Благословение

ГЛАВА 13

Шелковая блуза персикового цвета шелестела, золотые браслеты ее мамы звякали на запястье, а ноги были обуты в черные кожаные туфли-лодочки, которые она берегла на «потом». Но раз больше не ожидается «потом», она может носить их и сейчас, так же, как может носить свою лучшую обувь и дальше. Но внутри у нее было пусто.

По дороге к автобусу она пыталась разобраться в своих чувствах. «Ты боишься возвращаться к прежней жизни, к той, которую ты любила, потому что она была такой яркой, насыщенной, пока ты жила ею. Но теперь ты боишься возвращения назад, потому что теперь ты знаешь, что это был пустой звон и трескотня; все эти умные разговоры, пьесы, галереи и галантные молодые люди». Автобус накренился. С каждой остановкой он увозил ее все дальше, к центру города; дальше, назад во времени. Она смотрела прямо перед собой. Ее пронизывал холод одиночества, и она поплотнее запахнула пальто.

Женщина вошла и села рядом с ней. Устраиваясь удобнее на сиденье, она потеснила Дженни. У женщины было неприятное лицо; тяжелое, с крупными чертами; казалось, что оно было вырезано консервным ножом. Дженни придвинулась поближе к окну и поплотнее закуталась в пальто.

Вдруг женщина заговорила:

– Извините меня, но я восхищаюсь вашими туфлями. Как бы я хотела носить такие туфли, но у меня больные ноги. – Она улыбнулась, и глаза, казавшиеся вначале такими враждебными, тепло засветились.

– Спасибо, – ответила Дженни, добавив, как показалось ей необходимым, что-то приветливое: – Они очень удобные. – И так же быстро, как антипатия, у Дженни возникло чувство признательности к незнакомке. Подумать только, что кого-то может успокоить простое замечание о паре туфель! И она пришла в свой офис удивительно спокойной.

– Грипп действительно выбил тебя из колеи, – заметила Дайна. – Ты даже похудела.

– Немного, я думаю. Я не ожидала, что ты будешь здесь в субботу.

– Я останусь на полдня. Я отложила все дела, за исключением самых важных, так что придется сразу собираться с силами и приступать. – Она проследовала за Дженни во внутренний офис. – Посмотри на это. Их принесли несколько минут назад.

На столе Дженни в высокой узкой вазе стоял букет ярко-красных роз, их густой сладкий аромат наполнял всю комнату. В какую-то секунду она подумала, что они могут быть от Джея. Дурочка! Она трогала бархатные резные лепестки. Не было нужды читать открытку, но она все-таки прочитала ее, удивленная тем, что все еще помнила необычный почерк, то ли письменный, то ли частично печатный.

«Желаю удачи в первый день твоего возвращения. С любовью, Питер», – было написано там. И затем, чуть ниже, была сделана приписка. «И Джилл».

Питер и его цветы! Она задумчиво трогала их.

– Дюжина, я сосчитала. Разве они не великолепны? – Дайна была потрясена, ее переполняло любопытство. Но, раз Дженни не ответила сразу, она добавила: – пришло много разной почты. Я все рассортировала, и самое важное положила на твой стол. Там вон заказное, заверенное письмо, которое я распечатала. Я думала, ты захочешь, чтобы я сделала это.

– Конечно. Откуда оно?

– От тех людей из того городка. По земельному вопросу.

Это была коротенькая, машинописная записка на бланке Артура Вулфа, написанная по его поручению как нового главы комитета по охране окружающей среды. Ей сообщали, что для оказания юридических услуг были приглашены специалисты другого профиля, а ей предлагалось прислать счет для оплаты. И все.

Она замерла, держа в руке то, что в действительности было прямым отказом, перечеркивало всю ее деятельность. Чувство стыда охватило ее, обожгло так, словно все ее тело горело. С нее как будто кожу сорвали. Как могли они так поступить с ней? Вся ее работа, выполненная с такой любовью, была сведена к нулю. И все же, в сложившихся обстоятельствах, неужели они могли поступить иначе? В любом случае, вряд ли она захотела бы продолжать работать с Артуром Вулфом. Нет, это было бы невозможно, и Артур Вулф понимал это. И все же у нее упало сердце.

– Напиши ответ, Дайна, – дала она указание. – Ответь, что подтверждаю получение письма и что мне не нужен счет за оплату услуг. Все, что я делала, я делала потому, что верила в это, и я никогда не ставила оплату на первое место. Ответь так. И сделай это сейчас же, пожалуйста, Дайна. Я хочу, чтобы письмо ушло на почту сегодня днем.

Она продолжала стоять, все еще держа в руке письмо Артура. Затем вдруг ее осенило то, что должно было прийти в голову раньше. Она имеет право знать о развитии событий, в которых сама принимала участие! Она имеет право, по крайней мере, знать, что произошло с Мартой Кромвелл. Что, если тот мужчина или те люди приходили в дом в поисках пленки Джорджа? Было бы логично попытаться поискать там, где больная пожилая женщина была теперь одна, не так ли? Холодок пробежал по жилам Дженни, когда она представила картину: старый дом, скрытый позади мрачных деревьев на краю улицы, его парадная дверь, укрытая разросшейся над крыльцом виноградной лозой. Человек может проскользнуть внутрь и войти незаметно и неслышно… Она должна знать.

Ни о чем больше не думая, она сняла трубку телефона и набрала номер.

– Говорит Дженни Раковски. Я друг Марты и звоню, чтобы спросить о ней, – сказала она.

Молодой женский голос раздавался на фоне шумного разговора.

– О, я знаю, кто вы! Вы адвокат, который так прекрасно выступал на митинге в тот раз.

От этих слов повеяло теплом, теплом, которое ей было так необходимо, и она поблагодарила женщину.

– Как Марта? Я слышу так много голосов, и я рада, что она не одна в доме. Я боялась, что так могло быть.

– Одна? Да что вы! Соседи постоянно находятся возле нее. Рядом с нею всегда не меньше двух человек, днем или ночью. Как раз сейчас полно народу, и мы все останемся.

– О, это прекрасно! Я так беспокоилась.

– Вы можете поговорить с ней самой. Она в постели, конечно, бедняжка, но наверху есть телефон.

– Со мной все хорошо, – ответила Марта слабым голосом. – Я держусь даже лучше, чем могла предположить.

– Вы как Джордж. Вы полны мужества. Скажите, Марта, кто-нибудь спрашивал о пленке? Она надежно спрятана в доме?

Марта вздохнула и начала говорить, потом снова вздохнула.

– Дженни, я даже не знаю, как начать, чтобы сказать тебе это. Это дело было обречено на провал с самого начала.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ну, в день похорон моя внучка приходила прибраться в спальне. Джордж положил пленку для маскировки в бумажный пакет для покупок, под кровать. Я не придавала этому значения, я не очень хорошо соображала в тот день – и она выбросила пакет в мусор. Он сгорел, Дженни. Пропал.

Дженни почувствовала что буквально затряслась от смеха. Бумажный пакет под кроватью! Как это типично для Джорджа!

– Мне так жаль, Дженни. Такая важная улика пропала, да?

– Боюсь, что так. Что же, Комитет по охране окружающей среды просто вернулся к тому, с чего начинал, только и всего.

– Я слышала, что вы больше не адвокат в этом деле. Что случилось?

– Это долгая история. Очень долгая.

– Без вас они проиграют.

– О, вы мне слишком доверяете. Я не оказываю влияния на совет. Они проголосуют так, как захотят проголосовать.

– Нет, там есть такие, которые могут проголосовать с одинаковым успехом «за» и «против». А вы прирожденный оратор, Дженни.

– Спасибо вам за добрые слова, но я вышла из игры. Берегите себя, Марта. Я буду звонить вам.

«Все это без меня, – подумала она. – Так что компания „Баркер Дивелопмент“ победит, земля будет разрушена, а Марта, я и все остальные будем себе спокойно жить-поживать. Сомнительная удача, особенно после всех тех усилий, суеты и волнений. Вот и говори после этого об иронии судьбы!»

За неделю у нее накопилась куча работы. Бумаги, дела, договоренности заполнили все утро. Как всегда, почти каждая женщина, которая приходила, приводила с собой ребенка либо оставляла ребенка с соседкой, либо была беременна еще одним. Многие из этих женщин не имели мужей или были разведены или вообще никогда не были замужем. У них была тяжелая жизнь, и все же Дженни не могла не думать с некоторой горечью, что они были свободными людьми: им не надо было ничего скрывать, ничего объяснять.

Все утро они приходили и уходили. Она перекусила прямо за столом. Сэндвич с майонезом и теплый чай, не было времени выйти и купить что-нибудь получше. Зазвонил телефон. Прибыла почта, а с ней и новые дела. В час дня, когда ушла Дайна, Дженни все еще продолжала работать.

– Ты, должно быть, ужасно устала, – с сочувствием произнесла Дайна. – Почему ты не идешь домой?

– Я в порядке. Я останусь еще на час или около того. Она и хотела изнурить себя работой. Как хорошо будет вернуться домой совершенно опустошенной, поесть немного сыра и фруктов, пойти спать, не думая ни об Артуре Вулфе, ни о его сыне.

Кто-то стучал в дверь офиса. Ее первым побуждением было не обращать внимания на стук, чтобы тот, кто там находился, ушел. Стук становился все настойчивее. У нее мелькнула мысль, что это могла быть та девушка, которая приходила несколько дней назад с багровыми синяками на шее и руках. Ее любовник, должно быть, вернулся уже в другом настроении. Она поднялась и открыла дверь.

Перед ней стоял хорошо одетый мужчина средних лет в сером плаще.

– Меня зовут Робинсон. Я знаю, уже поздно, но я увидел свет. Можно мне войти?

Он вошел, проследовав за Дженни в ее комнату, где все было завалено бумагами: дела законченные, дела незаконченные.

Он поставил свой дипломат с замком-шифром и металлическими уголками на пол возле кресла, взял небольшую стопку бумаг Дженни с кресла и вручил их ей.

– Вы не возражаете, если я сяду?

Она взяла свои бумаги из его рук, заметив про себя, как нагло он себя ведет. Кто же он?

– У вас здесь очень уютно, – сказал он, оглядываясь кругом. – И цветы. Я сам выращиваю розы. Это мое хобби.

– Чем могу быть вам полезна? – спросила Дженни, теперь немного "настороженно.

– Кто-то очень неравнодушен к вам, если посылает вам эти розы. Они весьма недешевы, эти длинные стебли. Они дорого стоят.

Кто же он? У Дженни приподнялись волосинки на руках. Животное в своем логове чувствует опасность. Но где же спасение? Куда можно спрятаться?

– Я спросила вас, – повторила она, сохраняя уверенный тон, – что я могу сделать для вас? Чем вы занимаетесь?

– Ну, то да се. – Когда он улыбнулся, его десны, которые были шишковатыми, белыми и блестящими, обнажились над крупными, просто огромными желтоватыми зубами.

«Большие зубы, – говорил Джордж. – Самые крупные зубы, которые мне когда-либо доводилось видеть».

Но имя было не Робинсон, она уверена, хотя, поддавшись панике – одна, когда никого не было за соседней дверью, и тишина стояла во всем коридоре, – она не могла думать об имени. Это не имело значения в любом случае. Она попыталась собраться с мыслями.

– Да, то да се, – повторил мужчина. Наманикюренные пальцы барабанили по манжете рукава на другой руке.

– То и се ничего не говорит мне. У вас ко мне какое дело? Я юрист.

– Хорошо, я это знаю, неужели нет? А также то, что вы хорошо знакомы с законодательством по усыновлению. Я знаю это тоже.

Изумленная Дженни взглянула в узкие черные глаза, глаза грызуна, выглядывающего из укромного уголка.

– Усыновлению? – повторила она. – Не совсем так.

– Нет? Я слышал, что да.

– Совсем нет.

– Да будет вам, я лучше знаю. Вы удивлены. – Он снова улыбнулся, и зубы блеснули. – Люди многое слышат и узнают. С помощью проводов, например. Есть и другие способы.

Щелчки в телефоне, мужчина на ступеньках и под уличным фонарем. Тот день, когда она забыла запереть дверь…

Все стало ясно. Они не останавливаются ни перед чем в своем стремлении достать пленку. Они не смогли пробраться в дом Джорджа из-за того, что там постоянно много людей; более того, разве не сам Джордж заставил их поверить, что пленка у «кого-то еще». Логически этим кем-то мог быть Артур Вулф или Джей, или она сама. Все это пронеслось у нее в голове в какие-то считанные доли секунды под испытующим взглядом этих холодных жестких глаз.

Короткая боль пронзила ее грудь. Так можно получить сердечный приступ даже в таком молодом возрасте, как у нее. Она продолжала молчать.

– Да, да. Есть некоторые люди, некоторые личности, которым будем весьма интересно узнать, что вы знаете об усыновлении, даже если это и было давно.

«Как странно, – подумала Дженни. – Все переплелось. Питер и Джилл, и дело в Грин-Марч – все пересеклось и привело прямо к Джею».

– Вы не заинтересованы в том, чтобы он узнал об этом, я уверен. Не будет больше красивой жизни, не будет больше поездок в его открытом двухместном «мерседесе».

Это определенно тот человек. Автомобиль принадлежал Вулфам и находился в городке. Она ездила однажды в нем с Джеем.

– Что вы хотите? – спросила она, заставив себя говорить.

– Вы знаете, что я хочу.

– Если бы я знала, я бы не спрашивала, – повторила она, удивленная тем, что могла не только говорить, но говорила даже с вызовом в голосе.

– Послушайте, у каждого из нас есть что-то, что может интересовать другого. Так что, будьте умницей, не советую играть со мной. Мне нужна пленка. – И, когда она совсем ничего не ответила, она наклонился в кресле вперед, как будто собирался выпасть из него. – И не надо говорить «какая пленка?» Сейчас не время играть немую сцену. – В то же время его голос оставался тихим и уверенным.

Ее ладони стали влажными от пота.

– У меня не было никакой пленки. – Черные глаза смотрели на нее сейчас совершенно без выражения. И она повторила: – Это правда. У меня никогда и не было ее.

Он повернулся в кресле и посмотрел в окно. Здание офисов через улицу было в основном погружено в темноту, только то тут, то там снова зажигался свет, по мере того, как уборщики начинали и кончали свою работу. Она пыталась вспомнить, в какое время они начинали свою работу здесь, на этом этаже, но не могла, не могла думать ни о чем, страх парализовал ее. Она должна была быть более предусмотрительной и не оставаться одна в пустом здании.

– Слишком плохо все вышло со стариком, не правда ли? – произнес он, все еще сидя спиной к ней.

– Каким стариком? – спросила она.

Он повернулся, поднялся с кресла и подошел к ней так близко, что она отшатнулась назад, инстинктивно защищая лицо от удара.

– Дженни, Дженни, ты попусту тратишь время. – Он радовался произведенному им эффекту. – Я пока не собираюсь выбивать тебе зубы. Ты сообразительная девочка, юрист, поэтому не заставляй меня тратить время попусту. Вот последнее предложение: ты отдаешь мне пленку, а я буду держать рот закрытым относительно ребенка и другого парня. Что может быть лучше?

– Что касается ребенка, – сказала Дженни, – вы можете рассказать о нем всем, всему свету. А что касается пленки, я говорю вам, что ничего не знаю о ней. Я больше не имею никакого отношения ко всему этому делу.

– Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать?

– То, что сказала. Я больше не адвокат в этом деле. Меня отстранили.

– Я тебе не верю.

– Если вы позволите мне встать с кресла, я найду письмо.

Она снова начала соображать. Животное в своем логове борется за свою жизнь.

– Я не мешаю тебе, – сказал он, еще раз обнажив зубы в зверином оскале.

– Вы стоите слишком близко от меня. Я хочу защитить свои зубы.

Он тихо засмеялся и отступил назад.

– У тебя есть выдержка. Мне нравится это в женщинах.

Дрожащими руками она перебирала стопки бумаг на столе, пока он ждал, стоя так близко от нее, что она слышала его дыхание. В отчаянной спешке она переворачивала и просматривала стопки.

– Я полагаю, у тебя ничего нет. Я полагаю, ты просто водишь меня за нос.

– Вы неправильно полагаете. Оно здесь. Должно быть. – «Если я не выбросила его. А если выбросила? Господи, помоги мне». «Я думал, он собирается выбить мне все зубы», – говорил Джордж. Но то, что он сделал, было гораздо хуже.

– Я не собираюсь оставаться здесь всю ночь, знаешь ли.

– Я знаю. Дайте мне минуту.

Она могла слышать тишину в каменном коридоре за дверью. Тишина звенит, говорят. Как шум волн, когда прикладываешь раковину к своему уху. Как стук крови в висках.

Она наклонилась вниз. Мусорная корзина еще не была опустошена. Тогда оно должно быть там. Только бы оно было там!

Он схватил ее за руку, сильные пальцы причиняли боль.

– Эй! Что ты там собираешься делать?

Она высыпала на пол содержимое корзины и быстро отбросила бланки, разорванные документы, надорванные конверты, утренние бумаги. Господи, помоги мне найти его…

– Вот оно! – Письмо было частично разорвано сверху, но прочитать его еще можно было. Она протянула ему листок.

– Видите, я вам говорила. Меня отстранили.

Он изучил письмо с самого начала, потом внимательно посмотрел на Дженни, которая поднялась было, но снова села, потому что у нее дрожали колени.

– Ну, – сказал он, – так ты действительно ни черта не знаешь, что происходит сейчас, да?

Она подумала: «Теперь он направится к Вулфам. Но я ничего не могу поделать, да и они смогут справиться с этим лучше, чем я».

– Нет, – ответила она, – это правда, Я ничего не знаю.

– И ты не хочешь ничего понимать, если даже он узнает про твоего ребенка.

Он стоял так близко сейчас, что его колени касались ее.

– Так ты снова играешь со мной?

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Уверен, что знаешь. Об отце ребенка. – Он казался довольным. – Неделька в старом доме, да?

У нее застучали зубы. Она читала об этом раньше, но никогда ничего подобного не испытывала. Это казалось странным, они стучали и не могли остановиться.

Он придвинулся и дотронулся до ее груди.

– Ты привлекательная женщина.

Она прижала руки к груди. Он отвел их. Она смотрела на него, стараясь быть твердой и благоразумной.

– Почему вы делаете это? У вас будут крупные неприятности.

– Я приведу тебе шесть почему. Ты думала, что перехитрила меня, не так ли? Повесили записывающее устройство на старого дурака. – Он крепко стиснул ее руки. – Я думаю, как ты будешь смотреться со сломанным носом? Или, может быть, несколько шрамов на прелестном личике?

– Я буду кричать…

– Давай, кричи. Кто тебя услышит?

Его кулак, на котором поблескивало золотое кольцо, огромный и здоровый, как скала, стал приближаться к ее лицу. Она быстро увернулась и упала, ударившись лицом о край стола. Боль пронзила ее живот, тошнота подступила к горлу. Он наклонился, схватил ее за кофточку и поднял ее. Легкий шелк разорвался. Были видны его огромные желтые зубы, его лицо перекосилось от злобы, его дыхание с табачным перегаром было горячим, кулак поднялся вновь…

Потом в дальнем конце коридора раздался звук открывающейся двери лифта и шум голосов, стук тяжелых ботинок и громыхание ведер.

– Уборщики! Они идут! – закричала она, всхлипывая.

В одно мгновение он был на ногах.

– Черт! – Схватив свой дипломат и плащ, он выскочил за дверь прежде, чем Дженни поднялась с пола.

Дрожа и качаясь, она держалась за спинку кресла. Она все еще стояла там, пытаясь стянуть вместе края разорванной блузки, когда дверь распахнулась, и вошел мальчик, неся с собой ведро, тряпки, щетки. Он остановился и посмотрел на нее.

– Тот мужчина! – задыхаясь, произнесла она. – Посмотри в коридор! Он ушел?

Мальчик покачал головой.

– Не понимай по-английски.

Она хотела благодарить его снова и снова, встать на колени перед ним. Он подумает, что она сошла с ума. Возможно, он так и подумал.

Дрожа от страха, но все же надеясь, что сможет удержаться на ногах, она надела жакет, взяла пальто, сумочку и перчатки; и потом, испугавшись спускаться по ступенькам, села снова. Что, если он поджидает ее в переулке? Ну, нет, она должна постараться думать логически; конечно, он не будет подкарауливать ее на улице, где она сможет закричать и позвать на помощь. Но, может, он снова попытается проникнуть к ней домой?

Телефон был у нее под рукой, но она так тряслась, что не могла удержать его. Она громко сказала себе:

– Я должна что-то придумать. Позвонить в полицию? Чтобы искать где-то мужчину в темном плаще среди тысяч мужчин в темных плащах на улицах Нью-Йорка? Абсурд! Позвонить Мартину? – Ее лицо болело, она чувствовала слабость, нужно было, чтобы кто-то подсказал ей, что делать. Как одинока она была без Джея! Затем внезапный ужас пронзил ее: что, если этот – этот тип направится к Джею домой? Глупая упрямая нянька примет его просто потому, что на нем дорогой плащ, и он выглядит, как джентльмен, не так ли? Она и дети могут оказаться дома одни. Или даже если и сам Джей будет, но ведь у этого типа может оказаться нож…

Сейчас дрожащие руки Дженни набирали номер телефона. Это был всего лишь предупреждающий звонок, и ничего больше, не мольба или объяснение, чего она не хотела. Предупреждающий звонок. Она хотела, чтобы это было ясно.

В квартире никто не отвечал. Когда она попыталась дозвониться в офис, автоответчик проинформировал ее, что офис закрыт до утра понедельника. Желает она что-нибудь сообщить? Нет. Едва ли можно оставить сообщение о том, что следует избегать мужчины с огромными желтыми зубами.

Потом она позвонила Мартину, застала его дома и все пересказала.

– Я уверена, что именно этот человек убил Джорджа, – пришла она к заключению. – Джордж был прав, зубы действительно огромные.

– Если убийца и не он, то ему наверняка известно, кто это сделал.

– Ну, он и так сказал много. Я думаю, не Фишер ли подстроил все с Джорджем?

– Я не знаю. Мы наблюдаем за ним очень пристально. Тут есть еще и другие дела в городе, я не могу говорить о них по телефону. В любом случае, будьте осторожны с телефоном, пока мы не удалим жучок. Я позабочусь об этом в понедельник. – Последовала пауза. – Я знаю, вы больше не участвуете в этом деле.

– Это правда. Я была отстранена. – Она почувствовала потребность оправдать себя. – Это не из-за профессиональной непригодности. Это глубоко личное.

– Ну, я так, собственно, и думал. Мне очень жаль. Вы весьма опытный профессионал.

Она ощутила, что при этих его словах у нее на глаза снова навертываются слезы, и поблагодарила его.

– Ну, хорошо, что вы не пострадали. Это самое главное. Но вы пережили такое потрясение, и я вам советую пойти домой, выпить глоток виски и отдохнуть.

Когда телефонный разговор закончился, страх снова прокрался в комнату. «Мне нужен кто-то, кто-нибудь еще, – подумала она. – Не друзья, которым ничего не известно обо всех этих делах. Не Джилл. Нельзя искать опоры у молодой девушки, нельзя пугать ее до смерти».

Но еще оставался Питер… И она позвонила в Уольдорф-Асторию.

Он казался удивленным и довольным.

– Ты едва застала меня. Я уже собирался идти на обед с несколькими друзьями, которые прилетели сегодня из Чикаго.

– Ох. – Эти слова совсем сразили ее. – Ох,– повторила она, вздыхая.

– Что случилось? Ты плачешь.

– Нет. Да. – И она снова разрыдалась и рассказала о происшедшем с ней.

– Боже мой! Ты сообщила в полицию?

– Нет. Он же ничего не сделал мне Что я смогу доказать?

– Это смешно. Для чего тогда полиция? Позвони прямо сейчас.

– Ты не понимаешь! Я каждый день сталкиваюсь с подобными вещами! К ним поступают тысячи звонков в минуту со всего города. Ты не знаешь. Они пальца о палец не ударят, если что-то чуть не случилось, но все-таки не случилось. И этот человек… исчез куда-то. – Она заговорила нерешительно. – И, кроме всего, я совершенно без сил.

– Я приеду прямо сейчас, – решительно сказал он. – Запри дверь офиса, пока я не приеду. Я попрошу машину подождать и отвезу тебя домой.

– Но у тебя же назначена встреча.

– К черту все это! Подожди меня там.

– Мой телефон прослушивался. Ты можешь представить? Он знал о Джилл. – Она сняла не только разорванную блузку, но также пиджак и юбку, все, что на ней было надето, словно это было осквернено; она никогда не наденет их снова. Сейчас она сидела в кресле, дрожащая и напряженная, замерзающая даже в своем толстом махровом халате.

– Господи, если бы я не нашла это письмо! Он был в такой ярости, такая странная спокойная ярость. Он ни разу не повысил голос. Это было жутко. Слава Богу, я нашла письмо, и, слава Богу, он поверил. – Она все говорила и никак не могла остановиться с тех пор, как Питер привез ее домой. Ее голос был нервным и высоким. – Это никак не укладывается в моей голове. Это девственная земля, Питер, она всегда была такой, с растущими на ней деревьями, с дикими животными и гусями, прилетающими туда из Канады. Девственная! – кричала она. – А потом приходят двуногие чудовища и начинают бороться за нее, разрывая друг друга на части или убивая за нее. Да, чудовища! Я видела достаточно, ты знаешь. В моей работе сталкиваешься не только со светлым и чистым, но, пока ты не пройдешь сквозь это сам, ты не поверишь, на что способны люди ради денег. Насилие, когда ты читаешь об этом, ничто, пока ты сам не становишься жертвой… О, я все еще чувствую его запах; ты можешь это понять, Питер? У него одеколон или крем после бритья, запах, который я узнаю снова; такой сладковатый запах, почти как корица. Если бы эти уборщики не пришли, – о, Господи, ты думаешь… ты думаешь, может быть, он убил бы меня потом? Или, быть может, только изуродовал мое лицо? Он что-то говорил о том, чтобы порезать его. Ты помнишь, был похожий случай? О, я никак не могу поверить, что это случилось со мной! Это что-то, о чем только читаешь в газетах или слушаешь по радио.

Обхватив руками колени, она сжалась в кресле и стала совсем маленькой. Сильный порыв ветра с дождем ударил в окно и испугал их так, что они оба оглянулись.

– Ничего, – успокоил ее Питер. – Это всего лишь порыв ветра, а наши окна выходят на север. – Он казался большим и спокойным. – Никто не войдет сюда, Дженни. Дверь закрыта. Я запер дверь на замок.

Она улыбнулась.

– Спасибо, ты прочитал мои мысли. – С ним она чувствовала себя в безопасности. Это было уже во второй раз. – Ты так добр ко мне, – сказала она.

Его брови сошлись вместе на переносице.

– Я никогда не думал, что доживу до того момента, чтобы услышать от тебя, что я был добр к тебе.

– Я не имела в виду тогда. Я говорю сейчас. Эти несколько последних дней и эта минута. Ты помог мне все преодолеть.

– Я останусь на всю ночь. Я не оставлю тебя одну. Она подняла глаза и встретила его обеспокоенный, сочувствующий взгляд. Он хотел было сказать что-то, потом закрыл рот, посмотрел в сторону и наконец заговорил:

– Я не говорил тебе полностью о той вине, которую я постоянно ощущал.

– Ты говорил, Питер. Не стоит ворошить все это еще раз. В этом нет необходимости.

Но он настаивал.

– Я должен был поехать за тобой, когда она родилась, независимо от того, хотела ты меня видеть или нет.

Когда она протестующе подняла руку, он продолжал упорствовать.

– Не останавливай меня. Да, я должен был. Я хочу, чтобы ты знала это. И я думал о ребенке. Но ты так ясно показала, что не хотела иметь ничего общего со мной…

Она вставила замечание, не желая больше слушать:

– Это правда. Я так сделала. Но что пользы сейчас…

– Только чтобы освободиться от этого. Может, это и эгоистично с моей стороны, я не знаю, но все кипит во мне, выплескивается через край при попытке забыть это или вычеркнуть из своей жизни, и я хочу, мне просто необходимо, Дженни, необходимо высказать все это.

«Все выплескивается наружу при попытке забыть или вычеркнуть». И она очень тихо сказала:

– Я думаю, после той боли, которую и я причинила тебе…

Он повернул свои руки ладонями вверх, как бы в горестном раздумье.

– Это царапина в сравнении с твоими ранами. Совершенно недостаточное оправдание, которое я придумал для себя, – то, что я был очень молод. Совершенно недостаточное.

Свет лампы падал на его склоненную голову и сцепленные руки. Было что-то знакомое в этой позе. У нее ушло несколько минут на то, чтобы припомнить, когда она видела его таким раньше. Среди всех расплывчатых, забытых образов один возник с неожиданной, почти шокирующей ясностью: в последнюю ночь перед ее отлетом на самолете в Небраску он сидел точно так же на краю кровати в грязном мотеле, глядя в телевизор.

– Дженни? Кажется, как будто и не было этих девятнадцати лет, правда? Я хочу сказать, что не чувствую отчужденности, которую я должен был чувствовать, как я думал раньше, а ты?

Она ускользнула от ответа, сказала лишь:

– Полагаю, что нет.

– Нам было хорошо вместе, пока все это длилось, правда? – В его голосе звучала какая-то надежда. Он ждал, что она согласится с ним.

– Это правда.

Она почувствовала, как ее охватывает печаль при упоминании об утрате. Чем же тогда была жизнь, как не цепью утрат и потерь? Что-то заставило Дженни протестовать против этого: в жизни должно быть нечто большее. Было и большее. Однако печаль оставалась.

– Примешь успокоительное? – спросил Питер.

– Я его никогда не принимаю. – Слова прозвучали гордо.

– Я подумал, может, после сегодняшнего тебе и нужно немного принять.

– Нет. Но я думаю, что уже могу пойти спать сейчас. Ты уверен, что хочешь остаться здесь?

– Уверен.

Решение обрадовало ее. Внешне она пыталась сохранять мужество, но все же лучше было бы не оставаться одной. Так неестественно спать в одиночестве, даже собака любит, когда кто-то рядом, чтобы ощущать чье-то присутствие ночью.

– Я достану одеяла. Очень жаль, но есть только софа.

– Чудесно. – Когда он свернулся и лег на бок, чтобы продемонстрировать, как он будет лежать, его колени почти упирались ему в грудь.

– Коротышка, – сказала она, глядя вниз на него, и хихикнула. – Папа спросил меня, почему тебя прозвали Коротышкой, и я ответила ему, потому что ты ростом метр восемьдесят три. Тебе будет очень неудобно здесь. Лучше вернуться в отель.

– Я не собираюсь возвращаться. Особенно после того, что с тобой случилось пару часов назад.

Она о чем-то размышляла. Ее кровать, которую она привезла из спальни своих родителей из Балтиморы, была огромных размеров. Три человека могли спокойно спать в ней, даже не касаясь друг друга. Все еще в нерешительности она предложила:

– Ты можешь лечь на краю моей кровати, если хочешь. Слишком неудобно лежать, скрючившись на софе. Ты не сможешь заснуть.

– Если ты и вправду предлагаешь это мне, я принимаю предложение. – Он сел и сморщился. – Здесь действительно очень неудобно.

– Тогда договорились. Я выключу свет, и ты ляжешь, когда будешь готов.

– Нет проблем.

Долгое время она лежала без сна, пытаясь избавиться от воспоминаний об этом типе и его наглых руках, от этих ужасных воспоминаний о том, что было, что едва не произошло, что могло бы случиться потом, если… если…

Отблеск ночного неба над городом проникал сквозь жалюзи, так что она могла видеть очертания неподвижной спины Питера, когда он лежал на боку. Она кисло подумала: «Меня обвиняли, что я была в постели с ним, когда этого не было, а сейчас я действительно лежу в постели с ним. В последний раз это было в мотеле много лет назад. Мы тогда тоже лежали отдельно, но по другой причине. Он боялся дотронуться до меня, пугался, потому что я была беременная, я полагаю, или, возможно, его отталкивало то, что было в моем животе. Горечь той ночи!

Но когда-то они занимались любовью с наслаждением, считали часы от одного выходного до другого. От одной ночи в пятницу до следующей было сто шестьдесят восемь часов. «Когда на неделе мы встречались мимоходом, наши глаза говорили о том, что помнили и предчувствовали».

Каким чудесным было начало! Свежим, как весна, которая длилась словно целый год, теплая и светлая. Сколько же было неугомонного молодого смеха. И задумалась теперь: если бы их женитьбе не препятствовали другие люди, остались бы они вместе после всего; осталась бы с ними вся эта радость и нежность?

Но тогда бы у нее не было Джея. Странная мысль. Она бы никогда не узнала его нежность, его утонченную мудрость, его привлекательность. Она бы не знала его и не теряла тогда. Странно.

Простыни захрустели, когда Питер повернулся.

– Вытяни свою руку.

Их пальцы едва смогли коснуться из-за ширины кровати.

– Я только хотел пожелать спокойной ночи. Приятных снов, Дженни. Постарайся не думать о сегодняшнем, если сможешь.

Голос и легкое прикосновение утешили. Звук его дыхания успокаивал. «Ты в безопасности, – уговаривала она себя. – Ты не одна». Движение на улице напоминало отдаленный шум, как прибой. Она почувствовала себя плывущей по волнам…

И она видела сон. Ей грезилось, что ее обнимали, что руки держали ее, любящие, нежные руки; и в то же время она говорила себе: «Да, тебе снится этот прекрасный сон, так что не думай, что секс может быть ужасающим. Продолжай, мечтай, не просыпайся, не останавливайся, это прекрасно, это чудесно».

Она наполовину проснулась. Кто-то целовал ее, и она отвечала:

– Дорогая, – произнес Джей.

– … Да, да, не останавливай меня, – услышала она и замерла, полностью проснувшись теперь.

– Питер, ради Бога, что ты делаешь? – закричала она, потрясенная, и села, собираясь соскользнуть с кровати.

– Я держал тебя в объятиях в течение десяти минут. Ты хотела этого, – просто ответил он.

– Я грезила! Ты не понимаешь! – произнесла она, закрыв лицо руками.

– Я знаю, и я тоже грезил. Мне казалось, ты хотела, чтобы тебя любили.

У нее задрожали губы.

– Это была глупая идея. Это мне нужно было лечь спать на софе. Она достаточно длинная для меня.

Она включила лампу. Глаза Питера, опалового оттенка, были испуганными и смущенными.

– Сон это или нет, но ты хотела, чтобы тебя любили.

– Да, – призналась она дрожащим голосом.

– Но не я.

Она не могла ответить, и тогда он сказал, настаивая:

– Он, все еще он?

– Ты задаешь слишком много вопросов. Я не могу ответить. Я не знаю.

Но она знала. В своем сне она видела Джея, это с ним она лежала, это его лицо она видела, его имя произносила. И она поняла, резко и остро, что она не могла любить пока другого мужчину. И сможет ли когда-нибудь быть с кем-то еще?

Свет падал на ковер, на пестрое одеяло, на покрасневшее лицо Питера.

– Только еще один вопрос, – настаивал он. – Ты сердишься на меня?

Она была крайне смущена. Он не имел права думать, что она согласится… И все же – во сне или наполовину во сне – она лежала у него на руках, в теплых, крепких объятиях. И она поняла, что он почувствовал себя отвергнутым как мужчина, и почувствовала жалость к нему.

– Ты все еще один из самых привлекательных мужчин, которых я когда-либо встречала, – мягко сказала она.

– Спасибо, но тебе не следует это говорить. Ты говоришь так, потому что думаешь, что обидела меня.

– Это нисколько не умаляет правды. Ты действительно один из самых привлекательных мужчин. – Она зажала горло руками, и ее рот скривился. Неожиданно грустное осознание абсурдности ситуации, сцены, картины, которую они представляли, овладело ею.

Питер сразу сказал:

– Я пойду на софу. Ты ложись снова в кровать.

– Я проснулась. Я не смогу больше заснуть.

Она последовала за ним в другую комнату. Стало холоднее, потому что тепло выветрилось. Ледяной ветер все еще бил в окна. Сейчас он, завернувшись в одеяло, и она в теплом халате сидели друг напротив друга. Через минуту Питер нарушил молчание, спросив:

– Это он втянул тебя в это дело о земле, не так ли?

– Он.

– Том, если тебе нравится. Это такое хорошее имя. Вот почему ты оказалась отстраненной от своего дела.

– Да. А почему ты спрашиваешь?

– Просто любопытно. В любом случае хорошо, что ты вышла из дела. Все оказалось довольно опасным.

– Но я хотела победить в этом деле. Я душу вложила в него.

– Будут и другие дела. И другие люди тоже, – добавил Питер после паузы.

– Не знаю.

– Но у тебя же были другие за все эти годы.

– Другие дела или другие люди?

– Другие люди, я имею в виду. Мужчины.

– Да, но в этот раз все было по-другому.

– Разве люди не всегда так думают? Она слегка улыбнулась.

– Но иногда, когда они думают так, это действительно так и есть. Один человек умирает или уходит прочь, а другой совершенно изменился.

Питер бросил на нее серьезный взгляд, она так же серьезно посмотрела в ответ. Их глаза встретились. И он медленно произнес:

– Да, я думаю, что ты только одна в мире такая. – Он вздохнул.

Дженни почувствовала, о чем он хотел поговорить. Возможно, он действительно надеялся, что они вдвоем смогут заново пройти весь круг и вернуться к началу; разве Джилл не говорила, что это было бы так «здорово», что у нее «ощущение»?

И в этот момент он произнес:

– Я бы хотел сказать тебе, что у меня появились некоторые, довольно неожиданные даже для меня самого мысли за эти последние несколько дней. Мне следовало бы знать, что они нереальны. Можно, я скажу тебе, какие?

– Конечно.

– Ну, тогда… Естественно, я не ожидал, что чудо сразу же произойдет, но я думал, что, может быть, это была судьба, что-то, что в определенный момент соединит нас с тобой. Я не суеверный, ты должна знать это, но я действительно думал, и увидел какое-то предзнаменование в том, как все вышло с Джилл, и то, как мы с тобою снова встретились, не испытывая ненависти друг к другу. Но ты не хочешь этого. – Его вздох был печальным.

– Питер… я ведь словно мертвая внутри, в душе, разве ты не видишь?

– Нет, не так. Ты живая, но у тебя все болит внутри. А ты не заслуживаешь этого.

Она не ответила. Какой-то момент он ждал, потом спросил очень тихо, почти шепотом:

– Ты не расскажешь о нём?

– Нет. Я сделала свой выбор. Что кончено, то кончено.

– До меня только что дошло… как странно, что оба раза в твоей жизни именно Джилл послужила причиной разрыва. Сначала со мной, а сейчас с ним.

– Но все было по-разному, Питер.

– Правда. Но ты должна быть замужем, – вдруг резко произнес он. – Уже настало время.

Она улыбнулась его горячности.

– Ты так думаешь? А как же ты сам?

– Я был женат. Три раза. – Он отвернулся, словно предпринимал усилие, чтобы преодолеть замешательство. – Это удивляет тебя, да?

– Немного.

– Нельзя вкратце рассказать обо всем. Нечем гордиться и нелегко говорить об этом.

– Тогда не говори об этом, – сказала она, жалея его.

– Я никогда не говорил. Но по некоторым причинам я хочу, чтобы ты знала. – Он глубоко вздохнул. – Первой была подруга моей сестры, та, что была во время твоего приезда.

«Тот ребенок, который сидел на кровати, когда я примеряла то чудное платье», – вспомнила она.

– Мы поженились на следующий день после моего окончания колледжа. Ей было семнадцать с половиной.

Но нам совершенно не о чем было говорить. Я оставил ее, когда стал учиться в университете.

– Почему же, ради всего святого, ты женился на ней?

– Она стала такой красавицей. И наши семьи… Я не знаю. Мы всегда росли вместе.

– Понимаю. Близкие семьи… легкие толчки локтями, подмигивания, тонкие намеки, небольшие ужины и романтические пикники. Я понимаю.

– Мы пробыли вместе около двух лет.

– А детей не было?

– Слава Богу, нет. Следующей была прилежная девочка из Алабамы, закончившая колледж в Эмори. Она не смогла ужиться с моей мамой. Она ненавидела мою семью и не пыталась скрыть этого. И моя мать тоже не была в восторге от нее, полагаю.

«Я могу себе представить», – подумала Дженни. Холодок невольно пробежал по ее коже, словно она снова сидела в просторной комнате под фамильными портретами на стене.

– Отношения вдруг стали довольно напряженными. Она могла представить себе и это: Питер метался между женой и матерью, когда все, чего он хотел, этот великодушный мальчик, каким он был, – так это мир и спокойствие.

– Это не могло продлиться долго. Я был все еще сильно привязан к своей семье, ты знаешь, даже несмотря на то, что я не всегда был согласен с ними.

Дженни знала. Зачем отстаивать свою точку зрения о Вьетнаме? Лучше промолчать и притвориться, что согласен. Так гораздо спокойнее и приятнее.

– Она не хотела оставаться в Атланте после окончания учебы, а я хотел. Так все и кончилось. Самое смешное, что через несколько месяцев я сам уехал в Чикаго. Ну, вот это был номер два. – Питер замолчал. – Ты шокирована? Разочарована?

– Ни то, ни другое.

Ее тронула искренность его рассказа о собственном поражении. У него все еще сохранились его открытость и прямодушие. По контрасту она представила себе рассудительную манеру Джея и его благоразумие, которое не покидало его, какие бы чувства им ни обуревали.

– Что же случилось с номером три?

Как резкий порыв ветра громко захлопывает дверь, которая была широко открыта, так замкнулось и лицо Питера. Ей пришлось некоторое время ждать его ответа.

– Алиса, – сказал он. – Она умерла. – И потом, словно дверь снова широко распахнулась, он громко и быстро заговорил: – Она была чудесной, Дженни, действительно чудесной. У нее был маленький мальчик. Мы были счастливы вместе, втроем. Ее родители взяли его потом, после того, как она ушла. Я потерял его, потерял ее. Ну вот, видишь, как все обернулось? Ты понимаешь?

Дженни могла только ответить:

– Мне очень жаль, Питер.

Он бросил на нее изучающий взгляд, странный взгляд, печальный, тоскливый и одновременно с легким оттенком юмора.

– Я хочу тебе что-то сказать. Она была очень похожа на тебя. Полна идеалов и энергии. Она даже внешне немного напоминала тебя.

И снова Дженни смогла подыскать только несколько слов:

– Спасибо, Питер.

Она была глубоко тронута этим его признанием и опечалена его рассказом. Возможно ли, чтобы их счастье с Алисой оказалось долгим? С одной стороны, после двух неудач, и если он все еще оставался маменькиным сынком, это было бы весьма затруднительно. Слишком сложны пути, соединяющие людей друг с другом; нужно еще очень и очень многое понять, чтобы разобраться в этом. Теперь она определенно знала только две вещи: что Питер был хорошим человеком и что он был не для нее, что бы ни думали об этом Джилл или он сам.

– Ты выглядишь такой грустной, – с беспокойством произнес он. – Мне не следовало бы взваливать на тебя еще и свои проблемы.

– Ну что ты, – запротестовала она. – И это ты говоришь после всего, что взвалилось на тебя за эту неделю? Я думаю, я надеюсь, что с тобой произойдет что-то очень хорошее.

– О, у меня уже есть много хорошего! Ты не думай, что я жалуюсь на свою жизнь. Мне нравится, где я живу, у меня много друзей, и я занимаюсь тем, к чему всегда стремился. Кроме того, не считай, что я хвастаюсь, но должен признаться, что сам добился кое-какой известности, и довольно широкой.

– Я знаю. Джилл говорила мне об этом. Ее отец археолог-любитель, и он следит за твоими работами, особенно с того момента, как она рассказала ему о тебе.

– Они, кажется, очень порядочные люди.

– Да. Стоит только взглянуть на Джилл, чтобы понять, какие они.

Питер рассмеялся.

– А разве мы с тобой не оказали никакого влияния на нее? Давай не будем такими скромными.

– Да, да, конечно, и мы тоже.

Дженни вдруг почувствовала себя обессиленной. Этот невероятный день, который начался с горького разочарования, продолжился сценой насилия и закончился сценой в постели – это было больше, чем она могла вынести.

Она поднялась.

– Уже поздно. На этот раз ты останешься на кровати, а я буду спать здесь. Софа как раз мне подходит.

– Боишься попробовать снова, да? Не доверяешь мне?

– Дело не в этом. Я просто думаю, что так будет лучше. – Она поцеловала его в щеку. – Спокойной ночи.

Утром она проснулась поздно и увидела, что он ушел и кровать была заправлена. Он оставил ей записку: «Будь осторожней на работе с сегодняшнего дня. Запирай дверь дома тоже. Я позвоню тебе перед отлетом в Чикаго».

Встряхнувшись немного, она начала заниматься привычными утренними делами, прибралась на кухне и вымыла волосы. Затем начала заниматься изучением дел, и на это ушел почти весь день.

Ближе к вечеру в дверь постучала Ширли.

– Эй! Ты дома?

В своем новом ярком пальто, с разноцветными клипсами в ушах, Ширли явно была одета для вечеринки, отметила Дженни. Она также перехватила быстрый любопытный взгляд Ширли, скользнувший по комнате.

– Ты не хочешь сходить пообедать или посмотреть фильм? Мы с подругами собираемся.

– Спасибо, но я не могу. Меня ждет целая гора работы.

Ширли, присев на краешек кресла, пожаловалась:

– Ты ведешь себя так загадочно. По правде говоря, я уже начала беспокоиться за тебя.

– Да я и не собиралась быть загадочной. – Дженни, перекладывая бумаги, хотела, чтобы Ширли ушла.

– Господи, что случилось с твоим лицом?

Синяк на ее щеке стал фиолетовым.

– Я вставала прошлой ночью и ударилась о дверь в ванной.

Брови Ширли недоверчиво поднялись вверх.

– Дженни, что произошло между тобой и Джеем? Полагаю, я сую нос не в свое дело, но ведь мы знаем друг друга уже не один год. И хоть я не могу помочь, но мне не все равно. О, да, я любопытная, прости меня.

Несмотря на всю решимость держать себя в руках, из глаз Дженни потекли слезы. Она склонила голову над бумагами и ничего не ответила.

– О, – произнесла Ширли. – Прости меня, я не думала…

– Только не жалей меня. И не надо мне сочувствовать. Мне будет только хуже.

Ширли сразу же встала.

– Я знаю. Я не буду. Но, пожалуйста, помни: когда бы ты ни захотела поговорить об этом, я здесь, рядом.

– Я расскажу тебе все в свое время. Но сначала мне нужно научиться жить с этим.

Еще долго после того, как дверь захлопнулась, Дженни сидела, положив голову на стол. Как же справиться с такой болью? Нужно постараться притупить ее, вот что надо сделать. Так, со стиснутыми зубами и сжатыми кулаками, она одолела ее, по крайней мере, на какое-то время и снова вернулась к своим бумагам. Тщательно, страница за страницей, она знакомилась с ними, делая пометки; прервавшись ненадолго, чтобы приготовить ужин из поджаренного хлеба и яиц, она снова вернулась к ним и все еще работала, когда около девяти часов зазвонил телефон.

– Как ты? – поинтересовалась Джилл.

На мгновение Дженни охватило приятное чувство.

– Прекрасно. А ты? Чем ты там занимаешься, что звонишь мне в субботу вечером? Ты же обычно развлекаешься где-нибудь на вечеринках?

– Отца моего друга положили сегодня днем в госпиталь. Так что я сейчас здесь, в общежитии. – Джилл понизила голос. – Питер звонил и рассказал мне, что с тобой случилось вчера. Так мерзко, так ужасно! Нужно убивать таких людей!

– К несчастью, это не по закону. Но я не очень пострадала. Мне просто повезло.

– Ты хорошо себя чувствуешь, можешь поговорить?

– О, конечно. А в чем дело?

– Ну, я получила завтрашний номер газеты раньше времени, и там есть статья о деле по защите окружающей среды в северной части штата в местечке Грин-Марч. Это твое дело, не так ли?

Больше не было причин что-то скрывать. Дженни ответила прямо:

– Да, это было мое дело, ты угадала. Но я уже отстранена.

– Питер говорил мне. Это, должно быть, ужасно обидно, когда ты уже так много сделала.

– Больнее всего то, что застройщики теперь добьются своего. Боюсь, что так и будет.

– Разве ты ничего не можешь сделать?

– Нет, я же не являюсь постоянным жителем этого городка, и я не плачу там налоги.

– Не могу согласиться. Ты гражданка Америки, ведь так? А это движение охватило уже почти всю страну. Ты можешь поехать, куда хочешь, и выразить свой протест. Нет никакой причины, почему ты не можешь поехать на то собрание и высказать свое мнение.

Джилл говорила в своей обычной манере, очень настойчиво, так что Дженни могла представить себе даже жест, которым она откидывает волосы с лица, могла вообразить две вертикальные морщинки на лбу, появляющиеся, когда она пыталась сосредоточиться, и ее оживленный взгляд. Все это являло такой разительный контраст по сравнению с ее собственной слабостью.

– У меня что-то нет сил, – сказала она.

– Ты боишься из-за вчерашнего? Но ты же будешь в безопасности на многолюдном митинге.

Гордость Дженни была задета этим упоминанием о страхе, вернее, ее ложная гордость, подумала она и торопливо ответила: – Причина не в этом. У меня просто больше не лежит душа к этому.

– У тебя должна лежать душа, – настаивала Джилл. – Ты должна идти дальше. Неужели ты хочешь проиграть его сейчас?

– Я больше не участвую в этой борьбе.

– Это дело каждого, говорю тебе! Мои родители ездят по всему Юго-Западу, приезжают на каждое собрание, пишут своим сенаторам и не собираются сдаваться.

Дженни вспомнила слова Марты Кромвелл: «Ты прирожденный оратор, который может увлечь слушателей, Дженни».

Ее обращение, то, которое она как адвокат уже представляла себе в общих чертах, должно потрясти собравшихся. Оно должно дойти до сердца каждого, у кого только есть сердце и совесть.

– Я поеду с тобой, если ты решишься на это, – говорила Джилл.

Ей понадобилось некоторое время, чтобы обдумать это довольно странное предложение.

– Ты поедешь со мной?

– Я этого хочу. Я могу отпроситься с пары уроков. «Ты оратор, увлекающий аудиторию, Дженни».

Это была дикая идея. С другой стороны, может, и не такая уж дикая. Просто как гражданин она может позволить себе больше высказать, чем адвокат. Она почувствовала, как волнение захватывало ее. Во всем этом деле была какая-то притягательная сила.

– Дженни? Ты обдумываешь все это? Она признала как бы с неохотой:

– Это может оказаться весьма интересным.

– Я об этом же и говорю. Так ты едешь?

У нее промелькнула еще одна мысль, вызвавшая приятное ощущение: она может показать дочери, на что она способна. В первый раз это слово промелькнуло так естественно и непроизвольно: дочь.

– Хорошо, над этим стоит поразмыслить. Давай посмотрим, я могла бы взять напрокат автомобиль. Нам нужно будет выехать самое позднее в три часа. Ты сможешь в это время?

– Даже раньше, если захочешь.

– В три будет нормально.

У Дженни пробудилась авантюрная жилка. Что-то говорило ей, что она как раз нуждалась в чем-то подобном. Это выведет ее из депрессии, даст новый импульс в жизни.

В ее сознании затеплился крохотный огонек надежды: «Послушай, ведь была жизнь до Джея, и будет жизнь после него. Так должно быть. Черт с ним».

– Да. Хорошо. Я буду ждать тебя возле главного выхода на Бродвей.