Амадора. Та, что любит...

Важное дело

Он кричал и размахивал руками. У него был идеал революционера, убежденность пророка и сверкающие глаза Че Гевары.

Движение за ликвидацию кладбищ в черте города. Лично я была против – хотя бы потому, что знала, что моя мать частенько туда наведывается. Она никогда не говорила, где похоронен мой отец, рассказывала, что он превратился в свет – но я-то знаю, что на кладбище она сиживала часами. Носила книги, цветы, сигареты. Я тайком следила за ней.

Среда. Она начала собираться, а я забралась в багажник, где было темно, как в могиле. Заднее сиденье я оставила незакрепленным, чтобы потом можно было проникнуть из багажника в салон.

Мама сильно надушилась. Каждую среду она прихорашивалась и говорила, что едет по важному делу.

Я молила Бога, чтобы она не открывала багажник. Все вышло по-моему. Меня, правда, подрастрясло на ухабах, поворотах и спусках. Потом машина затормозила. В багажнике было темно, хоть глаз выколи, и ничего не слышно, потому что как раз надо мной размещались два динамика. Джеймс Тэйлор. Мама включила музыку, но я все же услыхала, как хлопнула дверь. Я немножко подождала, решила сосчитать до пятидесяти, но остановилась на тридцати трех и опустила сиденье, чтобы вылезти, но, к моему ужасу, мама возвращалась с букетом лилий. Я быстро залезла обратно и затаилась в темноте. Потом помолилась, чтобы мама не включала Джеймса Тэйлора, но из багажника Бог меня не услышал. Ехали мы еще минут пятнадцать, потом машина остановилась и Тэйлор умолк. Я досчитала до пятидесяти и вылезла.

Кладбище. Выйдя из машины, я увидела, что мать с букетом лилий в руках входит в ворота, последовала за ней и очутилась лицом к лицу с плачущим ангелом, склонившимся над холодным мрамором… Красивое кладбище. Мать завернула за угол. Я ускорила шаг, свернула в том же месте незаметно для мамы. Глядела во все стороны – но тщетно. Кладбище было обширным, и битый час я блуждала среди холодных надгробий. Впрочем, мама тоже раньше шести по средам домой не возвращалась. Поиски мои заняли часа два. На моем скорбном пути попадались любопытные фигуры. Одна женщина останавливалась перед четырьмя или пятью могилами и тихонько беседовала с усопшими. Еще я обратила внимание на прыщавого белокурого подростка в белой рубашке с кружевным воротничком и манжетами, черном пиджаке, застегнутом на все пуговицы, черных брюках, высоких сапогах, с распятием на груди, с четками в руках. Могильщики были одеты в синие комбинезоны.

Издали я наблюдала за похоронами. Какая-то женщина в некотором отдалении следовала за процессией. Опираясь на надгробия, она рыдала, словно лишилась безнадежно любимого человека. Я продолжила путь, размышляя, как все люди, о жизни и смерти. Думала о том, сколько народу каждый день рождается и умирает, о Короле Льве, о жизненном цикле, о моем отце-ангеле и о том, кто мог бы поверить в эту глупую сказку… Было время, когда мне прискучили эти дешевые выдумки, хотя я частенько смотрела фильмы про любовь ангелов и земных женщин. Смотрела в надежде узнать что-нибудь о матери и убедиться, что фильмы все-таки основаны на художественном вымысле. Пора кончать со всеми тайнами. И я приперла маму к стенке.

– Хочу знать, кто был мой отец.

– Ты же знаешь.

– Мама… ну сколько можно? Скажи хотя бы, как его звали?

– Черточка, крестик, черточка, крестик, черточка!

– Это же смешно! Я хочу знать, кто был мой отец! Говори!

– Он был американец.

– Американец?!

– Американец.

– Из Соединенных Штатов, что ли?

– Да. И хватит с тебя.

– А как его звали? Ты сама-то знаешь? Или у тебя он не один был? Подумай и скажи! На кого из них я похожа?

– Замолчи! Имей же хоть каплю уважения ко мне! Я-то хорошо знаю, кто твой отец.

– Скажи хотя бы, как его зовут. Обмани, но скажи.

– Имя из четырех букв.

– Какое же?

– Джим.

– Джим?

– Он разбился на самолете. Тела не нашли. Он ангел. Вот и всё.

– А фамилия как?

– Фамилии не знаю.

– Как это не знаешь?

– Не то Джонс, не то Смит…

– Это просто смешно!

– Ну, не знаю. Тем рейсом летели Джим Смит и Джим Джонс.

Тут она разрыдалась и разговор наш кончился. Я не поверила ни единому ее слову и решила до всего докопаться сама.

– Анжела!

– Что, мама?

– Анжела… Я принесла цветов твоей бабушке. Сегодня годовщина ее смерти.

– А где ее могила?

– М-м-м… Вон там. Я тебе как-нибудь покажу. Да ты, наверное, и сама уже видела. Там два ангелочка по бокам, помнишь?

– Нет.

– Что ты здесь делаешь?

– У моей подруги Ро умер отец. Я и пришла на похороны.

– У Ро?

– Это моя одноклассница. Помнишь ее?

– Нет. Отчего он умер-то?

– От сердца.

– Молодой был?

– Нет. Сорок семь лет.

– Совсем еще молодой! Что же ты мне ничего не сказала?

– Не хотелось говорить об этом за столом.

Мы вернулись домой и больше ни словом не обмолвились о нашей случайной встрече на кладбище. Я держалась этой версии, пока не обнаружила красную папку. Из ангела мой отец превратился в американца. Хотя в каком-то смысле оставался ангелом – ведь его тела не нашли… American Angel. Я решила, что лицо у него – как у дядюшки Сэма.

Мать продолжала благоговейно посещать кладбище каждую среду. Я по-прежнему следила за ней, да так и не выяснила, на какую могилу она ходила. Однажды она все-таки отвела меня на бабушкину могилу, но оказалось, что это бабушка тети Риты…

Я бы никогда не поддержала этого движения, если бы меня не очаровал его лидер. Глаза у него сверкали, словно у Че Гевары… Он обладал таким красноречием и такой силой убеждения, что я примкнула к его движению, не очень-то разобравшись в его целях.

– Этот мир нужен живым! Мертвым он ни к чему…

Я затесалась в толпу протестующих и даже помогла распространять листовки.

Дело обстояло примерно так. Они предлагали префектуре ликвидировать все кладбища в черте города и возвести на их месте культурные центры. Останки всех умерших предлагалось перенести на новое, современное, образцовое кладбище. Дело безнадежное, что и говорить. Инициатива исходила от группы студентов-архитекторов и молодых художников.

Префект предложения не принял, и я отправилась вместе со всеми в ближайший бар.

Че был просто прелесть. Мне было совершенно ясно, что все его речи – несусветная чушь, однако ловила на лету каждое слово, каждый жест… Оно подошел, чтобы познакомиться с новой последовательницей.

– Вы пришли с кем-то из нашей группы?

– Нет, я одна.

– Вы за наше движение?

– Я вообще за движение.

– За любое?

– Я видела воодушевление.

– А знаете, чего мы добиваемся?

– Да. Вы хотите превратить кладбища в культурные центры. Только не добьетесь вы этого.

– Значит, вы не согласны?

– Кладбища мне нравятся – это же наша история.

– Я знаю. Но они занимают место, которым могли бы пользоваться живые…

– Не надо мне ничего объяснять.

– Вы считаете, что это все ерунда.

– Именно так я и считаю.

– Я объявлю о роспуске движения.

– И объявлять не надо – оно уже самоликвидировалось. Вы только взгляните на своих друзей…

Демонстранты распивали пиво, чокались, смеялись. Парочки целовались. Радость и веселье! На самом деле им всем, как и мне, хотелось лишь одного – движения. Никакого важного дела… А для меня самым важным делом было покорить черные глаза того, кто заварил всю эту кашу. Я развернула свои знамена, подняла крепкий кулак и встала на борьбу за Че Гевару.

– Значит, вам нравится движение вообще?

– Очень!

Из бара мы пошли на квартиру к Че. Туда подтянулось несколько руководителей движения. Они курили какую-то отраву и обсуждали фараонский проект какой-то многофункциональной мегастудии.

Лидер устроил мне аудиенцию в своем кабинете. Прядь волос ниспадала ему на правый глаз.

Мы поцеловались, и тут же его руки заскользили по всему моему телу. Он снял белую майку, под которой отчетливо вырисовывалось брюшко, и штаны, из-под которых появился вставший, напрягшийся член. Мы легли на кровать. Он помог мне снять брюки, блузку сняла я сама. Он попытался снять с меня лифчик, но расстегнуть застежку без моей помощи так и не сумел. Потом я сняла чулки, а он снял с меня трусики.

– А такое движение ты поддерживаешь?

– Целиком и полностью.

В половых движениях равных ему не было. Ни одна из моих эрогенных зон не осталась обойденной. Наши с ним движения радовали его больше, чем любое общественное движение, которое могло бы кардинально изменить жизнь всего населения планеты Земля. Я делала легкое движение бедрами и одновременно сокращала влагалищные мышцы, рисуя восьмерку или знак бесконечности… Его это сводило с ума. Это движение было достигнуто после множества демонстраций и реформ наших сексуальных позиций.

Мы не только сексом занимались – еще ходили в кино и в парк. Он так любил сливочное мороженое… Вот что произошло: исчерпав все сексуальные ресурсы, мы стали верными и неразлучными друзьями. Как будто мы все время что-то искали, к чему-то стремились – не знаю, как и сказать…

Попробовали мы было снова заняться любовью… Ничего не получилось! После первого же поцелуя мы повалились на пол от смеха. Что же – мы только друзья!