Без времени

Часть 1

Он сидел в небольшом уютном ресторанчике, занимая столик у самого окна, и не обращал внимания на меню, давно лежащее перед ним. Вокруг пустые столы, размеренно снующие официанты, редкие посетители, за окном унылый осенний дождь. Люди в зале лениво жевали, вяло разговаривали, курили. Курили в той части зала, которая была отведена для курящих, и сизый дымок сигарет переплывал в зону для некурящих посетителей. Те дышали этим смогом, вдыхая его аромат, что, по-видимому, отнюдь не смущало их. Достаточно было таблички, на которой значилось, что столики их находились в зоне для некурящих.

Официант уже несколько раз прошелся мимо, желая принять заказ, но человек не обращал на него никакого внимания, впрочем, как и на остальных в этом зале. Наконец, оторвавшись от созерцания унылого дождя за запотевшим окном, пристально уставился на девушку, сидевшую напротив.

Девушка была какой-то необычной, воздушной и призрачной. Она совсем не походила на людей в этом зале, ее словно легким ветерком занесло сюда. Присутствие ее отличала какая-то нереальность. Она была словно из другого времени, другой жизни, планеты, другого измерения. На ней был надет по такой непогоде странный летний сарафан, кожа была загорелой, а глаза светились теплой улыбкой. Ее глаза с какой-то пронзительной нежностью смотрели на этого осеннего человека, и он не мог оторвать от нее взгляда. Он любовался ею, отдаваясь всецело созерцанию юного существа, и временами казалось, что это мираж, сказка – сейчас она вспорхнет и улетит, растворится в голубоватой дымке сигарет, в осеннем дне, растает в холодном дожде. И поэтому он, не отрываясь, вглядывался в ее удивительные синие глаза цвета морской волны. Волны, когда предгрозовое море становится черным, иссиня черным, и уже готовится нетерпеливо накатить на берег, снося и низвергая все на своем пути. Но, пока оно только готовилось к буре, и частичка лета мерцала, улыбаясь в ее волшебном взгляде. Жаркого, сумасшедшего лета, которое хотелось удержать, продлить на всю долгую жизнь и раствориться, оставшись там навсегда…

Официант, не выдержав, снова подошел и задал вопрос:

– Что будем заказывать?

Человек коротко бросил через плечо:

– Водки,… 200 водки…

Больше не проронил ни слова, лишь продолжал смотреть на нее. Эти черные с синеватой поволокой глаза, эти иссиня-черные колодцы притягивали. Как хотелось броситься на их глубину, не думая ни о чем, раствориться в холодной воде, и будь что будет… А девушка только улыбалась. И тогда он подумал:

– Если бывает сказка, она должна быть именно такой.

Машинально сделал глоток из рюмки, в которую из графина уже налили холодной водки. Удивился неожиданно резкому привкусу, посмотрел на официанта, тот тоже выжидающе уставился на него. Человек снова отвернулся, устремив взгляд на девушку.

– Сказка! – вспомнил он. – Эта девушка, ее удивительные невинные глаза, хрупкий стан, облаченный в летний, старомодный, открытый сарафан… Такое сейчас не носят, – подумал он, и посмотрел на холодную улицу за окном, поливаемую дождем. Впрочем, какая разница, сейчас это не важно – носят, не носят. И снова эти глаза напротив, частичка моря и лета, жаркого и бесконечного.

Как хотелось просто взять ее за руку, провести по маленькому трапу и шагнуть на борт корабля. Небольшого суденышка с белыми парусами, где будут лишь они вдвоем, ветерок, развевающий ее длинные черные волосы, и море, бесконечное, синее, и эти глаза. Корабль, где будут только они вдвоем…

Он долго сидел и цедил водку. Когда небольшой кувшинчик оказался пуст, внимательный официант подошел снова: – Что-нибудь еще? Сделаете заказ?

– Водки, – повторил человек, – еще 150.

– Ждете? – переспросил официант, – может, пока немного закуски?

– Ничего не нужно! – возразил тот, потом добавил:

– Жду,… пока еще жду.

Снова уставился в холодное, запотевшее окно. Потом перевел взгляд на девушку. Она стала другой. Исчез тот легкий, воздушный сарафан, улетучился беспечный удивительный взгляд, который еще мгновение назад так волновал его. Теперь это была взрослая, зрелая женщина. Лицо было покрыто слоем косметики, а глаза, те удивительные глаза, предвестники скорого шторма или морской бури, были подведены черной тушью. Но даже не это было важно. Исчезло то мимолетное волшебство, что таилось в них. Это море и запах соленой воды, синий отблеск набежавшей волны, который готовился превратиться в черный, безумный. Этот цвет бездонного колодца исчез, и больше не хотелось броситься и раствориться, сгинуть в зияющей пустоте неизвестности. Только сизое облачко сигаретного дыма. Женщина курила и спокойно на него смотрела. На ней был теплый костюм, который, согревая, не давал замерзнуть в этой дождливой осени, и потухший взгляд красивых глаз. Спокойный, рассудительный, до боли знакомый и пустой.

– Написать ей письмо, – подумал он, выпив еще рюмку, поморщившись от горького привкуса, к которому привыкнуть невозможно, и начал писать, иногда прорывая мягкую салфетку насквозь.

“Говорить такое трудно и невозможно, поэтому пишу. Если сказать это вслух, все равно не услышишь или на каждое слово найдешь десяток в ответ. Просто, все куда-то делось, все исчезло, растворилось. Знаешь, как тяжело иногда бывает смотреть на твою спину, согнувшуюся над компьютером, потом на безмолвную фигуру у телевизора. На женщину, готовящую еду, уходящую на работу, уходящую навеки. Уходящую, уходящую… А когда она возвращается – все сначала. Снова потухший взгляд, еда, бессмысленное кино и ледяная постель. Там холодно и одиноко, как в могиле, но почему-то работает телевизор. Два охладевших тела смотрят в него, потом засыпают. Или не засыпают вовсе… Знаешь, что такое слышать стук своего сердца? Когда лежишь в темноте и слушаешь этот проклятый звук, и клянешь, чтобы все остановилось, замолкло. Какой-то длинный темный тоннель, а в нем зачем-то бьется эта неустанная мышца. Гулким эхом отражается, заполняя всю комнату, и заснуть невозможно. И заглушить его нечем, слова сказать некому, только этот размеренный стук, а завтра все сначала… Ты даже не захотела мне родить ребенка… Я больше так не хочу”.

Он допил водку и поставил точку в письме, пригвоздив салфетку к столу. Официант вновь подошел:

– Что-нибудь еще?

– Нет, ничего, больше ничего…

– Не пришла? – бестактно, но с сожалением спросил он, взглянув на пустое место напротив его клиента. Место действительно было пустым. Весь вечер на этот стул так никто и не присел.

– Так бывает, – подумал официант, – очень часто именно так и бывает.

– Нет, – резко ответил человек, потом устало добавил, – с чего вы взяли,… и не должен был никто прийти… Счет, пожалуйста…

Потом вышел из ресторана и нетвердой походкой отправился к стоянке такси. Дождь был моросящим, это был тот самый дождь, который не кончается никогда, он медленно, капля за каплей, орошает все вокруг, висит в воздухе, заполняя пространство мелкой пылью из воды и городского смога, сигаретного дыма и испарений. Он не даёт тебе поднять головы и посмотреть туда, где должно быть небо и солнце или звезды, все зависит от времени суток. Но, у этого дождя не бывает времени, только пасмурное небо и промозглый туман. И он не даст тебе разглядеть что-то еще. Будет моросить, помогая забыть лето, которого, скорее всего, и не было никогда, глаза, которых, наверное, тоже не было, черно-синюю набежавшую морскую волну и корабль с белыми раздувающимися парусами…

Она стояла на корме парусника, и, цепко держась за перила, вглядывалась в бесконечную даль океана. Стояла так уже целую вечность и смотрела туда, где небо соединялось с беспокойными волнами, где кончалась земля и начиналась какая-то другая стихия, другая жизнь. Ее длинные черные волосы развевались на беспокойном ветру. Солнце вставало из-за горизонта, освещая утренними лучами водную гладь, начиная новый день над бесконечной синей равниной. Наступало то единственное мгновение, когда оно еще касалось горизонта, но уже готово было оторваться, устремиться на высоту, чтобы залить весь этот водный мир ослепительными лучами, подарить тепло и жизнь, и любовь. Этот миг был маленькой короткой сказкой, и сказку эту подарил ей Он. В такие мгновения не существует ни прошлого, ни будущего, есть только настоящее. Этот ослепительный миг и он твой… И Его тоже…

Только, почему-то он не шел. Он находился то ли в трюме этого маленького белого корабля то ли где-то еще, но его не было рядом, и это утреннее мгновение принадлежало только ей.

Сказка! Он подарил ее. Наверное, именно такой она должна быть, если сказка вообще существует – сияющая, в пенных прозрачных волнах беспокойного океана, обдуваемая легким утренним ветерком. Сказка была в этом утре, в темно-синих волнах, в волосах, развевающихся, как черная грива норовистого скакуна, в отблеске белых парусов и ярком солнце. Она была в маленьком домике в горах, который они так долго хотели построить, где по утрам открывалась деревянная дверь, и двое несмышленых малышей вываливались на улицу, что-то гомоня… Двое малышей… Или трое!.. Да, трое! Потом она сама выходила на эту светлую улицу, провожая детей в новый день, в жизнь, в их сказку… Только он снова был где-то далеко! Он пропустил и это утро, и солнце, освещающее их маленькие жизни. Подарил им это волшебство, а сам был где-то далеко отсюда… Наверное, был занят, не успел или опоздал, задержался, и солнце опять начинало новый день без него.

Женщина оторвалась от поручня, вынув из пачки сигарету. Сизый дымок заполнил палубу. Нет, не палубу, заполнил помещение едким запахом табака. Женщина сидела в комнате на диване и курила. Веселый ветерок не шевелил больше ее всклокоченных волос, а солнце не отражалось в иссиня-черных глазах. Взгляд был потухшим, пустым. И только сигаретный дым.

– Зачем тебе этот дом, который ты будешь строить всю свою жизнь, корабль, которого нет вовсе, зачем эти мечты, когда мы так далеки друг от друга? Сейчас ты войдешь, сядешь на кухне, съешь ужин, не замечая, что в твоей тарелке, потом как всегда ляжешь в постель и отвернешься. Или пойдешь спать в свой кабинет за стеной.

Женщина снова затянулась, выпустив клубок сигаретного дыма.

– Нужно написать письмо, – подумала она. Взяла лист бумаги, ручку, задумалась, и начала писать.

“ Если тебе сказать это, ты все равно не услышишь. А если услышишь, сделаешь вид, что не понял или это не имеет для тебя значения. Мои слова не материальны для тебя. Они не имеют никакого смысла. Поэтому приходится выводить их на листке бумаги, который, может быть, ты прочитаешь. Зачем этот дом, который ты придумал, зачем белый корабль с парусами? Зачем все это, если ты давно в какой-то другой жизни? Ты просыпаешься, надеваешь костюм, съедаешь завтрак и уходишь. Ты идешь в свою жизнь, делаешь карьеру, бизнес, зарабатываешь деньги. Зарабатываешь на мечту, которая уже невозможна, возвращаешься и молча ложишься в постель. А потом… Ты знаешь, чего стоят эти слова, которые хочется сказать, но почему-то все откладываю. Уже десять лет молчу и не говорю. И ты тоже молчишь. Уже почти десять лет! Я состарилась за эти годы. Мне всего тридцать, а чувствую себя, словно живу с тобой сотню лет. Или не с тобой, а сама по себе. А тебя нет. Ты знаешь, чего стоит, когда эти слова колотятся в висках, просясь наружу, а заснуть невозможно. И глаза сверлят черный потолок. Целую ночь, каждую ночь. А завтра все сначала. Ты даже не захотел иметь от меня ребенка… детей. Только твоя карьера, работа, твоя жизнь. Скоро я превращусь в старуху. Молодую, но очень-очень старую женщину, в которой ничего живого не осталось. И уже думаю – а было ли что-нибудь в моей жизни? Хотя бы мечта?… Где ты был все эти годы? Когда мы с тобой разминулись? Я больше не могу так и не хочу”.

Женщина сложила письмо надвое, отнесла в другую комнату, положив на его рабочий стол. Там он его заметит точно. Докурила сигарету, затушила ее и стала ждать… Или не ждать…

Нескончаемый моросящий дождь растворился во мраке, и город осветился яркой Луной, которая в полную силу мерцала, празднуя полнолуние. Город стоял мокрый, озябший. Окна домов засветились желтыми огоньками, но и те вскоре начали гаснуть, люди засыпали в своих постелях, люди провожали этот день, чтобы завтра начать другой. Луна заглядывала в потухшие глазницы домов, путешествуя по улицам и площадям, по крышам и чужим квартирам. Заглянула и сюда, где два человека не могли уснуть. Они сидели, каждый на своей кровати, облокотившись о подголовники, держа по письму, перечитывая снова и снова. Луна играла ярким светом на их взволнованных лицах, отражаясь от пола и мебели светила им в глаза. А они все сидели и читали. Их кровати стояли у стены, которая разделяла две эти комнаты. И они были всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Сломай эту стенку, протяни руку и прикоснешься к нему… к ней… Станет не так холодно. Станет хорошо и близкое существо согреет, а еще можно сдвинуть плотные занавески и остаться наедине. Просто, побыть вдвоем, чтобы никого больше. Ни потухших окон или мокрого города, ни яркой Луны. Только они вдвоем…

Он встал и подошел к двери, разделявшей их, она тоже вскочила с кровати. Два человека стояли и разглядывали в темноте неожиданно возникшую преграду. Он взялся за ручку, хотел, повернуть ее, но, остановившись, подумал:

– Почему я? Нет, так не будет.

Она тоже, едва дыша, замерла у двери, а в голове ее билась привычная фраза: – В конце концов, он мужчина!

Мужчина подумал: – Но она же женщина! Черт возьми! Женщина она или нет?! Почему Я?

– Все равно ничего не получится. Ни к чему все это, – опустила она руки.

– Нет, ни к чему, – вторил его молчаливый голос: – К черту все! Просто нужно уснуть.

– Попытаться уснуть, – подумала она.

– Может еще 100 граммов проклятой водки?

– Пожалуй, еще одну сигарету, – подумала она.

– И спать, – добавил он.

– Спать, во всяком случае, попытаться уснуть, – поправила она себя.

– Да, спать, – согласился он.

Два человека вернулись в свои постели, и яркая желтая Луна осветила их одинокие фигуры в темноте…

Завтракали молча. Он намеренно уткнулся в свою тарелку и не смотрел на нее. Просто не замечал. Впрочем, не видел и того, что было в этой тарелке, не различая вкуса и запаха. Она тоже невозмутимо молчала, иногда поглядывая на него. Он чувствовал этот взгляд, но абсолютно не реагировал. Так продолжалось какое-то время. Телевизор навязчиво сообщал какие-то новости. Новости были неинтересными, а еда безвкусной. Впрочем, эти новости никто не слышал, как не ощущал и вкуса еды. Наконец, он протянул руку и чайной ложкой зачерпнул сахар, неся ее через стол. Она внимательно следила за этим знакомым жестом. Он прекрасно знал, что она терпеть не могла, когда он так делал – нес этот сахар через весь стол, обязательно просыпая по дороге. Она всегда реагировала, но сейчас почему-то промолчала. Он размешал чай, но вторую ложку класть, не стал.

– Почему не стал? – подумала она.

– Почему она ничего не сказала? – подумал он. Так они еще сидели какое-то время под звуки надоедливого телевизора, съедая безвкусный завтрак. Первым не выдержал он:

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – взглядом спросил он и посмотрел прямо в ее глаза. Глаза были уставшими, не выспавшимися. Глаза были некрасивыми. Эти удивительные глаза, которые он так любил когда-то, были сейчас совсем не красивыми. Они не излучали блеска, не искрились улыбкой или иронией. Не скрывали в себе никакой тайны, не говорили ни о чем. Взгляд был потухшим, чужим.

– Нет, – равнодушно молчаливо ответила она своим взглядом.

Они не произнесли ни слова, но понимали друг друга, и никакие слова сейчас были не нужны. Он еще раз взглянул в ее глаза: – Совсем ничего? Ты уверена?

– Я думала, ты мне что-то скажешь? – молча возразила она.

– Я? – удивился он, – и не собирался.

Он снова уткнулся в тарелку. Они молчали, но каждый продолжал про себя что-то говорить. Только про себя, и лишь телевизор осмеливался говорить вслух. А он ел и понимал, что закончится завтрак – закончится и странный разговор этих двух молчащих людей. Поэтому стал жевать медленнее. Снова взглянул в ее глаза. Поймал себя на мысли, что давно их не видел.

– Как могло такое произойти? – подумал он. – Каждый день видеть человека и не видеть его глаз? Парадокс!

Поймал себя на мысли, что она постарела. Он впервые разглядел морщинки на ее лице.

Нет, он не уйдет из-за стола, пока они не объяснятся, иначе потом целый день будет думать о ней. Целый день будет на взводе. А это вчерашнее письмо было для него неожиданным и обидным. Его обвинять! Его! Он всю свою жизнь положил на эту работу, на бизнес, и все было ради нее. Он даже не имел любовницу, хотя любая была бы счастлива пойти за таким мужиком – успешным, сильным, красивым. Мужиком, у которого куча денег, классная машина, бизнес. И все это было ради нее одной! А письмо – это просто несправедливость! Она должна что-то ему сказать! Именно она!

Чем больше они так сидели и ковыряли в своих уже пустых тарелках, тем больше он бесился. Не выдержав, с грохотом отставил от себя остывший несладкий чай и протянул ложку к сахарнице. Медленно понес ее через весь стол, намеренно просыпая сахар. Наконец услышал желаемое:

– Ты же знаешь, я терпеть этого не могу! Ну, неужели нельзя пододвинуть к себе сахарницу. Каждый день одно и то же.

– И это все, что ты можешь сказать? – завелся он с пол-оборота. – Это все, на что ты способна? – добавил в возмущении.

– А на что способен ты? – тоже завелась она. – Я не так много у тебя прошу. Но, такую мелочь – не просыпать каждый день сахар на стол – неужели так трудно это сделать? Ты способен хотя бы на это?

– Я способен? – возмутился он. – Это единственное, что тебя волнует? Если бы не этот чертов сахар, ты вообще не замечала бы меня. Или я неправ? Почему только негативная реакция на меня! – негодовал он. – Я способен! А на что способна ты? Даже не можешь быть со мной просто женщиной. Посмотри на себя в зеркало! Ты даже не хочешь привести себя в порядок ради меня. Сахар! – уже почти кричал он. – Вот тебе сахар! – воскликнул он, переворачивая сахарницу, высыпая ее содержимое на стол, – смысл жизни на дне этой сахарницы!

Он вскочил и быстро вышел из кухни, не слушая ее. А она и не говорила ничего, просто сидела и молчала. Видимо, ей тоже хотелось сегодня утром поговорить с ним. Хотя бы услышать его голос. Вот и услышала.

Он влетел в гостиную с желанием быстро собраться и уйти. Взял дипломат, который оставил вчера, и отправился в спальню одеваться. Проходя мимо стола, где стоял ее компьютер, заметил конверт большого размера с казенным адресом. Хотел, было, идти дальше, но внезапно остановился. Что-то было необычное в этом конверте. Он снова посмотрел на него и понял. Необычной была крупная надпись: “Результаты анализов” и подпись отправителя: “Генная лаборатория”. Он, не раздумывая, вытряхнул его содержимое на стол. Оттуда выпали несколько бланков, мелко испещренных какими-то латинскими символами, незнакомыми цифрами. Он читал и ничего не понимал. Потом странная мысль промелькнула в сознании. Он лихорадочно рассматривал эти листки, пытаясь найти хотя бы одно понятное слово, но только незнакомая латынь издевалась над его невежеством. – Неужели она беременна?

С трудом вспоминая, когда они в последний раз были вместе, тупо рассматривал непонятные иероглифы. Он не знал, как к такому относиться. Он давно не думал на эту тему. Когда-то они уже прошли через это, но тогда решили подождать и отказаться. Не было квартиры, не было денег. Только начинали становиться на ноги. Просто, решили мужественно отказаться и подождать. Все это было так давно. А потом уже не говорили об этом долгие-долгие годы, но теперь… Он не знал, как отнестись к такому. И еще одно волновало его.

– Она знает, но ничего не говорит!

Кровь прилила к лицу.

– Ему не говорит! Как она может молчать?

Он не знал, что делать, обижаться или носить ее на руках!? Уже готов был идти на кухню, целовать ей руки. Прижать к себе, ставшее таким незнакомым, существо, которое скрывало от него ребенка. Его ребенка!

Вдруг услышал:

– Не смей это трогать!

Она быстро подошла и выхватила из его рук бумаги.

– Какого черта ты суешь нос в мои дела? – воскликнула она.

– Твои дела? – задохнулся он. – Это только твои дела?

Потом, умерив свой гнев, уже спокойнее произнес: – Что это? – мягко добавив, глядя, как она прячет бумаги: – Почему ты не хочешь мне сказать? Да, успокойся же. Черт с ней, с этой сахарницей… Ну, хорошо,… прости! – сдался он. – Давай поговорим спокойно.

Он усадил ее на диван и сел рядом, внимательно глядя на нее. Она молчала. Подождав мгновение, продолжил: – Скажи мне, что это?… Я твой муж, я хочу знать! В конце концов, я имею право!

Она молчала, неуверенно глядя на него. Он помог ей:

– Я так понимаю, это анализы?

Она кивнула, но продолжала молчать. Он снова заговорил:

– Да, не молчи ты, сумасшедшая, скажи, что там написано, я ни черта не понимаю.

– Я не хотела тебе говорить… Пока не хотела.

– Почему? Ну, ты глупая, – воскликнул он. – Ладно, давай, признавайся.

– Это анализы, – тихо ответила она.

– Это я понял… Ну! – настаивал он. – Слушаю,… да не молчи же ты!

Она снова неуверенно и даже робко на него посмотрела, потом сказала: – Это нехорошие анализы.

– То есть? – удивился он.

– В общем…, я немножко заболела.

– Как заболела? – не понял он, – при чем здесь “заболела”? Что у тебя не так?

Она на мгновение задумалась.

– У меня нашли странную редкую болезнь.

– Болезнь? Какую?

– Ты будешь смеяться, – сказала она, – болезнь раннего быстрого старения. – И произнесла какое-то незнакомое название. Сказала это и теперь смотрела на него с тревогой и трепетом во взгляде. Он задумался на секунду, удивленно на нее уставился и с облегчением выдохнул: – Ну, ты и дура! Нельзя же так пугать… Болезнь! Еще скажи, что ты больна этой жизнью.

– Но, я не шучу! – удивилась она.

– А я тоже не шучу, – воскликнул он, – тебе давно пора заняться собой.

Он встал с дивана и прошелся по комнате.

– Старение! Конечно старение! – с обидой в голосе воскликнул он.

– Молодая девчонка и так себя запустить, не думать о себе и обо мне кстати тоже. Посмотри вокруг, полно всяких средств, 21-й век!

– Ты не понял! – воскликнула она.

Но он уже и слушать не хотел.

– Какого черта! – продолжал он, – ты нужна мне молодой!.. Старение! Купи себе крем, десяток кремов! Сходи на массаж! Сходи в фитнесс! Зарядку делай, в конце концов!

Он задыхался от возмущения. Уже собирался выйти из комнаты и закончить этот нелепый разговор. Она его очень разочаровала.

– Я мало денег тебе даю? – в сердцах воскликнул он. – Иди, сделай маску для лица, черт побери. Редкая болезнь… Старение!!!

– Мне не нужны твои деньги! – зло воскликнула она, – я в состоянии себя сама содержать! Какая дура, что вообще рассказала! – вскочила она, пряча конверт.

– Деньги мои тебе не нужны? – зло воскликнул он, – а что тебе нужно, если не мои деньги? Я лучшие годы отдал тебе, работал на тебя, чтобы у тебя было все. Деньги ей не нужны!

– Мне от тебя ничего не нужно! – подойдя ближе, зло бросила эти слова ему в лицо.

– Поставь себе силиконовый нос, – продолжал он, – силиконовый рот, пей витамины. Любовника найди, в конце концов, если не можешь быть в твои годы молодой любящей женой.

– Я решу, что мне делать! Учти, разговора этого не было, – зло смотрела она. – И я ничего тебе не говорила! Нашла с кем поделиться, дура. Разберусь сама со своими проблемами.

Она вышла из комнаты, бросив напоследок: – И впредь не смей рыться в моих бумагах…

Он в бешенстве прошелся по комнате, потом уселся на диван.

– Надо же, так завести его с самого утра! И все из-за какой-то ерунды, – и пожалел, что сейчас перед ним не оказалось еще одной сахарницы, которую с удовольствием грохнул бы об пол надоевшей квартиры, с надоевшей женщиной, в надоевшей дурацкой жизни… Входная дверь хлопнула, и только телевизор на кухне продолжал вещать нескончаемые новости…

Сидя в своем офисе, он долго рассматривая стену напротив и о чем-то думал. В последнее время он часто так делал, устремив свой взгляд, с замиранием, сосредоточенно глядя на нее. Мог так просидеть долго, пока не отвлекал звонок телефона или голос вошедшей секретарши. А на стене находился гигантский коллаж из картин, украшавших кабинет. Там были фотографии больших и маленьких кораблей, парусников и моторных лодок, морских ракет с мощными двигателями и океанических лайнеров. Это была его мечта и его игра. Говорят, у каждого мужчины должна быть своя игра! Он свою нашел. Нет, его бизнес не был связан с грузоперевозками или судостроением. Он занимался прозаическим бизнесом, который делать можно было только на суше, и как управляться с самой маленькой моторной лодкой, он пока не представлял. Но так было до поры до времени. Уже давно его желанием и не тайной мечтой стало купить один из таких кораблей, закончить школу яхтсменов, выйти в открытое море и, наконец, поплыть… А еще приобрести небольшой домик где-нибудь в горах – маленькое шале, которое свисало бы со скалы, а там вдалеке снова угадывался бы незабываемый пейзаж с видом на море или океан, где всегда солнце, высокое небо и чистый воздух, незамутненный выхлопами цивилизации и суетой городов и дорог. Только море, горы и маленький кораблик у пирса. И еще Она… Они…

Но, оторвался от этого созерцания и снова вспомнил обо всем. Вспомнил о ней! Он был очень зол!

Прошло несколько дней с момента их последнего разговора, вернее ссоры. Несколько дней они не разговаривали или делали вид, что не замечают друг друга. Находясь в одной квартире, возвратившись с работы, молча проходили мимо, расходясь по разным комнатам, заканчивали свой день. Он устал от этого. Он не терпел равнодушия, пустоты в своей жизни. Наконец, когда у него появилось желание сделать что-то для себя, спустя столько лет каторжного труда, получить от жизни все, быть кому-то нужным, в ответ молчание, жизнь в разных комнатах и неумение засыпать в кромешной тишине. И еще это письмо… Ее письмо…

Десять лет он шел к своей мечте. Казалось, целую вечность посвятил бизнесу, посвятил ей! Было тяжело. Он не имел богатых родителей, не имел родственников или друзей во властных структурах, где делился тот самый пирог, который приносил лишь немногим большие деньги и возможности. Добиваться всего приходилось самому. Самому доказывать и обходить подводные камни, выбираться из сложных ситуаций “цивилизованного” бизнеса, который давался только избранным. Но кое-что удалось. Он заработал на квартиру, чтобы больше не зависеть от родителей – ее родителей и своих тоже. Потом заработал на достойную жизнь. Они купили машину, купили вторую. Он трудился в поте лица, впрочем, как и многие. И наконец забрезжил просвет. Начали появляться заказы, которые приносили хорошие деньги, а на что их потратить он уже знал. Оставалось немного – полгода, может быть, год…

Мечта – что это? Детство, ребячество? – думал он. Когда они были почти нищими, все было намного проще. Нужно было лишь сводить концы с концами, зарабатывая немного на жизнь, а там будь что будет. Но появились эти деньги. Однажды поймал себя на мысли, что стоит перед чертой, которую скоро переступит и окажется в какой-то новой жизни, где совсем другие правила. Он знал многих своих старых друзей, которые уже сделали этот шаг и теперь быстро менялись. Менялись на глазах. Менялись их жизни и судьбы, они становились другими, менялись желания. Они с легкостью разрушали свое прошлое, шагая вперед, словно с завязанными глазами. Их вовсе не интересовало – куда. Эти деньги словно ослепляли дальнейший путь. Их обладатели становились легковесными, циничными, способными на все с помощью этих денег, но не способными без них ни на что. Однажды и он почувствовал, что подошел к этой заветной черте вплотную. Эти люди – его прежние друзья, словно стирали самих себя, они не хотели ничего, что нельзя было купить за эти деньги и наоборот, желали теперь только того, что стоило еще больших денег. И бег этот был нескончаемым. Он знал человека, который теперь способен был украсть, чтобы увеличить капитал. А раньше он был учителем в школе… Учителем литературы. Другой, потеряв все на неудачной операции, покончил с собой, третий просто избавился от своего конкурента… Бывшего друга. Просто? Да, очень просто! Конкурента не стало. Не стало совсем. Потом они вместе пришли на поминки и утешали несчастную вдову, а завтра тот спокойно переступил порог чужого офиса, сев в чужое кресло. Кресло своего закадычного друга детства. Переступил…

Раньше все эти люди были нормальными ребятами, отличными парнями, друзьями, но теперь все так изменилось. Тогда и понял, что стоит у черты, за которой скоро окажется сам, а что там дальше? Словно земля уходила из-под ног, он был на краю, собираясь сделать этот шаг. Пока лишь готовился, но зияющая дыра под ногами уже притягивала, манила – он чувствовал, еще немного и остановиться будет невозможно. Тогда и появилась маленькая мечта. Интуиция подсказывала, что нужно заполнить каким-то смыслом эти бестелесные бессмысленные деньги и только тогда можно будет двигаться вперед. Как подсказала когда-то, глядя на предложенную ему сигарету с опиумом, что делать этого не стоит. И почему нет клиник, где лечили бы от алчности? От наркотиков есть, от чего угодно, только не от этой зависимости. А сильнее ее придумать что-либо сложно – многие столетия мир озабочен лишь одним – купить себе оставшуюся жизнь. Купить, и, может быть, часть забрать с собой, туда, где тебя ждут одного…

Но теперь он готовился переплыть эту пропасть на своем корабле вместе с Ней. Теперь ничего не страшно. Деньги, а завтра снова только деньги, более крупные,… но если есть перила, за которые можно держаться, а над головой паруса, а за бортом бесконечное море, а рядом Она…, Они – ничего не страшно. Теперь можно плыть в согласии с ветром и самим собой… И с Ней… Вот только где теперь она? Почему ее нет рядом?

Он снова посмотрел на стену, по которой плыли маленькие и большие корабли. А где-то там, на отвесной скале, уже висело маленькое шале, одиноко глядя на бесконечное море, дожидаясь его… Их…

Но сейчас только пустота занимала место в его душе:

– Зачем все это? Куда все делось?

И еще что-то беспокоило. Что?! На днях он, случайно бросив на нее взгляд, заметил, как она изменилась. Какая-то усталость во взгляде, вокруг глаз морщинки, а ведь ей всего тридцать! Заметил несколько седых волос. Не рановато ли? – подумал он тогда. Движения ее стали медленными, неуверенными. Обычно она порхала, все горело в ее ловких руках. Быстро готовила еду, быстро одевалась, спешно уходя на работу или возвращаясь. А теперь седые волосы и морщины. Он какое-то время еще думал об этом, потом набрал номер телефона своего старого приятеля. С ним был знаком еще со студенческих времен. Потом иногда встречались, но со временем все реже и реже. Хотя, запомнил, что тот работал в уважаемой клинике и лечил не простых смертных людей. Можно сказать, “бессмертных”, судя по тому, какие посты они занимали и сколько времени на них сидели. Они поговорили, вспомнили молодость, задали друг другу обязательные, ничего не стоящие вопросы, и ответили бессмысленным, привычным “нормально”. Так было принято, так теперь общались все. Это раньше можно было с порога задать вопрос или попросить о чем-то, но времена изменились, и они изменились тоже, без такой прелюдии теперь было нельзя. Но друг уже ожидал тот самый вопрос, ради которого о нем вспомнили. Без нужды теперь никто никому не звонил.

Он произнес еще несколько бессмысленных слов,… фраз, и, наконец, спросил:

– У тебя нет хорошего пластического хирурга? Извини, что беспокою по пустякам. Сейчас время такое… Сам понимаешь…

Приятель посмеялся:

– И твоя туда же. Не могут они без технологий. Думают, любить их больше станут. Твоей всего тридцать, зачем ей это?

Он тоже посмеялся и уже хотел закончить этот нелепый разговор, – действительно, какие ее годы, – но зачем-то произнес:

– Понимаешь, она сделала анализы, ей поставили какой-то дурацкий диагноз.

И обронил то незнакомое для него название болезни… или не болезни вовсе. Такой реакции от своего приятеля он не ожидал. Тот всегда был спокойным, флегматичным человеком, но сейчас выражал столько эмоций и удивления, что на мгновение он замолк и замер.

– Что ты молчишь? – кричал его друг в телефонную трубку, – повтори еще раз, как ты назвал диагноз? Ты слышишь меня?!

Он повторил. Теперь долгая тишина зависла в трубке, он даже подумал, что связь прервалась. Потом четкий энергичный голос донесся с того конца провода: – Немедленно бери все анализы и приезжай ко мне!

– Ну,… хорошо, – пробормотал он, – на днях заскочу, закончу с делами и встретимся, пообщаемся, кстати, давно не виделись…

– Ты меня плохо слышишь!? – уже орал его друг, – я сказал немедленно! Все бросай и быстро ко мне! Быстро, я сказал!

– Хорошо, – удивился он. Таким своего друга он не помнил. Да и был ли тот когда-либо таким? Он был очень удивлен, но почему-то безропотно выполняя это поручение, вскочил со стула, быстро спустился на улицу и помчался домой.

Ее не было. Оно и к лучшему. Он не хотел объясняться, еще сам не понимая, что делает и зачем этим занимается. А сам в этот момент пилкой для ногтей вскрывал, как воришка, дверцу своего старенького стола, за которым теперь сидела она и которая почему-то была заперта. Про себя подумал:

– В его доме закрытая дверь? Такого не было никогда! Закрываться от кого-то! Закрываться от него! Какие у нее могут быть секреты! Еще этого не хватало! Ладно, с этим потом…

Знакомый конверт лежал в верхнем ящике и был придавлен толстым альбомом. Он отшвырнул альбом в сторону, вынув листы с ненавистной латынью, и направился к ксероксу. Он не испытывал чувства стыда или неловкости, но ее недавние слова всплыли в памяти: – Не смей рыться в моих вещах!

Такое ему сказать! Ему! Человеку, который делает для нее все! Ладно, с этим потом, – подумал он, остывая и кладя конверт на место. Взяв тяжелый альбом, случайно его приоткрыл…

Он был очень удивлен! Это был альбом с фотографиями, откуда смотрело загорелое жизнерадостное лицо его совсем молодой жены. Совсем девчонки! Он никогда не видел этих снимков! Но почему она никогда не показывала их ему! Он продолжил листать, разглядывая эту удивительную женщину, совсем еще девочку, и снова эти синие бездонные глаза, в которых отражался плеск набежавшей волны, шум прибоя и отблески бури, которая только готова была начаться, но пока лишь спокойное море и яркое солнце в зените… Все листал и листал… Вот она стоит с кем-то в обнимку! Она улыбается, а этот наглец держит ее за талию! Лапает ее и тоже нагло улыбается!

От бешенства кровь застучала в жилах и висках, сердце заколотилось, оно готово было выскочить из груди, глаза налились кровью. Он безжалостно листал все новые страницы, почти разрывая на части чертов альбом, потом подумал, что сошел с ума! Она – эта девочка – его жена снова с кем-то под руку, на ней свадебное платье, а наглец опять улыбается! Вот уже надевает кольцо на ее палец, он держит ее на руках, уносит куда-то. Уносит ее! ЕЕ!

Выдохнув, захлопнул альбом и устало присел на диван. Эти мгновения дались ему нелегко. Снова открыл его и теперь уже с идиотской улыбкой глядел на фотографии – на нее, на этого наглеца. Наглецом был он сам, только молодым, очень молодым (поэтому и не узнал сразу). Тогда ему было всего двадцать пять, и лицо его безотчетно и весело улыбалось, светясь от счастья, она тоже улыбалась, держась за его шею, пока этот “наглец” нес ее куда-то. Нес в ее новую жизнь, в их будущее, где будет маленький домик в горах и кораблик, нетерпеливо стоящий у причала, просясь в дорогу. А дальше только бесконечное, синее море или океан.

Почему он не видел этих фотографий раньше? Обычно их делают, чтобы смотреть на них потом. Когда наступает это потом? Но она, по-видимому, разглядывала их, раз этот альбом лежал у нее под рукой… Тогда почему не показывала ему?

Заслышав стук входной двери, он вскочил, воровато сунул альбом на место, прикрыв им большой конверт, спрятал копии бумаг в карман и захлопнул дверцу. Потом вышел из комнаты, из квартиры и удалился, ничего ей не сказав…

Она устало подошла к своему столу и открыла дверцу ключом. Достала злополучный конверт. Хотела, было, положить туда еще одну бумагу, которую ей дали сегодня, потом взяла ее двумя руками и принялась читать. Там не было латыни, да и слов было совсем немного – крошечный коротенький текст. Это была последняя бумага, за которой она ездила сегодня, больше ей не придется бегать по больницам и тратить свое время. Тем более, что теперь было жаль этого времени… Очень жаль. Быстро прочитав несколько фраз, она убрала бумагу в конверт и зарыла его глубоко в ящике стола. Больше этот желтый огромный конверт с казенным адресом, слава Богу, ей не понадобится. Взяла альбом в руки, задумалась и начала листать знакомые страницы. Фотографии смотрели на нее и улыбались беспечными юношескими улыбками, они передавали привет из той далекой жизни, из ее юности, и на мгновение она забыла обо всем. Очнувшись, удивилась: – Бывают же такие мгновения, когда время останавливается! – и снова задумалась. Снова и снова листала давно забытые страницы, сидела так и улыбалась…

– Очень хорошо, что приехал один, – сказал его приятель-врач после долгой паузы, во время которой рассматривал содержимое пакета с казенной надписью. Сказал это и снова замолчал, подбирая слова. Потом заговорил:

– Это действительно редкая болезнь…

– Болезнь? – перебил он друга, – что за ерунда? Ну, сделай свои рекомендации, назначь какой-нибудь курс, массаж, гимнастику… Мне все равно, сколько это будет стоить.

Сказал это и уставился на врача, а тот смотрел на него с сожалением и думал. Потом произнес:

– Чтобы стало понятнее, людей, страдающих такой болезнью во всем мире всего несколько десятков. 50–60 человек, не больше…

Он плохо помнил, что происходило дальше. Этот человек, его давнишний приятель, теперь уважаемый врач, что-то мягко объяснял, произносил какие-то непонятные слова, термины. А он словно плыл на белом облаке, и голова кружилась. Он уже не слышал этих слов, лишь обрывки непонятных фраз. Все рушилось в это мгновение, все куда-то исчезало… Потом сосредоточился, пришел в себя.

– Я ничего не понял, – произнес он, – чем она больна?

Врач замолчал и внимательно на него посмотрел, потом сказал: – Ничем. Она абсолютно здорова, насколько может быть здорова женщина в ее возрасте…

– В каком возрасте? – воскликнул он, – ты с ума сошел, ей всего 30!

– Ей 30, да тридцать. Ей 40 или 45, судя по этим бумагам. Она совершенно здорова, просто живет теперь в другом временном измерении. Время для нее идет быстрее, чем для других. Мы проживаем день, она неделю или две… не знаю… нужно наблюдать. Наш год для нее – несколько лет, может быть, десять,… двадцать,… я не знаю, нужно смотреть.

– От этого умирают? – спросил он с ужасом.

– Как умирают от старости, не более того!

– Так что же делать?

Теперь оба молчали. Он вспоминал фотографии юной девочки, которую нес на руках, потом седые волосы на ее голове, морщинки вокруг глаз, и ему стало страшно.

– Сколько ей осталось? – наконец, сумел произнести он.

– Я не знаю, – ответил врач, потом спросил, – у тебя есть возможность потратить некоторую сумму? Существенную сумму.

Он не понял и повторил за ним: – Сумму, да сумму, – и снова замолчал, не понимая.

– Деньги у тебя есть? – уже громче спросил друг, – или дать взаймы? Время не терпит!

– Деньги? Ну,… конечно же, есть,… ничего не надо,… я решу вопрос! Сколько?… Найду, ничего не нужно!

– Потребуется значительная сумма, сколько не знаю, – продолжал врач, – у меня есть коллега, живет он в Израиле, у него своя клиника. Там они как раз исследуют так называемый ген старения, который и отвечает за нашу жизнь… Короче, немедленно собирайтесь и вылетайте. Он скажет, сколько времени займет лечение, если вообще сумеет помочь, и сколько это будет стоить. Я предупрежу его. Ты понял?… Ты меня понял?

Он все понял и теперь шел по длинному коридору клиники, который казался ему бесконечным – пока пройдешь до конца, потратишь уйму времени, а кто-то, может быть, целую жизнь…

Потом вышел на улицу и поехал в сторону дома.

– Он должен быть рядом с ней. Должен помочь ей. Теперь они всегда будут вместе, – так думал он.

Она ехала на машине по улицам города, преодолевая бесконечные пробки. Ехала уже целую вечность, а дорога все не кончалась и, казалось, что не доедет никогда. Она ехала к нему, пытаясь сократить нескончаемый путь, но светофоры и нагромождение машин, какие-то аварии, заторы, машины с мигалками, пешеходы, переходы… Все вращалось перед глазами, становилось на пути, и уже казалось, что будет делать это целую вечность, хотя, какая вечность оставалась ей, она не знала, только давила на педаль. И снова только гигантская пробка и километры не пройденного пути. Ехала и думала:

– Конечно, он прав. Прав во всем. Только она может сделать так, чтобы им было хорошо вдвоем. Только она должна просыпаться и думать, как начинать этот день, чтобы он в хорошем настроении уходил на работу, зарабатывал чертовы деньги, строил в мечтах их дом, их сказочный корабль. Потом шел домой, зная, что его кто-то ждет, что он нужен кому-то, нужен ей. Интересно, заметит ли он прическу, которую сделала сегодня? А этот ресторан на самом краю города? Ресторан, куда он водил ее когда-то. Потом в их жизни было много ресторанов, но этот – воспоминание молодости, воспоминание давно минувших дней, детство какое-то. Там он ей сделал предложение, туда они ходили всегда вместе, и он принадлежал только им двоим.

Это было так давно, но ресторанчик до сих пор работал и не изменил своего меню, даже название на старенькой вывеске напоминало ей обо всем забытом. Робко переступила порог. Полупустой зал, столики, расставленные вдоль стен. Как давно она здесь не была! Вот и стол у окна, за которым они обычно сидели. У них было поверье – если стол свободен, значит, все будет хорошо, значит, все сложится, будет удача! Столик был свободен, словно приглашая ее, занять свое законное место. Она отодвинула стул и присела у окна. Посмотрела сквозь запотевшее стекло. На улице промозглая осень, металлический звон трамваев, мелкий моросящий дождь. В зале совсем не было людей, на столике одиноко лежало меню, а напротив не было Его. Как необычно – Она здесь, а Его напротив нет. Его смеющееся лицо, небрежный жест плейбоя в сторону официанта, потом они весело делали заказ, долго сидели – все это осталось в далеком прошлом.

Официант не удивился, когда она попросила еду “на вынос”. Здесь это было принято. Она долго сидела, пила свой кофе и посматривала на часы. Каким долгим оказалось ожидание. Она никогда не знала, что эти блюда готовятся так долго. Время раньше пролетало быстро, но сейчас, когда его не было рядом, это время, словно испытывало ее на прочность. Оно истязало ее.

– Время, – подумала она, – сколько его осталось? – и снова посмотрела на часы, где стрелки невозмутимо отсчитывали минуты ее жизни. Взглянула в окно. Промозглый день, свет с улицы пасмурно освещающий этот неуютный зал. Неуютный – потому что его нет рядом…

И снова дорога и пробки, остывающая еда в лоточках, она везет все это, и, кажется, что не доедет никогда. А так хотелось вернуться первой, накрыть стол, успеть надеть платье,… то самое, которое он так любил когда-то. Не важно, что старомодное, главное – Он любил его. Сесть за стол и ждать. Только женщина может придумать праздник. Только женщина может ждать. Мужчина без женщины ничто. Только она может сделать так, чтобы он был рядом и знал, что никуда торопиться не нужно, потому что незачем, потому что с ней ему хорошо. И не важно – сколько еще осталось. Главное, чтобы ему было хорошо, остальное теперь не имело никакого значения…

Наконец, знакомая улица и знакомый дом. Вот подъезд, еще несколько этажей, шагов. Как хотелось, чтобы он еще не пришел. Успеть бы… И обязательно зажечь свечи. Две свечи! Поставить серебряный подсвечник и зажечь их!

Она открыла дверь, вошла и остолбенела. Он стоял у порога, загадочно смотрел и улыбался.

– Не успела!!! – промелькнуло в ее сознании. Сняв плащ, прошла в комнату. Руки сами опустились, и пакеты с едой выскользнули на пол. Стол в гостиной был накрыт праздничной скатертью и заставлен едой… Знакомой едой! Той самой! Из того самого ресторана, откуда столько времени ехала. В центре стола изящно изгибался серебряный подсвечник, а на нем горели свечи… Две свечи!.. А вокруг…

Она уже задыхалась, и голова шла кругом. А вокруг, куда не посмотреть, стояли букеты цветов. Вся комната была заставлена цветами. Она никогда еще не видела их в таком количестве в одном месте, даже в цветочном магазине! Даже за городом, в горах или в поле, нигде и никогда в ее жизни не было столько цветов. Все они были разными, создавали собой причудливые букеты, были повязаны какими-то лентами и источали удивительный запах. Запах этот кружил голову, пьянил, и она уже плыла на каком-то облаке, украшенном цветами. Облако поднималось все выше и выше, голова кружилась. Больше она не помнила ничего…

Очнулась в каком-то незнакомом помещении и услышала голос мужа и какого-то незнакомого человека.

– Ничего страшного, – говорил человек, – это обморок, скоро пройдет. Легкий приступ…

– Какой приступ? У нее никогда не было ничего подобного, она абсолютно здорова!

– В таком возрасте это бывает. Это нормально…

– В каком возрасте? – возмутился муж, потом осекся и добавил, – в возрасте, да-да, я понимаю… В таком возрасте.

– Ты устроил целую оранжерею в своей квартире, тут любой может задохнуться!.. Короче, страшного ничего… Но ты понял меня, вам срочно нужно вылетать в клинику к моему коллеге, время не терпит. Сам понимаешь, больше ждать нельзя.

– Да, нельзя, ты прав, ты абсолютно прав…

И снова только облачко в ее глазах и две свечки, мерцающие в темноте, его улыбающиеся глаза и стол, заставленный всякой всячиной, которую они так любили когда-то…

Море плескалось у его ног, а он сидел у кромки воды, смотрел в бесконечную водную даль и ждал. Уже несколько дней сидел так, смотрел на море и снова ждал. Она находилась в клинике, и ему оставалось лишь одно, сидеть на берегу незнакомого моря, ожидая неизвестного исхода их путешествия. И такая неизвестность все больше пугала.

Волны привычно накатывали на берег, растворяясь в песке. Волны совершали свой бесконечный путь. Они следовали одна за другой в строгой очередности, преодолевая мили пути, пока не замечали этот берег. И, словно, желая разглядеть его лучше, становились выше, поднимались, уже захлебывались, переливаясь барашками через края. Вставали во весь свой рост, наконец, достигали песчаной отмели, вырываясь из бесконечного водного плена, и падали, умирая на горячем песке.

И снова и снова. Те далекие, едва видимые, пока еще не ведая, что их ожидает, нетерпеливо продолжали свой долгий путь, пока не повторяли судьбу уже дошедших. И так каждое мгновение, каждую минуту или час, день, столетие. Миллионы лет эти волны делали одно и тоже. Неисчислимыми легионами нападали на песчаный берег, пытаясь смести его со своего пути, пока не падали и растворялись. Некоторые поднимались выше остальных. Им было это дано. Они видели дальше других, знали, куда идут, на что идут, но упорно продолжали свой путь к песчаному берегу. Они знали, что эта уютная бухта ждет их, чтобы упокоить, усмирить, дать отдохнуть – пора уступать место другим…

Он отвернулся, подумав: – Какая-то обреченность. Зачем все это, если неминуемо тебя ждет этот берег. Ни этот, так другой. Все просто, когда думаешь, что ты вечен, живешь себе завтрашним днем, не задумываясь ни о чем. Но стоит времени показать свое лицо, ты замечаешь его, видишь песчаный берег, тогда и наступает сегодня со своими границами и приходится возвращаться оттуда – из будущего, чтобы начинать жить прямо сейчас. Только зачем? И как? Как жить, когда этот берег так близко? Вот когда начинается кошмар… Парадокс…

И подумал, что больше не может смотреть на это море, сейчас он ненавидел его, а волны продолжали плескаться у его ног, таяли, просачиваясь сквозь песок, и умирали…

– Снова здесь?

Его окликнул старый еврей, с которым они познакомились пару дней назад. Тот хорошо говорил по-русски, впрочем, и был тем самым русским, который двадцать лет назад приехал сюда и теперь со своей большой семьей держал маленькое кафе на пляже.

Он кивнул ему в ответ, а еврей продолжил:

– Ну, как, съездили в Иерусалим?

– Иерусалим? – равнодушно переспросил он, – нет, не ездил. Не до этого было.

– Зачем же вы приехали на Святую Землю? – удивился тот.

Еврей был очень разговорчив. С первого дня он общался с ним, как с хорошим старым знакомым, и это располагало. Люди в Москве не разговаривают с посторонними. Люди даже мало общаются с близкими им людьми, а здесь совсем другие обычаи. Уже несколько дней он просиживал на этом пляже в ожидании вечера, когда можно будет отправиться в клинику неподалеку, чтобы снова увидеть жену, поговорить с врачом. И все эти несколько дней он ел в этом кафе, пил, смотрел на море и ждал. Он словно поселился на этом мягком диванчике у самой кромки воды и никуда уходить не хотел, иногда бесцельно бродил вдоль широкой набережной, и только поздно вечером возвращался в гостиницу.

– Зачем? – очнулся он от своих мыслей. – Так,… по делам, – уклончиво ответил он, выжидающе посмотрев на еврея, давая понять, что добавить нечего.

– И правильно, – продолжал еврей. – Если вы не собирались ехать в Иерусалим, вам это делать и не надо вовсе.

Теперь он говорил серьезно, оставив свою лукавую улыбку.

– Миллионы людей приезжают сюда, чтобы прикоснуться к святыням. Но это паломники. Они готовились к такой поездке, а просто так заходить в Старый Город, пожалуй, не имеет смысла. Он ничего вам не даст. Он вам не понравится, не оставит впечатлений. Лучше как-нибудь в другой раз.

Еврей снова улыбнулся и спросил: – Как обычно кофе?

– Кофе?… Да, пожалуй, – пробормотал он и внезапно спросил:

– А что там смотрят в Иерусалиме? В этом старом городе?

– Вы не знаете? – еврей был ошеломлен его невежеством. – Вы крещеный?

– Да,… конечно, – ответил он.

– И не знаете, где находится Голгофа или Храм гроба Господнего? Это ваши святыни!

Он уже пожалел, что задал этот вопрос, а еврей продолжал:

– В старом городе проходит Крестный Путь Иисуса. Начинается он с момента, как его осудили, потом дали деревянный тяжелый крест и отправили на Голгофу. Этот маршрут равняется целой жизни. Долгую жизнь он прожил на этих улицах, неся свой крест.

Он удивился и снова зачем-то спросил:

– Какова длина этого пути?

Еврей хитро прищурился: – Смотря чем измерять. Если метрами, всего три-четыре сотни шагов, если поступками… Он поднимал свой крест, ронял его, снова поднимал и нес. Говорил с людьми, за грехи которых шел отдавать жизнь, останавливался и шел дальше. Потом распятие на Голгофе, смерть и, наконец, чудесное воскрешение.

Старый еврей, подумал немного и добавил: – А так, всего-то несколько сотен метров.

– Жизнь длиною в несколько сотен метров, – повторил он и снова посмотрел на море, где волны, гонимые ветром, накатывали на берег. Долго так сидел, позабыв о хозяине маленького кафе, с которым только что беседовал. Тот неспешно удалился, не произнеся больше ни слова, потом принес чашечку ароматного кофе и скрылся в глубине кафе.

Ехать в какой-то старый город, чтобы смотреть на Святые места? Зачем? – удивился он. Все эти экскурсии, впечатления не имеют никакого смысла, когда не можешь без нее двинуться с места. Даже море, которое он так любил когда-то, теперь совсем не радовало его. Он чувствовал себя предателем. Пока она там, в клинике, он здесь нежится на солнце и получает удовольствие от жизни. Только удовольствия не было, лишь безвольное ожидание длиною в несколько дней, и вечером снова в клинику.

А время шло. Оно уходило, растворяясь в песке вместе с набегающими волнами. “Жизнь длиной в три сотни шагов”, – вспомнил он. – Что можно успеть за такое короткое время?

– Пока вас порадовать нечем, – услышал он знакомую фразу врача. Эти слова он слышал каждый день. Каждый день задавал один и тот же вопрос и получал этот ответ.

– Мы работаем, мы проводим анализ ситуации…

– Вы можете как-то повлиять на ситуацию? – перебил он врача.

Тот долго что-то объяснял своим мягким голосом, он, плохо понимал его, но теперь знал точно – это действительно болезнь, редкая, даже уникальная. Болезнь, которая каким-то дьявольским способом сокращала жизнь совершенно здорового человека. Излечиться от нее было нельзя, можно лишь приостановить, но прежде нужно знать, с какой скоростью человек живет…, то есть, проживает отпущенное ему время, сколько еще осталось и сколько исполнится через месяц, неделю и даже один день.

– Мы работаем, – продолжал врач, – нам необходимо еще немного времени, чтобы оценить скорость изменения процессов в организме, тогда и будем принимать решения…

Выйдя из кабинета, он направился в небольшой садик, где на скамейке как обычно сидела она и ждала его.

Он подошел, поцеловал. Поцеловал как ребенка маленького и несмышленого. Они долго сидели, о чем-то говорили, медленно выговаривая слова. Он с трудом их находил, но пытался делать это бодро и энергично, словно ничего не случилось. Она подыгрывала, понимая, что сказать нечего. Пытаясь поднять настроение, он рассказал о старом еврее, с которым познакомился, вспомнил пару местных анекдотов, которых тот ему подарил. Они смеялись, но оба чувствовали напряжение, и каждый хотел быстрее закончить тягостное свидание. Так было все эти несколько дней. Приходилось натужно улыбаться, говорить ничего не значащие слова и коротать время. Она не хотела, чтобы он думал об этом, утешал или помогал, потому что помочь было невозможно, а он не хотел говорить на эту тему, пытаясь отвлечь ее, хотя это с трудом удавалось самому. И оба с облегчением прощались, зная, что завтра увидятся вновь и продолжат эту игру. Неизвестность перед будущим – страшная вещь. Это игра без правил и не знаешь, как в нее играть с кем-то, особенно если этот кто-то близкий тебе человек…

Снова берег и мягкий диванчик в прибрежном кафе. Раннее утро, все пока закрыто, но он еще не перевел стрелки московских часов и по привычке проснулся рано. Не зная, куда себя деть, пришел сюда. Ветер шевелил на набережной кроны редких пальм и ветки кустарников, по-хозяйски разгуливал по пустынному пляжу, раскачивая из стороны в сторону навесы легких палаток с сувенирами и всякой ерундой. Солнце еще не осознавало, что уже давно наступила поздняя осень, и нещадно палило, а он все сидел и смотрел на беспокойное море. Наконец, внимание его привлекло суденышко, которое приближалось и, наконец, причалило неподалеку к небольшому пирсу. Из корабля начали выпрыгивать люди – взрослые и дети, загорелые, веселые, возбужденные морской прогулкой. Наконец, из глубины вышел знакомый старый еврей. Они несли поклажу – спиннинги, большой мангал и свой улов. В этой стране национальным видом спорта было устройство пикников, и в выходные каждая пядь земли была утыкана столиками и мангалами, шумными компаниями трезвых веселых людей, которые жарили мясо, шутили, смеялись, не смущаясь теснотой вокруг. Конечно, происходило все не на пляже, но все парки и газоны были усеяны отдыхающими. А у владельца кафе был свой корабль! Грех было не выйти в море и не провести пикник на воде.

Корабль – смешно! – подумал он. – Небольшое суденышко, закрытое от солнца нелепым пластиковым тентом и маленькая открытая палуба. Старая галоша – кажется, так называются подобные суда.

И вспомнил картинки прекрасных кораблей, украшавших стену его офиса, огромных лайнеров и яхт малого и среднего размера, на которых можно было при желании совершить кругосветное плавание, а эта… Такую лодку он мог бы позволить себе купить десяток лет назад. Снова посмотрел на веселых людей, на семью, которая уже подбредала, весело гомоня, к своему дому. (Здесь они жили – в домике, неподалеку от кафе. Жили и работали – все находилось рядом). И на мгновение ему стало не по себе. У этих людей нет сказочного корабля, нет виллы на море, только маленькое кафе, лодочка, в которую непонятно как все поместились и больше ничего. А это удивительное семейство старого еврея! Как интересно – он ничего не ждал, просто жил, работал, рождались дети, потом внуки. Казалось, он был доволен всем, он имел в этой жизни все.

И он снова посмотрел на обшарпанное суденышко.

Еврей приветливо помахал рукой и скрылся в своем жилище. Через несколько минут сам появился в фартуке, неся дымящийся кофе.

– Скоро вам принесут завтрак, – сказал тот, – сегодня суббота, наш выходной, шабат, открываемся позже, но вас обязательно обслужим. Голодным не останетесь.

– Спасибо, – коротко ответил он, удивившись такому вниманию.

Пока он пил вкусный горячий кофе, принесли завтрак. Снова подошел глава семейства и уселся неподалеку, видимо, желая поговорить. Он был очень разговорчивым – этот старый еврей. Они долго беседовали. Собственно, говорил еврей, а он рассеянно слушал, не в силах избавиться от своих мыслей. Потом тот начал расспрашивать о Москве, о новых названиях улиц, новой жизни. Пришлось поддержать беседу. Молоденькая девушка, по-видимому, его внучка, принесла десерт. Она вежливо улыбнулась, на прекрасном русском языке пожелала приятного аппетита и удалилась.

Посмотрев на дом и на кафе еврея, почему-то спросил:

– Тяжело было уезжать и обживаться здесь?

Еврей задумался, улыбнулся, немного помолчал.

– Был 87 год, сами понимаете…

– Понимаю, продали в Москве квартиру, потом на эти деньги обустроились здесь. И все же – совсем другая страна, другие люди, обычаи…

А еврей, уже не слушая его, громко смеялся. Он заливался так, словно услышал свеженький анекдот, и слезы катились по его загорелым щекам. Но, пришел в себя и повторил: – Продал… Ха-ха-ха… Еще как продал!

И опять засмеялся.

– Ничего не разрешали забирать. По 75 долларов на человека, золота несколько граммов и барахло.

– Как? – опешил он.

– 75 баксов! А вы не знали?

– И сколько же вам было тогда, если не секрет?

– Мне было… ну, мне было… уже сороковник был.

– В сорок лет вы с 75 баксами в кармане приехали в незнакомую страну?

– Ну, почему же с 75… Триста баксов в кармане было. Мы с женой и двое детей – целых 300, – и снова засмеялся.

Он опешил и с восхищением смотрел на еврея. Тому было на пять лет больше тогда, чем ему сейчас. Способен он на такой поступок?

Еврей вдруг воскликнул: – Вру!!! 400 баксов. Когда мы летели в самолете, познакомились с туристами-американцами, тоже старыми евреями. Когда те узнали, сколько нам разрешили вывезти из страны, достали сотенную баксов и подарили нам. Вот так! Не смейтесь! Тогда 100 долларов были очень приличные деньги, не то, что сейчас.

Он снова спросил еврея:

– Что же вы, на четыре сотни купили это кафе?

– Нет, конечно же, нет, – вздохнул тот. – Но кредит получили сразу и остальное – разрешение, гражданство. Осталось всего год, и закроем этот должок, так сказать, эту тему. Больше никому и ничего…

– А, как вы сказали, барахло. Что еще разрешали увозить? – не унимался он.

– Тащили все, что могли. Пастельное белье, посуду, столовое серебро, даже мебель. Правда, грузчики в Одесском порту расстарались – пианино моих родителей превратилось в вязанку дров, опутанных струнами. Но это не важно… Вспомнил… Книги! – гордо заявил он. – Их можно было увозить сколько угодно! Вы знаете, какая у нас библиотека? Все довез, ни одной не оставил. Вы не представляете, как тяжело они нам доставались.

И, глядя на этого счастливого еврея, он вспомнил, сколько этих книг осталось в московских домах сегодня. Люди вселялись в новые квартиры, делали ремонт, брали самое необходимое, а книги за ненадобностью выселяли. Не подходили их серенькие обложки к современным интерьерам и модной мебели. Совсем не подходили. Да и не читали больше тех книг вовсе – так зачем же их держать? Иногда проходишь по подъезду и видишь подброшенные кем-то на подоконник стопочки знакомых стареньких книг – нести на помойку не решались, но избавляться приходилось. Таким вот образом – авось кто да подберет, и совесть чиста. А эти привезли сюда целую библиотеку и гордятся. А, может быть, эти люди и сохранят здесь в этой стране то, что уже давно не читается там, откуда они уехали, что давно забыто или выброшено… А эти гордятся… Странно…

Они еще какое-то время говорили, но он уже рассеянно слушал старика, продолжая размышлять:

– Уехать из страны с пустыми карманами, имея жену, двоих детей, неизвестно куда, без профессии, без приглашения на работу, такое не укладывалось в голове. Странные люди. А потом просто жил, работал, ставил своих на ноги. Теперь у него дом и машина, кафе и корабль у пирса, взрослые дети и внуки. Может быть, так и надо? Жить вчера?… Нет. Жить сегодня, а там будь, что будет…

– Теперь я спрошу, – услышал он еврея, – я нескромен, и все ломаю голову, какие могут быть дела у вас в этом курортном городке? Простите старому еврею такое любопытство. Здесь бизнес только в туризме и у торгашей сувенирами, да еще ресторанчики и кафе…

Он назвал клинику, которая находилась в нескольких километрах отсюда, и еврей замолчал. Еврей стал серьезен и внимательно на него посмотрел. Потом спросил: – Кто у вас там? Жена?

– Да, – ответил он.

– Я извиняюсь, – ответил он, – я был не очень корректен, когда принимал вас за праздного ленивого туриста. – Подумал и добавил: – А в Иерусалим все-таки поезжайте. Там есть святые места, к которым можно прикоснуться, загадать желания, оставить просьбу, поставить свечу за здравие, в конце-концов, кто его знает… Некоторым помогает. Многие верят. Это ваши святыни…

Извинившись, ушел, по-видимому, не желая больше досаждать человеку, который уже неделю каждый день, не обращая внимания на отдыхающих, развлечения и прочую курортную круговерть, сидел на этом берегу, мучился и ждал свою жену…

Снова маленькая скамейка в парке клиники, ее глаза и мучительная неизвестность впереди. Как всегда о чем-то говорили. Только не о болезни. Как будто ее и не было вовсе. Говорить на эту тему было бесполезно. Он снова рассказывал о старом еврее, больше говорить было не о чем. Он видел в этой стране лишь стены клиники, гостиничный номер и кафе на пляже. Внезапно она спросила:

– Какого черта ты сидишь в том городке?

Он промолчал.

– Поезжай на экскурсию, возьми машину напрокат, посмотри Мертвое море, посмотри эту страну!

– Поедем вместе, когда ты отсюда выйдешь, – соврал он.

Нет, не соврал, но какое-то предчувствие уже подсказывало, что не получится у них такая поездка по этой удивительной стране. Клиника словно приковала этих двоих навеки к своим стенам. И долго еще придется жить на том пляже, приходить сюда. Но она, не обратив внимания на его реплику, воскликнула:

– Ну, Иерусалим ты должен увидеть! Обязательно поезжай туда! Быть здесь и не зайти в Храм гроба Господнего, не подойти к Стене Плача! Ты знаешь, что всего в километре от Старого Города за высоким забором находится Палестина, а там, в Вифлееме, есть еще один Храм и пещера, в которой обозначено место рождения Христа! Все это можно увидеть, прикоснуться, а ты сидишь тут!..

Он с удивлением на нее уставился. Он был поражен и не нашелся, что ответить, а она продолжала:

– А в Старом Иерусалиме, за стеной, находится целый городок с узенькими кривыми улочками, там проходит Крестный Путь! Есть улица – Виа Долороса. Этот путь прошел Иисус с крестом на спине, пока не донес его до Голгофы. На этом кресте его и распяли. Это нужно видеть! Нужно своими ступнями пройти по камням, которые помнят его!

Она была возбуждена. Глаза светились незнакомым огнем. Была заразительна и без остановки продолжала говорить, а он молчал и удивленно на нее смотрел. Потом спросил:

– Когда ты здесь побывала? Ты мне не рассказывала, что ездила в эту страну!

– А я не ездила.

– Тогда откуда все это знаешь? – еще больше удивился он.

На мгновение она задумалась и как-то просто ответила:

– А как такое можно не знать?

Добавлять к этой фразе ничего и не требовалось. Знала и все… Знала… А почему не знал он?

Он молча сидел и любовался блеском ее глаз, возбужденным лицом – давно он не видел ее такой. Уже забыл, что была такой когда-то – энергичной, веселой, иногда азартной или боевой, какую он и полюбил. И сейчас в этой клинике, на деревянной скамейке, в нелепом спортивном костюмчике он снова видел ее такой же, как прежде. А еще эти глаза… Он был потрясен. Уже не замечал ее ранних морщинок и седых волос, которых прибавилось за последнюю неделю. Видел, конечно, видел, но не замечал.

Сегодня он не хотел от нее уходить, и еще долго они сидели и о чем-то говорили. Ему было с ней тепло и хорошо. В первый раз за эти дни он успокоился и был просто рядом с ней, как будто ничего не случилось. А она видела это и не отпускала его. Давно им не было так хорошо.

Врач не торопился, говорил медленно, тщательно подбирая слова. Врач пригласил его сегодня позже обычного, когда он, уже посидев с женой на скамейке, собирался обратно на свой пляж. Теперь тот изъяснялся понятным доступным языком, оставалось дождаться конца этой тирады. Но тот, продолжая испытывать его терпение, рассказывал о болезни, о подобных случаях, известных медицине, говорил о методах лечения, только не говорил главного – сколько у нее осталось времени. И эта нескончаемая речь была невыносимой, хотя оттягивала неминуемый приговор. Поэтому перебивать его он не стал.

Окно в кабинете было открыто, и жизнь из маленького парка беспечно врывалась в строгий медицинский покой. Легкий ветерок шевелил занавеску, яркое солнце светило, согревая этот белый дом, снаружи доносился щебет заморских птиц. Словно ты маленький ребенок, а в детском саду тихий час, тебе не спится, ты лежишь и смотришь в окно. Остается еще час, может, немного больше, и пока глаза не закрылись, ты будешь заглядывать в него безмятежно и сонно…

Сколько ей осталось? – резануло в глубине сознания. Посмотрел на врача. Тот знал, но почему-то не говорил. Почему? Может, спросить? Заткнуть его болтовню и задать тот самый вопрос? Нет, пока не стоит. Неизвестность дает шанс. Может быть, год, может, десять лет. Придется подождать – минуты уже ничего не решают…

В окно впорхнула какая-то птица и уселась на подоконнике. Он тупо уставился на нее, продолжая молчать. Доктор, заметив его интерес, произнес:

– Райская птичка.

– Что? – не понял он.

– Райская… Птичка так называется.

– Да-да, райская, я понял, – произнес он. Доктор продолжил свой монолог, а он подумал: – У нас кукушка. Спросишь ее, сколько тебе осталось лет – скажет. А эта… Топчется молча по подоконнику, толку никакого. Райская!.. Может, загадать? Сколько просидит на подоконнике минут… нет секунд, столько лет у нас осталось! Да! Секунд! Давай, поехали! – воскликнул он про себя и приготовился считать. Птичка, почувствовав на себе пристальный взгляд или что-то еще, мгновенно вспорхнула и улетела. От неожиданности он в ярости ударил ладонью по столу. Врач удивленно поднял глаза и замолчал. Но молчать уже было нельзя. Молчать было невыносимо.

– Сколько? – резко произнес он, – сколько у нас?… Год, два, десять?

Врач устало отвел глаза и задумался, потом снова медленно заговорил:

– По моим данным события развиваются стремительно… Если так пойдет дальше…

Снова замолчал, уставившись в стол.

– Считайте сами… Динамика удивляет.

И, наконец, объявил приговор:

– Один день ее жизни в нашем понимании равняется году… Одному году. За один свой день она проживает год нормального человека.

Мертвая тишина повисла в комнате, и теперь только с улицы было слышно легкомысленное щебетание заморских птиц… Райских…

Доктор снова заговорил:

– Если взять за основу продолжительность жизни у женщин, допустим, 75 лет…

– Осталось полтора месяца? – в ужасе воскликнул он.

– Едва ли,… не уверен, – произнес доктор. – Вы приехали ко мне, когда процессы в ее организме уже начались и нельзя ориентироваться на ее возраст в 30 лет. Вы пробыли у меня неделю…

– Целых семь лет! – воскликнул он.

– Думаю, у нас осталось четыре-пять недель… Но это по предварительным данным.

Дальше врач говорил быстро, скороговоркой, больше не подбирая слова.

– Но мы до конца будет бороться с болезнью и сделаем все, что можно. Мы обеспечим надлежащий уход и постараемся облегчить ее положение. Есть кое-какие наработки, обещаю вам, что сделаю все, чтобы преломить ход болезни…

– Вы вылечили хотя бы одного человека с таким диагнозом? – перебил он врача. Тот смутился, пробормотав:

– Нет… Пока, нет.

И уверено продолжил:

– Но бывает всякое. Думаю, что я на пороге решения этой проблемы, и вот-вот у нас появится результат. В конце концов, вы ничего не теряете, мы вместе сможем использовать этот шанс! Подумайте! Мы вместе будем бороться.

Он покинул кабинет врача и выскочил на улицу, стало душно, а в ушах звенели слова врача:

– 4–5 недель,… вы ничего не теряете,… надлежащий уход,… наработки,… бороться…

Неподалеку топтались в траве птицы, те самые, райские! Они сидели и никуда улетать не собирались, и, казалось, вечно можно наблюдать за ними, считая секунды и минуты, часы, а те продолжали бы невозмутимо ходить по газону, оставаясь на месте. Он поднял с земли камень и швырнул в птиц со всей силой и злостью, на какую только был способен. Из травы поднялась возмущенная испуганная стая и рванула из больничного парка прочь. Потом еще один камень и еще летели им вдогонку. Люди в парке удивленно за ним наблюдали, а из окна второго этажа спокойно смотрел человек, с которым он только что разговаривал…

Остался месяц, – стучало в его сознании. – Успеет ли врач за этот короткий срок найти лекарство? Всего один месяц, – с ужасом думал он.

Было раннее утро. Сонный пляж встречал восход солнца, ветер шевелил остатки мусора на сером песке – пакеты, фантики, использованы презервативы, катал пустые пластиковые бутылки. Все это еще не успели убрать и подготовить пляж к новому дню. Городок спал, только он один сидел на берегу и смотрел на надоевшие волны. Он не знал, как сегодня пойдет к ней, что скажет, не знал, что думать и какое принять решение. Первый раз в жизни он был совершенно бессилен. И еще, ему было нестерпимо жалко ее. Сердце щемило, жутко болела голова. Вчера вечером он сидел на этом пляже и пил. Пил много, долго, пил все подряд. Старый еврей не подходил, издалека наблюдая за ним; еврей понимал, что бывают моменты в жизни, когда нужно побыть одному, нужно просто напиться. А он и напился. Дотащившись до гостиницы, провалился то ли в сон, то ли в кошмар, откуда из полудремы рано утром выполз и снова пришел сюда.

– Жалко ее, – снова подумал он. – Говорят, в таких ситуациях жалеют скорее себя. Человек уходит навсегда, может быть, попадает в другой, лучший мир, если верить в это, а ты остаешься один наедине с собой. Вот и сейчас сидишь и жалеешь себя – что будет с тобой? А без нее он себя уже не мыслил. Без ее глаз, стремительной походки, звонкого голоса…

– Какого черта ты сидишь? Поезжай в Иерусалим! – звенело в ушах. – Как он сегодня к ней придет? Что скажет, как посмотрит в эти глаза? Нужно что-то придумать… Один месяц! Всего один!

А ветер продолжал играть с мусором на сером песке, и солнце лениво вставало над морем, равнодушно поглядывая на него. Скоро он останется абсолютно один в этом огромном пустынном мире.

Они долго ехали по зеленым холмам, и дорога уводила куда-то на высоту. Даже солнце стало другим. Таксист все время рассказывал о чем-то, наконец, произнес:

– Осталось немного. Иерусалим находится на высоте 900 метров над уровнем моря. Мы поднимаемся.

– Зачем поехал? – думал он. – Просто, больше не мог сидеть на одном месте, и море это видеть не мог, и старого еврея, в кафе которого вчера напился. Тот все замечал, понимал, но не подходил. А он словно под рентгеновскими лучами был на его глазах. И зачем он ему все рассказал? Терпеть не мог, когда тебя жалеют! Проще забиться в свою нору и мучиться там. Вот почему в Москве люди молча напиваются и ничего не знают друг о друге. А здесь – душа нараспашку. А потом не знаешь, куда деться от этих глаз. Хватит того, что не знаешь, куда деться от самого себя… Потому и поехал. Сбежал. В клинику можно будет приехать только к вечеру, а находиться в курортном городке, безвольно утюжа набережную, смотреть на море, на жалостливые глаза старого еврея он не мог.

Они уже въезжали в город и, наконец, показалась большая серая стена, которая закрывала собой массивные каменные строения.

– Старый город, – произнес таксист, и он начал осматривать окрестности. А тот без умолку говорил:

– Это Масличная гора, – и показал на высокий холм напротив стены.

– Вот старое еврейское кладбище.

Кладбище находилось на склоне холма и занимало значительную его часть.

– Гефсиманский сад, – он тоже находился на этом склоне.

– Иисус любил гулять здесь, размышлять, разговаривая со своими учениками, здесь же его предали и схватили, отсюда и повели в Старый Город. Что происходило дальше, вы, конечно, знаете, а когда он воскрес, снова вышел на эту сторону, ходил в саду, говорил с людьми, а через 40 дней вознесся с самой верхушки Масличной горы. Так что, все рядом, – закончил таксист.

– Надо же, во что верят люди! – подумал он. – Хотя, если верить, наверное, легче, намного легче…

Пока они стояли на дороге в небольшом заторе, он мог не спеша осматривать окрестности. Все действительно находилось поблизости. Справа длинная стена Старого Города, потом резкий спуск, через дорогу по левую руку на склоне горы кладбище и сад, а дальше ее вершина.

– Как все близко, – подумал он.

Все напоминало маленький игрушечный мир, который как на ладони помещался перед его глазами. В этом городе за стеной жили люди, там же проходил Крестный путь, они выходили, гуляли в этих садах, поднимались на гору, возвращались в свои дома за высокую стену, а когда умирали, их хоронили на этом кладбище, всего в сотне метров. Все близко. Маленький уютный мир. Только зачем Он не ушел, когда уже знал, что его предали? Зачем отправился в этот город? Чтобы умереть? Нет, сначала нести Крест, а потом умереть… Кажется, так… Сам ты веришь в это? – подумал он, посмотрев на высокую стену Старого Города. Стена притягивала, она скрывала какую-то тайну, и захотелось быстрее проникнуть туда и пройтись по старинным улочкам.

К вере он относился спокойно. В малолетстве его грудным ребенком отнесли в церковь и окрестили. Возраст был бессознательным, и крещение прошло без его воли, то есть, по воле бабушки. А потом он уже не заходил в храмы, да и креста не носил. Тот хранился где-то. На его глазах менялось время, менялась страна. Он видел, как недавние члены одной партии смело рвали партбилеты и переходили в партии другие, видел, как эти закоренелые атеисты бросились наперегонки в церковь, в один миг превратившись в глубоко верующих людей. “И смех, и грех” – русская поговорка. Учителя, недавно преподававшие научный атеизм, начали обучать истории религий, оставаясь на своих кафедрах. Эти кафедры тоже перекрасились и изменили названия. Все это не удивляло, но стоять с этими людьми рядом в полночь на Святую Пасху в одном Храме не хотелось. Время такое было. Наверное, поэтому спокойно относился к церкви, знал, что был крещеным и не более того.

– Львиные ворота, – вновь услышал он голос таксиста. – Вам сюда.

Он посмотрел на маленький уютный проход в высокой серой стене, и его непреодолимой силой потянуло туда. Едва не забыв расплатиться, вышел из машины и устремился в городок, услышав на прощанье:

– Будьте аккуратны, держите сумку.

– Зачем? – обернулся он.

– Мало ли что, – улыбнулся таксист, – всякое бывает.

– Странно, – подумал он, – неужели в Святом месте такое возможно?

И вошел в стены Старого Города…

Сразу же потерялся. Здесь, на крошечной территории, расположились сотни маленьких улочек без деревьев и тротуаров, покрытые низкими навесами, и временами казалось, что идешь по огромной квартире, почему-то вымощенной полированными булыжниками. Он запомнил, откуда светило солнце, и сумел вернуться назад к воротам.

“Здесь Иисуса ввели в Старый Город”, – вспомнил он слова таксиста. Отсюда он и хотел пройти этот Крестный путь. Зачем хотел – не понимал, но цель такую себе поставил и теперь изучал названия улиц, пытаясь понять, куда идти.

– Потерялся? – спросил здоровенный дядька на неплохом русском языке. – Давай, дадим арапчонка, он покажет тебе дорогу до Их квартала, – весело предложил он.

– Почему арапчонка? – удивился он, разглядывая незнакомца.

– Потому что квартал арабский, – ответил тот, – а ты не знал? – и засмеялся. Да и не был похож этот человек на еврея.

Он огляделся и увидел женщин, закутанных по такой жаре в платки, увидел мужчин, которые были местными – тоже арабами. Арабский квартал, – понял он и спросил:

– А Их квартал чей?

– Их – Христианский. Тебе же в Их Храм?

– Да.

– Ну что, берешь моего парня? Договоримся.

Он сунул мужчине деньги и быстро пошел за мальчиком, все дальше углубляясь в удивительный город-лабиринт.

Мальчик иногда останавливался, тыкал в стены, показывая какие-то знаки, маленькие часовни, что-то лопотал на странном английском. Английский его был не совсем понятен, поэтому он шел, словно с завязанными глазами, пытаясь запомнить дорогу. Пока ему это удавалось. Иногда попадались небольшие часовенки, и снова бесконечные стены домов, переходящие одни в другие, и огромные булыжники на мостовой. Мальчик подвел его к столику какого-то араба и знаками показал, что нужно купить сок.

– Джус! Джус! – повторял он. Стало понятно, что придется пить сок, иначе они застрянут здесь надолго. Сок оказался вкусным и терпким на вкус. Араб ловко выдавил пару огромных гранатов, налив ему полный стакан. Расплатившись, они пошли дальше. Потом проводник подвел его к лавке с сувенирами. Пришлось купить магнит на холодильник. Шли дальше. Снова и снова какие-то палатки, сувенирные лавки, магазинчики. Здесь на этой улице был нескончаемый торговый ряд, и можно было идти вечно, если заходить в каждый. Мальчик постоянно советовал что-то, а хозяева лавчонок трепали его по волосам. Подошел какой-то парень и попросил денег. Он протянул ручку, и пришлось положить пару монет… Так продолжалось полчаса. Он ходил и скупал какие-то сувениры или по-русски говорил арапчонку, что ему больше ничего не нужно, и тогда они шли дальше. Арапчонок понимал его, только не мог ничего рассказать. Одно он знал точно – идут они в правильном направлении, по той самой улице, чье название было написано на табличках каждого дома. Виа Долороса – это и был Крестный Путь. В конце какой-то улочки мальчик остановился как вкопанный и замахал руками, давая понять, что дальше он пойдет один, – начинался Их квартал. Махнув на прощанье, мальчик, протянув ладошку и, получив монету, быстро удалился, оставив его одного.

Начинался Христианский квартал. Пока он топтался на месте и думал, мимо прошла странная процессия. Мужчина, а следом женщина, громко разговаривая по-немецки, неустанно веселясь и хохоча, тащили деревянный крест. Он удивился, крест был большим и длинным, но очевидно легким. Они несли его, зажав под мышками, и такой веселой процессией передвигались по узенькой улочке, пока не скрылись из виду. Он понял, что нужно идти за ними, только не знал, зачем они делают это. Зачем крест? Потом его обогнала компания с такими же деревянными крестами. Снова хохот и громкая болтовня на всю улицу. Очевидно, так проходят здесь Крестный Путь. Такой обычай. Не понимал одного – чему эти люди радуются, ведь идут они дорогой, по которой когда-то шел Он, неся свой Крест. И был тот намного тяжелее этих бутафорских. Его допрашивали, избивали, потом осудили, и шел Он окровавленный этой дорогой, останавливаясь и роняя, снова подбирая ношу свою, говорил с людьми, снова шел, понимая, на что идет. А эти смеются…

Наконец, добрался до большого Храма с маленьким прямоугольным проходом и замер, как вкопанный. Здесь, на большой, по меркам этого города, площади стояло множество туристов с крестами и без крестов, в футболках и майках, в джинсах, с платками на головах и без них. Они фотографировали, громко разговаривали, тыча в воздух пальцами, лопотали на многих языках, и тогда он понял, что пришел. Храм гроба Господнего – он помнил это название. Вчера в клинике она рассказывала ему об этом месте, и вот он здесь. Здесь же Голгофа, сам гроб, и плита, на которую Его положили, когда сняли с Креста. Здесь каждый камень помнит и повидал многое, каждый – святыня. По поверью, можно без помощи священника самому приложиться и попросить о чем-то, пожелать… Если, конечно, веришь, …Он снова оглядел праздную толпу, потом уверенно пересек площадь и вошел внутрь.

Он давно не был в Храме, всегда проходил мимо, не замечая этих святых мест там, в далекой Москве. Иногда любовался золотистыми луковицами церквушек, сияющих на солнце, разбросанных по всему городу, но привычно мчался дальше по своим делам, а тут вошел и понял, что идти больше никуда не нужно. Последняя остановка. Вот Гроб под высоким каменным сооружением, откуда раз в году чудесным образом на Пасху выносят Святой Огонь.

– Верить ли в это? – такая мысль почему-то больше в голову не приходила.

Он стоял и заворожено смотрел. Услышав родную речь, присоединился к группке русских туристов. А экскурсовод рассказывала о каждом шаге, который проходил Иисус. Туристы не прошли Крестным путем, они попали в этот Храм другим маршрутом, поэтому верили ей на слово. Здесь он и узнал, что Человек этот, или не Человек вовсе, шел по Виа Долороса, трижды роняя свой крест, останавливался, поднимал его, но шел дальше. Он говорил с людьми. Потом Голгофа. Вот она, на возвышении за перилами на балкончике. А вот и камень помазания, куда сняли его с креста и положили, чтобы умыть. Люди зачем-то подходили, доставали крестики, иконки, фотографии. Клали это на камень и замирали.

И тут его поразили глаза этих людей. Тех самых в джинсах и майках, с крестами паломников под мышкой, с радостными улыбками, молодых и старых, верующих и нет, все они замирали перед каждой иконой, камнем, каждым углом или колонной, трепетно стояли в очереди к самому Гробу, и глаза их светились в тусклой темноте. Эти люди оставили за стенами свои жизни и судьбы, привычки и суету, дела и любимые игрушки, и теперь смотрели широко открытыми глазами, зная, куда пришли. И место это напоминало центром вселенной. А впереди темная пещера – тусклый проход, где находился Гроб, откуда этот Человек, выйдя, вернулся в любимый сад, потом на гору, а потом еще выше…

Нет, сейчас он не пойдет к Гробу. Он еще не прошел Крестный Путь, – подумал он, посмотрев на пакет, распираемый никчемными сувенирами. – Он должен купить ей крестик, и только тогда войти сюда. И обязательно пройти этот путь снова, но уже один…

Как завороженный, он устремился из Храма. Шел, не разбирая дороги, но не сбиваясь с пути, как будто находился у себя дома. Торопился, уже почти бежал. Закончился Христианский квартал, потом Арабский, в конце улицы появились Ворота, те самые, через которые он снова войдет сюда, уже в третий раз, и проделает этот путь один. По дороге успел купить маленький крестик. Он положит его на плиту гроба, а потом принесет ей. Он нужен! Он ей необходим!

“Некоторым помогает. Многие верят”, – вспомнил он слова старого еврея.

Так, совершенно взмыленный, с пакетом сувениров, но с заветным крестиком в руке снова оказался у ворот в Старый Город…

– Снова потерялся? – окликнул его старый знакомый, – давай опять проводим! – и подозвал арапчонка, который с охотой подбежал, готовый служить проводником.

– Нет, спасибо, я сам, – ответил он.

– Сам? – удивился араб, пристально посмотрел ему в глаза, какое-то время помолчал и уважительно с пониманием отступил, добавив:

– Ну, давай сам, – кивнул на прощанье и отошел, видимо, не желая мешать этому странному сумасшедшему русскому, который почему-то бегал по его городу.

Интересно, что понял этот человек по его взгляду?

Теперь он шел, не пропуская ни одного камня под ногами, ни одной стены или окошка в старинных домах, выискивая следы той эпохи, которые сохранились до сих пор. И ничто не могло его отвлечь. “Держать сумку!” – вспомнил он. Не нужна ему эта сумка с дурацкими сувенирами, и только маленький крестик крепко держал в сжатом кулаке…

Он шел, вспоминая слова экскурсовода:

Его избивали, и не спал Он уже многие часы с тех пор, как был арестован в саду. Потом короткий суд, и Пилат отправляет Его на распятие. Снова избивают… Где-то в этом месте. Вот почему Он уронил Крест в первый раз. Было это где-то здесь…

Он вспоминал те остановки, о которых рассказывала экскурсовод в Храме, а в голове билась фраза: “Жизнь, длиною в три сотни метров”… “Три сотни… Смотря, как их прожить”… Вот Он живет,… шаг за шагом идет по этой улице и пока живет. Здесь какая-то женщина утерла Ему платком окровавленное лицо, а потом на этом платке возник Его лик, сохранившись навеки. Верить ли в это?

А сколько весил тот Крест, настоящий, который лежал на его спине? Он не спал очень долго, потом перед судом сидел в темничке. Слово какое ласковое – темничка. Теперь там висят иконы, горят свечи, а когда-то это место напоминало склеп. На ногах цепи. А потом Он нес этот Крест. Сколько же он весил?…

Отвлекла маленькая рука, которая оказалась прямо перед носом. Он видел сегодня эту грязную ладошку. Это тот самый арапчонок, которому он сунул пару монет. Теперь он снова был перед ним. А тогда, две тысячи лет назад тоже ходил этот мальчик и просил милостыню? Тот самый мальчик! Ну, конечно! Точно так же он протягивал руку и хотел взять пару монет у Человека с Крестом – все равно они ему больше не понадобятся. Но подойти ближе невозможно, а воины в римских одеждах и латах толкают Его, бьют по плечам и спине, и Он снова роняет Крест. А мальчик стоит и смотрит с протянутой рукой. Вот пробежали двое с деревянными крестами паломника. Они фотографируют, смеются и мчатся по улице дальше, чтобы пройти этот путь до конца, а потом рассказывать друзьям – мы были Там!..

Здесь Он остановился и говорил с людьми. Что говорил? Что-то про этот город. Что скоро его разрушат. То были последние Его слова. Он разговаривал с ними, думал о них, чем-то хотел поделиться, что-то донести. Но нести приходилось тяжелый Крест, пока тот не упадет в третий раз. Сколько же он весил?! А вот знакомая лавчонка – магнитики, зажигалки, сувениры. И продавец точно так же две тысячи лет назад стоял на этом месте и продавал. Только товар был другой, а человек все тот же. Вот снова пробежала толпа паломников, не замечая Человека с Крестом – с настоящим Крестом. Как все близко в этом крошечном городе-лабиринте! Все перепуталось, переплелось, смешалось на его улицах и во времени. Один продает товар, другой просит милостыню, а третий несет, истекая кровью, свой Крест. Каждый занят своим делом…

Жизнь длиною в несколько сотен метров – половина пройдена. И что поражало – каждый шаг, каждая остановка была освящена часовней или крестом, памятным знаком. Каждый вздох Его запомнили немногие из этих камней, но за каждым поворотом снова и снова являлись памятники Его шагам. А Человек шел и нес свой Крест…

И вдруг он сам ощутил его вес, словно прогнулся под ним. Он стоял на этой улице, на отполированных, за тысячи лет ногами паломников, камнях и чувствовал, сколько тот весил. И еще понял, как устал этот Человек, а впереди вторая половина пути, но Крест свой Он больше ронять не будет. Зачем Он сделал это? Зачем умирал за свою веру? Ради кого? Ради малыша с протянутой рукой или того торговца? Если бы Он не сделал этого – не было бы Пути, и часовен не было, памятников. Не горели бы свечи на Голгофе, не стояли бы церкви повсюду и за высокой стеной, над Его любимым садом, и на горе, откуда Он покинул этот мир навсегда… А потому нужно идти. И дорога долгая, она еще впереди. Он сам пробежал ее этим утром налегке, но сейчас!..

Только теперь он понял, чего стоит каждый шаг жизни этой, если делаешь его со значением, а на спине твоей тяжелый крест. А тут сотни метров пути! “Жизнь длиною в три-четыре сотни метров”. Это жизнь старца, каждый шаг которого отмечен Храмом или крестом. Верить ли в это? Верить, не верить! Это данность, с этим просто нужно жить! И вдруг в голове промелькнула еще одна удивительная мысль, когда он уже с трудом подходил к Храму, потом добрался до Гроба и дотронулся до него, положив маленький крестик. Мысль, которая все переворачивала в душе, но в это он верил сейчас абсолютно:

Каждое мгновение, если оно имело смысл, если заслуживало чего-то, можно превратить в бесконечность. Можно Крестный путь сравнивать с жизнью, а чей-то месяц с вечностью. Время не имеет границ, время растяжимо. Оно мимолетно, когда проходит без смысла, но стоит заполнить его, получается долгая-долгая жизнь. И теперь он знал, что нужно делать!

Он заскочил в палату, вызвав неудовольствие медсестры, которая возилась рядом, но ему было все равно, и весело с порога крикнул:

– Мы уезжаем! Собирайся!

Она опешила и удивленно посмотрела на него, потом на медсестру.

– Не теряй времени, – продолжал он, – сбегаю, попрощаюсь с врачом, мы свободны!

Слово “свободны” прозвучало непривычно для этих стен.

– Все нормально! – добавил он, – сейчас вернусь, – и побежал в знакомый кабинет.

Люди из этой клиники не уходили так просто и так легко. Некоторые оставались здесь надолго, на всю жизнь, пытались лечиться, бороться, выживать…

Врач удивился и озадаченно спросил:

– Вы уверены?

– Конечно! Если можно, дайте, пожалуйста, счет за ваши услуги, и мы немедленно покинем клинику.

Потом настойчиво добавил:

– Пожалуйста, сделайте это прямо сейчас!

Врач молчал, а у него не было ни сил, ни желания выслушивать бесполезные доводы, и тот понял его. Это была решимость человека, который знал, что делает, на что идет, а он, врач, который десятки подобных случаев вел не один год, сам пока не знал, как бороться с этой болезнью. А этот, совсем еще молодой человек, почему-то знал и брал на себя такую ответственность. Хотя, что он мог ему предложить?

А сил уже не было находиться здесь, когда время стало так дорого. И на пляже в кафе старого еврея он тоже не мог сидеть и ждать неизвестно чего, а главное, не хотел больше оставлять ее ни на минуту. А минут этих у нее оставалось еще много. Очень много! И он готов был бороться за каждую. Хотел громко и четко повторить свою просьбу, но врач неожиданно заговорил:

– А вы знаете,… на вашем месте,… наверное, я поступил бы точно так же, – произнес это, задумался и добавил:

– Еще минуту и я вас больше не задержу, – он чувствовал нетерпение клиента, понимал его, поэтому нелепо и суетливо, выскочив из-за стола, кинулся к шкафчику с лекарствами, достал какую-то бутылочку и протянул.

– Возьмите.

– Что это? – удивился он.

– Ваше лекарство.

Он опешил, с удивлением уставившись на врача.

– Но вы говорили, что нет лекарства от этой болезни?

А тот продолжил:

– Объясню одну вещь… В каждом человеке есть достаточно сил, чтобы справиться с любым недугом, – доктор торопился. – Понимаете…

Он краснел, подбирая слова, сейчас он старался быть убедительным, пытаясь донести что-то важное, сменив врачебный тон, и горячо продолжил:

– Я сталкивался с невероятными случаями в своей практике… Люди, совершенно обреченные, не имеющие возможности получить нужное лечение,… да и нет пока лечения от этой болезни, как и от многих других… Так вот, эти люди каким-то невероятным, чудесным, непостижимым образом, выздоравливали… Конечно, такое бывает редко, но случается. Поэтому я всегда держу в шкафу эти таблетки. Это ваш последний шанс.

– Таблетка-пустышка, – понял он.

– Плацебо! Совершенно верно. На этом флаконе написано название пилюль, которое вы не найдете ни в Интернете, ни в справочниках. Такого лекарства не существует. Аскорбинка, витаминчик… не важно… Но, такое лекарство ЕСТЬ! – уже громче произнес он. – Просто нужно верить, и произойдет чудо – рецепт прост. И с Богом, – закончил врач.

– Странные люди, – подумал он, – удивительная страна. От врача уважаемой клиники слышать подобное? – Он не сказал это вслух, только подумал, уже ничему не удивляясь. “Верить, и произойдет чудо” – вот и рецепт, спасибо врачу.

Взял флакончик лекарства с неизвестным названием, откланялся, на рецепшн быстро оплатил услуги клиники и поторопился к ней. Сейчас он знал одно – оставался месяц. Целый месяц! И еще флакончик бесполезных пилюль,… но главное рядом с ней был он. И теперь нужно было успеть сделать за этот месяц то, что не смогли или не захотели за целых десять лет. А это немало…