Бандит. Заберу тебя у мента

Домработница

Я просыпаюсь от запаха гренок. Открываю глаза, прислушиваясь к себе, к тишине дома, к этому сладковатому аромату, который наполняет пространство вокруг. Всё кажется странно знакомым, но в то же время новым, как будто я оказалась в фильме, где главный герой просыпается в собственном доме, но с ощущением, что что-то изменилось.

Умывшись, я гляжу на своё отражение в зеркале — лицо спокойное, но что-то глубоко внутри колотится, как птичка, запертая в клетке. Кажется, что сбылись все мои мечты: я наконец-то живу в том самом, своём доме, о котором грезила долгие годы.

Вспоминаю, как когда-то пыталась поговорить с мужем о том, чтобы обменять нашу квартиру на просторный дом. Но свекровь, узнав про это, закатила мне скандал. Обвинила меня во всех смертных грехах. Она кричала, что я хочу оттяпать у неё квартиру, что мои планы — это лишь попытка отнять у неё единственное, что ей дорого. И у меня не получится провернуть свои «коварные планы».

Но теперь, стоя на верхней ступеньке лестницы, ведущей вниз, я чувствую, как внутренняя тревога разрастается. Казалось бы, я должна быть счастлива: мечта о доме сбылась, и свекрови больше нет рядом, чтобы разрушать моё счастье. Однако, внутри поселилась странная пустота, будто я потеряла нечто важное на пути к этой цели. Чувствую дискомфорт.

Когда я спустилась на кухню, реальность нанесла ещё один удар.

Вижу какую-то женщину. Стоит у плиты спиной ко мне. Неужели у нас ещё и домработница завелась?

— Доброе утро, — громко говорю я.

Женщина поворачивается и… О, боже, я вижу Аллу Леонидовну, жарящую гренки. Останавливаюсь в ступоре, не верю своим глазам. Может, мне это показалось? Спускаюсь ниже. Нет, не показалось.

— А, проснулась. Доброе утро и тебе, иди завтракать, — как ни в чём не бывало тараторит Алла Леонидовна.

— А Вы что здесь делаете? — с недоумением спрашиваю я.

— Мама будет жить с нами, — из другой комнаты доносится голос Игоря, и он быстро направляется ко мне. — Вчера у неё поднялось давление, приезжала скорая. Врач сказал, что она должна быть под присмотром круглые сутки. Да и тебе сейчас нельзя одной, вот и будете помогать друг другу.

Вот это в стиле Игоря, — мысленно отмечаю я, чувствуя раздражение. Как я могла купиться на его обещания, что этот дом будет только для нас? Убедил, что никто не будет вмешиваться в нашу жизнь, а теперь вот она — его мать, хозяйка положения, уже скоро будет снова командовать.

— Элечка, дорогая, — залебезила свекровь. Её голос звучит так, будто она выиграла в лотерею, — как я рада, что с тобой и с внучкой моей всё в порядке.

— Это внук, мама, — поправляет Игорь.

— Это девочка, — упрямо повторяет свекровь.

Подходит ко мне. Не успеваю отступить, как её рука оказывается на моём животе, и она делает круговое движение кистью, будто исполняет какой-то магический ритуал.

— Наконец-то, дождалась. Иди, дорогая, покорми дочку. Своей внучке я сварила кашу, в ней витаминов много.

Сажусь за стол, вопросительно смотрю на Игоря.

— Что? — сдвигает брови. — Так будет лучше. Я старше, я лучше знаю, как надо. Всё.

Свекровь радостно суетится возле стола, накрывая всё, что приготовила, и, кажется, вовсе не замечает напряжённости в воздухе.

Я чувствую, как внутри поднимается волна протеста, но осознаю, что в этой борьбе я пока одна.

— У тебя ничего не болит? — она внимательно смотрит на меня, типа и правда беспокоится.

Скорее всего, корчит из себя перед Игорем такую хорошую. Смотрю ей в глаза, а в голове мелькает картинка, как она выхватывает у меня чемоданы. И тут же голова начинает ныть. Закрываю глаза, пытаясь поймать и раскрутить картинку. Ничего, снова теряю нить.

— Алла Леонидовна, — начинаю, — я помню, как Вы у меня чемоданы пытались забрать.

Игорь побледнел. Свекровь резко посмотрела на сына и покраснела. Он помотал головой и сделал ей какой-то знак.

— Что здесь происходит? — недовольно спрашиваю.

— Накануне поездки вы с мамой поссорились, — изворачивается Игорь. — Ты хотела уйти из дома, она тебя останавливала.

Свекровь выпучила глаза и быстро закивала головой:

— Да-да, так и было, мы просто не хотели тебя расстраивать в твоём положении. Не стали напоминать о ссоре.

У Игоря звонит телефон.

— Да, с ней всё хорошо, — слушает и кратко отвечает на вопросы, — месяц, дальше врач решит. Пока нет, врач сказал покой. Ей нельзя волноваться в её положении.

Копается в тарелке.

— Конечно, я в курсе, что моя жена беременна. У нас секретов нет. Странно мне было бы не знать об этом. До свидания.

— Кто звонил? — задаю вопрос, стараясь удержать голос спокойным, но внутри нарастает напряжение.

Я внимательно слежу за их реакцией, чувствуя, что они что-то скрывают. Глаза то и дело перемещаются с одного на другого, пытаясь уловить хоть малейший признак смущения или неуверенности.

— Саныч твой звонил, — отвечает, слегка отворачиваясь, будто бы случайно. — Справлялся о здоровье.

— А что «пока нет»? — уточняю, не отпуская взгляда с Игоря. — Он хотел приехать? — в голосе мелькает надежда, несмотря на все мои усилия скрыть её.

— Нет. Интересовался, когда выйдешь на работу.

— Я хочу съездить на работу, — заявляю решительно.

Он делает вид, что занят поеданием каши. Набивает себе рот, чтобы не отвечать на вопросы.

— Конечно, дорогая, только приди в себя, отдохни пару дней.

Смотрит на мать, она машет, соглашаясь.

— Потом поедешь, — тихо добавляет она.

— И почему Саныч не захотел поговорить со мной лично?

— У тебя же новый номер телефона. Я его ему позже пошлю, смской.

Сижу, молчу, словно невольный узник в собственных мыслях. Внутри меня странное чувство — будто я в добровольном плену. Но не помню, зачем я его выбрала? Что-то произошло со мной раньше, в какой-то другой жизни, но что именно — я понятия не имею. И вот я здесь, в этом моменте, в этой комнате, которая мне совсем не знакома, хотя должна быть моей.

Кажется, что моя жизнь больше не принадлежит мне. Я как будто проживаю её чужими глазами, принимаю решения, которые не совсем мои, словно кто-то другой ведёт меня за руку по этой дорожке. Даже сейчас, когда передо мной стоит тарелка с кашей, я ем её почти механически. Вкус её кажется пресным, как и сами мои мысли, которые постоянно возвращают меня к вопросу: как я докатилась до этого? Но ответа нет. Всё, что остаётся — это молчание и странное, тревожное ощущение, что моя жизнь стала не более чем отражением чего-то, чего я не могу постигнуть.