Блеск жемчуга

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Козвэй бэй; детский госпиталь

Понедельник, 21 июня 1993 г.

- Леди Ллойд Аштон?

Это был голос одной из медсестер третьей палаты, и Ив, поворачиваясь на зов, внутренне съежилась от того, насколько почтителен и робок был тон сестры. Вот уже семь лет она проводила каждое утро понедельника в этой палате. Казалось бы, это ей нужно было робеть от отсутствия опыта, быть благодарной за то, что ей позволяют быть полезной, и восхищаться сестрами и докторами. Однако из за ее положения - из за положения ее мужа - с ней обращались совсем иначе, чем с остальными добровольцами.

- Да? - улыбнулась Ив.

Лили Кай поступила в этот уик энд. Она теперь чувствует себя хорошо и днем собирается домой, но… она знает, что вы дежурите по понедельникам и просила меня сообщить вам, что она здесь. Я знаю, что ваше время заканчивается, но она все утро была в радиологии и только что вернулась. Если у вас нет больше времени, я позвоню ей…

- Разумеется, у меня есть время.

Тут наконец сестра улыбнулась.

- Как хорошо! Она в той же палате, что и обычно. Ив направилась в комнату, где была Лили Кай. Храбрая маленькая девчушка! Они познакомились почти год назад, за два дня до четвертого дня рождения Лили.

- Нет, нет, нет, пожалуйста, не надо! - Раздался отчаянный, испуганный крик, и Ив, не раздумывая, вбежала в комнату, где увидела маленькую дрожащую девочку и ласковую, но слегка испуганную сестру… которая еще больше заволновалась при виде Ив.

- Леди Ллойд Аштон!

- Извините, - стала оправдываться Ив. - Я услышала ее крик, и… может быть, я могу помочь?

- Не думаю. Нет. Но все равно, спасибо. - И сестра, вздохнув, объяснила ей положение вещей. - Воздействие внутривенного вливания кончилось, и теперь нужно сделать новый укол. Обычно ее родители присутствуют при уколах, но сегодня это случилось неожиданно, и мне придется, наверное, вызвать кого либо из них.

- Я постараюсь не трусить, - сказала Лили, глядя на Ив блестящими от слез, серьезными глазами. - Но это больно. Они всегда говорят мне, что это не больно, но это больно!

- Это действительно больно, - тихо сказала Ив, опустилась на колени перед девочкой, чтобы посмотреть ей в глаза. - Привет, Лили. Меня зовут Ив.

- Тебя когда нибудь кололи?

- Нет, - призналась Ив. И с улыбкой предложила девочке: - Но почему бы мне не попробовать?

У Лили и сестры от удивления широко раскрылись глаза. Но неизбежный вопрос задала все таки Лили:

- А зачем?

- Ну, тогда я сама попробую понять, насколько это больно, и, может быть, вместе мы попробуем подумать над тем, как уменьшить боль?

- Как это?

Ив еле слышно вздохнула, а потом сделала единственно возможное - сказала правду. Она ведь была экспертом в области боли, еще до брака с Джеффри она довела свою технику до совершенства: в ответ на сыпавшиеся на нее оскорбления родителей она могла заставить свое сознание отключиться и ускользнуть от жестокой реальности.

- Я тебе расскажу, что я делаю, когда мне больно. Прежде всего, я вижу - мне больно. Потом, мысленно, в воображении, я убегаю от этой боли: думаю о чем то таком, что мне нравится, что меня радует.

Сестре - одной из лучших специалисток в госпитале - не сразу удалось нащупать синеватую вену на руке Ив. Во время этого нелегкого процесса Ив ободряюще улыбалась сестре, не переставая беседовать с Лили.

- Это больно, правда? Ну, а теперь скажи мне, о чем приятном мне нужно думать? - Но Ив не могла полностью отвлечь Лили: ее глазки были прикованы к точке на руке Ив, куда должна была войти игла. - Лили, помоги мне. Скажи мне, что ты любишь больше всего.

- Запускать змея.

- С папой и мамой?

Лили кивнула, и Ив продолжала:

- Расскажи мне, где ты запускаешь змея и какой он? На что он похож, какой он формы и цвета? И какого цвета небо, когда ты смотришь на него…

Ив никогда не запускала змея, но Лили так живо его описала - розово голубая бабочка с длинным серебристым хвостом, - что Ив легко перенесла острую, странную боль в руке. Да, Ив добилась мастерства в подавлении боли. Может быть, просто глупо - или нечестно - полагать, что эта техника визуализации сработает и для испуганной пятилетней девочки?

И действительно, Лили не удался фокус Ив - когда сестра вонзила иглу шприца в маленькую ручку девочки - это удалось ей с первого раза, - глазки Лили снова заблестели от набежавших слез, губки задрожали, она впилась пальчиками другой руки в ладонь Ив. И когда Ив тихо напомнила ей - да, это больно, Лили тихо прошептала:

- Ой, ой, ой!

Но на этот раз она не отдернула руку, и, слушая рассказ Ив о том, как прекрасен змей, бабочкой упорхнувший в голубое небо, ее страх куда то испарился.

В этот вечер сэр Джеффри Ллойд Аштон и его принцесса должны были посетить званый правительственный ужин. Джеффри был недоволен багровым синяком на белоснежной руке Ив, словно только ему принадлежало право терзать ее плоть. Однако на вечере он гордо демонстрировал всем синяк, словно знак отличия, полученный его принцессой за мужество и сочувствие.

От сестер Ив узнала, что у Лили врожденный порок сердца, аномалия, которая рано или поздно потребует хирургического вмешательства. Врачи ждали, когда Лили подрастет и сможет перенести операцию. За последний год состояние девочки ухудшилось, и им пришлось назначить операцию на декабрь.

И вот теперь Лили снова в госпитале, и хотя сестра сказала, что с ней уже все в порядке и днем ее заберут, у Ив защемило в груди, когда она подошла к комнате Лили. В феврале у Лили было воспаление легких. Она была так слаба. Ив не могла забыть, как Лили лежала тогда в постели, привязанная к целой сети трубок, неподвижная и почти неживая…

Но сегодня она была не такая уж безжизненная. Сидя на краю своей койки, она болтала ножками в воздухе и, завидев Ив, просияла от радости.

- Ив!

- Привет, Лили! - облегченно и радостно выдохнула Ив. Подойдя к койке, она присела рядом с подружкой. - Как ты себя чувствуешь?

- Хорошо! - Лили пожала плечами. - У меня был кашель, но не такой страшный.

- Отлично. Я рада за тебя.

И тут храбрая Лили прямо на глазах Ив стала увядать: головка наклонилась, и шелковистая прядь черных волос упала на ее симпатичное личико. Она сжала ручки, и ножки забарабанили по постели.

- Лили? В чем дело?

- Это операция!

«Изменилась дата операции? - подумала Ив. - Или же храбрая малышка, всегда спокойно говорившая о «дырке в сердце» и хирургах, которые ее исправят, наконец то стала понимать серьезность своего положения?»

- Что такое с операцией, Лили?

Лили еще усердней заболтала ножками.

- Я просто подумала…

«Подумала о том, что может умереть?» У Ив самой при этой мысли закололо в сердце. Она улыбнулась, скрывая испуг, и подбодрила девочку:

- Что ты подумала, Лили?

- Не могла бы ты… не могла бы… - Лили замолчала, и Ив не знала, сможет ли она продолжить и что хочет сказать? И наконец девочка все таки решилась: - Я знаю, что если бы в этот день ты была в госпитале, если бы я смогла поговорить с тобой, прежде чем усну, то все было бы в порядке!

- Ах, Лили! - прошептала Ив. - Конечно, я буду с тобой в этот день!

Черная шелковистая головка взметнулась:

- Правда?

- Правда. Я прослежу за тем, как ты уснешь, и я буду с тобой, когда ты проснешься.

- Но моя операция назначена на декабрь. Ты еще будешь в Гонконге?

- Разумеется. Я ведь тут живу. Неужели ты думаешь, что я могу уехать?

К удивлению Ив, Лили Кай кивнула.

- Я никуда не собираюсь уезжать, Лили. Я буду с тобой в этот день.

- Обещаешь? Обещаю!

Из ресторана на втором этаже «Эксельсиора» открывался отличный вид на район от Глочестер роуд до противотайфунного убежища Козвэй Бэй. Прямо перед наблюдателем на краю залива стояла Полдневная пушка, воспетая Нэлем Ковардом, но ставшая легендарной еще до его знаменитой песни.

Отполированная медь Гочкиса ярко сверкала под полуденным солнцем, напоминая о славном прошлом Гонконга. В середине прошлого века «Жардин Мэтсон», только что основанная торговая компания новой колонии, ввела практику приветствовать приход в гавань каждого своего клипера двадцатью одним пушечным залпом. Губернатор колонии, возмущенный тем, что такой помпой будет сопровождаться появление какого то торгаша, к тому же наверняка набитого опиумом, приказал тайпану компании немедленно прекратить эту практику. Более того, в наказание он распорядился, чтобы компания стала официальным хранителем времени колонии - и каждый день ровно в двенадцать часов ее сотрудники должны были давать выстрел из пушки.

Эта традиция не прерывалась; ту пушку, что поставили в 1901 году, заменили современным Гочкисом и к полуденному выстрелу добавили полночный новогодний. Но до сих пор право на этот выстрел принадлежало «Жардин Мэтсон».

Время приближалось к двенадцати часам. Любопытные туристы собрались вокруг пушки, которую заряжал человек в белой форме. Джулиана сидела в ресторане на Глочестер роуд и пила чай, ожидая Ив.

Однако ей придется прождать еще не менее получаса: Джулиана знала, что Ив может опоздать, она никогда не уходила из госпиталя слишком рано. Наверняка она задержалась с каким нибудь испуганным или одиноким ребенком.

Тут Полуденная пушка выстрелила, хотя Джулиане это было скорее видно, чем слышно - звук отсекли противотайфунные стекла, она увидела только, как появилось летучее облачко белого дыма и ветер быстро унес его в залив.

Для большинства жителей Гонконга полуденный выстрел означает приближение 1997 года, поэтому время стало драгоценней всех сокровищ Гонконга. Полуденный выстрел, как выстрел стартового пистолета, заставлял всех, кто его слышал, ринуться вперед, чтобы ухватить свою мечту, прежде чем она растает в воздухе, как дым от выстрела под ветерком.

Но у Джулианы это тающее облачко пробудило только новые воспоминания, столь же светлые и чистые, о том, что так быстро исчезло из ее жизни…

Через восемь дней после того, как Джулиана нарушила запрет и позвонила Гарретту, судьба отмерила ей очередное наказание за непослушание. У Вивьен случился новый приступ, на этот раз смертельный. И не успела Джулиана справиться с горем и чувством собственной вины, как судьба нанесла новый удар. Несмотря на то, что Вивьен Жун заработала свое состояние уже после смерти мужа, его семья, не подававшая признаков жизни уже сорок лет, потребовала себе все ее деньги.

Его родственники утверждали, что все принадлежит им по праву и ничего не принадлежит девушке, которая не является родственницей ни Вивьен, ни ее мужа.

Они утверждали, что Джулиана Гуань - чистой воды авантюристка, простая охотница за наследством. «Причем, - добавляли они, - не столь уж чистая: она родила ребенка с зелеными глазами, постыдное свидетельство ее порочной природы». И это еще одно доказательство против нее: девять месяцев назад Джулиана была в постели со своим любовником, а не рядом с Вивьен, и только после ее появления было изменено спорное завещание. Очевидно, эта аморальная и ловкая девица воспользовалась тяжелым состоянием умирающей, обещая ей ухаживать за ней. И за это нарушить тысячелетнюю китайскую традицию оставлять состояние в семье, а не отдавать его посторонним!

Так как состояние Вивьен было очень значительным, семья мужа сделала все, чтобы заполучить его. Они наняли Майлса Бартона, очень дорогого и известного английского адвоката; они заклинали его решить дело как можно быстрее - до начала нового года по лунному календарю.

По китайской традиции, начало нового года - первый день первого лунного месяца, когда солнце входит в созвездие Водолея, - это время возрождения и нового начала. В него надо вступить чистым - в новой одежде, в прибранном доме и с чистой совестью. Перед началом нового года должны быть выплачены все долги, улажены все ссоры и споры.

В течение недели Гонконг будет являть зрелище символического процветания: все будут есть засахаренные арбузные семечки, фрукты, стебли лотоса, шоколадные монеты. Родственникам, коллегам и друзьям будут дариться ярко красные коробочки со «счастливыми деньгами», повсюду будут раздаваться поздравления и пожелания радости и процветания.

А за неделю до праздников гонконгцы будут стараться обеспечить себе процветание в новом году, заручаясь поддержкой Цзао Гуаня - Бога очага.

Обязанность Бога очага - внимательно наблюдать за поведением семьи, в которой он живет, отмечать все проступки и подвиги домашних, чтобы потом представить соответствующий список Нефритовому Императору на Небе. Неблагоприятный доклад неминуемо приведет к неудачам в Новом году, а благоприятный - к новому процветанию, поэтому предпринимаются особые усилия, чтобы ублажить Бога очага и получить хороший отзыв о себе.

Семидневная командировка Бога очага с отчетом на Небо начинается на двадцать четвертый день двенадцатого месяца. Перед его отбытием к его табличке или статуэтке складываются жертвоприношения - обычно сладости, - чтобы его рассказ о семье был сладким. К его ногам, а иногда и губам, прикладывается сахарный тростник, а иногда его подкрепляют опиумом, чтобы затуманить воспоминания о семье и сделать их более приятными.

В доме Вивьен Жун в Долине Счастья стояла изящная фарфоровая статуэтка Бога Очага. Обычно Вивьен украшала ее цветами, а при приближении Нового года воскуривала благовония и наполняла вазы символическими цветами, олицетворяющими счастье и благосостояние. Однако никогда она не сластила губы фигурки: «Он сам знает, что мы вели себя хорошо, - пояснила она Джулиане. - Он знает, что у нас царит любовь».

Джулиана не нарушила заведенную Вивьен традицию: приготовила красивые букеты из хризантем и цветов персика.

Джулиана так и не поняла - может быть, цветов было недостаточно? Когда Бог Очага находился только на полпути к Небу, был объявлен арест на имущество. Завещание Вивьен Жун было объявлено недействительным. Все перешло родственникам ее умершего мужа.

- Мисс Гуань.

Джулиана сразу узнала этот голос: он принадлежал Майлсу Бартону, человеку, нарисовавшему столь убедительный портрет Джулианы - бесстыдной соблазнительницы, что судья решил дело не в ее пользу. Благодаря этому ловкому адвокату, в то время как весь Гонконг готовился отмечать самый веселый и радостный праздник, ее семья - она и ее любимая дочка - остались без дома, денег и еды.

Решение судьи вступило в силу всего лишь десять минут назад, но Джулиана уже брела по Харкорт роуд, так же запинаясь, как тогда, когда она впервые ступила на сушу. Она снова была на чужой территории, лишенная опоры и с кружащейся головой, и ее окликал человек, чья изощренная речь лишила ее всего, как когда то тайфун.

Джулиана покрепче прижала к себе месячную дочку и продолжила свой путь. Но через секунду Майлс Бартон оказался перед ней, преградив ей дорогу и возвышаясь над ней столь же грозно, как черные горы Китая.

- Я не враг вам, мисс Гуань. Гонконгские судьи просто обязаны следовать букве закона. У них нет выбора. Даже если бы вас защищал лучший адвокат колонии - даже если бы вас защищал я сам - семья Вивьен Жун выиграла бы это дело.

- Но это не то, чего хотела Вивьен, - сузились глаза Джулианы. - Разве вы этого не знаете?

- Я согласен с вами. Вот почему я предлагаю вам помощь, Джулиана.

Джулиана была настолько потрясена этим предложением, что даже не обратила внимания ни на то, что он назвал ее не по фамилии, а только по имени, ни на то, каким ласково соблазнительным был его тон.

- Никогда, - прошипела она тихо, - никогда я не приму вашей помощи.

«Никогда, никогда, никогда». Эти слова эхом отзывались в ее мозгу, словно заклинание, в то время как ноги предали ее - они несли ее к его офису на Уиндам стрит, и хотя прошло уже четыре недели, ее чувство равновесия не улучшилось: теперь его нарушал голод.

Февраль был необычно холодным и сырым; удивительно, как она продержалась целый месяц. Джулиане удалось выручить немного денег за одежду, которую ей позволили унести с собой. Ей дали гораздо меньше того, что стоили эти платья на самом деле, но этого хватило на теплую одежду и пеленки для Мейлин.

Они спали на улице, иногда в щелях между зданиями, иногда на Пике Виктории, а днем Джулиана искала работу. Но никто не хотел брать на работу молодую мать, которая заботилась бы прежде всего о своем младенце. Какое внимание она будет уделять работе? - интересовались потенциальные работодатели. Сможет ли она разжать объятия, в которых нежно держит свое дитя, и освободить руки для работы, за которую ей будут платить?

Потогонные заведения были для тех, кто готов был работать в ужасных условиях, не считая часов. Многие видели по глазам Джулианы, что она на это способна, и если бы не ребенок, они тут же наняли бы ее. Но в такой ситуации никто не хотел брать ее на работу, абсолютно никто за четыре недели непрерывных поисков.

Джулиана давно не была в тепле, и еще дольше не ела. Но не ради себя она пришла в офис Майлса Бартона на Уиндам стрит - ради Мейлин.

Четыре недели Джулиане удавалось согревать и кормить свою драгоценную малютку. Несмотря на то, что она сама ничего не ела, у нее хватало молока для Мейлин - избыточный вес, который она набрала за время беременности, превратился теперь в пищу для ее ребенка, а когда избыточные фунты кончились, тело умудрялось все равно находить энергию для молока, пожирая само себя. Каждая клеточка в ее теле сделала свой вклад, отдавая все, что могла, но очень скоро у нее не останется ничего, что можно было бы превратить в молоко.

И поэтому Джулиане нужна была помощь Майлса Бартона - для Мейлин, для ее Дитя Великой Любви.

- Мисс Гуань. Вы все таки пришли.

- Да.

- Вы похудели. Вы стали очень тонкой.

Это можно было считать похвалой, словно он решал, как она лучше выглядит - пухленькой или стройной. Джулиана почувствовала мужской интерес в его голосе и содрогнулась от страха.

- Я предпочитаю такой вес, мистер Бартон. Мне пришлось поработать над собой, чтобы вернуться к прежнему весу.

- Так что не стоит предлагать вам бутерброды и чай?

- Нет. - Джулиана покачала головой в подтверждение своих слова и почувствовала при этом легкое головокружение. - Я пришла, чтобы узнать, чем вы можете помочь мне. Я хотела бы занять у вас денег.

- Занять?

- Да. Я отдам долг, разумеется, с процентами, и если мой бизнес будет процветать, то я смогу взять вас в долю.

- О каком бизнесе вы говорите, Джулиана?

- Я хочу снова работать портнихой и надеюсь, что кое кто из клиентов Вивьен будет снова заказывать мне платья. - Конечно, Джулиана и не думала пока обращаться к клиентам Вивьен. К гонконгским модницам нужен особый подход: им нужно посылать письма с запросами, написанные ровным почерком на лучшей бумаге, кроме того, Джулиане нужен был какой то адрес и телефон, а также ткани, нитки и блестки.

Майлс Бартон улыбнулся; казалось, в его глазах появился интерес, и сердце Джулианы, и так сильно бившееся из за голода, застучало еще сильнее от надежды. Наверное, он считает ее предложение глупым, но он же собирался помочь.

- Я боюсь, вы неправильно поняли мое предложение. Меня вовсе не интересует бизнес, Джулиана. Мне нужна любовница.

В Гонконге в 1966 году такое предложение не считалось неприличным. У богатых англичан часто бывали китайские содержанки. Это было вполне приемлемо для общества и вполне справедливо, так как все были довольны - мужчина, любовница и даже жена мужчины - аристократка, вышедшая за него исключительно по соображениям выгоды.

- Только на девять месяцев, - пояснил адвокат. - Потом я навсегда возвращаюсь в Англию. Однако до тех пор, а также еще четыре месяца после моего отъезда я обеспечиваю вам комфортабельную двухкомнатную квартиру, еду и одежду. И, в той мере, насколько это не будет мешать выполнению ваших обязанностей по отношению ко мне - при разумных запросах, - я помогу вам с вашим бизнесом.

Сердце Джулианы на секунду остановилось, сейчас ее голодный мозг произнесет свое упрямое заклинание, а в следующую секунду она умрет. Но ей нельзя было умирать - она должна была выжить ради Мейлин.

Джулиана Гуань снова оказалась в чужой стране, но она отлично понимала язык Майлса Бартона: он желал купить ее душу.

- Приемлемы ли эти условия для вас, Джулиана?

«Нет! нет!» - мысленно кричала она. «Да, - ответило ее сердце, снова забившись ровно и спокойно, подчиняясь своей судьбе. - Да, ради моей дочери я продам душу».

И когда через секунду Джулиана ответила на его вопрос, ее голос звучал спокойно и холодно:

- Не совсем.

- О? - ответ слегка удивил Майлса. Но это было естественно: содержанки всегда выдвигали свои требования - бриллианты, украшения, платья, еженедельные светские выходы. - Что же еще?

- Британское гражданство для моей дочери.

- Только для нее? А для вас?

- Нет, только для нее. - Уже тогда Джулиана знала, что никогда не покинет Гонконг. Это был ее дом, здесь она впервые испытала любовь…

О Гарретте она не думала. Узнай он о ее положении, он в ту же секунду мог послать ей целое состояние. Ей достаточно было позвонить.

Но она никогда не станет звонить, ибо каково будет наказание на этот раз? Жизнь Мейлин? Или Алисон?

Двухкомнатная квартира оказалась просто роскошной, и Джулиана с Мейлин были в полной безопасности и тепле. Джулиана решила, что пока все кончилось достаточно хорошо: Майлс Бартон не обижал ее, его сексуальные наклонности были вполне обычными. Он даже установил такое расписание их встреч, чтобы Мейлин в это время спала.

Он был чрезвычайно культурен.

Но… ее тело было любовным даром Гарретту, и только ему, а теперь оно принадлежало только их драгоценной дочери. Никто другой не должен был узнать его тайны и прелести.

Джулиана пыталась убедить себя, что она продавала тело самому блестящему адвокату Гонконга так же, как продавала платья гонконгским модницам. Все это были только сделки, и ничего больше. И все таки каждый раз, ложась с ним в постель, она что то теряла - надежду, душу, сердце.

Она не ненавидела его. А за что? Ведь он спас жизнь ее дочери. Она заплатила очень большую цену… и все таки незначительную в сравнении с ценностью Мейлин.

Наконец прошли девять месяцев, показавшиеся Джулиане вечностью. Накануне своего отбытия в Англию Майлс Бартон вручил ей обещанный британский паспорт для Мейлин и напомнил о другой части сделки: квартира оставалась за ней еще четыре месяца.

Однако Джулиана отказалась: ее бизнес шел достаточно хорошо, чтобы она смогла выжить самостоятельно. Хотя этот отказ означал лишние расходы на жилье, Джулиане больше всего на свете хотелось переехать в квартиру, пусть скромную, но свою, не напоминавшую о той цене, которую ей пришлось заплатить за спасение жизни Мейлин.

Задолго до того, как она была в состоянии понимать, Мейлин уже знала о матери все - это было чувственное знание, прекрасное полотно, сотканное из звуков и цветов, вкуса и запаха, осязания и мягкого, колдовского ощущения любви.

- Я люблю тебя, Мэймэй. - Таков был постоянный рефрен. А когда Мейлин оказалась достаточно взрослой, чтобы спросить об отце, первыми словами, слетевшими с губ Джулианы, были: - Он тоже любит тебя.

- Но где же он?

- На Небесах. Мы не можем его видеть, любовь моя, но он с нами, всегда с нами, он любит нас и защищает, он улыбается, глядя на нас.

Мейлин хотела узнать все подробности об отце, любила слушать рассказы о нем; при этом ее лицо преображалось, озаряясь лучами счастья.

Джулиана говорила Мейлин всю правду: как и где они встретились, как любили друг друга и как сильно он любил бы свою маленькую девочку. А чтобы он был для Мейлин как можно более реален, Джулиана сказала, как его зовут, - Гарретт Уитакер.

Остальное было ложью. Она сделала Гарретта англичанином, который вскоре после их встречи должен был вернуться в Англию, а потом, уже на пути в Гонконг, внезапно умер.

Мейлин знала все памятные места своих родителей. И когда они поднимались на Пик Виктории, пересекали залив на пароме в Цзюлун, Мейлин чувствовала его присутствие, верила, что за вторую руку ее держит отец.

Когда Мейлин подросла, она еще сильнее ощутила невидимое присутствие отца в своей жизни: она была живым свидетельством его любви, но чудесные качества, доставшиеся ей от него, стали предметом насмешек одноклассников. У нее были темно зеленые глаза, она была высокой и у нее была белоснежная, а не золотистая кожа. Кроме того, ее черные волосы слегка вились, а черты лица были хоть и красивыми, но чужими, неправильными, нечистыми. Ее одноклассники не сомневались: мать Мейлин была шлюхой, а отец - матросом, искавшим развлечений в Гонконге.

Эти насмешки глубоко ранили юное сердце Мейлин, но она переживала не столько за себя, сколько за своих родителей, чья любовь так несправедливо оплевывалась ее сверстниками. Сначала она храбро пыталась возражать: «Он был англичанином и любил нас!» Но это привело только к тому, что вместо шлюхи ее мать стали называть любовницей англичанина. Кроме того, Мейлин поняла, что все это не меняло отношение к ней; у нее действительно была смешанная кровь, и казалось, одно это давало право любому встречному стыдить ее, издеваться и оскорблять.

У Мейлин не было друзей, но это не волновало ее; ведь у нее была мать, и она знала правду: Мейлин была Дочерью Великой Любви.

Девочка научилась лицедействовать, скрывать ото всех свои чувства. Особенно от матери, которую так любила.

- Ты лгала мне! - Номер «Форчун» дрожал в руке Мейлин. - Это ведь он, разве не так? Это мой отец!

Джулиана бросила быстрый взгляд на взбешенную дочь, а потом на фотографию в журнале. Да, это был Гарретт, - на тринадцать лет старше, но такой же красивый и любимый. В любое другое время при виде его фотографии сердце Джулианы наполнилось бы радостью, но не теперь, когда его образ стал для Мейлин символом предательства.

- Да, - тихо ответила она наконец, - это твой отец. Мэймэй, я объясню тебе все…

- Мне неинтересно! В статье все уже написано. Он был пилотом во Вьетнаме, одним из тысяч солдат, наводнявших Гонконг в поисках шлюх.

- Нет. Это совсем не так.

- Неужели? А я думаю, что это именно так. Именно так, как говорили мне все.

- Все? Кто все?

- Все, мама. Ведь я отверженная, ублюдок, полукровка, разве ты не знала этого? - Мейлин увидела ужас в глазах матери и воскликнула: - Неужели ты не представляла, как меня ненавидят? Да, конечно, твоя кровь чиста, у тебя правильные черты лица, и твои глаза не зеленые.

- Дорогая, - в отчаянии прошептала Джулиана, - Мэймэй, ты так прекрасна. Ты похожа на отца, ты помнишь это?

- Я больше не хочу быть похожей на отца, понимаешь, мама? Я ненавижу себя!

- Ох, Мэймэй, я так тебя люблю, и он тоже, и у тебя есть друзья…

- У меня нет друзей. Я только притворялась, чтобы ты не волновалась. Хочешь знать, чем я на самом деле занимаюсь после школы? Плаваю до изнеможения, а потом хожу по книжным магазинам. Я читаю о других странах - только не о Гонконге! - рассматриваю картинки и мечтаю, как бы уехать отсюда. Так я и нашла статью о моем якобы умершем папочке. Как бы я хотела, чтобы он и в самом деле был мертв!

- Ты не должна так думать! Пожалуйста, любовь моя, позволь мне объяснить тебе все, всю правду.

- Правду? - недоверчиво повторила последнее слово Мейлин. - Откуда я знаю, что это правда?

- Пожалуйста, - тихо повторила Джулиана, - пожалуйста, послушай меня.

Казалось, Мейлин страшится узнать еще одну правду, но в конце концов она кивнула, кивнула так послушно, что у Джулианы еще сильнее сжалось сердце. У Мейлин был такой вид, словно она думала, что это правда будет для нее источником не надежды, а самоубийства, даст ей возможность ненавидеть себя еще сильнее.

Джулиана не стала рассказывать ей о завещании Вивьен Жун, о том холодном бездомном феврале, который им пришлось пережить, и о Майлсе Бартоне. Она рассказала Мейлин то, что предшествовало этому: об их любви с Гарреттом, о ее роковом предчувствии, что шесть дней - это все, что им отпущено, о несчастьях, постигших Блейка и Вивьен, - плате за их любовь, - и почему он женился на Бет, о смерти Бет и рождении Алисон, о предложении Гарретта поддержать ее и о ее отказе. Наконец, о смерти Вивьен Жун через восемь дней после ее рокового, запретного звонка Гарретту.

- Так ты и в самом деле веришь, что сама судьба распорядилась, чтобы вы никогда больше не встречались друг с другом?

- Да.

- Это все сказки, мама, романтические бредни. Вас развела не судьба, а его решение. Он решил отказаться от тебя - от нас! - потому что никогда и не любил тебя.

- Это не так.

- Именно так. Откуда ты знаешь? Ты просто убедила себя в том, что это правда. Но это ложь. О, зачем я только родилась на свет! Неужели ты не могла что нибудь сделать?

- Мейлин, не говори так! Я полюбила тебя с самого начала, с того момента, как поняла, что ты живешь во мне. Ты знаешь, когда это было, дорогая? Всего через несколько часов после твоего зачатия; твой отец еще не успел покинуть Гонконг.

- Мама, подумай, что ты говоришь? Это невозможно! Это еще один бред. А правда в том, что я - незаконное дитя греха, полукровка!

- Нет, Мэймэй, ты - дитя любви, ты - Дочь Великой Любви, и когда нибудь это поймешь. Когда нибудь, когда сама полюбишь…

Я никогда не полюблю. И могу тебя заверить, что в меня тоже никто не влюбится. - Уже в тринадцать лет Мейлин хорошо знала, что ей отпущено судьбой. Полукровки были желанны, но только как любовницы, как редкая добыча. Никто не считал их достойными любви. Считалось, что они, как дети греха, очень чувственны и искусны в любви, но, как и их матери, склонны к разврату. Таково было положение с полукровками в Гонконге. А в остальном мире? В тех странах, о которых она столько читала? Неужели есть место, где люди не глазеют на тебя, место, где могла бы жить и она?

Я хочу уехать отсюда, уехать из Гонконга - навсегда!

- Ох, Мэймэй, - прошептала Джулиана, глядя на дочь, так похожую на «Спокойное море» в тринадцать лет. Она так же была разорвана между двумя мирами, не зная, к какому из них принадлежит, но пыталась понять… искала… мечтала.

Когда она покинула дом в тринадцать лет, у нее не было выбора: ее морской дом исчез без следа. Мейлин тоже думала, что ее дом, тот мирок любви, в котором она жила с матерью, разрушен. «Но это не так, - думала Джулиана, - я все еще здесь, я люблю и не отпущу тебя, моя Мэймэй, только не теперь, ты еще слишком юна и так разочарована в жизни».

Ложь Джулианы Гуань причинила немало боли, но новую жизнь с дочерью она начала тоже со лжи.

- Вивьен оставила для тебя некоторую сумму, которой ты сможешь распоряжаться, когда тебе исполнится восемнадцать. Она также сумела обеспечить тебе британское гражданство. Так что, моя милая, ты сможешь покинуть Гонконг и отправиться, куда тебе заблагорассудится. Пока же я постараюсь, чтобы ты убедилась, что я люблю тебя, и твой отец любит тебя; даже если ты не поверишь мне, то будешь вспоминать мои слова… и когда нибудь ты поймешь - и простишь.

И Мейлин хорошо запомнила слова Джулианы. Пять лет, прошедшие до того момента, как она уехала в Англию, она на все лады передразнивала ее со всевозможными обидными интерпретациями слова «любовь». Джулиана понимала, что эти оскорбления были результатом глубокой раны в сердце девочки, раны, боль от которой требовала выхода, того, чтобы кто то разделил эту боль, и поэтому она была бы готова слушать вечно несправедливые обвинения дочери, если бы это помогло Мейлин. Но Джулиана видела, что чем более жестокими становились слова Мейлин, тем сильнее она ненавидела самое себя.

К моменту отъезда Мейлин Джулиана поняла, что это лучший выход для них обеих. Ее любимой дочери нужно было отдохнуть от Гонконга и от матери. Джулиана молилась только о том, чтобы Мейлин обрела счастье в своем новом доме, - она наконец сможет пожить спокойно. Прошедшие пять лет Джулиана работала, не покладая рук, чтобы превратить в правду свою последнюю ложь о завещанных Вивьен деньгах.

В конце концов обещанное, но несуществующее наследство превратилось в маленькое состояние.

И когда Дочь Великой Любви уехала, возможно, навсегда, Джулиана, вот уже восемнадцать лет занятая только одним - заботой о ребенке, - заполнила образовавшуюся пустоту работой по реализации своей мечты. За прошедшие девять одиноких лет она сделала все, чтобы успех «Жемчужной луны» превзошел самые необузданные мечты.

Внезапно в звуковом фоне ресторана произошло какое то изменение: гул, создаваемый оживленными беседами, сменился шепотком узнавания и восхищения. Появилась леди Ллойд Аштон.

- Извини, я опоздала, - сказала Ив, садясь за столик к Джулиане. - Мне нужно было поговорить с пациенткой, маленькой девочкой.

Ив заметила тень печали на лице Джулианы.

- Ты была права, вероятно, Мейлин было не так то просто вернуться в Гонконг. Но теперь я уверена, что она работает с людьми, которые уважают ее и заботятся о ней.

- Правда? Ты имеешь в виду Джеймса Дрейка?

- Его и всех, кто связан со строительством «Нефритового дворца». - И немного подумав, Ив добавила: - Особенно главный инженер, Сэм Каултер. Мне показалось, что он неравнодушен к ней.

- А как Мейлин относится к нему?

- Может быть, она тоже увлечена… но пока трудно сказать.

- Просто она - великолепная актриса.

- Да, - согласилась Ив. - Это так.

- Она хорошо выглядит, Ив? Она здорова?

Ив улыбнулась:

- Здорова. И необычайно привлекательна. Ее появление стало настоящей сенсацией.

Ив слегка наклонила голову и, предугадав следующий вопрос Джулианы, сказала:

- На ней было не твое платье, Джулиана. Хотя ее не было здесь девять лет, она отлично знает неписанные правила Гонконга. Я уверена, что она навела справки и ей сказали, что приемлема любая марка - кроме «Жемчужной луны».

Все хорошо знали неписанное правило, установленное Джеффри, - никто, кроме его принцессы, не может появляться у него в доме или на вечерах, где бывала Ив, в костюме от Джулианы. «Жемчужная луна» была привилегией одной Ив. Так как появления леди Ллойд Аштон на званых вечерах Гонконга были так же тщательно расписаны, как и ее отлучки в город дважды в неделю, то у гонконгских модниц оставалось немало шансов, чтобы похвастаться своими платьями от Джулианы.

- И люди до сих пор подчиняются этому правилу?

- Неукоснительно, а Мейлин наверняка навела справки. - Ив улыбнулась. - Впрочем, Алисон Уитакер…

Она оборвала речь на полуслове - фарфоровая чашка с чаем выскользнула из рук Джулианы и с резким звоном упала на блюдце, расплескав содержимое по льняной скатерти.

- Какая я неуклюжая, - прошептала, с трудом подбирая слова, Джулиана.

Немедленно появился официант и тут же занялся ликвидацией последствий этой маленькой неприятности. Через несколько секунд скатерть была заменена, а в чашку налит новый чай.

- С тобой все в порядке? - спросила Ив.

- Да, да. - Она могла бы сослаться на то, что пальцы, натруженные за годы шитья, подвели ее: у нее до сих пор болели и слегка опухали суставы. Но обе женщины прекрасно понимали, что дело не во внезапной слабости пальцев. Джулиана улыбнулась и, отчаянно желая, чтобы у нее оказалось хоть немного актерских способностей дочери, сказала:

- Я просто слишком заслушалась и не уследила за чашкой. Так ты говорила о женщине по имени Алисон Уитакер?

- Да, Алисон Уитакер. Это фотограф, которую Джеймс нашел для создания фотопанелей на стенах отеля. На ней было одно из твоих платьев, с радужными блестками на фоне шелка цвета слоновой кости. Оно выглядело на ней, словно сделанное на заказ специально для нее.

«Любя Мейлин, я буду любить и Алисон». Неужели обе любимые дочери в самом деле оказались в Гонконге и работают вместе? Джулиана предчувствовала это, так как чашка в ее руке задрожала еще за секунду до того, как Ив произнесла имя Алисон.

Тогда, даже не с целью получения дополнительного доказательства, а просто чтобы поддержать разговор, она спросила:

- Это радужное платье я сделала для Неймана Маркуса. Так значит, она американка?

- Да, из Техаса, как и Сэм. Он из Сан Антонио, а она из Далласа, но он, очевидно, знаком с ее отцом.

Джулиана была счастлива, что так и не открыла своей подруге фамилию Гарретта, имя его второй дочери и то, что они живут в Далласе. Она безоговорочно доверяла Ив, просто в прошлый раз, когда она открыла имя своего любимого, это кончилось катастрофой.

- Так это Сэм порекомендовал Алисон в качестве фотографа? Он посоветовал Джеймсу нанять именно ее? Или это сделал сам Гарретт?

- Нет, это простое совпадение: Джеймс сам наткнулся на альбом Алисон, совершенно случайно.

«Совпадение». «Случайно». Эти слова звенели в ушах Джулианы еще несколько часов после того, как они расстались с Ив. Ни она, ни Гарретт не делали ничего, чтобы свести сестер вместе; но бесполезно противостоять судьбе. И все же невероятно: Алисон и Мейлин оказались в Гонконге, соединившись в работе над «Нефритовым дворцом», зданием, призванным стать вечным символом невероятного соединения Востока и Запада.

«Это снова судьба», - подумала Джулиана. Неизвестно, к чему приведет этот ее ход, но нельзя вмешиваться. Нужно, скрепя сердце, воздержаться от каких либо поступков. Конечно, у Джулианы было немало желаний, но она даже на секунду не осмеливалась представить себе, что же она могла сделать.

Однако ничто не мешало ей думать о сестрах, которых так неожиданно свела судьба. Осложнит ли присутствие Алисон жизнь Мейлин в Гонконге? Или наоборот, совершится чудо, и сестры подружатся?

Джулиана надеялась на это, и все же боялась. Но она была уверена в одном: никогда Мейлин не откроет эту тайну Алисон; как бы сильно ни разрывалось от боли сердце Мейлин, та сумеет скрыть свою боль.

Бедная моя Мэймэй!