Тихо таял апрельский день. Лошадка неспешно чавкала копытами по непросохшей дороге. От речки Урочи тянуло сыростью. Жаровня в ногах Аси остыла, и она зябко куталась в шерстяной плед. Наконец дорога, вынырнув из леса, поднялась на пригорок и влилась в главную улицу Яковлевской слободы. Ася с жадностью вглядывалась в знакомые строения.
– Стой, приехали, – она коснулась рукой в шелковой перчатке спины кучера.
Экипаж остановился перед родительским домом. Сколько она здесь не бывала? Лет семь или больше… Последний раз приезжала за благословением на брак с Бартошевским. Батюшки, неужто десять лет минуло? За эти годы родительский дом словно съежился, потемнели стены, потрескались наличники, покосились ставни. Не только люди стареют, дома время тоже не щадит.
Возле дома на завалинке, освещенная последними лучами заходящего солнца, сидит старушка. Неужели бабушка? Совсем немощная стала. Ася отпустила возницу с экипажем в город, на постоялый двор, сама подошла к Матрене и присела рядом.
– Здравствуй, бабушка, вот я и приехала.
– Кто здеся? – Матрена повернулась к ней вполоборота, и Ася с болью в сердце поняла, что та ее не видит.
– Это я, бабушка, Ася, внучка твоя. А ты что, совсем не видишь?
– Почему не вижу? Немного вижу. Вон там солнышко садится, – махнула она рукой в сторону заката, – а вон там амбар… или сарай, я забыла… А ты котора внучка? Не Варька? – Матрена цепкой, высохшей, как куриная лапка, рукой ощупала руку, плечо, голову Аси.