Берен и Лутиэн

В письме моего отца от 16 июля 1964 года говорилось:

Мои отец с матерью поженились в марте 1916 года: ему было двадцать четыре, ей – двадцать семь. Сначала они жили в деревушке Грейт-Хейвуд в Стаффордшире, но в начале июня этого года отец отбыл во Францию, на битву на Сомме. Заболев, он был отослан обратно в Англию в начале ноября 1916 года; весной 1917 года его перевели в Йоркшир.

Этот исходный вариант «Сказания о Тинувиэли», как назвал его сам автор, – вариант, записанный в 1917 году, не существует – или, точнее, существует в виде неразборчивой карандашной рукописи, причем почти весь текст от начала и до конца практически полностью стерт; а поверх записано то, что считается самой ранней версией легенды. «Сказание о Тинувиэли», в числе прочих преданий, вошло в основной ранний корпус отцовской «мифологии», в «Книгу утраченных сказаний» – чрезвычайно сложное произведение, которое я издал в первых двух томах серии «История Средиземья» (1983–1984). Но поскольку настоящая книга специально посвящена эволюции легенды о Берене и Лутиэн, здесь я почти не стану останавливаться на причудливом обрамлении и на аудитории «Утраченных сказаний», поскольку «Сказание о Тинувиэли» само по себе с обрамлением практически не связано.

В «Книге утраченных сказаний» центральное место отведено истории английского моряка «англосаксонского» периода по имени Эриол или Эльфвине: он, плывя по океану далеко на запад, в конце концов добрался до Тол Эрессеа, Одинокого острова, где жили эльфы, покинувшие «Великие земли», впоследствии названные Средиземьем (в «Утраченных сказаниях» этот термин не используется). Гостя́ на Тол Эрессеа, Эриол узнал от эльфов истинную древнюю историю о Сотворении Мира, о Богах, об эльфах и об Англии. Эта история и составила «Утраченные сказания Эльфинесса».

Данный труд дошел до нас в виде нескольких потрепанных «тетрадочек», исписанных чернилами и карандашом; рукописи зачастую крайне неразборчивы, хотя, рассматривая их с помощью лупы на протяжении многих часов, много лет назад я сумел распознать все тексты, за исключением разве что отдельных слов. «Сказание о Тинувиэли» – одно из преданий, поведанных Эриолу эльфами на Одиноком острове; в данном случае рассказчицей выступает девочка по имени Веаннэ, а слушает ее множество детей. История изложена в чрезвычайно своеобразной манере, с пристальным вниманием к деталям (ее характерная черта), в ней встречаются архаичные слова и целые конструкции; ее слог разительно отличается от поздних стилей моего отца, – глубоко прочувствованный, поэтичный, и порою «по-эльфийски загадочный». Тут и там в манере выражения ощущается также подспудный сардонический юмор (например, убегая вместе с Береном из чертогов Мелько и столкнувшись с жутким демоническим волком Каркарасом, Тинувиэль вопрошает: «Откуда такая грубость, Каркарас?»).

Как мне кажется, было бы небесполезно, не дожидаясь завершения «Сказания», остановиться здесь на некоторых аспектах этой самой ранней версии легенды и вкратце пояснить некоторые имена, играющие важную роль в повествовании (они приводятся также в «Списке имен и названий» в конце книги).

«Сказание о Тинувиэли» в переписанном виде, – а для нас это самый ранний ее вариант, – в составе «Утраченных сказаний» легенда отнюдь не самая ранняя; другие сказания отчасти ее поясняют. Если говорить только о структуре повествования, некоторые из них, как, например, сказание о Турине, не слишком далеко ушли от версии опубликованного «Сильмариллиона»; некоторые, как, в частности, «Падение Гондолина», сказание, написанное самым первым, представлены в опубликованной книге лишь в крайне сжатом виде; а некоторые (здесь ярким примером как раз и послужит настоящее сказание) разительно отличаются в ряде аспектов.

Ключевым отличием в эволюции легенды о Берене и Тинувиэли (Лутиэн) стал тот факт, что позже в нее вошла история Фелагунда Нарготрондского и сыновей Феанора; не менее важно, пусть и в ином смысле, то, что поменялась природа Берена. Неотъемлемо важный элемент более поздних вариантов легенды состоит в том, что Берен – смертный, а Лутиэн – бессмертная эльфийская дева; но в «Утраченных сказаниях» эта тема отсутствует: здесь Берен тоже оказывается эльфом. (Однако из примечаний моего отца к другим сказаниям видно, что изначально Берен был смертным; то же самое явствует из стертого карандашного текста «Сказания о Тинувиэли».) Эльф Берен принадлежал к эльфийскому народу под названием нолдоли (впоследствии нолдор); в «Утраченных сказаниях» (и позже) этот этноним переводится как «номы»: Берен был номом. Данный перевод впоследствии обернулся для моего отца настоящей проблемой. Он использовал слово ном (Gnome) как абсолютно отличное по происхождению и значению от тех гномов, которые сегодня воспринимаются как маленькие фигурки для украшения садов. Слово ном у отца восходит к греческому gnōmē – «мысль, мудрость»; в современном английском языке оно кое-как выжило в значении «афоризм, максима», вместе с прилагательным «гномический» (gnomic).

В черновике к Приложению F к «Властелину Колец» отец писал:

(Между прочим, мой отец также весьма сокрушался [в письме от 1954 года] по поводу того, что воспользовался словом «эльфы», отягощенным «достойными сожаления оттенками», которые «слишком сложно преодолеть».)

Враждебность по отношению к Берену как эльфу объясняется в первоначальном «Сказании» (стр. 46) так: «все лесные эльфы почитали номов Дор-ломина созданиями вероломными, лживыми и жестокими».

Может показаться несколько странным, что по отношению к эльфам зачастую используется слово «фэйри» в единственном и множественном числе. Так, про белых лесных мотыльков говорится: «Тинувиэль, будучи фэйри, не пугалась их» (стр. 45); она называет себя «Принцессой Фэйри» (стр. 71); о ней говорится, что она «призывает на помощь все свое искусство и волшебство фэйри». Во-первых, в «Утраченных сказаниях» слово «фэйри» употребляется как синоним слову «эльфы»; и в этих произведениях есть несколько упоминаний о том, что физический облик людей и эльфов относительно сходен. В тот ранний период отцовские представления на этот счет были довольно неустойчивыми, но, со всей очевидностью, по его замыслу с ходом эпох соотношение это менялось. Так, он писал:

Но на эволюцию эльфов сильно повлиял приход людей:

Нет нужды полагать, несмотря на выбранный термин, что мой отец представлял себе «фэйри» этого сказания бесплотными и прозрачными; и, конечно же, когда в историю Средиземья вступили эльфы Третьей эпохи, в них не было ничего «фееричного» в современном смысле этого слова.

Куда большую сложность представляет слово fay – «фея, дух». В «Сказании о Тинувиэли» так часто называют Мелиан (мать Лутиэн), которая явилась из Валинора (и именуется [стр. 44] «дочерью Богов»), но также и Тевильдо: про него говорится, будто он «злобный дух [fay] в обличье зверя» (стр. 76). В «Сказаниях» упоминается также о «мудрости духов [fays] и эльдар», об «орках, драконах и злых духах [fays]» и «духе [fay] лесов и лощин». Особенно примечателен нижеследующий отрывок из «Сказания о приходе Валар»:

Еще одна вызывающая недоумение черта, присутствующая не только в «Сказании о Тинувиэли», для которой я не нахожу ни объяснения, ни обобщающего описания, касается того, какой властью Валар обладают над делами людей и эльфов, более того – над их мыслями и сердцами, в далеких Великих землях (Средиземье). Например, на стр. 87 «Валар привели [Хуана] на поляну», где Берен и Лутиэн, спасающиеся из Ангбанда, простерлись на земле; и Лутиэн сказала отцу (стр. 92): «Одни только Валар спасли [Берена] от жестокой смерти». Также, в рассказе о бегстве Лутиэн из Дориата (стр. 63), фраза «не вступила в темные земли, а, собравшись с духом, поспешила дальше» была позже изменена следующим образом: «не вступила в темные земли, но Валар вложили в ее сердце новую надежду, так что она снова поспешила дальше».

Что касается имен и названий, встречающихся в «Сказании», отмечу здесь, что Артанор соответствует более позднему топониму Дориат; его же называли Запредельная земля. К северу высилась гряда Железных гор, иначе называемых холмами Горечи, из-за которых пришел Берен; впоследствии они станут Эред Ветрин, горами Тени. За горами лежал Хисиломэ (Хитлум), Земля Тени, также именуемая Дор-ломин. Палисор (стр. 41) – это край, где пробудились эльфы.

Валар часто называют Богами, а также Айнур (ед.ч. Айну). Мелько (позже Мелькор) – великий и злой Вала, прозванный Морготом, Черным Врагом, после похищения Сильмарилей. Мандос – имя Валы и название его обиталища. Он – хранитель Покоев Мертвых.

Манвэ – владыка над всеми Валар; Варда, созидательница звезд, его супруга и обитает вместе с ним на вершине Таникветили, высочайшей из гор Арды. Два Древа – величайшие из дерев, их цветы дарили свет Валинору; Древа были уничтожены Морготом и чудовищной паучихой Унголиант.

И, наконец, здесь уместно сказать несколько слов о Сильмарилях, сыгравших столь значимую роль в легенде о Берене и Лутиэн: они – творение Феанора, величайшего из нолдор, коему «не было равных в искусстве слова и в мастерстве»; имя его означает «Дух Огня». Я процитирую здесь фрагмент из более поздней версии «Сильмариллиона» (1930) под названием «Квента Нолдоринва»; о ней подробнее см. стр. 114.

Ужасную, разрушительную клятву принесли Феанор и его семеро сыновей, утверждая свое единоличное и нерушимое право на Сильмарили, украденные Морготом.

Сказание Веаннэ адресовано напрямую Эриолу (Эльфвинэ), который никогда не слыхал о Тинувиэли, но в изложении девочки нет вступления как такового: она начинает с рассказа о Тинвелинте и Гвенделинг (впоследствии известных как Тингол и Мелиан). Однако в том, что касается этого важнейшего элемента легенды, я снова обращусь к тексту «Квента Нолдоринва». В «Сказании» могущественный Тинвелинт (Тингол) – один из центральных персонажей: он – король эльфов, живущих в густых чащах Артанора; он правит своими подданными из обширной пещеры в самом сердце леса. Но и королева его – фигура весьма значимая, хотя появляется редко; здесь я привожу рассказ о ней, содержащийся в версии «Квента Нолдоринва».

Там говорится, что во время Великого Странствия эльфов от далекого Палисора, места их пробуждения, к Валинору на далеком Западе за великим Океаном:

В рассказе Веаннэ, когда Тинвелинт пробудился от своего мифически долгого сна, «более не вспоминал он о своем народе (и воистину, то было бы напрасно, ибо подданные его давным-давно достигли Валинора)», но мечтал только о том, чтобы увидеть вновь госпожу сумерек. Она же была неподалеку, ибо оберегала Тинвелинта, пока спал он. «Но ничего более об их истории не знаю я, о Эриол, кроме одного только: в конце концов стала она его женою, ибо Тинвелинт и Гвенделинг долго, очень долго оставались королем и королевой Утраченных эльфов Артанора или Запредельной земли, – по крайней мере, так сказано здесь».

Далее Веаннэ повествует о том, что жилище Тинвелинта «было сокрыто от мысли и взора Мелько магией феи Гвенделинг, и соткала она завесу чар над лесными тропами, чтобы никто не мог пройти по ним беспрепятственно, кроме одних только эльдар [эльфов]; так король оказался защищен от любой опасности, кроме разве предательства. Чертоги его устроены были в просторной и глубокой пещере, однако ж обитель эта, достойная короля, поражала красотой. Пещера эта таилась в самом сердце Артанора, огромнейшего из лесов, и река протекала перед ее вратами, так что никто не мог вступить под своды дворца иначе как перебравшись через реку. Берега соединял узкий мост, который бдительно охранялся». Затем Веаннэ восклицает: «Ло, теперь я поведаю вам о том, что случилось в чертогах Тинвелинта»; по-видимому, с этого момента и начинается сказание как таковое.

Сказание о Тинувиэли

Двое детей было у Тинвелинта, Дайрон и Тинувиэль, Тинувиэль же затмевала красотою всех прочих дев из числа потаенных эльфов; воистину, немногие из живущих могли сравниться с ней прелестью, ибо мать ее была феей, дочерью Богов. А Дайрон был в ту пору сильным и веселым мальчуганом и более всего на свете любил играть на свирели из тростника либо других инструментах – дарах леса; ныне причисляют его к трем эльфийским музыкантам, чья колдовская власть не имела себе равных; а другие двое – это Тинфанг Трель и Иварэ, слагающий напевы у моря. Тинувиэль же находила отраду в танце, и некого сравнить с нею – столь прекрасна и изящна была ее легкая поступь.

Дайрону и Тинувиэли отрадно было уходить далеко от пещерного дворца Тинвелинта, отца их, и вместе проводить долгие часы среди дерев. Часто Дайрон, усевшись на кочку или древесный корень, слагал мелодию, а Тинувиэль кружилась в танце в лад его напевам, когда же танцевала она под музыку Дайрона, казалась она более легкой и гибкой, нежели Гвенделинг, и более волшебной, нежели Тинфанг Трель в лунном сиянии; столь стремительной и радостной пляски не видывали нигде, кроме как в розовых кущах Валинора, где Несса танцует на неувядающих зеленых полянах.

Даже по ночам, когда луна сияла бледным светом, они играли и танцевали, не зная страха, что испытала бы я, ибо власть Тинвелинта и Гвенделинг ограждала леса от зла, и Мелько до поры не тревожил их, а от людей тот край отделяли холмы.

Больше всего Дайрон и Тинувиэль любили тенистый лесной уголок, где росли вязы, и буки тоже, но не слишком высокие, и несколько каштанов с белыми цветами, почва же была влажной, и густые заросли болиголова в туманной дымке поднимались под деревьями. Как-то раз в июне дети Тинвелинта играли там, и белые соцветия болиголова казались облаком вокруг древесных стволов, и Тинувиэль танцевала, пока, наконец, не угас летний вечер. Тогда запорхали белые мотыльки, но Тинувиэль, будучи фэйри, не пугалась их, как это в обычае у детей человеческих, хотя жуков она не любила, а до паука ни за что не дотронется никто из эльдар – из-за Унгвелиантэ. Теперь же белые мотыльки кружились над головою Тинувиэли, и Дайрон наигрывал причудливую мелодию, как вдруг случилось нечто странное.

Я так и не узнала, как Берену удалось добраться туда через холмы; однако же немногие сравнились бы с ним в храбрости, как ты еще убедишься; может статься, одна лишь тяга к странствиям провела его через ужасы Железных гор в Запредельные земли.

Берен был номом, сыном Эгнора, лесного охотника из сумрачных чащ на севере Хисиломэ. Страх и подозрительность разделяли эльдар и родичей их, изведавших рабство у Мелько, и в том нашли отмщение злые деяния номов в Гавани Лебедей. Лживые измышления Мелько передавались из уст в уста в народе Берена, и верили номы всему дурному о потаенных эльфах; однако теперь увидел Берен в сумерках танцующую Тинувиэль, Тинувиэль же была в серебристо-жемчужных одеждах, и ее босые белые ножки мелькали среди стеблей болиголова. Тогда Берен, не заботясь о том, кто она – Вала или эльф, или дитя человеческое, подкрался поближе и прислонился к молодому вязу, что рос на холме, – так, чтобы сверху глядеть на полянку, где Тинувиэль кружилась в танце; ибо чары лишили Берена сил. Столь хрупкой и прекрасной была эльфийская дева, что Берен, наконец позабыв об осторожности, выступил на открытое место, дабы лучше видеть ее. В этот миг полная яркая луна вышла из-за ветвей, и Дайрон заметил лицо Берена. Тотчас же понял сын Тинвелинта, что тот – не из их народа, а все лесные эльфы почитали номов Дор-ломина созданиями вероломными, лживыми и жестокими; потому Дайрон выронил инструмент свой и, восклицая: «Беги, беги, о Тинувиэль, в лесу враг», быстро скрылся за деревьями. Но изумленная Тинувиэль не тотчас же последовала за Дайроном, ибо не сразу поняла слова его, и, зная, что не умеет бегать и прыгать столь же ловко, как ее брат, она вдруг скользнула вниз, в заросли белых болиголовов, и затаилась под высоким цветком с раскидистыми листьями; там, в светлых одеждах, она казалась бликом лунного света, мерцающим на земле сквозь листву.

Тогда опечалился Берен, ибо одиноко ему было, и огорчил его испуг незнакомцев; повсюду искал он Тинувиэль, думая, что не убежала она. И вдруг, нежданно-негаданно, коснулся он ладонью ее тонкой руки среди листвы; и, вскрикнув, Тинувиэль бросилась от него прочь; стремительно, как только могла, скользила она в бледном свете меж древесных стволов и стеблей болиголова, и вокруг них, порхая и мелькая в лунных лучах, как умеют одни лишь эльдар. Нежное прикосновение ее руки еще больше разожгло в Берене желание отыскать деву; быстро следовал он за нею – однако недостаточно быстро, ибо в конце концов ей удалось ускользнуть. В страхе прибежала Тинувиэль к жилищу своего отца и еще много дней не танцевала в лесах одна.

Великая скорбь овладела Береном, и не пожелал он покинуть те места, все еще надеясь увидеть вновь, как кружится в танце прекрасная эльфийская дева; много дней скитался он в лесу, дик и одинок, разыскивая Тинувиэль. На рассвете и на закате искал ее Берен, когда же ярко светила луна, надежда возвращалась к нему. Наконец, однажды ночью он заприметил вдалеке отблеск света, и что же! – там, на невысоком безлесном холме, танцевала она в одиночестве, и Дайрона поблизости не было. Часто, очень часто впоследствии приходила туда Тинувиэль и, напевая про себя, кружилась в танце. Порою тут же был и Дайрон, – тогда Берен глядел издалека, от кромки леса; порою же Дайрон отлучался – тогда Берен подкрадывался поближе. На самом же деле Тинувиэль давно уже знала о его приходах, хотя делала вид, что ни о чем не догадывается; давно оставил ее страх, ибо великая скорбь и тоска читались на лице Берена в лунном свете; и видела она, что нет в нем зла, и очарован он ее танцами.

Тогда Берен стал незамеченным следовать за Тинувиэлью через лес до самого входа в пещеру и до моста; когда же исчезала она внутри, Берен взывал через поток, тихо повторяя «Тинувиэль», ибо слышал это имя из уст Дайрона; и, хотя не ведал Берен о том, Тинувиэль часто внимала ему, скрываясь под темным сводом, и улыбалась либо тихо смеялась про себя. Наконец, однажды, когда танцевала она в одиночестве, Берен, набравшись храбрости, выступил вперед и молвил ей: «Тинувиэль, научи меня танцевать». «Кто ты?» – спросила она. «Берен. Я пришел из-за холмов Горечи». «Ну что ж, если так хочешь ты танцевать, следуй за мною», – отвечала дева и, закружившись в танце перед Береном, увлекла его за собой все дальше и дальше в лесную чащу, стремительно – и все же не так быстро, чтобы не мог он следовать за нею; то и дело оглядывалась она и смеялась над его неловкой поступью, говоря: «Танцуй же, Берен, танцуй! Так, как танцуют за холмами Горечи!» И вот извилистыми тропами пришли они к обители Тинвелинта, и Тинувиэль поманила Берена на другой берег реки, и он, дивясь, последовал за нею в пещеру и подземные чертоги ее дома.

Когда же Берен оказался перед королем, он оробел, а величие королевы Гвенделинг повергло его в благоговейный трепет; и вот, когда король молвил: «Кто ты, незваным явившийся в мои чертоги?» – ничего не смог сказать Берен. Потому Тинувиэль ответила за него, говоря: «Отец мой, это – Берен, странник из-за холмов, он хотел бы научиться танцевать так же, как эльфы Артанора», – и рассмеялась; но король нахмурился, услышав о том, откуда пришел Берен, и молвил: «Оставь легкомысленные речи, дитя мое, и ответь, не пытался ли этот неотесанный эльф из земли теней причинить тебе вред?»

«Нет, отец, – отвечала она, – и думается мне, что его сердце не знает зла. Не будь же столь суров с ним, если не хочешь видеть слезы дочери твоей Тинувиэли; ибо никого не знаю я, кто дивился бы моим танцам так, как он». Тогда молвил Тинвелинт: «О Берен, сын нолдоли, чего попросишь ты у лесных эльфов прежде, чем возвратишься туда, откуда пришел?»

Столь велики были радость и изумление Берена, когда Тинувиэль заступилась за него перед отцом, что к нему вновь вернулись отвага, и безрассудная дерзость, что увела его из Хисиломэ за горы Железа, вновь пробудилась в нем, и, смело глядя на Тинвелинта, он отвечал: «Что ж, о король, я прошу дочь твою Тинувиэль, ибо девы прекраснее и нежнее не видывал я ни во сне, ни наяву».

Молчание воцарилось в зале, и только Дайрон расхохотался; все, слышавшие это, были поражены; но Тинувиэль потупила взор, а король, глядя на оборванного, потрепанного Берена, тоже разразился смехом; Берен же вспыхнул от стыда, и у Тинувиэли от жалости к нему сжалось сердце. «Что! Жениться на моей Тинувиэли, прекраснейшей деве мира, и сделаться принцем лесных эльфов – невелика просьба для чужестранца, – проговорил Тинвелинт. – Может статься, и мне позволено будет просить о чем-то взамен? О безделице прошу я, разве что в знак уважения твоего. Принеси мне Сильмариль из Короны Мелько, и в тот же день Тинувиэль станет твоей женою, буде пожелает».

Тогда все во дворце поняли, что король счел происходящее грубой шуткой и сжалился над номом, и заулыбались многие, ибо слава Сильмарилей Феанора в ту пору гремела в мире, нолдоли встарь сложили о них легенды, и многие из тех, кому удалось бежать из Ангаманди, видели, как сияют они ослепительным светом в железной короне Мелько. Никогда не снимал Враг этой короны и дорожил самоцветами как зеницей ока, и никто в мире, ни эльф, ни человек, ни дух, не смел надеяться когда-либо коснуться их хоть пальцем – и сохранить жизнь. Об этом ведомо было Берену, и понял он, что означают насмешливые улыбки, и, вспыхнув от гнева, воскликнул: «И впрямь ничтожный дар отцу за невесту столь милую! Однако же странными кажутся мне обычаи лесных эльфов, уж очень схожи они с грубыми законами людского племени – называешь ты дар, прежде, чем предложат тебе его, но что ж! Я, Берен, охотник из народа нолдоли, исполню твою пустячную просьбу», – и с этими словами он стремительно выбежал из залы, в то время как все застыли, словно пораженные громом, Тинувиэль же вдруг разрыдалась. «Худо поступил ты, о отец мой, – воскликнула она, – послав его на смерть своею злосчастною шуткой, ибо теперь, сдается мне, он попытается исполнить назначенное, ибо презрение твое лишило его рассудка; и Мелько убьет его, и никто более не посмотрит на танцы мои с такой любовью».

На это отвечал король: «Не первым падет он от руки Мелько, коему доводилось убивать номов и по более ничтожному поводу. Пусть благодарит судьбу, что не остался здесь, скован ужасными чарами за то, что посмел незваным явиться в мои чертоги, и за дерзкие свои речи». Гвенделинг же ничего не сказала и не отчитала Тинувиэль, и не расспросила, почему вдруг расплакалась та о безвестном скитальце.

Ослепленный же яростью Берен, уйдя от Тинвелинта, углубился далеко в лес и шел, пока не добрался до невысоких холмов и безлесных равнин, отмечающих близость мрачных Железных гор. Только тогда ощутил он усталость, и остановился; после же начались для него испытания еще более тяжкие. Ночи беспросветного отчаяния выпали ему на долю, и не видел он надежды исполнить задуманное, да надежды почти и не было. Вскоре же, идя вдоль Железных гор, Берен приблизился наконец к наводящему ужас краю, обиталищу Мелько, и сильнейший страх охватил его. В той земле водилось немало ядовитых змей, там рыскали волки, однако неизмеримо страшнее были банды гоблинов и орков – гнусных тварей, порождений Мелько, что бродили по окрестностям, творя зло, преследовали и улавливали в западни зверей, людей и эльфов, и волокли их к своему господину.

Много раз Берена едва не схватили орки; а однажды спасся он от челюстей огромного волка, сразившись со зверем, – из оружия же была при Берене только ясеневая дубина; многие другие тяготы и опасности выпадали ему на долю всякий день, пока шел он к Ангаманди. Часто мучили его к тому же голод и жажда, не раз склонялся Берен к тому, чтобы повернуть назад, не будь это почти столь же опасно, как и продолжать путь; но голос Тинувиэли, что просила за него перед Тинвелинтом, эхом звучал в сердце Берена, а по ночам казалось ему, что сердцем слышит он порою, как она тихо плачет о нем – далеко, в своих родных лесах; и воистину, так оно и было.

Однажды жестокий голод вынудил Берена поискать в покинутом орочьем лагере остатков еды, но орки нежданно возвратились и захватили его в плен, и пытали его, но не убили, так как предводитель орков, видя, сколь Берен силен, хотя и изнурен тяготами, подумал, что Мелько, может статься, доволен будет, если пленника доставят к нему, и назначит ему тяжелый рабский труд в шахтах или кузницах. Вот так случилось, что пленника приволокли к Мелько, однако же Берен не терял мужества, ибо в роду его отца верили, что власти Мелько не суждено длиться вечно, но Валар снизойдут, наконец, к слезам нолдоли, и воспрянут, и одолеют и скуют Мелько, и вновь откроют Валинор для истомленных эльфов, и великая радость вернется на землю.

Мелько же при взгляде на Берена пришел в ярость, вопрошая, с какой это стати ном, раб его по рождению, посмел без приказа уйти столь далеко в лес; Берен же отвечал, что он – не беглый раб, но происходит из рода номов, живущих в Арьядоре и тесно сообщающихся там с племенем людей. Тогда Мелько разгневался еще больше, ибо всегда стремился положить конец дружбе и общению между эльфами и людьми, и сказал, что видит, верно, перед собою заговорщика, замышляющего великое предательство против владычества Мелько и заслуживающего, чтобы балроги подвергли его пыткам. Берен же, понимая, что за опасность ему грозит, ответствовал так: «Не думай, о могущественнейший Айну Мелько, Владыка Мира, что это правда, ибо, будь это так, разве оказался бы я здесь один, без поддержки? Берен, сын Эгнора, не жалует дружбой род людской; нет же, ему опротивели земли, наводненные этим племенем, затем и покинул он Арьядор. Много дивного рассказывал мне встарь отец о величии твоем и славе, потому, хоть я и не беглый раб, более всего на свете желаю я служить тебе тем немногим, на что способен», – и добавил еще Берен, что он – великий охотник, ставит капканы на мелкого зверя и сети на птиц, и, увлекшись занятием этим, заплутал в холмах и после долгих странствий добрался до чужих земель; и, если бы даже орки не схватили его, он бы об иной защите и не помышлял, кроме как предстать перед великим Айну Мелько и просить Мелько как о милости принять его на скромную службу – скажем, поставлять дичь для его стола.

Должно быть, Валар внушили Берену эти речи, или, может статься, Гвенделинг из сострадания наделила его колдовским даром слова, ибо и в самом деле это спасло ему жизнь; Мелько, видя, сколь крепко сложен тот, поверил Берену и готов был принять его рабом на кухню. Сладкий аромат лести кружил голову этому Айну, и, невзирая на всю свою неизмеримую мудрость, очень часто ложь тех, кого Мелько удостаивал лишь презрением, вводила его в заблуждение, если только облечена была в слова сладкоречивых похвал; потому он приказал, чтобы Берен стал рабом Тевильдо, Князя Котов. Тевильдо же был огромным котом, самым могучим из всех, – одержим, как говорили иные, злым духом, он неотлучно состоял в свите Мелько. Этот зверь держал в подчинении всех прочих котов; он и его подданные ловили и добывали дичь для стола Мелько и его частых пиров. Вот почему ненависть между эльфами и кошачьим племенем жива и по сей день, когда Мелько уже не царит в мире и звери его утратили былую силу и власть.

Потому, когда Берена увели в чертоги Тевильдо, а находились они неподалеку от тронного зала Мелько, тот весьма испугался, ибо не ожидал такого поворота событий; чертоги эти были тускло освещены, и отовсюду из темноты доносилось урчание и утробное мурлыканье.

Повсюду вокруг горели кошачьи глаза – словно зеленые, красные и желтые огни. Там расселись таны Тевильдо, помахивая и нахлестывая себя по бокам своими роскошными хвостами; сам же Тевильдо восседал во главе прочих – огромный, угольно-черный котище устрашающего вида. Глаза его, удлиненные, весьма узкие и раскосые, переливались алым и зеленым светом, а пышные серые усы были тверды и остры, словно иглы. Урчание его подобно было рокоту барабанов, а рык – словно гром, когда же он завывал от гнева, кровь стыла в жилах, – и действительно, мелкие зверушки и птицы каменели от страха, а зачастую и падали замертво при одном этом звуке. Тевильдо же, завидев Берена, сузил глаза, так, что могло показаться, будто они закрыты, и сказал: «Чую пса», – и с этой самой минуты невзлюбил Берена. Берен же в бытность свою в родных диких краях души не чаял в собаках.

«Для чего посмели вы, – молвил Тевильдо, – привести ко мне подобную тварь, – разве что, может статься, на еду?» Но отвечали те, кто доставил Берена: «Нет же, Мелько повелел, чтобы этот злосчастный эльф влачил свои дни, ловя зверей и птиц под началом у Тевильдо». На это Тевильдо, презрительно взвизгнув, отозвался: «Тогда воистину господин мой дремал, либо мысли его заняты были другим, – как полагаете вы, что пользы в сыне эльдар, что за помощь от него Князю Котов и его танам в поимке зверя и птицы; с тем же успехом могли бы вы привести неуклюжего смертного, ибо не родился еще тот человек или эльф, что мог бы соперничать с нами в охотничьем искусстве». Однако же Тевильдо назначил Берену испытание и повелел ему пойти и словить трех мышей, «ибо чертоги мои кишат ими», – сказал кот. Как легко можно догадаться, это не было правдой, однако мыши в чертогах и впрямь водились – дикие, злобные, колдовской породы, они отваживались селиться там в темных норах, – крупнее крыс и крайне свирепые; Тевильдо держал их забавы ради, для собственного своего развлечения, и следил за тем, чтобы число мышей не убывало.

Три дня гонялся за ними Берен, но, поскольку ничего у него не нашлось, из чего бы соорудить ловушку (а он не солгал Мелько, говоря, что искусен в приспособлениях такого рода), гонялся он попусту и в награду за все труды свои остался только с прокушенным пальцем. Тогда Тевильдо преисполнился презрения и великого гнева, но в ту пору ни он сам, ни таны его не причинили Берену вреда, покорные повелению Мелько, – гость отделался только несколькими царапинами. Однако теперь для Берена настали черные дни в чертогах Тевильдо. Его сделали слугою при кухне; целыми днями он, несчастный, мыл полы и посуду, тер столы, рубил дрова и носил воду. Часто заставляли его вращать вертел, на котором подрумянивались для котов жирные мыши и птицы; самому же Берену нечасто доводилось поесть и поспать; теперь выглядел он изможденным и неухоженным и часто думал о том, что лучше бы ему никогда не покидать пределов Хисиломэ и не видеть дивного образа Тинувиэли.

После ухода Берена нежная эта дева пролила немало слез, и не танцевала более в лесах, и Дайрон злился, не в силах понять сестру; ей же уже давно полюбилось лицо Берена среди ветвей, и шорох его шагов, когда следовал он за нею через лес, и голос его, печально взывающий: «Тинувиэль, Тинувиэль» через поток у дверей отцовского дома; и не до танцев ей было теперь, когда Берен отправился в мрачные чертоги Мелько и, может статься, погиб там. Столь горькие мысли одолели ее наконец, что эта нежнейшая из дев отправилась к матери, ибо к отцу не смела идти она и скрывала от него слезы.

«О матушка моя Гвенделинг, – молвила она, – открой мне своим волшебством, если то под силу тебе, что с Береном? Все ли до поры благополучно с ним?» «Нет, – отвечала Гвенделинг. – Он жив, это правда, но дни свои влачит в жестокой неволе, и надежда умерла в его сердце; узнай же, он – раб во власти Тевильдо, Князя Котов».

«Тогда, – молвила Тинувиэль, – я должна поспешить к нему на помощь, ибо никого не знаю я, кто захотел бы помочь ему».

Гвенделинг не рассмеялась на это; во многом она была мудра и умела прозревать грядущее, однако даже в безумном сне не могло пригрезиться ничего подобного: чтобы эльф, более того – дева, дочь короля, отправилась бы одна, без поддержки, в чертоги Мелько – даже в те давние дни, до Битвы Слез, когда мощь Мелько еще не возросла, и Враг таил до поры свои замыслы и плел хитросплетения лжи. Потому Гвенделинг ласково велела ей не вести речи столь безрассудные, но отвечала Тинувиэль на это: «Тогда ты должна просить отца моего о помощи, чтобы послал он воинов в Ангаманди и потребовал у Айну Мелько освобождения Берена».

Из любви к дочери Гвенделинг так и поступила, и непомерно разгневался Тинвелинт, потому горько пожалела Тинувиэль, что поведала о своем желании; Тинвелинт же повелел ей не упоминать и не думать более о Берене, и поклялся, что убьет нома, буде тот еще раз вступит в его чертоги. Долго размышляла Тинувиэль, что бы предпринять ей, и, отправившись к Дайрону, попросила брата помочь ей и, если будет на то его воля, отправиться вместе с нею в Ангаманди; но Дайрон вспоминал о Берене без особой любви и отвечал так: «Для чего мне подвергать себя самой страшной опасности, которая только есть в мире, из-за лесного скитальца-нома? Воистину не питаю я к нему любви, ибо он положил конец нашим играм, музыке нашей и танцам». Более того, Дайрон рассказал королю о просьбе Тинувиэли, и сделал это не из злого умысла, но опасаясь, что Тинувиэль в безумии своем и впрямь отправится на смерть.

Когда же услышал об этом Тинвелинт, он призвал Тинувиэль и сказал: «Почто, о дочь моя, не отказалась ты от этого безрассудства и не стремишься исполнить мою волю?» Не добившись от Тинувиэли ответа, он потребовал от нее обещания не думать более о Берене и не пытаться по неразумию последовать за ним в земли зла, одной ли, или склонив к тому его подданных. Но отвечала Тинувиэль, что первого она обещать не сможет, а второе – только отчасти, ибо не станет она склонять никого из лесного народа следовать за нею.

Тогда отец ее весьма разгневался, но и в гневе немало подивился и испугался, ибо любил он Тинувиэль; и вот что измыслил он, ибо не мог запереть дочь свою навеки в пещерах, куда проникал только тусклый мерцающий свет. Над вратами его скальных чертогов поднимался крутой, уводящий к реке склон; там росли раскидистые буки. Один из них звался Хирилорн, Королева Дерев – то было огромное и могучее дерево, и ствол его расходился у самого подножия, так что казалось, будто не один, а три ствола вместе поднимаются от земли, округлые и прямые: серебристая кора их гладкостью напоминала шелк, а ветви и сучья начинались лишь на головокружительной высоте.

И вот Тинвелинт приказал выстроить на этом диковинном дереве, так высоко, как только можно было взобраться при помощи приставных лестниц, небольшой деревянный домик выше первых ветвей, красиво укрытый завесой листвы. Три угла было в нем, и три окна в каждой стене, и на каждый угол приходилось по одному из стволов бука Хирилорн. Там Тинвелинт повелел дочери оставаться до тех пор, пока не согласится она внять голосу разума; когда же Тинувиэль поднялась вверх по длинным приставным лестницам из сосновой древесины, их убрали снизу, так, что вновь спуститься стало невозможно. Все, в чем нуждалась Тинувиэль, доставлялось ей: поднимаясь по приставным лестницам, эльфы подавали ей еду и все, чего бы ни пожелала она; а затем, спустившись, убирали лестницы, и король угрожал смертью любому, кто оставит лестницу прислоненной к стволу либо тайно попытается поставить ее там под покровом ночи. Потому у подножия дерева бдила стража, однако Дайрон часто приходил туда, сокрушаясь о содеянном, ибо одиноко ему было без сестрицы; Тинувиэль же поначалу весьма радовалась своему домику среди листвы и часто выглядывала из окошка, пока Дайрон наигрывал внизу свои самые дивные мелодии.

Но как-то раз ночью Тинувиэли привиделся сон, посланный Валар: ей приснился Берен, и сердце девы молвило: «Должна я идти искать того, о ком все позабыли», – и пробудилась она, и луна сияла среди дерев, и глубоко задумалась Тинувиэль, как бы ускользнуть ей. А Тинувиэль, дочь Гвенделинг, как можно себе предположить, не вовсе неискушенна была в колдовстве и искусстве заклятий, и после долгих раздумий измыслила она план. На следующий день она попросила тех, кто пришел к ней – не принесут ли они ей прозрачной воды из реки, что текла внизу, – «но воду, – наставляла она, – следует зачерпнуть в полночь серебряной чашей и принести ко мне, не вымолвив при этом ни слова». После того пожелала она, чтобы доставили ей вина, – «но вино, – наставляла она, – следует принести сюда в золотом кувшине в полдень, и несущий должен всю дорогу распевать песни», – и было сделано так, как велела она, Тинвелинту же об этом не сказали.

Тогда молвила Тинувиэль: «Ступайте теперь к моей матери и скажите, что дочь ее просит прялку, чтобы коротать за нею долгие дни», а Дайрона втайне попросила сделать для нее маленький ткацкий станок, и Дайрон сладил его прямо в древесном домике Тинувиэли. «Но из чего станешь прясть ты и из чего ткать?» – спросил он, и Тинувиэль отвечала: «Из колдовских заклятий и волшебных чар», – но Дайрон не знал, что задумала она, и ничего более не сказал ни королю, ни Гвенделинг.

И вот, оставшись одна, Тинувиэль взяла воду и вино и смешала их под волшебную песнь великой силы, и, наполнив золотую чашу, она запела песнь роста, а, перелив зелье в серебряную чашу, она начала новую песнь, и вплела в нее названия всего сущего на Земле, что отличалось непомерной вышиной и длиной; упомянула она бороды индравангов, хвост Каркараса, тулово Глорунда, ствол бука Хирилорн, меч Нана; не забыла она ни цепь Ангайну, что отковали Аулэ и Тулкас, ни шею великана Гилима, в последнюю же очередь назвала она волосы Уинен, владычицы моря, что пронизывают все воды, – ничего нет в целом свете равного им по длине. После того Тинувиэль омыла голову водою и вином, и в это время пела третью песнь, песнь неодолимого сна, – и вот волосы Тинувиэли, темные и более тонкие, нежели нежнейшие нити сумерек, вдруг и впрямь стали стремительно расти и по прошествии двенадцати часов почти заполнили комнатку; тогда весьма порадовалась Тинувиэль и прилегла отдохнуть; когда же пробудилась она, словно бы черный туман затопил спальню, окутав Тинувиэль с головы до ног; и ло! – темные пряди ее свешивались из окон и трепетали меж древесных стволов поутру. Тогда Тинувиэль с трудом отыскала свои маленькие ножницы и обрезала локоны у самой головы; и после этого волосы выросли только до прежней длины.

И вот принялась Тинувиэль за труды, и, хотя работала она с эльфийским искусством и сноровкой, долго пришлось ей прясть, а ткать – еще дольше; если же кто-нибудь приходил и окликал ее снизу, она отсылала всех, говоря: «Я в постели и желаю только спать», – и весьма дивился Дайрон, и не раз звал сестрицу, но она не отвечала.

Из этого-то облака волос Тинувиэль соткала одеяние туманной тьмы, вобравшее дремотные чары куда более могущественные, нежели облачение, в котором танцевала ее мать давным-давно; это одеяние Тинувиэль набросила на свои мерцающие белые одежды, и колдовские сны заструились в воздухе вокруг нее; из оставшихся прядей она свила крепкую веревку и привязала ее к стволу дерева внутри своего домика; на том ее труды закончились, и Тинувиэль поглядела из окна на запад от реки. Солнечный свет уже угасал среди дерев, и, едва в лесу сгустились сумерки, девушка запела негромкую, нежную песнь и, продолжая петь, опустила свои длинные волосы из окна так, чтобы их дремотный туман овевал головы и лица поставленной внизу стражи; и часовые, внимая голосу, тотчас же погрузились в глубокий сон. Тогда Тинувиэль, облаченная в одежды тьмы, легко, как белочка, соскользнула вниз по волосяной веревке, танцуя, побежала к реке, и, прежде, чем всполошилась стража у моста, она уже закружилась перед ними в танце, и, едва край ее черного одеяния коснулся их, они уснули, и Тинувиэль устремилась прочь так быстро, как только несли ее в танце легкие ножки.

Когда же известия о побеге Тинувиэли достигли слуха Тинвелинта, великое горе и гнев обуяли короля, весь двор взволновался, и повсюду в лесах звенели голоса высланных на поиски, но Тинувиэль была уже далеко и приближалась к мрачным подножиям холмов, где начинаются Горы Ночи; и говорится, что Дайрон, последовав за нею, заплутал и не вернулся более в Эльфинесс, но отправился к Палисору, и там в южных лесах и чащах наигрывает нежные волшебные песни и по сей день, одинок и печален.

Недолго шла Тинувиэль, когда вдруг ужас охватил ее при мысли о том, что осмелилась она содеять и что ожидает ее впереди; тогда на время она повернула вспять и разрыдалась, жалея о том, что нет с нею Дайрона; и говорится, будто воистину был он неподалеку и скитался, сбившись с пути, между высоких сосен в Чаще Ночи, где впоследствии Турин по роковой случайности убил Белега.

В ту пору Тинувиэль находилась совсем близко от тех мест, но не вступила в темные земли, а, собравшись с духом, поспешила дальше; и благодаря ее волшебной силе и дивным чарам сна, окутавшим ее, опасности, что прежде выпали на долю Берена, беглянку не коснулись; однако же для девы то был долгий, и нелегкий, и утомительный путь.

Надо ли говорить тебе, Эриол, что в те времена только одно досаждало Тевильдо в подлунном мире – а именно род Псов. Многие из них, правда, не были Котам ни друзьями, ни врагами, ибо, подпав под власть Мелько, они отличались той же необузданной жестокостью, как и все его зверье; а из наиболее жестоких и диких Мелько вывел племя волков, коими весьма дорожил. Разве не огромный серый волк Каркарас Ножевой Клык, прародитель волков, охранял в те дни врата Ангаманди, будучи уже давно к ним приставлен? Однако нашлось немало и таких, что не пожелали ни покориться Мелько, ни жить в страхе перед ним; эти псы либо поселились в жилищах людей, охраняя хозяев от немалого зла, что иначе неминуемо постигло бы их, либо скитались в лесах Хисиломэ, либо, миновав нагорья, забредали порою в земли Артанора или в те края, что лежали дальше, к югу.

Стоило такому псу заприметить Тевильдо или кого-либо из его танов и подданных, тотчас же раздавался оглушительный лай и начиналась знатная охота. Травля редко стоила котам жизни, слишком ловко взбирались они на деревья и слишком искусно прятались, и потому еще, что котов хранила мощь Мелько, однако между собаками и котами жила непримиримая вражда, и некоторые псы внушали котам великий ужас. Однако никого не страшился Тевильдо, который силой мог помериться с любым псом и всех их превосходил ловкостью и проворством, кроме одного только Хуана, Предводителя Псов. Столь проворен был Хуан, что как-то раз в старину удалось ему запустить зубы в шерсть Тевильдо, и, хотя Тевильдо в отместку нанес ему глубокую рану своими острыми когтями, однако гордость Повелителя Котов еще не была удовлетворена, и он жаждал отомстить Хуану из рода Псов.

Потому весьма повезло Тинувиэли, что повстречала она в лесах Хуана, хотя поначалу она испугалась до смерти и обратилась в бегство. Но Хуан догнал ее в два прыжка и, заговорив низким, негромким голосом на языке Утраченных эльфов, велел ей забыть о страхе. «Как это довелось увидеть мне, – молвил пес, – что столь прекрасная эльфийская дева скитается одна так близко от обители Айну Зла? Или не знаешь ты, маленькая, что здешние края опасны, даже если прийти сюда со спутником, а для одинокого странника это – верная смерть?»

«Мне ведомо об этом, – отвечала она, – и сюда привела меня не любовь к странствиям; я ищу только Берена».

«Что знаешь ты о Берене? – спросил Хуан. – Воистину ли имеешь ты в виду Берена, сына эльфийского охотника, Эгнора бо-Римиона, моего друга с незапамятных времен?»

«Нет же, я и не знаю, в самом ли деле мой Берен – друг тебе; я ищу Берена из-за холмов Горечи; я повстречала его в лесах близ отцовского дома. Теперь он ушел, и матушке моей Гвенделинг мудрость подсказывает, что он – раб в жутких чертогах Тевильдо, Князя Котов; правда ли это, или что худшее случилось с ним с тех пор, я не ведаю; я иду искать его – хотя никакого плана у меня нет».

«Тогда я подскажу тебе план, – отвечал Хуан, – но доверься мне, ибо я – Хуан из рода Псов, заклятый враг Тевильдо. Теперь же отдохни со мною под сенью леса, а я меж тем поразмыслю хорошенько».

Тинувиэль поступила по его слову и долго проспала под охраной Хуана, ибо очень устала. Пробудившись же наконец, она молвила: «Ло, слишком долго я задержалась. Ну же, что надумал ты, о Хуан?»

И отвечал Хуан: «Дело это непростое и темное, и вот какой план могу предложить я; другого нет. Проберись, если отважишься, к обители этого Князя, пока солнце стоит высоко, а Тевильдо и большинство его приближенных дремлют на террасах перед воротами. Там узнай как-нибудь, если сумеешь, вправду ли Берен находится внутри, как сказала тебе мать. Я же буду в лесу неподалеку, и ты доставишь удовольствие мне и добьешься исполнения своего желания, если предстанешь перед Тевильдо, – уж там ли Берен или нет, – и расскажешь ему, как набрела ты на Пса Хуана, что лежит больной в чаще. Но не указывай ему путь сюда; ты сама должна привести его, если сумеешь. Тогда увидишь, что сделаю я для тебя и для Тевильдо. Сдается мне, если принесешь ты такие вести, Тевильдо не причинит тебе зла в своих чертогах и не попытается задержать тебя там».

Таким образом надеялся Хуан и повредить Тевильдо, и даже покончить с ним, если удастся, – и помочь Берену, которого справедливо счел он тем самым Береном сыном Эгнора, с которым водили дружбу псы Хисиломэ. Услышав же имя Гвенделинг и узнав, что встреченная им дева – принцесса лесных фэйри, Хуан с охотою готов был оказать ей помощь, а сердце Предводителя Псов тронула нежная красота девушки.

И вот Тинувиэль, набравшись храбрости, прокралась к самым чертогам Тевильдо, и Хуан, дивясь ее отваге, следовал за нею сколько мог – так, чтобы не поставить под угрозу успех своего замысла. В конце концов, однако, Тинувиэль исчезла из виду и из-под прикрытия дерев вышла на луг с высокой травою, поросший кустарником там и тут, что полого поднимался вверх, к склону холма. На этом скалистом отроге сияло солнце, но над горами и холмами позади клубилось черное облако, ибо там находилась крепость Ангаманди; и Тинувиэль шла вперед, не осмеливаясь поглядеть в ту сторону, ибо страх терзал ее; девушка поднималась все выше, трава редела, и местность становилась все более каменистой; и вот, наконец, Тинувиэль оказалась на утесе, отвесном с одной стороны; там на каменном уступе и стоял замок Тевильдо. Ни одной тропы не вело туда, и от того места, где возвышался замок, к лесу ярусами спускались террасы – так, чтобы никто не мог добраться до ворот иначе, как огромными прыжками; а чем ближе к замку, тем круче становились уступы. Немного окон насчитывалось в той обители, а у земли – и вовсе ни одного: даже сами ворота находились над землею, там, где в жилищах людей расположены окна верхнего этажа; а на крыше раскинулось немало широких, ровных, открытых солнцу площадок.

И вот скитается безутешная Тинувиэль по нижней террасе, в ужасе посматривая в сторону темного замка на холме; как вдруг, глядь! – завернув за скалу, набрела она на кота, что в одиночку грелся на солнце и, казалось, дремал. Едва приблизилась Тинувиэль, кот открыл желтый глаз и сощурился на нее; и поднялся и, потягиваясь, шагнул к ней, и молвил: «Куда это направляешься ты, крошка, – или не знаешь ты, что преступаешь границу той земли, где греются на солнце его высочество Тевильдо и его таны?»

Весьма испугалась Тинувиэль, но отвечала смело, как смогла, говоря: «Мне о том неведомо, владыка, – и тем немало польстила старому коту, ибо на самом-то деле он был всего лишь привратником Тевильдо, – но прошу тебя о милости, проводи меня немедленно к Тевильдо, даже если спит он», – так сказала она, ибо изумленный привратник хлестнул хвостом в знак отказа.

«Срочные вести великой важности несу я, и сообщить их могу лишь одному Тевильдо. Отведи меня к нему, владыка», – взмолилась Тинувиэль, и кот при этом замурлыкал столь громко, что девушка осмелилась погладить его безобразную голову, которая была гораздо огромнее, нежели ее собственная; больше, чем у любой собаки, что водятся ныне на Земле. На эти просьбы Умуийан, ибо так его звали, ответствовал: «Тогда идем со мною», – и, подхватив вдруг Тинувиэль за одежды у плеча, он перебросил девушку на спину, к великому ее ужасу, и прыгнул на вторую террасу. Там кот остановился и, пока Тинувиэль кое-как слезала с его спины, сказал: «Повезло тебе, что нынче повелитель мой Тевильдо отдыхает на этой нижней террасе, далеко от замка, ибо великая усталость и сонливость овладели мною, потому опасаюсь я, не было бы у меня большой охоты нести тебя дальше», – Тинувиэль же облачена была в одежды темного тумана.

Выговорив это, Умуийан широко зевнул и потянулся прежде, чем повел гостью по террасе на открытое место, туда, где на широком ложе из нагретых камней покоилась отвратительная туша самого Тевильдо, злобные же глаза его были закрыты. Подойдя к нему, кот-привратник Умуийан тихо зашептал владыке на ухо, говоря: «Некая девица ожидает вашей воли, повелитель; важные вести принесла она тебе и не желает слушать моих отказов». Тогда Тевильдо гневно хлестнул хвостом, приоткрыв один глаз. «В чем дело, говори живее, – отозвался он, – ибо не тот ныне час, чтобы искать аудиенции у Тевильдо, Князя Котов».

«Нет же, повелитель, – молвила Тинувиэль, вся дрожа, – не гневайся, да и не думаю я, что станешь ты гневаться, когда выслушаешь; однако дело таково, что лучше даже шепотом не говорить о нем здесь, где веют ветерки», – и она опасливо оглянулась в сторону леса, словно боясь чего-то.

«Нет, убирайся, – отвечал Тевильдо, – от тебя пахнет псом, а бывало ли когда-нибудь, чтобы кот выслушивал хорошие новости от фэйри, которая якшается с псами?»

«О сир, неудивительно, что пахнет от меня псами – только что едва спаслась я от одного такого; воистину, о некоем могучем псе, чье имя тебе хорошо известно, хочу я говорить». Тогда Тевильдо уселся и открыл глаза, огляделся, потянулся трижды и, наконец, повелел коту-привратнику доставить Тинувиэль в замок, и Умуийан перебросил ее на спину, как прежде. А Тинувиэль охватил сильнейший ужас, ибо, добившись желаемого, то есть возможности попасть в крепость Тевильдо и, вероятно, вызнать, там ли Берен, она не представляла, что делать дальше, и не ведала, что станется с нею; воистину, она бы бежала прочь, кабы могла; но коты уже начинают подниматься по террасам к замку. Один прыжок делает Умуийан, неся Тинувиэль вверх, и еще один, а на третьем споткнулся он – так, что Тинувиэль в страхе вскрикнула, и Тевильдо молвил: «Что стряслось с тобою, неуклюжий ты Умуийан? Пора тебе оставить мою службу, ежели старость подкрадывается к тебе столь стремительно».