Больше чем блондинка

Педикюр для Дорин

Прошел год, а потом еще и еще. В «Жан-Люке» дни тянулись бесконечной чередой под непрерывный гул фенов, сушилок и французской поп-музыки. На радость Жан-Люка, поток клиентов не уменьшался. Менялась только мода: рыжий – самый актуальный цвет сезона, челкам – да, кудрям – нет! Еще появилось новое поколение клиенток: матери привели тринадцатилетних дочек.

Посещение салона для них все равно что первое причастие. Худущие, долговязые, без единого угря благодаря частым визитам к дерматологу, девчонки впервые решали, что лучше: легкая «химия» или короткая стрижка. Матери улыбались им из-под проявительных ламп. Они ведь одним махом убивали трех зайцев: 1) проводили время с дочерьми; 2) поправляли прическу; 3) заставляли копировать цвет волос дочерей. «Джорджия, милая, видишь, как у Зоэ темный блонд переходит в светлый? Можно мне так же?»

Листки календаря облетали, как золотые листья кленов в Центральном парке, а салон не менялся. Регулярно проводились собрания, на которых какой-нибудь незадачливый чудак выступал с новой идеей. Может, между рабочими местами повесить шторки? Может, изменить состав краски?

«Идиоты! – громыхал Жан-Люк. С французским акцентом это слово звучит мягче и не так обидно. – Зачем что-то менять, если мы и без того не в проигрыше».

«Не в проигрыше» – это мягко сказано. Бизнес процветал: Жан-Люку удалось создать салон одновременно эксклюзивный и популярный. Нашим клиенткам нравилось переодеваться в бордовые накидки и «случайно» сталкиваться друг с другом у сушилки. Жан-Люк понял то, что инстинктивно чувствовала мама в провинциальном Википими: салон красоты – это своего рода клуб, то же самое, что гольф или покер-клуб для мужчин. Здесь совершаются сделки, детям подбирают сначала репетиторов, а потом женихов и невест. Где еще могли встретиться Маффи фон Ховен и Тамара Штайн-Херц, как не на банкетке салона «Жан-Люк»? Маффи жила в Восточном Ист-Сайде, Тамара – на западе. Маффи – аристократка до мозга гостей, выпускница Принстона, Тамара – еврейка из Шорт-Хиллз. Так вот, встретившись в нашем салоне, дамы обменялись сотовыми, домашними, телефонами мужей и секретарей, а через несколько месяцев на свет появилась корпорация «Фон Ховен – Херц» по производству предметов домашнего обихода.

Дамы появлялись в салоне вместе, бурно обсуждая деловые планы.

– Корзины для мусора в виде аквариума, – предложила Маффи.

– Чуде-есно! – пропела Тамара, у которой откуда-то появился британский акцент. – А как насчет коробочек из китайской шелковой бумаги, отделанных… подожди, придумала! Прозрачными слезами.

– Не слишком ли сентиментально? – пискнула Маффи. Голосок у нее, как у четырнадцатилетней девочки, и стиль одежды такой же: тертые джинсы, туника, казачки… А ведь до встречи с Тамарой только у Шанель одевалась. Если женщина сознательно меняет стиль одежды, значит, хочет перемен. Похоже, здесь намечается что-то кардинальное… Так и случилось. Через год корпорация «Фон Ховен – Херц» стала одной из самых успешных в Нью-Йорке, Тамара с Маффи развелись с мужьями и вместе поселились в двухэтажной квартире у Центрального парка.

Кто знает, сколько не менее оригинальных проектов появилось на свет за долгие, проведенные в «Жан-Люке» часы? Итак, салон процветал, а что изменилось в жизни его служащих?

1. Ришар действительно женился на Джейн Хаффингтон-Кук и, к нашему огромному удивлению, даже зачал ей ребенка. Родилась прехорошенькая девочка, а назвали ее… Хаффингтон-Кук, по-простому – Хаффи. Удивительно, как это у него получилось! Он ведь голубее всех голубых! Ришар по-прежнему работал в салоне, всем своим видом показывая, что трудится из любви к искусству, а в деньгах не нуждается. Бриллиант в левом ухе был как минимум два карата, а его счастливый обладатель с каждым днем все больше напоминал объевшегося сметаной кота. Стыдно признаться, но я по-своему привязалась к Ришару. Он оказался не таким уж плохим, а с тех пор как они с Джейн подписали брачный контракт, заметно подобрел. Поговаривали, что за каждый год совместной жизни он получает по десять миллионов долларов.

2. Кэтрин, как и подобает фаворитке Жан-Люка, молниеносно взлетела по карьерной лестнице и стала основным стилистом салона, подчиняясь только маэстро. При этом особенно талантливой она не была. Меня, наверное, назовут завистливой недоброжелательницей, но не побоюсь сказать, что единственной причиной такого успеха было умение манипулировать Жан-Люком. Похоже, она единственная на свете отказалась с ним спать. Наш маэстро настолько не привык слышать «нет», что ради благосклонности Кэтрин был готов скакать на задних лапках. Какая разница, что она не могла ровно подстричь волосы? Кого волновало, что в зеркало она смотрела чаще на себя, чем на клиентов? Никого! Вслед за Жан-Люком девушку на руках носил весь Нью-Йорк. Кэтрин была красавицей, а им многое прощается. Часто, возвращаясь домой, кто-нибудь из клиенток замечал, что каре с одной стороны длиннее, чем с другой, а сзади торчит лохматый хвост, но скандала никто никогда не закатывал.

Чем дальше, тем больше я ее ненавидела.

3. Патрик, мой милый Патрик, я по-прежнему его любила и ничего не могла с собой поделать. Пора бы уже смириться с тем, что мы никогда не будем вместе! Дорин меня учила, что от мужчин одни разочарования, и оказалась абсолютно права. В профессиональном смысле мы подходили друг другу идеально: он придумывал новые стрижки – я, моментально разгадывая его замысел, красила. За день мы обслуживали пятнадцать – двадцать человек, все они уходили из «Жан-Люка» красивее и счастливее, и в этом наша заслуга.

Личная жизнь Патрика протекала вне салона. Возможно, он просто не хотел смешивать ее с работой, а может, щадил меня. Так или иначе со временем мы даже стали об этом разговаривать.

– Что делаешь вечером? – спрашивала я.

– На свидание иду.

– Правда? С кем?

– С парнем из «Ориба», – говорил он, имея в виду парикмахера из соседнего салона.

– Почему бы тебе не найти симпатичного доктора или адвоката?

Даже понимая, что я шучу, Патрик смотрел на меня как на прокаженную. Доктора, адвокаты, банкиры, финансисты не для нас. Это наши клиенты, мы их любим, но общаться не хотим. А съездив на уик-энд к Роксане Мидлбери, я поняла, что и они предпочитают держать дистанцию. Лучше иметь дело с себе подобными… Во всех салонах города практиковалось перекрестное опыление: стилисты встречались с колористами, заводили романы с ассистентами. Все, кроме меня.

4. Кроме меня, Джорджии Мэри Уоткинс. В моей жизни столько всего случилось, только на личном фронте без перемен. В голове полная каша, а разобраться в себе не получается. Большинство моих коллег встречается с кем-то из других салонов. Но ведь, за исключением Жан-Люка, все парикмахеры – геи. Поэтому у меня два варианта: а) влюбиться в гея, что я уже пробовала не только с Патриком, но и с красавцем Массимо, который имел неосторожность мне понравиться, к счастью, я быстро поняла, что ничего не выйдет, и взяла себя в руки; б) найти кого-нибудь из другого круга. Тоже пробовала, и без особого результата. Клиенты желали мне добра, знакомя со своими кузенами/племянниками/братьями, а все впустую. О чем мне говорить с биржевым маклером или хирургом? «Ну конечно, ты даже не пыталась», – сокрушенно вздыхали подруги. Уверяю вас, дело не в этом. С абсолютно чужим по духу человеком нормальных отношений не получится. Итак, на любовном фронте образовалось затишье.

Возвращаясь к клиентам, я наконец-то поняла, что они совершенно из другого теста. Эти дамы родились явно не в Википими, а немногочисленные Золушки вовсе не хотели вспоминать, откуда началось их восхождение. Поэтому, когда клиенты приглашали на вечеринки, презентации или провести уик-энд в загородном доме, я отказывалась, если, конечно, предложение не было суперзаманчивым. Например, билет на финал теннисного турнира. Я всегда помнила, что подачки безвозмездными не бывают. Придется платить по счетам: уделять больше внимания, бесплатно красить дочек/внучек/друзей, работать в выходные. В колледже я не училась, но урок миссис Мидлбери усвоила намертво.

Самым важным достижением нужно считать то, что я стала известным колористом. В этом очень большая заслуга Фейт Хоником, которая помогла обрасти клиентами. Когда «Элль» или «Вог» обращались к ней с просьбой рассказать о последних тенденциях сезона, она посылала журналистов ко мне: «Поговорите с Джорджией, она молодая, знает, что интересно вашим читателям». Прекрасно помню день, когда поняла, что мечта сбылась: ко мне пришла первая клиентка – дама гринвичского типа в брюках и блузке от Джона Кавалли – и достала из сумочки от «Прады» журнал. На одной из страниц я увидела свое фото, а под ним подпись: «Лучший колорист года». Клиентка сказала, что три месяца ждала, чтобы записаться ко мне на прием. Я не верила своим ушам: гринвичские дамы никого не ждут по три месяца!

Наконец-то я начала зарабатывать нормальные деньги. Мы с Патриком съехали с крохотной конурки, которую нашла Урсула, в собственное жилье. Я купила квартиру в Мэдисоне, а Патрик – двухкомнатную в Челси. Наверное, даме из Гринвича мой доход показался бы смешным, но я была вне себя от счастья: впервые в жизни можно не экономить. Маме и Мелоди я ежемесячно посылала по тысяче долларов. Как я гордилась своей младшей сестрой! По результатам каждого семестра она входила в список лучших студентов Бостонского университета. Мел училась бесплатно и получала стипендию, но разве на нее проживешь? Наша малышка – гений и обязательно станет ученым, а я просто обязана ей помочь. Что касается Дорин, то она все-таки взяла второй кредит под залог салона и теперь была в состоянии его выплачивать. В ее парикмахерской дела шли неплохо, мама даже слегка освежила интерьер: сняла со стен фотографии с давно вышедшими из моды прическами и повесила довольно неплохие репродукции, выбросила продавленный диван и купила пуфики. А еще Дорин подписалась на глянцевые журналы. Она совершенно права: в салон приходят не столько для того, чтобы покраситься и постричься, а чтобы почувствовать себя женщиной, красивой, любимой и желанной.

Приближалась моя третья нью-йоркская осень, когда Дорин наконец решилась меня проведать. Сама я регулярно ездила в Википими на свадьбы школьных подружек, потом на крестины их детей, но чаще всего чтобы повидать маму с сестрой. А вот мама в Нью-Йорк не приезжала, и вовсе не потому, что по мне не скучала. Провинциалка до мозга костей, она боялась большого города, хотя ни за что бы не призналась в этом.

Мы договорились встретиться в «Жан-Люке» во вторник, в одиннадцать утра. Обычно в это время у нас тихо, но этот вторник был последним перед Днем благодарения, и посетительницы с круглыми от ужаса глазами шли непрерывным потоком. К кому-то приехали родственники, кто-то уезжал в Лондон, а кому-то не прислали заказанные в Германии кленовые листья. Семь бед – один ответ, и с перекошенными от волнения лицами дамы звонили в «Жан-Люк». Маникюр, педикюр, дизайн бровей – проблемы лучше решать во всеоружии. Прическа – последний штрих, как любит говорить Жан-Люк, но какая женщина почувствует себя королевой без скрытого под изящными лодочками педикюра? Может, если подправить брови, то родственники будут вести себя прилично, поездка в Лондон пройдет без сучка без задоринки, а кленовые листья найдутся?

Посреди этой суматохи в пропахшем духами «Кензо» салоне появилась Дорин, причем на два часа раньше, чем планировалось. Я не видела, как она вошла, потому что смывала краску с пятой по счету клиентки. Внезапно скрипичный концерт, который ставил по утрам Жан-Люк, прервал дискант Голубчика:

– Держите меня, держите меня! Ой, сейчас в обморок упаду!

Я сразу поняла, что случилось, и непроизвольно зажмурилась. Дорин здесь! Мне показалось, что я слышу барабанный бой: прошлое с грохотом сталкивалось с настоящим. На банкетке у меня шесть человек, что с ними делать?

Бросив клиентку с краской «Платиновая блондинка» на бровях, я прошла в приемную, где в мягких креслах расположились еще десять посетительниц. Журналы сегодня никто не читал – зачем, если есть развлечение получше: заключив в медвежье объятие, Голубчик знакомился с Дорин.

– Не думал, что доживу до этого дня! – верещал он. – К Джорджии Уоткинс приехала мама!

Дорин бросила на меня умоляющий взгляд: похоже, Голубчик перекрыл ей кислород.

– О Боже… – Главный администратор не знал, что сказать. Он оглядывал маму с ног до головы, и, как ни странно, грубо это не выглядело. – Да вы настоящий самородок!

Я расцеловала маму в обе щеки. Голубчик прав: Дорин – настоящий самородок, таких, как она, больше нет. Мамочки, приводящие в «Жан-Люк» тринадцатилетних доченек, совсем другие.

Где-то на задворках сознания замигал тревожный огонек: о чем-то я забыла, что-то упустила… Дорин, бесспорно, красавица, и это без салонных процедур и дорогущей косметики. Даже карандашом для бровей не пользуется…

Боже мой, брови! Я не смыла с бровей клиентки отбеливатель!

– Прошу прощения! – проблеяла я, бросаясь обратно в зал. Вон она… Как же ее зовут? Беззаботно листает французский «Элль».

– Давайте посмотрим, – с деланным спокойствием проговорила я, протирая брови спиртовым тампоном. У-у-уф, кажется, пронесло! Хранящее колористок божество сегодня благосклон-но ко мне. Еще секунда – и брови бы стали оранжевыми… – Шенил поможет вам высушиться, – проговорила я, передавая клиентку новой ассистентке.

На банкетке ждут шесть клиенток плюс еще две в приемной. Все они дамы воспитанные, но всякому терпению существует предел. Сегодня я явно их разочаровываю: ножки в изящных туфельках отбивают нервную дробь, кое-кто уже на часы поглядывает. Да, я играю с огнем.

– Мама! – Я заглянула в приемную. Дорин разглядывала черно-белые снимки моделей, прически, которые создал Жан-Люк. Вот Синди Кроуфорд с копной темных кудрей, ниспадающих на обнаженные плечи, Клаудиа Шиффер, кокетливо поправляющая длинную челку, Наоми Кемпбелл, с гладкими, как шелк, прямыми волосами. В глазах Дорин немой восторг. Или это шок? – Мама!

Она испуганно обернулась, и ледяная корка, покрывшая мое сердце за три года жизни в Нью-Йорке, мгновенно растаяла. Даже в огромном чужом городе Дорин оставалась собой, хоть и вырядилась в лучшую одежду: терракотовые брюки из «Маршаллз», белый джемпер, заказанный по каталогу «Шпигель», деревянные браслеты, удобные белые кроссовки. Боже, как я рада ее видеть! Так рада, что готова пуститься в пляс на мозаичном полу приемной.

– Ты только посмотри на себя! – улыбаясь, проговорила Дорин. Улыбка у нее славная, в Нью-Йорке такой не встретить, а на лице морщинки, добрые, уютные, родные. Такие нужно заслужить, прожив целую жизнь… – Совсем взрослой стала. – Мама оглядывала меня с головы до ног, но не как наши клиентки, с точностью до цента определяющие стоимость твоего гардероба, а так, как может смотреть только моя мама.

– Мне пора…

– Стильные часы, – похвалила мама, поднеся мое запястье к глазам.

Щеки залила густая краска. Часы я купила в день, когда стала старшей колористкой. Классическая прямоугольная модель от Картье по баснословной цене. Эх, зря потратилась… Надеюсь, мама никогда не узнает, сколько они стоят.

– Спасибо! Послушай, у нас тут небольшой аврал. Честное слово, не знала, что так получится. Может, возьмешь ключи от моей…

– Ерунда! – закричал подошедший к нам Жан-Люк. – Мадам, позвольте представиться! – Он взял маму за руку.

– Я знаю, кто вы такой, – пролепетала Дорин. – Шеф Джорджии.

– Oui. – Жан-Люк расплылся в улыбке и поднес мамину руку к губам: – Enchante! Мадам, у вас очень талантливая дочь!

– Спасибо, я тоже так думаю, – чуть слышно ответила мама, и я поняла, что она страшно стесняется. Бедная, в жизни ничего не боялась, а в салоне робеет.

– Для вас, мадам, все услуги салона «Жан-Люк»! – проговорил великодушный маэстро и щелкнул пальцами, будто ожидая появления целой армии слуг. – Маникюр, педикюр, дизайн бровей и, конечно, стрижка!

– Но мне так неудобно…

– Вздор! Я настаиваю! – замахал руками француз. – Пойдемте, я помогу вам переодеться.

Я с беспокойством взглянула на свою банкетку. Похоже, там назревал бунт… Жан-Люк тем временем взял Дорин под локоток и повел к своему креслу. Мама, моя несговорчивая, суровая мама, казалась кроткой, как овечка.

– Все хорошо? – только и спросила я.

Дорин подняла на меня сияющие глаза:

– Ты что, шутишь? Я на седьмом небе от счастья.

Не знаю, сколько часов прошло, прежде чем я смогла снова посмотреть на Дорин. Казалось, раздраженным долгим ожиданием клиенткам не будет конца. Страшно заболели пальцы. На курсах парикмахеров о боли не рассказывают… Хотя я и без курсов все знала и еще ребенком готовила к маминому возвращению теплые ванночки для рук. Но знать – одно, а чувствовать – совсем другое. В дни, когда случался аврал, пальцы немели и казались неживыми, а я еще сильнее восхищалась Фейт Хоником: немолодая ведь, а какие нагрузки выдерживает!

Окрашивание, тонирование, осветление – одно за другим, без остановки. А сегодня, как назло, предстояло обслужить двух пренеприятных клиенток. Первую у нас звали Чертова Редакторша. Дама была выпускающим редактором одного из глянцевых журналов и рассчитывала, что к ней будут относиться как к королеве. Королевы деньги с собой не носят, поэтому Чертова Редакторша никогда ни за что не платила. Вообще-то редакторы частенько не платят за обеды в ресторанах и такси, а самые влиятельные и за одежду, но Жан-Люк решил, что на него это правило не распространяется. Тридцатипроцентной скидки, по его и моему мнению, более чем достаточно. Но Чертова Редакторша уже несколько раз записывалась на стрижку и тонирование, а потом сбегала, не заплатив. Маэстро ужасно злился.

На сей раз он попросил меня лично проследить за тем, чтобы печальная история не повторилась. Да, легко сказать… Итак, Чертова Редакторша сидит в моем кресле в классических черных брюках (Прада или Ральф Лорен) и черном шерстяном кардигане. Переодеваться ее королевское величество категорически отказалась, а я нервничала, что осветляющий гель попадет на одежду. Дама только что вернулась из Милана и без остановки трещала о показах мод. Как скучно, глупо и ужасно было сутки напролет смотреть на длинноногих моделей! Чертова Редакторша надменно скривила верхнюю губу.

Я едва ее слышала, аккуратно покрывая фольгой тонируемые пряди. Интересно, что сейчас делают с Дорин? А что Жан-Люк сотворит со мной, если наша красавица снова сбежит? Вообще-то я договорилась с Голубчиком: если откажется платить, он просто ее не выпустит.

Я обслуживала следующую клиентку, когда из приемной послышались истошные крики:

– Не буду! Ни за что!

Чертова Редакторша вернулась обратно в салон, прижимая к груди сумочку от Поллини. Следом шел Голубчик.

– В парикмахерских я не плачу, – заявила она мне.

– Простите, мэм, но у нас иная политика. Редакторам предоставляется скидка, которая…

– Я не плачу в парикмахерских! – повторила Чертова Редакторша. – Ни у Кристофа в Париже, ни у Джона Фриды в Лондоне!

– А у нас придется, – с ледяной любезностью проговорила я.

– Мы принимаем «Визу», «Мастер-кард», «Американ экспресс», – подсказал Голубчик.

– Кошелек не взяла! – оправдывалась Чертова Редакторша.

Я с сомнением посмотрела на вместительную сумку. Ну конечно, не взяла!

– Банкомат в соседнем здании! – не унимался Голубчик.

Да, он у нас трансвестит с характером.

Чертова Редакторша рвала и метала, а для севшей в мое кресло брокерши с Уолл-стрит происходящее не больше чем увлекательное шоу.

– С вами свяжется мой секретарь, – прошипела Чертова Редакторша. – Но вы еще пожалеете! Ноги моей больше здесь не будет!

Я закусила губу, чтобы не сказать, как сильно буду жалеть об этом обстоятельстве, но, прежде чем нашла нужные слова, дама развернулась на высоких каблуках от Стефани Келиан и бросилась вон из салона.

После брокерши меня ждала не кто иная, как Клаудиа Джи. Чертова Редакторша плюс Клаудиа Джи, плюс мама – не слишком ли много для одного раза? Ну чем я это заслужила? Клаудиа Джи, больше известная как Дива, – настоящее стихийное бедствие. Пять минут в ее обществе – и без психотерапевта не обойтись.

Для тех, кто не читает светскую хронику в воскресном выпуске «Нью-Йорк таймс», сообщаю, что Клаудиа Джи – одна из ярчайших звезд на небосводе Верхнего Ист-Сайда. Ее легко узнать по длинным, цвета черно-бурой лисы волосам (чтобы я как можно точнее воспроизвела цвет, в салон было принесено роскошное манто). На газетных снимках Клаудиа чаще всего появляется вместе со своим богатым и знаменитым мужем Томми Джи, который основал, а после десяти лет успешной работы оставил одну из крупнейших брокерских групп на Уолл-стрит, чтобы стать скульптором. Талантливый человек талантлив во всем, и через несколько месяцев гранитные валуны от Томми Джи украшали альпийские горки самых состоятельных людей Америки.

Вот и Дива влетает в салон, как к себе домой. Ждать на банкетке она не будет: это ниже ее достоинства. Более того, Клаудиа – одна из немногочисленных клиенток, обслуживающихся в кредит. Жан-Люку пришлось пойти на это исключение, потому что Дива никогда не носит с собой ни наличные, ни кредитки. Да и зачем ей? Разъезжает по Манхэттену на новеньком «мерседесе» с шофером и бывает только там, где ее хорошо знают. Иногда я мечтаю о том, чтобы похитить Диву, завести в какое-нибудь захолустье и бросить. Что она будет делать? Как доберется домой?

– Джорджия! – весело помахала мне она.

Ну вот, а я-то молилась… Похоже, хранящее колористок божество от меня отвернулось… Дива грациозно опустилась на свободное кресло и поправила волосы, рассыпавшиеся красивым серебристым каскадом.

Так, нужно подойти поприветствовать ее королевское величество. Духи у нее что надо, такие простым смертным недоступны. Кажется, в Париже у нее личный поставщик.

– Клаудиа, займусь вами буквально через минуту! – улыбаясь, проговорила я.

– Надеюсь, эта минута на час не растянется! – парировала Дива, и улыбаться мне тотчас же расхотелось.

– Ну, минут на пятнадцать…

Боже, что я такое говорю? Разве за пятнадцать минут можно сделать два мультитональных окрашивания? Но заставлять Диву ждать дольше пятнадцати минут опасно. Вернувшись к сидящей в кресле клиентке, я мысленно проклинала Клаудиу, а потом вспомнила маму.

За соседним рабочим местом Ришар делал тонирование одной из подруг Джейн Хаффингтон-Кук.

– Ришар?

– Oui? – едва повернулся в мою сторону старший колорист.

– Вы не видели… – начала я и осеклась. Чем меньше людей знают о приезде Дорин, тем лучше. Может, Патрик в курсе, где она? Краем глаз я увидела, что мой приятель укладывает молодую девушку с золотисто-каштановым сассуном.

– Эй, Патрик! – позвала я.

Вопросительно на меня посмотрев, он извинился перед девушкой с сассуном и подошел ко мне. Клаудиа Джи, длинная очередь, мои совершенно безумные глаза – никаких объяснений не потребовалось. Парень только головой покачал. «Помоги!» – беззвучно взмолилась я.

– Клаудиа, дорогая! – закричал он, будто только что ее заметил. – Выглядите божественно!

Патрик знает, как подольститься к клиентам, но, с другой стороны, явно никогда не врет. Клаудиа действительно выглядела божественно! Этакий богемный вид класса де-люкс: грива серебристо-черных волос, лаковые сапожки, винтажные джинсы и браслеты с бирюзой. Вроде бы ничего особенного, но впечатление незабываемое. Да, эксклюзивные вещи носить тоже нужно уметь.

Разве Патрик может мне помочь? Не попросишь клиенток во главе с Клаудией перейти к нему! Судя по тому, как Дива лупит по кнопкам сотового, она и так не в радужном настроении.

– Не знаешь, где Дорин? – спросила я.

– У Жан-Люка сидит, – буркнул Патрик.

Стиль маэстро нам с ним… м-м-м… не очень нравится. Наш шеф, конечно, прекрасный парикмахер, но немного несовременный. Его стрижки видно издалека, все они напоминают каски.

– Зато на укладку попадет к Массимо.

– Это хорошо.

– Маникюр и педикюр делала Алиша, – продолжал рассказывать Патрик, – а красила Фейт.

– Фейт? Почему же я не видела?

– Потому что Жан-Люк пригласил их в отдельную кабинку, – пояснил парень. Кабинка в салоне всего одна, на первом этаже, зарезервирована для кинозвезд, которые не хотят, чтобы их видели. Этим они и отличаются от жаждущих внимания старлеток.

– Зачем?

– Понятия не имею.

Я тем временем на бешеной скорости готовила состав для мелирования, благодаря Бога, что у моей клиентки жидкие волосы. Сколько времени прошло? С Клаудией Джи шутки плохи!

– Джорджия, мне нужно высветлить только одну прядь. – Дива показывала на локон у виска. – Может, обслужишь без очереди?

– Клаудиа, еще пару минут! – взмолилась я, избежав очевидного вопроса. Теоретически да, одну прядь можно высветлить без очереди кому угодно, только не Клаудии. С ней все иначе: ее нужно держать за руку в буквальном смысле слова. Дело в том, что в детстве Дива пережила страшную моральную травму. В десятилетнем возрасте мать привела ее в парикмахерскую, а сама ушла. За пятнадцать минут злой-злой парикмахер постриг девочку почти налысо. В результате ужасный комплекс, и с тех пор ни одному парикмахеру на свете не разрешается срезать больше чем сантиметр, а во время любых процедур, даже если окрашивается всего одна прядь, нужно стоять рядом с ней и держать за руку.

Такой аврал, как сегодня, в кошмарном сне не приснится. Ну чем я заслужила такое наказание?

– Закончу укладку и посмотрю, как там Дорин, – пообещал Патрик, радуясь, что может вернуться на свое место.

Чудо, но Клаудиа Джи смогла дождаться своей очереди. Взглянуть на часы я не решалась: прошло гораздо больше пятнадцати минут.

Одна из ассистенток уже поставила на рабочий столик осветляющий спрей, а я отделила небольшую прядь. Наносить нужно осторожно, чтобы не попало на кожу головы. Пока спрей действовал, я сидела рядом и держала Диву за руку.

Едва сев в мое кресло, Клаудиа тут же впала в благостное настроение, совсем как наркоман, наконец получивший дозу. Уголки рта поползли вверх, и я почувствовала, что ее пульс постепенно замедляется. Как мало нужно для счастья! Томми Джи стоит держать флакончик спрея под рукой или переквалифицироваться в парикмахеры.

– Завтра день рождения Сидни, – доверительно сообщила Клаудиа.

У Клаудии и Томми три девочки-погодки: десяти, одиннадцати и двенадцати лет. Интересно, которая из них Сидни?

– Джорджия!

Я подняла глаза. Надо же, чуть не уснула, представляя, каково быть дочерью Дивы.

Ничего себе! От неожиданности мои глаза стали совсем круглыми. Передо мной лишь отдаленно напоминающая Дорин особа. Разве может обычная женщина из Википими за полчаса превратиться в куклу Барби? К сожалению, может. Я не знала, что сказать.

– Ну как? – спросила Дорин, глядя на себя в зеркало.

– Секунду, Клаудиа, – пролепетала я.

Мамины волосы теперь выше плеч, длинная густая челка, а цвет… Сияющий золотистый каштан, которым бы я при любых других обстоятельствах восхитилась, но сочетание с полным отсутствием макияжа наводит на мысль о парике, причем дешевом.

– Разве не здорово? – радостно спросил подоспевший Жан-Люк. – Мы очень старались!

– Прошу прощения, – подала голос Клаудиа Джи.

– Одну секунду! – резковато отмахнулась я. Честное слово, если Дива к нам больше не придет, плакать не буду.

– Вы кто? – возмущенно спросила Клаудиа мою мать.

– Дорин Уоткинс, – протянула руку мама.

Боже, что она творит!

Часто задышав, Дива протянула Дорин холеную, унизанную перстнями руку. «Почему с вами все так носятся?» – говорила она всем своим видом.

– Ну так как? – не унималась Дорин.

Боже, ей сделали дизайн бровей!

– Если честно, то… – начала я. Весь салон выжидательно на меня смотрел. Кажется, мама довольна. Впервые в жизни она чувствует себя красавицей. – Великолепно. Ты выглядишь великолепно. – Крепко держа за руку, я повела Клаудиу Джи к раковине.

Дорин просидела в салоне до вечера отчасти потому, что боялась гулять по городу одна, отчасти потому, что ей нравилось наблюдать за мной. Я, конечно же, не возражала. В мамином взгляде светится любовь, даже со своей ужасной стрижкой она напоминает ангела. Лишь ангел может так терпеливо сидеть на банкетке, прижимая к груди сумочку. Хорошо, что ей не предложили пластиковый чехол, еще бы, не дай Бог, рассмеялась!

Изменившаяся до неузнаваемости Дорин пожирала глазами клиенток. День выдался «звездный»: к Фейт были записаны Сьюзен Сарандон и еще несколько менее известных актрис. Супермодель, обрученная с членом королевской семьи, сидела на банкетке, выставив напоказ длинные в ажурных чулках ножки. Стрижка у нее необычная, мальчишеская. Еще приходили представительницы нью-йоркских СМИ. Самая яркая из них – Линн Мендельсон, известная голливудская публицистка. Линн всегда на высоких каблуках: помню, она как-то говорила, что публицист просто обязан казаться выше остальных.

В довершение всего на стрижку привели трех мальчишек, которые устроили драку, настоящую, с синяками и разбиванием носов. Волосы у всех троих льняные, тонкие, так что просвечивает розовый череп. Привыкшая к подобным сценам мать не обращала ни малейшего внимания ни на сыновей, ни на недовольные взгляды других посетителей. А что могли сделать мы? Стрижка стоит девяносто долларов – в «Жан-Люке» такими деньгами не бросаются.

– Уймите кто-нибудь этих бесенят! – взмолилась пожилая дама.

– Где их мать? – кричала другая, с ненавистью глядя на дерущихся мальчишек.

Еще четверо – и на сегодня все. Для Дорин у меня приготовлена целая программа: ресторан, а потом модное шоу на Бродвее; билеты помог заказать знакомый продюсер. Завтра я отдыхаю, так что времени хватит на экскурсию к Статуе Свободы, ленч в «Ла коте баск» и поход по магазинам на Мэдисон-авеню. Очень хочется доставить маме удовольствие и показать, что у меня все в порядке. Пусть она мною гордится!

– Так-так-так, – проговорила Дорин, когда мы наконец вышли из салона. – Так-так-так…

Она по привычке отбросила назад волосы, но после того, как ее постригли, отбрасывать стало почти нечего. Мы свернули на Мэдисон-авеню, где магазины уже закрывались. На улице совсем темно. Брр, еще не привыкла к зимнему времени.

– И так каждый день? – спросила мама.

– Почти.

– Невероятно!

– Ну, сегодня посетителей чуть больше обычного. Праздники и все такое…

– А кто та женщина?

– Которая из них?

– С длинными пегими волосами и…

– Скорее всего Клаудиа Джи.

– Она знаменита?

Мы стояли у светофора на углу Шестьдесят третьей и Мэдисон.

– Они все знамениты.

Дорин покачала головой. Я никак не могла привыкнуть к ее новому облику. Зачем только ее постригли! Теперь она похожа не на мою маму, а на чужую женщину из тех, что останавливаются в «Брегдорфе», перекусывают в «Ла гулю», а потом идут в «Жан-Люк». У таких фамильные особняки с экономкой и дюжина кашемировых одеял для потенциальных гостей.

Дорин перехватила мой взгляд.

– Слушай, тебе ведь не нравится в «Жан-Люке».

– Это отличное место, – вяло отбилась я, лихорадочно подыскивая более убедительный ответ. – Здорово тебя уложили!

Дорин улыбнулась:

– Кстати, как его зовут? Того красивого итальянца, что делал укладку?

– Массимо.

– Точно, Массимо. Мне он очень понравился.

– Он просто чудо и, по-моему, самый талантливый стилист салона.

– Да, он талантливый, вы все талантливые, – проговорила Дорин, но прозвучало как-то странно. Для нее понятия «парикмахер» и «талант» несопоставимы. Талантливым может быть пианист, скульптор, математик, а стрижка – это так, ремесло. Мы в «Жан-Люке» считали иначе: стрижка – это искусство, иначе разве стали бы клиенты тратить на нас такие деньги? – Он такой… робкий, – проговорила мама и выдержала многозначительную паузу. – Наверное, он…

– Кто?

– Сама знаешь!

– Ах это! – рассмеялась я. Надо же, забыла, как отличаются нравы Википими и Мэдисон-авеню. – Гомосексуалист?

Мама кивнула:

– Думаю, да, и не он один.

Некоторое время мы шли молча. Что-то тут не так, мама что-то недоговаривает! Нужно срочно выяснить!

– Ну и как тебе?

– Что?

– Салон, моя работа… Что ты об этом думаешь? – спросила я плаксивым тоном, каким дочки вне зависимости от возраста говорят с матерями.

Дорин сбавила шаг и поплотнее завязала шарф.

– Думаю, для тебя это прекрасная возможность, – проговорила она, и я снова почувствовала, что мама о чем-то умалчивает.

– Что? – не вытерпела я.

– Просто… Не представляю, как, черт подери, ты все это терпишь!

Я даже растерялась: мама никогда не ругалась.

– Что терплю?

– Этих женщин…

– Клиенток?

– Боже мой, Джорджия, никогда не видела столько надутых…

– Они не такие уж плохие! – перебила я и осеклась. Что я делаю? Зачем выгораживаю этих богачек перед мамой?

– Просто хочу, чтобы ты была счастлива, милая.

– Я счастлива.

Неожиданно на глаза навернулись слезы. Я сделала вид, что разглядываю витрину ювелирного: крупные розоватые жемчужины на коричневой шее манекена. Нет, не буду плакать!

– А ты представляешь, сколько я здесь зарабатываю? – выпалила я. – Только чаевыми пятьсот долларов в день.

– Детка, это здорово! – Мама обняла меня за плечи. – Я так тобой горжусь…

Такого я вынести не могла. По щекам покатились слезы. Черт, только этого не хватало!

– Милая, не плачь! Ну что ты, не надо, пожалуйста! Что случилось? – Дорин прижала меня к себе. Мы шли мимо кофейни. В витрине медленно вращались украшенные шоколадом пирожные.

– Давай зайдем! – предложила я.

В таком состоянии меньше всего нужен дорогой ресторан и бродвейское шоу. Поэтому мы устроились на красных виниловых пуфиках и заказали чизбургеры, картошку и ванильную колу. Запах гриля, шипение жарящейся картошки напомнили мне Википими.

– Доченька, ты всегда можешь вернуться домой, – предложила Дорин. – Будешь моим партнером.

В горле образовался комок. Как бы сильно я ни скучала по Википими, но ни за что туда не вернусь.

– Теперь мой дом здесь, – тихо сказала я.

Дорин кивнула и, потянувшись ко мне через стол, стала гладить руку. В детстве это помогало мне уснуть.

– Поговори со мной, девочка! Что тебя тревожит?

– Все то же самое, – проговорила я. Абсолютная правда. Моя жизнь как рисунок на обоях: днем бесконечные клиенты, а вечером бесконечная усталость и телевизор. – Что нового в Википими? – Что угодно, только бы тему сменить.

Мама ответила не сразу: вероятно, раздумывала, стоит выбивать из меня правду или нет.

– Ну, – нерешительно начала она, – Энн Катбилл родила четвертого.

– Четвертого?

– Да, в Википими у всех как минимум трое детей.

– И все могут себе это позволить?

– Ну, ты же нас знаешь: о последствиях особо не беспокоимся, рожаем, и будь что будет.

– В Нью-Йорке о первенце задумываются лет в тридцать пять, не раньше.

– Да, здешние женщины хотят всего и сразу, – неодобрительно проговорила мама.

Принесли наши чизбургеры. Чувствовалось, Дорин не терпится расспросить меня о главном: о счастье и планах на будущее. Она вырастила меня самостоятельной и независимой, но в том кафе я открыла для себя кое-что новое. Мама гордится моими достижениями, но мечтает, чтобы у меня было то, чего ей самой не досталось: мужское плечо, на которое можно опереться в трудную минуту.

На Мэдисон-авеню царило обычное вечернее столпотворение, но мы с мамой ничего не слышали. У нас свой собственный мирок, куда посторонним вход воспрещен.

– И где же я его найду?! – вырвалось у меня.

Дорин сразу поняла, о чем я; конечно, это же моя мама!

– Не беспокойся, – проговорила она, потягивая ванильную колу. – Найдешь.

– Леди и джентльмены! Знаменитые сестры Мартинес!

Голос конферансье эхом разносился по выставочному центру имени Джейкоба Джевица, в котором собрались несколько тысяч человек. Жан-Люк, Кэтрин, Массимо, Патрик и я стояли у белой парусиновой ширмы, скрывавшей верхнюю часть девичьей фигуры. Похоже, кроме крохотных стрингов, на девушке ничего нет. Крепко сбитая темноволосая женщина в форме подняла одну ногу модели и нанесла горячий зеленый воск. Публика застыла в ожидании чуда, а женщина наложила на воск кусок грубой ткани и молниеносно отделила от ноги, обнажив гладкую, без единого волоска кожу. Собравшиеся восторженно загудели.

– Сестры Мартинес подарили миру воск для зоны бикини! – объявил конферансье.

Темноволосая дама тем временем бесцеремонно развела ноги неизвестной девушки и нанесла воск на внутреннюю поверхность бедер.

– Ой! – поморщился Массимо. – Наверное, больно.

– Пойдемте отсюда, – предложила невозмутимая Кэтрин. – Похоже, самое интересное будет вон там. – Она показала на плотную толпу.

Волосы, везде волосы! Челки, начесы, кудри. Прически восьмидесятых, а у их обладательниц густо подведенные карандашом глаза, по двадцать гвоздиков в ушах, ярко-розовые губы. Эти девушки напоминали мне моих однокурсниц из Академии Уилфреда, тех, что остались работать в Википими.

А мы-то что здесь забыли? Зачем, спрашивается, пожертвовали выходным?

Дело в том, что мы выполняли боевое задание. Жан-Люк решил создать собственную косметическую линию. Своя линия есть у Видала Сассуна, Фредерика Феккая. Пора и Жан-Люку выпустить фирменный шампунь, кондиционер, маску для волос, гель, спрей, мусс. Так что мы, его антураж, должны были собирать новые идеи: смотреть и слушать, кто что интересное придумал.

Была еще одна причина продемонстрировать маэстро свою лояльность: Жан-Люк планировал расширяться.

Филиалы в Лос-Анджелесе, Чикаго, Вашингтоне… Ничего конкретного маэстро не обещал, но кто знает, чем все может обернуться… А вдруг партнерство предложит? Вот бы было здорово! Я ведь с самого низа начинала, а стала одной из лучших колористок салона, даже к Жан-Люку в доверие втерлась. Сколько людей всю жизнь прозябают в нищете! Наверное, дело в таланте: Дорин всегда говорила, что чувство цвета у меня врожденное. Но ведь талантливых колористов море, так что мне повезло: оказалась в нужное время в нужном месте.

Словно туристы, мы бродили по выставочному центру. Бесконечные ряды павильонов: вот представительство «Конэйр», молодая девушка демонстрирует фены различной мощности. Дальше утюжки, потом раковины, потом щипцы для укладки… Не очень весело, лучше бы остались у сестер Мартинес.

– Пустая трата времени! – бурчал Жан-Люк. – Ничего интересного здесь не узнаешь. Так что подражать некому, придется изобретать что-то свое! – Француз раздосадованно махнул рукой.

– Ну, отрицательный опыт – тоже опыт. Лучше учиться на чужих ошибках, чем на своих, – сказал оптимист Патрик.

– Не нужен мне отрицательный опыт! – запальчиво воскликнул Жан-Люк.

Мы с Патриком переглянулись. Объяснения не требуются, я понимаю его без слов: Жан-Люк безмерно раздражает моего приятеля. Он мог многое простить талантливому Массимо, красавице Кэтрин и мне по старой дружбе, а вот маэстро – нет.

– Знаете что? – негромко проговорил Патрик. – С меня хватит! – Он развернулся и пошел в противоположную сторону. – Увидимся через час.

– Что это с ним? – удивленно спросил Жан-Люк.

– Ничего, – вкрадчиво проговорила Кэтрин, обнимая его за плечи.

Лишь дойдя до противоположного конца выставочного зала, мы поняли, ради чего пришли все эти люди. Павильон, огороженный красными бархатными лентами, рядом застыл билетер.

– О нет, только не это! – вздохнула Кэтрин, прочитав, что написано на вывеске.

«Специальный гость фестиваля – Хироши».

– Боже, – пробормотал Массимо.

Мы посмотрели на Жан-Люка. Губы у маэстро белые, дыхание хриплое.

– Что это? – чуть слышно спросил он. Раз Жан-Люк притих, значит, дело плохо.

– Успокойся, Жан-Люк, все в порядке! – ласково проговорила Кэтрин.

– Ничего не в порядке! – негодовал француз. – Хироши? Хироши? – громко повторял он.

Стоящие в очередь к билетеру возмущенно зашикали. Дело в том, что первые двенадцать лет своей карьеры Жан-Люк работал на Хироши, а потом решился открыться самостоятельно. Несмотря на успех, наш маэстро продолжал завидовать японцу. Его бывший шеф – суперзвезда, и клиенты у него звездные: в салоне бывают Мик Джаггер, Шерил Кроу и, по неподтвержденным данным, сам президент.

– Почему здесь привечают этого япошку, а не меня? – раздраженно спросил наш маэстро у Массимо. – За что мы платим пиарщику?

– Потому что это дурацкий фестиваль! – спокойно ответил Массимо. – Кого он волнует?

– Меня!

– Ну конечно, милый! – прокурлыкала Кэтрин.

– Хватит сюсюкать! – завопил Жан-Люк.

– Предлагаю пойти и посмотреть… – предложил Массимо.

– Ты что, с ума сошел?

– Думаю, нет, – проговорил старший стилист. – Сто лет Хироши не видел!

Я украдкой взглянула на Массимо. Что он делает? Жан-Люк взбесится!

– Пойдемте отсюда, – сказала Кэтрин, схватив маэстро за руку.

– Ну уж нет! – съязвил тот. – Мы просто обязаны увидеть великого Хироши! Может, чему-нибудь научимся!

Мы прорвались в павильон без всяких билетов: Жан-Люк наотрез отказался платить бывшему шефу. Я сразу узнала Хироши, хотя раньше видела только на фотографиях. Стрижка потрясающая: рваные серо-желтые пряди. Одетый в черные обтягивающие джинсы и черную же футболку, японец порхал вокруг сидящей на складном стульчике модели.

– Без театра никуда! – фыркнул Жан-Люк.

А потом Хироши начал стричь. Помнится, я читала, что он предпочитает работать с сухими волосами. Так и оказалось: волосы девушки сухие и абсолютно прямые. Несколько ловких движений – и модель стала похожа на дикую львицу из саванны. Каждый второй парикмахер считает себя гением, но этот парень достоин высокого звания.

Рядом со мной затаил дыхание Массимо.

Каждая женщина в павильоне мечтала оказаться на месте модели. Еще бы, где еще можно бесплатно постричься у лучшего мастера страны?

Жан-Люк бледен как полотно, на виске бьется жилка, дыхание сбилось. А что, если у него будет сердечный приступ? Я представила заголовки завтрашних газет: «Парикмахерские войны. Знаменитый француз в нокауте!»

– Думаю, мы увидели более чем достаточно, – проговорила Кэтрин, решительно взяв Жан-Люка за руку. Похоже, их отношения уже не тайна.

– За все это ты несешь личную ответственность, – прошипел маэстро, обращаясь к Массимо.

– В каком смысле? – вскинулся итальянец. Я впервые видела его рассерженным. – Разве моя обязанность…

– Я буду решать, что входит в твои обязанности, а что нет! – загремел Жан-Люк.

Массимо даже отступил от неожиданности, а услышавший шум Хироши замер с локоном в руках.

Я инстинктивно придвинулась к главному стилисту.

– Ты уволен! – завопил француз.

– Сэр, вам придется выйти, – объявил секьюрити.

– Да ты знаешь, кто я такой? – гремел Жан-Люк, раскачиваясь на каблуках.

– Он это серьезно? – шепотом спросил меня Массимо.

Я вовремя подавила смешок. Эх, нет, маэстро все видел!

Жан-Люк оттолкнул руку охранника, а тот зачем-то потянулся к поясу. Неужели за пистолетом?!

– Не беспокойтесь, я ухожу! – собрав остатки достоинства, проговорил наш босс. – Ноги моей не будет в этом гадюшнике…

Напрочь забыв о Хироши, собравшиеся в павильоне радостно загудели, а Жан-Люк побагровел от бешенства.

– Пойдем, cherie, – обратился он к Кэтрин, а уже у выхода из павильона бросил: – Джорджия Уоткинс, ты тоже уволена! Вместе с Массимо!

– Он одумается, – утешал Массимо, наливая мне уже третий бокал вина. По дороге из выставочного центра мы случайно набрели на небольшое французское бистро. – Может, дальше пойдем? – спросил мой товарищ по несчастью. – Еще не устала от общения с Францией?

– Да, устала, но мне нужно выпить!

Итак, мы остались, а я почти в одиночку опустошила целый графин вина.

– А вдруг не одумается? – Я уже представляла, как, вернувшись в парикмахерскую «У Дорин», накладываю состав на пряди миссис Фолз. В Википими мелирование называют глазурью: дескать, похоже на сахарную глазурь на пирожных…

Что же, я пыталась, и, по-моему, небезуспешно. Несколько лет в лучшем салоне Нью-Йорка плюс немного денег на счету – все могло быть гораздо хуже.

– О чем думаешь? – спросил Массимо, заглядывая в глаза.

– О том, что все возвращается на круги своя. Википими, штат Нью-Хэмпшир, население три тысячи восемьсот семьдесят один человек, хотя нет, мистер Миллер в прошлом году умер, остается три тысячи восемьсот семьдесят.

Кажется, я чуток перебрала. Меня уволили, значит, терять нечего.

– А ты? Ты чем займешься? – спросила я итальянца, с удовольствием положив локти на исцарапанный деревянный стол. – Дружок-то есть?

В общем, язык развязался окончательно, я несла всякую чушь.

На тонких губах заиграла лукавая улыбка.

– У тебя богатое воображение!

– Что?

– Во-первых, воображаешь, что уволена. Это не так, уверяю. Мы слишком ему нужны.

– Но ведь он…

Перегнувшись через стол, итальянец прижал к моим губам палец. Я онемела от неожиданности.

– Во-вторых, нас с распростертыми объятиями примут в любом салоне Нью-Йорка. Так что, если есть желание, можно насолить Жан-Люку! Ты об этом думала?

Убрав со лба темную прядь, Массимо заказал еще вина.

– А в-третьих, с чего ты решила, что у меня есть дружок?

– Просто… Ты такой красивый, что парни наверняка… – Я замялась, и щеки мгновенно залила краска. Представляете краснеющую блондинку? А Массимо все смотрел на меня и улыбался.

– Нет у меня никакого дружка, – наконец сказал он и нежно поцеловал меня в губы.

Весной в Нью-Йорке всегда красиво, а по вечерам – особенно. Над серой лентой Гудзона сгущается розоватый сумрак, тротуары кажутся чисто вымытыми, а воздух такой ароматный, что дома не усидеть. Вечер, когда мы с Массимо влюбились друг в друга (хотя он утверждает, что любил меня давно, но не решался признаться), был именно таким. Опустошив второй графин, мы отправились гулять. Кажется, на улицы высыпал весь Нью-Йорк: целующиеся парочки, родители, копошащиеся в песочницах дети. Массимо держал меня за руку, но не по-хозяйски, как многие парни в Википими, а осторожно и ласково, будто напоминая: «Ты моя».

– Люблю смотреть на маленьких детей, – признался он. – Париж, Лондон, Нью-Йорк, Шанхай – они везде одинаковые и прекрасно понимают друг друга без всяких иностранных языков.

Мы прошли мимо булочной, у которой выстроилась целая очередь.

– Что они ждут? – Этот район я совсем не знаю. Постоянно на работе, так что времени как следует осмотреть город нет.

– Кексов.

– Ты шутишь, кто стоит в очередь за кексами?

– Это лучшая булочная в городе, – пояснил итальянец. – Люди ждут, сами не понимая чего ради.

Вспомнив салон, я снова загрустила. Где сейчас Патрик? Его тоже уволили?

– Может, нам стоит…

– У меня есть идея получше, – взглянув на часы, проговорил Массимо. – Сколько времени прошло? Три часа? Думаю, Жан-Люк уже позвонил нам обоим.

– Это вряд ли.

– Хочешь пари?

– Не верю я в пари…

– Если я прав, – начал он, открывая дверь, – то на следующей неделе ты кое-куда со мной поедешь.

Похоже, это беспроигрышное пари. «Ты ведь целых три года был рядом!» – с досадой думала я.

Массимо включил свет, и я увидела комнату, больше всего напоминающую будуар престарелой куртизанки. Высокие, украшенные лепниной потолки белили столько раз, что побелка отслаивалась, как глазурь на торте. Лампы в древней бронзовой люстре неяркие, так что комната купается в теплом оранжевом сиянии. Напротив мраморного камина потертая софа с бархатной обивкой, на стене зеркало в позолоченной оправе.

– У тебя так красиво! – прошептала я.

– Столько лет живу на чужбине, что решил: моим маленьким домом будет эта квартира. Ты меня понимаешь?

Я кивнула. Понимаю, хотя сама поступила иначе: целых три года живу на чемоданах, в любую минуту готовая вернуться в Нью-Хэмпшир.

У Массимо так уютно… Если бы увидела его квартиру пару часов назад, еще раз убедилась бы, что он гей. Разве обычный мужчина станет так о себе заботиться? По-моему, нет. У них всегда стопки грязных тарелок в раковине и пивные бутылки на окне.

– Смотри, автоответчик мигает! – воскликнул Массимо, помогая мне раздеться. – Давай послушаем, кто это!

Я присела на софу. На каминной полке фотографии. Семья Массимо. Все такие красивые, счастливые…

– Мои папа, мама и сестры, – проговорил хозяин квартиры. Похоже, он сильно скучает.

Бип-бип! Массимо нажал на кнопку автоответчика.

– Алло! Массимо? Bonjour! Ты дома? – зазвучал под высоким потолком голос Жан-Люка. Долгая пауза. – Merde! Слушай, позвони мне, пожалуйста, ладно?

Массимо горестно покачал головой:

– Жан-Люк в своем репертуаре.

– Почему?

– Просто извиниться не может!

– С чего ты решил, что он хочет извиниться? – спросила я.

– А как иначе? Не думай, что он жалеет о том, что вел себя как последний, извини за выражение, урод! Просто посчитал, сколько денег потеряет, если мы с тобой уйдем.

Я сняла туфли – ноги гудели от долгой ходьбы. Боже, как у него уютно!

– Ну, bella mia… – Массимо прижал меня к себе и нежно провел по щеке. – Кажется, я выиграл.

– Думаю, да…

Вообще-то он еще не выиграл, но разве я могла возразить? Не возражала я и когда Массимо разжег камин и, опустившись нарочито медленно, снял с меня блузку, лифчик, брюки… А потом он покрыл все мое тело поцелуями.

– Когда ты это понял? – шепотом спросила я. Его ласки были такими настойчивыми, будто он много лет укрощал свою страсть.

– Давно, – отозвался Массимо, – очень давно. Я так долго ждал…

Я не думала ни о том, что мы слишком торопимся, ни о том, что случится завтра. Я вообще не думала. Мир растворился в вечерней розовой дымке. Не было ни Жан-Люка, ни сомнений, ни страха. Только мягкое потрескивание пламени, страстный шепот: «Bella mia, cara mia*», – и бесконечная нежность.

На следующий день Жан-Люк был похож на побитую собаку. Казалось, он искренне раскаивается… Но я едва его замечала. Первую из двадцати клиенток обслужила чисто автоматически, улыбаясь и тихо напевая. Я была готова любить весь этот мир, и с каждой минутой все сильнее – такой счастливой сделал меня Массимо.

Вторая посетительница принесла шубку из монгольской овчины – знаете, такой мех с длинным волнистым ворсом?

– Джорджия, милая, добавьте бликов на шубку, а то мех немного потускнел.

С такими просьбами ко мне еще не обращались, и в любой другой день настроение было бы безнадежно испорчено. А сегодня я как ни в чем не бывало повесила шубку на спинку кресла и попросила ассистентку приготовить состав.

Массимо… С ним так спокойно и легко! Прошлой ночью мы почти не спали и, естественно, не отвечали на многочисленные звонки Жан-Люка.

– Массимо? Алло! Алло! Где ты ходишь? Позвони мне, ладно? Немедленно – tout de suite!

– Mon ami, я… я так виноват. Пожалуйста, прости! Я вел себя как идиот! Увидимся утром, хорошо?

Массимо рассмеялся, а я, прижавшись к его груди, слушала, как бьется сердце.

– Бедный Жан-Люк! Наверное, представил, что скажет всем, кто записан к нам на завтрашнее утро. Бесплатным маникюром тут не отделаешься!

– Зато как он обрадуется, увидев нас в салоне! – Я жадно вдыхала аромат его разгоряченного тела.

– А мы хотим вернуться?

– Конечно, хотим! – воскликнула я. Он что, шутит? Чем будет моя жизнь без «Жан-Люка»?

– Ну ладно…

Итак, мы вернулись! Массимо стриг ведущую какого-то телешоу, не помню, как ее зовут. Типично телевизионная стрижка: волосы до плеч плюс короткая челка. Как тщательно он филирует концы! Женщина улыбалась, жестикулировала, на красивом лице ежесекундно отражались эмоции, только лоб оставался неподвижным. Она не первая, у кого я это замечаю! Появился новый вид инъекций, которые парализуют лицевые мышцы, таким образом препятствуя образованию морщин. Называется он «Ботокс» и заменяет или хотя бы на время устраняет потребность в подтяжках. Хмурилась ведущая или улыбалась – лоб оставался гладким, как замерзшее озеро.

– Что мы сделаем сегодня? – Голос очередной посетительницы вырвал меня из сладкого мира грез. Это старая клиентка, брокерша с Уолл-стрит. В любую погоду она носит туфли на десятисантиметровых каблуках и сумочку от «Гермес» в тон. Я всегда красила ее одинаково: теплые золотистые блики, чтобы оживить вялые темно-русые пряди.

– А что бы вам хотелось?

– Что-нибудь новенькое!

Так, ассистентка уже приготовила золотистую осветляющую краску… Как же зовут мою клиентку? Элис? Элисон? Лица и прически я запоминаю сразу, а вот с именами немного сложнее. Брокерша, как бы ее ни звали, выглядела далеко не лучшим образом: слишком сильно похудела, а морщин столько, что захотелось лично раздобыть для нее «Ботокс».

– Что случилось?

– Ничего… Просто тяжелый день.

– Может, сделаем мелирование посветлее? – предложила я. К счастью, выбор большой: платиновый блондин, золотистый, медовый…

Кожа у нее желтоватая, так что пепельные оттенки отпадают.

– Рыжий! – выпалила брокерша. – Покрасьте меня в рыжий!

– Рыжий?

– Да, да, – зачастила она, – так будет лучше всего!

– Послушайте, – я украдкой взглянула на ее карточку, – Аманда, рыжий не самая лучшая идея. Может, лучше медовый блонд, на три тона светлее основной массы волос…

– Нет! – перебила она. – Хочу рыжий, огненно-рыжий!

Похоже, она была готова расплакаться.

– Аманда, – мягко начала я, – что бы с вами ни происходило, сейчас не лучшее время для кардинальных перемен. Если через две недели не передумаете краситься в рыжий, приходите, и мы подберем подходящий оттенок. Просто чувствую: сегодня менять ничего не стоит. Новый цвет вам не понравится, и вы уйдете к другому колористу… А мне не хотелось бы терять такую клиентку.

Брокерша кивнула и украдкой вытерла слезы.

– Купите себе какую-нибудь приятную мелочь. – Я махнула в сторону Пятьдесят седьмой улицы. – По крайней мере покупку всегда можно вернуть, если не понравится.

Аманда поднялась с кресла и расцеловала меня в обе щеки.

– Вы правы, абсолютно правы, – чуть слышно сказала она.

– Надеюсь, у вас все образуется…

Я встретилась глазами с Массимо. Неужели он все видел? Кажется, да. Я получила воздушный поцелуй, а посмотрев в зеркало, заметила, что за нами следит Патрик. Мой приятель скорчил выразительную гримасу.

В тот день в салоне все было не так, как всегда. Мы с Патриком то и дело переглядывались и хихикали, в обеденный перерыв Массимо пригласил меня в кафе, а бедный Жан-Люк никак не мог понять, что происходит.

Пожалуй, главные составляющие успеха Жан-Люка – бьющие через край амбиции и честолюбие. Поэтому его так раздражали Хироши, Джон Сахаг и Оскар Бланди. Он должен быть первым и только первым, чего бы это ни стоило. Поэтому, когда он заговорил о расширении, никто не удивился. Неугомонному французу мало, что салон пользуется бешеной популярностью, на все лады расхваливается в глянцевых журналах, а их с Кэтрин приглашают на престижные светские мероприятия.

Нет, ему все мало! Права была мама, когда сказала, что от слишком амбициозных людей лучше держаться подальше. С каждым днем ладить с маэстро становилось сложнее и сложнее.

В последний четверг перед Рождеством Массимо, Патрик и я получили по почте приглашения. На плотной, пахнущей ванилью бумаге элегантным почерком Жан-Люка было написано: «Приглашаю на коктейль в «Карлайл» сегодня, в семь часов». Этакий завуалированный приказ, причем отданный в последний момент, чтобы отрезать возможные пути к отступлению. Разве кто-нибудь рискнет не прийти?

– Кто знает, что он задумал? – спросил Патрик во время утреннего кофе в подсобке.

– Наверное, хочет поблагодарить нас за отличную работу, – предположила я.

– Ха-ха-ха! – деланно рассмеялся мой приятель.

– Кажется, я знаю, но говорить не хочу. – Массимо взглянул на часы. – Через девять часов сами все узнаете.

В подсобке ничто не напоминает о приближении праздников: ни венка, ни гирлянды, ни елочки. Все так же, как всегда: потертые столы, сумки, пакеты, в холодильнике – пластиковые контейнеры с ленчем, которые приносят ассистентки. Да, ленч на Пятьдесят седьмой стрит не каждому по карману.

Зато зал пропитан духом Рождества: на окнах гирлянды в виде белых звезд, большая пихта, украшенная заказанными в Париже игрушками, в знак уважения к клиентам-иудеям – электрическая менора, из стереоустановки льются рождественские гимны.

И подарки, подарки, подарки. В основном наличными – сотня, две, пореже – чеки на пятьсот долларов и тысячу. Настоящих подарков куда меньше: шампанское, бельгийский шоколад, кашемировые шарфы и свитера и мой любимый, уже ставший традиционным – маленькая коробочка от «Гермес», а внутри, в вакуумном пакетике, тридцать граммов марихуаны. Дорогой подарок из года в год приносила владелица студии звукозаписи. Я ведь не курю травку, вот бы продать ее тем, кому она нужнее! Но так и на торговле наркотиками можно попасться…

Естественно, подарки мы не только получали, но и дарили сами. Накануне состоялась вечеринка для всех служащих «Жан-Люка», как всегда, в самом модном клубе Нью-Йорка. В этом году остановились на «Бритве», официально еще даже не открытой. Управляющий «Бритвы» близко знал Голубчика; воистину наш администратор – настоящая находка, путеводитель по злачным местам города. К тому времени как «Бритву» откроют, Голубчик облюбует другой клуб.

На полу валялась подарочная обертка, «Абсолют» и «Вдова Клико» лились рекой. На время деньги превратились в бессмысленные фантики, которыми можно сорить направо и налево. Сложившись, старшие стилисты оплатили авиабилеты для маникюрш-филиппинок, чтобы те смогли повидаться с семьями. Кожаные куртки, плащи, часы, ремни из крокодиловой кожи (шестьсот долларов в «Бергдорфе», а по подарочному сертификату, естественно, бесплатно). Гремела музыка, на танцполе теснились бьющиеся в такт бешеному ритму тела.

Представьте молодых людей, вынужденных целый год носить белый верх и черный низ. Представьте, что в одну-единственную ночь в году они могут надеть что душе угодно и пуститься во все тяжкие. Кончилась вечеринка всеобщим братанием.

На следующий день корпоративное похмелье. Ко мне записались двадцать два человека (в том числе Клаудиа Джи, а она одна пятерых стоит), и каждые пять минут звонил кто-нибудь из клиентов, слезно умоляя принять вне очереди. Нэн Бэбткис нужно срочно покрасить корни, найдется у меня свободная минутка? Нина Дженкинс обычно ходит к другой колористке, но в последний раз паршивка ее подвела. «Джорджия, миленькая, будьте любезны!» Самая страдная пора для салонов Верхнего Ист-Сайда – канун Пасхи, Дня благодарения и Рождества. Отказать я никому не могла, вот и работала как проклятая. Сколько раз Массимо просил меня снизить обороты. «Это всего лишь волосы, cara mia», – вздыхал он, массируя мои покрасневшие руки.

Он, конечно же, прав, это только волосы, но остановиться я уже не могла и продолжала загонять себя до полного изнеможения. Бог дал мне шанс, который нужно использовать на все сто. В результате двадцать две клиентки за сегодняшний день. Даже двадцать три, потому что я совершенно забыла про Урсулу. Уже который год я красила ее в насыщенный золотисто-каштановый цвет и не брала ни цента – конечно, это же Урсула! А сегодня она пришла в обеденный перерыв…

– Джорджия, детка!

Я растянула губы в улыбке. Ну как я могла забыть?! Что теперь делать? Если Урсула поймет, что создает мне проблемы, сбежит из салона и никогда больше не вернется. Я и так чуть ли не силой привела ее в «Жан-Люк». «Боже, как неудобно!» – причитала она. Пришлось сказать, что обижусь, если не пострижется у Патрика и не покрасится у меня. Кое-как уговорила, и за несколько лет волосы Урсулы совершенно преобразились: теперь она носила гладкое каштановое «каре». Поразительно, но с тех пор ее трижды повышали в должности, и из кассирши моя подруга стала помощницей управляющего. Не хочу набивать себе цену, но, согласитесь, в ее успехе есть и моя капелька.

– Ты только посмотри на себя! – всплеснула руками Урсула. – Я так тобой горжусь!

Ну зачем она так? Даже неловко! На определенном этапе настолько увлекаешься повседневными заботами, что о прошлом вспоминать некогда, да и не хочется. Со временем я стала понимать бывших инструкторш по аэробике и стюардесс.

Сидящая на банкетке дама бедфордского типа жадно прислушивалась к нашему разговору.

– Знаете, о вас писали в «Элль»! – проговорила она.

– Неужели? Как же я пропустила? – сокрушалась Урсула.

– Ну, это же не статья была, так, упоминание, – быстро проговорила я.

– Вы только ее послушайте! «Так, упоминание»! – не унималась подруга.

Ну все, золотисто-каштановые блики готовы. Прежде чем отправить Урсулу к Патрику, я крепко ее обняла. У нее те же духи от «Кашарель»! «Амор-Амор, Амор-Амор»! Аромат теплый, сладковатый… На мгновение почудилось, что время повернулось вспять: мне восемь лет, а Урсула готовит нам с Мелоди ужин…

Оборачивая фольгой длинные пряди Джесси Адамс, я украдкой взглянула на Массимо. Эта Джесси из молодых и многообещающих, ее прислал продюсер, тоже клиент «Жан-Люка».

Помахав каким-то конвертом, Массимо поманил меня к себе. Неужели что-то важное?

– Прошу прощения, отойду буквально на секунду, – пообещала я Джесси, которая с головой ушла в декабрьский «Аллюр». Похоже, изучает фотографию другой старлетки, явно конкурентки.

Я подошла к Массимо.

– Вот, полюбуйся! – Таинственно улыбаясь, он протянул мне конверт.

Два авиабилета (бизнес-класс!) и рекламный проспект. Город я не узнала и повнимательнее взглянула на билеты. Так, Нью-Йорк, аэропорт Кеннеди – Париж, Руасси – Шарль де Голль.

– Это подарок нам с тобой, а теперь угадай от кого! От Клаудии и Томми Джи!

– Шутишь! Клаудиа придет ко мне сегодня вечером…

– Билеты привез водитель.

Похоже, персонал и посетители «Жан-Люка» уже знают, что мы с Массимо встречаемся. Появились общие клиенты, среди них – Клаудиа и Томми Джи, считавшие, что могут «заскочить» в любое, даже самое неурочное время.

– С чего это Клаудиа расщедрилась?

– Ш-ш-ш, может, хочет приятное сделать?

– Ну конечно! Значит, нас приглашают на ее парижскую квартиру?

– Да, на авеню Монтень. К сожалению, сама хозяйка приехать не сможет.

«Авеню Монтень» Массимо произнес с благоговейным трепетом, а мне это название не говорило решительно ничего. Я не то что в Европе, нигде, кроме Восточного побережья, не была.

– И когда это? – тихо спросила я, рассматривая билет. – На следующей неделе?

– Сразу после Рождества! – уточнил Массимо.

– Но…

– Почему ты всегда говоришь «но»?

– Но мы не можем…

– Ну вот, опять!

Рассмеявшись, я посмотрела на Джесси Адамс. Отложив «Аллюр», она нетерпеливо покачивала длинной ножкой.

– Мне пора!

– Мой последний клиент в полшестого, – проговорил Массимо. – Увидимся в «Карлайле», ладно?

– Ладно, – пробормотала я, а сердце болезненно сжалось. Так всегда, когда Массимо делает или говорит что-то неожиданное. Куда он идет? Неужели встречается с кем-то еще?

– Нужно купить кое-что для поездки, – словно прочитав мои мысли, сказал он. – Ты что, уже забыла – мы в Париж едем!

Я тут же представила, как расстроятся Дорин и Мелоди, если не увидят меня на Рождество.

– Нет, не забыла, – тяжело вздохнув, сказала я.

Закончив тонирование Джесси Адамс, за которое не получила ни оплаты, ни чаевых, я занималась третьей по счету послеобеденной клиенткой, когда в салон влетела Клаудиа Джи.

– Милая! – Она расцеловала меня в обе щеки.

– Клаудиа, Массимо показал мне твой роскошный подарок, а я даже…

Дива небрежно махнула рукой.

– Какие мелочи! – фыркнула она. – В квартире почти нет мебели, а билеты Томми чуть ли не…

– Спасибо огромное! – перебила я. Боже, только бы не расплакаться! Джорджия, держи себя в руках! Наверное, все дело в ПМС, хотя я всегда отличалась эмоциональностью. Пора бы уже привыкнуть, что для таких, как Дива, поездки в Париж все равно что конфеты-ассорти: можно раздавать направо-налево.

– Ну, тогда сделаешь блики? – Клаудиа подняла длинную серебристо-черную прядь.

«Карлайл», семь часов вечера. Массимо, Патрик, Кэтрин и я пришли вовремя, а вот Жан-Люк опаздывал. Десять минут, пятнадцать, двадцать… Мы сидели на сиреневых виниловых пуфиках вокруг низенького стола, ели чипсы и ждали.

– Ты знаешь, что происходит? – спросил у Кэтрин бесстрашный Патрик. – Вернее, спросим так: ты ведь знаешь, что происходит?

– Конечно, – спокойно кивнула девушка.

Кэтрин обернула вокруг пальца длинную светлую прядь и медленно отпустила, перекинула одну длинную ножку через другую и пригубила «Беллини». Кажется, мы выделяемся на фоне остальных посетителей ресторана. Белая кость, голубая кровь, темно-голубые блейзеры, изящные платья для коктейля – они смотрели на нас как на нарушителей спокойствия.

– И? – не отступал Патрик. – В чем дело?

– Может, лучше спросишь самого Жан-Люка?

Патрик закатил глаза.

– Что такое? – разозлилась Кэтрин.

– Ничего…

За проведенные в Нью-Йорке годы (этой осенью будет девять) мой приятель научился жить в мире с самим собой и даже умудрился скопить немного денег. Обычно все свои сбережения геи спускают на одежду, и Патрик не исключение. В «Карлайл» он пришел в обтягивающих кожаных брюках, винтажной рубашке из тончайшего хлопка и полушубке из ягненка, который подарил себе на Рождество.

– Зачем Жан-Люк пригласил нас сюда? – озвучил терзавший всех вопрос Массимо. – Этот ресторан ведь… м-м-м… несколько иного уровня. А после вчерашней вечеринки нам всем лучше лечь пораньше.

– Может, «Карлайл» не твоего уровня, но мы с Жан-Люком часто здесь бываем, – гордо сказала Кэтрин. Переход из временной подружки в постоянную прошел как по маслу. Невероятно, но у моей бывшей подруги появился легкий французский акцент.

В тот момент вместе со свежим холодным ветром в ресторан ворвался Жан-Люк.

– Добрый вечер, добрый вечер! – пропел он, расстегивая пальто, и тут же повернулся к Кэтрин. – Я был в «Уотерфорде», кафель для ванны выбирал.

Ничего себе! В этом «Уотерфорде» один кран тысячу стоит!

– Простите, чуть-чуть опоздал, – быстро проговорил маэстро. Мы с Патриком переглянулись: ничего себе чуть-чуть! – Вижу, вы начали без меня! Червячка, так сказать, заморили! – Он щелкнул пальцами, подзывая официанта. Наверное, эта привычка сохранилась у него со времен жизни во Франции. Может, в парижском ресторане такое в порядке вещей, а в «Карлайле» явно не пройдет.

Официант, годящийся Жан-Люку в отцы, подошел к нему, бледный от негодования.

– Пожалуйста, повторите, – попросил он.

Боже, только бы больше пальцами не щелкал!

– А для меня – мартини с водкой «Абсолют» и оливками.

Интересно, что Кэтрин нашла в Жан-Люке? Неужели ей нравятся надменные напомаженные французы? С моей точки зрения, мужчина должен держаться естественно. Именно это привлекает меня в Массимо. А Жан-Люк – фальшивка до мозга костей; притворяется очень убедительно, но я вижу его насквозь. Я настоящая дочь Дорин Уоткинс, в людях разбираюсь, наверное, потому и прижилась в салоне.

Опустив подбородок на переплетенные пальцы, маэстро задумчиво оглядел собравшихся.

– Наверняка думаете, чего ради пожертвовали предрождественским вечером.

Мы молчали.

– Уверен, недоумеваете, почему я вас сюда пригласил.

Официант принес напитки, а перед Жан-Люком поставил мартини. Бокал полный, но наш маэстро поднес его ко рту, не проронив ни капли.

– Недоумеваете ведь? – не унимался он.

Никто, даже Кэтрин, не удостоил его ответом.

– Так и быть, скажу. – Наш шеф снова пригубил мартини.

Драматическая пауза. Где-то неподалеку пианист играл рождественские гимны. Мимо столика прошла молодая пара с грудным младенцем в переноске.

– Пора расширяться, – заявил маэстро, наверняка украдкой лаская стройные бедра Кэтрин. – Все ждал подходящего момента, и вот он пришел.

– Когда хочешь приступить? – тихо спросил Массимо.

– Незамедлительно! Для начала откроем еще один салон. Покрупнее, чем существующий.

Что значит «откроем»? В смысле «мы откроем»?

– А где будет этот салон? – поинтересовалась Кэтрин.

Ну зачем она спрашивает? Наверняка знает все ответы – их нашептал ей Жан-Люк, лежа в ванне от «Уотерфорд».

– Не все сразу, cherie! Так о чем я говорил? – Маэстро пригубил мартини. – Ах да, откроем еще один салон. Большой и представительный! Пред-ста-ви-тель-ный! – по слогам повторил Жан-Люк, щелкая пальцами. Краем глаза я заметила, с какой ненавистью смотрит на нас официант. – А потом сеть салонов поменьше, сначала в крупных городах, затем в провинции. Представьте, салоны «Жан-Люк» в каждом городе Америки! – Он развел руками, едва не опрокинув бокал с мартини. – «Жан-Люк-Гринвич»! «Жан-Люк-Скарсдейл»! «Жан-Люк-Майами»!

– А мы-то тут при чем? – Массимо снова озвучил то, что было у всех на уме.

– Что значит «при чем»? – Жан-Люк поднял полупустой бокал, словно предлагая тост. – Вы ведь моя команда, разве не так? Будете подыскивать подходящие здания, персонал, следить за их работой… – Маэстро сделал паузу, как всегда, когда собирался сказать что-то важное. – И само собой, станете совладельцами. У каждого будет свой салон, ну, почти свой.

– Ух ты! – воскликнул Патрик.

– Как щедро с твоей стороны, дорогой! – промурлыкала Кэтрин.

– С чего начнем? – поинтересовался прагматичный Массимо.

– Ты что, не собираешься сказать мне спасибо? – гневно спросил Жан-Люк.

– Ну конечно, дружище, спасибо, страшно тебе благодарен!

Вот так новость! Вообще-то я знала, что маэстро планирует расширяться, но чтобы в таком масштабе и при моем непосредственном участии… Пожалуй, это самое заманчивое предложение за все мою жизнь. Взяв руку Массимо, я тихонько ее сжала.

– Так с чего начнем? – переспросила Кэтрин. А она волнуется, судя по скорости, с которой выпила свой «Беллини». С чего бы это?

– Сейчас обо всем расскажу. На носу праздники, но на следующей неделе неплохо бы найти помещение для нового салона.

– На следующей неделе?! – вскричал Патрик. – Это ведь Рождество!

– Oui, – кивнул Жан-Люк, – но надеюсь, вы не откажетесь…

– Ни в какую глушь на праздники не поеду! – буркнул Патрик.

– Тогда через неделю, – картинно пожал плечами Жан-Люк. Что-что, а пожимать плечами французы умеют, так же, как итальянцы жестикулировать, а американцы панибратски хлопать по спине. – Ты, Патрик, отправишься в Лос-Анджелес. Как, не возражаешь?

– Нисколько! – совсем другим тоном ответил мой приятель. Он давно мечтал о Калифорнии.

– К сожалению, мы с Кэтрин уехать не сможем, нужно ремонт заканчивать. – Жан-Люк взглянул на свою возлюбленную, а та скромно потупилась. – Джорджия, Массимо, говорят, вы в Париж собираетесь?

Как он узнал? Наверное, Клаудиа или Томми Джи рассказали. Да, наш маэстро держит руку на пульсе!

Массимо вопросительно изогнул бровь:

– Ты что, и в Париже планируешь салон открыть?

– Не знаю, очень может быть. – Жан-Люк снова пожал плечами. – А что? Ты ведь прекрасно говоришь по-французски, почему бы и нет?

Действительно, почему бы и нет?

Рождество в Википими. Представьте маленькие, утопающие в снегу домики, Рудольфа и других оленей, гарцующих по лужайке миссис Апроуд. На центральной площади – ясли, фигурки Марии, Иосифа и младенца Иисуса. А на ферме старого Миллера больше пятидесяти елок и сосен, и каждое дерево украшено серебристыми звездами, мерцающими в лунном свете. Чем беднее люди, тем больше тратят на празднование Рождества. Интересно, так только в Википими или во всех маленьких провинциальных городках? Вот в Нью-Йорке самые состоятельные люди небольшим венком на двери обходятся.

– Невероятно! – прошептал Массимо.

Массимо приготовил мне сюрприз: во Францию мы полетим не из Нью-Йорка, а из Бостона, так что спокойно встретим Рождество, а рано утром уедем.

Итак, мы прогуливались по запорошенным снегом улочкам моего родного города, переваривая вкуснейший, сытнейший обед, который приготовила Дорин, узнав, что я приезжаю с другом.

– С другом? – переспросила она.

– Да.

– Что еще за друг?

– Его зовут Массимо.

– Тот симпатичный итальянец из салона? – обрадовалась мама. – Я знала, не спрашивай откуда, но я знала!

– Да тут и спрашивать нечего! – запальчиво воскликнула я. С Дорин всегда так: все она знает наперед.

– Ну конечно, нечего!

– Если будешь продолжать в таком же духе, никакого Массимо не увидишь!

– Ну ладно, ладно!

– Невероятно! – повторил Массимо, глядя на фигурки Рудольфа и его товарищей.

– Хватит повторять одно и то же! Я ведь здесь выросла, так что еще как вероятно!

– Джорджия… Это ведь в хорошем смысле невероятно! – Массимо обнял меня за плечи. – Разве в Нью-Йорке увидишь что-то подобное? Какая красота!

Мы стояли на углу Элм-стрит и смотрели на лужайку миссис Апроуд. А ведь и правда красиво! Просто если слишком долго жить на одном месте, то перестаешь замечать. Воистину лицом к лицу – лица не увидишь!

– Твоя мама всегда столько готовит? – спросил Массимо. – У моей тоже обед так обед, но сегодня это было нечто! – тяжело вздохнул он.

– Все ради тебя! – засмеялась я. – Мама сто лет не готовила для мужчины, вот и решила наверстать упущенное.

– Твоя мама – чудо. Вы с ней очень похожи.

– Неужели? Интересно, чем же?

– Во-первых, вы обе красивые, – Массимо притянул меня к себе, – а во-вторых, смелые.

– Не считаю себя смелой, – сказала я, а после некоторого раздумья добавила: – И красивой тоже.

– Ну, чтобы уехать в Нью-Йорк из такого места, как это, нужно быть смелой.

– Или сумасшедшей.

– Да, не без этого.

За последние два дня столько всего произошло! Мы приехали из Нью-Йорка вскоре после ленча, остановив машину на подъездной дорожке дома, который я больше не считала своим. Чуть раньше из Бостона вернулась Мелоди. Следующий семестр в колледже – последний, она уже подала заявление на отделения фармакологии и хирургии. Хочет стать врачом! У нее все обязательно получится, наша Мелоди – гений! Дорин еще на работе. Женщины в Википими такие же, как везде – на Рождество каждая хочет быть красивой. Открыв дверь, я увидела сестру. Боже, мы тысячу лет не встречались! Моя малышка, умница моя!

Массимо вошел следом и терпеливо ждал, пока мы вдоволь наобнимаемся.

– Мелоди, – проговорил он, пожимая ей руку, – какое красивое имя! Джорджия столько о вас рассказывала, что мы, можно сказать, заочно знакомы.

Сестренка залилась густым румянцем. Вот что значит присутствие молодого красивого мужчины!

Что-то не так, что-то изменилось. Массимо пошел к машине за сумками, а я решила узнать, в чем дело. Все ясно: на кухне что-то готовится, отсюда и чарующие запахи.

– Что происходит, Мел? Где мама?

– В салоне.

– Так я и подумала, когда же она…

– Встала в пять утра и до восьми все успела. Не знаю, что на нее нашло…

– Ваша мама обычно не готовит? – изумился Массимо.

– Нет! – хором ответили мы с Мел. Обычный рождественский ужин от Дорин – замороженная паэлья и салаты из кулинарии. Она же вся в работе – когда готовить?

– Как думаешь, куда нести сумки? – спросила я у Мел. За последний год она явно похорошела. Если бы еще позволила мне немного высветлить пряди вокруг лица…

– В твою комнату, конечно, куда же еще? – удивилась сестра.

– А как же Массимо… – начала было я, но осеклась. Неужели мама позволит нам спать в одной кровати?

– Ну мы же все взрослые! – воскликнула Мел.

Вообще-то так и есть. Но никаких вольностей: в доме моей матери нравы пуританские.

А вот и Дорин! Мы не виделись со времен ее приезда в Нью-Йорк! Она снова носит конский хвост и выглядит так, как подобает моей маме.

– Деточка! – взвизгнула Дорин, целуя меня в обе щеки.

– Меня зовут Массимо, – поклонившись, представился мой друг.

– Да, я вас помню, – улыбнулась мама.

Заново привыкнуть друг к другу удалось не сразу. Никогда раньше в нашем доме не было мужчины, который умел быстро и бесшумно мыть посуду и взбивать мусс. В суматохе Дорин совершено забыла о десерте, а потом громко хвалила кулинарные способности Массимо. Но вот прошел первый ужин, ночь, проведенная на моей узенькой кушетке, рождественское утро, подарки, и к тому моменту, когда мы с Массимо отправились на прогулку по зимнему Википими, все четверо относились друг к другу как члены семьи.

– Какая красота! – восхищался Массимо, когда мы стояли у фермы старого Миллера, любуясь на серебристые звезды на темной хвое сосен и елочек.

– Да, правда!

– Тебе повезло родиться в таком красивом месте!

Как счастлива я была в тот вечер! Любимый человек со мной, мама с сестрой тоже рядом – смотрят телевизор, прижавшись друг к другу на нашем стареньком диване. Кому как, а мне больше ничего не нужно.

На следующее утро Дорин поднялась ни свет ни заря, чтобы накормить нас завтраком. Ничего себе перемены! Что творится с мамой? Прямо-таки превратилась в фею домашнего очага!

– Ну надо же, Париж! – вздохнула Дорин, ставя на стол две тарелки яичницы с беконом. За окнами совсем темно. Никто из соседей в такую рань не поднимается, тем более по праздникам.

– Вы были во Франции? – поинтересовался Массимо.

– Нет, – вздохнула Дорин, – я вообще за границей была всего раз. В Мексике.

«Чтобы получить развод», – догадалась я.

– Париж – замечательный город! – с чувством сказал Массимо. Энтузиазм и любовь к жизни – вот что мне в нем нравится больше всего. Он никогда не устает восхищаться.

– Всю жизнь мечтала увидеть Эйфелеву башню! – мечтательно проговорила Дорин.

– Мы поедем вместе! – воскликнул Массимо, и на секунду сердце екнуло: неужели скажет «сейчас»? – Когда-нибудь я покажу вам Италию и познакомлю с родителями.

Дорин смотрела то на Массимо, то на меня, будто спрашивая: «Он это серьезно?»

– Чем займетесь в Париже? – спросила мама.

– В основном будем искать помещение для нового салона, – отозвался Массимо.

Сердце болезненно сжалось: о делах Дорин знать совершенно не обязательно. Черт, нужно было предупредить его.

– Что еще за новый салон? – тут же вскинулась мама.

– Пока это только планы, – торопливо проговорила я. – Жан-Люк собирается расширяться, но конкретно еще ничего не известно.

– Расширяться… – эхом повторила мама.

– Да, а мы станем совладельцами! – выложил все карты Массимо. Кажется, он увлечен этой идеей больше, чем хочет показать.

Дорин поднесла ко рту чашечку с дымящимся кофе.

– Будьте осторожны!

Ну вот, мама в своем репертуаре! Будьте осторожны, никому не доверяйте, не рискуйте… Разве можно портить людям настроение?!

Захотелось бросить вызов.

– Все будет хорошо! – с преувеличенным оптимизмом проговорила я. – Вот увидишь!

Как сильно я отличаюсь от остальных пассажирок бизнес-класса, привыкших тратить на одежду по нескольку тысяч в месяц, ужинать в дорогих ресторанах, а по выходным летать в Европу! Одно-единственное преимущество у меня все-таки было: я отправлялась в путешествие впервые и наслаждалась каждым его моментом. Я еще не насытилась впечатлениями и впитывала их как губка в отличие от моих попутчиц, привыкших, что платиновая «Виза» открывает весь мир.

Когда мы с Массимо заняли места, принесли шампанское и крошечные канапе с семгой и сыром. Я завернулась в мягкий – неужели кашемировый? – плед, прижалась к Массимо и закрыла глаза. Когда проснулась, самолет уже снижался над аэропортом имени Шарля де Голля.

Клаудиа Джи прислала за нами шофера, так что, забрав багаж, мы прошли к темно-синему «мерседесу», который поступал в наше распоряжение.

– Спасибо, не нужно, – к моему облегчению, попытался отказаться Массимо. В самом деле пора и честь знать: авиабилеты, квартира… Клаудиа Джи небось уверена, что купила меня с потрохами.

Устроившись на заднем сиденье, мы ехали по предместьям Парижа. Из окон «мерседеса» видны небольшие каменные домики. Все такое маленькое и древнее, что на фоне вечернего пейзажа яркие огни автострады кажутся вызывающе яркими.

– Приготовься, придется много ходить пешком, – предупредил мой спутник.

Я кивнула, чувствуя усталость и оживление одновременно. Ну и день! Утром в Википими, днем в Бостоне, а вечером в Париже. В моем маленьком мирке такого не бывает.

– Чем займемся завтра? – спросила я Массимо. Времени у нас немного: всего три дня, потом на квартиру Клаудии Джи приедут новые гости.

«Томми пригласил Бейонсе, – извиняющимся тоном объяснила Клаудиа Джи. – Ты ведь знаешь Бейонсе?»

Конечно, работая в таком салоне, приходится знать всех звезд, в том числе и Бейонсе.

– Может, сходим в Лувр или в музей Пикассо? Или по магазинам пройдемся?

Что-то маловато энтузиазма! Похоже, собственный план ему не слишком нравится.

– А тебе бы куда хотелось? Есть какие-то идеи?

«Мерседес» въехал в Париж, и я стала узнавать знакомые по фильмам места: лениво текущую реку, грациозно изогнувшийся каменный мост.

– Может, лучше… – нерешительно начала я и остановилась. Больше всего хотелось позвонить в агентство недвижимости и начать искать помещение. Для меня это интереснее, чем магазины и музей Пикассо, но не скажешь же об этом Массимо! Заранее знаю, что он ответит: «Джорджия, милая, разве можно все время думать о работе?!»

– Ну, так как?

– Может, лучше начнем подыскивать помещение? Ну, как Жан-Люк просил… – замялась я.

Придвинувшись еще ближе, мой друг сжал меня в объятиях. Никто не умеет обнимать так, как Массимо: руки у него такие сильные и надежные…

– Ты самая замечательная девушка на свете! – прошептал он.

– Наверное, проводить время с риелтором не слишком романтично…

– Ты что, шутишь? Это самое романтичное времяпрепровождение на свете! – проговорил мой любимый, когда «мерседес» остановился у особняка, который я видела в буклете Клаудии Джи.

С одной стороны, в Париже мы только и делали, что искали помещение для салона, а с другой – провели три незабываемых дня, наслаждаясь волшебным городом и обществом друг друга. Даже следуя за бойкой французской риелторшей из одного округа в другой, мы думали не столько о недвижимости, сколько о своем будущем. Странная вещь – судьба, кто бы подумал, что девушка из Википими и итальянский парень вместе окажутся в Париже, будут подыскивать помещение для – как же сказал Жан-Люк? – представительного салона.

Париж! Я влюбилась в этот город с первого взгляда. Маленькие кафе, рестораны, свежие бриоши, горячий шоколад… Бутики с оригинальными витринами… Больше всего понравились парижанки. Откуда в них столько шарма и обаяния? А чувство стиля выше всяких похвал! Простая прическа, джинсы, футболка, тенниски плюс какой-нибудь оригинальный аксессуар и – вуаля! Девушка выглядит на миллион долларов!

Глупо, но я уже видела себя хозяйкой салона. Выучу французский, освоюсь в городе, а что, разве нереально? Мы с Массимо поселимся в старом особняке со скрипучим лифтом где-нибудь на левом берегу, будем стричь самых элегантных женщин Европы и растить красивых здоровых малышей.

Массимо о своих мечтах я, конечно, не рассказала, а вдруг сглажу? Но чем дольше мы гуляли по парижским бульварам, тем реальнее казалось будущее. Массимо и я станем совладельцами салона и вместе построим новую счастливую жизнь.

На третье утро Массимо уже по традиции принес мне кофе и горячие круассаны в постель. Позавтракав, я отправилась в самое замечательное место на квартире Томми и Клаудии Джи – ванную. Представляете, там рядом с биде стоял телефон! Поддавшись соблазну, я сделала то, о чем мечтала с самого приезда, – позвонила Дорин. В Нью-Хэмпшире уже полночь. Надо же, совсем забыла о разнице во времени!

– Салон «У Дорин», чем я могу вам помочь? – выпалила насмерть перепуганная мама.

– Мама? Боже мой, прости…

– Джорджия? У тебя все в порядке?

– Да, все отлично! Угадай, где я?

– Знаю где. В Париже, верно? Слушай, международные разговоры – удовольствие не из дешевых…

– Мама, я из ванной звоню!

Должна же она знать, что в ванных бывают телефоны? Должна.

– Что? Что ты сказала?

– Я звоню из ванной комнаты, мама! Отгадай, что видно из окна?

– Как же я могу угадать? – возмутилась Дорин. Боже, она относится ко мне как к пятилетней девочке!

– Чертова Эйфелева башня, вот что! – ликовала я. – Представляешь, вижу ее из ванной!

– Я все поняла, Джорджия! – засмеялась мама. – Самое главное, тебе нравится или нет? Что-то по твоему настроению непонятно!

После ванной я выпила еще кофе с круассанами, и мы отправились на прогулку по авеню Монтень. День был замечательный: в ярко-синем небе ни облачка.

– В какую сторону пойдем? – спросила я. Кажется, в поисках помещения мы пол-Парижа исходили. Риелторша Жан-Люка показала больше пятнадцати помещений, но ни одно не подходило.

– Не знаю, дай подумать… – проговорил Массимо, кутаясь в шарф.

Через секунду, завернув за угол, мы одновременно увидели это чудо. Как же так, оно целых три дня было у нас под боком! Величественное двухэтажное здание с большими витринами. Классическое и притом современное, уютное… А привлекательнее всего небольшая табличка с надписью: «Сдается внаем».

– Mamma mia! – воскликнул итальянец. – Вот он, салон! Как же риелторша его просмотрела?

– Может, помещение освободилось только сегодня, а может, это судьба!

В соседних домах вывески Гуччи и Валентино. Чуть дальше – Шанель и менее известные французские дизайнеры. Жан-Люк обрадуется!

– Я люблю это место! – закричал Массимо и, подойдя поближе, достал из нагрудного кармана блокнот, а потом переписал номер телефона арендодателя.

– А я люблю тебя! – неожиданно выпалила я. Все получилось как-то само собой, и я испуганно зажала рот рукой. Поздно!

Массимо взял меня на руки и повернулся к стеклянным витринам нашего будущего салона. Окунувшись в золотисто-карие глаза, я забыла о чудесном здании на авеню Монтень и Париже вообще. В ту секунду для меня существовал только Массимо и будущее, расстилающееся перед нами как бесконечная широкая дорога.

– Я тоже люблю тебя, Джорджия! – сказал он.