ГЛАВА 15

Разглядывая выходивших из домов, Генри размышлял о том, что все эти люди, давно потерявшие надежду, собираются здесь, чтобы передохнуть и затем продолжить путешествие в ад. Им удалось скрыться от общества, но не от самих себя. Их лица хранили следы бурных страстей и кошмаров, пережитых в прошлом, и разрушительной работы демонов, война с которыми все еще не закончилась. Такие лица стоило нарисовать.

Из тех, кто попался на глаза, Генри насчитал трех женщин, тридцать пять мужчин… и ни одного ребенка. Значит, город живет лишь сегодняшним днем. А Генри полагал и даже надеялся, что у жителей есть хоть какая-то вера в будущее. Его удивили собственные размышления – он уже давно ни на что не надеялся.

Жаль, что Люк не видит этих людей. Жизнь покалечила их, выжала все соки, и теперь ими не прельстился бы не только рай, но и ад. Люк остался бы доволен – его брату самое место в таком захолустье.

Подъехав к дому, Генри спрыгнул на землю и начал распрягать лошадей. Один за другим к фургону подходили жители Промиса. Они приветствовали Речел и дружески хлопали Генри по плечу.

Чувствуя себя хозяйкой, Речел слушала рассказы людей о том, как движется строительство ее города, высказывала одобрение или давала наставления. Генри видел, как они гордятся ею, властительницей их душ и их снов. Он снова взобрался на сиденье, обнял жену за плечи, нагнулся к ее уху и прошептал:

– Они знают правду или думают, что мы любим друг друга?

– Они будут верить тому, что увидят, – ответила Речел тоже шепотом после некоторого раздумья.

– А что они хотят увидеть?

– А что бы вы хотели на их месте?

Вопрос застал Генри врасплох. Речел часто заставляла его искать ответы на такие вопросы, которые раньше он всегда игнорировал. Но сейчас ответа ждала не только Речел.

Генри спустился, взял жену на руки, взошел по ступенькам крыльца, остановился у распахнутой двери и широко улыбнулся собравшейся толпе:

– Леди… джентльмены… если вы позволите? Он наклонился и, пользуясь тем, что Речел раскрыла рот от удивления, впился в ее губы поцелуем. Она уперлась ладонями в его грудь. Генри поднял голову:

– Речел, они жаждут иллюзий. Почему вы им мешаете?

Он начал целовать уголки ее губ. Речел широко раскрыла глаза, затем прищурилась, когда муж подмигнул ей. Она обернулась к собравшимся и прижалась щекой к его груди, изображая застенчивую новобрачную. Через секунду их губы слились в долгом поцелуе.

Мужчины закричали, две женщины зааплодировали, а третья – индианка – нахмурилась и отвела глаза. Генри убедился в том, что реакция жителей на его действия более чем одобрительная. Он внес Речел в прихожую и закрыл дверь каблуком. Затем поставил жену на ноги, стараясь, чтобы их тела не коснулись друг друга, и отошел на шаг назад.

– Почему, Генри? – в тишине ее голос звучал, как слабый шепот. – Почему вы так беспокоитесь об иллюзиях моих друзей?

– Я беспокоюсь только о себе, Речел. У ваших друзей я насчитал более более дюжины винтовок. Пока мы не спрятались за дверями вашего дома, разумнее всего было спрятаться за вашу юбку.

Она отступила назад, и расстояние между ними стало еще больше. Генри вспомнил, что точно так же было, когда они подъезжали к городу.

– Рада это слышать, – проговорила Речел. – Хорошо, что вы убедились, что мои друзья – не кролики, погибающие в бурю.

Когда Речел упомянула о кролике, Генри испугался. Во время путешествия он обнаружил перед женой такие стороны характера, которые ни в коем случае не должен был раскрывать. Достаточно вспомнить, какой властью обладала над ним Речел.

– Все мы – кролики, погибающие в бурю…

– Или белки, – возразила Речел, – которые выжили, чтобы построить новое жилище на старых руинах.

У Генри по спине побежали мурашки, когда ему пришла в голову та же мысль, что и Речел. Только он не высказал ее вслух. Раньше лишь Люсьен мог чувствовать, что происходит в его душе. Неужели Речел способна переживать то же, что и он?

Тем временем Речел села к комоду у стены и начала проверять содержимое ящиков. Генри прислонился к дверному косяку, скрестил руки на груди и стал разглядывать жилище.

На окнах висели миткалевые занавески, стены были оклеены светлыми обоями, сливавшимися с побеленными потолками. На деревянном полу лежал пестрый ковер, сшитый, как Генри показалось, из разноцветных лоскутков. Он заметил, что мебель здесь тоже была самая разнообразная – и по цвету, и по размеру.

Посреди комнаты стоял стол, а на нем – ваза с высохшими цветами, под потолком висела хрустальная люстра. Генри посчитал, что находится в гостиной. Через открытую дверь он заметил другую комнату, скорее всего, столовую. Стол и стулья, как показалось Генри, были сделаны местными столярами, а сервант – привезен издалека. Комнаты были большими и полными света, несмотря на то, что окна снаружи закрывали ставни.

Генри понравилась обстановка, хотя ей не хватало выдержанности в одном стиле. Генри тотчас вспомнил, что и в одежде у Речел отсутствовал какой бы то ни было стиль, однако ей одинаково шли и элегантные платья, и рубашки из грубой ткани… и даже соломенная шляпка, которую Речел носит почти на затылке и крепко привязывает лентами к подбородку.

И все же Генри не мог считать этот дом своим. Ему казалось, все здесь принадлежит совсем другому миру. Какому – еще трудно было сказать.

– Вы сами обставляли эти комнаты? – спросил он, устав от собственных размышлений. Он все еще стоял, прислонясь к дверному косяку, словно никак не решался пройти в гостиную.

– Мы все обставляли, – отозвалась Речел, как будто эти три слова были исчерпывающим ответом.

– Вы кому-нибудь заказывали эту мебель или откуда-то привезли?

– Кое-что я подобрала, кое-что купила у переселенцев, проезжавших по орегонской дороге, а кое-что смастерил Феникс.

– Что значит «подобрала»? – поинтересовался Генри, не совсем понимая, что именно Речел имеет в виду.

– Вдоль орегонской дороги валяется много вещей, которые переселенцы не могут везти дальше. Я подбирала то, что могло пригодиться.

– А что и как у них покупали?

– В основном я делала это летом. Предлагала деньги или продукты. Ближе к зиме они боятся застрять в пути, и тогда все достается даром.

– Итак… – Генри оттолкнулся плечом от двери и сделал шаг – только один – в гостиную. – Вы собрали отверженных людей, чтобы сделать из них то, что называется «приличным обществом», и притащили выброшенный хлам, чтобы создать подобие цивилизации?

Она задвинула ящик комода и оглянулась на мужа:

– Да.

– Но зачем? Я полагаю, у вас есть деньги. Несомненно, вы обладаете красотой и умом. И могли бы найти себе более достойное общество, жить в более достойной обстановке и в окружении более достойных мужчин.

Речел улыбнулась:

– Семь лет назад я ничего не имела, кроме земли, хижины и… маленького наследства. Теперь я богата, потому что научилась делать консервы, вялить мясо, дубить кожу и продавать все это солдатам. Я чинила утварь и одежду, которая мне была не нужна, и продавала переселенцам, золотоискателям, владельцам ранчо… – Речел собрала в корзину какие-то вещи и накрыла ее крышкой. – Да, я живу здесь, потому что не нашла для себя «более достойной обстановки». – Она надела корзину на руку и, пройдя мимо Генри, открыла дверь. – Я скоро вернусь. Женщины принесли еду, она на кухне. Они также постелили на кровати свежие простыни. Если хотите принять теплую ванну, то придется подождать, пока я не приду и не нагрею воды.

В том, как она говорила и вела себя, Генри почувствовал одновременно и дерзкий вызов, и желание защититься.

– Могу я поинтересоваться, куда вы направились? – спросил он, подозревая, что ответ ему не понравится.

– Дать кое-какие лекарства Розе и ее девушкам.

– Я считаю, что за такими, как Роза, не стоит ухаживать, Речел.

– Ухаживать стоит за всеми больными, – спокойно ответила она.

– Я запрещаю вам.

Она подняла брови:

– Запрещайте вашим слугам, Генри, но только не мне.

– Жена Эшфорда не должна прислуживать…

– …Животным? – перебила Речел. – Да будет вам известно, что животных мы здесь тоже лечили. Когда-нибудь вам станет понятно, почему. Кстати, люди, которых вы считаете животными, приготовили вам поесть. Здесь мы во всем зависим друг от друга. Болезнь одного ослабляет всех… Когда я вернусь, то помогу вам разгрузить фургон.

– А где, черт побери, наша прислуга?

– Здесь у нас нет слуг.

Речел вышла за порог и спустилась по ступенькам. Генри оторопело стоял на месте. Только когда шаги Речел стихли, он начал медленно закрывать рот, затем захлопнул дверь и понял, что он рассержен – нет, просто взбешен! – из-за поведения жены. Порядочные женщины не водятся со шлюхами. Филантропия – вовсе не божественная миссия, она придумана для дам, которым некуда девать деньги и время.

Жена должна слушаться мужа. А Речел заботится о себе вместо того, чтобы ждать, когда муж сделает это за нее. Более того, она сама учит мужа, как он должен о себе заботиться.

Генри побрел на кухню. Ему сразу бросились в глаза трубы водопровода и массивная печь с несколькими заслонками. Речел неплохо устроилась! И все это заработано своим трудом – шитьем и стряпней, торговлей и обменом. Генри признал, что жена вызывает в нем не только гнев, но и восхищение.

* * *

Когда Речел заглянула в окно банка, то увидела, что там царят всеобщее уныние и подавленность: Роза сидела за столом, опустив голову и подперев ее ладонями. На ней была одна короткая сорочка, открывавшая руки, плечи и ноги до бедер. Ее тело не потеряло силы и стройности, но утратило прежнюю грацию. Розе стоило больших усилий одеться и стоять с гордой осанкой, встречая дочь.

Речел подошла к двери и смахнула набежавшие слезы. Когда-то Роза была самой волевой и красивой мадам во всем штате. Она научила дочь арифметике, чтобы никто не мог обсчитать ее, научила читать, чтобы никто не мог обмануть. Роза всегда хвалилась, что ее Речел «самая способная девочка на Западе».

Роза сумела выжить и продержаться на плаву дольше, чем кто-либо другой, и успела вырастить дочь – такую же сильную и независимую. Странно, но если раньше Речел чувствовала стыд и гнев при мысли о матери и ее ремесле, то теперь испытывала гордость. Она не могла объяснить, почему.

Речел прислонилась лбом к двери и глубоко вздохнула, пытаясь унять волнение, охватившее ее еще в ту минуту, когда она увидела мать, стоящую посреди улицы в платье цвета слоновой кости, высоко подняв голову, как будто ее покрывали не клочки волос, а роскошная шляпка.

– Вдоль двери промелькнула тень. Речел обернулась. Позади стоял Феникс. Не говоря ни слова, он толкнул дверь и держал ее открытой, пока Речел не вошла. Затем закрыл дверь за ее спиной.

Увидев дочь, Роза встала:

– Речел!

Голос ее был сухой, словно охрипший от крика. Но Речел не могла себе представить, чтобы мать кричала.

– Тебе нужен доктор…

Роза медленно дошла до кровати и села на край.

– Хорошие доктора были в толпе, которая сделала все это… – она улыбнулась. – Если серьезно, меня осматривал один. Таким я не стала бы доверять. Он хотел еще больше обезобразить меня своим скальпелем.

– Но у тебя может быть заражение… Речел указала на рану на руке Розы.

– Об этом я позабочусь сама. Меня беспокоит другое.

– Что же?

– Не возражаешь, если я останусь здесь?

– Нет.

– Я знала, что ты позволишь. Твой муж так посмотрел на меня… Я никогда не видела в мужских глазах столько ненависти.

– Просто ему не нравятся…

– …Шлюхи, – продолжила Роза. – Одни мужчины боятся нас, другие клянут и презирают. Недавно я испытала мужскую ненависть во всей красе.

– Почему они поступили так жестоко? Речел поставила корзину на кровать и начала разглядывать ее содержимое. Она не хотела показать матери, что этот вопрос ее очень волнует.

– Людей учат быть жестокими, Речел. Эта наука – одна из самых необходимых. Мы просто попались под руку озверевшей толпе… – Роза посмотрела на дочь. – Но твой муж совсем не похож на дикого зверя. Ума не приложу, как тебе удалось женить его на себе. Он не из тех, кого легко соблазнить.

– Он не соблазнился. Просто ему нечего делать в ближайшие пять лет… Ложись на кровать, я разотру кожу бальзамом.

– Оставь его нам. Мы с девушками разотрем друг друга.

Речел вспомнила, как семь лет назад Роза бросила ей мешочек с деньгами и сказала, что никогда не примет ее, если она вдруг решит возвратиться. Теперь Роза снова прогоняла ее. Речел не удивилась, но ей почему-то не хотелось уходить сразу. Она подняла крышку кувшина и посмотрела на мать. Роза покачала головой:

– В кого ты такая добрая – не могу понять! Наверное, в меня. Я тоже помогала мужчинам избавиться от проблем. Это можно считать милосердием.

– Ты брала деньги. А милосердие бесплатное… Роза фыркнула:

– Все имеет цену, Речел! Если бы ты в это не верила, то не давала бы объявление о муже. Чем ты ему заплатила – деньгами или своим телом?

Речел не могла пошевелиться, не могла говорить, чувствуя себя одновременно униженной и виноватой. Слова матери глубоко и больно задели ее – в них было слишком много правды.

– Ты так боялась продавать себя, что не поняла, как сама сделала покупку, – продолжала Роза. – И ты, разумеется, не представляешь, что приобрела. Иначе убежала бы от своего англичанина в другую сторону.

Речел стало трудно дышать. Она не могла найти слов, чтобы как-то возразить матери и убедить себя в собственной правоте. Речел глубоко вздохнула, и воздух обжег ей горло и легкие.

– Моего мужа не интересует мое прошлое. Он знает, что берет и что я могу предложить.

– Мужчина, которого ты привезла в город, вовсе не тот человек, за которого ты вышла замуж.

Речел поставила кувшин на ночной столик.

– Тебе сказал Феникс… – пробормотала она.

– Ему ничего не оставалось. Когда я приехала, он сообщил, что твой муж все обо мне знает. А сейчас предупредил, чтобы я скрывала правду. В городе все предупреждены. Я не стану перечить Фениксу. Так что можешь не беспокоиться, я не выдам тебя.

Речел закрыла корзину и решила, что теперь лучше всего уйти. Разговор с матерью заставил ее вспомнить все давние детские страдания: как она наблюдала за другими девочками, которые гуляли, держась за руки матерей, как мать отказывала ей даже в самом скромном внимании, как ей самой хотелось стать матерью и доказать себе, что шлюхи не всегда рождают шлюх. Как вдруг пришло осознание самого важного открытия: ничто не имеет значения – даже ремесло Розы, – если перед тобой раскрыты материнские объятия, а не двери пустой чердачной комнаты.

Она вспомнила, что ее ждет Генри, мужчина, который тронул ее сердце и не позволил задеть свое. Речел не знала, что хуже – пустая комната или бесплодные мечты. Ей очень хотелось поговорить с Розой, и желание это было столь сильным, что удерживало ее, не позволяя уйти сразу. Судьба словно дразнила и искушала Речел, давая еще одну возможность попытаться обрести то, чего она никогда не имела. Но теперь уже поздно. Если у нее и были какие-нибудь надежды, они развеялись, когда Роза отказалась принять ее помощь.

– Я не беспокоюсь, – произнесла Речел. – Я уже давно разучилась называть тебя «мамой». Ведь это вредило бизнесу.

* * *

Речел сказала, что у них нет слуг и что она сама поможет ему разгрузить фургон. Где же она, черт возьми?

Выругавшись, Генри вытащил из фургона еще одну большую корзину, отнес в дом и бросил в груду вещей, растущую на полу кухни. Мысль о том, что он не может обойтись без Речел, раздражала Генри. Ведь во время путешествия он часто давал понять жене, что ему не нужна ее помощь.

Пусть лучше лечит уличную шлюху. Он все сделает сам. Генри вытер лоб рукавом рубашки и снова нырнул в фургон. Ему бросились в глаза две коробки, не похожие на остальные, с красивыми ярлыками. Генри поближе рассмотрел одну. Оказалось, что к ней прикреплен маленький конверт с печатью и с именем, написанным знакомым почерком. Почерком Люка. Генри вскрыл конверт, вынул единственный листок и стал читать:

Генри, это свадебный подарок. Я заметил, что ты привез из Англии только альбом и мелки. Я телеграфировал моему управляющему и велел прислать твои старые рисунки и принадлежности. Остальное куплено в твоем любимом магазине Лондона. Посылка прибыла только вчера, как раз вовремя, чтобы отправить ее вместе с тобой и Речел в свадебное путешествие к новой жизни.

Надеюсь, ты примешь мой подарок и он тебе пригодится. Ты можешь рисовать животных и цветы – и то, и другое можно в изобилии найти в ваших местах. Я не могу указывать, как тебе следует использовать свой талант, но хочу, чтобы ты направил свою жизнь в более приятное русло.

Остаюсь твоим преданным братом.

Люк.

Сгорая от нетерпения, Генри вскрыл одну коробку, затем другую и начал изучать содержимое. Пальцы его задрожали, ладони вспотели, когда он увидел краски всех цветов и оттенков и целый набор кистей. Он нюхал растворители, гладил пальцами холсты, будто хотел убедиться, что все это настоящее. На дне второй коробки, под стопкой своих старых рисунков, Генри нашел небольшой футляр с новой запиской:

Генри, это еще один подарок. И даже не подарок, так все это по праву должно принадлежать тебе, перейдя по наследству от матери. Она всегда – и в здравом рассудке, и в безумии – желала тебе счастья.

Береги это и, когда придет время, определи на законное место. Я прощаюсь с тобой и отправляюсь на Сандвичевы[2] острова, где пробуду до зимы. Думаю, что эта разлука не ослабит узы нашего родства.

Люк.

Генри подержал футляр на ладони, но не стал открывать. Он знал, что там находится, и не хотел снова увидеть то, что напоминало о бесконечных страданиях матери.

Люк полагает, что Генри подарит драгоценности Речел в знак взаимного уважения и любви, – как говорится, на счастье. Но Генри не испытывал подобного состояния даже за бутылкой вина. Его ум был слишком трезв и подвластен только демонам и кошмарам.

Генри смял записку в кулаке и засунул в карман. Затем снова стал разглядывать сокровища, присланные Люком. Только они могли успокоить Генри, скрасить его существование, примирить с Речел и ее несбыточными мечтами.

Загрузка...