Библиотека в Париже

Глава 3. Одиль

Париж, февраль 1939 года

Тень церкви Сент-Огюстен нависла над маман, Реми и надо мной, когда мы возвращались с очередной скучной воскресной службы. Вырвавшись из давящих облаков благовоний, я вдохнула ледяной ветер, чувствуя облегчение оттого, что оказалась вдали от священника и его унылой проповеди. Маман подгоняла нас вперед, мимо одной из любимых книжных лавок Реми, мимо boulangerie, где булочник с разбитым сердцем постоянно сжигал хлеб, к порогу нашего дома.

– Кто у нас сегодня, Пьер или Поль? – суетилась маман. – Ну, кто бы это ни был, он явится с минуты на минуту. Одиль, не смей хмуриться! Конечно, папа́ хочет познакомить нас с этими людьми… И не все они работают в его участке. Но один может оказаться отличным кавалером для тебя.

Еще один обед с ничего не подозревающим полисменом. Всегда было неловко, если гость проявлял интерес ко мне, и обидно, если он интереса не выказывал.

– И смени блузку. Поверить не могу, что ты надела в церковь эту поблекшую тряпку! Что люди подумают? – бросила она перед тем, как умчаться на кухню проверить жаркое.

В прихожей, перед зеркалом с облупившейся позолотой, я заново причесала свои темно-рыжие волосы, а Реми слегка смазал свои непокорные кудри каким-то маслом для волос. Во французских семьях воскресный обед всегда был ритуалом почти таким же священным, как месса, и маман настаивала, чтобы мы выглядели как можно лучше.

– Как бы Дьюи классифицировал этот обед? – спросил Реми.

– Это легко. 841. «Одно лето в аду» Рембо.

Реми засмеялся.

– Сколько мелких сошек папа́ уже приглашал? – спросила я.

– Четырнадцать, – ответил Реми. – Могу поспорить, они просто боятся ему отказать.

– Почему тебе не приходится терпеть такую пытку?

– Потому что всем наплевать, когда мужчина женится. – Реми с проказливой улыбкой схватил мой шарф и намотал колючую шерсть себе на голову, завязав под подбородком, как это делала наша матушка. – Ma fille[1], у женщин так невелик срок хранения!

Я хихикнула. Реми всегда умел взбодрить меня.

– А при твоем поведении, – продолжил он, подражая резкому тону маман, – ты навсегда останешься лежать на полке!

– На книжной полке, если получу работу.

– Когда получишь работу.

– Я не уверена…

Реми снял шарф:

– У тебя ученая степень по библиотечному делу, ты свободно говоришь на английском, и у тебя во вкладыше только высшие оценки. Я в тебя верю. Верь и ты в себя!

В дверь постучали. Мы открыли ее и увидели светловолосого полисмена в мундире. Я собралась с духом. На прошлой неделе протеже отца приветствовал меня, прижавшись к моей щеке сальным подбородком.

– Я Поль, – представился новичок и едва коснулся своей щекой моего лица. – Рад познакомиться с вами обоими, – сказал он, пожимая руку Реми. – Слышал о вас много хорошего.

Поль выглядел искренним, но я сильно сомневалась в том, что папа́ мог сказать что-то хотя бы отчасти положительное о любом из нас. Сами мы слышали только мрачные оценки способностей Реми: «А ведь на курсе права он лучше всех выступал в дебатах!» – и моего дара домоводства: «Как ты вообще можешь спать на кровати, заваленной книгами?»

– Я всю неделю ждал этого дня, – сообщил маман папин протеже.

– Домашняя еда пойдет вам на пользу, – ответила она. – Мы рады вам.

Папа́ усадил гостя в кресло у камина, потом приготовил аперитив: вермут – для мужчин, шерри – для женщин. Маман металась между кушеткой, стоявшей под ее любимыми папоротниками, и кухней, убеждаясь, что служанка строго следует ее инструкциям. А папа́ восседал в своем кресле в стиле Людовика XV, и его похожие на веники усы как бы подметали утверждения, вылетавшие изо рта.

– Кому нужны эти chômeurs intellectuels? Я говорю – пусть «непризнанные гении» сочиняют свою прозу, работая на рудниках. Как в других странах различают умных бездельников и тупых? С помощью денег, моих налогов!

Гость был новым каждое воскресенье, но папина длинная и скучная лекция оставалась неизменной.

Я в очередной раз объяснила:

– Никто не заставляет тебя поддерживать художников и писателей. Ты вправе выбрать простую почтовую марку или облагаемую небольшим добавочным налогом.

Реми, сидевший рядом со мной на диване, скрестил руки на груди. Я легко поняла его мысль: «Ну какое тебе дело?»

– Я никогда не слышал об этой программе, – сказал папин протеже. – Когда буду писать домой, спрошу одну из таких марок.

Возможно, этот гость был не так плох, как остальные.

Папа́ повернулся к Полю:

– Наши коллеги из сил выбиваются в лагерях для интернированных у границы. Все эти беженцы буквально льются потоком… Скоро во Франции испанцев будет больше, чем в Испании.

– Там у них гражданская война, – заметил Реми. – Они нуждаются в помощи.

– И они лезут в нашу страну!

– А что остается ни в чем не повинным гражданским? – спросил Поль. – Сидеть дома, чтобы их всех перебили?

На этот раз у папа́ не нашлось ответа. Я присмотрелась к нашему гостю. Не к его коротким волосам, торчавшим вверх, и не к голубым глазам в цвет мундира, но к силе его характера и бесстрашию в защите своих убеждений.

– При всех этих политических переворотах ясно одно, – сказал Реми, – будет война.

– Ерунда! – возразил папа́. – В защиту вложены миллионы. И с линией Мажино Франции ничто не грозит.

Я представляла себе эту линию как гигантскую яму на границах с Италией, Швейцарией и Германией, в которую целиком провалятся армии, которые попытаются напасть на Францию.

– Разве обязательно говорить о войне? – спросила маман. – Такие мрачные разговоры в воскресенье! Реми, почему бы тебе не рассказать нам о твоих занятиях?

– Мой сын хочет бросить юридическую школу, – объяснил папа́ Полю. – Похоже, именно поэтому он пропускает занятия.

Я задумалась, пытаясь найти подходящие слова. Но Поль меня опередил. Повернувшись к Реми, он сказал:

– А чем бы вы хотели заняться вместо этого?

Это был вопрос, который вполне мог бы задать папа́.

– Пойти на государственную службу, – ответил Реми. – Постараться хоть что-то изменить. – (Папа́ широко раскрыл глаза.) – Или стать лесником, чтобы сбежать от этого прогнившего мира, – добавил Реми.

– Мы с вами защищаем людей и бизнес, – обратился к Полю папа́. – А он готов охранять сосновые шишки и медвежье дерьмо.

– Наши леса важны так же, как Лувр, – возразил Поль.

Еще один ответ, который заставил папа́ промолчать. Я посмотрела на Реми, чтобы выяснить, какого он мнения о Поле, но брат отвернулся к окну и смотрел куда-то вдаль, как мы это частенько делали во время бесконечно долгих воскресных обедов. Но на этот раз я решила не отвлекаться. Мне хотелось послушать, что еще скажет Поль.

– Обед пахнет изумительно! – произнесла я, надеясь отвлечь внимание папа́ от Реми.

– Да, – поддержал меня Поль. – Я много месяцев не пробовал домашней еды.

– И как ты поможешь беженцам, если бросишь юридическую школу? – упрямо продолжил папа́. – Тебе необходимо за что-то зацепиться.

– Суп, должно быть, готов… – Маман нервно отщипнула высохший лист папоротника.

Реми молча прошел мимо нее в столовую.

– Ты просто не хочешь работать! – крикнул ему вслед папа́. – Но ты всегда первый за столом! – Он уже не мог остановиться, даже при госте.

Как обычно, мы ели картофельный суп-пюре с луком-пореем.

Поль нахваливал суп, а маман бормотала что-то насчет хорошего рецепта. Звяканье папиной ложки по дну фарфоровой тарелки сообщило о конце первой перемены блюд. Мамин рот слегка приоткрылся, как будто она хотела попросить отца быть повежливее. Но она никогда не позволяла себе укорять папа́.

Служанка принесла картофельное пюре с розмарином и жареную свинину. Я глянула на часы на каминной полке. Обычно обед тянулся невероятно медленно, но я с удивлением обнаружила, что уже два часа дня.

– Вы тоже студентка? – спросил меня Поль.

– Нет, я уже окончила учебу. И как раз теперь хочу получить место в Американской библиотеке.

По его губам скользнула улыбка.

– Я бы тоже не прочь работать в таком чудесном, спокойном месте.

Черные папины глаза вспыхнули интересом.

– Поль, если вы недовольны работой в Восьмом округе, почему бы вам не перевестись ко мне? Для хорошего человека найдется место сержанта.

– Благодарю вас, сэр, но мне хорошо там, где я есть. – Взгляд Поля не отрывался от моего лица. – Чрезвычайно хорошо.

И вдруг у меня возникло ощущение, что мы с ним наедине и никого рядом нет. В тот момент, когда он откинулся на спинку стула и его глубоко сидящие глаза посмотрели на нее, возможно, он мог заметить в ней один краткий миг колебания, когда ей вдруг захотелось броситься ему на грудь и тайно доверить свое сердце…[2]

– Работающие девушки! – фыркнул папа́. – Разве ты не можешь устроиться хотя бы во Французскую библиотеку?

Я с сожалением выбросила из головы нежную сцену с Полем и Диккенсом.

– Папа́, в Американской библиотеке не просто составляют каталоги по алфавиту, они пользуются числовой системой, которая называется десятичной классификацией Дьюи…

– Числа для классификации букв? Могу поспорить, эта идея пришла в голову какому-нибудь капиталисту. Их куда больше интересуют цифры, чем буквы! И что плохого в нашем привычном способе?

– Мисс Ридер говорит, что между этими способами большая разница.

– Иностранцы! Бог знает с кем еще тебе придется иметь дело!

– Дайте людям шанс, и они смогут вас удивить…

– Это ты меня удивляешь. – Папа́ ткнул в мою сторону вилкой. – Работать с людьми чертовски трудно! Всего лишь вчера меня вызвали, потому что некоего сенатора арестовали за взлом с проникновением. Одна старая леди обнаружила его лежащим на полу в своем доме. Когда негодяй пришел в себя, то стал выкрикивать непристойные ругательства, потом его вырвало… Пришлось облить его водой из шланга, прежде чем удалось понять, что он говорит. Ему казалось, что он явился в дом своей подружки, но ключ не подошел к замку, поэтому он по шпалере добрался до окна и влез внутрь. Поверь мне, тебе не захочется иметь что-то общее со многими людьми, и не вынуждай меня говорить о тех шельмецах, которые доводят страну до последней грани.

И он опять завелся, жалуясь на иностранцев, политиков и спесивых женщин. Я застонала, и Реми легонько прижал мою ступню своей ногой в носке. Успокоенная этим мягким прикосновением, я почувствовала, как расслабляются мои напряженные плечи. Мы придумали этот тайный способ поддержки, когда были еще малышами. Сталкиваясь с отцовским гневом – «Ты дважды за неделю должен был надевать в школе дурацкий колпак, Реми! Я в конце концов приколочу его к твоей проклятой башке!» – я и не пыталась успокоить брата какими-то словами. Когда я сделала это в последний раз, папа́ возмутился: «Встаешь на его сторону? Мне бы следовало выпороть вас обоих!»

– Они возьмут какого-нибудь американца, а не тебя, – заключил папа́.

– Но четверть читателей этой библиотеки – парижане, – возразила я. – Им необходим персонал, говорящий на французском.

– Но что люди подумают? – тревожилась маман. – Будут говорить, что папа́ не в состоянии тебя обеспечить!

– В наши дни многие девушки работают, – напомнил Реми.

– Одиль не нуждается в работе! – заявил папа́.

– Но она этого хочет, – тихо произнесла я.

– Давайте не будем спорить.

Маман разложила по маленьким хрустальным чашкам mousse au chocolat. Десерт, обильный и восхитительный, требовал нашего внимания и дал нам возможность прийти кое в чем к общему мнению: маман готовила лучший в мире шоколадный мусс.

Ровно в три часа Поль встал:

– Спасибо за обед. Мне очень жаль, но я должен идти, скоро начинается моя смена.

Мы проводили его до двери. Папа́ пожал Полю руку:

– Подумайте над моим предложением.

Мне хотелось поблагодарить Поля за то, что он заступился за меня и Реми, но в присутствии папа́ я помалкивала. Поль шагнул в мою сторону, очутившись прямо передо мной. Я сдержала дыхание.

– Надеюсь, вы получите эту работу, – шепнул он.

Когда он поцеловал меня на прощание, его губы, прикоснувшиеся к моей щеке, были очень мягкими, и я вдруг подумала, как бы я ощутила их на своих губах… Когда я представила этот поцелуй, мое сердце забилось быстрее, словно я впервые читала «Комнату с видом» Форстера. Я замирала над сценами этой книги, ожидая, когда Джордж и Люси, которые так подходили друг другу, признаются в своей неукротимой любви и обнимутся на пустой веранде. Вот если бы и я смогла перелистывать страницы своей жизни быстрее, чтобы узнать, увижу ли снова Поля.

Я подошла к окну и смотрела ему вслед, когда он быстро уходил по улице.

Позади меня послышалось бульканье – папа́ разливал средство для пищеварения. Воскресный обед был единственным временем за всю неделю, когда они с маман предавались темным воспоминаниям о Великой войне. После нескольких маленьких глотков маман благоговейно перечисляла имена убитых соседей, как будто перебирала бусины четок. Папа́ сражения, выигранные его полком, казались поражениями, потому что слишком много его друзей-солдат были убиты.

Реми подошел ко мне, мы вместе стояли у окна, и брат общипывал папоротник.

– Мы напугали еще одного жениха, – сказал он.

– Имеешь в виду, папа́ напугал.

– Он сводит меня с ума. Он так узколоб! Совершенно не понимает, что происходит!

Я всегда соглашалась с Реми, но на этот раз понадеялась, что папа́ был прав.

– Ты это всерьез говорил… насчет войны?

– Боюсь, да, – кивнул Реми. – Нас ждут тяжелые времена.

«Тяжелые времена». Диккенс. 823. Британская литература.

– В Испании гибнут гражданские. В Германии преследуют евреев, – продолжил Реми, хмурясь на лист папоротника, который держал в пальцах. – А я застрял на лекциях.

– Ты публикуешь статьи, которые поднимают проблему тяжелого положения беженцев. Ты организовал сбор одежды для них. Я горжусь тобой.

– Этого недостаточно.

– Но сейчас тебе надо сосредоточиться на учебе. Ты был первым на курсе, а теперь тебе повезет, если ты получишь диплом.

– Меня тошнит от изучения теории. Людям нужна помощь сейчас. Политики ничего не предпринимают. Я просто не могу сидеть дома! Кто-то ведь должен что-то делать!

– Ты должен получить диплом.

– От него никакого проку не будет.

– Папа́ не совсем не прав в этом, – мягко сказала я. – Ты должен закончить то, что начал.

– Я пытаюсь тебе объяснить…

– Пожалуйста, не говори, что ты снова что-то натворил…

Реми пожертвовал все свои сбережения в фонд помощи беженцам. Ни слова не сказав маман, он отдал бедным все продукты из нашей кладовой, включая и муку. Нам с ней пришлось бегом бежать на рынок, чтобы приготовить обед до того, как папа́ вернется домой, – он ничего не узнал и не стал ругать Реми.

– Раньше ты понимала.

Реми быстрым шагом направился в свою комнату и захлопнул за собой дверь.

Я поморщилась, услышав его обвинение. Мне хотелось крикнуть, что он никогда не был таким импульсивным, но я понимала, что ссора никуда нас не приведет. Когда Реми успокоится, я попытаюсь снова. А пока мне хотелось забыть о папа́, о Поле и даже о Реми. «Тяжелые времена». Я сняла эту книгу со своей полки.