюисом жили тогда в «Пьере». В тот день, когда она собиралась навестить Гулда, было очень жарко, почти как сейчас. Провожая ее до двери, Льюис сказал: «Дорогая, хочу тебя предупредить, Джеймс Гулд очень занятой человек. Не обижайся, если он сможет уделить тебе только десять минут». Она улыбнулась и ничего ему не ответила. Она знала, зачем она идет к Гулду. Она готовилась к этой встрече много месяцев, обдумывала каждое слово, каждый вопрос, записывала все, что ей могло понадобиться, а некоторые места даже выучила наизусть. Встреча с Гулдом должна была стать первым шагом на пути в Алабаму, и она не намерена была ограничиваться десятью минутами. Но для того, чтобы беседа прошла так, как она хотела, нужно было заранее просчитать все варианты. Чем она могла заинтересовать такого человека, как Джеймс Гулд III? Что могло заставить его отложить свои дела и выслушать ее — не из милости, не из-за денег (тут ей как раз нечем было похвастаться, весь ее капитал составлял немногим более тридцати тысяч долларов) и даже не ради ее мужа, а ради нее самой?

В первую минуту, войдя в огромный, отделанный дубом кабинет и оказавшись лицом к лицу со знаменитым банкиром, она слегка растерялась. Перед ней стоял высокий красивый мужчина чуть старше пятидесяти лет с лицом римского патриция. Раскованностью и врожденным благородством манер он сразу напомнил ей Льюиса. В то же время в нем было что-то, безусловно роднившее его с мистером Фоксвортом, — то ли ледяная вежливость, с которой он обращался к Элен, то ли недоверие, сквозившее в его тоне. Все это явно не предвещало ничего хорошего. Оставалось надеяться, что мистер Гулд обладал хотя бы чувством юмора. Впрочем, пока на это ничто не указывало.

Задав ей несколько вежливых вопросов о Льюисе, Гулд быстро перешел к главной теме беседы. Тон у него был нетерпеливый. Всем своим видом он давал понять, что согласился на эту встречу только из одолжения.

— Итак, что мы имеем? — произнес он, небрежно перелистывая лежащие перед ним бумаги. — Тридцать тысяч долларов… Хм, понятно… Ну что ж, миссис Синклер, давайте сразу обговорим ваши условия. Во что вы хотите вложить эти деньги? Очевидно, в ценные бумаги? К сожалению, рассчитывать на большую прибыль в этом случае не приходится, поэтому я советовал бы вам…

— Мистер Гулд, — перебила Элен.

Она понимала, что идет на риск, но терять ей было нечего. Она на минуту опустила голову, а потом быстро взглянула ему в лицо. Она представила, что стоит перед камерой, и сразу почувствовала себя уверенней. Ровным, спокойным голосом она произнесла заранее отрепетированную фразу:

— Мне нужна не прибыль, мистер Гулд. Мне нужен капитал, большой капитал. И я надеюсь, что вы поможете мне его сколотить.

Гулд оторвался от лежащих перед ним бумаг и удивленно посмотрел на нее.

— Для начала я хотела бы, — продолжала Элен, холодно и сдержанно, как истинная англичанка, — удвоить имеющуюся у меня сумму, а полученный доход снова пустить в оборот.

— Мне кажется, вы ошиблись адресом, миссис Синклер. Здесь не Лас-Вегас, здесь Уолл-стрит, — проговорил Гулд.

— Знаю. Если бы я была уверена, что в Лас-Вегасе мне повезет больше, я поехала бы в Лас-Вегас. Но я в этом не уверена. Кроме того, у вас, насколько я понимаю, ставки гораздо выше.

Наступила тишина. Затем Гулд неожиданно улыбнулся. Подняв голову, он с интересом посмотрел на Элен — впервые с тех пор, как она вошла к нему в кабинет. Потом взял листок, на котором были записаны какие-то цифры, аккуратно разорвал его на мелкие кусочки и бросил в корзину.

— Ну что ж, — проговорил он, — тогда начнем все сначала.

«Значит, у него все-таки есть чувство юмора, — подумала Элен, — в таком случае мы поймем друг друга». Она оказалась права. С этой беседы, занявшей не десять минут, как предсказывал Льюис, а целых полтора часа, началось их долгое и плодотворное сотрудничество, переросшее со временем в настоящую дружбу.

— Итак, вы поняли, в чем будут заключаться наши дальнейшие действия? — спросил Гулд перед тем, как она собралась уходить. — Я хочу, чтобы вы сразу уяснили себе всю сложность предстоящей операции. — Он помолчал. — Чем выше ставки, тем больше риск. Если все пойдет по плану, у вас на руках очень скоро окажется довольно большая сумма, которая вырастет в несколько раз, если вы снова пустите ее в оборот. Это самый короткий путь к богатству. Он был бы хорош всем, если бы не был так похож на рулетку. К сожалению, гарантировать здесь ничего нельзя. Если вам повезет, вы разбогатеете в одночасье, если нет — потеряете все. Ну что, вы готовы рискнуть? — Да.

— Зачем вам это нужно? — с любопытством спросил он.

— Я обязана отвечать?

Она спокойно посмотрела на него, и он вынужден был первым опустить глаза.

— Нет, разумеется, не обязаны, — слегка озадаченно ответил он.

Ей повезло, первая попытка прошла удачно, она получила прибыль и тут же вложила ее в дело. Эту операцию она повторила несколько раз. Капитал ее быстро рос: один миллион, два миллиона… Она наконец почувствовала себя уверенно. Теперь у нее было достаточно денег, чтобы помериться силами с Недом Калвертом. Впрочем, ей все чаще казалось, что дело не только в нем. Деньги помогали ей избавиться от страшного призрака нищеты, неотступно маячившего перед ней с самого детства, помогали поверить, что ни ей, ни тем более Кэт этот призрак больше не грозит.

Она повесила костюм на обтянутые шелком плечики и плотно закрыла дверцу шкафа, как будто стараясь побыстрей отрезать от себя воспоминания, снова нахлынувшие на нее, — воспоминания о детстве, о нищете и о матери, аккуратно вешающей в шкаф свои жалкие, много раз перешитые и старательно отутюженные платья, доставшиеся по наследству от миссис Калверт.

Элен вздохнула. Теперь, когда она наконец сделалась богатой, она все чаще чувствовала себя лишенной чего-то главного, без чего нельзя жить. Она знала, что чувство это кроется в ней самой, и с горечью осознавала, что избавиться от него она уже не в силах. Да, она была богата, но богатство не принесло ей обещанного счастья. Она вспомнила крошечную комнатку, которую она снимала в Париже, и то, как, запихнув в чемодан свои скромные пожитки, она стремглав сбегала по лестнице и неслась на набережную Сены. Тогда у нее не было ничего — ни дома, ни денег, ни славы, но она чувствовала себя богатой, весь мир принадлежал ей.

«Я была счастлива тогда», — подумала она и нахмурилась, досадуя на себя за то, что снова поддалась воспоминаниям.

Отойдя от шкафа, она принялась машинально распаковывать оставшиеся вещи. Шелковые чулки; белье, отделанное брюссельскими кружевами; прелестный миниатюрный будильник, украшенный эмалью, с циферблатом из розового кварца. Она взяла его в руки и, подержав, положила на столик возле кровати. Ей вспомнился будильник ее матери, который стоял в трейлере на холодильнике, — будильник с красными наклейками возле цифр. В детстве она подолгу следила за его стрелками, думая о том, куда убегает время.

Она перешла в ванную и начала выкладывать косметику и туалетные принадлежности. На глаза ей попалась нераспечатанная коробка духов, подаренных Стефани. Она раздраженно повертела ее в руках и убрала подальше. Затем достала зубную пасту, шампунь, кусок французского мыла и, наконец, розовый пакетик с противозачаточными таблетками, прописанными ей несколько лет назад мистером Фоксвортом. С тех пор она прилежно принимала их, не пропуская ни одного дня. Она с ненавистью посмотрела на коробку и вдруг, быстро сняв крышку, принялась вытряхивать из пластиковой трубочки маленькие белые шарики. Через минуту вся месячная доза лежала в раковине — понедельник, вторник, среда, четверг… — горка дорогих, эффективных и совершенно ненужных ей таблеток.

Она открыла кран и достала сценарий, который вручил ей Грег Герц. Она уже читала его один раз, но обещала Герцу перечитать снова, когда закончатся съемки «Беглецов». Сегодня было самое подходящее время: Грег тоже прилетел в Нью-Йорк, и завтра, после беседы с Гулдом, они могли бы встретиться и поговорить о сценарии. Ну а потом, покончив с делами, она со спокойной душой улетела бы в Лос-Анджелес, к Кэт.

Она ожидала, что мысль о Кэт ободрит ее. Так было всегда: стоило ей подумать о дочери, и сердце сразу наполнялось радостным волнением. Однако теперь этого почему-то не произошло. Она раскрыла сценарий и начала читать, но через несколько минут отложила его в сторону. Буквы прыгали у нее перед глазами, упорно не желая складываться в слова. Она посмотрела на будильник. Стрелки приближались к семи. Это было время, когда она обычно звонила Кэт. Она подошла к телефону, сняла трубку и вдруг, поддавшись соблазну, заказала международный разговор.

Сердце ее отчаянно билось, как всегда, когда она называла этот номер. Сколько раз она уже звонила по нему из разных отелей — в Европе, в Америке? В общей сложности, наверное, не меньше пятнадцати. Не так уж и много, если учесть, что это тянулось уже пять лет. Да, всего пятнадцать раз, а кажется, что их было не меньше сотни… Первый раз это произошло в Лондоне, в доме Энн Нил. Она сидела тогда перед камином в красной комнате, ожидая Льюиса, который ушел на вечеринку на Беркли-сквер…

Губы у нее пересохли от волнения, ладони стали влажными, она с трудом сдерживала дрожь. Дождавшись ответа телефонистки, она передала ей свою обычную просьбу: если к телефону никто не подойдет, прервать связь после трех гудков. Телефонистка равнодушно повторила. Просьба Элен не вызвала у нее никакого удивления, она, по-видимому, давно привыкла к странностям клиентов.

— Соединяю…

— Подождите, — Элен нервно глотнула. — Я передумала. Не нужно ничего делать, я сама положу трубку.

— Хорошо, — телефонистка устало вздохнула. Элен замерла, крепко прижав трубку к щеке. Он не ответит. Его не будет дома. К телефону подойдет Джордж или кто-нибудь из слуг. Она попыталась вспомнить, что сейчас в Париже — день, утро, вечер? — но не смогла сообразить, куда нужно отсчитывать время — вперед или назад. В голове у нее все перепуталось, она не могла понять, какой срок отделяет их друг от друга — пять минут, пять часов или пять лет?

В трубке слышался неясный гул, треск и тихие щелчки. Затем донесся гудок. Один, второй, третий… Она хотела нажать на рычаг, но рука была словно неживая. После пятого гудка в трубке послышался голос:

— Алло?

Это был голос Эдуарда. Она вздрогнула как от удара. Сердце пронзила острая, мучительная боль. Затем наступила пауза, тянувшаяся бесконечно долго. Наконец он заговорил снова. Голос его звучал взволнованно и резко.

— Элен! — произнес он.

Она быстро положила трубку на рычаг.

Совещание подходило к концу. Гулд, исполнявший обязанности председателя, был совершенно недоволен его результатом. Он еще раз просмотрел лежавшие перед ним бумаги и поднял глаза на собравшихся. Их было пятеро: четверо мужчин и одна женщина. И эта женщина, которую он знал уже четыре года и которую уважал за ум и деловую хватку, готовилась совершить сейчас первую серьезную ошибку. На это ей указали и сам Гулд, и остальные присутствующие: юрист, два биржевых маклера и директор крупного банка — солидные деловые люди, чье время и советы ценились чрезвычайно дорого. Элен Харт выслушала их с вежливой, ничего не выражающей улыбкой и осталась совершенно равнодушной.

Гулд кинул на нее взгляд через стол. Сейчас она сидела, спокойно откинувшись на стуле, и с той же терпеливой улыбкой слушала юриста, скучным тоном втолковывающего ей свои доводы, словно учитель, объясняющий нерадивому ученику основные правила арифметики. До этого совещания юрист никогда не встречался с Элен, и ему, конечно, было невдомек, что за ее вежливостью таятся железная воля и несокрушимое упрямство. Гулд, который хорошо знал цену ее улыбки, хмуро наблюдал за своим неискушенным коллегой.

На руке Элен — не на левой, как полагается, а на правой — сияло обручальное кольцо с огромным бриллиантом, которое Льюис подарил ей вскоре после свадьбы. В свое время это кольцо наделало много шума и в Бостоне, и в Нью-Йорке. С самого начала совещания юрист буквально поедал его глазами. Рассуждая о преимуществах машинной сборки хлопка, он, казалось, одновременно прикидывал, на сколько может потянуть такой камешек.

Предложение, которое выдвигала Элен, на первый взгляд не содержало в себе ничего необычного. Она хотела продать часть своей недвижимости, включая поместье на юге Франции, купленное ею в 1963 году, а доход, обещавший быть достаточно большим, вложить в земельный участок, который она недавно присмотрела. Все это было вполне разумно. Гулд сам не раз советовал ей купить участок где-нибудь в Англии, где цены на землю до сих пор оставались сравнительно невысокими, а спрос на недвижимость обещал возрасти в самое ближайшее время. Да и в Нью-Йорке можно было при желании подыскать что-нибудь интересное. Гулд знал, например, о двух старых кварталах в районе Вест-Сайда, которые муниципальные власти планировали отстроить заново. Несколько месяцев назад они с Элен даже обсуждали возможность покупки одного из этих кварталов. Пользуясь подставными фирмами, можно было легко купить его по частям, а затем, когда весь участок перешел бы в ее руки, продать его с большой выгодой. Сейчас он снова напомнил ей об этом проекте, подробно остановившись на преимуществах такого типа капиталовложений. Элен молча кивнула и снова вернулась к вопросу об Алабаме.

Вопрос этот заключался в следующем: она хотела под прикрытием фирмы «Хартлэнд Девелопмент Инкорпорейтед» приобрести шестьсот акров хлопковых полей, расположенных неподалеку от провинциального городка Оранджберга и принадлежащих в данный момент некоему майору Эдварду Калверту. По мнению Джеймса Гудда, эта идея была абсолютно неприемлемой. Более того, он считал ее просто безумной.

Убедившись, что Элен настроена серьезно, он постарался навести справки об интересующем ее участке. Отчет, обошедшийся ему в кругленькую сумму, лежал сейчас перед ним на столе. Судя по тому, что в нем говорилось, сделка не обещала для Элен никаких выгод.

На протяжении последних двенадцати лет Калверт старательно занимался механизацией труда на своих плантациях. Большая часть урожая убиралась уже не вручную, а с помощью комбайнов, что позволило ему значительно сократить число наемных рабочих. Для закупки необходимого оборудования ему приходилось брать ссуды в банке под залог своего поместья. Если бы не постоянно меняющиеся цены на хлопок и не излишняя самонадеянность, присущая Калверту, он в конце концов обязательно расплатился бы с долгами. Однако при наличии указанных факторов сделать это было чрезвычайно трудно.

Примерно два года назад банки, в которые Калверт заложил свой участок вместе с усадьбой, начали проявлять признаки беспокойства. Проценты на взятые им ссуды росли не по дням, а по часам, а доход от плантации уменьшался год от года. В 1963 году после сильной засухи и болезни, неожиданно поразившей хлопок, Калверт потерял почти весь урожай. В настоящее время он находился на грани разорения и с отчаянием утопающего, хватающегося за соломинку, пытался продать хотя бы часть своих угодий. Но любому здравомыслящему человеку было ясно, что, урезая плантацию, Калверт лишает себя последнего шанса на спасение. Он надеялся, что отсрочка поможет ему одержать временную победу, и не замечал, что проигрывает все сражение.

Гулд почувствовал, что у него начинает болеть голова. Юрист продолжал говорить, Гулд поднял руку и потер виски. Он не понимал, зачем Элен нужна эта бессмысленная сделка, если Калверт не сегодня-завтра все равно разорится. Мало того, что она покупала совершенно неприбыльные, запущенные плантации, она еще собиралась заплатить за них непомерно высокую цену. Если бы речь шла не об Элен Харт, он решил бы, что это просто каприз, нелепый каприз, свойственный большинству женщин (Гулд только что развелся со второй женой, и женщины вызывали у него глухое раздражение). Однако к Элен Харт это не относилось: Гулд знал, что у нее капризов не бывает. Он видел ее в разных ситуациях и убедился, что она может быть решительной, расчетливой, если надо — скрытной, но никогда капризной. Тем нелепей казалось ее теперешнее поведение.

Он хотел было прервать разговорившегося юриста, но Элен опередила его. Поправив кольцо, она слегка наклонилась вперед и заговорила своим низким, хрипловатым голосом со своеобразным акцентом, придающим ему особое очарование. Этот голос одновременно притягивал и завораживал слушателей. Гулд вдруг поймал себя на мысли, что не прочь был бы послушать его в менее официальной обстановке.

— Я вижу, что вы меня не поняли, — произнесла Элен. — Очень жаль, но я вынуждена повторить то, о чем я уже говорила.

Болтливый юрист осекся на полуслове. Он выразительно поднял руки вверх, показывая, что сдается, и с оскорбленным видом откинулся на стуле.

— Я куплю эту землю только в том случае, если владелец выполнит мое условие. — Она помолчала. — Все долговые расписки должны перейти к моей фирме. Что касается усадьбы и плантации, они по-прежнему остаются в закладе.

Юрист, который не мог простить, что его так бесцеремонно оборвали, насмешливо фыркнул:

— Представляю, как обрадуются банкиры! Они и мечтать не смели о таком счастье. Они прекрасно понимают, что владения Калверта не принесут им никакого дохода. Думаете, почему они так торопятся объявить его банкротом? Да потому, что боятся остаться ни с чем. Эти закладные для них — только лишняя морока, они готовы сбыть их за любую цену.

— Тем лучше, — улыбнулась Элен, — значит, мое предложение не вызовет у них вопросов.

Гулд подался вперед. Ему в голову пришла странная мысль.

— Насколько я понимаю, — медленно, не спуская глаз с Элен, проговорил он, — через год, а скорее даже через полгода, майор Калверт не сможет заплатить проценты по долгам. Как вы намерены поступить тогда?

— Я лишу его права выкупить закладные.

— А если он попросит отсрочку?

— Я ему откажу. — Понимаю.

За столом воцарилась тишина. Директор банка глубоко вздохнул и посмотрел в потолок. Юрист кашлянул.

— И какой же срок вы ему даете? Назовите точную дату. — Гулд откинулся в кресле и постучал карандашом по столу.

Элен нахмурилась. Дата… Какую же дату им назвать? Нельзя, чтобы все кончилось слишком быстро. Калверт должен испить свою чашу до дна. Пусть это будет 15 июля. Да, именно так, 15 июля. Эту дату он запомнит надолго.

Но, не успев объявить о своем решении, она тут же передумала. 15 июля наступит еще так не скоро! Она не может ждать целый год. Нет, откладывать больше нельзя. Она подняла голову и встретилась взглядом с Гулдом.

— Скажите ему, что я согласна ждать полгода, до конца января. Если он станет протестовать, намекните, что этот срок можно продлить, но не давайте ему никаких гарантий. Я уверена, что он рано или поздно согласится на наши условия.

— Еще бы, — сухо откликнулся Гулд. Он, кажется, начинал что-то понимать. — В его положении выбирать не приходится. Он согласится на все, лишь бы сохранить свои владения. Ну а что вы намерены делать потом?

— Ровно через полгода я объявлю его банкротом. Если, конечно, суд не сделает этого раньше. Насколько я понимаю, помощи ему ждать неоткуда?

— Какая помощь? — Юрист, по-прежнему не видевший, куда клонит Элен, раздраженно подпрыгнул на стуле. — Ни один здравомыслящий человек не рискнет поручиться за него при таких условиях. Так что в этом смысле вы можете быть спокойны: через шесть, от силы семь месяцев его владения благополучно перейдут в ваши руки. Вы станете полновластной хозяйкой полуразвалившейся хибары и нескольких акров бросовой земли. Хотел бы я знать, куда вы денете это «богатство»?

Элен холодно посмотрела на него.

— Это мое дело, — резко ответила она.

Однако юрист попал в точку. Элен и сама не знала, как она будет распоряжаться владениями Неда Калверта, она даже не была уверена, нужны ли они ей вообще. Вместо радости и торжества, которые она надеялась испытать, она чувствовала только уныние и усталость. Она поднялась, желая побыстрее закончить беседу, натянула перчатки и вопросительно посмотрела на Гулда.

— Сколько времени потребуется, чтобы оформить разрешение на продажу и акт о передаче имущества?

— Думаю, что немного. Основную работу мы уже проделали. Главное — дождаться официального подтверждения.

— Прекрасно, — небрежно бросила Элен. — Чем быстрей все будет сделано, тем лучше. Благодарю за консультацию, — добавила она, повернувшись к сидящим за столом мужчинам и одарив их ослепительной улыбкой, от которой вся комната словно озарилась светом. Они переглянулись и молча встали, ожидая, пока она выйдет за дверь. Гулд двинулся следом, чтобы проводить ее.

Они молча прошли через анфиладу служебных помещений. У лифта Гулд не выдержал и, повернувшись к ней, спросил:

— Признайтесь, Элен, вы ведь знакомы с этим Недом Калвертом? Вы нарочно затеяли эту сделку, чтобы его погубить?

Она посмотрела на него. В глазах ее мелькнул какой-то странный огонек, заставивший его насторожиться. Помолчав минуту, она тихо проговорила:

— Да, вы правы. Я его знаю.

— Но зачем вам это нужно, Элен, объясните.

— Зачем? — Она подумала немного, а потом ответила со спокойной улыбкой: — Затем, что из-за него я стала такой, какая я есть. — Она кинула на него быстрый взгляд. — Вы уже просили меня однажды объяснить, зачем мне это нужно. Помните, что я вам тогда ответила?

— Да. — Гулд внимательно посмотрел на нее. — Вы дали мне понять, что я вмешиваюсь не в свое дело. Тогда я с вами согласился…

— Я была бы вам очень признательна, если бы вы согласились и сейчас.

Она шагнула вперед и положила руку ему на рукав. Гулд хотел что-то возразить, но выражение ее глаз остановило его. Он пожал плечами:

— Соглашаюсь.

— Спасибо.

Она быстро повернулась и шагнула в распахнувшиеся двери лифта. Затем еще раз улыбнулась ему, и двери плавно захлопнулись.

Гулд задумчиво двинулся обратно. Из конференц-зала доносился громкий голос юриста, который никак не мог прийти в себя после беседы с Элен.

Гулд не вслушивался в его разглагольствования. Подойдя к окну, он выглянул наружу. Внизу на противоположной стороне улицы стоял большой черный лимузин. Через несколько минут из подъезда показалась женская фигура. Перейдя дорогу, женщина открыла дверцу лимузина и уселась на заднее сиденье. Лимузин тронулся с места и быстро покатил по улице Гулд проводил его мрачным взглядом.

Ему уже приходилось видеть, как люди используют деньги в качестве орудия мести. Это был очень эффективный способ — вполне законный и потому неизменно достигающий цели. Он сам как-то в шутку назвал его «идеальным орудием убийства». Ему всегда были интересны мотивы, заставлявшие людей пользоваться этим средством. Сегодня, наблюдая за Элен Харт, он сделал один весьма неприятный вывод. Он понял что единственным мотивом, двигавшим ею, была ненависть.

Тем временем юрист, разгоряченный собственным красноречием, договорился до того, что начал обвинять Элен не только в отсутствии здравого смысла, но и в неспособности думать вообще.

— Да она просто сумасшедшая, — желчно твердил он, — можете мне поверить, она просто сумасшедшая.

Гулд, которому надоело слушать этот вздор, резко обернулся к нему и проговорил:

— Элен Харт — самая разумная женщина, какую мне когда-либо приходилось встречать. На этом предлагаю закончить наше собрание.

Позже, вспоминая свою реплику, Гулд вдруг усомнился в своей правоте. Можно ли называть разумным человека, действующего под влиянием сильного чувства — будь то любовь или, как в данном случае, ненависть? Сам он, обладая от природы сдержанным и ровным характером, считал, что эти чувства далеки от разумности.

Льюис и Стефани возвращались из Малибу с вечеринки, устроенной женой Ллойда Бейкера, которую, как подозревал Льюис, можно было смело называть бывшей женой Ллойда Бейкера, поскольку развод ожидался со дня на день. Вечеринка с шампанским и мясом, жаренным на углях, проходила на побережье Тихого океана, на частном пляже Бейкеров. Льюис и Стефани слегка задержались и сейчас ехали по шоссе, ведущем из Сайта-Моники к окраине города, где Стефани снимала квартиру. Было примерно половина седьмого, час пик. Машины, запрудившие шоссе, почти не двигались. Льюис со злостью нажал на клаксон и выругался:

— Дьявол! Я же говорил, что надо было выехать пораньше.

Стефани нервно облизнула губы и покосилась на него.

— Когда возвращается Элен?

— В восемь. А мне еще нужно завезти тебя, вернуться домой и принять душ. О, черт! — Он снова надавил на клаксон. — Похоже, мы проторчим тут всю ночь.

— Прости, Льюис, это я во всем виновата, — робко проговорила Стефани. — Я знаю, из-за чего ты сердишься. Ты не хотел, чтобы я ехала с тобой. Тебе неприятно, что нас видели вместе.

— Что за глупости, ты тут вовсе ни при чем, — запротестовал Льюис, в глубине души понимая, что она права. — Просто я не хочу, чтобы Элен волновалась. Да и вообще… не стоит давать лишний повод для сплетен.

— Ну, о Кэти Бейкер можешь не беспокоиться, она не проболтается. Я знаю ее уже сто лет. До того, как она встретила Ллойда, мы снимали одну квартиру. В случае чего я о ней такое расскажу…

— Я же сказал, дело не в этом. Я жалею, что вообще поехал на эту дурацкую вечеринку. Не понимаю, зачем я согласился. Лучше бы остался дома и поработал… Еще эти пробки, черт бы их побрал…

Он в очередной раз нажал на клаксон. Водитель красного «Кадиллака», стоявшего впереди, высунул руку из окна и выразительно ткнул вверх вытянутым пальцем.

Льюис с бешенством нажал на газ. Машина дернулась, проехала ярдов десять и снова остановилась. Теперь они были зажаты со всех сторон.

— Ну вот, приехали. Можем считать, что я уже опоздал.

— Льюис, — Стефани снова искоса посмотрела на него. — Пожалуйста, не сердись. Я знаю, что я виновата, но я не могу видеть, как ты сердишься.

Она замолчала. Льюису стало ее жаль. Он угрюмо пожал плечами.

— Поцелуй меня, Льюис, — вдруг попросила она. — Ну пожалуйста. Только один раз.

Она наклонилась и, прежде чем он успел ответить, обхватила его голову руками и повернула к себе. Ее голубые глаза смотрели серьезно и торжественно. Она медленно прижалась ртом к его губам и осторожно раздвинула их языком. Льюис хотел было отстраниться, но почувствовал, что не в силах этого сделать. Он застонал и еще тесней прижался к ней.

Открыв глаза, он увидел, что красный «Кадиллак» продвинулся еще на десять футов, и тут же втиснул свой «Порш» на освободившееся место. Стефани перегнулась через спинку кресла и начала шарить рукой на заднем сиденье.

— Где твой пиджак, Льюис?

— Пиджак? Сзади. Зачем он тебе? Здесь и так жарища как в аду…

Стефани нашла пиджак и переложила его к себе на колени. Затем придвинулась к Льюису и прошептала:

— Ну и что? Я люблю жару. Люблю, когда солнце прогревает меня насквозь, а я лежу на пляже совсем-совсем голая, сняв с себя купальник, и мечтаю. Знаешь, о чем я мечтаю, Льюис?

Она замолчала и быстро взглянула на него. Льюис почувствовал, что у него пересохло во рту. Он мгновенно забыл о жаре, о мучительной головной боли — расплате за обильные возлияния у Бейкеров — и даже о красном «Кадиллаке», маячившем впереди.

— Успокойся, Льюис, расслабься и ни о чем не думай. Откинься назад, вот так… Я знаю, что тебе нужно, Льюис, я сделаю все, как ты хочешь.

Она накинула ему на колени пиджак и просунула под него руку. Потом на ощупь нашла «молнию» на брюках и начала медленно ее расстегивать.

— Стефани, ты с ума сошла… — пробормотал он. — Мы же на шоссе…

— Конечно, Льюис, я знаю. И сейчас мы с тобой немного прокатимся, разве ты этого не хочешь?

— Стефани…

Она наконец расстегнула ему брюки. Рука у нее была горячая и влажная. Льюис тут же пришел в полную боевую готовность. Стефани сжала руку и начала нежно гладить его. Через некоторое время, глядя на него своими огромными, наивными глазами, она спросила:

— Льюис, дорогой, у тебя не найдется платка или чего-нибудь в этом роде?

Льюис достал из кармана брюк безупречно выглаженный платок и отдал ей. Она взяла его и с тихой улыбкой убрала под пиджак. Льюис закрыл глаза.

Рука Стефани сжималась и разжималась, двигаясь то в одном темпе, то в другом. Льюис на минуту приоткрыл глаза и кинул торопливый взгляд по сторонам: никто не обращал на них ни малейшего внимания. Он застонал и тут же закусил губу. Он чувствовал, что он на пределе, и не хотел, чтобы его услышали из соседних машин. Стефани слегка сжала пальцы. Льюис наклонился и положил руку ей на грудь. Сквозь плотную белую ткань платья отчетливо проступал твердый сосок.

Он не мог больше сдерживаться. То, что рядом находились люди, только усиливало его наслаждение, делало его пронзительным и острым.

Когда все было кончено, Стефани застегнула «молнию» и вытащила руку из-под пиджака. Платок, мокрый и скомканный, она по-прежнему держала в кулаке.

Не спуская глаз с Льюиса, она поднесла платок к лицу, понюхала и прижала к губам. Потом с улыбкой спрятала его за вырез платья и облизнула губы кончиком розового языка.

— Не надо ничего говорить, Льюис, — произнесла она своим робким, детским голоском. — Я все понимаю. Теперь, когда Элен вернулась, мы не сможем больше встречаться. Ну что ж, так и должно быть. Я не сержусь на тебя, Льюис. Мне было с тобой очень хорошо. И знаешь, что я буду делать, когда мне станет одиноко? Я буду вспоминать о тебе, Льюис. Да-да, я закрою глаза и буду вспоминать о тебе. А потом достану этот платок и…

Она наклонилась и прошептала ему на ухо несколько слов. Этого было достаточно, чтобы Льюис снова загорелся. Но Стефани уже отодвинулась и крикнула:

— Эй, не зевай! Поехали!

Льюис оглянулся и увидел, что соседние машины начали медленно их обгонять. Красный «Кадиллак» мелькал уже где-то далеко впереди. Льюис торопливо нажал на газ.

Подъехав к дому Стефани, он припарковал машину на обочине, хотя стоянка в этом месте была запрещена, и, дрожа от нетерпения, выскочил на тротуар. Они бегом взлетели по лестнице и, не дожидаясь, пока захлопнется дверь, упали на кровать.

Поднялись они только через два часа, и, хотя за последние несколько дней Льюис провел на этой кровати немало времени, удовольствие, которое он получил сегодня, было ни с чем не сравнимо. «Видишь, видишь? — пел в его душе радостный голос. — Значит, дело вовсе не в тебе, а в Элен. Это она во всем виновата».

Льюис с наслаждением вслушивался в этот волшебный голос и умиленно поглядывал на Стефани. Уезжая от Бейкеров, он твердо решил, что больше не будет с ней встречаться. Элен вернулась, и это становилось опасным.

Теперь, лежа рядом с ней, он понимал, насколько поспешным и жестоким было его решение. Жестоким в первую очередь по отношению к Стефани. Он протянул руку и погладил ее грудь. Стефани тихо застонала. У Льюиса перехватило дыхание. Он повернулся и уткнулся лицом в ложбинку между ее тяжелых грудей.

— Стефани, — прошептал он, — нам нельзя расставаться. Я не могу без тебя.

Стефани глубоко вздохнула. Потом приподняла его голову, погладила по лицу и, глядя в глаза, серьезно сказала:

— Льюис, я знаю, что ты ее любишь. Это ничего, я не обижаюсь. Я тоже ее люблю. Мы должны быть очень осторожны, понимаешь? Нельзя допускать, чтобы она о чем-то узнала.

Потом она вдруг подняла руки и отвела со лба волнистые платиновые волосы. Придерживая их ладонью, она посмотрела на Льюиса своими огромными голубыми глазами и спросила, по-детски пришептывая:

— Скажи, Льюис, ведь правда, я похожа на нее?

Льюис растерялся. Он не видел между ними никакого сходства, но, чтобы не разочаровывать Стефани, молча кивнул.

Через некоторое время он ушел. Когда он приехал домой, было уже около десяти. Он опоздал больше чем на два часа. Элен, наверное, давно его ждала. Он вдруг сообразил, что должен как-то объяснить свое опоздание. Дожидаясь, пока откроются ворота, он лихорадочно придумывал причины, которые могли бы его задержать.

Неожиданно он заметил перед воротами какое-то движение. Вглядевшись, он различил человеческий силуэт. В ту же минуту человек обернулся и замер, парализованный светом фар. Льюис увидел рыжие волосы и белое, перекошенное от страха лицо. Это был все тот же бродяга.

Льюис почувствовал, что закипает от злости. Он злился не столько на бродягу, сколько на самого себя — за то, что опоздал, за то, что вынужден лгать Элен, за то, что все складывается так глупо. Он злобно дернул рычаг передачи и промчался мимо бродяги, делая вид, что не замечает его.

Ворвавшись в дом, он кинулся к телефону и вызвал полицию. Элен, с которой он даже не поздоровался, молча следила за ним из противоположного конца комнаты.

Патрульная машина приехала почти сразу, но бродяга к этому времени уже успел скрыться.

— Мамочка, а это будет настоящий бал?

Кэт примостилась за письменным столом рядом с Элен и поглядывала на нее, болтая ногами. День был ясный и погожий, в окна лился яркий солнечный свет. Элен видела, что Кэт не терпится побыстрей выйти на улицу.

Она еще раз просмотрела список приглашенных, который она составила с помощью секретарши. Сто пятьдесят человек — недурно. Она улыбнулась Кэт.

— Да, малышка, это будет самый настоящий бал: сначала все поужинают, потом перейдут в бальный зал — я решила, что ради такого случая его нужно обязательно открыть, — и мы устроим танцы. Будет много гостей, будет музыка, и, если ты обещаешь хорошо себя вести, я разрешу тебе немного посидеть внизу с Касси и Мадлен.

— Я обещаю, мамочка, обещаю. — Кэт задумалась и перестала болтать ногами. — А Льюис тоже будет?

— Конечно, Кэт, ведь это и его праздник тоже. Кэт нахмурилась:

— Но ведь он не участвовал в твоем фильме.

— Да, но это не значит, что он не имеет к нему отношения. Мы устраиваем бал для всех. К тому же Льюис живет в этом доме и…

«И он мой муж», — хотела добавить она, но не добавила.

Кэт внимательно смотрела на нее, помолчала и тихо сказала:

— Льюис так редко здесь бывает.

— Он очень занят, детка. Ты же знаешь, он пишет сценарий для кино, а это очень трудная работа. Он должен постоянно встречаться с людьми, беседовать с ними, обсуждать разные вопросы…

Она замолчала, почувствовав, как беспомощно это звучит. Кэт никогда, даже в раннем детстве не называла Льюиса «папой», предпочитая обращаться к нему по имени. Элен понимала, что переучивать ее уже поздно, девочка привыкла к такому обращению и считала его вполне естественным. Элен не помнила, когда это началось, скорей всего когда Кэт была еще совсем маленькой. Она, по-видимому, интуитивно почувствовала холодность в отношениях между родителями и сделала для себя соответствующие выводы. Да и Льюис явно предпочитал, чтобы Кэт обращалась к нему по имени, хотя открыто этого никогда не говорил. Элен в разговорах с Кэт тоже старательно избегала слова «папа». С Льюисом они эту тему не обсуждали. Между ними установилось что-то вроде негласного договора, запрещающего касаться неприятных вопросов, к которым относился также вопрос о раздельных спальнях и о том, что Льюис рылся в ее бумагах и она об этом прекрасно знала.

Они отгородились друг от друга стеной холодной, язвительной вежливости, каждую минуту грозившей перерасти в открытую вражду. Особенно ясно это становилось тогда, когда Льюис напивался, хотя даже в эти минуты он боялся доводить дело до конца. Лишь однажды у него хватило смелости назвать вещи своими именами, в остальное время он довольствовался мелкими придирками: то по поводу ее нарядов, то по поводу какого-нибудь случайного замечания, оброненного Элен, замечания, в котором он нарочно выискивал обидный для себя смысл.

Элен с грустью посмотрела на Кэт. Девочка скоро подрастет и, конечно же, захочет узнать, какое место занимает в ее жизни Льюис. И тогда им волей-неволей придется решать вопрос с именами. И не только это, но и многие другие вопросы, которые пока удавалось обходить. Элен иногда казалось, что они с Льюисом похожи на двух строителей, возводящих дамбу на бурной реке. Они упрямо продолжали строить ее, не обращая внимания на мощный поток, который поднимался все выше и выше, грозя в один прекрасный день смести их дамбу до основания.

Усилия, которые она тратила на то, чтобы сохранить эту дамбу, все чаще представлялись ей бессмысленными. Сколько раз, возвращаясь со съемок, она давала себе зарок, что теперь все пойдет по-другому: она постарается пореже отлучаться из дома и побольше времени проводить с Кэт и Льюисом. Они будут вместе ходить на пикники и, может быть, даже уедут куда-нибудь втроем на целый месяц. Она будет ласковой и нежной с Льюисом, они наконец обсудят все наболевшие вопросы, помирятся, и все снова будет прекрасно… Даже сейчас, возвращаясь из Нью-Йорка, она лелеяла эти розовые надежды. Разумеется, из этого никогда ничего не выходило — ни теперь, ни раньше. За те три недели, что она провела дома, они с Льюисом практически не виделись. После завтрака он запирался у себя в кабинете и стучал на пишущей машинке или уезжал по своим бесконечным делам. Она предпринимала отчаянные попытки пробить броню враждебности, которой он себя окружил, но, поняв ее намерения, он стал еще более злобным и раздражительным, чем раньше.

— Льюис, — предложила она как-то, недели через две после своего возвращения, — давай сходим куда-нибудь втроем. Мы так редко бываем вместе.

Он холодно посмотрел на нее.

— Ты считаешь, что, если тебе нечего делать, я должен все бросить и кинуться тебя развлекать? Тебе не приходит в голову, что у меня есть свои дела? Ну конечно, все, что касается меня, — это ерунда, главное — твои собственные желания. Но я не намерен потакать твоим прихотям. Я занят, у меня нет времени. Элен вздохнула. Кэт сползла со стула, подошла к матери и обняла ее за шею.

— У тебя такое грустное лицо, мамочка. Я слышала, как Касси вчера говорила, что ты плохо выглядишь. Пожалуйста, не грусти. Пойдем погуляем в саду.

Она подумала, встала на цыпочки и звонко чмокнула Элен в щеку. Элен прижала ее к себе. Кэт слегка отстранилась и быстро посмотрела через плечо. Сердце у Элен сжалось. Она поняла, что Кэт боится, как бы Льюис их не увидел.

Кэт всегда была доверчивым и простодушным ребенком. Она не стеснялась открыто выражать свои чувства: если было смешно — смеялась, если грустно — плакала. Но последнее время она стала гораздо сдержанней, и Элен догадывалась, что это происходит под влиянием Льюиса. Стоило ему увидеть, что Кэт карабкается к Элен на колени или хочет ее обнять, он сразу начинал брюзжать.

— Ты ее портишь, — говорил он Элен. — Взрослая девочка, а ведет себя как младенец. Иди, Кэт, поиграй, — добавлял он, обращаясь к ней. — Мама устала, мама хочет отдохнуть.

В такие минуты Элен чувствовала, что ненавидит его. Кэт вовсе не была взрослой, ей исполнилось только четыре года, постоянные одергивания могли сделать ее запуганной и скрытной. Сердце Элен переполнилось жалостью, она крепко прижала Кэт к себе — так, как прижимала ее когда-то Вайолет. И так же, как она тогда, Кэт неловко заерзала в ее объятиях и осторожно высвободилась.

— Пойдем, мамочка. Я покажу тебе, как я умею плавать. Я могу долго-долго держаться на воде.

— Да, малышка, идем. В такую погоду грех сидеть дома.

Войдя в бассейн, Кэт сразу стала серьезной. Она изо всех сил вытянула шею и, не спуская глаз с противоположного бортика, принялась колотить руками и ногами по воде. Нечаянно задев ногой за дно, она почувствовала себя уверенней и энергично рванулась вперед.

— Молодец, у тебя отлично получается, — подбодрила ее Элен. — А теперь попробуй еще раз.

Она отошла в сторону и остановилась в тени, возле кабинок. Кэт продолжала плавать от одного бортика к другому, стараясь не показать, как она устала. Элен смотрела на дочь и чувствовала, что на глаза ее наворачиваются слезы.

Бассейн был наполнен чистой, прозрачной водой с искусственно регулируемой температурой. По краям шла широкая каменная терраса, за которой тянулась изгородь из подстриженных тисов. Домик, где находились кабинки, был по желанию Ингрид Нильсон построен в виде древнегреческого храма. Среди цветочных клумб тут и там возвышались привезенные из Италии статуи.

Типичный голливудский бассейн, совершенно непохожий на грязную заросшую заводь, окруженную со всех сторон высокими тополями. Но каждый раз, глядя на него, Элен почему-то неизменно вспоминала Билли. От этих мыслей ей всегда хотелось плакать. Она смахнула слезы и снова взглянула на Кэт.

Девочке, по-видимому, уже надоело плавать. Она вылезла из бассейна и села на край, свесив ноги в воду. Затем не спеша откинула назад мокрые волосы и потрясла головой, так что искрящиеся брызги разлетелись во все стороны. Посидев еще немного, она поболтала в воде ногами и, очень довольная собой, тихонько замурлыкала песенку, которой недавно научила ее Мадлен. Она пела по-французски, старательно выговаривая слова и отбивая ритм рукой. Ее тонкий голосок звенел как колокольчик:

Sur le pom d'Avignon,

L'on уdanse, Ton уdanse.

Sur le pont d'Avignon,

L'on уdanse, tout en rond…

[Ах, непрост этот мост

Авиньонский, авиньонский:

Там весь год напролет

Песни, танцы, хоровод!

(«В Авиньоне на мосту». Пер. с фр. И. Мазина.) ]

Элен слушала, затаив дыхание. Кэт подняла к ней живую веселую мордашку и засмеялась. Волосы ее потемнели от воды, глаза, опушенные густыми черными ресницами, ярко голубели. Элен растерянно смотрела на нее. Она никогда не слышала, чтобы Кэт пела по-французски.

По спине ее пробежал холодок. Она стояла, не говоря ни слова и не отвечая на улыбку Кэт. Кэт решила, что она сделала что-то не так, и сразу стала серьезной.

— Тебе не нравится, как я пою, мамочка?

— Нет, малышка, ты очень хорошо поешь. Спой мне теперь какую-нибудь американскую песенку.

Кэт озадаченно нахмурилась:

— Я не знаю американских песенок. Я знаю только эту. Я выучила ее от Мадлен.

— Ну, хорошо, давай теперь поплаваем вместе. Она вошла в воду и принялась плавать от одного края к другому, туда-сюда, туда-сюда до изнеможения, как плавала когда-то с Билли, пока не почувствовала, что страх ее полностью прошел. Выбравшись из бассейна, она завернула Кэт в купальное полотенце и стала энергично растирать ее, беззвучно повторяя про себя: «Это ребенок Билли, ребенок Билли».

— Мама, пусти, ты меня задушишь, — со смехом проговорила Кэт, вырываясь из ее рук.

Перед домом их ждал Льюис. Кэт искоса посмотрела на его напряженное, замкнутое лицо, затем перевела взгляд на мать и, ни слова не говоря, прошмыгнула в дверь. Льюис проводил ее глазами и повернулся к Элен.

— Только что звонил Тэд, — холодно сказал он. — Просил передать, что монтаж «Эллис» закончен. Просмотр состоится в среду. Он хочет, чтобы ты приехала. Говорит, что это займет не больше трех часов.

— Спасибо, — Элен помолчала. — Скорей всего я не поеду. Это совершенно не обязательно. Я думаю, что у тебя есть другие планы на среду…

— Планы относительно чего?

— Относительно нас, Льюис. Я живу дома почти три недели, а мы с тобой еще, по существу, не виделись…

— Я занят. У меня нет времени. Ни сегодня, ни завтра, ни в среду. Так что, если Тэд считает, что тебе нужно поехать, советую принять его предложение.

Он повернулся и пошел прочь.

— Куда ты идешь, Льюис? — невольно вырвалось у Элен.

— Что за странный вопрос, — холодно взглянув на нее, ответил он. — По своим делам, разумеется.

После возвращения Элен у Льюиса появилась новая привычка. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы понять, что он совершенно не умеет лгать.

Ложь причиняла ему страшные мучения. Он не мог заставить себя бросить Стефани, но и обманывать Элен было для него невыносимо. И тогда он решил прибегнуть к транквилизаторам. Он купил упаковку нового, широко разрекламированного средства и спрятал ее в бардачке своего «Порша». Сначала он принимал по одной-две таблетки в день, потом этого стало не хватать. Первый раз он пил лекарство перед тем, как ехать к Стефани, второй — когда возвращался домой.

В отличие от спиртного, которое или вгоняло его в тоску, или доводило до буйства, таблетки действовали на него успокаивающе, наполняя — по крайней мере первое время — пьянящей уверенностью в собственных силах. Стоило ему проглотить несколько штук, и мир снова обретал разумность и правильность.

Иногда, вставая по утрам не с той ноги, он чувствовал, что прежние сомнения и страхи снова начинают мучить его. В такие минуты ему хотелось пойти к Элен и рассказать ей обо всем, что произошло с ним за последнее время, в том числе и о Стефани. Он хотел объяснить ей, что Стефани — это всего лишь способ заглушить боль, которую причиняла ему Элен, и, если Элен снова станет такой, как раньше, Стефани будет ему больше не нужна.

Но потом он решал, что перед разговором с Элен нужно пропустить стаканчик виски — совсем маленький стаканчик, только чтобы поднять настроение. После этого все сразу менялось. Он уже не хотел исповедоваться перед Элен. Он спускался вниз и, если Элен была в это время там, разговаривал с ней тем сухим и отстраненным тоном, который он усвоил после знакомства со Стефани. Он понимал, что Элен страдает, и это доставляло ему какое-то злобное удовлетворение. Он делал вид, что не замечает ее отчаянных усилий сохранить мир, и чем больше она старалась, тем резче и холодней он с ней обращался. Наблюдая за ее попытками создать хотя бы видимость семейной жизни, он испытывал одновременно жалость и раздражение. Боясь, как бы жалость в конце концов не одержала верх, он торопился побыстрей уехать из дома. Он бежал к «Поршу», садился за руль и доставал коробку с таблетками. Проглотив их, он снова чувствовал себя в безопасности, снова погружался в божественную уверенность, из которой его уже ничто не могло вывести до конца дня.

В среду, когда Элен должна была ехать на просмотр, Льюис встал очень рано. Он принял душ, оделся, приготовил себе огромную порцию кофе и заперся в кабинете. Достав машинописный текст «Бесконечного мига», он принялся его перелистывать. Это был уже четвертый вариант, и Льюис окончательно запутался в своих поправках. Вот этот отрывок, например, он, кажется, просматривал его вчера, но сейчас совершенно не помнил, о чем в нем идет речь. Или вот эта сцена между мужем или любовником — что он хотел с ней сделать: убрать или оставить как есть? И если оставить, то какой из вариантов — первый, второй или третий?

Льюис растерянно посмотрел на гору бумаги, завалившую весь стол. Потом подлил себе кофе, подумал, не хлебнуть ли заодно и виски, но решил, что пока не стоит. Он вдруг мучительно позавидовал Тэду: вот уж кто действительно работая как машина — быстро, четко, не зная ни сомнений, ни колебаний. Хотя, с другой стороны, такая жизнь, как у Тэда, подходила далеко не каждому. Тэд сознательно отказался от всего, что могло бы ему помешать: от любви, от ревности, от страха, от стыда, целиком посвятив себя работе. Льюис вспомнил, что за время их знакомства он ни разу не видел Тэда разозленным, и это, как ни странно, его утешило. Он отхлебнул еще кофе и почувствовал, что настроение у него улучшается. Да, как режиссер Тэд был, бесспорно, на высоте, но как мужчина явно оставлял желать лучшего.

Две недели назад Льюис тайком от Элен навестил Тэда. Воспоминание об этой встрече терзало его до сих пор. Унизительным было уже то, что он явился к Тэду как проситель. Он хотел узнать, не согласится ли Тэд взять его в свой новый фильм.

— Понимаешь, — запинаясь, объяснял он, — последнее время у меня что-то не клеится дело со сценарием. Я, конечно, не собираюсь от него отказываться — боже упаси, — мне просто нужно ненадолго переключиться на что-то другое. Я, например, мог бы поработать у тебя в качестве продюсера. Я слышал, ты только что закончил «Эллис». Мы могли бы вместе взяться за новый фильм. Когда-то, если помнишь, у нас неплохо получалось.

Тэд молча слушал его, жуя бороду. Когда Льюис закончил, он сухо проговорил:

— Нет, Льюис, я не хочу работать с тобой. Ты будешь стеснять Элен.

Льюис ошарашенно уставился на него.

— Это она тебе сказала? Тэд неопределенно хмыкнул:

— Я не помню точно, как она выразилась. Но смысл был именно такой. Когда ты рядом, она чувствует себя скованно, а для актрисы это недопустимо. — Он помолчал. — Если бы дело зависело только от меня, я взял бы тебя не раздумывая, ну а так — сам понимаешь, я должен в первую очередь позаботиться об интересах Элен.

Вспоминая этот разговор, Льюис каждый раз мучительно морщился. Он чувствовал, что он ненавидит их обоих, причем Элен гораздо больше, чем Тэда. Он раздраженно отшвырнул в сторону сценарий, встал и налил себе виски. Подумать только, все это время она плела за его спиной интриги, лгала, настраивала против него друзей! Он, разумеется, и раньше об этом догадывался, но одно дело — догадываться, а другое — знать наверняка. Да и Тэд тоже хорош: вместо того чтобы поставить ее на место, прыгает перед ней на задних лапках и позволяет делать все, что ей заблагорассудится.

Хотя, может быть, это еще и неправда. Тэд ведь вполне мог солгать. Льюис остановился, не зная, на что решиться. Виски теплой волной расходилось по телу. Он выглянул в окно: в саду пели птицы, ярко светило солнце. Он подумал об Элен, и в ту же минуту все его подозрения вдруг исчезли, словно их и не было. Нет, Элен не могла его предать, она знает, что он ее любит, она знает, что, кроме нее, у него никого нет. Все вдруг снова стало простым и ясным, как когда-то в Лондоне. Он понял, что ему делать.

Он должен пойти к ней, прямо сейчас, не откладывая, пойти и все рассказать. Он торопливо двинулся к двери, но, не успев сделать и двух шагов, остановился. Из коридора донесся топот ног и звонкий голосок Кэт. Льюис почувствовал, что к нему снова вернулись все его сомнения.

Да, если бы не Кэт, все было бы иначе. Этот ребенок мешал ему расслабиться, ни на минуту не давал забыть о прошлом Элен. Он подошел к окну и посмотрел в сад. Кэт пробежала по лужайке и скрылась за деревьями. Кто ее отец? Когда и где Элен познакомилась с ним? Можно ли верить тому, что она рассказала, или все это ложь, от начала и до конца? Он чувствовал, что если бы он смог ответить на эти вопросы, он понял бы и все остальное. Он снова подошел к столу, скомкал рассыпавшиеся листки и злобно швырнул их в угол. Потом открыл дверь, сбежал по лестнице и остановился в холле.

— Где ты, Элен? Где ты? Отзовись! — крикнул он что было сил. Голос его раскатился по дому, эхом отозвавшись в ушах. Но спустя мгновение он понял, что ему это только почудилось, на самом деле он не издал ни звука. Крик шел из его сердца, он был оглушителен, но, кроме Льюиса, его никто не слышал.

Он выбежал из дома и помчался прочь, туда, где стоял его «Порш». Забравшись внутрь, он рывком включил двигатель — мотор взревел, набирая обороты. Потом он нашарил ручку радиоприемника и вывернул ее до отказа. Он надеялся, что грохот барабанов и вой электрогитар заполнят пустоту, образовавшуюся в его душе. Сунув руку в бардачок, он достал коробку с транквилизатором и вытряс на ладонь несколько таблеток. Их оказалось слишком много, он чуть не подавился, глотая их. Затем он отпустил сцепление и с ревом помчался по аллее.

Ворота открылись, он выехал на дорогу и, убедившись, что бродяги нигде нет, облегченно вздохнул. Он не знал, почему этот человек вызывает у него такой страх, он даже не был уверен, видел ли он его на самом деле. Так или иначе, но сейчас дорога была пуста, и Льюис решил, что это хороший знак.

Оказавшись на шоссе, он сразу нажал на газ. «Порш» мощно рванулся вперед. Торопиться ему, собственно говоря, было некуда. Стефани не ждала его так рано, но ему это было неважно, он хотел увидеть ее, просто увидеть, и все.

Подогнав машину к самому дому, он рывком распахнул парадную дверь и помчался вверх по лестнице. Отперев дверь ключом, который дала ему Стефани, он ворвался в квартиру и громко позвал ее. Она не откликалась. Он увидел, что гостиная пуста. В спальне ее тоже не было, хотя постель была разобрана, а простыни сдвинуты в сторону. «Она не могла уйти, — подумал он, — это было бы слишком ужасно». Ему казалось, что, если он ее сейчас не увидит, он сойдет с ума. Он посмотрел на часы — было всего десять утра. Она должна быть дома, должна… Он снова позвал ее, громко, отчаянно, во весь голос.

Дверь ванной распахнулась. Стефани стояла на пороге, тревожно глядя на него. Он замер, не спуская с нее глаз. Молчание длилось бесконечно долго.

Стефани была одета как для выхода: черное льняное платье, простое, но очень изящно сшитое и на этот раз даже не слишком облегающее; тонкие светлые чулки; дорогие черные туфли без каблука, украшенные спереди двумя бантиками; на шее — небольшая нитка жемчуга. Накрашена она была тоже не так, как всегда, — просто и без излишеств, никаких накладных ресниц и перламутровой помады. Но больше всего Льюиса поразили ее волосы, он даже не сразу понял, что она с ними сделала. Они были уже не платиновые, а золотисто-пепельные и обрамляли ее лицо двумя мягкими волнами. Стефани зачесала их назад и связала на шее широкой черной лентой, точь-в-точь такой, какую Льюис видел однажды у Элен.

Он растерянно смотрел на нее, не в силах произнести ни слова. «Это от таблеток, — подумал он, — я принял слишком большую дозу».

Лицо у Стефани было одновременно испуганное и торжествующее. Льюис заметил, что она слегка дрожит.

— Я тебя не ждала, — проговорила она наконец с нервным смешком. — Ты застал меня врасплох. — Она помолчала и добавила дрогнувшим голосом, с мольбой глядя на него: — Ну, теперь ты видишь? Ты видишь, что я похожа на нее?

— Господи, — пробормотал Льюис. — Господи… Он не знал, что и думать. Это была и Элен, и не Элен. В голове у него все перепуталось, перед глазами, сменяя друг друга, мелькали какие-то бессвязные образы. Он с силой провел рукой по лицу. Женщина, так похожая на его жену, по-прежнему стояла перед ним. Грудь у нее была полней, чем у Элен, бедра шире, да и смотрела она на него совсем не так, как смотрела Элен: нежно, страстно, маняще. Он знал, что этот взгляд предназначен именно ему, Льюису, а не безымянной тени из прошлого. Она стояла перед ним, живая, реальная, и ждала, когда он подойдет и обнимет ее.

Он торопливо шагнул вперед, боясь, что она заговорит и все испортит. Он знал, что голос будет не такой, как надо. Но она не заговорила — ей это было не нужно. Она просто подняла руки и обняла его.

«Значит, она все-таки услышала меня, — пронеслось в голове у Льюиса, — услышала и пришла». Он упал на колени и зарылся лицом в ее платье. Он чувствовал запах, идущий от ее тела, запах страсти, запах желания. Он провел рукой по ее ногам и понял, что под платьем на ней ничего нет. И хотя он знал, что это неправильно, что она должна была надеть кружевное белье, он не стал обращать на это внимания. Он видел, что она любит его, и это было самое главное. Он поднял голову и посмотрел ей в глаза, ожидая найти в них то же, что и всегда, — жалость и ложь. Но не нашел ни того, ни другого. Женщина смотрела на него с нежностью, и он понял, что это и есть его настоящая жена, его единственная любовь, его Элен.

— Элен, — прошептал он.

В ответ она коротко вскрикнула.

Он потянул ее вниз. Она обняла его ласково и нетерпеливо, пробуждая в нем ответное нетерпение. Он чувствовал, что весь дрожит.

— Быстрей, — хрипло проговорила она. — Быстрей же, Льюис, быстрей.

Он никогда не слышал у нее такого голоса — горячего, пылкого, настойчивого, — и он покорился ему, не в силах больше терпеть.

Фильм заканчивался ее крупным планом. Камера задержалась на ее лице, а потом начала медленно отъезжать назад, показав сначала ее фигуру, затем стену дома за ее спиной, сам дом, улицу, уходящую вбок, длинную вереницу строений… Движение продолжалось, но теперь камера стала подниматься вверх, открывая взгляду все новые и новые дома и кварталы. Скоро город был виден как на ладони со всем своим сложным переплетением улиц и переулков, с прямыми, поблескивающими под солнцем проспектами, с узкими, вздымающимися ввысь небоскребами. А камера отодвигалась все дальше, и вот уже внизу показался густозастроенный остров, бухта с замершими в ней кораблями и огромная статуя с поднятой вверх рукой. Камера начала двигаться быстрей, вскоре город и бухта скрылись из глаз, зато сбоку замаячила небольшая группа островов и среди них, почти не различимый с такого расстояния, — остров Эллис. Зазвучала музыка, по экрану побежали титры.

Элен сидела не двигаясь, рядом, так же молча, застыл Тэд. Спустя некоторое время экран погас, в зале зажегся свет.

Элен отвернулась, чтобы не видеть настойчивого взгляда Тэда, устремленного на нее. Фильм получился великолепный, она это понимала, но почему-то не испытывала никакой радости.

Тэд беспокойно заерзал на стуле, потом помолчал, подвигал ногами и сказал:

— Ну ладно, поехали ко мне, выпьем чаю и поговорим.

— Это наш лучший фильм, Элен. Мы добились успеха, понимаешь? Устойчивого успеха.

Голос Тэда звучал уверенно и безапелляционно. Он не спрашивал, что она думает по этому поводу, ее мнение его не интересовало. Только он имел право судить, что хорошо и что плохо в его фильмах. Сейчас он стоял в дальнем конце своей необъятной мастерской и колдовал над чашками, раскладывая в них пакетики с заваркой и насыпая сахар. Он всегда поил Элен чаем, когда она приходила к нему, устраивая из этого целое представление.

Элен огляделась по сторонам. Комната, в которой она сидела, находилась на втором этаже огромного дома, в котором Тэд жил последние четыре года. Тем не менее выглядела она так, словно он въехал сюда только вчера, — голые стены, полное отсутствие мебели, длинный ряд ничем не занавешенных окон, выходящих на террасу. В одном углу громоздились упаковочные ящики, по большей части нераспечатанные. Сверху валялся всякий хлам: старые журналы, пожелтевшие от времени газеты, папки со сценариями, книги, а над ними — гора грязных алюминиевых тарелок, которая каждый раз, когда Элен сюда приходила, вырастала на несколько сантиметров.

Вдоль противоположной стены тянулся длинный стеллаж, опутанный проводами. Полки прогибались под тяжестью сложной и дорогой аппаратуры — плееров, тюнеров, высоких стереоколонок и еще каких-то непонятных приспособлений, пугающих своей почти военной мощью. Тэд утверждал, что любит музыку и особенно Вагнера, но Элен никогда не видела у него ни одной пластинки и не замечала, чтобы он хоть раз включил проигрыватель.

За ее спиной зияло глубокое, похожее на пещеру, устье камина, в котором никогда не разжигался огонь. Перед камином стояли две низкие скамьи, обтянутые грязной, выцветшей тканью. Другой мебели в комнате не было, так что Элен поневоле пришлось устроиться на одной из них. Она сидела, сложив руки на коленях, и терпеливо ждала, когда Тэд закончит готовить чай. Он не спеша достал пакет молока, понюхал и посмотрел на электрический чайник — вода еще не закипела.

Самыми ценными предметами в комнате, помимо радиоаппаратуры, были, пожалуй, два телевизора, которые Тэд почти никогда не выключал. Сейчас они тоже работали, с приглушенным звуком и настроенные на разные каналы. Элен по очереди поглядывала то на один, то на второй.

По одному каналу показывали телевикторину, которая как раз достигла кульминационного момента: толстая женщина, одетая в костюм цыпленка, получала главный приз — машину марки «Шевроле». Машина стояла на высоком подиуме, обвязанная со всех сторон широкой красной лентой, словно огромный рождественский подарок. Подиум вращался, женщина в цыплячьем костюме визжала от восторга.

По другому каналу шли вечерние новости. Президент Джонсон говорил что-то в микрофон. Лицо у президента было ярко-оранжевого цвета, так как ручка настройки давно сломалась. Потом Джонсон исчез, и начался репортаж из Вьетнама. Затрещали пулеметные очереди, вспыхнуло оранжевое пламя — где-то на другой стороне земного шара горела вьетнамская деревня.

Элен досмотрела новости до конца, потом встала и выключила оба телевизора. Усевшись на скамейку, она снова сложила руки на коленях и задумалась.

Да, роль в «Эллис» ей, бесспорно, удалась, во время просмотра она окончательно в этом убедилась. Сидя в темном зале, она впервые взглянула на себя со стороны, холодно и беспристрастно. Она ясно видела, как она добилась того или иного эффекта, почему выбрала тот или иной прием, какими средствами пользовалась, чтобы раскрыть характер героини. Когда-то эти методы и приемы казались ей очень важными, сегодня она впервые поняла, как мало они на самом деле значат. Да, с помощью своего мастерства она сумела перевоплотиться в Лизу, сумела на какое-то время стать другим человеком — но что это дало ей самой? Лиза была всего лишь вымыслом, фикцией, она существовала только на экране и останется там навсегда, что бы ни случилось теперь с ней, Элен. Когда эта мысль впервые пришла ей в голову, она почувствовала страх. «А как же я? — подумала она. — Где же моя собственная жизнь?»

Она знала, что ее жизнь гораздо короче Лизиной. и прожить эту короткую жизнь она могла только один раз.

Она очнулась от дум и увидела, что Тэд протягивает ей чашку с чаем.

— Молока, к сожалению, нет, — проговорил он извиняющимся тоном.

Усевшись на вторую скамейку, он поставил свою чашку на колени и посмотрел на Элен сквозь облачко пара. Она ответила ему прямым взглядом. Они не виделись уже несколько месяцев. За это время с ней многое произошло, она сильно изменилась и была уверена, что Тэд это заметил. Ее недовольство и сомнения во время просмотра не могли его не задеть. Но если он что-то и почувствовал, то предпочел не показывать вида. Он вел себя так же, как обычно, словно с их последней встречи прошло не больше часа.

Беседу он, как всегда, начал с расспросов. Это тоже был своеобразный ритуал, от которого Тэд, по-видимому, получал большое удовольствие. Прежде всего он по традиции поинтересовался ее «свитой»: агентом по рекламе, коммерческим агентом, тремя бухгалтерами, двумя секретарями и четырьмя адвокатами, испортившими ему, как он уверял, немало крови. Это вряд ли соответствовало действительности, поскольку с адвокатами Элен он общался через своих адвокатов, ничуть не менее дотошных и изворотливых, чем ее. Затем он справился о здоровье двух ее киноагентов, которые, как подозревала Элен, привлекали его исключительно своими необычными именами — одного из них звали Гомер, а другого Мильтон. «Боже мой! — восклицал Тэд. — Гомер и Мильтон — как поэтично!»

Элен отвечала ему сухо и коротко, но он этого, кажется, не замечал. Покончив с киноагентами, он перешел к массажистке и к Касси, которая вызывала у него неподдельный интерес и, наконец, в самую последнюю очередь, к Льюису. О Кэт он не спрашивал никогда, даже мельком.

Ответы Элен, по-видимому, не слишком его интересовали. Он слушал ее довольно равнодушно, время от времени как-то странно поглядывая на нее своими крохотными глазками, почти скрытыми за стеклами очков. Элен это показалось подозрительным. С недавних пор она начала по-иному относиться к Тэду. Ей вдруг почудилось, что в его вопросах кроется какой-то подвох. Поинтересовавшись здоровьем Льюиса и выслушав ее стандартный ответ, он вдруг вскочил с места и нервно пробежался по комнате.

— Вот и хорошо, — проговорил он, снова усаживаясь на скамейку, — я рад, что с Льюисом все в порядке. Последнее время он что-то начал меня беспокоить. Не помню, говорил я тебе или нет, я на днях предложил ему поработать у меня в качестве продюсера…

Элен покачала головой.

— Лучше бы я этого не делал. Он категорически отказался возвращаться в кино. Я даже пожалел, что начал этот разговор. Тем более что в «Сфере» вряд ли обрадовались бы его появлению. Шер говорил мне, что он сыт по горло работой с Льюисом. В общем-то, его можно понять. Кому нужен сотрудник, который не просыхает неделями? Кстати, он по-прежнему пьет?

— Почти нет, — коротко ответила Элен. Это была ложь, и Тэд это, очевидно, понял, но не стал больше ни о чем спрашивать.

Он перевел разговор на «Эллис». Сначала он подробно рассказал ей обо всем, что делал после съемок: о монтаже, о подборе музыки, о просмотре в «Сфере», о подготовке к премьере, которая, по его подсчетам, должна была состояться в сентябре. Потом он со снисходительной улыбкой посвятил ее в свои планы относительно широкого показа «Эллис» на экранах страны. Теперь он, как выяснилось, собирался придерживаться иной тактики: мнение критиков его уже не интересовало, ему нужны были прибыль и успех у широкой публики. Он был уверен, что фильм принесет ему огромный доход и обязательно получит «Оскара».

Он говорил и говорил, и чем больше Элен его слушала, тем неприятней он ей становился. Она не могла понять, почему она так долго находилась под влиянием этого человека. Она выполняла все его указания, послушно следовала всем его советам и, хотя после съемок позволяла себе иногда покритиковать его и даже беззлобно поиздеваться, в глубине души неизменно испытывала к нему какое-то боязливое уважение.

Сейчас, глядя на него, она уже не могла определить, что это было на самом деле — уважение или зависимость. Так или иначе, теперь она полностью освободилась от этого чувства. Она признавала его талант и продолжала ценить его как режиссера, но как человек он не вызывал у нее никакой симпатии. Его слепой эгоизм, его холодная, равнодушная воля подавляли ее, мешали ей развиваться, и она не намерена была их больше терпеть.

Она вдруг поняла, что Тэд никогда не интересовался ею как личностью. Мысль была довольно неожиданной, она сама удивилась, почему это пришло ей в голову, но, поразмыслив, она убедилась, что это действительно так: Тэду было совершенно безразлично, чем она жила, чего хотела, на что надеялась; он никогда не давал себе труда в ней разобраться. Она была для него всего лишь актрисой, орудием, средством для достижения своих целей.

— Тэд, — резко проговорила она, прервав его монолог, — ты по-прежнему хочешь меня снимать? Я тебе действительно нужна?

Тэд ошарашенно уставился на нее, недовольный тем, что его перебили.

— Нужна ли ты мне? — проговорил он, глядя на нее исподлобья. — Конечно, а как же иначе? Ведь это я тебя создал.

— Ты меня создал? — переспросила она, не веря своим ушам.

Тэд хрипло рассмеялся:

— Ну, может, я не так выразился. Я хотел сказать, что твой экранный облик вполне меня устраивает. Твое лицо, твой голос (твой нынешний голос), твоя походка — идеально подходят для моих замыслов. Ну и потом, ты очень талантлива, это тоже важно. Вообще-то я никогда не задумывался, почему я тебя снимаю. Просто без тебя все было бы по-другому. Ты неотделима от моих фильмов, и в этом смысле я в самом деле не могу без тебя обойтись.

— А почему ты не хочешь поработать с другими актрисами? — спросила она и запнулась, вспомнив свой разговор с Грегори Герцем. — Может быть, с ними у тебя получится еще лучше?

— С другими актрисами? Что за чушь! Зачем мне другие актрисы, когда у меня есть ты. Ведь ты… — он замолчал, подыскивая нужное слово, но не нашел и улыбнулся хитроватой улыбкой, которая всегда раздражала Элен.

— Что — я?

Тэд досадливо поморщился.

— Ты — моя, — сказал он спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся.

Наступила тишина. Элен пристально посмотрела на него. Что-то в его лице и в тоне, которым он произнес последнюю фразу, напугало ее. Она поняла, что этот человек может быть опасен. Но страх ее тут же сменился злостью. Она холодно взглянула на него, и под ее взглядом он вдруг начал неудержимо краснеть. Она всего один раз видела, как он краснеет, это было давно, они никогда не обсуждали этот случай, но сейчас он почему-то вспомнился им обоим.

Тогда, пять лет назад, в доме на Траставере Тэд первый и последний раз продемонстрировал ей, что и ему не чужды нормальные человеческие чувства, если, конечно, можно было назвать нормальным человеческим чувством то, что она увидела в тот день. Это была, бесспорно, страсть, но страсть уродливая и дикая, похожая на отражение в кривом зеркале и не вызывающая ничего, кроме гадливости и ужаса.

Элен постаралась побыстрей забыть этот эпизод, тем более что Тэд никогда больше не повторял подобных попыток.

Но теперь эта безобразная сцена снова встала перед ее глазами. Она вспомнила, что Тэд тогда вдруг как-то странно задышал, хотел заговорить и не смог. Она не раз слышала, что люди, попавшие в автомобильную катастрофу, воспринимают все как при замедленной съемке, им кажется, что машина, на полной скорости несущаяся навстречу, движется медленно, словно во сне. Примерно то же самое происходило и с ней. Она смотрела на Тэда и никак не могла понять, что он пытается сделать с ручной камерой, в которой продолжает жужжать пленка.

Когда же до нее наконец дошло, что происходит, она изо всех сил ударила его ногой в живот. Он замер, поднял на нее глаза и начал медленно заливаться краской, точь-в-точь как сейчас. Потом снял очки и принялся быстро-быстро тереть глаза. Без очков его лицо сразу сделалось жалким и беззащитным. Он был похож на черепаху, с которой сняли панцирь. Постояв некоторое время, он вдруг закрыл лицо руками и зарыдал.

Сейчас он не рыдал, но так же, как и тогда, снял очки и начал яростно тереть веки, словно хотел вытащить попавшую в глаз соринку. Оба не произнесли ни слова. Наконец Тэд надел очки и робко взглянул на нее.

— Ты ведь и сама это понимаешь, правда? — сказал он тихо.

Элен встала, чувствуя, что больше не может находиться в его доме. Ей было невыносимо сознавать, что он считает ее своей собственностью.

— Мне пора идти, — сухо сказала она и направилась к двери.

На террасе она на минуту задержалась. Дом Тэда, так же как и ее вилла, стоял на горе. Внизу, в долине, словно в огромной чаше, лежал Лос-Анджелес. Было шесть часов вечера, в воздухе пахло пылью и металлом. Вдали, там, где город сливался с небом, висела широкая плотная полоса смога. Заходящее солнце окрашивало ее в зловещий багровый цвет.

Тэд вышел следом за ней на террасу и остановился сзади. Оглянувшись, она увидела, что он держит в руках большой белый пакет. По его размеру она поняла, что это сценарий. Ее охватило отчаяние.

— Что это? — спросила она.

— То, из-за чего я тебя сюда пригласил. Ты, надеюсь, догадываешься, что я устроил эту встречу не ради того, чтобы поговорить о Льюисе. Льюис, премьера — все это для меня уже вчерашний день.

— Ты написал новый сценарий?

— Да. Я закончил его на прошлой неделе. — Он помолчал. — Это продолжение «Эллис». Вторая часть. Я собираюсь сделать еще и третью. Это будет трилогия.

Элен вскинула на него глаза.

— Ты никогда мне об этом не говорил… — медленно начала она. — Я думала…

Тэд весело хихикнул. Он, как видно, уже полностью пришел в себя.

— Ты думала, что будет только одна часть? Ну да, все так думали. Но я вас обхитрил. Я с самого начала задумал «Эллис» как трилогию. — Он помолчал. — Ты первая, кому я об этом говорю. Даже в «Сфере» еще ничего не знают. Шер получит сценарий только на следующей неделе. Обещай, что никому не расскажешь — ни Шеру, ни Льюису. Хотя бы первое время. Обещаешь?

Элен тяжело вздохнула. Она представила, сколько это может продлиться. Две части, два новых фильма. Съемки начнутся на следующий год. На каждый фильм уйдет еще примерно по году, следовательно, вся трилогия будет готова не раньше чем через четыре года. «Четыре года, — подумала она. — Четыре года непрерывной работы, четыре года постоянного общения с Тэдом».

Тэд переступил с ноги на ногу и выжидательно посмотрел на нее. Ей вдруг стало ясно, почему он пригласил ее на просмотр, почему привел к себе домой.

— Тэд, признайся, — сказала она, посмотрев на него в упор, — ты узнал, что Грегори Герц хочет снять меня в своем фильме, и решил его опередить?

— Нет, — Тэд упрямо сжал губы, — Герц не имеет к этому никакого отношения. Ты можешь работать с кем хочешь, меня это не касается. Герц — бездарность, он все равно не сумеет раскрыть твои возможности так, как сумел бы я. Но это твое дело. Я не собираюсь тебя отговаривать. Я прошу тебя только об одном — прочти сценарий. Съемки я планирую начать весной.

График работы уже готов, осталось только получить разрешение у «Сферы», но я уверен, что они не станут возражать. Успех первой части будет для них надежной гарантией.

— Весной… — проговорила Элен. — Да, я понимаю.

Она повернулась и начала спускаться в сад. Она всегда приходила и уходила этой дорогой. Тэд никогда не показывал ей всего дома. Она догадывалась, что, кроме студии на втором этаже, в которой они сидели сегодня, внизу было еще по меньшей мере десять комнат. Спускаясь по лестнице, она каждый раз проходила мимо длинного ряда окон, наглухо закрытых жалюзи.

Дойдя до лужайки, она остановилась. Ей вдруг показалось странным, что Тэд живет один в таком большом доме. Она попыталась представить, что он делает во всех этих комнатах. Возможно, в одной из них находится его кабинет или спальня, а может быть, все они до сих пор стоят пустые. Она поняла, что знает о доме Тэда не больше, чем о нем самом.

Вот и сейчас она не могла сказать наверняка, для чего он дал ей этот сценарий. Только ли для того, чтобы помешать ей сниматься у Герца, или для чего-то еще? Минуту назад она считала, что нашла правильный ответ; сейчас, глядя на. слепые окна нижнего этажа, она уже не была в этом уверена. Тэд по-прежнему оставался для нее загадкой: При всей своей антипатии к нему она не могла не признать, что он был неординарной личностью. Она» обернулась и испытующе посмотрела на него. Почему же он так упорно отказывается видеть личность в ней?

Тэд, задыхаясь, сбежал по лестнице. Он заметил ее взгляд и, кажется, догадался, о чем она подумала.

— Если хочешь, я покажу тебе дом. Ты ведь никогда его не видела. Вон там, на первом этаже, мой кабинет…

Он махнул рукой в сторону запертых окон.

— В следующий раз, Тэд. Мне пора идти. Я должна уложить Кэт спать.

Она направилась к машине. Тэд шел следом за ней, не делая, впрочем, никаких попыток ее удержать. Вид у него был слегка растерянный — до него, похоже, начало доходить, что с Элен творится что-то неладное. Но она понимала, что это ненадолго. Стоит ей скрыться из глаз, как он тут же выбросит из головы ее проблемы: беспокоиться о других было не в характере Тэда.

— Обязательно прочти сценарий! — крикнул он на прощание.

— Если будет время, Тэд, — ответила она, трогаясь с места.

Домой она добралась очень быстро. Льюиса еще не было, и, войдя в комнату, она сразу же кинулась к телефону и набрала номер Грегори Герца. Руки у нее дрожали, она подумала, что лучше, пожалуй, отложить разговор до тех пор, пока она успокоится, но потом решила, что откладывать больше некуда. С Герцем они уже договорились, сценарий ей нравился, роль была интересной, а самое главное, она не могла упустить возможности наконец-то развязаться с Тэдом.

При мысли о том, что он давно задумал сделать продолжение «Эллис» и ни слова не сказал ей, она опять начинала кипеть от негодования. Нет, нельзя позволить, чтобы он так беззастенчиво распоряжался ее судьбой. Когда Герц в конце концов подошел к телефону, она произнесла быстро и решительно:

— Я согласна сниматься у вас. Да, весной, как договорились. — Потом помолчала и добавила: — Разумеется, если условия договора покажутся мне приемлемыми.

— Они будут приемлемыми, обещаю вам, — с трудом сдерживая радость, ответил Герц.

Она положила трубку и задумалась, глядя прямо перед собой. Ей представилось будущее, такое, каким она его создала: премьера «Эллис», возвращение в Алабаму, встреча с Недом Калвертом, съемки у Грегори Герца, работа над новым фильмом, потом еще над одним и еще… Из этого состояла ее жизнь. «Не так уж и мало, — решила она, потом вспомнила об Эдуарде и подумала: — Но и не много».

И, как всегда при мысли о нем, на душе у нее сразу сделалось теплей. Ей казалось, что он где-то рядом, что он тоже думает о ней. Ощущение его присутствия было таким сильным, что она вздрогнула.

Она понимала, что это иллюзия, что потом, когда наваждение рассеется, ей станет еще тяжелей. Она с тоской посмотрела на телефон и быстро отвернулась. После возвращения из Нью-Йорка она еще ни разу не звонила ему. Теперь она уже и сама не знала, действительно ли он произнес тогда ее имя или это тоже была всего лишь иллюзия.

Пакет, который передал ей Тэд, по-прежнему лежал на столе. Она открыла его и достала сценарий.

Это был большой, тяжелый том, переплетенный в толстую синюю обложку. На титульном листе мелким витиеватым почерком Тэда было написано: «Посвящается Элен».

Ниже стояла дата — 1959 год. Она растерянно посмотрела на нее. Этот год, а точнее, лето этого года ассоциировалось у нее в первую очередь с Эдуардом.

Она не сразу сообразила, что у Тэда были свои ассоциации. Для него 1959 год был годом их знакомства, годом их встречи перед парижской «Синематекой».

— Ну вот, а потом я покрасила волосы. Это было совсем не трудно, — Стефани болтала, сидя на кровати рядом с Льюисом. — Цвет, правда, получился не такой, как я хотела, но это потому, что старая краска еще не сошла. Когда волосы отрастут, я покрашусь еще раз. С макияжем тоже не было проблем. На съемках я много раз видела, как Элен это делает, осталось только попробовать на себе. Самое трудное было раздобыть платье… — Она мечтательно улыбнулась. — Тут уж мне пришлось повозиться. Элен одевается у лучших портных, и я решила, что единственный выход для меня — пройтись по магазинам, в которых продают авторские копии ведущих домов моделей, не новые, конечно, а те, которые уже вышли из моды. Я знаю один такой магазин, он находится в нескольких кварталах от бульвара Уилшир, совсем рядом с Сансет-бульваром. Все знаменитые кинозвезды сдают туда свои старые платья. Его хозяйка — моя хорошая знакомая. В общем, когда я туда пришла и увидела это платье, я сразу поняла, что это именно то, что мне нужно. «Вот оно, — подумала я, — платье, которое понравилось бы Элен». — Она помолчала и посмотрела на Льюиса: — Шикарное, правда?

— Правда, — ответил Льюис.

Он сидел на краю кровати, уставившись в цветной телевизор, и не столько смотрел, сколько щелкал переключателем. Он старался не вслушиваться в то, о чем рассказывала Стефани, он не хотел знать подробностей, ему казалось, что они только портят дело. Он нагнулся и снова переключил канал.

Оба они только что выкурили по сигарете с марихуаной. Стефани считала, что марихуана способствует занятиям любовью. Льюис, в общем-то, был с ней согласен. Правда, марихуана не всегда хорошо сочеталась с красными таблетками, но сегодня как раз все прошло на удивление гладко. Он чувствовал себя расслабленно и немного сонно. Кинув взгляд на Стефани, он увидел, что она начала скручивать новую сигарету. Ее тонкие пальцы легко порхали над бумагой. Покосившись на Льюиса, она высунула кончик языка и быстро провела им по краю бумажной трубочки.

— А куда Элен девает свои старые платья? Тоже продает или дарит прислуге? Вот бы померить какое-нибудь… — Она прерывисто вздохнула. Потом подумала немного и слегка нахмурилась. — Правда, они могут мне не подойти, Элен такая худенькая, не то что я…

— Угу, — буркнул Льюис, продолжая переключать каналы. Бейсбольный матч, старый черно-белый фильм, кинокомедия, интервью с каким-то бизнесменом, репортаж об уличных беспорядках, сериал про Лэсси…

Льюис устроился поудобней. Лэсси спасала человека, застрявшего в шахте. Льюис любил этот сериал. В детстве он всегда смотрел его тайком, потому что родители считали, что такие фильмы портят вкус. Лэсси вцепилась зубами в руку человека и потащила его за собой. Потом остановилась, завиляла хвостом и залаяла. «Интересно, Лэсси — это он или она?» — подумал Льюис и сонно ухмыльнулся. Фильм оборвался, началась реклама. Какая-то женщина, зазывно улыбаясь, протягивала зрителям пачку стирального порошка. Льюис снова защелкал ручкой.

Кинокомедия, уличные беспорядки, интервью, черно-белый фильм… Льюис замер. Потом наклонился и быстро переключил телевизор на ту программу, где показывали интервью. Какой-то человек отвечал на вопросы журналиста, Льюис прибавил звук. Стефани растянулась на животе и, подперев голову руками, тоже уставилась на экран.

— Какой красавчик… — протянула она.

— Тише, не мешай, — оборвал ее Льюис. Стефани на минуту притихла, но потом начала снова:

— А костюм, ты посмотри — м-м-м, прелесть! Почти как у тебя, только чуть-чуть потемней. Тебе надо обязательно купить такой же костюм, Льюис, ты будешь в нем просто неотразим.

— Заткнись! — рявкнул он.

Стефани испуганно покосилась на него и закусила губу.

Льюис, не отрываясь, смотрел на экран. Он почти не слышал того, о чем говорил журналист и тот, второй, у которого он брал интервью, — его интересовало не это. От его недавней вялости не осталось и следа, он был напряжен и собран, как пружина. Потрясение, которое он только что пережил, выветрило из его головы весь дурман.

Интервью закончилось, на экране появилось лицо ведущего. Льюис встал и выключил телевизор. Стефани робко посмотрела на него.

— Это твой знакомый?

— Не совсем.

— Он что, англичанин? У него какой-то странный акцент.

— Француз, — Льюис потянулся за курткой. — Я должен идти.

Стефани растерянно захлопала глазами и села на кровати.

— Что с тобой, Льюис? Ты так побледнел. Ты на меня обиделся, да? Но почему? Что я сделала?

Льюис посмотрел на нее. Стефани чуть не плакала. Она выглядела сейчас очень трогательно, лицо у нее по-детски сморщилось, губы дрожали. Льюису стало ее жаль.

— Я на тебя не сержусь, — мягко сказал он. — Ты здесь ни при чем. — Он наклонился и поцеловал ее. — Я приеду завтра, договорились?

— Хорошо, Льюис… — Она запнулась. — А… а как мне одеться?

Он протянул руку и коснулся пальцем ее губ.

— Так же, — ответил он.

Домой он гнал на полной скорости. По дороге открыл бардачок и проглотил одну красную таблетку. Теперь он был полностью готов к встрече с Элен. Он чувствовал, что его распирает злоба, она бурлила в нем, наполняя уверенностью и силой. Когда он подъехал к дому, небо на востоке уже начало темнеть. У ворот никого не было. Он открыл дверь и быстрым шагом прошел в гостиную. Элен сидела в кресле и читала. Увидев Льюиса, она оторвалась от книги и поздоровалась, но ни о чем его не спросила. Льюис пересек комнату и подошел к бару. Элен молча проводила его взглядом. Льюис знал, что она хочет выяснить по его походке, много ли он успел выпить.

Он достал тяжелый графин и доверху наполнил стакан виски. Он специально держал его так, чтобы она могла как следует все разглядеть. «Смотри, смотри, — думал он, — то ли еще будет». Он сделал большой глоток и двинулся к ней. Не доходя нескольких шагов, он остановился, оперся локтем о мраморную каминную полку и в упор посмотрел на нее. Элен опустила глаза в книгу.

Льюис обрадовался, увидев, что она ощущает ярость, исходящую от него. Он с ненавистью посмотрел на ее склоненную голову, на густые пепельные волосы, схваченные на шее черной шелковой лентой. Он не мог решить, сказать ли ей о том, что он увидел сейчас по телевизору, или подождать еще немного. Пожалуй, лучше подождать. Это будет гораздо приятней. В конце концов, он ждал целых пять лет, прежде чем узнал правду. Он почувствовал, что в нем снова закипает злоба.

Он с трудом удерживался, чтобы не обрушить ее на Элен.

Элен перевернула страницу. Она пыталась сосредоточиться на том, что было написано в книге, но видела, что ей это плохо удается. Волны злобы, исходившие от Льюиса, обволакивали ее со всех сторон. Они были почти осязаемы, они душили ее, мешали думать. Она не знала, чем вызвана эта злоба: возможно, спиртным, хотя пьяным он не выглядел, а возможно, таблетками, которые он глушил теперь в огромном количестве. Повод тоже мог быть любым: ее встреча с Тэдом, случайная фраза, оброненная посторонним человеком.

За годы совместной жизни и особенно за последние несколько недель она привыкла к постоянным сменам его настроения и даже научилась к ним приноравливаться. Она соглашалась со всем, что он говорил, терпеливо пережидала вспышки раздражительности, которые охватывали его все чаше, предупреждала все его желания, стараясь не дать ему ни малейшего повода для недовольства: укладывала Кэт пораньше, потому что он сердился, когда к его возвращению она еще не спала; готовила его любимые блюда и подавала их в удобное для него время; надевала платья, которые ему нравились, и украшения, которые он ей когда-то дарил, носила волосы распущенными, потому что он считал, что эта прическа идет ей больше всего; интересовалась его работой, его планами, а когда он, в свою очередь, снисходил до расспросов, отвечала коротко и сдержанно, не заостряя внимания на своих успехах. День за днем она подделывалась под него, смиряя собственную гордость, лишь бы не рассердить его, лишь бы не обидеть…

Она вдруг поняла, что вела себя с ним точно так же, как когда-то в детстве вела себя с Недом Калвертом. Склонившись над книгой, она вспоминала женщин из их городка — жалких, забитых женщин, которые прощали своим мужьям любую грубость, улыбались, кокетничали, строили глазки и изображали наивных маленьких девочек, хотя многим было уже далеко за сорок. Она презирала их, считала трусливыми и бесхарактерными, а сама, оказывается, была ничуть не лучше. «Хватит, — подумала она, — пора положить этому конец». Она захлопнула книгу и подняла глаза на Льюиса.

По выражению его лица и по настороженной агрессивной позе она поняла, что он хочет затеять ссору. В другое время она постаралась бы смягчить его, обезоружить своей покладистостью, но сегодня все в ней протестовало против такого исхода. Этот протест зрел в ней давно, она ощущала его во время предыдущих ссор, но каждый раз старалась загнать поглубже, лишь изредка давая ему прорваться наружу в виде глухой, разъедающей душу обиды. Но теперь с этим было покончено, она не желала больше ему потакать. Неожиданно Льюис заговорил.

— А ты, оказывается, богатая женщина. Я и не знал. Может, расскажешь, как тебе удалось сколотить такой капитал?

Тон у него был ровный и бесцветный, такой, каким он всегда начинал ссору. Вопрос о капитале нужен был ему, конечно, только для разбега.

— Ты могла хотя бы из вежливости сообщить мне о своих успехах. Как-никак именно я познакомил тебя в свое время с Гуддом.

— Значит, ты роешься уже не только в моем столе, но и в секретере? — спокойно спросила она.

Он не ожидал такого отпора, он думал, что она начнет, как всегда, оправдываться, и на минуту опешил. Но тут же пришел в себя.

— Да, роюсь, ну и что? Я имею на это право. В конце концов, ты моя жена, и я должен знать, чем ты занимаешься.

Голос у него был по-прежнему сдержанный. Элен знала, что угрозы и обвинения еще впереди. Она холодно посмотрела на него.

— Ну и как? Ты нашел, что хотел?

— О да. — Он допил виски, аккуратно поставил стакан на каминную полку. — Я нашел там много интересного. Я, например, узнал, что ты очень любишь деньги. Для меня это был большой сюрприз. — Он замолчал. — Хотя я, конечно, мог бы догадаться об этом и раньше. Ведь ты именно из-за этого вышла за меня замуж.

Наступила пауза. «Началось», — подумала Элен и, в упор посмотрев на него, сказала:

— Нет, Льюис, я вышла за тебя не из-за денег. Точнее, не только из-за денег.

— Вот как, не только? — вспыхнув, произнес он. — А из-за чего же, позволь узнать? Может быть, из-за моего положения? Из-за того, что я мог протолкнуть тебя в кино? Или ты хочешь сказать, что, если бы я был гол как сокол, ты все равно вышла бы за меня замуж?

Элен вскочила.

— Мне было шестнадцать лет, Льюис, и я ждала ребенка. Неужели ты этого не понимаешь? У меня никого не было — ни родственников, ни друзей, а тут появился ты — добрый, ласковый, внимательный. Я сразу поверила тебе. Я решила, что, если мы поженимся, нам всем будет только лучше: и тебе, и мне, и Кэт, в первую очередь Кэт. Я не могла не думать о ее будущем. В тот год, когда мы познакомились, на меня обрушилось слишком много событий. Я растерялась, я перестала понимать, что хорошо, что плохо, где правда, а где ложь. А ты был рядом — такой сильный, такой благополучный, такой уверенный в себе. Ты предложил мне выйти за тебя замуж, и я согласилась. Вот и все…

— Так, значит, ты вышла за меня из-за Кэт? — Губы Льюиса злобно искривились. — Какой-то прохвост сделал тебе ребенка и бросил, и ты не нашла ничего лучшего, как подцепить первого, кто подвернется под руку. — По лицу его пробежала странная, удивленная улыбка. — Господи, каким же я был болваном!

Как я мог этого не понимать? Ведь все было ясно с самого начала!

— Почему ты решил, что меня бросили? — Элен растерянно посмотрела на него. — Я сказала только, что осталась одна…

— Не надо лгать, — с неожиданной силой проговорил он. — Ради бога, не надо лгать.

Он замолчал, борясь с собой, и Элен с досадой поняла, что он так и не выскажет ей то, что собирался. Впрочем, она заранее знала все, что он мог сказать. Наверняка какое-нибудь очередное нелепое обвинение. Сколько их уже было!

Она нетерпеливо посмотрела на него. Она видела, что ему очень хочется выложить ей это новое обвинение, но он все-таки сдержался и сказал то, что всегда говорил в таких случаях:

— Но ты ведь любила меня, признайся? Я не верю, что ты вышла за меня замуж без любви.

Она на минуту опустила глаза и снова взглянула на него, решительно и серьезно.

— Нет, Льюис, но я думала, что могу полюбить тебя потом.

Лицо его исказилось.

— Вот как, потом? — проговорил он ровным, холодным тоном и, помолчав, добавил медленно, словно в раздумье: — Шлюха. Подлая, грязная шлюха.

Затем он ударил ее, ударил так сильно, что она упала. Некоторое время она лежала неподвижно, стараясь не расплакаться. Льюис и раньше бил ее, но никогда еще не вкладывал в свои удары столько силы и ненависти. Едва он вошел в комнату, Элен сразу поняла, что он хочет ее ударить: Она знала, что она не может ему помешать — он был гораздо сильней, и ему ничего не стоило с ней справиться. Чувство беспомощности и обиды переполняло ее. Она вспомнила слова матери, сказанные много лет назад: «Он ударил меня один раз, Элен, всего один раз. Но этого было достаточно».

Она медленно поднялась на ноги. Льюис смотрел на нее, не произнося ни слова. Она постояла, приходя в себя, — ей не хотелось, чтобы он слышал, как дрожит ее голос, — и сказала:

— Если ты еще раз посмеешь меня ударить, я от тебя уйду.

Льюис судорожно провел рукой по волосам, огляделся и похлопал рукой по карманам.

— Черт, куда я подевал ключи от машины? А, вот они… — Он сгреб ключи со стола, поднял светлый полотняный пиджак, лежавший на стуле, перекинул его через плечо и двинулся к двери.

— Можешь подавать на развод, — проговорил он с каким-то злобным удовольствием. — Повод я тебе уже дал. — И вышел из комнаты.

Элен слышала, как взревел мотор «Порша». Затем машина отъехала, и шум постепенно стих. Она сидела не двигаясь, медленно приходя в себя.

Она не плакала, она понимала, что это бессмысленно. Так же бессмысленно, как искать в случившемся чью-то вину. Виноваты были оба, и у обоих были причины вести себя так, а не иначе.

Теперь, когда все было кончено, она могла честно признаться себе: брак, который она создала собственными руками и который так долго и старательно поддерживала, был для них самой настоящей тюрьмой. Она вспомнила выражение, которое заметила на лице у Льюиса, когда он выбегал из комнаты, — выражение заключенного, досрочно выпущенного на свободу; вспомнила другие горькие и мучительные подробности их семейной жизни и поняла, что дальше продолжать не стоит.

Примерно через час она встала и прошлась по комнате. Было уже около полуночи, в доме все спали. Она машинально подобрала с пола упавшую книгу, поставила на место стулья, поправила диванную подушку, потом так же машинально, не отдавая себе отчета в том, что делает, стала гасить свет.

Когда она погасила последнюю лампу, на столе неожиданно зазвонил телефон. Она вздрогнула. Звон гулко разносился по притихшему дому. Она постояла и неуверенно двинулась вперед. Телефон прозвонил раз, второй, третий, а потом замолк.

Вернувшись на следующий день домой — в конце концов он всегда возвращался, — Льюис, опять же как всегда, попросил у нее прощения. Однако на этот раз в голосе его не было слышно раскаяния, да и Элен отвечала ему суше обычного. Ссора ожесточила обоих, и оба это понимали.

— Я прошу прощения только за то, что ударил тебя. За слова я извиняться не буду. Я считаю, что сказал правду.

Элен не стала настаивать. Если это для него так важно — пусть.

— Ты звонил мне вчера вечером? — спросила она. Губы у Льюиса задрожали, как у обиженного ребенка. Он опустился на стул и закрыл лицо руками.

— Не помню, — пробормотал он, — я не помню, что было вчера вечером.