Бегство от страсти

Глава одиннадцатая

Первые дни в Грейстон Прайори прошли для Флер как во сне.

Ей было трудно разобраться со своими впечатлениями, но красота и атмосфера Прайори завладели ею; все было для нее постоянным источником радости и интереса.

И наконец, несмотря на свои собственные переживания, не дававшие ей покоя, Флер обрела мир в своем новом окружении.

Сначала это чувство было едва заметным, но даже такое небольшое облегчение Флер приняла с благодарностью, надеясь, что в конце концов ее сознание проникнется им навсегда.

Но как бы ей ни хотелось оставаться спокойной и безмятежной, с того самого момента, как она покинула дом Рейнольдсов, Джек бомбардировал ее письмами и телефонными звонками.

Пережив разочарование и изменив свои представления о нем, Флер считала, что ее отъезд не будет иметь для него значения. Но как только она уехала, Джек понял, что он теряет.

В тот же вечер около девяти часов ее позвали к телефону.

— Что это я такое слышу? — сказал Джек сердито. — Мама говорит, что ты устроилась на работу. Этого не может быть!

— Но это так, — возразила Флер. — Почему ты так удивляешься? Не могла же я оставаться у вас после…

— Не говори глупостей! Ты знаешь, что ты мне нужна. У меня остается еще неделя отпуска, и потом, Флер… Флер, любимая, ты не можешь так меня оставить.

Его голос стал мягким и нежным; она изо всех сил старалась сопротивляться звучавшему в нем призыву.

— Прошу тебя, Джек, будь благоразумен! Я оставила тебе записку — ты ее найдешь на туалетном столике.

— О чем ты в ней пишешь?

— Я прощаюсь с тобой.

— Но ты не можешь уйти! — голос его вновь поднялся до крика.

— Могу и должна, — с отчаянием проговорила Флер, — и я не могу дольше разговаривать — это неудобно. Прощай… любимый.

Она не могла удержаться от этой последней ласки, это слово выскользнуло у нее невольно. Не дожидаясь ответа, она положила трубку и почувствовала, что вся дрожит и вот-вот расплачется.

Она вернулась в спальню миссис Митчэм, где беседовала со старухой, когда Бархем позвал ее к телефону.

Подойдя к двери, Флер постаралась принять естественный вид, но от зорких глаз старухи нельзя было ничего скрыть.

— Уверена, что это был ваш молодой человек, — сказала она. Когда Флер не ответила, миссис Митчэм продолжала: — Вам кажется, вы ужасно несчастны, но пари держу, что он и слезинки вашей не стоит. Послушайтесь моего совета, милочка, и забудьте о нем. Много их еще у вас будет.

Флер подумала, что в усмешке миссис Митчэм было что-то циничное. Она молча сидела у постели, раздраженная этим вторжением в ее внутренний мир. Внезапно усыпанная драгоценностями рука легла на ее руку.

— Не надо огорчаться, дитя мое. Увидите, что в конечном счете все сложилось к лучшему. Конечно, сейчас вам от этого мало утешения, когда у вас сердце кровью истекает, но, прожив с мое, вы убедитесь, что я права.

В ее голосе было что-то настолько добродушное, что слезы подступили к глазам Флер, и на этот раз она их не сдерживала.

— Ну, ну, — сказала миссис Митчэм. — Я бестактная старуха, но вы должны принимать меня такой, какая я есть, мне уж слишком поздно меняться. Расскажите мне все — вам будет полезно высказаться. Если все время так сдерживаться, то в конце концов взорвешься.

И как бы ей самой это ни казалось невероятным, Флер рассказала все.

Потом она недоумевала, почему это сделала. Поступила ли она так под влиянием собственной слабости и обычного женского желания излиться перед сочувствующим слушателем, а может, миссис Митчэм, несмотря на все ее странности, обладала уникальным даром вызывать на откровенность и выслушивать тайны чужой души.

Впоследствии Флер узнала, что последнее предположение оказалось справедливым. Старой даме вверялись люди самых разных качеств и сословий. В доме не было ни единой проблемы, любовной истории или какого-то осложнения, с которым бы не шли к ней.

Одной из причин этого был постоянный неистощимый интерес миссис Митчэм к людям. Иногда Флер казалось, что она жива только своим любопытством. Ничто не было для нее слишком мелким или незначительным, не стоящим внимания.

Будучи слишком стара, чтобы жить активно, она существовала за счет других людей, и причуды человеческой природы были для нее неиссякаемым источником жизненных сил.

Как выяснила Флер, до нее у миссис Митчэм был целый ряд, как она выражалась, «сладкоречивых» женщин. Их шокировало ее поведение, ее грубые высказывания возмущали этих дам до глубины их благовоспитанных душ.

Сначала Флер не могла понять, откуда миссис Митчэм брала такие выражения, но та просветила ее. Однажды, когда они говорили о Прайори, Флер заметила со всей искренностью:

— Наверное, такое прекрасное окружение возмещает вам многое, даже то, что вы прикованы к постели.

— Как бы не так, — едко возразила миссис Митчэм. — Уж не думаете ли вы, что самые замечательные штучки в мире могут заменить мне ноги? К тому же вся эта дворянская роскошь и блеск никогда меня не поражали. Куда как лучше отличная полированная стойка под руками да веселая компания вокруг в баре. Вот что мне по душе, вот это для меня.

Флер смотрела на нее, широко раскрыв глаза. Миссис Митчэм засмеялась.

— Разве вы не слышали? — спросила она. — Я думала, до вас дошли сплетни. Да, я была барменшей — и не стыжусь этого. Могу похвастаться, что в молодости я имела успех. А потом заявился Альберт Митчэм и увел меня. Я часто думала: дура я была, что за него вышла, могла бы развлечься и отпустить его на все четыре стороны, как бывало с другими. Но нет! Ему был нужен только законный брак, а я тогда верила, что без любви и жить не стоит.

— Возможно, так оно и есть, — сказала Флер.

— Все о вашем щеголе думаете? — поинтересовалась миссис Митчэм.

Она редко упоминала Джека, не обругав его как-нибудь, и Флер перестала обращать на это внимание. Целиком доверившись старухе, она понимала, что под вульгарной внешностью и грубостью скрывается сердце, полное сочувствия ко всем несчастным.

— Вы его забудете, и притом скоро.

Флер улыбнулась.

— Легко сказать. Ведь вы меня понимаете.

— Я-то понимаю и часто жалею, что часами плакала о чем-то, чего уже не поправишь. Я согласна изо всех сил бороться против того, что можно изменить; но когда чего-то не избежать, остается только принять все как есть. А кроме всего прочего, он вас не стоит.

— И все же он нужен мне, — с грустью сказала Флер. — Теперь, когда он уехал, вернулся в свою эскадрилью, каждую ночь я думаю, какой я была идиоткой, что не повидалась с ним перед отъездом. Ведь он приходил сюда, вы знаете?

— Знаю, — отвечала миссис Митчэм.

Она знает все, подумала Фдер. Ей доносит прислуга, и Бархем, конечно, упомянул о приходе Джека.

— Я просто не могла тогда говорить об этом, — продолжала Флер. — Я, словно какая-нибудь викторианская девица, заперлась у себя в комнате и отказалась выйти.

— Сами себя боялись, — заметила миссис Митчэм.

— Вот именно. А теперь мне стыдно. Джек, наверное, этого не понял. Он приходил проститься и, вероятно, еще раз попросить, чтобы все осталось по-прежнему, чтобы я не решала ничего насчет нашего будущего.

— И у вас не хватило смелости сказать ему в лицо, что вы уже решили больше никогда не видеться с ним.

— Я боялась, что, если увижу его, брошусь к нему на шею.

— Да, вы, пожалуй, так бы и сделали, — хихикнула старуха. — Чувствительность вас заела, вот в чем беда, с сердчишком своим не можете справиться.

— Признаю, что это так. — Голос Флер звучал утомленно, словно она бесконечно устала от самой себя.

— Забудьте его, — снова резко сказала миссис Митчэм. — Забудьте его совсем; не думайте о нем и не будем больше о нем говорить. Я больше имени его не произнесу, и пропади он пропадом, сукин сын, за все то горе, что он вам причинил!

Флер не могла не рассмеяться.

— Нельзя так говорить. Что бы подумали в Мелфорде все, кто считает сэра Нормана такой важной особой, если бы услышали некоторые вещи, которые говорит его матушка?

— Им полезно было бы послушать, — отозвалась миссис Митчэм. — К тому же никто и не считает его важной особой. Все слишком хорошо помнят, что когда-то он был в услужении в этом же самом доме.

— В услужении?! — воскликнула Флер.

— Да, так он начинал. Альберт служил на флоте, а я жила с замужней сестрой. Ограниченная скупая женщина, я никогда с ней не ладила. Но надо же мне было куда-то деться, и, пока я искала жилье и работу, Энни взяла меня и маленького Нормана к себе.

— Пожалуйста, расскажите мне еще что-нибудь, — попросила Флер, когда старуха остановилась.

— Интересуетесь Норманом? — резко осведомилась миссис Митчэм.

— На этот счет вам не стоит волноваться, — спокойно возразила Флер.

— Я и не боюсь, в том смысле, в каком вы это понимаете. Если бы Норман стал нормальным человеком, таким, как все, я бы опустилась на колени, хоть они у меня и скрипят, и возблагодарила бы Всевышнего.

— Что вы хотите сказать? Почему он не такой, как все? В каком смысле?

— Да это на самом деле не его вина. Он не всегда был таким. Вечно носился со всякими идеями, займется чем-нибудь и так увлечется, что больше ни о чем и думать не может. Он всегда был серьезным парнем, но все же не дошел бы до такого, если бы не Синтия.

— Синтия? — спросила Флер. — А кто это?

— Моя невестка, — последовал изумивший ее ответ.

— Расскажите мне все с самого начала, — попросила Флер. — Я ведь ничего об этом не знаю. Я и понятия не имела, что сэр Норман женат.

— Уже нет, — мрачно сказала миссис Митчэм. — Он с ней развелся. И давно было пора.

— Он очень переживал? Он, наверное, был очень несчастлив.

— Несчастлив! — презрительно повторила миссис Митчэм. — А чего он мог еще ожидать, когда взял себе жену не по чину, не по положению, а все потому, что влюбился в дом.

— В дом? Как в дом? — переспросила изумленная Флер.

— В этот дом. Дом Синтии. Ради него он на ней и женился, — во всяком случае, мне так всегда казалось, — а когда он получил его и Синтию в придачу, то оказался как ворон в клетке с колибри.

— Синтия — дочь лорда Грэнтона? — уточнила Флер, постепенно начиная понимать все обстоятельства.

Да. Его единственный ребенок. Он оставил ей дом по завещанию, а денег у них хватало только на уборщицу два раза в неделю. Норман же в это время зарабатывал прорву денег, и дом этот его прямо с ума сводил, да и Синтия тоже, по крайней мере, все так думали.

Так или иначе, она вышла за него. Я ее в глаза не видела, пока они не поженились. Я и Нормана редко видела, он как раз тогда вверх пошел, и я знала — он не хочет, чтобы мать-старуха ему навредила своим необузданным языком. Я жила в Тутинге и, должна вам признаться, была там очень счастлива.

Денег у меня было полно — Норман об этом позаботился, он всегда со мной хорошо обходился, — и был друг, которого я очень любила. Теперь он умер, а то не сидела бы я сейчас на этой постели, на которой, говорят, еще королева Елизавета спала, а может, и не спала, кто ее знает. Был бы он жив, я бы его не бросила.

— Вы приехали сюда после того, как Синтия, я хочу сказать — леди Митчэм, уже уехала?

— Около года спустя. Полагаю, Норман считал, что она к нему вернется. Сначала он не хотел с ней разводиться, но потом она все-таки настояла. Они тут устраивали скандал за скандалом, когда она приезжала и просила Нормана дать ей свободу.

Женившись на Синтии, он купил этот дом, чтобы дать ей независимый доход; но, я думаю, окончательно он уступил, когда она пригрозила оспорить его право на усадьбу — кажется, что-то связанное с нарушением порядка наследования.

Во всяком случае, он дал Синтии развод, и она уехала в Кению с человеком, за которого хотела выйти замуж, а потом — вы не поверите! — в тот самый день, когда все было окончательно оформлено, этот человек погиб. Автомобильная катастрофа после приема, который они устроили, чтобы отпраздновать свою свадьбу — она должна была состояться на следующий день.

— Какой ужас! — воскликнула Флер.

— С тех пор я больше не видела Синтию, — продолжала миссис Митчэм. — Она сменила фамилию и опять стала леди Синтия Эшвин — это родовая фамилия Грэнтонов.

— По-моему, я где-то видела ее фотографию, — сказала Флер. — В «Тэтлере» или каком-то еще журнале. Она очень красива, правда?

— Все так говорят. Мне-то эти тощие леди, которые выглядят так, словно их морили голодом, никогда не нравились. У нее было обаяние, и она всегда умела расположить к себе, когда хотела этого. Со мной она была очень мила. Я часто вспоминаю нашу первую встречу.

Норман боялся, что я буду ее шокировать. Он всегда немного стыдился меня. Но Синтия смеялась на все мои слова и, когда уезжала, наклонилась и поцеловала меня.

«Надо нам было раньше познакомиться, — сказала она. — Я умею ценить настоящее, чего не выношу, так это подделки».

При этом она взглянула искоса на Нормана, и я догадалась, что она над ним подсмеивается, но мне это понравилось. У нее были такие непринужденные манеры, сразу видно, что настоящая леди. Она сидела и болтала, и меня подстрекала на разговор, а Норман крутился рядом словно на горячих угольях, как бы я не сказала, чего не надо.

— Не могу представить себе сэра Нормана таким, — сказала Флер, — мне он кажется очень выдержанным.

— Теперь он такой, — согласилась его мать. — Он себя вышколил. Мне всегда казалось, что он очень здорово разыгрывает из себя крупного бизнесмена, знаете, о каких пишут в газетах, — холодного, жесткого, который, не моргнув глазом, в любую минуту готов выписать чек на несколько сот тысяч фунтов.

Флер засмеялась:

— Мне кажется, вы жестоки к своему сыну.

— Разве? — спросила миссис Митчэм. — Что ж, может быть. По-моему, он не похож на человека. Я не выношу эту его заносчивую горделивую манеру. Мне всегда хотелось иметь сына, который вошел бы ко мне, сел на постель и сказал: «Знаешь, мама, а я только что соблазнил горничную!»

— Случись такое на самом деле, вам бы это не понравилось, — строго сказала Флер.

Она знала теперь, что миссис Митчэм просто на себя наговаривала.

— Ну, во всяком случае, это было бы куда лучше, чем жить с монахом, для которого все удовольствие заключается в возне с сальными колесами.

— А дом? — спросила Флер. — Ведь он его по-прежнему любит.

— Не знаю. Иногда мне кажется, что он его ненавидит.

За ужином Флер с новым интересом присматривалась к сэру Норману.

Странно было узнать, что он так много пережил, был женат и потерял жену, что он полюбил дом, где служил мальчиком и стал в конце концов его владельцем. Флер хотелось узнать побольше.

У нее было такое чувство, что все рассказанное миссис Митчэм было основано главным образом на слухах.

Ее интуиция, не нуждавшаяся в подтверждении, подсказывала ей, что сэр Норман никогда не обсуждал ни с кем события своей личной жизни. Все, о чем знала его мать, она тщательно собрала по кусочкам из разговоров свидетелей происшедшего и прислуги.

Сидя за уставленным серебром столом, Флер страстно желала задать сэру Норману какой-нибудь интимный вопрос и понаблюдать за его реакцией, но не решалась — ей было боязно.

Норман Митчэм внушал ей страх. С каждым днем она все яснее понимала, что имел в виду Джек, когда назвал его «неумолимой силой».

В нем было что-то непреклонное, все сильнее дававшее чувствовать себя при общении с ним. Помимо этого, Норман Митчэм казался очень скучным; с ним было практически невозможно разговаривать.

Флер находила невыносимым длительное молчание за столом и часто болтала — не потому, что ей было о чем говорить, а просто потому, что нервничала.

Она пыталась вовлечь его в разговоры о работе, но он всегда отделывался пустыми фразами, не вдаваясь в подробности, не пытаясь ответить на ее робкие вопросы.

Точно так же он реагировал, когда она восторгалась произведениями искусства, наполнявшими дом.

Иногда он сообщал ей какие-нибудь сведения о той или иной картине, но излагал их как заученный урок, как текст из путеводителя, а затем снова погружался в молчание.

Однажды, когда они сидели за столом, изредка обмениваясь отдельными фразами, Флер вдруг пришла неожиданная мысль.

«По-моему, он меня боится!» — подумала она.

По мере того как эта идея закреплялась у нее в голове, Флер все больше приходила к убеждению, что напала на истину, нашла ключ к характеру Нормана Митчэма.

«Он боится женщин… вообще всех женщин. Хотела бы я знать, как и почему Синтия заставила его так страдать!»