(без) Право на ошибку

ГЛАВА 23

Михаил

Она не написала.

Ни вчера, ни сегодня. Не напишет и завтра.

Сколько прошло времени с той ночи? Два месяца? Может хватит надеяться?

Ты сдохнешь в одиночестве, Веринский. И, черт возьми, бармен будет единственным, кто тебе что-нибудь подаст перед смертью.

— Еще коньяк?

— Да.

Вокруг громыхала музыка. Громкая музыка, полумрак, бешеные вспышки софитов, толпа.

Меня раньше это бесило, так что я скрывался в вип-зоне и приглашал туда тех, кто меня интересовал. Хорошеньких блядей, деловых партнеров, интересных собеседников.

Но сейчас их не хотелось. Хотелось побыть одному — а это был наилучший способ. Чтобы хоть немного заглушить свой внутренний голос, который превратился в мерзкого гоблина и гадко подхихикивал в темноте.

Нет. Нет. Нет.

И не важно, что ты ее любишь.

И не важно, что вывернул перед ней собственное нутро — оно настолько ей неприятно, что не нужно даже под соусом из чувств и желаний.

И не важно, что ты в первый раз признался в любви другому человеку. И первый раз сказал кому-то, что хочешь жениться.

И не важно, что ты принял решение. Что готов рисковать всем, что имеешь, в том числе местом в собственном аду.

Все слова, пустое. Тебя оценили не по ним. И не по тем поступкам, которыми ты, как правильный влюбленный мальчик, пытался выслужиться последние месяцы. С надеждой подзаборной шавки глядя на свою потенциальную хозяйку — простит? Примет? Отмоет?

Тебя оценили по твоему прошлому, а значит, грош тебе цена.

И голубой вагон, вместо того, чтобы устремиться в лучшее, свалился под откос и теперь ржавеет под бесконечным ливнем.

Так что ты сдохнешь в одиночестве, Веринский.

— Не занято?

Громко, прямо в ухо, но я даже не вздрагиваю.

Медленно поворачиваюсь и оценивающе смотрю на блондинку, решившую пристроить свою задницу на соседний стул.

Холеная. Красивая. Знающая себе цену.

Не соска и не любительница приключений на задницу. Это чувствуется сразу.

Но и не Настя.

Меня кривит от злости. В основном — на себя. На то, что я продолжаю как долбанный неудачник рассчитывать на что-то, тогда как единственная, кто мне нужен, уже приняла решение.

Я ведь так и не убрал парней, которые за ней присматривали. Приказал быть деликатнее, но оставил на месте пока. Формально, для самого себя, объявил, что это из-за Горильского. Будто тот еще может попытаться навредить — хотя Артем уже давно сломался и бессмысленной кучей воняет в углу камеры.

Но я должен был как-то объяснить самому себе маниакальное желание присутствовать в ее жизни.

Хотя бы так.

Объяснил. Ага. И читал, перечитывал, заучивал наизусть сухие отчеты. Мне подробные и не нужны были — я обладал достаточным воображением.

Долбанный мазохист.

Вот она выходит в легком платье со своей радостью и блондинчиком — гулять в сквер. Сидит с ним на свидании, пьет вино, хохочет. За покупками ходит — то одна, то с коляской. Стоит в пробках на работу, обязательно резко выкручивая руль и покусывая губы — она всегда так делает, когда задумывается о чем-то. Натягивает на свою круглую задницу обтягивающие штаны, волосы собирает в хвост — и в спортзал. Упахиваться до того, что капли пота начинают стекать в ложбинку между ее грудей. Уезжает в загородный ресторан с шезлонгами, бассейном и подставляется там солнцу и жадным взглядам.

Спит на своей кровати, на белоснежных шелковых простынях — она идеально смотрится на белом.

С малышкой спит или одна.

Пока — одна.

Это я высматривал в отчетах особенно скрупулезно.

От одной мысли о том, что ее новые отношения перейдут в другую плоскость меня скрючивало, но она пока держалась.

И только благодаря этому держался я…

Кивнул блондинке и сделал знак бармену:

— За мой счет.

Мы разговорились.

Удивительно даже, как хорошо можно поговорить там, где ничего не слышно. И когда дела нет до результата разговора. И разговаривать совершенно не хочется.

У моей попутчицы по этой ночи оказалось отличное чувство юмора и обезбашенные представления о жизни. Мне это понравилось. Как и неприкрытое восхищение и здоровое желание в ее глазах.

Не то что мне нужно было доказывать что-то кому-то. Или самому себе. Просто оказалось приятно, когда тебя оценивают положительно. Когда не знают, какой ты на самом деле — и не стремятся знать. Просто готовы разделить собственное одиночество. И пару бокалов крепкого алкоголя.

Я с интересом провел по ее плечу пальцами, проверяя, не показалось ли то, что увидел.

Вздрогнула.

Нет. Не показалось.

Смотрит дерзко. Придвигается еще ближе.

Приятные духи и щекочущее воображение частое дыхание.

То что нужно сегодня, не так ли? Чтобы заткнуть мерзкий голос внутри. Чтобы завязать хотя бы на одну ночь глаза. Чтобы на мгновение поверить, что впереди и правда пусть не лучшее, но что-то есть.

И я наклоняюсь к ней.

И с трудом верю самому себе, потому что вместо того, чтобы предложить поехать ко мне, я сообщаю, что мне пора.

Блондинка смотрит на меня, как на идиота.

Бармен смотрит на меня, как на идиота. И еще пара посетителей рядом.

А я и есть идиот Из тех придурковатых фанатиков, которые не моют руки после прикосновения к кумиру.

Я не святоша, не решил блести целибат. Просто все еще чувствую вкус Настиных губ на своих губах. Все еще ощущаю ее горячее тело, распластанное под моим. Высокую, большую грудь, твердые соски. Вкус ее оргазма все еще настолько явен, что мой язык просто не может почувствовать что-либо другое.

А ее стоны вытеснили почти все в моей голове, кроме горького «нет».

Я понимаю, что так будет не вечно. Что в один прекрасный момент найдется блондинка или брюнетка, или рыжая, на чей призыв я отвечу.

Но не сегодня.

Сегодня я просто ухожу из клуба и еду домой один.

Хотя, почему один?

Со мной мои воспоминания. Они только и могут заполнить ту пустоту, что образовалась с ее уходом.

Настя ушла и забрала частичку меня. Будто лишила половины органов, и я теперь хуже слышу, хуже вижу, хуже дышу. Дышу собственным одиночеством; и если у него есть запах — именно его я и чувствую.

Дома пусто.

И тихо.

Лишь отголоски моих молчаливых прошлых криков.

А может стоило выбить звуковой волной эту дерьмовую реальность, надеясь, что она расколется и отступит? И предоставит мне еще один шанс?

Интересно, Настя может слышать мой крик?

И если да, то почему не обнимет? Не возьмет в свои объятия? Не вытащит меня из этой черноты?

Я не включаю свет. Зачем? Внутри меня настолько темно, что не спасут даже дизайнерские лампы. Гадское чувство, что раз ее нет рядом, значит нет вообще ничего. Чувство, от которого я когда-нибудь избавлюсь. Как и от чувства вины. От них устаешь.

Как и от любой погони за призраками.

Но сегодня ночью все мои призраки здесь. Бьются каплями воды из душа. Смотрят на меня из открытых окон. Жалят своими поцелуями и прикасаются летним ветром.

Как ни странно, успокаивают.

Это похоже на смирение. Я даже уверен почти, что это смирение. Но спустя несколько дней понимаю, что до смирения мне далеко.

Чувства, дурившие мне кровь столько времени, схлынули, обнажив до сухости морское дно. На котором как под микроскопом можно было теперь разглядеть молекулы моих настоящих желаний.

Всего того, что я действительно собирался потребовать — и получить — от жизни.

И на горизонте уже сверкали молнии и поднималась волна.

— Документы на подпись, — помощник максимально нейтрален. Старается. Смотрит в сторону. Я неожиданно понимаю, что он не так уж и плох.

Хм, надеюсь не дойду до той степени маразма, чтобы сообщить ему об этом. Ни к чему.

Это нормально, что прячу свою человеческую сущность и кровоточащие раны под костюмом индивидуального пошива. Английская шерсть, шелковая рубашка. Для окружающих я оборотень, выгрызший свою империю из провальной, казалось бы, ситуации, и теперь с удовольствием насаживающий на кол своих врагов. И перебежчиков.

И правда с удовольствием — я не пытался оправдаться мнимой местью. Мне не впервой было не только строить, но и ломать тех, кто позарился на мою стройку.

Не многие меня знают другим. Только те, кто был со мной достаточно давно, и кто был достаточно умен, чтобы не думать над этим и не показывать, что они знают.

Что я могу ошибаться. И у меня могут быть слабости.

Единственная слабость. Настя и ее крохотная кукла, к которой я тоже привык. И даже скучал немного.

Слабость, которая легко превращалась в силу, сносящую все на своем пути, стоило бы кому-то попробовать их обидеть. Я ведь даже себя наказал за ее обиды, что уж говорить про остальных?

Я сразился с собственными демонами — и почти сдох. И я готов был сражаться снова и снова…

Готов ли?

— Вас ждут в конференц зале, — осторожно напомнила моя тень. — Главы отделов, представители…

— Я помню, — резко кивнул и встал.

Подумаю обо всем позже.

Но позже не наступало.

Гроза приближалась вместе с ужасающей волной, готовой обрушиться на берег и смыть все цивилизованное, что народило там человечество.

Я слушал краем уха отчеты, споры, даже говорил что-то — и вполне попадал в тему — а в голове все крутились образы прошлого.

Я пытался понять — там есть за что зацепиться? Может быть я просрал где-то шанс, не заметил его? А может наоборот, все придумал, и не было со стороны Насти ничего, за что стоит цепляться?

Мне не нужна была ни ее жалость, ни глупая вера в то, что меня можно переделать. Мне нужна была она. Со всей ее жаждой, независимостью, иронией, требовательностью и язвительностью. Без мишуры. Без розовых сердечек.

И я ее получу.

Понял, о чем подумал, и чуть не расхохотался. И как ты это сделаешь, Веринский? Разве ты не собирался дать ей самой выбирать?

А как же уважение ее решений? Отпустить на свободу, раз любишь?

В жопу их.

Оставлю это для хороших мальчиков. А я злобный мудак и собираюсь забрать свое сокровище любым способом. Не знаю как. Я найду варианты.

Влюбить в себя, если она не влюблена еще. Вырвать громкое «да», если она намерена сопротивляться. Встать в осаду вокруг ее дома и потребовать выдать королеву.

Может, я когда-нибудь и остановлюсь. Но только тогда, когда пойму, что сделал все, что мог. И что не мог тоже.

Я почти весело смотрю на подчиненных и сотрудников других компаний и вижу, как их корежит.

Веселый «испанец» — это слишком непривычно им. Пугает.

Ничего, напуганные они двигаются и думают быстрее.

Живо включаюсь в разговор. Я намерен покончить с ним, а потом отправиться покорять Эверест. Потому что пусть уж лучше я буду когда-нибудь рассказывать своим внукам, что их бабушка была той еще сукой и заставила танцевать перед ней с бубном, чем у меня вообще не будет внуков.

Телефон тренькнул.

И как я его услышал? Хрен его знает. Отметил на краю сознания, что тренькнул, а потом…

Замер.

У меня в настройках далеко не на всех пользователей стояли уведомления. Точнее, стояли только на двоих. А помощник был сейчас здесь. И это значит…

Я осторожно достал смартфон и разблокировал его.

«Привет».

Вдох-выдох.

При-вет.

«Если когда-нибудь напишешь мне, это будет значить только одно». Я так сказал когда-то.

Поэтому…

Очень осторожно выбираюсь из-за стола и иду в коридор.

Потому что не отвечаю сейчас за себя.

Потому что не хочу делиться.

Потому что меня топит в сахарном сиропе, и я боюсь открыть рот и наглотаться его.

Потому что в мессенджере возле имени абонента «Печатает…»

Потому что я уже почти поднялся на свою вершину…

И повалился вниз, разламывая позвоночник и превращаясь в инвалида, который навечно теперь будет привязан к своей коляске.

«Я беременна»

Я уничтожен.

Размазан слоем в один микрон по поверхности земного шара.

Облегчение, что меня простила не только Настя, что у моей девочки получилось то, о чем она мечтала, что она узнает, что такое быть беременной — что такое быть матерью она уже знает — затапливает меня, смешиваясь с самым черным и гадким, что поднимается из моего нутра.

Значит, в отчетах ошиблись? И она все-таки трахалась с этим Володей? И мне, блядь. пора готовить им подарок на свадьбу?

И тут же — что я идиот.

Потому что ни хрена бы она не успела ни с кем другим. И это — следствие нашей единственной ночи в Барселоне. Самой невероятной, сладкой, горькой, жаркой ночи в моей жизни.

У меня будет ребенок.

У нас будет ребенок.

И это блядь самая странная, пугающая и взрывающая мне мозг новость в моей жизни. Я едва дышу и прислоняюсь к стенке, чтобы не осесть на пол.

А потом широко улыбаюсь, понимая, наконец, что она мне написала и что все это значит.

Что все мои призраки сгорели в священном огне, потому что это вчера вечером я был «самым перспективным и недоступным холостяком». А сегодня у меня уже есть жена и двое детей. И вряд ли кто-то сможет сказать, что это досталось мне легко.

Я быстро иду к лифту и спускаюсь на первый этаж.

И почти ржу, получив гневное:

«Веринский, только не говори мне, что уже поздно. Я вижу, что ты прочитал мои сообщения. И если не ответишь, что безумно рад, то я лично приеду и вырежу свое имя на твоей груди».

Нетерпеливая.

Моя.

Беру телефон, но прежде, чем позвонить этой злюке, я набираю другой номер и сообщаю помощнику:

— Мне не важно как, не важно на чем и не важно, во сколько мне это обойдется, но через два часа я должен вылететь.

— К-куда?

Странно, а я почти уверился, что он не идиот.

Я хмыкаю и выхожу на крыльцо, вдыхая полной грудью раскаленный московский день.

Конечно туда, где сбываются мечты.

— Однажды ты встретишь удивительного человека, — бледная Судьба с резкими чертами лица и в длинном черном одеянии поправила одеяльце и включила ночник, — Яркого, жестокого, неуживчивого, покрытого толстой броней. Однажды его броня задавит, уничтожит тебя и твое настоящее. Выкинет на обочину жизни. И ты убежишь в страхе и будешь бежать долго-долго, пока не остановишься.

— А потом? — маленькая девочка села на кровати, насупившись.

— А потом тебе будет предоставлен выбор. Много выборов. Жить или умереть. Прятаться или бороться. Принять, что было скрыто под броней или отвергнуть. Любить или бояться.

— И я выберу?

— Да.

— А что я выберу?

— Не знаю. Это же твой выбор. Но если он будет действительно от сердца. . Тебе отдадут величайший дар.

— Что это? — малышка нетерпеливо стукнула кулачками.

— Люди называют его разными словами. Счастье, Любовь, Благословение… Но мне больше нравится другое.

— Какое же?

— Возможность.