Аквариумная любовь

17

Включаю погромче радиоприемник на стене в раздевалке. Идет передача про семейные отношения.

— Ристо, позвольте спросить, на каком этапе психотерапии вы пришли к выводу, что ваш брак больше не спасти? — вопрошает женский голос из рекламы памперсов.

— Ну, в общем, я это понял, когда психотерапевт спросила у Марьи-Лиисы, в смысле, у моей бывшей жены, что она обо мне думает — ну, как о человеке. Марья-Лииса сказала, что ее раздражает, когда я прихожу с работы и сразу сажусь пить кофе и крошу булку на стол. Тут-то я и понял, что ничего у нас больше не получится…

В раздевалку вбежала Марита. Она швырнула фартук в угол и распустила волосы.

— Слушай, не можешь меня завтра подменить?

— Да вроде могу.

— Всего на пару часов.

— Что-то случилось?

— Свидание, ничего серьезного.

Она достала из сумочки тушь для ресниц и быстрыми отрывистыми движениями стала подкрашивать глаза. Я смотрела на улицу. По кладбищу неровной цепочкой шли малыши из детского садика. Вышагивающая впереди тетка повернулась и манерно захлопала в ладоши.

— Случайно, не с итальянцем? — спросила я.

— С чего ты взяла?

— Это вроде сейчас модно…

— Не знаю, не знаю.

Докрасив глаза, она растянулась на скамейке.

— Я на иностранцев даже не смотрю. Им элементарные вещи объяснять замучишься. Я, конечно, не расистка, но в постели предпочитаю говорить по-фински. Вон, моя сестра вышла замуж за болгарина, так он до сих пор понять не может, что наш отец в жизни не согласится отдать ему вторую дачу только для того, чтобы он ее продал и вложил все деньги в какой-то там киоск. Заладил одно: «У нас в Болгарии в семье и в роду все общее». Хорошее правило, если учесть, что у них ни у кого ничего нет.

Я засмеялась.

Марита достала из сумки сережки со слониками и стала вставлять их в уши. Ее присутствие действовало на меня успокаивающе, ощущение было такое, словно меня тихонько укутывали в мое любимое детское одеяло с гномами.

— А как у тебя с журналистом? — спросила она.

— Никак, — ответила я.

— Да ты что?! Между вами что-то случилось?

— Секс, — сказала я. — Между нами случился секс.

— Что?

Марита покачала головой. Я скорчила рожу.

— Шучу. А у вас с этим все в порядке?

— В каком смысле?

— В постели.

Она улыбнулась и на мгновение задумалась. Из радиоприемника послышался треск — видно, помехи. Я протянула руку и выключила его.

— По-всякому. То лучше, то хуже.

Марита наклонилась, чтобы поднять с пола вчерашнюю газету. Я почувствовала ее запах, он был одновременно солоноватым и сладковатым.

— Как и все в нашей жизни. Так ведь?

— Угу.

Ямочка над ее ключицей была мокрой от пота. Бретельки лифчика просвечивали сквозь блузку.

— Сколько тебе лет? — поинтересовалась я.

— Мне? Тридцать семь.

— Ну ни фига себе!

Она расхохоталась.

— В смысле, никогда бы не подумала.

— Ясно.

Она улыбнулась.

— Ну, тридцать семь, конечно, не двадцать три.

— Да уж.

Она мне подмигнула.

— Мы купили квартиру в Пюникки. Хорошая квартирка, заходи как-нибудь в гости. Влезли в ужасные долги… Ну да бог с ним… Тебе деньгами отдать или потом за тебя отработать?

— Деньгами.

— Ну, хорошо. Ауфвидерзейн!

Она ушла, а я снова уставилась в окно.

Я задумываюсь о том, почему в последнее время Йоуни так меня раздражает. Что бы он ни сделал, все не так. Он не думает о том, что делает, а просто тычется, толкается, трется. Мне становится больно. Или щекотно. Я не нарочно. Он, конечно, тоже не нарочно. Но раздражение все копится и копится. Почему он такой неуклюжий? Ему надоело или он просто по-другому не может?

— Не надо тыкать туда пальцем, словно это кастрюля с кашей, — говорю я ему.

Он смущенно смеется. Я тоже смущенно смеюсь. Темно, и я не вижу его лица. Он убирает руку и в течение нескольких дней не прикасается ко мне.

Мы разговариваем друг с другом, словно дети в детском саду. Наши объятия похожи на товарищеские похлопывания по плечу. Здравствуй, здравствуй. Иногда мы, конечно, занимаемся сексом. Стремглав и мимоходом, чтобы ничего не испортить. И как только это заканчивается, я с облегчением вздыхаю; на некоторое время можно снова вычеркнуть «это» из распорядка дня. Я даже представить себе не могу, чтобы кто-то еще занимался сексом только для того, чтобы поставить галочку.

Бывают, конечно, у нас и такие моменты, когда мы, не успев поздороваться, с затаенным дыханием срываем друг с друга одежду, и тогда Йоуни похож на идеал моих девичьих грез — он завлекает девушку в постель и впивается ей в шею, оставляя на ней фиолетовые засосы. И мне плевать, что Йоуни играет роль насильника только для того, чтобы мне было хорошо. Мы скручиваем простыни в жгуты, делаем все стремительно, чтобы настрой не пропал. Громко стонем, особенно я, и мой стон похож на саундтрек дешевого порнофильма.

Порой мы разыгрываем целый спектакль — от начала до конца.

Раньше я представляла себе все совсем иначе. Буквально грезила о том, какой должна быть настоящая страсть.

Большой непонятный дом. Мужчина и женщина дни и ночи напролет занимаются там любовью. В перерывах они с жадностью едят, пьют вино из глиняных кувшинов и снова укладываются в постель. Целуют друг друга, оставляя засосы. Грудь женщины покрыта следами от укусов любовника и похожа на побитые гроздья смородины. Распростертые тела на мокрых простынях. Они крепко и беззаботно спят, а проснувшись, снова занимаются любовью.

В постели я никогда не становлюсь безмозглым животным, изнывающим от течки и ни черта не смыслящим в том, что происходит вокруг. Никогда и ни с кем. Даже с Йоуни. Я не могу выдавить из себя тот гортанный крик, который, как известно, считается обязательным атрибутом хорошего секса. Ведь именно так кричат все страстные женщины во время секса?

Я не могу забыться ни на секунду, ни на миг, все время слежу за собой, слушаю свои приглушенные стоны, смотрю на свои бедра, с которых медленно сползает юбка, разглядываю треугольник волос внизу живота. Пытаюсь сосредоточиться на партнере и на процессе, но смотрю на все, словно со стороны, и всегда вижу только себя, изворачивающуюся в разных позах.

Только себя. И больше ничего.