Анатомия любви

Аделина

Приятно чувствовать, что дело, которому ты посвящаешь жизнь, и место, в которое вкладываешь силы и душу, стали родными еще кому-то. Я всегда думаю об этом, когда оказываюсь на территории клиники и вижу, как относится персонал к этому месту. У нас всегда чисто и красиво – и заслуга здесь не столько нанятых садовника и дворников, но большей частью наших медсестер и работниц пищеблока, а также анестезиолога Инны Калмыковой.

Когда я брала ее на работу, даже представить не могла, что эта невысокая хрупкая женщина с чуть вьющимися коротко постриженными каштановыми волосами окажется еще и прекрасным ландшафтным дизайнером. В первую же весну она пришла ко мне с предложением обновить клумбы и разбить новые в таких местах большого парка, о которых я, например, даже не задумывалась. Однако доверившись Калмыковой, через несколько месяцев обнаружила, что клумбы самых причудливых форм, в том числе и каркасные фигурки животных, размещенные в разных углах парка, сделали его по-настоящему сказочным и уютным.

У анестезиолога, помимо высокой квалификации в профессии, оказались еще и золотые руки во всем, что касалось цветочных дел, и я мысленно похвалила себя за то, что все-таки взяла ее. А ведь могло сложиться и по-другому…

Психолог Иващенко после первого же разговора с Инной сказал мне, что та ему не нравится и кажется весьма подозрительной. Я насторожилась – чего-чего, а подозрительных людей в клинике я видеть больше не хотела, тут и так регулярно появлялись довольно странные персонажи как среди пациентов, так и среди персонала, и это иной раз вызывало определенные сложности, мягко выражаясь. Создавалось впечатление, что моя клиника притягивает людей в высшей степени профессиональных, но с какими-то скелетами в шкафах, с какими-то прошлыми сложностями. Это касалось даже меня самой, даже моего мужа Матвея, и порой я думала, что именно в этом причина – я чувствую в людях эти сложности и не могу отказать.

Однако Калмыкову бы я не взяла и уже настроилась отказать ей, но тут, как обычно, случилось непредвиденное – наш бессменный анестезиолог Артем разбился в аварии, а его более молодой коллега Влад ни за что не справился бы с такими объемами операций, как проводились в клинике. Словом, судьба распорядилась так, что Инна Калмыкова стала частью коллектива, но я пока не пожалела об этом ни разу. Ну и увлечение ландшафтным дизайном, конечно, тоже добавляло ей веса в моих глазах.

Сейчас, идя по аллее от парковки к административному корпусу, где находился мой кабинет, я с удовольствием отмечала, что все клумбы укрыты зеленью и цветами как ковриками, от них исходит приятный медовый аромат, и это как-то успокаивает, настраивает на хорошее.

Я невольно задержалась у большой клумбы в форме сердца, усеянной мелкими белыми, розовыми и маслянисто-желтыми цветами. Они тонко пахли, и я никак не могла вспомнить название.

– Доброе утро, Аделина Эдуардовна, – раздалось за спиной, и я повернулась – ко мне приближалась Инна Калмыкова, чуть задыхаясь от быстрой ходьбы, раскрасневшаяся и слегка растрепанная.

– Доброе утро, Инна Алексеевна. Вы сегодня рано.

– Почему? – как-то растерянно спросила она, бросив взгляд на часы, и вдруг расхохоталась: – Да у меня часы вперед бегут, надо же… а я детей подняла ни свет ни заря, сына в лагерь отвезла – думаю, почему так тихо? Ох ты… – она завозилась с наручными часиками, переводя стрелки.

– Вы не знаете, как цветы называются? – спросила я, кивая на клумбу, и Калмыкова улыбнулась:

– Вообще это гипсофилы, но мне больше нравится английское «дыхание ребенка».

– «Дыхание ребенка»? – переспросила я, никогда прежде не слышавшая подобное название цветка.

– Да. Существует легенда, что в горах разбился мальчик, пасший овец, – искал отбившуюся от стала овцу и не заметил высокого обрыва, упал. Мать искала его несколько дней, а обнаружила только вот эти цветы, – Инна рукой указала на белые головки.

– Жуткая легенда, – поежилась я.

– Да, вот и немцам так казалось, потому они называют их «вуаль невесты».

– Откуда вы все это знаете, Инна Алексеевна?

– Так я много лет занималась разведением цветов. Дом был загородный, большой, с садом, пока в декрете сидела – нужно было чем-то заниматься, вот я и занималась… Я понимаю, странно звучит – анестезиолог и вдруг…

– Да почему же? Наоборот, интересно. Когда вы только время находите для такого хобби?

– Ну сейчас-то я только тут, в клинике, цветы высаживаю, квартира в обычном доме, – пожала плечами Калмыкова, и в ее лице вдруг мелькнуло что-то странное.

– Жалеете, что из столицы уехали?

Она снова пожала плечами:

– Не особенно. Здесь все-таки родной город…

– Мне кажется, я вашего отца знала.

– Все может быть. Он работал в больнице скорой помощи, заведовал приемным отделением.

Я почему-то вдруг сразу вспомнила Алексея Максимовича Калмыкова – высокого, сухощавого, с тяжелым профилем и кустистыми бровями. Он всегда так стремительно передвигался по коридору отделения, что полы его халата летели сзади как крылья, и я отчетливо помнила этот момент. Калмыков умер лет семь назад от инфаркта прямо на работе.

– Странно, что я раньше об этом не вспомнила.

– Может, оно и к лучшему, – с грустной улыбкой отозвалась Инна. – Мне вот сегодня дочь заявила, что быть Калмыковой в нашем городе – наказание, особенно если учишься в медицинском институте.

– Подозреваю, что Галина Григорьевна Ганченко особенно придирчива? – предположила я и не ошиблась – Инна кивнула:

– А то… да вы наверняка тоже через это прошли, как и я.

– Наверняка! – заверила я и даже поежилась, вспомнив Три Гэ, как мы называли заведующую кафедрой неорганической химии. К детям врачей она придиралась с такой силой, что редкий из нас сдавал проклятую неорганику с первого раза, и меня эта участь тоже не обошла.

– Я не понимаю, как у Майи Михайловны могла получиться такая бестолковая дочь! – негодовала Ганченко, с видимым удовольствием выставляя мне в зачетку неуд.

Я рыдала всю дорогу домой, потому что зубрила билеты неделю, просыпаясь ночами в холодном поту, а в итоге получила два дополнительных вопроса из курса для специалистов химической отрасли, а вовсе не медицины, на чем и засыпалась.

Мама, кстати, отнеслась к этому совершенно спокойно и даже равнодушно:

– Ганченко просто ненавидит тех, у кого есть дети. Это нам она мстит, а вовсе не вам, потому что своих у нее нет, она всю себя посвятила преподаванию, а мы вроде как отвлекались от медицины, чтобы потомством обзавестись, такая вот странная логика. Не обращай внимания, пересдашь.

Я действительно пересдала, но Галина Григорьевна, выходит, все еще преподавала и продолжала тихо гнобить детей из медицинских династий – ничего не поменялось.

– Как вам работается, Инна Алексеевна? – спросила я, когда мы уже подошли к административному корпусу.

Калмыкова пожала плечами:

– Хорошо. В принципе, если знаешь работу, то место ведь не так важно… – И тут она как-то съежилась, словно спохватившись, что сказала лишнее, забормотала, глядя на выложенную брусчаткой дорожку: – То есть… я имела в виду, что… в общем…

– А вы правы, Инна Алексеевна, – прервала я. – Когда человек профессионален, то работа у него на первом плане, а потом уж все остальное. У вас операции сегодня?

– Да! – с облегчением выдохнула она. – С Мажаровым и с Авдеевым.

– Отлично. Тогда не буду задерживать, готовьтесь к обходу.

Мы уже вошли в здание, и Калмыкова побежала направо, к лестнице, ведущей в гардероб, а я поднялась к себе в кабинет.

Чем-то она меня настораживала, эта маленькая женщина с короткой стрижкой и вечно испуганными глазами. Мне постоянно казалось, что Калмыкова оглядывается, даже когда идет по коридору с кем-то из коллег, словно ждет нападения. Но я видела, какой она становится в операционной, когда дает наркоз и потом следит за состоянием пациента на столе – это была совершенно другая Инна, собранная, четкая, без единого лишнего движения. В последнее время Матвей полюбил работать с ней и все чаще просил поставить ему анестезиологом Калмыкову, а уж мой муж умел ценить профессиональные качества.

Но меня все равно не покидало это странное чувство, которое я испытывала всякий раз при взгляде на Инну Калмыкову.

Надо все-таки с Иващенко поговорить еще раз, вдруг я что-то упустила. После случая с Полиной Ненашевой я стала опасаться всякого рода странностей у своих врачей – в последнее время в моей клинике и так происходит слишком много, и ставить под удар репутацию, а то и вовсе лицензию я не собиралась. Лучше перестраховаться, чем потом опять разгребать последствия.