Блажий Омут

Мария. Глава 2

Я порывисто вложил оружие в ножны и повернулся к своему знакомцу. Глянул сердито на его закопчённое лицо. На мокрую рубаху и пустое ведро.

— Сразу нормально сказать нельзя, какого рода помощь нужна⁈ — гневно спросил я, а сам отыскал глазами Кота, который старался держаться от горящего сарая и огненной птицы как можно дальше и теперь стоял у телеги в конце улицы.

— Ведь ты мог и отказаться, — мужик шмыгнул носом. — А так ты прогнал её. Спасибо тебе. Если бы она не забоялась тебя, могла и ещё что-то спалить, упасите боги.

Я скрестил на груди руки, наблюдая краем глаза за тем, как слаженно борются с пожаром жители. Считанные минуты прошли, а сарай был почти что залит. Даже стены уцелели. Даром, что крыша обвалилась. Но, глядь, что-нибудь из утвари спасти смогут, с их-то сноровкой.

— Чем огнептицу прогневили? — поинтересовался я, а затем добавил: — Ежели, что худое сотворили, она не успокоится, пока на месте Старого Вымола одни дымящиеся уголья не оставит.

Мужичок опасливо втянул голову в плечи.

— Ты бы, Ловчий, с нашей старостой переговорил, — изрёк он. — Она баба умная. Всяко лучше меня пояснит.

И с этими словами он заозирался по сторонам, пока не отыскал взглядом нужную женщину. Ту самую, которая разжигала праздничный костёр и руководила селянами в момент нападения Жар-птицы. Теперь я смог разглядеть её лучше. И ничуть не удивился, что здесь старостой была женщина. Такая особа, как эта, уж точно могла бы заправлять не то, что сельскими мужиками да бабами, но небольшой дружиной наверняка.

Женщина была высокой, статной и весьма горделивой. Не слишком худой, но и не окутанной мягкой полнотой, которая частенько свойственна прекрасному полу в её возрасте. На вид, ей кстати, было вряд ли сильно больше сорока. Морщин немного, да и те в уголках глаз да кольцами вокруг стройной шеи. Востроглазая и сероокая, для своих лет она была красавицей, если не считать тонких губ и изрядно поседевших волос, которые она заплела в две косицы и уложила вокруг головы подобием венца. Поверх тёмно-синего платья староста носила расшитый алыми узорами сарафан, но никаких украшений не имела при себе. Даже бус, которыми так любят щеголять в праздники зажиточные селянки.

— Томила! — окликнул её мой знакомец, когда мы подошли ближе. — Это вот Ловчий…

— Лех, — сухо подсказал я.

— Лех, — мужичок кивнул, заискивающе улыбаясь женщине. — Он паромщика искал и на праздник к нам заглянул. И птицу…

— Спугнул, — холодно закончила за него женщина, смерив меня изучающим взглядом. — Я видела. Хорошая работа. Благодарю.

— Так, может, он… того? — запинаясь, вымолвил он. — Ты бы с ним потолковала. Глядишь… подсобит?

Не будь мы в деревне, наверняка бы на колени бухнулся, как перед какой-нибудь барыней.

— Может, и подсобит, — задумчиво изрекла староста Томила, а затем глянула на мужиков, которые потушили сарай и теперь лишь заливали, чтобы сбить последний дым. — Как управитесь, все кадки и бочки снова наполните. Вдруг воротится. И скажите, чтоб бабы на площади убрались. Довольно на сегодня праздника. Будем надеяться, Леший не осерчает.

В большинстве своём любого Лешего волновали лишь его владения и делёжка территории с другим Лешим. Реже что-то ещё. И уж конечно не пьющие за его здравие мужики. Но о том я решил умолчать. Не лезь в чужой огород, что называется.

— Идём, Ловчий, — староста пошла прочь, позвав меня следом. — Потолкуем у меня дома в тишине.

Работу я на этом берегу Быстринки не искал. Скорее, мне сделалось любопытно, что же за история случилось у селян с огнептицей. Поэтому я и последовал за Томилой.

Староста привела меня в свою избу, небольшую, но весьма добротную. За сенями обнаружилось помещение в две комнаты, разделённые тонкой перегородкой аккурат так, чтоб стоявшая посреди избы печка отапливала зимой обе комнаты одинаково. Внутри сладко пахло сдобой. Здесь было чисто, и даже на высоком потолке и палатях не было ни следа печного нагара. Пол устилали домотканые половички. Дверной проём во вторую комнату, служившую, очевидно, спальней, украшали расшитые занавески. Такие же висели на окнах. Мебели было немного: всё те же сундуки, столы да лавки, как и в любой хате. Но моё внимание привлёк столик в дальнем углу, отгороженный ажурной шторкой до половины: на нём стояло зеркальце в медной оправе, а вокруг — несколько берестяных ларцов, вероятно, с украшениями. При том, что на самой Томиле украшений я не видел вовсе. Но я связал это с тем, что внутри не было ни единого признака наличия мужчины в доме, кроме одинокого охотничьего лука на стене, такого большого и тяжёлого, с каким Томила вряд ли бы могла сама совладать. Быть может, она потеряла мужа и с тех пор перестала наряжаться? Было очень на то похоже.

Женщина жестом пригласила меня за стол. Зажгла свечу, чтобы было уютнее сидеть. Налила молока и поставила предо мной блюдо с ватрушками. На Кота, который юркнул за нами следом и спрятался под лавкой, она почти не обратила внимания. Лишь уточнила, мой ли это зверёк.

Я сел, а староста опустилась на лавку напротив.

— Угощайся, Ловчий, — она подвинула блюдо ко мне. — А я пока расскажу тебе про одну девушку, красивую, но себялюбивую.

И я принялся за ватрушки, которые, к слову, вышли у Томилы сочными, но совершенно несладкими. А она завела свой рассказ:

— Жила та девушка в нашей деревне. Звали её Мария, — женщина нахмурила лоб. — Были у Марии белые, как лён, кудри, сапфировые очи, коварная улыбка и тонкий стан. Любой, кто видел её, забыть после не мог. И девушке мужское внимание нравилось. С удовольствием пользовалась она лаской даже тех, кто был уже женат. Ни один устоять не мог. Любого соблазнить могла Мария. И не обращала внимания ни на злые языки, ни на нападки ревнивых жён. Потому как ей попросту ни до кого дела не было. Любила та девушка лишь себя одну, ни о ком более не заботясь.

Я слушал внимательно, однако, успел уже прикончить первую ватрушку и запил её молоком. Знавал я такие истории и примерно смекнул, к чему пойдёт рассказ. Ожидал услышать о том, как ревнивые бабы в приступе гнева решили приструнить гулящую девицу, спасти мужей своих и семьи, да и обратились к какой-нибудь ведьме, а та прокляла девушку, превратив в огнептицу. Только не подумал никто, что она будет мстить. Но Томила удивила меня.

— У Марии из семьи была одна лишь мать, которая справиться с нею не умела, — продолжала староста. — Мать Марии рано овдовела. Жизнь свою посвятила дочери и дому родному. Но и ей боги вздумали послать вторую молодость. Женщина встретила хорошего мужчину младше себя, в которого влюбилась до беспамятства. Минувшей весной они поженились. Но и его соблазнила избалованная Мария. Это и стало причиной всех наших бед. Мать обо всём прознала. И прокляла дочь, сказав в сердцах, что желает, чтоб никто впредь до неё не смог дотронуться. Но Мария лишь посмеялась и ушла, оставив мать с её отчаянием.

Я поймал себя на том, что перестал жевать, и смотрю во все глаза на Томилу напротив себя. Проглотил. Запил остывшим молоком.

Ранние осенние сумерки начали сгущаться за оконцем, и свеча отбрасывала на лицо женщины дрожащий отсвет.

— А дальше? — спросил я.

— Стояла Русалочья неделя, — староста опустила взгляд на огонь, будто в этом маленьком горящем фитильке видела она Жар-птицу во плоти. — Лес наполнился нечистью. В нём пробудились самые необузданные силы. Все жители нашей деревни знают, что в эту пору от чащобы нужно держаться подальше. Но Мария, уйдя от матери в тот день, повстречала охотника Невзора, одного из своих любодеев. Тот стал её выспрашивать, что с ней приключилась, но Мария поведать о разговоре с матерью не решилась. И тогда Невзор позвал её в лес прогуляться. Стал уговаривать. Признался, что видел цветущий папоротник.

— Так ведь это не на Русалочью неделю бывает, — я лукаво глянул на Томилу, но та лишь отмахнулась.

— До того ли было себялюбивой Марии? — староста горько усмехнулась. — Эгоистичная девушка, соблазнённая ласковыми речами Невзора, воспылала надеждой, что найдёт цветущий папоротник, а с ним и клад, о котором в баснях говорится.

— Неужто Невзор её убил? — с хмурым видом осведомился я, допив молоко.

— Можно и так сказать, — Томила пожала плечами. — В лесу Мария попала в ловушку, которую устроили для неё обманутые жёны. Они же и подговорили Невзора помочь в этом деле. Потому что он понимал, насколько Мария девица распутная, и ему это не нравилось. Охотник думал, они припугнут её да проучат, чтоб успокоилась уже. А Мария попыталась от них убежать. Помчалась к болоту, где одну тропку знала. И уже до чёрной трясины добралась, как вдруг споткнулась и упала. Расшиблась сильно.

Я услышал, как шебуршит под лавкой Кот. Он тоже слушал с интересом.

— И бабы её догнали? — предположил я.

— Догнали, — староста коротко кивнула. Поджала губы на мгновение. И глянула на меня так, что я и без слов понял. — Раззадоренные гневом и преследованием, начали они бить девушку с остервенением. Схватили за прекрасную льняную косу, которой так завидовали, да и отсекли её серпом под корень. В воду её швырнули. Мария попыталась их остановить. За серп схватилась так, что ладони до кости рассекла. Закричала.

— А что же любовник её, Невзор? — историй о людском предательстве я знавал превеликое множество, но всё же лелеял смутную надежду, что это была не одна из них.

— Вроде пытался помешать, завидев серп. Но на запах крови явились кикиморы, — Томила задумчиво провела ладонью над пламенем свечи, чуть не касаясь его. Отдёрнула руку. — Говорили, что сначала по болотной воде круги пошли. Забулькало. А потом из трясины появились уродливые бестии. Глядь! — староста хлопнула раскрытой ладонью по столу так, что даже я подскочил. А кот под лавкой тихо зашипел, выражая возмущение. — А они не только в воде. И за кустами стоят. Притаились. Ждут, когда можно будет броситься. Ну бабы и перепугались и с визгом убежали прочь. Оставили избитую, израненную Марию одну на растерзание. Убежал и Невзор, отчим её. Тот самый муж матери, на Марию польстившийся.

Я поморщился. Кикиморы жалости не ведали. Они были намного агрессивнее русалок. Да и договориться с ними было попросту невозможно в спокойном состоянии, а уж коли они кровь учуяли, так и подавно.

— Невзор явился к жене с повинной. Рассказал ей всё без утайки. Даже на колени встал. Твердил, что не думал, что всё так обернётся, — взор Томилы сделался сердитым. — Думал, припугнут девку. Ума вставят. Сам себя винил. Молил простить за слабость проявленную. Да только мать Марии и слушать не пожелала. Велела собрать мужиков и воротиться в лес. Найти Марию. Или хотя бы то, что от неё осталось.

Староста потёрла лоб. В эту минуту она показалась мне гораздо старше, чем на самом деле.

— И Невзор послушался.

Женщина повернулась к маленькому окошку, вгляделась в сумерки снаружи, где по улочке время от времени проходили люди. Кто-то разбирал праздничное убранство на площади. Кто-то гнал коров с выпаса. Томила отвечала за них всех. И, стало быть, за Марию в своё время тоже отвечала. Но не доглядела. Допустила трагедию в той семье, оттого и винила себя в происходящем пуще, чем прочие.

— Он собрал мужиков, — молвила староста. — Пошли они на болото. А там на них напала огненная птица, которая и сожгла заживо незадачливого отчима Марии. С тех пор миновало три месяца. Но на все шумные праздники из чащобы прилетает Жар-птица и мстит. Будто людская радость ей горше всего на свете. То стог сена спалит, то поле подожжёт, то сарай. Никто не погиб покамест. Но посевы сгорают, а скот разбегается, его отлавливать потом приходится, чтоб в трясину не угодил. Люди боятся, как бы она их без провизии на зиму не оставила. Кто-то даже ведёт разговоры о том, чтоб в другое село перебраться.

Мой смех вызвал на лице старосты негодующее выражение.

— Вам лишь бы праздновать, — отсмеявшись, пояснил я. — Сидели бы тихо. Не шумели. Внимания не привлекали. Глядишь, успокоилась бы ваша птица-огневица.

Но Томила лишь покачала головой.

— Разобраться с ней надобно, Ловчий, — после краткого размышления, сказала она. — Найти и успокоить раз и навсегда, пока никто не погиб.

Хотел было ответить, что погибла уже Мария ваша, которую глупые деревенские бабы отдали кикиморам на блюдечке с голубой каёмочкой. Но потом глянул в глаза Томилы, усталые и печальные.

— Я не ищу работу, — кисло произнёс я, чувствуя себя при этом ужасно.

Дело было даже не в людях, относительно тёплом приёме и пресных ватрушках старосты. Мне отчего-то сделалось жаль именно Жар-птицу.

Кот потёрся о мои ноги под лавкой. Ткнулся головой под колено так, чтоб я почувствовал. Будто просил не отказывать в помощи. Странное дело, мой варгин, который так возмущался этими болотами и стремился поскорее переправиться на другую сторону Быстринки, с готовностью хотел задержаться и помочь.

— Мы заплатим, сколько велишь, — без особой надежды сказала Томила. — Помоги защитить деревню, Лех. Прошу тебя.

И тогда я вздохнул. И кивнул, соглашаясь.