Берег тысячи зеркал (СИ)

Глава 7

Если бы знал, чем обернется день с ней, ни за чтобы не совершил подобной глупости. Но я это сделал, а сейчас запрещаю себе бросать взгляд в сторону ее окон. Не хочу нарушать то, чего удалось достичь. В глубине души, я знал, что поступаю так ради Веры. Ей нужно было оправдание, она горит болью, и сейчас я в этом убедился.

Оставив ее на холме, сев в такси, я решил безжалостно вычеркнуть и забыть все, вернуться к работе. Проверка борта, подписание документов на вылет чартерного рейса, доклад руководству и разговор с полковником, — я старался выполнять все машинально, четко и не поддаваясь эмоциям.

Я отправляюсь на ужин Ким Дже Сопа и его дочери, уже зная, что меня ждет. Вхожу в номер объекта, и встречаю несколько взглядов парней. Они кивают, а я переступаю порог широкой гостиной. За длинным столом сидит господин и молодая госпожа. Не замечая, что в помещении номера находится не менее десятка охранников, они ведут спокойную беседу за ужином.

Джеха встречает мой взгляд, стоя у окна. Он хмуро смотрит на парковку у гостиницы, а когда я киваю в поклоне господам, цепко осматривает и поджимает губы.

— Вы хотели меня видеть, господин? — встаю у стола, и смотрю прямо перед собой, ожидая ответа Дже Сопа.

Мужчина откидывает салфетку, а посмотрев на дочь, молча, отдает приказ уйти в свою комнату. Девушка немедленно поднимается, а попрощавшись со всеми, и пожелав спокойной ночи отцу, уходит. Как только за ней закрывается дверь, Дже Соп поднимается и наотмашь наносит удар по моему лицу.

Закрываю глаза, а руки сжимаю в кулаки. Я не имею права выдать себя, не могу проявить неуважение и дерзость. Этот человек свято верит, что я его обслуживающий персонал, а потому усилием воли сдерживаю гнев. Он волной поднимается так стремительно, что кажется, превращает меня в монолитный камень. Мышцы наливаются сталью, а из горла вырывается горячее дыхание. Джеха холоднокровно наблюдает за этой картиной, но все же подается вперед от окна.

— Как ты посмел спутаться с этой девкой? Я такого наслушался от Платини, что прямо сейчас могу задушить тебя голыми руками, сопляк, — Дже Соп брызжет слюной, грузно дышит и рычит, как побитая псина. Я стараюсь не замечать этого, потому стою, молча, и смотрю прямо перед собой. — Вы что себе возомнили? Думаете, я привез вас в Париж, чтобы вы здесь белых баб трахали? А? Отвечай, когда с тобой говорят?

— Никак нет, — сухо произношу, продолжая терпеть такую грязь, за которую в иной ситуации этот "простояпонец" харкал бы кровью.

— Никак нет? — он переспрашивает, а хохоча, осматривается, и продолжает рыча: — Никак нет? Тогда почему я выслушиваю от какого-то французишки, что ты замешан в убийстве его сына, и прикрываешь белую потаскуху? Какого черта проклятого вы творите? Платини один из подписантов контракта. Ты хоть понимаешь, сопляк безродный, сколько денег я потеряю, если этот французский чобаль свой автограф под контрактом не поставит? А?

Поджимаю губы, чувствуя, как кулаки наливаются кровью. Если бы не выдержка, я бы уже сорвался, но продолжаю молчать.

— Одиннадцать миллиардов долларов. Ты хоть раз видел такие деньги, нищеброд? — Дже Соп не унимается. Он хватает меня за подбородок, сжимает его в руке, а я стискиваю зубы от отвращения. Приблизившись, он шепотом произносит такое, от чего я зверею: — Дырка этой белой шлюхи стоит таких денег? Как думаешь? Потому что я…

Однако он не успевает закончить, а мои действия ставят точку, и закрывают его грязный рот. Боковым зрением замечаю, как Джеха бледнеет, но мне плевать. Схватив за горло Дже Сопа, я тяну его к себе, а у самого лица, со сталью шепчу:

— Еще слово, и ты будешь жрать за этим столом свой собственный язык, господин. Ты не знаешь, с кем говоришь, потому я обязан тебя огорчить. Я не твоя собачка на побегушках. Если хочешь подписать этот контракт, и получить свои деньги, ты закроешь рот, и прекратишь позорить свою дочь. Она уверена, что ее отец непогрешимый господин, а на деле, любовница ее отца на три года старше ее самой. Мне продолжать? Я знаю еще многое. Так что помалкивай, Ким Дже Соп, пока цел. Иначе лететь будешь домой, привязанным к турбинам за бортом.

Закончив, замечаю замешательство и шок на лице мужчины. Отпустив его, поправляю пиджак, и снова смотрю перед собой.

— Это что… Это что только что было? — Дже Соп в испуге едва шепчет, и в шоке смотрит на Джеха. — Ты кто такой, вообще, а? Немедленно вышв…

— Господин, — Джеха останавливает мужчину, а положив руку на его плечо, тихо добавляет: — Пожалуйста, успокойтесь. Для нашего же общего блага, мы должны немедленно прекратить этот разговор. Кан Чжи Сан-ши.

Я не собираюсь извиняться. Внутри кипит гнев такой силы, что я даже удивлен, как вообще сдержался и не задушил его.

— Немедленно объяснитесь, — снова начинает жирдяй, но я продолжаю молчать, а Джеха устало выдыхает и произносит:

— Через час ожидайте звонка, господин. Вам все объяснят. Однако же впредь, прошу вас на провоцировать нас на ответные действия.

— Что? Это кого я не должен провоцировать? Его? Или тебя? Вы что себе возомнили? Я за что вам деньги плачу? Вы — моя охрана. Вы обязаны…

— Я вам ничего не обязан, — не выдерживаю, а переведя взгляд на мужчину, заканчиваю: — Я выполняю приказ, и не работаю на вас. Платини более не побеспокоит вас, господин. Я уладил вопрос и с ним, и госпожой Преображенской. Женщина не замешана ни в чем. На этом, я думаю, разговор исчерпан. Я пилот вашего борта, а не личный телохранитель. Назначение начальником охраны было временной мерой, для того, чтобы контролировать ситуацию вокруг вас. Я трижды отвел от вас, и вашей дочери опасность. Думаю за этот месяц, я свою работу выполнил сполна.

Закончив, наконец, замечаю, что смог донести информацию правильно. Дже Соп замирает в немом неверии. Он осматривает нас с Джеха, а когда до него действительно доходит суть сказанного, мужчина бледнеет.

— Так вы… — тихо переспрашивает, а Джеха повторяет с нажимом:

— В течение часа, вам поступит звонок, господин. Давайте на этом будем считать инцидент исчерпанным. Подписанию контракта ничего не грозит. Встреча военных атташе прошла на высшем уровне, контракт заключен и с профессором Поповым. У нас нет сомнений, что коллегия Сорбонны его подпишет. Давайте успокоимся. Завтра состоится банкет в вашу честь, и в честь заключения сделки. У вас, и у нас очень много работы. Позвольте нам удалиться, и оставить вас, чтобы вы могли отдохнуть, господин.

Даже без дозволения, я выхожу первым. Еще минута пребывания рядом с этим куском дерьма, может привести к непоправимым последствиям. Пока я подхожу к лифтам, чтобы спуститься этажом ниже, Джеха нагоняет меня, а схватив под локоть, тащит в сторону своего номера. Спустя мгновение, я оказываюсь в полной темноте, и лицом к лицу с его горящим яростью взглядом.

— Ты рехнулся, мать твою, Кан Чжи Сан? — зарычав в лицо, друг сжимает плечо, а я только сейчас понимаю, что натворил.

— Сан опомнись, — вдруг шепчет Джеха. — Я тебя не узнаю. Ты пугаешь меня, еще хуже, чем после возвращения из Вьетнама. Ты ведешь себя…

— Остановиться? — перебиваю его, а отводя руку друга в сторону, продолжаю едва живым голосом. — Ты сейчас скажешь мне остановиться. Так ведь?

— А ты можешь? — сухо спрашивает Джеха.

— Нет, — отвечаю честно, а горло вяжет тугим узлом. — Но я остановился. Ответь на вопрос, Джеха.

Он молчит, медленно отходит на шаг, а я спрашиваю то, что не должен был произносить никогда:

— Могу я умереть счастливым? Кажется, ты хотел именно этого.

Он понимает все с полуслова. Мы не говорим подобное просто так. Очевидно, друг сразу вспоминает наш последний разговор в госпитале в Сеуле. Я едва успел глаза открыть, как увидел его. Джеха пришел одним из первых. Он и сообщил в часть, что я найден.

— Я и не думал, что ты серьезно, Сан-ши. Она ведь… чужая нам, — глухо отвечая, его выражение лица меняется. Я замечаю это даже в полумраке номера, а друг продолжает: — Я ведь сказал это тогда искренне. Я хочу видеть тебя счастливым. Ты дорог и мне, и моей Кан Мари. Ты и Ханна, почти что, семья для нас. Но я и не думал…

— Теперь ты знаешь, что для меня значит эта женщина.

Джеха услышал меня, я верю в это. Потому спокойно выхожу прочь, а оказавшись в своем номере, уверенно подхожу к окнам. Несколько секунд жду, осматривая темноту ее апат. Вера до сих пор не вернулась домой? Бросаю взгляд на часы, как только замечаю за плотными шторами свет. Хмурясь, встаю ближе, рассматривая тонкий силуэт Веры. Она подходит к окнам, и несколько минут, я вижу лишь то, как ее тень стоит неподвижно. Пульс стучит почти в горле, мысли снова запутались, а тело, черт бы его побрал, сходит с ума. Нельзя. Стиснув зубы, я отворачиваюсь прочь, в момент, когда шторы начинают подниматься вверх.

Я не знаю, как отойти от окна. Кажется, ноги приросли к полу, и не собираются слушаться. Она там, за спиной, возможно, смотрит на окна напротив. Ее взгляд опять грустный? Она снова плачет? Или мне удалось подарить ей хоть что-то, способное заглушить ее боль? Ведь я трус… Я даже не сумел найти в себе сил признаться ей, что тоже летчик.

Закрыв глаза, и выругавшись, я срываю с себя галстук, стянув его так резко, что зажим отлетает в сторону. Наматывая прочную ткань на руку, я смотрю в одну точку, а вижу рожу ублюдка, которого хочется задушить голыми руками до сих пор. Как он посмел такое сказать? Как я вообще сдержался, и не прикончил мразь? Ткань галстука сжимает кулак, царапает кожу, причиняет боль, а я продолжаю стоять и не двигаться. Во мне вновь поднимается гнев. Только теперь хочется задушить и себя. Наказать за чудовищную трусость.

Джеха прав… Я убеждаю себя, что остановился, а сам продолжаю искать причины повернуться и опять на нее посмотреть. Сегодня я узнал всю правду, и пропал. Горло сдавливало, в груди саднило, я хотел, чтобы она полюбила так же меня. Полюбила, как своего мужа. Проклятье, я влюбился в замужнюю женщину. Каламбур в том, что оказалось достаточно только взгляда. Одного взгляда хватило, чтобы я потерял себя в ней.

Но я должен ее забыть. Обязан, иначе сойду с ума. Не смогу отпустить, не смогу не перейти черту, не смогу остановить себя снова. Не смогу, а значит, стиснув зубы, должен терпеть. Пройдет время, я вернусь домой, и она станет воспоминанием. Станет самой яркой и желанной мечтой, которой не сбыться.

Я так и не оборачиваюсь назад, а поднявшись утром, более не смотрю сквозь проклятые окна. Ненавижу их хуже, чем себя. При виде Сары в банкетном зале гостиницы, и вовсе зверею. Внешне оставаясь спокойным, появляется жгучее отвращение. Женщина держится непринужденно. Продолжает курировать приготовления к банкету, разговаривает с персоналом, советуется с молодой госпожой.

Ким Сун Нам все чаще посматривает в нашу с Джеха сторону, а когда замечает ответный взгляд, сразу прячет глаза. Скорее всего, девушка слышала весь вчерашний разговор, и это только усугубляет состояние и душевное равновесие. Я не хотел портить иллюзию ее прекрасной и правильной жизни. Не хотел становиться причиной разочарования такой юной девушки, однако стал. Теперь дочь Ким Дже Сопа знает о нем вещи, которые лучше не знать о родном отце.

— Банкет на сорок персон, — начинает Джеха. — Справа и слева выставим по двое людей. Еще троих на балконах по кругу зала, а сами останемся внизу. Снаружи и на парковке нужно еще пятеро бойцов. Если Платини приведет свою охрану, надо подключить ресурс. Нам не хватит людей, чтобы избежать эксцессов. Он явно настроен сорвать заключение контракта.

— Это ничего не изменит, — сухо бросаю, цепко осматривая толпу официантов, нанятых Сарой. — Работников проверил? Мне не нравится количество персонала. Их слишком много для такого банкета.

Джеха складывает руки на груди и хмурится. Он посматривает на часы, а найдя взглядом Сару, подзывает к нам. Отвожу взгляд тут же, не желая даже видеть ее перед собой. Я никогда не любил глупых женщин, но женщин, не знающих границ, — не переношу на дух. Будь она трижды неотразима, — ее поступки говорят о ней многое.

— Джеха-ши, что стряслось? — Сара пытается изобразить непринужденную улыбку. — Что-то не так?

— Не совсем, Сара-ши, — отвечает Джеха, а скосив взгляд на меня, тактично продолжает. — Работников слишком много. Для сорока гостей достаточно и десяти официантов. Зачем пятнадцать?

— Десять и будут работать, — отвечает женщина, снова бросая в меня взглядом. — Пятеро наняты для подхвата. Очень серьезное мероприятие. Здесь будут и участники конференции океанологов. Мы не можем ударить в грязь лицом. В конце концов, это моя забота — сколько работников необходимо для такого банкета. Учитывайте, что еще наняты музыканты, и приглашены журналисты из трех крупных изданий. Потому… — она умолкает, но следом с некой издевкой, добавляет. — Потому следите за собой и своей работой. Простите, но мне пора.

Вздернув подбородок, Сара уходит, а Джеха стоит в ступоре от подобной отповеди. Надеюсь, он понял, наконец, почему его изначальный вопрос: "Что не так с этой женщиной?", — теперь звучит крайне нелепо.

— Ты был прав, — глухо констатирует факт.

— Всегда рад, — бросаю, продолжая наблюдение.

— Она будет на банкете? — Джеха намеренно осторожно спрашивает о Вере.

— Очевидно. Она ассистент профессора Попова, — отвечаю, пытаясь скрыть эмоции в голосе.

— Но ведь на подписание контракта с ним не пришла. Может, не придет и сегодня? Просто, лучше бы тебе…

— Не видеть ее? — парирую, перебивая друга, а он кисло кивает.

— Уверен, так будет лучше для вас двоих.

— Уже ничего не будет лучше, Джеха. Через двадцать четыре часа, мы окажемся в воздушном пространстве над Францией, и все закончится само собой.

— И все же, надо было надеть галстук, — отстраненно бросает Джеха, чтобы перевести тему, но и тут попадает впросак.

Галстук я уничтожил, когда пытался сдержать себя, и больше не смотреть в ее окна, как паяц.

— С ним приключилась беда, — отвечаю, осматривая доставщиков, которые привезли спиртное.

— Позволь спросить, — какая?

— Имуги *(змей) сожрал, как плату за то, что позволил выспаться.

— Очень остроумно, — Джеха ухмыляется, а я холодно бросаю:

— Я само остроумие сегодня.

— Оно и видно.

Джеха уходит, оставляя наедине с мыслями. Вера точно придет на банкет. Не станет же она из-за мимолетной встречи со мной пропускать такое мероприятие? В конце концов, мы все выяснили, точка поставлена. Я дал слово, что переступать черту и заговаривать с ней более не стану. Но сама мысль, что снова увижу ее, добивает. Как пережить эти проклятые двадцать четыре часа?

Как я должен сдерживать себя? Потому что спустя ничтожных пять часов, которые проходят, как пять минут, я лишаюсь воздуха совсем.

Вера входит в зал под руку с Юджином. Я помню его, именно этот мужчина — сын профессора. Кажется, он женат, но это не меняет того, что их вид вместе вызывает укол ревности. О том разумно ли ревновать замужнюю женщину, я даже не задумываюсь. Я ревную. С такой силой, что едва могу отвести взгляд от совершенства, которое ослепляет. Вера выглядит слишком сексуально в обычном черном коротком платье. Оно элегантно, и повторяет ее фигуру, как вторая кожа, а обнаженное плечо и очертания острых ключиц сводят с ума. Становится трудно стоять неподвижно, а в голове поднимается чертов ураган. Не выдержав, перемещаюсь вглубь зала.

Встав у одного из столов, не вижу ничего, а взгляд тянет магнитом обратно к ней. Меня тянет к ней, а желание точит, как проклятый демон. Я будто в свободном полете, вхожу в "бочку", и падаю, к чертям, вниз. Лечу прямо к земле, уже вижу ее очертания, рассекаю тучи, а штурвал не слушается. Он дрожит и ходит ходуном, а я продолжаю падение. Знаю, что разобьюсь. Знаю, но проклятье, как же я хочу расшибиться о землю, потому что если небо меня манит, то эта женщина тянет к земле. Она собой закрыла небосвод, а крылья сломала, оставив от них ошметки. Вот такая моя "земля". Она — мой грех. Она — желание. К ней я бы возвращался, даже сквозь самый страшный ураган. И если мысль о дочери вызывает трепет и долг быть рядом, то мысль о Вере меняет все. Она делает картину цельной, ставит все на места, рождает желание жить, а не выжить вопреки всему.

Каков же каламбур моего существования. Я встретил не женщину, а настоящее испытание. Мало ли было их, и чем я заслужил новое? Раздражение точит, я хмурюсь, а подняв взгляд, замираю. Вера смотрит прямо на меня. Ее глаза нежно обнимают взглядом, а лица касается грустная улыбка. Решившись ответить, останавливаюсь. Вера отворачивается в сторону профессора. Мужчина кивает ей, и что-то объясняет, а все, что делаю я — провожу взглядом по оголенной лопатке и спине. Опускаюсь ниже настолько медленно, насколько плавно вскипает кровь от того, что вижу. Мне бы не смотреть на нее, но воображение уже рисует черное кружевное белье, и чулки с тонкой атласной подтяжкой. Я видел и такое в ее гардеробе. Слава небесам, она умудрилась выйти из ванной комнаты в таком виде лишь однажды.

— Сан-ши? — рядом раздается голос Сары, и наваждение исчезает.

— Мы можем поговорить? — продолжает женщина.

— Я на службе. И нам не о чем разговаривать, — сухо чеканю, осматривая несколько человек рядом с молодой госпожой.

— Сан, прошу, выслушай меня, — Сара напирает, и я теряю из виду Веру.

— Сан?

Если я не отвечу, она, вряд ли, отвяжется.

— Говорите, — тихо и грубо отвечаю.

— Может, ты хотя бы повернешься ко мне лицом? — в ее голосе звучит досада.

— Госпожа Ли, если разговор не касается напрямую моих обязанностей, не думаю, что услышу что-то новое. И предыдущего раза хватило. Благодарю.

— А ты жестокий, — в этот раз улавливаю горечь в ее ответе.

— Какой есть, — бросаю, замечая боковым зрением, как Сара встает рядом. Она явно выпила слишком много, и уже выглядит пьяной. — Вам лучше остановиться с выпивкой, госпожа Ли.

— А тебя заботит, опьянею я, или нет? — Сара язвительно ухмыляется, допивая залпом содержимое бокала.

— Меня заботит, что вы единственная кореянка в этом зале, которая напилась через час после начала банкета, — ничего не остается, как указать на ее манеры.

— Какой срам.

— Он и есть, госпожа Ли, — холодно отрезаю, а посмотрев, наконец, ей в глаза, заканчиваю: — Чего ты хочешь?

— Тебя, — она нагло бросает этим прямо в лицо, еще и продолжив: — Но это сейчас неважно. Я должна тебя предупредить, Сан. Забудь про эту женщину. Она опасна для тебя.

Голос Сары меняется. С нее слетает налет легкого опьянения, а в глазах появляется трезвый взгляд. Ей нельзя доверять. Каждое слово, сказанное этой женщине, может в будущем сыграть против меня.

— Я знаю, что ты пишешь нас, Сара, — отворачиваюсь, но не успеваю уйти, как Сара произносит:

— Она знает, что ты тоже летчик, как и ее муж?

Я застываю всем телом, а звуки исчезают. Не слышу музыки, не различаю голосов, ощущаю только стук в груди. Сара умеет бить по больному, умеет причинить боль, даже такому, как я. Но, она и не понимает, с какой болью играет. Таких людей много. Они не способны чувствовать других, не замечают чужой боли. Для них важна лишь своя. Для них свято лишь то, что нужно им. Эта женщина не просто глупа. Это я идиот, который не заметил в ней самых ужасных человеческих качеств.

Я бы мог поступить иначе, но не хочу. Даже смотреть на нее не могу, после того, что она натворила. Если бы не ее идиотская ревность, и стремление прокатиться на моем члене, Платини никогда бы не узнал ничего о Вере. Если бы он не узнал, мне бы не пришлось оправдываться перед полковником, а ему не пришлось бы успокаивать неуравновешенного подонка, который возомнил себя венцом мироздания. Она даже и не подозревает, какие проблемы доставила тем, что вместо выполнения своих обязанностей, решила уложить меня в свою постель.

Не собираясь ей отвечать, я и вовсе прекращаю замечать ее существование. Выдернув наушник из уха, выхожу на террасу, чтобы проветриться. Подобного заявления, не слышал ни от одной женщины. Никто еще так глупо не предлагал себя. До чего нужно опуститься, и как отчаяться, чтобы сказать такое в лицо мужчине? Проклятье. Встав у перил, делаю глубокий вдох.

— Тебе совсем хреново, пупсик, — Джеха протягивает стакан с водой. Осмотрев друга, хватаюсь за предложенное, и осушаю до дна. — Может просто…

— Просто не поможет, Джеха. Лучше убери подальше Сару. Мое терпение на исходе, — цежу, сквозь зубы, собираясь вернуться к работе.

— Убрать не выйдет. Она вцепилась в тебя, как одержимая, Сан, — Джеха качает головой, а я устало закрываю глаза. — Увы, есть такой тип женщин, которые идут до конца. Ты ей понравился, пупсик. Видимо, крепко зацепил, если она никак не уймется. Кроме того, бери во внимание и тот факт, что она наша, а ты ее динамишь из-за белой женщины. Это немаловажно.

— Ты, погляжу, знаток женских сердец, — ехидно замечаю, но и сам понимаю, что Джеха прав.

— Знаток, или нет, но ее поведение говорит само за себя.

С этим замечанием друга, не согласиться сложно. Подняв взгляд на небо, замечаю вспышку, а следом в воздухе появляется запах дождя.

— Париж в последнее время напоминает Сеул своей погодой. Дождь заканчивается, чтобы начался новый, — отстраненно бубнит друг, а я осматриваю широкую террасу почти под крышей гостиницы.

Если посмотреть немного ниже, увижу окна, которые стали моим приговором. И здесь судьба решила все. Какова вероятность подобного? Очень низкая, а значит, это действительно судьба. Иного объяснения тому, что я попал в номер прямо напротив ее окон не нахожу.

— Мы почти закончили здесь, Сан, — Джеха опускает руку на мое плечо, а сжав, говорит: — Завтра в обед вылет, а потом мы окажемся дома. Ты поедешь к Ханне, я — к Кан Мари. Все вернется на места, а Париж останется слишком далеко, чтобы о нем думать.

Рука исчезает, а шаги друга за спиной, заглушает раскат грома. Ветер бьет прямо в лицо, вскоре его порывы приносят дождь. Вернувшись в зал, встаю у входа, возвращаясь к наблюдению за обстановкой. Радует, что Платини похоже успокоился. Мужчина то и дело, бросает взгляд в мою сторону. Его серые, почти прозрачные глаза, сощуриваются, но он молчит, и не проявляет себя никак.

Спустя час проходит торжественная часть и подписание. Ким Дже Соп явно довольный результатом, совершенно не замечает состояния дочери. Молодая госпожа весь вечер прячет взгляд от всех, а в какой-то момент исчезает из виду. Пытаясь отыскать ее, передаю по связи остальным, в надежде, что девушка просто вышла в уборную.

Джеха не теряя времени, спускается с балконов. Поравнявшись со мной в центре зала, он отрывисто произносит:

— Ким Сун Нам вернулась в номер. С ней двое наших.

— Сара? — уточняю.

— Ушла еще час назад после подписания.

Успокоившись, я киваю и поворачиваюсь обратно, но тут же останавливаюсь. На пути стоит бледный Юджин.

Мужчина подходит ближе, и быстро произносит:

— Я не могу нигде найти Веру. Она, как сквозь землю провалилась, — он говорит сбивчиво, и так, что сперва не понимаю, чего он хочет.

Однако, как только до меня доходит смысл сказанного, я резко вскидываю взгляд в поисках Платини. Джеха улавливает это, и с тревогой спрашивает:

— Что опять?

— Где Платини? — задаю встречный вопрос.

— Полчаса назад успешно укатил. Что-то случилось?

— Вера пропала, — отрывисто отвечаю, а Джеха замирает.

Опустив взгляд на Юджина, быстро спрашиваю:

— Как давно вы не можете ее найти?

— Ее нет около двадцати минут. Я даже успел побывать у нее дома. Она ведь живет буквально через дорогу. Но ее и там нет. Я ничего не понимаю. Она была в зале, а потом просто исчезла, — мужчина явно напуган, в его глазах читается немой вопрос, на который у меня нет ответа.

— Он не пошел бы на такое, господин, — произношу, но и сам сомневаюсь в собственных словах.

— Вы так уверены? — Юджин встает впритык и чеканит: — Она единственная, кого можно заставить сказать все, что угодно. Она свидетель, и вы это прекрасно знаете. Если он хоть пальцем ее тронет…

— Этого не случится, — отрезаю со сталью, а мужчина замирает. — Я найду ее. Будьте уверены.

Подняв взгляд на Джеха, сухо произношу:

— Оставляю все на тебя. Прости. Мне нужно попасть в аппаратную службы безопасности гостиницы.

— Не наделай глупостей, — ответив, Джеха кивает.

В аппаратной несколько работников, в недоумении не понимают, зачем мне понадобилось просматривать записи с камер, если женщина пропала двадцать минут назад. Однако, я настаиваю, и вскоре вижу то, от чего кровь медленно стынет в жилах.

Веру никто не похищал, никто и не собирался ее трогать. Она сама, едва покинув уборную, и держась за стену, прошла вдоль коридора к выходу на лестницу. В иной ситуации, не зная о ней ничего, я бы решил, что Вере стало плохо. Но я знаю… Я хорошо знаю причину, по которой эта женщина, рыдая и едва держась на ногах пошла туда.

Что-то случилось. Скорее всего, это связано с ее мужем.

Я выбегаю из аппаратной, не помня себя от страха. Кажется, я наполняюсь холодом до краев, немею, покрываюсь коркой плотного льда, не чувствую ни пространства, ни времени.

Куда ты пошла? Куда, Вера?

Выбежав на улицу, осматриваюсь по сторонам. Отовсюду слышны раскаты грома, а плотная стена дождя не дает рассмотреть заезд и территорию у гостиницы. Только парк, как темное пятно, манит к себе мыслью о том, что она могла пойти именно туда.

Не теряя времени, бегу сквозь ливень вдоль первой из дорожек. Здесь дождь слышен иначе, а изо рта вырывается пар. Ее нигде нет. Чем больше я ищу, тем сильнее липкое чувство страха толкает бежать быстрее. Осматривая дорожку за дорожкой, в какой-то момент замечаю одинокую фигуру. Женщина стоит на развилке посреди пустынного парка совершенно одна. Ее волосы мокрыми прядями прилипли к сутуленным плечам, а руки обнимают хрупкое тело.

Вера…

Она стоит неподвижно, промокшая до нитки, прямо под дождем… Беззащитная. Я сжимаю челюсти, замираю и не знаю, как поступить. Имею ли я право вмешиваться? Кто я такой вообще для нее? Ответа нет, но есть факт — я здесь, а она нуждается во мне. В этом я уверен. И будь это трижды не правильно, я бы поступил точно так же, как сейчас. Не оставил бы одну ни за что. Плевать на все. На мое прошлое, на ее прошлое, на всех вокруг.

Словно почувствовав мои шаги, она поворачивается. Сердце разрывается к херам на куски. Рвется в клочья от одного взгляда в глаза полные такой боли, что я немею. Ни разу в жизни не видел настоящей агонии в человеческом взгляде. Ни разу не чувствовал чужую боль настолько явно, как собственную.

Ее боль ощущаю, как свою.

Прямо сейчас она пробирает до кости, бьет по мне, как ливень, прошивает острыми иглами, пришивает к этой женщине навсегда.

Просто стань моей, и тебе больше никогда не будет больно, Вера. Я возьму все на себя. Я буду виноват. Я расплачусь за все сам.

Делая новый шаг, хорошо знаю, чем все закончится. Остановить себя нет сил. Я трус, и я вор. Самый настоящий вор, собравшийся украсть чужое, и я это сделаю.

Сделаю, даже если останусь, в последствии, все равно ни с чем. Как и все, кто пытаются украсть чужое.

Я не ждала звонка матери Алексея. Не думала, что она и вовсе решится на разговор, но это случилось. Есть люди, которые в стремлении скрыть собственные поступки, находят жертву. Надежда Викторовна, наверное, одна из них. Ее интерес к жизни Алексея был столь же редким, как и звонки сыну. Мне она звонила едва ли не второй раз за не полных восемь лет.

Пройдя в уборную, чтобы поговорить с ней, встаю у зеркала. Кладу сумочку на туалетный столик, и отвечаю на звонок. Сердце колотится, я боюсь услышать самое страшное. Ведь она бы не звонила из праздного любопытства.

Голос свекрови звучит слишком резко, больно и неприятно. Хватаюсь за край раковины рукой, не понимая, что она несет. Однако, свекровь безжалостно продолжает чеканить каждое слово:

— Я даже представить не могу, с каким лицом, ты хочешь вернуться к Алексею, — Надежда Викторовна почти кричит в трубку. Я дрожу от каждого слова, как от хлесткого удара. — Ты не хочешь подписывать документы. Я знала, что так будет. Конечно же, предприняла соответствующие меры. Вы разведены, Вера. Есть решение суда. Принято на прошлой неделе. Я вернулась, чтобы избавить своего сына от боли, и от тебя. Он итак несчастный. Ты его покалечила. Ты и твой отец. Это вы настояли, чтобы он бросил службу. Не пойди он тогда на вашем поводу, не сел бы за штурвал развалюхи. Это ты его в эту койку уложила, Вера… И не надо вранья. Я никогда тебе не прощу того, что случилось с моим сыном. Да. Для вас всех я никчемная мать. Но теперь, вы все увидите цену моей никчемности. А ты, наконец, услышишь правду о том, кто ты на самом деле. Теперь я могу это сказать. Есть веские основания.

Первое, что чувствую — немоту. Не могу произнести ни слова в ответ на отповедь свекрови. Каждое слово, — удар в грудь. Кажется, сердце кто-то рукой схватил и давит, сжимает в кулак, а я уже и не дышу.

— Твой отец такого мне наговорил. Я рада, что, наконец, вас с Лешей ничего не связывает. Детей у вас нет, и, слава богу. Потому я счастлива, что ты поступила именно так, и развязала мне руки. Если помнишь, я с самого начала была против вашей свадьбы. Даже с Ваней скандалила, но он встал на твою сторону. Теперь и он увидел, какую невестку заимел. Не смей приближаться к моему сыну. Поняла? Если ты заявишься к нему, когда приедешь, клянусь, я от тебя живого места не оставлю. Я тебя такой же калекой сделаю. Будь ты проклята. Наконец-то, я могу это сказать. Господи, наконец-то. Я слишком долго ждала этого момента. Ты уничтожила ему жизнь. У него девушка была. Я души в Яне не чаяла, но тут ты появилась, и он слушать меня не стал. Больше не виделся с ней, и на звонки не отвечал. Все ты. Не будет тебе счастья, дрянь. Не будет никогда. За то, что бросила его, тебя не я прокляла, — это кара от Всевышнего. Он тебя еще не так накажет. Ползать будешь, и прощения молить у Господа. Так не поступают. Но иного я от тебя не ждала. Ты полностью оправдала все мои ожидания.

— Погодите… — я пытаюсь ее остановить, но чувствую, как лишаюсь опоры в ногах.

Все плывет, как в тумане, а я едва шепчу. За что такая жестокость? За что? За два года боли? За два года агонии и тоски? За что? Боже, она ненавидит меня так, будто я виной всему.

— За что такая ненависть? Выслушайте меня. Я прошу вас… Что вы такое говорите?

— Можешь оставаться в Париже и дальше. Раздвигать ноги, и спать с кем попало. Мне плевать. Но на глаза моему сыну, больше никогда не попадайся, дрянь. Я ждала вашего развода, чтобы сказать тебе это в лицо по приезду, но скажу сейчас — не будет тебе счастья никогда. Больше и духу твоего видеть не хочу. Стоило тебе убраться, а мне приехать, Алексей хотя бы начал реагировать.

— Как реагировать? Когда? — ко мне возвращаются все чувства разом, разбивают боль, разрушают озноб, хочется кричать от счастья. — Это правда? Он действительно смог узнать вас? — спешно вытираю слезы, а в груди трепещет, но зря. — Ответьте. Вы слышите меня?

— Да, — ее голос звучит с издевкой, и это отрезвляет. — И четко дал понять, что согласен на развод. Он не хочет тебя больше видеть.

— Я вам не верю, — с холодом, со сталью в голосе почти рычу в ответ. — Вы меня ненавидите. Вы. А он мой муж, и он меня любит, так же…

— Как ты? — она хохочет в трубку, холодно смеется, причиняя боль. — Как ты можешь, Вера? Совсем совести нет. Весь стыд потеряла? Если ты его любишь, то, что делаешь во Франции?

— А вы? — зло парирую. — Вы что делали все эти годы в Италии?

— Тебя это не касается. Своего сына, я теперь сама подниму на ноги. Хватит того, как вы его калечили. Потому не смей и на глаза мне попадаться. Увижу в больнице, вышвырну из палаты и с лестницы спущу. Все отделение будет знать, что ты грязная потаскуха.

Услышав настолько резкие слова, натягиваюсь струной. Взгляд полный слез застывает так сильно, что даже лицо дрожит.

— Я тебе все сказала. Более вас не связывает ничего. Ты свободна, и можешь жить, как хочешь. Но жить ты хорошо не будешь. Слышишь? Не будет тебе жизни. Это я тебе обещаю. Не я прокляну, так небо накажет еще не так.

Оно уже наказало…

Наказало так, что выхожу из уборной, а мысли застывают. Пусто внутри, пусто в голове, пусто в сердце.

Абсолютный вакуум.

Вяло улыбаюсь, а поднимая руки, вижу на них только холодные капли. Вода стекает с ладоней, а я не ощущаю ничего. Как пришла сюда? Зачем? Не знаю. Все равно, что будет дальше. Его больше нет, этого дальше. Нет его, когда ты проклят, тебя оболгали, бросили, а сердце растоптано. Оно валяется у ног, как кусок грязи. Кому нужно то, что уже убито и растерзано? Кому нужна такая, как я? Права мать Алексея во всем. Права, а я просто обманщица. Хуже всего, предавая, я обманула не просто его, или всех вокруг, — я обманула себя, когда решила, что уехав, не бросаю его, а просто даю нам шанс отдохнуть от боли. Но Алексей — сама боль. В его глазах, еще год назад жила не просто ненависть, а отвращение. Теперь и мне отвратительно смотреть на себя.

Кто-то говорит, что боль заставляет задыхаться. Использует красочные эпитеты для описания того, как агония уничтожает. Показывает разрушения личности, изобличает пороки, вытаскивает наружу грязь, обеляя ее. Убивает здравомыслие словами. Так писала книги моя мать. Она манипулировала эмоциями, как кукловод. Я помню каждое слово из них. Мама описывала боль так искусно, будто ювелир, создающий новый шедевр из прочного минерала. Она играла словами, оборотами, вершила судьбы на бумаге. Что же она написала бы сейчас? Как бы она описала боль собственной дочери? Опять, как атрофированный суррогат? Не хочу, и думать об этом. Никто не в состоянии описать боль, если никогда не чувствовал сам настоящего всепоглощающего ощущения пустоты.

Боль не давит. Боль не лишает дыхания. Боль не вызывает живые реакции человека. Боль превращает живое в мертвое. Когда болит, ты не видишь ничего, ты не слышишь никого, ты не чувствуешь пространства вокруг. Ты в вакууме, где все — пустота. Вот, что такое настоящая агония.

Меня прокляли, мама… Как тебе такой сюжет?

Промокшая до нитки, поднимаю взгляд, а дождь смывает все. Он снимает с меня слой за слоем, как с картины. И если в прошлый раз, я ощущала, как рвусь будто бумага, то сейчас чувствую, как расползаюсь подобно краскам на холсте. Каждая капля, пройдясь по телу, упав у ног, уносит былые убеждения, уносит маски, и все попытки делать вид, что живу.

Ливень разрушает, возрождает обратно. Я остаюсь под ним голая и беззащитная. Теперь вижу, кем стала. Сейчас понимаю и принимаю, наконец, все, как есть. Я пыталась спасти любимого человека, но взамен получила оскорбления от его матери, а от него тихое согласие уйти. Алексей согласился на развод. Значит, все это время он действительно узнавал меня, видел, кто перед ним, и понимал, что это я. Выходит, он не хотел меня видеть, а ненависть в его прощальном взгляде должна была еще тогда натолкнуть на мысль, что конец это, нет больше нас, мы погибли, когда он разбился.

Мы разбились… Не его небо наказало, а нас. Не он стал калекой, а мы. Не он перестал бороться — это нас не стало. Больше нас нет…

А было ли это "мы" уже тогда, еще год назад? Боюсь нет, если, не успев повернуться, чтобы уйти, чтобы сбежать от боли, я вижу другого мужчину? Замечаю его сразу, даже в почти полной темноте. Лицо Сана исказил страх, в невозможно черных глазах блестит ужас и немой вопрос. Он срывается едва не на бег, а преодолев ничтожных несколько шагов, хватает за плечи и сильно сжимает. Молча. смотрит в глаза. Дрожит, будто ищет причины, почему я здесь.

Как же он дрожит, и как смотрит. На меня никто так не смотрел никогда. Так цепко, словно готов растерзать за что-то. Странность в том, что мне не страшно. Я не боюсь его гнева, не боюсь того, как он остро осматривает хмурым взглядом, а руками сдавливает плечи до боли. Его губы сжаты в тонкую линию, лицо бледное, покрылось дождевыми каплями, сосредоточенное и хмурое. Оно выглядит, как точеный лик. Сан дышит слишком глубоко. Его грудь резко вздымается и опускается, а дыхание бьет холодным потоком.

Нужно остановиться прямо сейчас. Нужно уйти, не подтверждать слова свекрови. Но так болит… Боль не позволяет сдвинуться с места. Она толкает менять все, заполнить пустоту смыслом, уничтожить вакуум воздухом. Возможно, я поступаю так назло всем. Возможно, совершив это, нагло использую Сана, но не могу остановиться. Обида давит, я чувствую себя ничтожной, растоптанной и никому не нужной.

Вот так, банально и просто, я осознаю страшную истину — нас с Алексеем больше нет. Смотрю на Сана, а в груди щемит от предвкушения. Сердце сладко ноет, во рту играет вкус этого мужчины, меняя все. Я помню его ярче, чем поцелуи Леши. Тогда, что же это за любовь такая, если смотрю на одного, и с ума схожу от желания, но про другого и не вспоминаю? Права мать Леши… Я передала его. Был ли у меня другой выбор? Боюсь, нет. Я всего лишь женщина, в конце концов, — всего лишь человек. Я хочу жить. Имею ли я право на счастье теперь, когда у меня отобрали даже его тень?

Не знаю… Но собираюсь узнать прямо сейчас. Собираюсь поступить, как проклятая эгоистка, потому что хочу жить. Господи, как же я хочу жить опять. Чувствовать, любить, тонуть в страсти, получать удовольствие от каждой минуты. Хочу… Но могу ли? Можно ли стать такой жадной, неблагодарной, но настоящей всего на одну ночь?

Горячая слеза бежит по лицу, обжигая кожу. Сан пристально следит за ней, а заглянув в глаза, снова привязывает к себе.

— Зачем ты пришла сюда? — холодно шепчет. Смотрю на его губы, а все, что хочу — согреть своими, как тогда. — Что ты задумала? — Сжимает плечи крепче, заглядывает в глаза, и снова чеканит, наклоняясь ближе, — Отвечай, Вера? Что ты задумала? — Встряхнув, Сан пытается привести меня в чувство.

Знаю, что хочет помочь. Понимаю, почему он напуган. Вижу, что я не безразлична ему по-настоящему. Вижу, что не игра это, не обман, ради забавы. Знаю, что хочет меня, так же, как и я его. Этого не скрыть, не утаить. Этим, кажется, пропитан даже воздух вокруг нас.

Беда в том, что это обман, а он лишь способ, чтобы обмануться и не умереть от боли.

— Ты можешь… — шепчу, едва слышно. Не знаю, как он отнесется к подобному. Страшно представить, что и он посчитает меня легкодоступной, или легкомысленной. — Можешь ничего не спрашивать сейчас?

Едва ли, я могу уловить то, как воздух наполняет вакуум в груди. Все, что было минуту назад, как в тумане, взрывается яркой вспышкой, когда губы Сана накрывают мои. Он холодно лишает воли, почти грубо подчиняет, а углубляя поцелуй, прячет в объятиях, закрывая собой реальность.

И дождь уже не дождь. И я уже не я.

Не целовал меня никто так: надрывно, неистово и нетерпеливо. Не прикасался с такой силой, не поднимал чувства, от которых не сбежать. Вот почему я посчитала это предательством с самого начала. Его поцелуй был и есть настоящим… В его прикосновениях не было фальши, Сан не пытался "снять" меня на одну ночь, не переходил границы. Он просто делал то, что чувствовал и хотел. Искренне…

Как делает и сейчас, погружая пальцы в мои промокшие волосы и сжимая их. Он так сладко ласкает языком рот, что немеют ноги. По телу бежит волна тепла, я тону в удовольствии, и наслаждаюсь этим. Воздух вырывается из наших губ, мы пьем дождь, и дышим друг другом.

Лихорадка, как забвение, разгорается сокрушительно, а возбуждение почти осязаемо. Кажется, от одного его прикосновения, я лишаюсь здравомыслия напрочь, в голове рисуя яркие картины продолжения.

Теряю последние остатки стыда, и забываю, кто я. Алчно и жестоко вычеркиваю себя из своей же жизни. Противно думать о себе той. О той, кем была еще минуту назад. Она ничтожество, которое с легкостью можно заставить "болеть" столько лет, а потом просто отказаться.

Пусть так.

Сейчас у меня нет имени, нет прошлого, нет ничего, что могло бы помешать пить дождь с губ мужчины, пить его дыхание, отдавать себя без остатка. Каждой клеткой жажду наслаждения, которое сметет все границы. Я вижу его в темноте, черной и сверкающей бездне напротив. Этот мужчина сотрет меня, лишит имени, лишит боли, позволит думать, что вот так можно. Можно бесстыдно хотеть жарких ласк, проваливаясь в омут из сильных прикосновений. Пусть всего раз. Пусть всего на одну ночь, но я уже не остановлюсь. Не могу, ведь, даже пока снимает пиджак, — не отпускает, не отрывается от губ. Жадно ласкает, глубже толкаясь языком в рот, а накрыв пиджаком плечи, тянет к себе, прижимает к груди, и прячет в своих руках.

Цепляюсь за промокшую рубашку, пальцами чувствую стальные мышцы под ней. Сжимаю ткань, и дрожу от дикого желания дотронуться к его обнаженному телу. Я совершенно крохотная в его руках, в его объятиях, рядом с ним. Это так чертовски хорошо. Так приятно ощущать силу, подчинятся ей, чувствовать, как она давит и пробуждает все инстинкты. Хочу увидеть эту мощь полностью.

Во мне просыпается женщина. Настоящая, жаждущая страсти, изнемогающая от тоски.

Я веду вдоль его лица взглядом с такой поволокой, что самой стыдно. С жаром отвечаю на каждый поцелуй, на каждое прикосновение, а его выдох, пью, как собственный вдох. Закрываю глаза от волны сладкой истомы. Не вижу ничего, не замечаю ни ветра, ни дождя. Слышу только его дыхание. Господи, как от него пахнет. Сан чертовски горячо дышит в мой рот. Хрипло, надрывно и рокочуще, — по-мужски сильно. Каждый звук отзывается в теле. Каждый его хриплый выдох бьет ярким возбуждением. Он тысячей покалываний проникает под кожу, разгоняет кровь, заставляет сердце бешено биться в груди, а плоть сладко сжиматься. Я хочу его. Кажется, я сойду с ума только от его жаркого дыхания у шеи, и от каждого жалящего поцелуя на ней, на скулах, щеках, и наконец, опять на губах.

Разорвав поцелуй, Сан обхватывает мое лицо, заглядывает в глаза так, будто ждет, что оттолкну, не позволю, или прогоню. Смешно. Я вся дрожу от возбуждения, и не опомнюсь точно. Тело отзывается на него так ярко, что становится жарко. Я горю снаружи и внутри. Грудь давно изнывает, а соприкасаясь с мокрой тканью, жалит до зуда на коже.

Делаю глубокий вдох и сама тянусь к губам Сана, руками обвиваю массивную шею, привстаю на носочки и жадно целую. Нагло и смело повисаю на нем, чувствуя эйфорию в груди. Там все трепещет, а сердце колотится в горле от эмоций, которые вернулись, как лавина.

Мир становится целостным, а происходящее — правильным. Оно обретает смысл.

Ведь, от судьбы не сбежать…

Она в глазах мужчины, который вносит меня на руках в темноту. Я даже не знаю, где мы. А имеет ли это смысл, после бешеных прикосновений губ, обжигающих каждый сантиметр кожи? Я уже не знаю, от чего изнемогаю больше: от них, или от того, что промокла до нитки. Промокла не под дождем, а в руках Сана. Господи, я даже не помню, когда чувствовала такое сильное возбуждение. От него подкашиваются колени, кружится голова и ноет все тело. Впервые не могу выровнять дыхание, перевести его, и успокоиться.

Хриплый шепот на корейском касается мочки уха, вызывая жаркий зуд на коже. Не знаю, что Сан говорит, но это звучит чертовски сексуально. Интимно. Наверное, скажи он любую тарабарщину вот таким голосом, она подействует так же волнующе. Заставит самые крохотные волоски на теле подняться дыбом от возбуждения и удовольствия. Вызовет яркий спазм, наполняя меня влагой.

Мокрая… Я так давно не была мокрая от желания. И мне плевать, как это звучит. Хочу быть такой.

Его пиджак, грудой, падает на пол. Сан ведет рукой вдоль молнии на платье, а подобравшись к бегунку, замирает. Густо выдыхает в волосы, а следом плавно и гулко вдыхает их запах.

Сотрясаясь от возбуждения, отзываюсь на мужскую близость, как в первый раз. Наверное, выгляжу неопытной дурой. Но я такая и есть. В моей жизни был всего один мужчина. Потому вряд ли я смогу удивить. Что если он ожидает чего-то? Может у них это иначе? Не так… Господи, о чем я думаю? Собственные мысли обескураживают, но исчезают, как только полумрак номера становится отчетливым.

Звук движения бегунка вниз, простреливает во всем теле. Он будоражит, а от прикосновения пальцев Сана к спине, рождается горячий озноб. Как же медленно он снимает эту проклятую тряпку. Стиснув зубы, едва сдерживаюсь, чтобы не застонать в голос. Откидываю голову назад, подставляя шею под новый поток плавных и медленных поцелуев. Они плавят кожу, плавят меня, раздевают по-настоящему, обнажают, лишая любого сопротивления.

Платье, быстро сползая под натиском мужских ладоней, наконец-то, падает.

Только бы не выдать насколько изголодалась по таким чувствам, иначе сгорю со стыда. Но я и так горю, когда слышу, как в горле поднимается хриплый стон. Он вырывается протяжно, надсадно, а я не узнаю себя, замечая с каким взглядом Сан осматривает мое тело.

Кто я? Просто женщина, а напротив просто мужчина. И это чертовски правильно.

Задыхаюсь воздухом, руки сами обхватывают мужские плечи, взгляд немедленно находит глаза напротив, а дыхания смешиваются в одно на двоих.

В этот раз Сан не целует, а обрушивается на губы. Обхватывает пальцами лицо, сжимает, и тянет на себя. Другой рукой проводит вдоль спины, а я гулко выдыхаю от истомы. Как же приятно, как нежно, и как ласково его пальцы двигаются по коже, задевают белье, но не трогают его. Я не понимаю, почему Сан медлит. Дразнит намеренно, безжалостно лишая последних остатков здравомыслия.

Он замечает мое замешательство. Не отрываясь от губ, подхватывает, и несет в темноту. Сжав его торс ногами, отвечаю с не меньшим неистовством. Приподнимаюсь в его руках, с такой легкостью, будто я перышко. Упираюсь ладонью в плечо, а наклонившись, жадно отвечаю на каждое острое движение языка. Проклятье, ему ничего не стоит поднять меня вот так, — над собой, словно, вес не имеет значения. Это будоражит кровь, рисуя слишком горячие картины перед глазами. И причина в Сане. Он вызывает такие эмоции. Все потому что это он…

На ходу скинув туфли, сжимаю ноги крепче, а заглянув в глаза, обхватываю руками его лицо. Он становится у кровати. Не отрывая черного взгляда, опускает на нее. Ставит перед собой, и крепко удерживая талию, цепко осматривает. Пальцами поглаживаю его затылок, лицо, — все, до чего могу дотянуться в горячке и нетерпении. Стою, нависая над ним, а каждой клеточкой чувствую его руки. Они нагрелись, обжигают и дразнят.

Кажется, это конец…

Он еще ничего не сделал, а я уже схожу с ума, теряю голову от мужского терпкого запаха, силы и поцелуев. Дрожу от острого и цепкого взгляда, как от настоящего прикосновения. Господи, так бывает вообще? Так бывает, что близость способна принести муку? Кажется, я сейчас взорвусь от напряжения, а Сан продолжает медлить. Осматривает сперва лицо, ведет рукой по моей щеке, поправляя влажные волосы. Опускается ладонью ниже, пальцами задевает кружево лифа, и замирает. Он застывает, а сердце издает гулкий удар. Сжимаю губы, втягивая влагу, его вкус, вбирая воздух с его запахом, и жду.

Почему он остановился? Проклятье, может… Может, он передумал?

— Сан, я… — сглотнув, шепчу, но в ту же секунду, дыхание встает комком в горле из-за глубокого поцелуя.

Ноги подкашиваются, я теряю равновесие, а спустя мгновение, оказываюсь прижата к простыням. Вздох выбивается из груди, а Сан ловит его поцелуем, и снова что-то шепчет.

Проклятье. От его хриплого голоса поднимаются все волоски на теле. Он возбуждает, будоражит, и опьяняет.

Нависая сверху, Сан всего на мгновение прекращает терзать губы, и заглядывает в глаза. Смотрит темными, сверкающими и холодными глубинами так невозможно открыто, что исчезает чувство скованности и стыда. Своим взглядом, он показывает, что рамок нет, а все происходящее — правильно.

Он не остановится. Мы не остановимся.

Как хищник, поймавший добычу, Сан смотрит с приговором, а руками ведет вдоль моих ног. Огибает бедра, задевая полоски чулок, сжимает кожу, в какой-то горячке ощупывая и поглаживая ее. Молчит, гулко дышит, а я на пределе. Я возбуждена, изнываю и промокла, кажется насквозь. Грудь горит зудом от трения кружева, а пальцы с дрожью цепляются за широкие мужские плечи. Меня не нужно ласкать, не нужно ничего делать, я уже готова, и подобное впервые в жизни. Впервые кожа воспалена, соски превратились в узловатые оголенные нервы, и я бесстыдно мокрая. И не дождь тому причиной, а желание. Дикое желание, ведь белье скользит между ног, раздражая, а плоть и ее нежная кожа пульсируют, как нарыв.

Подаюсь вперед, трусь о его пах, раскрываюсь и со стоном нахожу губы Сана. Снова хватаюсь руками за его лицо, зная, что вот прямо так, он и возьмет меня. Так, потому что хочу. Чувствую его эрекцию, и как голодная, заглядываю в глаза Сана. Нет сил терпеть. Нет сил ждать и медлить. Нет сил тратить время на пустые слова. Я безумно хочу его, и если мне плевать, как это произойдет, то я, действительно, пропала. Он заменил собой все так быстро, будто и не было ничего до этого. Он уничтожил прошлое, разбил и разрушил, как только посмотрел на меня.

Да, так. Именно так, как сейчас. Как сейчас, когда я обессилено мычу в его губы от каждой безбожной ласки, разрушающей рассудок к чертям.

Лязг ремня не отрезвляет, он еще хуже заводит, а поцелуй превращается в беспрерывное дыхание на двоих. В нем тонет окружающий мир, исчезают звуки, стерто все.

Я дрожу, а следующий выдох, за новым глубоким поцелуем, перерастает в надсадный стон. Господи. Это сон… Безжалостно и остро, просто оттянув белье в сторону, Сан вгоняет член. Заполняет так тесно и полно, что я извиваюсь в его руках, приподнимаюсь и замираю от ощущений. Боже. Как горячо, как твердо и сильно. Дрожь превращается в горячий озноб, я сжимаю простыни в кулаках, а горло высыхает от горячего дыхания.

Сан поднимается, разводит мои ноги шире. Руками удерживает колени, раскрывает их и жадно осматривает. Он смотрит, а я горю от стыда и дикого возбуждения. Оно вяжет горло, а сердце заставляет стучать пульсом в висках. Плавно двигаясь бедрами, Сан снимает рубашку. Расстегивает пуговицы, и не прекращает следить за тем, как двигается во мне. Берет меня и раздевается одновременно. С ума сойти. Мы как бешеные. Будто… части одного целого, и знаем чего хотим друг от друга. Наблюдая за ним, теряюсь в собственных стонах, горячих выдохах и хриплых вдохах.

Когда рубашка летит в темноту, его губы находят мои, пальцы сжимаются на затылке, а язык проникает в рот с новым глубоким толчком. Как скала, он нависает сверху, двигаясь остро и до самого конца. Так сладко, что я задыхаюсь от собственных вдохов. Теряюсь в дрожи, надсадно выдыхая сквозь стоны в его губы. Не знаю сколько их. Наверное, десятки, и каждый все громче, все жарче.

Цепляюсь в горячке за его плечи, не замечая, как царапаю ногтями кожу. Вонзаю их со всей силы, потому что умираю заживо от каждого глубокого движения. Закусываю до боли губы, дрожу, изнываю, и нет мне прощения. Я предательница, эгоистка, и хуже всего, что зная это, лишь жарче принимаю в себя этого мужчину. Двигаюсь навстречу, и оживаю всем телом. Но не я — причина, а Сан. Он причина, а близость с ним — результат.

Уже не холодно, не страшно, нет смысла бояться чего-то. Весь смысл в нас, между нами, в том, как хрипло звучит его дыхание, а губы шепчут. Так тихо, но горячо шепчут что-то в мои, что я теряюсь от этого звука. Мне не нужно знать значения, не нужно понимать ничего. Его голос сводит с ума и без того. Холодный и хриплый шепот, вторит его поцелуям. Они опускаются все ниже вдоль шеи, ключиц, и наконец, его губы достигают груди. Оргазм приближается, как лавина, сокрушительно уничтожая меня.

Вот, что сотрет меня. Вот, что не оставит от меня прошлой ни следа. Вид того, как Сан жестко наполняя собой, обхватывает рукой грудь, тянет несчастную ткань белья вниз, а та издает немощный треск под натиском ровных и сильных пальцев. Они побывают во мне. Сегодня, возможно, через несколько часов. Я знаю, что этот мужчина будет долго терзать мое тело, он измучит лаской, лишит рассудка, а я не отпущу его, пока не буду растерзана, высушена полностью, опустошена.

Сан без жалости и жадно накрывает губами вздыбленный сосок. Всасывает глубоко в рот, а языком играет с воспаленной горошиной, умело толкая за край каждым толчком плоти. Обхватив его голову рукой, сжав ногами талию, зарываю пальцы в волосы с такой силой, с какой сокращаюсь и кончаю. Ярко, бурно и впервые так быстро. Оргазм накрывает резко, я замираю, рвано и надсадно вскрикивая от сильных спазмов. Сан не останавливается, не отпускает и не позволяет опомниться. Двигается жестче, насыщается тем, как член скользит глубже, а я извиваюсь в его руках. Онемевшая от наслаждения, оглушенная собственными стонами, с охрипшим голосом и высохшим горлом. Я не обнаженная, а голая в его руках. Полностью…

Больше мне не стать прежней. Не стереть это из памяти ничем.

Крепко обхватив под колени руками, Сан приподнимает мои ноги, поджимает под себя и надавливает. Вгоняет член глубже, так мощно и сильно, что я замираю от ощущений. Они сжигают меня, а Сан без жалости вонзается в плоть. В едином ритме, в едином темпе, не позволяя сделать вдох. Схватив мой затылок, смотрит в глаза, а сжав губы в тонкую линию, двигается жестко, и почти грубо.

Хватаюсь за его плечи, цепляюсь пальцами за шею, чтобы удержаться, потому что кажется, не дышу, а глотаю ртом воздух, как рыба. Озноб прошивает тело жаркими волнами. Я задыхаюсь, остро, на грани, от сладостной боли, от дрожи и горячей испарины. Ты не оставил шанса даже перевести дыхание. Нахожу его взгляд, а на дне вижу жидкую страсть. Она сверкает тысячей отражений, как осколков зеркал. Моих черных зеркал, в которых сейчас только я.

Там — в них, — я. Рассыпаюсь на части, стерта, лишенная имени и прошлого, из-за дикого, почти необузданного наслаждения, и такой же близости.

В попытке заглушить бесстыдные вскрики, закусываю губы, и мычу, потому что крик рвется из горла сам. Звонкий, надсадный, с его именем в каждом звуке.

Сан прислоняется лбом к моему, и гулко дышит у губ. Прижимается крепче, мы движемся в едином ритме, как безумные. Потерявшие голову от страсти, от желания, друг от друга. Кажется, горло высохло, а я больше не могу сдерживаться. Не могу. Оргазм поднимается острой волной, в этот раз ярче и насыщеннее. Я крепче сжимаю бедра, замираю и кончаю. Дрожу, с застывшим на губах беззвучным вскриком. Он в горле, не выпускает воздух, не позволяет прийти в себя, пока плоть сладко и сильно сокращается.

Давление резко исчезает, а Сан гулко выдыхает в рот, сжав мое лицо рукой и жадно целуя. Сглотнув сухой ком, отвечаю, и вбираю его дрожь по капле, пока он кончает. Его бьет озноб, он ощутим даже на губах. Заметен даже во взгляде, который горит абсолютной тьмой.

Обнявшись, несколько минут мы гулко дышим. Дрожим вместе, не отпуская друг друга.

— Ты должен понимать, что… — сглатываю комок, и в шоке от произошедшего, шепчу: — Ты ведь понимаешь…

— Понимаю, — коротко и хрипло отвечая, Сан крепче прижимает к себе.

Перевернувшись и усадив меня верхом, расстегивает застежку на спине, и медленно снимает лифчик. Кожа колет, как ужаленная, а плоть сладко сжимается, при виде того, как его пальцы ведут вдоль плеча и стягивают шлейку вниз. — Понимаю, что нам нужно в душ. Ты вся продрогла, а я набросился на тебя, как голодный зверь, Вера. Вместо этого надо было хотя бы переодеть тебя в сухие вещи. Но, как видишь, я решил согреть тебя иначе.

— Сан, — продолжаю, и в каком-то диком ступоре, осознаю, что права во всем. Он не отпустит, пока не опустошит, не заставит забыть. — Это… У этого не будет продолжения.

— Знаю, — он резко вскидывает холодный взгляд, а я замираю. — Знаю, Вера. Ты просила не спрашивать о твоих причинах? Тогда не спрашивай о моих. Так будет честно, чаги *(милая).

Расслышав последнее слово, застываю, вспоминая хриплый шепот, который обжигал совсем недавно губы.

— Я должна знать перевод того, что услышала? — спрашиваю, и обхватываю руками его лицо, поглаживая. — Что оно значит? — жарко шепчу в губы.

Сан плавно накрывает поясницу руками, ведет вдоль ягодиц, а следом ниже. Оглаживает бедра, а пробираясь под чулки пальцами, медленно тянет их вниз.

— Милая, — отвечает, снова целуя. — А остальное лучше тебе не знать. Слишком пошло и бесстыдно, — добавляет, и тянется руками ниже, легко снимая чулки с моих ног.

Осматривая горящим взглядом, он снова поднимается со мной на руках, а отпихнув в сторону штаны, переступает их, легко двигаясь в темноте. В том, что мы в гостинице, я уверена. Хоть и не помню, как ехала в лифте, потому что не видела ничего, кроме Сана. Значит, он принес меня к себе в номер.

Единственный оставшийся элемент белья, падает на край раковины так же быстро, как горячая вода нагревает тело. Смотря на то, как в зеркалах на стенах отражаются силуэты двух обнаженных тел, все, что чувствую — новый жаркий вихрь от жадных прикосновений губ. Вот только теперь они нежно терзают плоть, а язык безжалостно играет с ней, разжигая, и снова толкая за край.

Если бы я знала, что будет так сладко, а потом так горько, сбежала бы сразу, как увидела Сана в парке. Это сейчас, я зарываю пальцы в его волосы, надсадно и гулко стону. Обезумевшая от удовольствия, от его рук, губ и запаха, жадно слежу за отражением сплетенных тел в зеркалах ванной комнаты. Они двигаются, как одно целое, дополняют друг друга. Такая картина стирает все рамки. Хочется большего. Хочется слаще целовать, ощущать его плоть глубже, до самого конца. Хочется безумия в страсти. Хочется забыть имена, забыть прошлое, не думать о завтрашнем. Оно будет потом. Сейчас я тону в этом мужчине, и он меня стирает.

Стирает своей лаской, каждым прикосновением и поцелуем.

Я и не думала, что страсть бывает такой голой, такой открытой, и такой откровенной. Не знала, что стану смело смотреть на то, как меня берут раз за разом, и наслаждаться этой картиной, получая дикое удовольствие от близости, и от секса. Наслаждение, которое лишает мыслей, опустошает, убивает, разрушает, а потом собирает и расставляет все на свои места. Теперь я знаю, что не просто не чувствовала такого никогда. Я уверена, что не почувствую подобного и впредь. Не смогу, потому что запомнила каждую секунду, каждое прикосновение, каждый хриплый выдох, шепот, движение и жаркие стоны.

Запомнила чужого мужчину, ярче того, кого потеряла навсегда.

Наверное, потому открываю глаза слишком медленно. Нехотя просыпаюсь, а тело гудит, как после марафона в фитнес зале, или заплыва брасом. Когда-то я любила плавать. После этой ночи, та жизнь, пугающе напоминает чужую, — не моя она теперь. Не моя, потому что я предала.

Едва ли это так, но мораль не исказить стремлением к счастью, к теплу и спокойствию. Она жестоко воспринимает только белое или черное. В ней нет палитры, нет других красок, и нет прощения тому, кто переступил рамки.

Я нагло их переступила, чтобы выжить, и не сойти с ума. Только вот сделала только хуже. Это первое, что приходит в голову, когда поднимаюсь в кровати. Осмотревшись, закутываюсь в простынь, и встаю. В номере тихо, а окна распахнуты настежь. Ветер развевает белый легкий тюль во все стороны. Не спеша подхожу к выходу на узкую террасу, смотря, как на небе только-только разгорается рассвет. Он розовый, искрится золотом, электризует воздух теплом. После дождя запахи взрываются ярче. Я улавливаю его аромат так внезапно, что невольно замираю. Медленно опускаюсь носом к плечу, а закрыв глаза, чувствую все так, будто Сан стоит за спиной.

Куда же ты ушел? У нас еще есть несколько часов, но он исчез. Тревога вынуждает вернуться взглядом назад. Осмотрев кровать, замечаю листок на подушке, а рядом крохотный бутон белой розы. Где он с утра его взял? Из банкетного зала стащил? Улыбнувшись, возвращаюсь назад, а взяв в руки цветок, с трепетом осматриваю листок бумаги.

На нем всего одно предложение, написанное печатными английскими буквами:

Вернусь до того, как ты проснешься.

— Ты опоздал, Кан Чжи Сан, — нежно шепчу, не узнав своего голоса. — Даже почерк у него холодный и острый.

Надо уходить. Прямо сейчас, пока он не вернулся, надо уйти. У нас нет будущего, а теперь у меня нет и прошлого. Я не смогу посмотреть в глаза Алексея после произошедшего. Не посмею, ведь вместо того, чтобы выяснить все, собраться и уехать в Киев, я поддалась боли настолько, что она затуманила разум. Я не знаю, чем думала, когда пошла на поводу чувств. Хотя нет. Я знаю, почему это сделала…

Закрываю глаза, а в памяти до сих пор ярко всплывает разговор со свекровью. Мне бы забыть все те гнусные и страшные проклятья, но не могу. Ведь они причина произошедшего.

Хмыкнув, обнимаю себя за плечи, вспоминая, что Сан единственный, с кем я настолько откровенно говорила за последние годы. В тот день, когда мы гуляли, не заметила, как излила всю душу этому мужчине. Я стала видеть в нем слишком многое еще тогда.

Внезапный стук в дверь, вызывает испуг. Осмотревшись, ищу свои вещи. Они лежат на кресле, и все еще влажные. Стук повторяется, а я не знаю, как поступить. Открывать в таком виде нельзя. Потому ничего умнее не придумываю, и просто жду, когда ранний гость уйдет. Тихо пройдя через небольшую гостиную, подхожу к узкому коридору.

Тишина почти звенит, но я замираю, расслышав быстро удаляющиеся шаги. Любопытство берет верх. Я решаюсь открыть, но за дверью нет никого. Только белый плотный конверт на полу. На белоснежной бумаге, ровным и печатным почерком, написано мое имя на английском. Внезапная догадка пронзает отчетливо и явно.

Немедленно осмотрев пустынный коридор, вижу, что ни с одной, ни с другой стороны не видно даже тени. Однако некто, принесший это, точно знает, кто ночевал в номере Сана. Волосы на затылке встают дыбом, а страх толкает быстро схватить конверт с пола. Как только сжимаю в руке плотную бумагу, сразу закрываю дверь. Простынь сползает с меня, и едва не падает. Удержав ее, не замечаю наготы. В груди стучит страх. Он давит, а тревога подбирается к горлу.

Кому нужно подобное? Платини? Ну, а кому же еще?

Собравшись и стиснув зубы, я со злостью разрываю край конверта. Ожидаю увидеть все, что угодно, но не то, что оказывается в руках. Как только взгляд падает на снимки, я немею всем телом. Холод… В этот раз самый настоящий холод, подбирается прямо к сердцу, когда осматриваю высокого мужчину в военной форме. В его руке шлем, а за спиной самый страшный и ненавистный кошмар.

Я знаю такую форму.

Она слишком знакома тем, кто хоть раз видел летчиков. И хотя все они управляют разными машинами, а мой муж был летчиком транспортного борта, — это не меняет того факта, что я хорошо понимаю на фоне чего сфотографирован Сан. Я смотрю на истребитель, а в горле образуется комок из лютой ненависти. Нет ни слез, ни обиды, ни разочарования. Он не сказал мне, потому что знал, что мы прощаемся. Это я позволила ему переступить черту. Это я поддалась эмоциям, увязла в желании забыться, и даже не заметила, как оказалась в его постели. Это я виновата, ведь использовала его. А все написанное в записке из конверта — чистая правда.

Уходи молча, не оставив о себе даже следа. Уходи так, словно он для тебя ничего и никогда не значил. Прямо сейчас, пока Сан не вернулся. Ты и сама понимаешь, что это не судьба. Это рок, Вера. И лучше тебе не испытывать больше его никогда. Считай, я делаю тебе одолжение. Сан скрывал бы до самого конца, считая это правильным. Однако, думаю, ты не оценишь такого жеста, решив, что он тебе просто наврал. Ты не поймешь этого, потому что вы слишком разные и чужие. Надеюсь, ты примешь правильное решение, белая.

Смяв бумагу в руке, снова чувствую свистящий вакуум в груди. Там все пусто опять, и не остается даже следа от того, что позволила себе ощутить. Чего я ждала от этого утра? Не знаю, но точно не этого. Хотя и была готова к реальности, она стала другой. Еще минуту назад, я приняла тот факт, что мы провели единственную ночь, и прощание все равно неизбежно. У нас с ним действительно нет будущего. Его и не могло быть. Мы просто случайные любовники. Да, именно так. Теперь все встает на места окончательно. Точно, безошибочно, но жутко горько, — только от правды не легче.

Горько от того, что у меня был выбор. До этого проклятого откровения в конверте, я еще могла выбрать: уйти спокойно и с парой слов на прощание, или стать друг для друга самым живым воспоминанием, о чем-то непостижимо и необычно настоящем.

Больше выбора нет.

Я должна оборвать с Саном все связи. И если еще были надежды, хотя бы однажды ощутить страсть этого мужчины, — теперь они исчезли. Я не могу так… Не могу оставить нам надежду, потому что все оказалось безнадежно и жестоко несправедливо. Я не сумею связать жизнь с таким человеком еще раз. Как бы не хотела, как бы не горела от страсти и желания, как бы он мне не нравился, — не могу. И давит отнюдь не страх повторения всего того ужаса, что я пережила и переживаю. Давит и не дает дышать мысль, что предательство обретает вид чистейшей алчности и цинизма.

Выходит, все выглядит действительно так, если Сара осмелилась пойти на такой шаг.

В том, что это она несколько минут назад стояла у двери — сомнений нет. Она, вероятно, следила за мной вчера. Так и узнала где я, и как попала в номер Сана.

Продолжая сжимать записку в руке, я выхожу из номера спустя ничтожных пять минут. Сбегаю быстро, пытаясь подавить в себе ужасный комок из самых страшных эмоций. Внутри бурлит стыд, смешивается с болью и жалостью к себе.

Я не могу больше жалеть ни себя, ни Алексея. Я поступила так, потому что хотела. Страстно желала выбраться на сушу, как утопленница. Снова дышать, снова видеть, снова быть живой.

Вернувшись в квартиру, осматриваю ее. Медленно подхожу к окнам. На них больше не висят шторы. Механизм заработал, как и обещал Сан. Вот только он забыл сказать, почему так хорошо знал, где я живу. Забыл объяснить, почему застыл однажды на этом же месте, смотря на гостиницу из моих окон.

Поднимаю взгляд и вижу именно то, что ожидала. На узкой террасе, едва ли не напротив, все еще открыты двери. Белая ткань тюля развивается на ветру. Только что, я стояла именно там. За этой белой легкой тканью. Всего несколько минут назад.

Пытаясь подавить слезы, до боли сжимаю лицо. Дрожу всем телом. Так хочется вернуться обратно. Так хочется остаться там — в пустынном номере, и смотреть на рассвет с ним. Смотреть у его окон, рядом с которыми я стала снова счастлива, даже не подозревая весь месяц, что он был все время рядом. Сан был в шаге каждую секунду. Но не могу. Не сумею еще и потому, что ненависть точит каждую клеточку в теле. Она просочилась так глубоко, срослась со мной, укоренилась, и кажется, не покинет никогда. Слишком много горя принесло небо. Слишком много отобрало, безжалостно украло и прокляло меня. Да, свекровь права. Если из всех мужчин, я снова встретила именно летчика — это проклятие. Ее, или нет, но это именно оно.

Переодевшись, первое, что делаю, — нахожу сотовый в сумочке. Отбросив все мысли, набираю номер аэропорта, а как только слышу голос оператора, немедленно произношу:

— Здравствуйте. Я хочу забронировать билет до Варшавы на ближайший рейс.

Подняв взгляд, выслушиваю ответ девушки, а сама уже знаю — Сан не придет, и не станет искать. Не станет, ведь я оставила на простынях его фото.

Сан все поймет… Но простит ли? Это уже не важно. Все закончилось логично и закономерно. А остальное — порыв и попытка забыться.