Больше никаких признаний

Глава 7

Кэл сидит за несколько мест от меня, но я прекрасно вижу, какое у него выражение лица. Кажется, что через три секунды он проберется на сцену и убьет Роберта. Теперь такое выражение лица мне знакомо — я замечала его несколько раз, когда Кэл и Роберт пересекались — но, похоже, сегодня все это достигло точки кипения.

Роберт потрясающе сыграл Сальери в «Амадее», поэтому ему дали главную роль в зимнем мюзикле в паре с Холли. В «Фантастике» они играют Мэтта и Луизу, влюбленных, которые, конечно же, по сценарию сходят с ума от своего чувства. Холли — настоящий профессионал. Ей веришь целиком и полностью, без скидок и преуменьшений. Но Роберт вкладывает всю душу в каждое слово «They Were Уоu» — финальной горько-радостной арии о любви — словно это последний шанс, когда он может выразить свои чувства перед тем, как его сегодня же настигнет отряд ликвидаторов. Другими словами, он даже не играет, когда они с Холли долго смотрят друг другу в глаза.

Это неверный ход по множеству причин.

Кэл — тоже актер, и на каком-то уровне он понимает, что Холли и Роберт просто делают свою работу. Но ему знакомы и ситуации, когда актер использует своего персонажа как предлог, чтобы сказать то, что он хочет, и чего не должен говорить.

Немного сложно разобраться в метафорическом смысле этой штуки.

Джейми подавляет зевок. Я уговорила его взять отгул в «Dizzy's» и сходить со мной на спектакль Холли и Роберта. Я сказала ему, что это не какой-то средненький мюзикл «про любовь и цветочки». «Фантастикс» — это путь от любви к взаимному разочарованию и поиску пути назад друг к другу с новым пониманием того, что значит любить другого.

Думаю, с нами произошло то же самое.

После того, как он провел всю ночь, сидя у моей кровати и наблюдая за мной, наши отношения изменились. Не уверена, что это случилось бы, если бы он ко мне не пришел. Знаю лишь одно — я очень рада, что так вышло. Теперь, впервые в жизни, между нами все просто. И нормально. Мы созваниваемся. Мы разговариваем. Мы гуляем, и много делаем вместе. Мы сидим дома и смотрим фильмы, а он заговаривает зубы моей маме, и ее не беспокоит что мы снова встречаемся.

Когда мы рядом в физическом смысле, он обращается со мной так, словно я сломаюсь, если он сделает резкое движение или хотя бы на шажок переступит сложившиеся границы. Похоже, он переложил на меня обязанность двигать наши отношения вперед. Рано или поздно я наберусь смелости и что-нибудь сделаю в этом плане. Но пока для меня самое важное, что у нас настоящие отношения. Не думала, что с Джейми такое возможно, но это так.

Так странно, что у меня сейчас хорошее настроение.

Я успела посмотреть то видео до того, как его удалили, и оно снова обострило боль потери. Иногда я боюсь, что ничему и никому нельзя доверять, потому что ничто не вечно. Но пока часть меня испытывает кризис недоверия к человечеству, другая часть меня счастлива.

Мне необычайно сложно быть счастливой. При этом я не думаю, что должна до сих пор скорбеть, ведь я знаю — папа не хотел бы этого. На самом деле, он, возможно, вообще хотел бы, чтобы я не тратила на это ни секунды. Мне кажется, это справедливо для большинства умерших людей. Последнее, чего бы им хотелось, чтобы люди, которые их любили, перестали жить. Скорее наоборот, они бы хотели, чтобы эти люди жили лучше, ярче, насыщеннее, чем раньше.

Я уже знаю, насколько короткой может быть жизнь. Как бы это ни удручало, перспективы не совсем плохие.

Занавес опускается, и я понимаю, что погрузившись в мысли, пропустила окончание спектакля. Мы встаем для аплодисментов, роняя себе под ноги уже ненужные программки. После всех спектаклей в «Юнион Хай» аплодируют стоя, хотя от некоторых из них хочется загнать иголки себе под ногти — это часть идеи «каждому достанется-награда», разрушающая мое поколение.

Я не смотрю на Кэла, зато Роберт пялится на Холли на протяжении всех поклонов. Потом мы втроем выходим в коридор, между актовым залом и гримеркой. И ждем вместе с театралами в нарядных свитерах, которых привезли из местного дома престарелых, учителями, родителями, ребятами из средних классов, которые притворяются, что ненавидят спектакли, и младшеклассниками, которые ставят свои «мюзиклы» в собственных спальнях. Я не теряю надежды, что Роберту хватит ума, не выйти из гримерки с Холли.

Когда она выходит, все визжат и хлопают. Кэл проталкивается вперед и встречает ее с цветами, от чего толпа хлопает еще сильнее. Он делает небольшой поклон, почему-то заставляя ее аплодировать ему. Ощущаю укол раздражения, который стараюсь игнорировать. Холли быстро целует его, а потом устремляется напрямую ко мне, берет меня за руку и шепчет:

— Пошли, пока Роберт не вышел.

Мы пытаемся уйти, но Холли, с ее бесконечной вежливостью, попадает в ловушку восторженной толпы, желающей рассказать ей, как она великолепна. Я привыкла к этому. Где бы мы ни были, Холли притягивает людей. Раньше я думала, что причина кроется в ее знаменитом отце, но это случается, даже если никто понятия не имеет, кто ее отец. У нее просто есть качество, которым обладают лишь немногие, далеко не все. Она светится изнутри, и люди, обращающие на нее внимание, могут сказать, что в ней есть нечто особенное, помимо ее красоты. Они хотят наладить контакт с ней. Если честно, это круто.

Но у этого есть и недостаток — мы никогда и никуда не успеваем вовремя. И никогда не можем свалить по-быстрому.

— Хол! — зовет Роберт, выходя из гримерки.

— Ой-ой, — шепчет Холли себе под нос, отвлекаясь от компании пожилых леди, которые говорят ей, что она может стать новой Элизабет Тейлор, хоть у нее и карие глаза, а не васильковые. — Ничего хорошего из этого не выйдет.

Роберт приближается, а Кэл, как телохранитель, встает перед Холли, чтобы перекрыть доступ к ней. Это радикальный шаг, и Роберт мгновенно приходит в бешенство. Он смотрит мимо Кэла и протягивает Холли шарф.

— Ты уронила, — холодно говорит он.

Холли мягко отстраняет Кэла с дороги.

— Спасибо, — говорит она нормальным голосом, как будто всем и каждому не очевидно, что у Кэла и Роберта руки чешутся наподдать друг другу.

— Джейми, вы с Роуз пойдете с нами есть пиццу в «Naples»? — спрашивает Кэл, не отводя взгляд от Роберта.

Видимо, Джейми понимает, что делает Кэл. Джейми и Роберт никогда не были фанатами друг друга, но на сколько я знаю, Джейми не испытывает благодарности к Кэлу за то, что он его использует, чтобы повернуть нож, уже воткнутый в сердце Роберта.

Зависает неловкая пауза, пока Джейми смотрит на Кэла, не чувствуя необходимости еще раз подтверждать уже согласованный план в присутствии Роберта. Затем Холли говорит:

— До завтра, Роберт. Хороший получился спектакль.

— Да. До завтра.

Взгляд Роберта перескакивает на меня.

Я знаю, он хочет, чтобы я позвала его с нами в благодарность за все хорошее, доброе и заботливое, что он делал для меня с шестого класса, но я не делаю этого — не могу. У меня связаны руки, но уверена, что он этого не понимает.

Кэл жестом собственника кладет руку на плечи Холли и уводит ее по коридору, а Роберт демонстративно добавляет:

— Хорошего вечера, Роуз.

Что переводится как: «и ты, Брут?» Он думает, что я предала его. А я так и сделала. Не хотела, но сделала.

— Ты сегодня классно сыграл, — говорю я, подыскивая слова, которые помогут сгладить вину от того, что я оставляю друга мучиться в одиночестве.

Он разворачивается, не говоря ни слова.

Есть что-то идеальное в том, что мы с Джейми сидим на диванах с высокими спинками в темной кабинке «Naples», а на столе стоят две тарелки в ожидании наших пирогов с хрустящей корочкой. Потрясающее свидание для девушки, выросшей на Нью-Хейвенской пицце.

Мир делится на людей, которые пробовали Нью-Хейвенскую пиццу, и людей, которые не пробовали. Поскольку я на ней выросла, я не могу нигде больше есть пиццу — вкус кажется мне второсортным. Я пробовала пиццу в Нью-Иорке — более того, в известных местах в Бруклине — очень похожа на Нью-Хейвенскую, но все-таки это не то. Просто не то.

На этом свидании все идет так, как мне хочется.

Пока Кэл не говорит: — Привет, Рейчел!

Я поднимаю взгляд и сразу же вижу Широкие Штаны, которая идет к выходу, оглядывается и замечает нашу четверку. Она говорит своим друзьям, чтобы шли без нее, а сама направляется к нашей кабинке.

Рука Джейми исчезает со своего места на моем бедре. Не быстро, не так, будто его застукали за каким-то неподобающим занятием, но исчезает. Я чувствую ее отсутствие через секунду после того, как замечаю присутствие Широких Штанов, и не могу не увидеть взаимосвязь. Раньше был контакт — теперь дистанция.

А дистанцию, судя по всему, зовут Рейчел.

— Как дела, Рейч? — спрашивает Кэл необычно высоким голосом, встает и тянется через всех нас, чтобы совершенно тупо дать ей «пять».

Наверно, Рейчел считается самой горячей девушкой в кампусе или кем-то вроде этого.

Привет, Кэл, говорит Рейчел, улыбаясь Холли и явно наслаждаясь собой.

Холли смотрит на Кэла, ожидая, что он что-то объяснит или, возможно, просто их познакомит. Но не получает ни того, ни другого.

— Выходной сегодня, Джейм? — спрашивает Рейчел.

Судя по всему, сегодня мы пользуемся короткими именами.

Джейми кивает.

— Ты туда идешь?

Она кивает головой:

— Не могу. Экзамены.

— Это Роуз… — начинает Джейми.

— Я знаю, — говорит она, теперь улыбаясь мне. — Он мне все о тебе рассказал. Рада наконец-то с тобой познакомиться.

Я в полном шоке. Самое странное, что это звучит искренне. Я чувствую облегчение и беспокойство одновременно, а потом, как будто у меня еще оставались сомнения, я понимаю, что меня обвели вокруг пальца. Эта девка знает приемы, о существовании которых я даже не догадывалась, и уж, конечно, не умею их использовать.

— Постой, — смущенно говорит Кэл. — Вы с ним знакомы?

В неловком молчании мы размышляем над интонацией Кэла, которой он тотчас же ясно дал понять, что он думает о Джейми. Я сегодня уже пару раз удивлялась. Но теперь я не удивляюсь ничему.

Холли все еще смотрит на Кэла, который переводит взгляд с оттенком изумления то на Рейчел, то на Джейми. Он пытается осознать тот факт, что Рейчел знакома с Джейми, и он ей нравится. Это подтверждает мое подозрение, что Рейчел пользуется привилегиями некого высокого статуса в кампусе. Подтверждает это и еще одно подозрение, которое в последнее время складывалось у меня в голове — Кэл — не такой парень, каким Холли его считает.

Пожалуй, все-таки будет правильно, если я помогу Роберту с его с его миссией.

— В «Dizzy's» познакомились, — объясняет Джейми, а Рейчел, попрежнему улыбаясь, перекидывает свои длинные блестящие волосы через плечо.

Холли протягивает ей руку.

— Я Холли.

Рейчел жмет руку Холли, а я замечаю, что ее предплечья снова в краске.

— Холли, — повторяет она.

Могу сказать, что Рейчел мысленно просматривает свои контакты: ей не часто приходится сталкиваться с человеком симпатичнее ее.

— Ты здесь учишься? Не припомню, чтобы я тебя видела.

Влезает Кэл:

— Ты сегодня готовишься к экзамену по Западной культуре?

Очевидно, Кэл не поставил Рейчел в известность, что встречается со старшеклассницей. Холли переглядывается со мной, а Рейчел говорит:

— Доделываю работу по изобразительному искусству. У нас как раз выставка на следующей неделе. Вы все должны придти. Ты же любишь живопись, да, Джейми?

Она спрашивает настолько снисходительно, что я вынуждена ответить:

— Джейми — тоже художник.

Джейми даже не нужно смотреть на меня, чтобы выразить свой гнев — от него сразу же словно электризуется воздух вокруг нас.

У Рейчел загораются глаза.

— А что ты рисуешь?

— Я не художник, — рычит он.

Архитектурные проекты, — говорю я, роя себе еще более глубокую яму.

Теперь Джейми смотрит на меня, как на сумасшедшую.

— Я бы хотела как-нибудь их посмотреть.

Джейми, едва открывая рот, произносит:

— Я никому их не показываю.

Она хохочет, будто услышала самую смешную вещь в мире.

— Обязательно приходи на выставку, — обращается она к нему, и только к нему. — Тебе понравится.

— Мы придем, — странным голосом говорит Кэл с идиотской ухмылкой.

— Приятно было познакомиться, девочки, — Рейчел слегка машет нам рукой, уходя, а ее пристальный взгляд задерживается на Джейми.

Не совсем понятно, была ли ирония в таком прощании, но мне очевидно, что во взгляде на Джейми ее не было.

Дворники шумно елозят по лобовому стеклу машины Джейми, сражаясь со снегом и наледью. Это единственный саундтрек к нашей медленной и осторожной поездке домой — ни музыки, ни разговоров.

Я знаю, какой вопрос мне хочется задать, но не уверена, как меня охарактеризует то, что я его задам. Мне не нравится быть ревнивой подружкой — я уже играла такую роль с Джейми, благодаря Регине. Но исторически сложилось, что самые важные разговоры с Джейми происходят в этой старой зеленой машине. К тому же, искренность и высказывание своих чувств — секрет хороших отношений, ведь так?

Пока я пытаюсь во всем этом разобраться, у меня звонит телефон. Опускаю взгляд и вижу имя Роберта на экране. Начинаю спрашивать Джейми, не возражает ли он, если я отвечу, но по выраж-ению его лица можно сказать, что ему в данный момент абсолютно безразличны мои поступки.

Наверно, я должна спраимивать его перед тем, как начать рассказывать людям о его рисунках.

Отвечаю на звонок Роберта словами:

— Кэл — полный придурок, Холли заслуживает лучшего.

Роберт от удивления на пару секунд теряет дар речи.

— Собирался тебе по мозгам надавать за сегодняшнее, а теперь хочу узнать, что за хрень была в «Naples».

— Скажем так, Кэл показал свое истинное лицо.

— Я знал. Я знал, что он ей не подходит, — звучит так, словно Роберт едва удерживается, чтобы не начать прыгать от радости. — Если поможешь мне ее увести, почти загладишь свою вину за то, что ты меня кинула.

Он пытается говорить об этом в шутку, но я вижу, что ему обидно. И могу сказать, что он имеет в виду не только сегодняшний вечер.

— Да, ладно тебе, — говорю я, — ты же знаешь, что я была в странном положении.

Так что там было-то? спрашивает он, явно не желая признавать, что я оказалась между двух огней.

Я смотрю на Джейми. — Потом расскажу.

— Но ты поможешь мне, да? Потому что, я имею в виду, он не должен с ней так…

— Роберт, я постараюсь, хорошо? Мне нужно идти.

Хорошо. Пока, — говорит он. Спасибо, Рози. Спасибо большое.

Приятно слышать, что Роберт назвал меня Рози. Давно такого не было.

Машина снова наполняется тишиной — только дворники шумят, а наледь отскакивает от лобового стекла. Прямо перед тем, как Джейми готов остановится, чтобы меня высадить, я все-таки решаюсь задать вопрос. Лучше так, чем потом всю неделю мучиться.

— Ну и что у тебя за дела с этой девчонкой?

Большинство парней повели бы себя так, словно понятия не имеют, о чем я, но у Джейми всегда было мало общего с большинством парней.

— Потрахатъся она хочет, — отвечает он, не поясняя, как он сам к этому относится.

Стараюсь реагировать нейтрально. — А ты хотел, летом? — спрашиваю я.

— Нет.

— Почему нет? Она сексуальная, — неуверенность в моем голосе выдает то, что я реагирую как угодно, но далеко не спокойно и совсем не нейтрально. — И я, кстати, знаю, что она тебе писала.

Он выглядит смущенным.

— Той ночью, когда я приехала в бар, а потом к тебе домой. Разве не она тебе писала, когда мы пытались поговорить?

— Не знаю, — говорит он, как будто не может вспомнить, и это вообще не имеет значения. — Она не мой типаж.

У меня на лице расплывается улыбка. — А… какой твой типаж?

Он отвечает без запинки.

— Старшеклассницы с голубыми глазами, которые выносят мозг умными словами.

— Ага. Даже не знаю, кто бы это мог быть…

— «Архитектурные проекты?» Я тебя умоляю.

— Что? — говорю я максимально невинно. — Если эта девчонка может быть художницей со всей этой краской на пальцах и руках, которой она, наверно, специально мажется, чтобы все смотрели и думали: «00, она рисует, это так круто», тогда ты тоже художник.

Он не отвечает, подъезжая к моему дому.

— Ты думаешь, «художниками» могут быть только модные и умные девочки из Лиги Плюща? Нет. Художник — это каждый, кто что-то создает.

Он заезжает на парковку.

— Не каждый.

— Каждый, у кого есть талант. Я видела твои рисунки.

— Когда? — это звучит немного раздраженно.

Я с удивлением смотрю на него.

— Ты серьезно? Ты сейчас серьезно? Он демонстрирует свою полуулыбку.

— Нет.

Я закатываю глаза и тянусь к нему, чувствуя, что настал момент вернуть его благосклонность. Мои руки проникают под его камуфляжную куртку и оказываются на его талии. Что-то во внутреннем кармане куртки задевает мою руку.

— Что это такое?

Он лезет в карман и совершенно будничным жестом достает небольшую фляжку.

— Постой. Ты теперь ходишь с фляжкой?

— Только на мюзиклы.

— Ха-ха, — говорю я.

Он собирается убрать фляжку, но я беру ее и открываю. Вдыхаю, но не чувствую запаха. А потом, по какой-то необъяснимой причине, делаю маленький глоток. Он поднимает одну бровь. Я не свожу с него глаз, не вполне понимая, что я пытаюсь доказать, как вдруг жидкость обжигает мой рот и горло.

— Что это? — резко спрашиваю я.

— Водка. Нравится?

Морщу нос.

— Не очень.

— Хорошо, — говорит он, забирая у меня фляжку и убирая в карман.

— Хорошо? Почему?

— Тебе шестнадцать.

— Да и ты не совсем взрослый, — напоминаю я, хотя так тупо говорить это человеку, работающему в баре.

Я мысленно возвращаюсь в ту ночь, когда ждала у его дома, а он с трудом добрался до него. Тогда я спрашивала его об алкоголе, но возможно, настал момент для более трезвой версии того разговора.

— Ты же не пьешь, когда садишься за руль, да?

— Я не подвергаю тебя опасности.

— Я не об этом спрашиваю.

— Нет, не пью, — он показывает на часы на приборной панели.

Тебе пора.

Понимаю, что он пользуется моим комендантским часом, чтобы избавиться от меня, но не показываю недовольство, а целую его и желаю спокойной ночи. Пока я иду по дорожке, доставая ключи из сумки, я все еще чувствую жжение от водки во рту и думаю: нормально ли для парня в его возрасте — для парня в любом возрасте — носить с собой фляжку.

Практически уверена, что нет, и Питер меня бы в этом поддержал. Но если я чему-то и научилась на психотерапии во время реабилитации брата, так это тому, что не мое дело ставить Джейми диагноз или указывать ему на проблему.

Тем не менее, открывая дверь и оборачиваясь, чтобы помахать ему, я чувствую, что выбрала самый простой путь.

Глава 8

Выставка Рейчел проходит в студии совместно с работами двух других студентов. Играет какая-то классическая музыка в авангардном исполнении, от которого хочется скрипеть зубами, а официанты курсируют с пластиковыми стаканчиками, наполненными вином, раздавая их всем желающим. Джейми берет стаканчик, и я следую его примеру, затем мы закусываем эксцентричными ярко-желтыми ломтиками сыра и такими же крекерами. Хоть я и не знаток вин, но на вкус оно, как вода с уксусом.

Сказать, что мы выделяемся из толпы, значит, ничего не сказать.

Я оглядываюсь в поисках Холли и Кола, с которыми мы должны здесь встретиться, но не вижу их. Студия забита толпой людей, которые дали бы фору ООН на фронте разнообразия. Мы проходим мимо первого экспоната — огромных картин в стиле комиксов. Они рассказывают историю ребенка, который пересекает южную границу США, хотят сожрать гигантские чудовища, а мексиканские рестлеры внушительных размеров пытаются убить, чудовищ. Художник, похожий на подросшую версию ребенка с картины, нервно топчется в углу, изо всех сил справляясь с вопросами аудитории, с таким видом, словно эта ситуация — пытка для него. Мне кажется, он был бы счастлив провести всю жизнь в одиночестве в своей мастерской, где ему не пришлось бы отвечать на вопросы о его работе.

Второй экспонат фотографии частей зела. Объекты сфотографированы настолько близко, что невозможно понять, на что ты смотришь, но я думаю, в этом отчасти и кроется смысл. Я не всегда понимаю искусство, но всегда замечаю, когда что-то меня затрагивает. Однажды летом родители возили нас с братом в музей на севере Нью-Йорка. Тогда я вошла в это гигантское, выцветшее, похожее на лабиринт, здание, ожидая, что внутри я обнаружу искусство. Там было так спокойно и красиво, мне даже захотелось там жить. И в тот момент я поняла, что само здание — это искусство.

Слушаю разговоры вокруг: студенты и преподаватели переговариваются приглушенными, полными благоговения, голосами, словно могут потревожить искусство, если заговорят слишком громко. Одни используют термины, которые я не понимаю, а другие настолько пафосны, что их невозможно слушать. Однако к одному разговору между пожилой женщиной и молодым человеком, делающим заметки, я прислушиваюсь. Она явно разбирается в том, о чем говорит, но это не звучит оскорбительно для других.

Джейми молчит с тех пор, как мы сюда пришли, и почти не моргает, словно он впитывает в себя все вокруг. Интересно, он когда-нибудь раньше бывал в музее или на выставке? Не могу представить, как отец ведет его, допустим, в парк скульптур, хотя я знаю, что его мама была певицей. Возможно, он унаследовал свой художественный талант от нее.

— Ты когда-нибудь задумывался о художественном училище? — спрашиваю я.

Он смотрит на меня так же, как тогда, когда я сказала Рейчел, что он художник. Он допивает вино одним глотком, а потом говорит:

— Какого хрена кто-то типа меня будет делать в художественном училище?

Не знаю, что он имеет в виду под «кем-то типа меня», и не знаю, как истолковать злость в его голосе. Подходит официант с вином и, подмигивая, предлагает мне стаканчик. Я оглядываюсь посмотреть, не наблюдают ли за мной, и понимаю, что никому здесь нет до меня дела. Беру стаканчик, хотя уже чувствую эффект от первого. Джейми тоже берет еще. Его взгляд направлен на фото того, что кажется мне кусочком женской спины, когда он говорит:

— Нельзя пойти в художественное училище, если тебя выгнали из школы.

— Ты же сдашь экзамены, — напоминаю я. Он качает головой.

— Ты сдашь.

Он ничего не говорит.

— Джейми, ты сдашь. Ты готовился, как ненормальный, и ты…

Я умолкаю. Он не смотрит на меня.

Он уже получил результаты.

Могу сказать, что его больше расстраивает мое разочарование, а не провал на экзаменах мы очень серьезно готовились по тренировочным тестам.

Не знаю, что сказать. Я ни на секунду не задумывалась, что он может не сдать.

Он отходит на несколько шагов, чтобы рассмотреть фотографию чего-то совершенно непонятного и слегка сексуального. Он допивает вино. Мы опять не разговариваем до самого экспоната Рейчел.

Когда мы до него доходим, вино уже вовсю действует на меня. Моя макушка взмывает под потолок; картины, и люди текут по моим венам. Я и раньше бывала под градусом, но не до такой степени — я выпила больше, чем следовало. И это не так уж плохо. На самом деле, это совсем не плохо.

Возможно, теперь я начинаю понимать, почему некоторые всегда носят с собой фляжку.

Я вижу Рейчел в другом конце комнаты, окруженную людьми с седыми волосами и странными нервными ухмылками. Наверно, это профессора или родители. Может, они покупают или критикуют произведения искусства — откуда мне знать? Зато я знаю, что они в полном восторге от того, как она рассказывает о своей работе, изящными руками указывая на мазки кисти и цвета.

Я рассматриваю картину, о которой она говорит, и меня наполняет ярость. Яркие красные, оранжевые и желтые линии скрутились в беспорядочный колючий шар с предметами статуэтками, религиозными артефактами, осколками битой керамики — в центре взрыва. Я теряюсь, пытаясь это истолковать, а потом замечаю в углу плоский монитор, на котором снова и снова крутится видеоролик со взрывами.

Мой взгляд поднимается от монитора, следует над картинами к пустой белой стене с блестящими черными буквами, из которых складывается название экспоната Рейчел — «Нефть ценой Колыбели Цивилизации — насилие в Ираке».

Рука Джейми ложится на мою, порываясь развернуть меня и утащить назад в комнаты с черно-белыми фотографиями и полотнами с мексиканскими рестлерами или, может, чтобы вообще увести меня из этого здания.

— Ну? Что думаешь?

Несмотря на свое нетрезвое состояние, я прекрасно осознаю сразу несколько вещей. Рейчел адресует свой вопрос мне с самодовольной улыбкой, хоть мы втроем и знаем, что ее интересует совсем не мое мнение. Компания, с которой она общалась, теперь свободно ухмыляется за ее спиной, а их глаза направлены на нее, словно она сама — произведение искусства: название ее экспоната, как неоновая надпись мерцает у меня в голове? сыр крекеры химически цветов бурлят в кислой глубине моего желудка; а Джейми пытается придумать, что делать в этой, как понимает рациональная часть моего мозга, невыносимой для него ситуации.

Крутые картины, Рейчел, говорит Джейми со всей искренностью, на которую он способен, противореча мне.

Его рука горит на моей, словно может прожечь кожу. Я открываю рот, и он предупреждающе крепко сжимает мою руку. Я знаю, чего он хочет — он хочет увести меня отсюда, чтобы мы разобрались с этим в частном порядке. Но это определенно не то, чего хочу я.

— Ирак? — мой голос кажется чужим даже мне самой.

Улыбка Рейчел слабеет, ведь она столкнулась с тем, кто не скачет от восторга при виде ее.

— Извини? — говорит она.

— Что ты знаешь об Ираке?

Она отвечает лаконично:

— Я всесторонне изучала Ирак.

Подходит пожилая женщина, которая кружит по выставке со студентом, делающим заметки. Я смотрю на нее через плечо Рейчел, и Рейчел оборачивается, а на ее лице тотчас же снова воцаряется самодовольная улыбка.

— Профессор Астрид. Спасибо, что пришли.

Женщина кивает, с любопытством глядя на меня. Разве все в этом зале видят, что я пьяная? Или я просто выгляжу так же опасно, как себя ощущаю?

Очень впечатляющая выставка, Рейчел, — говорит она.

Серьезно, очень впечатляюще.

Кажется, ее похвала успокоила Рейчел. Должно быть, этот профессор важная персона. Что-то уродливое внутри меня поднимает голову и принюхивается, учуяв запах уязвимости.

— Роуз, пойдем, попьем водички, — Джейми встает за мной и кладет руки мне на плечи, все еще пытаясь развернуть меня, будто думает, что я вырвусь и изобью Рейчел.

Но я непреклонна словно пустила корни глубоко в пол галереи.

— Это не искусство.

Несколько человек неподалеку поворачиваются, подняв брови, чтобы узнать, кто осмелился бросить вызов прекрасной художнице из Лиги Плюща, которая так очевидно успешна.

— Ты новости смотришь? — скептически спрашивает Рейчел таким тоном, будто обращается к ученице младших классов. — Ты хоть понимаешь, какая ситуация в Ираке?

Джейми опускает голову и смотрит в пол — он ничего не может поделать, и он это понимает. Он отпускает меня и делает шаг назад, скрестив руки.

— Ситуация в Ираке — это не искусство. А то, что ты крутишь на своих мониторах — эти взрывы — это не развлечение.

— Это называется первоисточник… — начинает Рейчел.

Слушать противно ее академический жаргон.

— В этих взрывах погибали люди! — поворачивается еще больше голов. — И кто, ты думаешь…

— Юная леди, — перебивает профессор, подходя ко мне и сжимая мое плечо, словно по-настоящему хочет, чтобы я ее поняла, словно это крайне важно. — У искусства нет ограничений. Искусство существует, чтобы разбираться во всем — абсолютно во всем. Такова его функция в культуре. Без него мы все были бы потеряны.

Я обвожу взглядом выставку картин Рейчел. Всего их пять, огромных и абстрактных. Они производят впечатление непоправимого ущерба памятникам культуры, сооружениям, человеческой плоти. На мой взгляд, они поверхностные и подчеркивающие самомнение автора. Эти картины совсем не об Ираке, не о погибших людях, не о скорби по потерянной культуре и утраченных реликвиях из «Колыбели Цивилизации».

Эти картины о ней, они призваны показать, какая она глубокая, компетентная, сострадательная, утонченная и способная воспринимать мир за пределами того, чем она восхищается в зеркале каждый чертов день своей жизни.

Короче говоря, дерьмо какое-то.

Я была права насчет нее — я была права с первого взгляда на нее. Она фальшивка.

Сыр кислотного цвета, крекеры и вино выплескиваются у меня изо рта и плюхаются на пол у ног Рейчел.

Я лежу на диване в гостиной с закрытыми глазами, поэтому мне не приодится смотреть на новогоднюю гирлянду, мерцающую на нашей елке — она болезненно яркая и выглядит, как сотни огней, потому что отражается в наших старомодных стеклянных орнаментах. Такое чувство, что я в лодке посреди океана во время жуткого шторма, хотя я, судя по всему, виновата в этом больше, чем новогодняя елка. В голове все пульсирует. А может, это в ушах — не могу точно сказать.

Мои глаза все еще закрыты, но я знаю, что Джейми стоит надо мной, не желая снять куртку или сесть. Он злится молча — Джейми-стайл.

Он увел меня с выставки, уложил на заднее сиденье своей машины, пристегнул двумя ремнями, а потом мчался, как бешеный — не похоже, что он не подвергает меня опасности. Лежа там и стараясь, чтобы меня не вырвало в его безупречной машине, я поняла, что ему не следовало садиться за руль. Мы ехали слишком быстро, и несколько раз нам громко сигналили. Но я не стала бороться с ремнями, садиться и говорить ему, чтобы ехал помедленнее.

Возможно, я молчала на заднем сиденье Джейми из-за стыда. Я не планировала, чтобы меня вырвало на выставке Рейчел. В самом деле, не планировала. Хоть маленькая часть меня и думает, что это смешно, большая часть знает, что я повела себя крайне плохо. Даже крайне отвратительно. Откуда Рейчел могла знать о событиях, которые последние два года все называли моими «смягчающими обстоятельствами»?

Скажу в свою защиту, что мои смягчающе обстоятельства критичны, особенно, если я стою перед видео с взрывами в Ираке, которые она называет «первоисточником».

Она хочет первоисточник? Я ей дам первоисточник.

Мамы нет дома — она у родителей Трейси отмечает Рождество с Питером и Трейси. Но если бы она была дома, думаю, Джейми довел бы меня до входной двери и оставил там без объяснений. Мы планировали потусоваться с Питером и Трейси после праздника, но уже могу сказать, что этого не случится — Джейми на полпути к выходу, пусть даже он и стоит рядом.

Я открываю глаза и медленно сажусь, размышляя вырвет ли меня еще раз.

— Думаешь, с сыром было что-то не то? — я хватаюсь за желудок, не вполне готовая разогнуться. — У него такой странный был цвет.

Я плюхаюсь на спину, вытаскиваю из-под головы подушку с вышитым Санта-Клаусом и прижимаю ее к груди. Мне нужно убраться из гостиной, пока мама не пришла, но я не могу двигаться. Пока не могу.

Джейми продолжает молчать.

Вместо извинений за то, что прилюдно поставила его в неловкое положение и устроила отвратительную сцену — а я знаю, что так и надо было поступить — я позволяю своему смущению превратиться в гнев.

— Смотри, если ты можешь работать в баре и ходить с фляжкой, то и я могу выпить пару стаканчиков вина на открытии выставки «искусств».

Я ставлю кавычки в воздухе, чтобы продемонстрировать, что я думаю о работах Рейчел на случай, если он ничего не уловил из-за моей истерики на выставке. Мой мозг уговаривает рот заткнуться ко всем чертям, но у меня все-таки вырывается:

— Кстати, когда ты получил результаты экзаменов?

Открывается входная дверь, прерывая наше искрометное одностороннее общение и впуская внутрь холодный декабрьский воздух, приятно овевающий мое вспотевшее лицо. Заходят Питер и Трейси, с которой я не виделась за пределами школы уже много-много недель, если не считать наши ритуальные поездки на вокзал. В день, когда мой брат приехал домой на новогодние каникулы, ей почему-то не нужно ехать в город, и она с легкостью может отказаться от вечеринки у ее родителей при условии, что он тоже уйдет. Все это очень удобно.

В «Убить Золушку» есть целая глава о том, как девушки обращаются друг с другом, когда в поле зрения появляется парень. К сожалению, не могу вспомнить ни единой вещи из нее.

— Привет, чувак, — говорит Питер, пожимая руку Джейми.

Трейси бросает взгляд на меня и прищуривается.

— Ты пьяная?

В Йеле, стране с фондами в стопицот долларов, подают несвежий сыр, ты можешь в такое поверить?

Трейси смеется.

— Тебе нужны вода и аспирин.

Она поворачивается к Джейми, подразумевая, что он должен взять эти заботы на себя, но Джейми в последний раз злобно смотрит в моем направлении и идет к двери.

— Вы с нами не пойдете? — смущенно спрашивает Питер. — Как-нибудь в другой раз.

Еще одна волна ледяного воздуха, и Джейми резко захлопывает за собой дверь.

— Пока, — кричу я так язвительно, как только могу.

Питер и Трейси переглядываются.

— Я принесу воду, — говорит она, уходя на кухню.

— И что это было? — спрашивает брат.

— Ну, Мамочка, мы ходили на открытие выставки. Какой-то девочки из Йеля, знакомой Джейми.

— И ты напилась… почему?

— Я не пьяная, — говорю я. — Ты знаешь, как они раздают эти маленькие стаканчики отвратного вина? Я выпила парочку. И съела немного прогорклого сыра.

Я слышу его проповеднический тон еще до того, как он открывает рот.

— Роуз, ты должна быть осторожной. У тебя брат с зависимостью, помнишь?

— У меня брат, у которого была зависимость.

— Я рад, что ты во мне так уверена, но я всегда буду…

…зависимым и бла-бла-бла, анонимные алкоголики, бла-блабла, анонимные наркоманы.

Я кидаю в него подушкой с Санта-Клаусом, думая, что веду себя смешно.

От шока на его лице я практически трезвею.

Питер упорно работал, чтобы изменить свою жизнь, а я высмеиваю тот факт, что он ходит на встречи? Что за хрень со мной творится?

Он делает глубокий вдох.

— Ты злая, когда пьяная. Как я. А это значит, что тебе вообще не стоит пить.

— Но если бы ты там был, Пит… — теперь я хнычу. По-настоящему хнычу. Я смотрю на это, как будто наблюдаю за кем-то другим, как будто не могу себя контролировать.

Трейси возвращается с водой и аспирином. Она поднимает брови, глядя на Питера, а потом на меня.

— Что случилось на выставке? — спрашивает она, пытаясь помочь мне принять аспирин в лежачем положении.

— Помнишь, я тебе рассказывала про девушку… Рейчел, которой нравится Джейми? Знаешь, как называлось ее «произведение искусства»? — я поворачиваюсь к Питеру, понимая, что сейчас он перейдет на мою сторону. — «Нефть ценой Колыбели Цивилизации — насилие в Ираке».

Трейси пару секунд выглядит озадаченной — не может понять, почему это вызвало у меня рвотный припадок. Это многое говорит о моем теперешнем месте в ее сознании. Но потом она смотрит на Питера, который сразу улавливает суть, и в ее взгляде появляется отблеск понимания.

Может, теперь Питер догадается, что ему не стоит сегодня быть со мной таким строгим.

Пожалуйста, скажи, что это была не видео-инсталляция, говорит он.

Картины с видеороликами взрывов демонстрировали ее «первоисточник». Я ей все высказала.

— Ты ей все высказала? — спрашивает он. — Как это понять?

— Я сказала, что это не искусство. И что война в Ираке — не развлечение.

— Постой, это была ее экзаменационная работа? Там были другие люди?

— До фига. Даже очень важный для Рейчел профессор. Она была там как раз, когда меня вырвало на ноги Рейчел, — я чувствую, что краснею, несмотря на мои старания преподнести это, как некую победу.

Трейси ахает. А Питера как будто самого сейчас вырвет.

— Ты же понимаешь, что это был супер-омерзительный пьяный поступок, да?

Ненавижу, когда брат разговаривает со мной так, будто он лучше меня и обосновался на высоком моральном уровне.

— Она это заслужила, — заявляю я, погружаясь в ярость, которую ощутила, когда прочитала те черные буквы на белой стене.

И что с того, что я пьяная?

— Роуз, — говорит Питер. — Тебе не принадлежит война в Ираке из-за того, что там погиб папа. Она не твоя.

— Ну, она все-таки больше моя, чем ее. На чью смерть она смотрела в том долбаном видео со смартфона?

Затем начинаются слезы и сопли.

— Ты его посмотрела? — говорит Трейси, садясь рядом со мной и пытаясь обнять меня за плечи.

— Конечно, посмотрела! — я сбрасываю ее руку.

Ни за что не позволю ей делать вид, что я в очередной раз не рассказала ей нечто важное. Хоть это и правда.

Вытираю нос рукавом.

— Жалеешь, что посмотрела? — спрашивает Питер.

— Нет, — без колебаний вру я.

Питер садится на стул напротив меня, все еще держа подушку с Санта-Клаусом. Он наклоняется вперед и ставит локти на колени.

— Я его почти не смотрел. Не был уверен, что смогу справиться с этим в трезвом виде.

Противный голос у меня в голове советует высмеять Питера за его разговоры в стиле «двенадцать шагов анонимных алкоголиков».

— Джейми не сдал экзамены, — внезапно объявляю я, давая понять, что не хочу сейчас слушать о чувствах Питера.

Я сегодня в ударе.

— Так вот почему он еще обаятельнее, чем обычно, — Трейси вытирает размазанную тушь с моей щеки.

— Поэтому, а еще из-за того, что меня вырвало на выставке, на которую его пригласила влюбленная в него по уши студентка.

Трейси усмехается. А потом начинает хохотать. Я тоже начинаю, пусть даже я и запуталась, от чего в моем случае нужно смеяться, а от чего — плакать. У меня такое чувство, что меня снова может вырвать, но не могу остановиться.

Питер, думаю, разочарованный в нас обеих, встает, бросает Санту на стул и выходит из комнаты.

К моему удивлению, Трейси остается со мной, плюхается на диван и подталкивает меня, чтобы я подвинулась. Такое ощущение, как будто я выиграла битву, сама не зная, что сражалась.

Все нормально? спрашивает она, когда я, наконец, прекращаю смеяться-плакать, а содержимое моего желудка решает остаться на месте.

Я дотягиваюсь до выключателя на стене, выключаю свет в комнате, и мы остаемся с мерцающей елкой. Я любила Рождество, когда была маленькой — всей душой верила в магию этого дня. Так странно, ты растешь, и это чувство по тем или иным причинам улетучивается, а Рождество становится чем-то неосязаемым, утекающим сквозь пальцы, как песок, несмотря на все твои усилия его удержать. После смерти папы Рождество кажется мне пустым под всей своей милой оберткой. Интересно, так происходит у каждого, кто потерял близкого человека?

Я ничего не знаю о рождественских воспоминаниях Джейми — он никогда не рассказывал, а я никогда не спрашивала. Интересно, Рождество ему тоже кажется пустым?

Может, его фляжка связана именно с этим.

Я закрываю глаза рукой.

— Джейми нравится эта девка, — говорю я Трейси.

— Возможно, — говорит она. — Но любит он тебя.

Это может быть правдой, хоть он и никогда не произносил эти слова. Но даже, если это правда, у меня есть ощущение, что когда-нибудь любовь Джейми ко мне обернется против меня. Просто не знаю, каким образом.

Глава 9

Я пытаюсь не упасть в бархатных туфлях на безумно высоких каблуках, вытирая подтеки из пивной бочки на кухне. Туфли мне дала Трейси для новогодней вечеринки, которую устраиваем мы с Холли. Обувь — не единственная моя проблема. В джинсах, которые одолжила мне Трейси, трудно согнуться, и я боюсь даже подходить к чему-то съедобному или пригодному для питья в ее черной блузке с открытой спиной, хотя она досталась Трейси бесплатно, и по ее словам, неважно, что с ней случится.

Когда я сказала ей, что сегодня будет играть наша группа, она заставила меня пообещать, что я разрешу ей подобрать мне наряд. Я сказала, что мне нужно реально круто выглядеть, потому что это наше первое выступление, а она посмотрела на меня своим «без тебя знаю» взглядом и ответила, что берет все на себя. У нее получилось. Если не считать того, что я с трудом могу дышать — а это плохо для певицы — образ идеальный.

Мама уехала в Лос-Анджелес с Цирком и, могу поспорить, считает, что все пройдет отлично, потому что здесь Питер, и технически он за меня отвечает. Но дело в том, что один двадцатилетний парень нервно курит в сторонке, если речь идет о двадцати подростках. Догадываюсь, что мама об этом не подумала. Если уж на то пошло, она вообще не говорила со мной о вечеринке.

Может, ей просто хочется оставить прошлое позади и умчаться с Дирком навстречу солнцу. Хотя я — тоже часть этого прошлого, я не могу ее сильно винить.

Питер был мегавзбешен из-за пивной бочки, которую притащил Энджело. Могу сказать, что ему некомфортно, обычно он держится подальше от ситуаций, связанных с алкоголем. Поначалу он пытался удержать несовершеннолетних из нашей компании от выпивки, но на этот раз то, что он встречается с моей лучшей подругой, сработало в мою пользу. В итоге Трейси уговорила его успокоиться: она сказала, что мы просто уложим всех спать или развезем по домам. Когда пришли старые друзья Питера по хоккейной команде с безалкогольным пивом, он устроил игру в покер в столовой и перестал пытаться держать все под контролем.

Трейси в знак солидарности с Питером не пьет вообще, но я никого и никуда развозить не буду. Я выпила пива, а теперь еще и попробовала то, что пьет Холли — думаю, это был какой-то коктейль, сделанный Стеф, которая понятия не имеет, что делает, но ей нравится играть на кухне в бармена рядом с Энджело.

Когда входит Роберт, Холли через всю комнату стреляет в меня взглядом под названием: «Какого черта?». Я отвечаю ей своим лучшим взглядом из серии: «Извини, у меня связаны руки», на который она реагирует слегка подозрительным выражением лица. Эй, это же она научила меня, что проще извиняться потом, чем спрашивать разрешения заранее! Хотя, если честно, я считаю, что это работает гораздо лучше у тех, кто выглядит, как Холли, а не у тех, кто выглядит, как я.

Как бы то ни было, это часть «Операции по Спасению Холли» — так Роберт называет наш совместный план. Когда я узнала, что Кэл на каникулах собирается домой в Аспен, мы решили, что вечеринка — это идеальная возможность для Роберта вернуть расположение Холли. Роберт так благодарен мне за помощь. Можно подумать, что я рассказала ему секрет поступления в Джульярд с именной стипендией.

Судя по всему, я сделала для себя вывод насчет Кэла благодаря его плохому мнению о Джейми, которое обнаружилось тем вечером, когда мы ходили в «Naples». Его страсти по Рейчел тоже не добавили ему баллов в моих глазах. Итого? Думаю, Роберт заслуживает еще одного шанса с Холли, к тому же теперь мое доверие к Кэлу равняется нулю, независимо от того, как сильно он нравится Холли. Так что я официально в Команде Роберта. Просто не собираюсь рассказывать это Холли.

Роберт быстро кивает мне, а потом направляется к бочке, наливает пиво и у него завязывается общение со Стеф — точно, как мы и обсуждали. Он не мчится к Холли, и это не остается незамеченным. Одно очко в пользу Роберта.

Я иду в подвал, где тусуется большинство гостей. Анджело уже играет роль диджея, разгуливая в огромных черньж меховых наушниках. Он машет мне и сдвигает наушники с ушей.

— Свитер, у меня офигенные новости. Готова?

Его взгляд кажется слегка маньячным, и он трясет головои так, словно у него до сих пор длинные волосы, от которых он избавился больше года назад. Интересно, может, я должна занервничать? Он наклоняется ко мне, как будто собирается открыть секрет века.

— На День Святого Валентина мы играем в центре на фестивале «Rat МоnКеу», и тот чувак из студии звукозаписи, которому я нравлюсь, сказал, что придет! — к концу предложения он забывает, что старался говорить тихо.

У меня кровь стынет в жилах. Я скоро буду впервые в жизни выступать, а у него уже выстраивается очередь людей из музыкального бизнеса, желающих на нас посмотреть через шесть недель?

Энджело поднимает руку, чтобы «дать мне пять», а когда я отвечаю ему тем же, он отрывает меня от земли и начинает крутить вперед-назад, как маятник. Я смеюсь, хотя он сжимает меня так крепко, что я боюсь, как бы он не выдавил из меня все пиво.

— Ладно, теперь можешь меня отпустить.

Он сжимает меня чуть сильнее.

— Ты там будешь играть, как чертов профи, слышишь меня? Если я для этого должен приходить к тебе каждый долбаный день и заставлять заниматься, так и будет!

— Ладно! Ладно! Отпусти меня! У меня морская болезнь!

— Ой, прости, Свитер, — говорит он, прекращая меня крутить, но так и не отпускает. — Знаешь, мне не терпится!

— Энджело, — говорю я.

— Точно. Извини, — он, наконец, отпускает меня.

— Мы начинаем?

— Да. Да! Давай зажигать!

Энджело достает плейлист, и мы начинаем готовиться. Я играю ритм и распеваюсь, Энджело играет главную партию или басы, в зависимости от песни, а Стеф подпевает мне и играет на ударных. Я возбуждена и немного испугана — никогда раньше не выступала перед группой избранных, моих ближайших друзей. Я лучше выступлю перед сотней незнакомцев, чем перед двадцатью людьми, которых знаю. Не то, чтобы я уже выступала перед незнакомыми… Но, похоже, через шесть недель придется.

Готова ли я играть на фестивале?

Я хоть знаю, что это за фестиваль?

«Один концерт за раз», — говорю я сама себе.

Мы подключаем оборудование и начинаем без всяких вступлений — играем две мелодии, написанные Энджело. Народу они нравятся, но наш любимый кавер, от которого они сходят с ума — «Sour Cherry», несомненно, потрясающая песня, и мы на ней отжигаем. Формируется мини-слэм, когда Питер и его покерные ребята спускаются посмотреть, что происходит. Возможно, он и чувствует, что должен помешать пьяным подросткам толкаться друг с другом и подвергаться риску травм, которые, может, даже придется зашивать, но он слишком поглощен музыкой, чтобы об этом беспокоиться. Пока пою, я вижу, как Холли ведет Роберта через толпу в свободный уголок, где они начинают танцевать сами по себе — «Операция по Спасению Холли» идет по полной программе.

Но самое классное из всего этого, что Джейми стоит в задних рядах и широко улыбается. Джейми не из тех, кто так улыбается — у него вообще улыбка редко появляется. И он определенно давно мне так не улыбался, потому что не простил мне тот случай на выставке, и я выношу ему мозг, чтобы он еще раз сдал экзамены, а он говорит, что не будет. Но сейчас он совершенно точно широко улыбается. Не могу не заметить, что ситуация на несколько баллов улучшилась.

Я так энергично играю на электрогитаре Энджело, что уже прошу какую-нибудь струну порваться. Играю не лучшим образом, но никого это не волнует. Когда мы возвращаемся к припеву, я пою его снова и снова, и в итоге у нас получается пятнадцатиминутная версия трехминутной песни. Мы заканчиваем, и Энджело сразу же переходит к диджейству, а мини-слэм продолжается. Я сбрасываю свои жуткие туфли и прыгаю в толпу, кто-то протягивает мне пиво, половина которого оказывается на полу еще до того, как я поднесла его ко рту. Выпиваю его, словно я умираю от жажды, и все начинают обратный отсчет — осталось около минуты до полуночи. Джейми отводит меня в сторону.

— Привет, Рок-звезда.

Это вдруг становится моим самым любимым прозвищем.

Он наклоняется для поцелуя. Я уворачиваюсь, беру его за руку и тяну наверх, через кухню в пустую гостиную. Толкаю его к стене и целую. Он смеется надо мной, и я тоже смеюсь, а потом снова хватаю его за руку и опять тащу наверх, на этот раз — в мою комнату. Захлопываю за ним дверь, как раз когда внизу все взрывается криками, а часы бьют полночь.

Мы с Джейми никогда не были в моей комнате в такой ситуации — с закрытой дверью, и когда мамы нет в городе. Я без колебаний снимаю блузку через голову.

— С Новым годом, Джейми.

Он снова смеется, когда я стягиваю с него камуфляжную куртку, обнимаю его за шею и целую. Вызвать смех у Джейми Форта величайшая вещь в мире.

Я начинаю отходить назад, притягивая его к себе, пока не касаюсь ногами кровати, а потом падаю на нее, таща его за собой. Чувствую запах того, что тогда пробовала из его фляжки — водки? — но не могу возмутиться, ведь сама наверняка пахну, как потная бочка с пивом. Хотя это не имеет значения. Мне ничего не хочется так сильно, как быть здесь и сейчас в лифчике, в приподнятом настроении после выступления, немного пьяной.

Мне настолько хорошо, что я решаю испытать удачу.

В физическом плане Джейми не переходит границы. Я принимаю это — я младше, чем он. Но мне уже не четырнадцать. Я готова для большего. И если это должно случиться по моей инициативе, пусть так и будет.

Мы лежим на боку, лицом друг другу, и целуемся. Медленно, надеясь, что он ничего не заметит, пока не будет слишком поздно, я просовываю руку между нами и веду ее к той части его тела, с которой я не представляю, как обращаться, что бы под этим ни подразумевалось.

С Джейми Форта никогда не заканчиваются вещи, с которыми я не знаю, что делать. Но настало время начать во всем разбираться.

Джейми ловит мою своевольную руку.

— Что ты собралась там делать?

— Хочу сделать тебе приятно. — говорю я. — Хочу научиться.

Он вздыхает, как будто я попросила его взять меня с собой в обувной магазин.

— Внизу твой брат.

Я улыбаюсь.

— Джейми, я знаю, что ты человек чести, но разве не Питер просил тебя присмотреть за мной в девятом классе, помнишь? Если бы он этого не сделал, ничего бы не было. Это его вина, что я в тебя влюбилась, — говорю я.

Я выдергиваю руку.

Он сомневается, но я делаю успехи — могу сказать это по тому, что чувствует моя рука, когда оказывается в месте назначения.

— Джейми, — шепчу я, — ты считаешь меня сексуальной?

Для меня это звучит глупо, будто я копирую какую-то девушку из какого-то фильма. Кем бы она ни была, у нее гораздо больше уверенности, чем у меня, а я лишь говорю то, что хочет сказать она. Я медленно отодвигаю руку, словно мне такие дела не впервой. Он опять меня останавливает и поднимает мой подбородок, чтобы я посмотрела ему в глаза.

— Говорю, как есть: мы не занимаемся сексом, — говорит он с таким осуждением, что я немного обижаюсь.

— Джейми, что происходит? Почему ты настолько… — не знаю, как сформулировать вопрос, поэтому заканчиваю, — против этих вещей?

— Потому что ты до сих пор называешь секс «этими вещами», поддразнивает он.

— Да, ладно, тебе, — говорю я, чувствуя, что краснею. — Ты же знаешь, о чем я спросила.

— Мы не будем торопиться, — говорит он.

— Да, я знаю. Мы так и делаем. Но мне это не нужно.

И тут до меня доходит, что в отношениях всегда участвуют двое, и второй человек — это не я. Наверно, немного чувствительности мне не помешает.

— Мм, а тебе? Тебе нужно не торопиться?

Он качает головой.

— Я не хочу, чтобы ты начинала так, как я, вот и все.

Прошлой весной, после того, как я наорала на Джейми, потому что его бывшая девушка сказала мне, что потеряла девственность с ним, а потом я впервые призналась ему в любви — не лучший момент выбрала — Джейми рассказал мне историю о том, как лишился невинности на вечеринке, когда они с девушкой были под кайфом.

Ей было семнадцать. А ему тринадцать.

Сначала я спросила его, законно ли это. Потом спросила, понравилось ли ему.

Он сказал, что там нечему нравиться, и от этого мой мир чуть не рухнул.

— Джейми. Мне не тринадцать, — пытаюсь вернуть руку обратно.

— Просто… Просто дай мне это сделать, — шепчу я.

Он продолжает упрямиться, но у меня в запасе есть еще один прием. Прошлой весной я узнала, что есть три слова, которые полностью разбивают оборону Джейми. Это было ошибкой — впервые их использовать, когда он установил между нами физическую дистанцию.

Я не собираюсь повторять свою ошибку.

Смотрю прямо на него и говорю:

— Я тебя люблю.

Его дыхание замирает. Он пытается прочесть что-то в моих глазах, понять, не пустые ли это слова, словно не может поверить, что его можно любить. Я провела так много времени, обдумывая идею о непонятом Джейми, с которым плохо обращались, что отказываюсь на это отвлекаться. Хотя думаю, это безумно грустно, что он не верит в мои слова. Я люблю его… и собираюсь это продемонстрировать.

Он отпускает меня и запускает руку себе в волосы. Я добилась своей цели — теперь ему трудно мыслить здраво. Целую его, не дожидаясь ответа. Я знаю, что сейчас он меня не остановит — я это чувствую. На этот раз я трогаю его по-настоящему, не убирая руку. Как же круто понимать, что я вызываю такую реакцию — он меня хочет.

Есть тысяча вещей, которые мне хочется сказать, но я не рискну рассеять эту магию. Двигаю рукой вверх-вниз по туго натянутой ткани его джинсов, пытаясь измерить успешность своих действий по тому, как он меня целует. Через минуту он дергается под давлением моей руки и делает резкий вдох.

— Все… нормально? Так и должно быть? — спрашиваю я.

Он отвечает поцелуем настолько неистовым, что можно испугаться, если не считать того, что я за всю свою жизнь не чувствовала ничего более впечатляющего.

Свободной рукой я берусь за молнию на его джинсах, но он хватает меня за запястье.

— Одна вещь за раз, — его голос звучит низко и грубо.

— Просто хочу…

— Я знаю, — говорит он. — Ты… приятные ощущения.

— А ты… от этого получится?

Он пристально смотрит на меня, в его глазах мелькают золотистые искорки.

— Ты хочешь спросить, кончу ли я?

Я внезапно чувствую себя так, будто меня выкидывают из команды, но бьюсь изо всех сил, чтобы остаться в игре — теперь я не могу сдаться. Смотрю ему в глаза. Я почти не дышу, когда ему отвечаю, а мой голос звучит, как еле слышный шепот: — да.

— Ну, так и спроси.

Никогда ни разу — в своих фантазиях о Джейми я не представляла, что он будет со мной так разговаривать. В его словах есть вызов, и я точно знаю, какой именно. Если я хочу играть на этом поле — вопреки его лучшим побуждениям — я должна доказать, что могу подкреплять слова действиями.

Довольно справедливо. Игра начинается.

Делаю глубокий вдох.

— Джейми, шепчу я, — если я продолжу так делать, ты кончишь?

Джекпот.

Он присматривается ко мне, а его рука ложится на мою, быстро и сильно дергает молнию на джинсах, а потом он лежит, практически не двигаясь. Его дыхание заходится во вздохе. И его лицо. Его красивое лицо становится диким и просветленным одновременно.

Все это, без сомнений, самое поразительно прекрасное зрелище, которое мне довелось видеть за шестнадцать лет своей жизни.

Проходит минута, а он лежит тихо — мне уже кажется, что он заснул. Но он открывает глаза и улыбается своей полуулыбкой.

— Что? — затаив дыхание, спрашиваю я.

— Ты бы видела сейчас свое лицо.

— Было потрясающе. Мы можем еще раз? — говорю я, чтобы его рассмешить.

Он обнимает меня и притягивает ближе. Мы лежим рядом около минуты, прислушиваясь к звукам вечеринки, доносящимся снизу, а потом он говорит:

— Теперь твоя очередь.

У меня все переворачивается внутри. Не думала, что все дойдет до логического завершения, чтобы он захотел ответить взаимностью — такой уж он парень. Когда его рука скользит по моему лифчику и ниже по животу, к джинсам, я понимаю, что не готова. Хотела бы я быть готова или хотя бы притвориться, что это так. Но я не могу.

— Я не могу… пока, — смущенно шепчу я.

Его рука замирает у меня на талии. Я смотрю ему в глаза и вижу — он уже знал, что я не готова, просто хотел, чтобы я вела себя повзрослому и сказала это сама.

Меня бесит, что он меня проверяет.

Я рада, что мы сделали то, что сделали. Мне очень понравилось.

Слышу непокорность в своем голосе, а он отвечает довольной улыбкой он и раньше слышал эту непокорность. Меня это раздражает — такое ощущение, что он не принимает меня всерьез.

Поэтому снова достаю свой козырь, чтобы сравнять счет.

— Я люблю тебя. Ты думаешь, это пустые слова, но это не так.

Ему становится некомфортно слышать эти слова еще раз, но он не отводит взгляд.

Люблю это прозвище так же сильно, как полчаса назад. Получить новое прозвище — идеальный способ начать новый год. Он убирает прядь волос с моего лица, нежно целует, а потом встает и надевает свою камуфляжную куртку, застегивая ее так, чтобы спрятать пятно на джинсах, которое, похоже, ничуть его не расстраивает. Он подает мне руку.

— Пошли обратно.

Ночь была так близка к идеальной, что я даже не спросила, почему он не ответил на мое признание.

Я стою напротив кухонной раковины, а по моим венам течет приятное возбуждение, причина которого не только алкоголь. Не могу поверить, что это случилось. И случилось по моей инициативе. Такое чувство, что я победила.

Наверно, я единственная девушка за всю историю, которой пришлось уговаривать своего парня с нормальной ориентацией на такие прикосновения. Хотя в чем-то он прав — я готова к одному, но не готова к другому, и мне лучше знать, в чем разница, а иначе между нами все бы пошло наперекосяк. Это последнее, чего я хочу, учитывая, что впервые за два года между нами все не идет наперекосяк.

Я наблюдаю за Робертом, который общается с какой-то компанией, стоя так близко к Холли, как только возможно. Он полностью в своем репертуаре — смешит всех, включая ее. Роберт веселится не так, как Кэл, и Холли это знает. А еще он любит ее так, как Кэл никогда не сможет, и я думаю, что она и это знает.

Ловлю взгляд Роберта и ухмыляюсь.

Потом отворачиваюсь и выглядываю в окно во двор, где Джейми с Энджело стоят на морозе, и Энджело курит сигарету. Энджело знает, что курение может погубить его голос, но по его словам, его это не волнует — ему нравятся хриплые голоса, как у Тома Уэйтса. Так же, как мне нравится не самый чистый голос Элисон Моссхарт — без нее от «The kills» осталась бы только половина.

Может, и мне стоит начать курить.

Смотрю, как Джейми засовывает руки в карманы своей старой камуфляжной куртки, а пар от его дыхания висит в воздухе вокруг его головы, как нимб. И уже того, что было между нами, недостаточно. Я хочу больше. Больше, больше, больше.

Я не осознаю, что рядом со мной стоит Питер, пока он не заговаривает. Мы с ним мало общались после моей жалкой выходки на выставке. Я избегаю его, потому что не хочу выслушивать лекцию о вреде алкоголя, которая всегда готова сорваться у него с языка. Даже, если он прав.

— Вы здорово сыграли.

— Спасибо, Пит.

Независимо от того, как он может меня взбесить, мнение Питера всегда значит для меня больше, чем чье-либо. Если не считать того года, когда он чуть не чокнулся, он всегда был моим лучшим защитником и сторонником. Сложно переоценить его значимость в моей жизни.

— Думаю, ты реально сможешь этим заниматься, если захочешь, — говорит он. — Просто будь осторожна.

— С чем?

— Музыкальный бизнес — это дурдом. Тусовки, наркотики…

— Пит. Серьезно. Я старшеклассница. Все это нормально для старших классов. Вспомни!

— Слушай, я знаю, что разговариваю, как в тот вечер, когда ты пришла домой пьяная. Я знаю, что это раздражает. Просто хочу сказать тебе одну вещь, а потом не буду поднимать эту тему, пока сама не захочешь. Ладно?

Я театрально откидываю голову назад и вздыхаю.

— Ооокееей.

Я тогда пытался сказать, что зависимость передается по наследству, и у нас с тобой она с обеих сторон родословной.

Пару секунд я не могу понять, о чем он говорит, а потом вспоминаю наших бабушек и дедушек. Мы с Питером их не знали — все они умерли до моего рождения, а он был слишком маленьким, чтобы помнить то недолгое время, проведенное с ними. Когда Питер только попал на реабилитацию, мама сказала нам, что ее мать была алкоголичкой, так же, как и папина мать. Она рассказывала это со смущением, как будто ей самой стыдно, и она вообще не планировала нам это говорить.

Мои родители заказывали вино или пиво в ресторанах, но при нас никогда не пили ничего крепче, и в нашем доме никогда не было алкоголя.

Я рассматриваю пустые бутылки от виски и текилы на столе — интересно, что бы сказали бабушки, дедушки и родители, если бы сейчас увидели нашу кухню?

— Я не позволю себе распуститься. Обещаю, Пит.

Просто не хочу, чтобы ты так же лоханулась, как я. Если захочешь, у тебя будет крутое будущее. Не трать время на дела, за которые выгонят из школы, или еще хуже отправят на реабилитацию.

Тяжело слушать, когда Питер так говорит, словно он разрушил свою жизнь.

— Перестань. Закончишь институт на год позже, чем должен был. Вот и вся разница.

— Да, и я должен ходить на собрания всю оставшуюся жизнь и говорить «Привет, я Пит, и у меня зависимость». Это никогда не изменится.

В плейлисте Энджело теперь играет «The Seven Deadly Sins» от «Flogging Molly», и пол у меня под ногами вибрирует. Питер подходит к столу и начинает убирать пустые бутылки.

Мне не нравится видеть моего брата с бутылками от виски в руках.

— Я уберу, — говорю я, забирая их у него, когда в подвале что-то падает и все визжат. — Сходишь вниз, посмотришь, нет ли там крови?

Он поднимает бровь.

— На ваших вечеринках кровь — обычное дело?

— Иногда, — ухмыляюсь я, даже не думая сказать ему, что это первая тусовка, которую я устроила.

Возможно, какой-то части меня нравится, что брат за меня переживает.

Питер идет к двери в подвал и останавливается. Несколько секунд он молчит, но, наконец, произносит:

— Я не только за тебя переживаю. Будь осторожна, ладно, Рози?

Еще что-то грохочет, и еще больше криков.

— Иди, — нетерпеливо говорю я.

Он уходит вниз по лестнице.

Я заканчиваю убирать пустые бутылки и выливаю остатки из бутылки от шампанского в раковину. Когда я снова выглядываю в окно во двор, Джейми что-то ищет в кармане куртки.

Глава 10

— Пап, у нас есть огнетушитель?!

Дирк вскакивает с дивана, роняя текстильную салфетку и две сосиски в тесте прямо на свою белоснежную рубашку. Они отскакивают на его мятые джинсы и приземляются на пол. Он мчится на кухню, похожий на перезагоревшего Кларка Кента, где Холли, вроде бы, вытаскивает мясо из духовки.

— Такое чувство, что я смотрю ситком, — шепчет Питер.

— Так и есть, — ворчу я.

Мама слишком озабочена происходящим, чтобы стрельнуть в нас взглядом, призывающим успокоиться.

Я по-прежнему не самый большой поклонник маминого парня кино звезды. Он из всего делает спектакль, в отличие от моего папы, который справился бы с этой конкретной ситуацией без прыжков с дивана и разбрасывания еды, даже если бы на кухне и правда был пожар.

После праздников Дирк на несколько недель вернулся в наш городок, и Холли временно переехала в его квартиру в Нью-Хейвене. Это меблированная корпоративная квартира, поэтому там нет ни единой вещи, которую Дирк или Холли выбирали сами, и это делает ее похожей на декорации. По моим соображениям, Дирк должен был жить у нас, но с тех пор, как мама вернулась из поездки в Лос-Анджелес, между ними все странно. Интересно, думает ли она о расставании с ним?

Девушка же может помечтать, да?

Дело в том, что мама — последний человек, который стал бы встречаться с кинозвездой. Ей не нравится быть в центре внимания — думаю, она так и не пришла в себя после премьеры, на которую они ходили с Дирком осенью. Он ждал, что она пройдет с ним по красной дорожке, а она бурно отказывалась прямо перед камерами. В итоге это привлекло к ней еще больше внимания, чем если бы она просто послушалась и прошла по этой чертовой дорожке.

А еще мне интересно, насколько полезен был Дирк в тяжелый период с тем видео. Если честно, даже представить себе не могу, мама не говорит со мной о нем. Может, он прекрасно себя повел, а может, оказался растерянным идиотом — Дирк полон сюрпризов во всех смыслах.

В воздухе определенно висит напряжение, и мама пытается выдать его за беспокойство по поводу снегопада и того, что мы с Холли и Стеф собираемся завтра поехать на поезде в город в гости к Трейси и переночевать у ее тети. Мама не одобряет никого, кто путешествует в снегопад, но чтобы мне помешать, нужно нечто большее, чем снег — если поезд идет, то и я еду.

Я бы сказала, что у нас есть час до того, как мама начнет предлагать остаться дома, чтобы избежать плохих дорог. А если с Дирком и правда все сложно, скорее, даже не час, а тридцать минут.

Она сдвигается на пару сантиметров со своего кресла, когда суматоха на кухне усиливается — возможно, пытается решить: помочь им или оставить их одних, чтобы они вышли из ситуации с достоинством.

— Мам, они нас позовут, если понадобится, — говорит Питер.

Она снова садится нормально.

До нас доносится запах подгорелого мяса вместе с дымным туманом, делающим безликую мебель нечеткой.

Может, просто закажем что-нибудь вегетарианское из «Claire's»? Это рядом, добавляю я под аккомпанемент своего урчащего желудка.

— Дирк на палеодиете,[3] — рассеянно говорит мама.

Я закатываю глаза, глядя на Питера. Она встает и идет по направлению к кухне.

— Дирк? Тебе помочь?

— Нет! Все отлично! — кричит он с фальшивым оживлением, безуспешно скрывая свое бешенство. — Сейчас Холли принесет закуски!

— А как насчет «Naples»? Пицца — это палео-еда? — спрашиваю я, прекрасно зная, что нет.

Мама не обращает на меня внимания.

— Ладно, Дирк, просто держи нас в курсе.

Мы сидим в гостиной больше десять минут, доедая последние оставшиеся, уже скукоженные сосиски в тесте, которые, если подумать, вряд ли относятся к палео-еде. Входит Холли с усталым видом и несет тарелку хуммуса и моркови. Я поднимаю брови, а она просто качает головой и снова скрывается на кухне.

Когда нас, наконец, зовут к столу, наши тарелки уже полны еды. Я вижу, в каких местах Дирк обрезал подгоревшие края мяса. Хотя стоит отдать ему должное — он спас этот ужин. Все выглядит довольно неплохо. Мы с Питером набрасываемся на еду, словно заморенные голодом. Потому что мы такие и есть.

— Итак, Роуз, — весело говорит Дирк, словно последних двадцати минут и не было, — я слышал, у тебя скоро большой концерт?

— Концерт? — спрашиваю я, притворяясь растерянной, но точно зная, что он имеет в виду.

— Выступление, пап. Роуз, Стеф и Анджело играют на фестивале в День Святого Валентина, — объясняет Холли.

— Это большое дело! — слишком громко восклицает он. Здесь явно что-то не то. — Готова?

— Ужин очень хороший, Дирк, — говорю я, не желая обсуждать с ним или с кем-либо еще то, что я так и не практикуюсь и понятия не имею, почему, и что Энджело, похоже, убьет меня еще до выступления.

— Да? Я так рад, — говорит он, лучезарно улыбаясь маме, которая не отводит глаз от тарелки.

Мы с Питером обмениваемся озадаченными взглядами.

Общение сегодня абсолютно неестественное: большая часть разговоров состоит из заверений Дирка с частотой раз в три минуты в том, что еда получилась вкусная, пока мы не переходим к десерту. Я в очередной раз задумываюсь, почему Кал, Трейси и Джейми не приглашены. Дирк четко охарактеризовал этот ужин, как «просто семейный», хотя технически я для него такая же «семья», как Кэл. В этот момент Дирк поднимает свой бокал, и мои нехорошие подозрения подтверждаются.

— Я бы хотел сказать тост, — мы все поднимаем бокалы для шампанского, в которые он НИИЛ газированный сидр. На следующей неделе я возвращаюсь в Лос-Анджелес, и должен признать, что не рад этому. Тяжело там жить без моей семьи. И поэтому…

Холли пристально смотрит на отца, широко открыв глаза от удивления. Мама похожа на олененка, напуганного ярким светом фар, а значит, она знает, что будет дальше. Она слегка качает головой — пытается попросить Дирка остановиться, сказать, что она не хочет, чтобы он это говорил.

— Прости, милая, я решил рискнуть, — извиняется он со своей фирменной улыбкой, за которую ему платят миллионы, а они, видимо, помогали ему выходить из всех неприятных ситуаций.

Приятно видеть, как его улыбка не действует на маму, которая зло бросает свою салфетку. Питер пинает меня под столом. Мне даже не нужно смотреть на него, чтобы понять, о чем он думает.

«Пожалуйста», — думаю я. — «Пожалуиста, не сейчас».

— Перейду сразу к делу. Мы с Кэтлин говорили о переезде всей семьи в Лос-Анджелес в июне, когда закончится школа.

Не то, чего я ожидала, но такое же плохое. А может, и хуже.

Все, включая Питера, смотрят на меня. Интересно, может они услышали мою мысль: «Каким образом этот парень вписывается в переезд моей семьи?» возможно, они смотрят на меня, потому что мне есть, что терять. Питер уже живет в Бостоне, и ему не важно, где у него будет «дом» — в Юнион или Лос-Анджелесе. Холли раньше жила в Лос-Анджелесе, и у нее полно друзей, которые ждут ее возвращения. А мама, ну, будет с Дирком. Но для меня… вся моя жизнь сейчас в Юнион, хорошо это или плохо.

Джейми — это Юнион.

Шестеренки у меня в голове перестают двигаться.

Ты серьезно просишь меня переехать перед выпускным классом?

Мне хочется, чтобы мама сказала: «Нет, конечно, нет, безумная идея». Но она просто смотрит на Дирка, подняв брови, словно говорит: «Это твое решение, дружок».

Вдруг начинает играть песня Beatles «1 Ат the Walrus». Это телефон Дирка, крутящийся от вибрации на сверкающем буфете, в котором слишком ярко отражается верхнее освещение. Конечно, Дирк из тех людей, который ставят телефон на звонок и вибрацию одновременно. Он поднимается, выключает звук, не глядя на экран, и возвращается за стол.

Когда он понимает, что не дождется от мамы помощи с моим вопросом, он поворачивается ко мне.

— Роуз, я знаю, что это не идеальный вариант, но да, я прошу тебя над ним подумать. Я не хочу проводить еще один год без твоей мамы. Холли или тебя.

Было бы так просто отмахнуться от его слов, как от полного бреда, но я знаю, что Дирк обо мне заботится. Не так, как о маме или Холли, но заботится.

Тем не менее, я не собираюсь идти в последний класс в Лос Анджелесе. Ни за что.

Я поворачиваюсь к маме и обращаюсь к ней настолько прямо, что на этот раз она не сможет уити от ответа:

— Мам, ты уже планировала переезд после того, как я закончу следующий класс?

Мама отпивает немного своего напитка, чтобы выиграть время — могу поспорить, ей бы сейчас хотелось чего-нибудь покрепче яблочного сидра.

— Я рассматриваю такой вариант. В зависимости от того, как пойдут дела в следующие полтора года, многозначительно добавляет она с таким взглядом на Дирка, как будто он недавно сделал что-то, чего не должен был делать.

Допустим, рассказал ее детям об этом Плане без ее разрешения.

Я просто подумал, что после событий последних двух с половиной лет твоей маме нужна смена декораций, — говорит мне Дирк. — А может и тебе тоже?

Телефон Дирка коротко вибрирует, возможно, оповещая о получении голосового сообщения. Он благоразумно не обращает внимания.

Я поддаюсь своему побуждению повести себя предельно отвратительно:

— Под сменой декораций ты имеешь в виду, что хочешь, чтобы она уехала из своего дома, города и штата, где она вышла замуж за папу, и ты бы стер его из ее памяти.

Сначала мама становится слишком потрясенной, чтобы придти на помощь Дирку, а потом бешеной, ее щеки моментально краснеют.

— Роуз Царелли, это самый ужасный поступок, который ты когдалибо…

Дирк перебивает ее:

— Все хорошо, Кэтлин. Пожалуйста, — мягко говорит он.

Это звучит искренне, что обезоруживает нас обеих. Когда становится понятно, что она меня не придушит, он продолжает:

— Роуз, я не могу стереть из ее памяти твоего папу. И не хочу. Я знаю, что вы с мамой и братом очень сильно его любите, и с уважением к этому отношусь, — произносит он.

Должна признать, что он заработал пару очков в свою пользу, говоря о папе в настоящем времени.

— Все, чего я хочу для твоей мамы — чтобы она была такой счастливой, как только возможно, а в Юнион это нелегко из-за воспоминаний, — он поворачивается к маме. — Иногда новый старт в новом месте может помочь выздоровлению. Правильно, милая?

А я хочу, чтобы он перестал называть маму «милая».

Видимо, она тоже этого хочет, потому что не отвечает ему. Не добившись успеха с женщинами из семьи Царелли, он обращается к своей дочери:

— Холли, как ты к этому относишься?

Зависает долгая пауза, пока Холли крутит свои серебряные браслеты и нервно переводит взгляд с отца на меня и обратно.

— Я, наверно, буду не против закончить школу там, с друзьями. И мне пишет мой агент, спрашивает, когда я вернусь, — застенчиво добавляет она.

Я и не знала, что у Холли есть агент.

— А как же Роберт? — спрашиваю я.

— Ты имеешь в виду Кэла, — говорит Дирк.

Конечно, она имеет в виду Кэла, слишком быстро соглашается Холли, бросая странный взгляд в мою сторону.

Я знаю — со слов Роберта — что Холли и Роберт общаются, как друзья, с тех пор, как на новогодней тусовке началась «Операция по Спасению Холли». Но Холли не знает, что я в курсе, и что я приложила к этому руку.

— Точно, прости, Хол, — говорю я, качая головой, словно сделала глупую ошибку. — Кэл.

Дирк смотрит то на нее, то на меня, но решает пока не поднимать тему «Кэл против Роберта» есть более важные вопросы для обсуждения.

— Так что ты думаешь, Роуз? — спрашивает он, подняв брови чуть не до корней волос в надежде, что я скажу: «Да, я готова отказаться от последнего года с людьми, с которыми выросла, чтобы моя мама сидела, ждала его и изредка проводила с ним время, когда он не на съемочной площадке бездарного телесериала, или фильма, или чем там он еще занимается».

Ладно, это не совсем справедливо. Этого парня несколько раз номинировали на Оскар. Тем не менее, он занимается какой-то супер позорной фигней, а это, возможно, сводит на нет все Оскары.

Я думаю о церемонии вручения Оскара, о платьях без рукавов и ярком, палящем, 75-градусном солнце в середине февраля, когда у нас на северо-востоке термометр показывает однозначные числа. Выглядываю в окно, где стремительно летят толстые снежные хлопья.

У них хоть снег есть в этом Лос-Анджелесе?

Чертов телефон Дирка начинает пищать, как ненормальный — теперь кто-то отправляет ему множество сообщений. Мама бросает на него взгляд, и он встает, идет к буфету, на этот раз берет телефон и вообще отключает звук. Возвращая телефон на буфет, он опускает взгляд и начинает присматриваться к экрану, останавливаясь, чтобы что-то прочитать. Потом смотрит на маму с паникой в его знаменитых пронзительно голубых глазах.

— Что там? — спрашивает она. — Дирк?

А потом он становится зеленым. В прямом смысле слова.

Это мой менеджер. Моему агенту названивает репортер с одного из этих низкопробных сайтов. Она его игнорировала, пока он не упомянул о тебе.

Мама вскакивает, словно сейчас бросится куда-то со всех ног.

— Меня? Чего они от меня хотят?

— Ну, ты встречаешься с известным актером, — говорит Питер.

Это часть их работы, разве нет?

Дирк виновато поглядывает на нас с Питером. А потом делает то, чего никогда раньше при мне не делал — глубокий вдох, словно ему не хватает мужества.

— Ты прав, Питер. Такие вещи входят в их работу. Но, ребята, я прошу прощения. Эти люди, они где-то нашли видео с вашим папой, и, мм, они, конечно, знают, что ваша мама встречается со мной, поэтому… им нужно подтверждение, прежде чем они…

Он делает паузу, а потом бросает телефон на буфет. Мы все слушаем, как он стучит по полированному дереву, а потом с глухим звуком падает на ковровое покрытие. Никогда не видела Дирка таким злым, а когда он снова начинает говорить, он сам на себя не похож.

— Прежде чес они это опубликуют, — заканчивает он.

Такого я не ожидала. Не ожидали и Питер, и мама. Это уж точно пойдет в колонку «против» в моем списке под названием «отчим — знаменитость».

Мама смотрит на него с ужасом, словно человек, ради которого она была готова уехать в другой конец страны, у нее на глазах превращается в монстра.

Я подхожу к ней, беру ее за руку и говорю единственное, что смогла придумать:

— Идем, мам. Там и правда снег пошел.

Глава 11

Мы с Холли, Стеф и Трейси стоим за барьером из бархатного каната и ждем, чтобы проверить, сработают ли наши поддельные документы. Они суперуверены в этом, но они никогда раньше ими не пользовались, поэтому им неведома особая форма унижения, сопровождающая момент провала и конфискации документов.

Трейси заверила меня, что взяла мои новые документы в совсем другом месте, и они гораздо лучше первых. Я смотрю на охранника, который уже положил глаз на Стеф, и думаю, что если нас пропустят, то не из-за наших поддельных документов.

Я не была в Нью-Иорке с девятого класса, когда мама возила меня смотреть «Богему» в Мет[4] на мой день рождения. Как бы я ни любила этот город, после событий вчерашнего вечера мне не хотелось оставлять маму и садиться сегодня утром на поезд. Но она настояла. Она хотела, чтобы нас с Холли не было дома на случай, если приедут репортеры после того, как Дирк дал подтверждение прессе. Питер утром возвращался на учебу, поэтому он подвез нас по пути до вокзала, оставив маму с Дирком и агентом Дирка, прилетевшей ночью из Лос-Анджелеса.

Когда мы уходили, Дирк репетировал свое заявление прессе, и это был полный дурдом. Я была благодарна маме за ее желание избавить нас от всего этого, особенно после того, как услышала агента, убеждающую Цирка, что он будет отлично смотреться «рядом с детьми», когда окажется перед камерой. Мама повернулась ко мне и сказала: «Поезжай. Забудь об этом, хотя бы на выходные».

Она попросила Питера вывести нас через заднюю дверь.

В поезде мы с Холли сидели рядом и, пока Стеф спала, вытянув ноги в проход, пытались разобраться, как последние события повлияли на план с Лос-Анджелесом. Мы придумали два возможных сценария. Если Дирк сможет пройти через это с мамой, тогда мы, скорее всего, переедем; если не сможет, тогда я буду заканчивать школу в Юнион.

Мысль о том, что я проведу последний школьный год в незнакомом городе, с людьми, которых никогда раньше не видела, без Джейми просто несправедлива. Выпускной год должен быть кульминацией всего на свете, и его положено проводить с людьми, которые последние несколько лет взрослели вместе с тобой.

Но с другой стороны, мне, возможно, придется переехать, чтобы провести этот год в школе, где далеко не все смотрели это видео. Я все еще надеюсь, что юристы Дирка смогут помешать этому сомнительному СМИ пустить его в прямой эфир или опубликовать, или что они там хотят с ним сделать. Но если не смогут, к понедельнику его посмотрит вся школа.

Я знаю, что Дирк в этом не виноват. Если кто и виноват, то это Габриэль Ортиз, придурок со смартфоном. Но единственное, что мешает мне сейчас возненавидеть Дирка — его дочь, сидящая рядом со мной. Все эти дела знаменитостей — такое дерьмо. Не представляю, как моя мама может подписаться на такое на всю жизнь.

Я спросила Холли о ее друзьях в Лос-Анджелесе и о школе, где я буду учиться. Она сказала, что это довольно пафосная школа исполнительских искусств, куда сложно попасть, но ее папа поможет — он пожертвовал школе кучу денег и, к тому же, сам там учился. По ее словам, там есть вокальная программа и все виды групп и ансамблей. А еще она сказала то, что взорвало мой мозг: «Знаешь, Роуз, если ты все-таки переедешь в Лос-Анджелес, Джейми может поехать с тобой».

Мне и в голову не приходила такая возможность, потому что я все время забываю, что мой парень — уже не старшеклассник, и он может вести жизнь взрослого человека.

Захочет ли Джейми ехать через всю страну ради меня? Даже спрашивать боюсь.

Мне кажется, если я скажу ему, что, возможно, перееду в Лос-Анджелес, я его потеряю. Не сразу, но постепенно он просто начнет исчезать из моей жизни. К моменту отъезда мне уже не с кем будет прощаться.

Похоже, я думаю, что он откажется.

Я пристально слежу за Джейми с тех пор, как Питер сказал, а точнее, не сказал, что переживает из-за того, что Джейми пьет. Не могу сказать, переживаю ли я. Может, я просто не хочу переживать.

Так или иначе, результат один — я ничего ему не говорю по этому поводу.

Охранник подзывает нас, махнув рукой, и мы с Трейси пропускаем вперед Холли и Стефани. Украдкой смотрю на других людей в очереди — они выглядят не на много старше нас, но одеты совсем по-другому. Даже в наряде Трейси что-то вдруг начинает казаться немного неправильным, а про свой наряд я уж вообще молчу. А молодому охраннику явно понравилась Стеф. Он смотрит на ее документы и начинает смеяться.

— Ты меня разыгрываешь, да?

А что? спрашивает Стеф, одаряя его своим лучшим сочетанием улыбки и взмаха волосами. Охранник наклоняется к ней:

— Я должен вызвать копов. Поверь мне, Рыжая, ты этого не захочешь. Иди лучше попей какао в «Serendipity».

Он прогоняет нас, и пока мы уходим, я смотрю на людей в очереди, ожидая, что им доставит удовольствие наше маленькое унизительное шоу, но они нас даже не замечают. Никого не волнует, что нам только что отказали.

Могу поспорить — если я залезу на крышу такси и объявлю, что моя мама встречается с Дирком Тейлором, и из-за него видео с гибелью моего отца покажут в национальных новостях, никто даже не посмотрит на меня во второй раз.

Люблю Нью-Йорк.

Мы идем по улице. Мне немного некомфортно в брутальных ботинках и обтягивающем платье на молнии, которые выбрала для меня Трейси — она совершила налет на гардеробную Института Моды. Ботинки высоченные, и ходить в них опасно. Настоящие жительницы Нью-Йорка ковыляют на каблуках по снегу и льду, но, в отличие от меня, не выглядят так, словно сейчас рухнут на землю. Самое безумное в жительницах Нью-Йорка то, что они много ходят пешком, но, тем не менее, носят высокие каблуки. Трейси говорит, что это повод для гордости.

— Так, все нормально, давайте попробуем попасть в другой клуб, — как всегда оптимистично предлагает Стеф. — Рано или поздно нас куда-нибудь пустят.

— Давайте пойдем, поедим, — возражаю я.

— Но у нас всего два часа до возвращения к тете — я не хочу тратить их на стояние в очереди, — говорит Трейси.

Холли ловит мой взгляд. Меня не волнует поход в клуб, и я знаю, что и ее тоже. Трейси видит это переглядывание между нами, могу сказать, что у нее возникает странное чувство. У меня тоже возникает странное чувство.

В некотором смысле, я сейчас общаюсь с Холли лучше, чем с Трейси, но это не мой выбор, просто так получилось. Трейси уже наполовину уехала из Юнион и живет где-то между двумя мирами, она оставила меня в прошлом во всех смыслах. Разве я должна из-за этого оставаться без лучшей подруги?

— У меня идея, — говорю я. — Пойдемте в «Деликатесы Каца», возьмем кныши.[5] Это на этой же улице. И место крутое.

Последнее предложение адресовано Трейси.

Стефани и Холли удивленно смотрят на меня, хотя по правде говоря, «Кац» — единственный ресторан в городе, название которого я знаю.

Папа обожал кныши из «Каца», поэтому каждый раз, когда мы приезжали в Нью-Иорк, мы специально заезжали туда.

— Мне жалко в такой одежде идти в какие-то «деликатесы», говорит Трейси, немного возмущенно указывая на свой наряд.

— Это не какие-то «деликатесы» — это суперизвестное место. Я видела, как там сидели парни во фраках рядом со строителями — неважно, во что ты одет. Все дело в кнышах, — говорю я, цитируя своего папу.

— Понятия не имею, что такое кныши, но я иду, — говорит Холли.

Холли всегда во всем участвует — обожаю в ней это качество.

Пока мы сворачиваем на Хьюстон-стрит, я думаю, насколько интересной может сделать жизнь в Лос-Анджелесе такая подруга, как Холли. Когда я вижу большую красную неоновую вывеску в окне «Каца», понимаю, что в последний раз я здесь была, конечно же, с папой. При мысли об отъезде из Юнион и из моего дома меня пронзает паника. У меня такое чувство, словно папа все еще живет там — что с ним будет, если мы уедем? Как он узнает, куда мы поехали?

В субботу в девять вечера «Кац» набит под завязку: очередь к прилавку еще длиннее, чем очередь в клуб, в который мы стояли. Мне приходит в голову, что папа любил это место так же сильно, как Юнион, поэтому здесь он тоже может жить. В таком случае, мне не нужно оставаться на одном месте, чтобы он мог меня «найти». Даже не представляю, что я имею в виду.

«Просто прими это безумие и съешь», — говорю себе я.

Нам дают специальные номерки, мы выбираем разные кныши, заказываем, находим место прямо в центре событий и ждем наш заказ. Мы с Холли снова переглядываемся, и она слегка кивает мне.

Я даже не успеваю ничего сказать, а Трейси уже бесится.

— Ну, ладно, что происходит? — спрашивает она.

Такой же удачный момент, как и любой другой.

— Вчера вечером на ужине у Дирка случилось нечто странное. — Интересно! — говорит Стеф. Мы с Холли ничего не говорим, и она краснеет. — Извините. Я думала, ты в другом смысле говоришь.

— Папа хочет, чтобы Роуз и ее мама переехали в Лос-Анджелес в конце учебного года, — говорит Холли.

Трейси непонимающе смотрит на меня.

— А как же выпускной класс?

— Вот именно, — говорю я. — Но я не знаю, переедем ли мы, потому что случилось еще кое-что безумное. Какой-то «репортер» посмотрел видео с папой и сообразил, что это погибший муж новой девушки Дирка Тейлора. Дирку пришлось готовить заявление для прессы, и к нам домой сегодня приехал его агент…

Я замолкаю когда Трейси хватает свой телефон и начинает листать страницы в поисках информации. Она что — то находит и поднимает взгляд на меня — у нее все написано на лице.

Вот вам и юристы Дирка, которые должны были запретить публикацию видео.

После долгой паузы, во время которой никто не знает, что сказать, Стеф спрашивает:

— Можно мне тоже в Лос-Анджелес?

Я начинаю смеяться, и Холли решает, что тоже может посмеяться.

— Поедем через всю страну — будет круто! — говорит она.

Анджело точно поедет. Он хочет познакомиться с шоубизнесом…

— Стой, стой, стой, — раздраженно перебивает Трейси. — Рози, ты же, правда, не хочешь ехать, да?

Кажется, ее расстраивает мысль о моем отъезде, мне неловко от того, что я этим наслаждаюсь.

— Нет, но я имею в виду, сейчас все по-другому. Ты уже, в какой-то мере, уехала, а Питер в колледже… Не знаю, имеет ли это значение, останусь я или нет.

— Конечно, имеет! Как же Джейми? — говорит она, хотя меня удивляет, что она об этом подумала. — Кто будет возить меня на вокзал по пятницам?

— Я ему еще не говорила, — отвечаю я.

Произнося эти слова, я вдруг задумываюсь, почему я опять никому ничего не рассказываю. Если на то пошло, речь не только о Джейми, я еще и не рассказала друзьям о переживаниях Питера из-за того, что Джейми пьет, или что я пью. Разве это не те вещи, о которых точно следует говорить?

— Я думаю, Роуз должна попросить Джейми поехать с нами, говорит Холли. — Он не ходит в школу и может делать все, что хочет, ведь так?

Ваши родители поженятся? Божечки, свадьба будет, типа, нереальная. Кто там будет? — спрашивает Стеф у Холли. — Толпа звезд?

— Холли, а как же Кэл? — Трейси пока не готова оставить эту тему.

Она поднимает одну бровь:

— А Роберт?

Холли застывает. Выходка в стиле Трейси — она видела Холли и Роберта вместе после новогодней тусовки и ждала стратегического момента, чтобы неожиданно выдать эту информацию. Сейчас момент настал — она потрясена тем, что мы ей рассказали.

— Подожди, Роберт?! — пронзительно кричит Стеф.

Я озираюсь, ожидая, что кто-нибудь прикрикнет на нас, чтобы вели себя потише, но в очередной раз никто не обращает внимания.

— Девочки, у меня ничего нет с Робертом, — гнет свою линию Холли. — Мы снова подружились. Оставили все плохое позади и иногда вместе гуляем. Вот и все.

Останавливаю себя, чтобы не написать Роберту о том, как Холли признала, что они вместе гуляют. Он бы с ума сошел от радости.

Стеф начинает засыпать Холли вопросами, и мне становится легче от того, что мы отвлеклись от ситуации с Лос-Анджелесом. Как раз когда нам приносят заказ, у меня звонит телефон — это Вики. В ресторане слишком громко, чтобы разговаривать, так что ей лучше оставить голосовое сообщение. Она звонит дважды прежде, чем оставить сообщение, и я задумываюсь — может, стоит выйти и взять трубку. Но я уверена, что это связано с видео, заявлением Дирка и Гейбом, а я не хочу про это слушать. Мама сказала мне забыть об этом дурдоме на выходные, и я так и собираюсь поступить.

Позже, после того, как проглотили наши кныши и договорились не возвращаться к теме Лос-Анджелеса, мы идем гулять по грязным и слякотным, но красивым, улицам Нью-Йорка. Мы проходим мимо очередей в клубы, отказавшись от идеи куда-нибудь попасть, а я немного отстаю от подруг, чтобы послушать сообщение Вики.

Она плачет, рассказывая, что Габриэля Ортиза посадили в камеру предварительного заключения за драку в баре с военными полицейскими, которые пришли туда расспросить его о том видео.

Мы с Вики всегда перезваниваем друг другу, независимо от времени суток. Но меня не волнует Габриэль Ортиз, и я считаю, он заслуживает тюрьмы после всего, что он сделал, не думая, как это повлияет на других людей.

Впервые с тех пор, как мама заявила, что общение с Вики не идет мне на пользу, я задумалась — а может, она права?

Я не перезваниваю Вики.

Вместо этого я останавливаюсь и поднимаю взгляд к ночному небу, полному самолетов, вертолетов и звезд. В воздухе ощущается морозный запах, и, возможно, на обратном пути снегопад будет еще сильнее. Я слышу, как мчатся такси, хрустя шинами по песку и соли, которые насыпают на дороги снегоуборочные машины. Слышу музыку — играет какая-то группа.

Звуки музыки напоминают мне, что моя жизнь — это не только парень Гейб, или видео, о котором теперь знает вся страна, или Дирк с мамой, или отъезд из Юнион, или гибель папы. Это еще и выступление в День Святого Валентина, и Джейми, и мои друзья, которых я люблю и которые любят меня, и счастливые моменты, за которые нужно держаться.

И обещаю себе, что остаток выходных я этим и буду заниматься. Я выключаю телефон.

Глава 12

В день Святого Валентина мне никогда не везло. Я его не ненавижу в основном, потому что я очень сильно люблю шоколад, и День Святого Валентина для меня связан именно с этим. Но, думаю, справедливо будет сказать, что у меня с Днем Валентина непростые отношения. В День Святого Валентина у меня ничего не идет так, как надо.

Но в этом году все может измениться.

Мы в центре города, готовимся к фестивалю в «Rat & МоnКеу» — другими словами, готовимся к настоящему выступлению. Настолько настоящему, что со мной пришла мама, потому что по закону мне не разрешается находиться в баре без нее. Так же, как и Стеф — ее мама, Карли, больше похожая на старшую сестру Стеф, тоже здесь.

Мама привезла Джейми, но парень, который отвечает за звук, сказал, что ему запрещено заходить в бар, и он может только смотреть из-за сцены. Джейми счел это забавным. Анджело, моя мама и мама Стеф — единственные в нашем тесном кругу, кто может легально здесь находиться.

Если не считать Карли, которая ждет своего мужчину в баре, мы все сидим в гримерке, где тусуются группы перед выходом на сцену. Джейми сидит рядом с моей мамой, составляя ей компанию. Она немного не в себе последние несколько недель, после того, как видео попало в телешоу с новостями о звездах и стало сенсацией однодневкой. Заявление Дирка было неплохим, похоже, его агент знает, что делает, даже если она и не против использования детей для смягчения отношений с прессой. Он сделал его кратким и попросил уважать частную жизнь его «девушки и ее детей, которые все еще приходят в себя после потери любимого до глубины души человека и которые не должны заново переживать свою потерю из-за демонстрации этого видео».

Я надеялась, что он по полной отчитает Габриэля Ортиза, но он повел себя благородно, и это, возможно, было правильным ходом. Тем же вечером случился скандал с какой-то другой знаменитостью, и мы довольно быстро вылетели из новостей. А может и там есть достойные люди, которые решили оставить нас в покое. Как бы то ни было, мы с мамой УПТИ в добровольную изоляцию от новостей — она даже отказалась от доставки местной газеты — и это помогло. В течение нескольких дней народ в школе вел себя странно, а учителя «понимающе» мне улыбались, но я просто не обращала на все это внимания.

Снова украдкой смотрю на маму и Джейми — мне нравится, что он о ней заботится — а потом выхожу из гримерки, чтобы посмотреть из-за сцены на публику. С потолка свисают неровные черные сердца на толстой серебристой проволоке, которой несколько раз обмотаны их серединки. Публика выглядит довольно симпатично, но мне интересно, захотят ли они смотреть на группу с шестнадцатилетней солисткой.

Наверно, это не имеет значения, мы же играем на разогреве, а никто не хочет смотреть на группу на разогреве, если в ней нет твоих знакомых. Сегодня играют еще три группы, и у всех полноценные концерты, а у нас всего три песни. По идее, Энджело должен был взбеситься, но сегодня его это не волнует из-за парня из студии звукозаписи. Этот парень видел группу Энджело на гастролях в прошлом году и посчитал песни Энджело неплохими. Гастроли прошли на редкость отстойно, так бывает, когда солист подписывает контракт со звукозаписывающей компанией и уходит в другую группу. Я не виню солиста, слишком хорошая возможность, чтобы ее упускать, но в присутствии Энджело даже его имя нельзя произносить.

Поэтому сегодня важный вечер для Энджело. Парень из студии звукозаписи хочет посмотреть на группу и на песни — он думает, что мог бы раскрутить Энджело, как автора песен. Энджело лучше бы подписал контракт на всю группу, но согласится на все, чего сможет добиться.

В гримерке он выводит меня из себя:

— Свитер, почему ты в джинсах без дырок? И какого хрена происходит с твоими синими волосами? Вся краска смылась и, блин… Я думал, ты ярче их покрасишь для сегодняшнего! Эй, а ты репетировала проигрыш…

— Энджело, зайка, говорит Стеф, отводя меня к зеркалу, подальше от его недовольного бормотания. — Я добавлю Рози еще подводки, ладно? А ты оставь ее в покое, не нужно бесить твою звезду перед выступлением.

Энджело с подозрением меня разглядывает, словно может прочитать в моих глазах, как я последние месяцы практиковалась, если не учитывать репетиции. Я вдруг понимаю, что если провалюсь сама, это будет и его провал тоже.

Стеф усаживает меня и наклоняется надо мной с черной подводкой.

Извини. У него крыша едет. Он думает, что мы, типа, подпишем сегодня контракт и поедем на гастроли с Джеком Уайтом или типа того, — Стеф смотрит на Джейми, сидящего с мамой на диване, и шепчет, — ты ему еще не сказала?

Я качаю головой, пытаясь убедить себя, что и говорить нечего, ведь мама еще не приняла решение. Они с Дирком остаются вместе, но она притормозила план с Лос-Анджелесом. Я не могу избавиться от ощущения, что отъезд из Юнион перед выпускным классом испортит мне жизнь, а как насчет ее жизни? Что важнее: мне провести последний школьный год здесь, или ей свалить из Юнион и быть с мужчиной, которого она…

Нет. Пока не могу это сказать.

— Стеф, моя прическа! — кричит Энджело через всю комнату, разглядывая себя в зеркало.

Насколько я могу судить, его прическа выглядит точно так же, как и всегда.

— Я не могу быть в двух местах одновременно, сладкий. Ты как хочешь: чтобы я сначала закончила с Рози или подошла к тебе?

— С ней. Сначала закончи с ней. Ее внешний вид намного важнее, — говорит он, словно напоминает сам себе.

Я решаю не обращать внимания на то, что он говорит обо мне в третьем лице, как будто я не сижу в полутора метрах от него.

Когда я познакомилась с Энджело, у него была привычка каждый день ходить в школу в футболках с рок-группами (и не стирать их), а его волосы были супердлинными и заметно грязными. Сейчас все изменилось.

— Ооо, а вдруг мы сегодня подпишем контракт, и даже не закончим школу, потому что уедем на гастроли! Круто бы было! — говорит Стеф.

Она заканчивает подводить мне глаза и делает последний штрих рисуя черные стрелки гораздо более длинные, чем я когда-либо себе рисовала.

— Мама ни за что не позволит мне бросить школу. Ни единого чертова шанса, — говорю я ей.

— Она может, если мы будем, типа, как новые «Paramore» или кто-то вроде того.

— Стеф! Меньше болтай, больше рисуй, или что ты там делаешь. Сделай ей волосы пышнее, — говорит он и изображает этот процесс, махая руками вокруг своей головы.

— Ты в курсе, что я здесь сижу, да? — огрызаюсь я.

Энджело, все еще размахивающий руками, выглядит смущенным.

— Сладкий? — Стеф ждет, чтобы он перестал кривляться.

— Оставь. Рози. В покое.

Он послушно кивает и отворачивается к зеркалу, снова изучать свою прическу. Она закрывает черную подводку, берет карандаш с блестками и добавляет блестки поверх черных стрелок.

Может, блестки компенсируют мою слабую игру на гитаре.

Стеф наклоняется надо мной так низко, что я могу разглядеть поры у нее на коже — точнее, то, что на ее коже, похоже, нет пор. Я пытаюсь не цепляться за тот факт, что у нее идеальный типаж амазонки, и, возможно, настанет час, когда она станет моделью.

Средним девушкам с подругами выше среднего приходится приучаться не сравнивать себя с ними.

Открывается дверь гримерки и заглядывает парень, отвечающий за звук.

— Анджело, ребята, ваша очередь. Готовы?

Анджело в панике смотрит на Стеф. Стеф быстро заканчивает со мной и мчится к нему. Она хватает лак для волос, который ему не нужен, и «фиксирует» его прическу, подмигивая при этом мне.

Джейми и мама проходят за нами в крохотное пространство за сценой, где пол подозрительно липкий. Мама желает мне ни пуха ни пера, Джейми подмигивает, а потом мы с Анджело и Стеф внезапно оказываемся перед зрителями. Я успела только мельком взглянуть на них прежде, чем включились прожекторы, и я стала видеть только на полтора метра перед собой. Но теперь зрители кажутся мне чудовищными, словно хотят сожрать нас, крича друг на друга и глотая свои напитки. Я несколько раз моргаю, пытаясь привыкнуть к ослепительно белому свету. Парень, отвечающий за звук, объявляет нас в громкоговоритель, и после обратного отсчета Анджело мы начинаем. Я не должна ничего говорить публике, пока мы не закончим — у нас всего три песни, чтобы произвести впечатление.

Сейчас что-то идет не так. Со сцены на меня смотрят мониторы, но я не слышу в них себя — только бас-гитару Энджело и свою гитару. Почему-то от ударных Стеф меня бросает в дрожь. Вся моя энергия уходит на старания поддерживать ритм, и я лажаю на гитарных партиях больше раз, чем могу сосчитать. Я даже не двигаюсь на сцене как обычно, потому что из-за танцев еще труднее слушать, что я делаю. Я знаю, что смотрюсь скучно — Энджело выставляет вперед подбородок каждый раз, когда я на него смотрю, как бы говоря мне шевелить задницей, но я, в основном, стою неподвижно. Между второй и третьей песней он кричит звуковому парню за сценой, чтобы он включил меня на мониторах — мне надо было раньше об этом думать — но насколько я могу сказать, ничего не меняется.

Мы в середине нашей последней песни, когда я совсем теряюсь. Энджело называет несколько аккордов, чтобы привести меня в чувство, и я вижу смертельный ужас в его глазах. Потом я понимаю, что вижу еще и публику — прожекторы больше меня не слепят. Я смущенно оглядываюсь и вижу Стеф, которая поет во весь голос и играет на ударных, как профи. Человек, управляющий освещением, убрал свет с солистки и перевел его на бэк-вокалистку, потому что она реально выступает, в отличие от потерянной солистки. Стеф ловит мой взгляд и хмурит брови в недоумении — она понятия не имеет, что происходит. Я снова поворачиваюсь к микрофону.

Все расплывается, и вот мы уже в гримерке, а я понимаю, что забыла сказать свои слова в конце выступления. Люди из других групп ждут чтобы поздравить нас, но я знаю, что Энджело хочет схватить меня за горло и придушить. Вместо этого он берет меня за плечи и говорит, с трудом стараясь сохранять спокойствие: — Какого хрена, Свитер?

Мама в другом конце комнаты вздрагивает.

— Энджело, — говорит Джейми.

Энджело смотрит на Джейми, который движением головы указывает на маму, стоящую рядом с ним. Энджело краснеет.

— Извините, миссис Це, — говорит он, а потом поворачивается ко мне. — Но какого Х?

— Я себя не слышала! — звучит так, словно я защищаюсь, но это правда — я не слышала себя.

— Ну, блин, зато я уверен, что меня слышала. Почему ты не шевелилась? И ты забыла аккорды на проигрыше, ты хоть занималась? Ты обещала, что будешь заниматься!

— Я все время занималась, — лгу я. — Но если я не слышу себя, я не могу держать ритм. А если я не держу ритм, как я должна играть и делать все остальное?

— Если ты не слышишь себя, ты должна еще больше танцевать!

Ты должна скрыть эту фиготень!

— Откуда мне это знать, Энджело? Это мое второе выступление!

Энджело злится так, что начинает брызгать слюной и махать руками.

— Как… ты… если бы ты занималась, Свитер, как я тебя просил…

Джейми в ту же секунду оказывается рядом с нами.

— Полегче, чувак.

Энджело уже готов начать выяснять отношения с Джейми, когда в комнату входит парень из студии звукозаписи. Он высокий, с идеально растрепанными волосами, одет в пиджак, винтажную футболку и темные джинсы без единой складки. Энджело неожиданно расплывается в улыбке.

— Чувак, спасибо, что пришел. Рад тебя видеть, чувак.

— Да, чувак, да. Звук здесь отстойный, как всегда в таких местах, — он оглядывает комнату, будто боится к чему-нибудь прикоснуться. Мне нравятся твои песни, чувак. Ты хороший автор. Привет, я Дэн, говорит он Стеф и тянется через меня, чтобы пожать ей руку, а его взгляд скользит по всей длине ее стройного тела.

Я смотрю на Энджело — замечает ли он, но после комплимента от этого парня он просто вне себя от радости и не понимает, что происходит.

— Хорошая работа на ударных.

— Спасибо, — по-деловому говорит Стеф. — Это Рози, — добавляет она.

Дэн не жмет мне руку, едва кивая мне, а потом поворачивается к Энджело. Меня тошнит, я могу целый сценарий написать о том, что происходит. Думаю, и Энджело тоже.

Я чувствую на себе взгляд Джейми, но не могу сейчас посмотреть на него, даже если мне за это заплатят.

— Так, слушай, чувак, я думаю, нам стоит вместе поработать. И мы сможем достать денег на демо-запись, если вы кое-что поменяете.

Энджело бледнеет. В прошлый раз он проходил через это в позиции проигравшего.

— Поменяем, — осторожно повторяет он.

Дэн поворачивается ко мне:

— Слушай, кис, тебе сколько лет? Пятнадцать? Шестнадцать?

— В мае будет семнадцать, — отвечаю я.

— Да ты еще молодая. Все у тебя сложится отлично. Могу сказать, что петь ты умеешь, но ты не гитаристка. Этот проект не для тебя.

На сцене начинается выступление следующей группы, их музыка грохочет из мониторов в гримерке. Дэн раздраженно на них смотрит, а потом тянется к мониторам и выключает их.

— Рози — моя солистка, — настаивает Энджело. — Мы можем взять другого гитариста.

Взгляд Дэна устремляется к Стеф, охватывая ее всю, от рыжих волос до длинных ног — у меня такое ощущение, что стоит сказать ее маме. Его улыбка становится практически хищной, когда он говорит:

— Чувак, твой счастливый билет — ваша местная «Florence + TheMachine».

— Но… но… — запинается Стеф.

— У нее есть свой образ. Она поет и играет на ударных. Она привлечет к вам намного больше внимания, чем эта, больше внимания, чем вы сможете выдержать.

Он говорит так, будто мы — собственность Энджело, и он может поступать с нами, как пожелает.

Мне не хочется сдаваться, но, судя по моему сегодняшнему выступлению, этот тупой парень прав. Из Стеф получится артистка лучше, чем из меня. Она яркая и харизматичная. Людям хочется на нее смотреть.

Мне тут нечего делать.

Я чувствую теплую и знакомую руку Джейми в своей, его голос напоминает мне, что я все еще существую, хоть тупица меня и не замечает.

— Идем.

Мама подает мое пальто Джейми, и говорит мне: «Увидимся дома», а потом Джейми уводит меня от всего этого. Мы выходим на стоянку через заднюю дверь. Февральский ветер бьет мне в лицо — ледяной, обжигающий — и наполняет мои легкие истинным духом Дня Святого Валентина. Джейми набрасывает пальто мне на плечи и как обычно открывает мне дверь машины. А потом мы просто уезжаем.

Глава 13

— Ты в порядке?

Мы в машине Джейми, едем на поле для гольфа. Луна светит так ярко, что можно разглядеть примятую траву на поле. В последний раз мы с Джейми были здесь в День Святого Валентина два года назад, и тогда все было покрыто снегом. На этот раз просто чертовски холодно.

Не отвечаю ему. Я одновременно и понимаю и не понимаю, что сегодня произошло. Я провалилась, и меня выгнали. Я это заслужила. Изо всех сил стараюсь не заплакать. Хочу реагировать стойко, как профессионал.

У меня в миллионный раз звонит телефон. Мне даже не нужно смотреть, кто звонит — это Энджело. Я игнорирую его звонки.

— Не хочешь с ним поговорить? — спрашивает Джейми.

— Не о чем говорить. Он злится на меня за то, чего я не могу контролировать. Я не слышала себя, а если ты себя не слышишь, ты косячишь. То же самое, как подпевать радио с затычками в ушах. Это невозможно.

Все, что я говорю — правда, но я упускаю один очень важный факт: я не готовилась. Просто не готовилась. И до сих пор не понимаю, почему.

— Это не твоя вина.

— Этот как-там-его так не думает.

Кого волнует, что думает этот придурок? — презрительно говорит Джеими.

— Ты не можешь решить за меня, — наконец отзывается он.

Его враждебность направлена на меня, словно я сделала что-то не так. У меня не то настроение, чтобы это терпеть — только не сегодня, не после событий последних недель.

— Тогда сдавай экзамены и сам решай свои проблемы, — говорю я.

Я уже готова добавить, что не люблю поражения сильнее, чем он, когда он открывает фляжку и пьет. При том, что он должен отвезти меня домой. При том, что он обещал не подвергать меня опасности.

Мне потребовалось много времени, чтобы признать, что у моего брата проблемы. Неужели я делаю ту же ошибку с Джейми? И если в моей жизни целых два человека — два человека, которых я люблю — с зависимостями, говорит ли это что-то обо мне?

— Джейми, убери эту штуку.

Он выигрывает время, делая глоток, потом закрывает фляжку, бросает ее в бардачок и слишком громко хлопает его дверцей.

— Ты говорил, что не будешь пить, когда ездишь со мной.

— Да, прости, — говорит он. — Я не подумал.

— Ты пьешь и садишься за руль, да… когда меня нет рядом.

Чувствую, что злю его.

— Пару глотков после смены, — отвечает он таким тоном, будто говорит «нет, я не пью за рулем».

— Той ночью, когда я ждала у твоего дома, ты выпил больше, чем пару.

— С тех пор больше ни разу.

— А как это вино на выставке?

Он поворачивается ко мне.

— Ты мне будешь выговаривать за ту выставку?

В его голосе есть какой-то надрыв, который мне не нравится, и я вижу, что могу все испортить. Убираю обвинительную интонацию.

— Я просто за тебя переживаю. Когда ты сказал, что я буду делать со своей жизнью что захочу, это звучало так, как будто у тебя в жизни такого не будет. Провал на одном дурацком тесте — еще не приговор. Снова походи на спецкурс Кэмбера, а потом опять сдай тест. Научиться сдавать тесты — это… Джейми бьет кулаком по рулю.

— Заткнись, Роуз!

Я вижу облачка от нашего дыхания в машине. Здесь тихо, шумит только ветер и ветка, задевающая мою дверь.

Когда шок проходит, я обнаруживаю, что я в бешенстве. Хочется стучать кулаками по приборной панели, пинаться, визжать и разнести к черту всю машину, потому что я знаю — ему будет от этого больно. Но я так не делаю. Просто говорю:

— Не говори мне заткнуться. Никогда.

Через секунду он включает обогрев.

Еще через секунду он тянется к моеи руке.

Я отстраняюсь. Раньше я никогда не чувствовала себя беззащитной рядом с Джейми, но сейчас чувствую. Я могу обвинить во всем алкоголь, но я знаю, что алкоголь не заставляет людеи действовать против своей воли. Он просто дает им разрешение делать то, чего они обычно боятся или стыдятся.

Назовешь меня слабаком, если я еще раз не сдам? — он пытается поддразнить меня, но после такого я не реагирую.

— Когда я верю в тебя, — начинаю я, стараясь говорить спокойно, — ты меня затыкаешь. Снова и снова.

Он запускает руку в волосы, а потом я вижу, как он бросает взгляд на бардачок.

— Ого. Так это я довожу тебя до алкоголизма, да?

Иногда, он смотрит на меня, и выражение его лица становится мягче. — Шучу. Извини, что сказал «заткнись». Иди сюда.

Я прислоняюсь к нему и позволяю себя обнять, хотя мне этого не хочется. Во-первых, он извинился за слово «заткнись», а не за то, что прекратил разговор об экзаменах. Во-вторых, позволив себя обнять, я ушла от разговора о том, почему при мысли о будущем ему хочется выпить.

Я принимаю решение — пора рассказать ему про Лос-Анджелес. Возможно, я была неправа, думая, как это на него повлияет, может именно такой выход ему и нужен. Лос-Анджелес поможет нам обоим выбраться из дыры неудач, куда мы провалились.

— Помнишь, пару недель назад я была у Дирка, когда началась вся эта фигня с видео? — я делаю глубокий вдох. — Он сказал, что хочет, чтобы мы переехали в Лос-Анджелес в конце года.

Джейми не говорит и не двигается. Я даю ему много времени, чтобы что-нибудь сказать. Он молчит. Я продолжаю:

— Не знаю, что решит мама, особенно теперь, когда она поняла, что близость к Дирку значит открытость ее личной жизни. Отстойно будет начинать все с нуля в последнем классе. Но когда я серьезно об этом задумываюсь, я понимаю, что в Юнион есть только одно, без чего я не смогу жить.

Я жду, что он не даст мне договорить, но снова — тишина.

— Ты… хочешь знать, что это? спрашиваю я, слегка поворачиваясь, чтобы видеть его лицо.

Он, наконец, смотрит на меня с непонятным выражением лица. Я сжимаю его ладонь, лежащую на моем плече.

— Это ты, Джейми. Ты — единственное в Юнион, без чего я не смогу жить. Поэтому я никуда не поеду, если ты тоже не поедешь.

Он не говорит ничего из того, что бы сказала я, будь на его месте, и неважно, насколько жалко это бы выглядело. Меня накрывает разочарование. Неужели я серьезно думала, что он будет умолять меня остаться? Скажет, что не может без меня жить? Что с ума сходит от любви?

Если я так думала, значит, у меня уже крыша поехала. Джейми — не из тех парней, которые бурно выражают свои чувства.

Но в какой-то момент я вижу золотистый проблеск в его глазах. Вижу, что он думает о том, чтобы собрать вещи, уехать на другой конец страны и начать все заново в большом городе, где люди не знают его, как парня, которого выгнали из школы перед самым выпуском. Мое сердце бьется где-то в горле.

Потом этот блеск больших возможностей исчезает.

Примерно через минуту он целует меня в лоб и не убирает губы, говоря:

— Круто, что ты хочешь, чтобы я поехал.

Я пытаюсь уцепиться за этот блеск в его глазах и слегка усмехаюсь, хотя мне приходится бороться с собой, чтобы все ему не высказать.

— А я услышала: «Удачи в Лос-Анджелесе, Роуз. Приятно было пообщаться».

— Ты знаешь, что я этого не говорил.

— Ты именно это и сказал. Я не поеду, если ты не…

— Роуз…

— Ты — лучшее, что со мной когда-либо случалось.

Он просто качает головой, как делает всегда, когда считает, что я говорю бред. Я разочарованно вздыхаю, когда он крепко обнимает меня.

— Я не сказал «нет», — говорит он.

Но он и не сказал «да».

Он начинает целовать меня в шею, а я уже слишком измотана, чтобы обвинять его в отвлекающих маневрах. Джейми всегда знал, как меня нужно целовать, чтобы увести от темы разговора, и даже после того, как я поняла его тактику, она продолжает действовать.

Он делает довольно долгую паузу, а затем говорит:

— Я хочу тебя потрогать, Роуз.

Единственная причина, по которой я уверена, что правильно его поняла — каждый нерв моего тела дрожит. Он сказал, что хочет чего-то от меня — не припомню, чтобы он раньше так поступал. Только из-за этого, впервые в жизни часть меня, которая хочет его прикосновений, пересиливает ту часть, которая нервничает. Я немного откидываюсь назад, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Хорошо, — говорю я, не отводя взгляд.

Он дергает ручник и выходит из машины, оставляя ее заведенной. Понятия не имею, что он делает. Он обходит машину, открывает мою дверь и протягивает мне руку.

Я вылезаю из машины на зимний мороз.

— Где мы…?

Он прижимается ко мне и целует, держа мое лицо обеими руками. Он такой теплый по сравнению с воздухом — он всегда такой теплый-теплый. Затем он тянется через меня, чтобы открыть заднюю дверь.

Если бы я так не нервничала, я бы сказала, что мы как в фильмах 1950-х годов, где все целуются на задних сиденьях.

Но я вся на нервах, поэтому не говорю ни слова.

Я залезаю на заднее сиденье и двигаюсь, чтобы ему хватило места. Это забавно — никогда раньше не сидела на заднем сиденье у Джейми. Как будто вообще другая машина. Он садится рядом со мной, наклоняется и закидывает мои ноги себе на колени. Начинает меня разувать.

Он снимает с меня ботинки, бросает их и откидывается к двери, глядя на меня и желая понять, что я буду делать. Люблю, когда он так делает, когда рассматривает меня. Хотя он пытается увидеть меня насквозь, но не открывается сам. Иногда я могу догадаться, что творится у него в голове, но не сегодня. Сегодня луна, светящая сквозь ветви деревьев, отбрасывает на его лицо странные серебристые тени, и я совсем не могу понять его выражение.

— Роуз, ты уверена? — спрашивает он. Я киваю.

— Тогда сними джинсы.

У меня начинают бегать мурашки по коже, когда я понимаю, что он будет смотреть, как я это делаю. Можно ли сексуально снять джинсы на заднем сиденье автомобиля? Я расстегиваю молнию и стягиваю их с себя со всей грациозностью, на которую способна. Они падают на пол, а я сворачиваюсь калачиком, прижав ноги к груди и обняв их руками. Я более чем смущаюсь от того, что я почти голая ниже пояса, а Джейми все еще одет.

Даже боюсь посмотреть, какое у меня сегодня белье. — Холодно? — спрашивает он с другого конца машины.

Кажется, что он очень далеко.

— Немного, — говорю я.

Он медленно тянется ко мне, ведя руками по моим голеням, и тянет мои ноги к себе, заставляя меня выпрямиться. Потом он ложится, накрывая мое тело своим.

— Так лучше? — спрашивает он.

Его губы прямо над моими, тепло от его полностью одетого тела совсем рядом, а его рука проскальзывает под мою шею. Он целует меня, не дожидаясь ответа, и не успеваю я передумать, как кончики его пальцев оказываются на внутренней стороне моего бедра.

Не могу не задуматься, почему он захотел этого именно сейчас. Он чувствует вину из-за выпивки? Ему нехорошо после того, как он меня заткнул? Он расстроен из-за Лос-Анджелеса, но не знает, как это сказать?

Его пальцы двигаются выше, и моя последняя мысль по поводу его мотивов… может, он просто хочет меня потрогать, как он и сказал.

Его горячая рука уже там, где начинаются трусики. Он просовывает палец под резинку и тянет. Они чуть сползают, и он как всегда останавливается посмотреть, хорошо ли мне от происходящего.

— Все нормально, — шепчу я не своим голосом.

Почему-то мой голос звучит взрослее.

Он садится так, что оказывается надо мной, снимает мои трусики обеими руками, стягивает их через ноги и смотрит мне прямо в глаза.

Когда они совсем сняты, он разглядывает ту часть моего тела, которую никогда раньше не видел. Я жду, что он ляжет рядом, снова прижмет меня к себе, но нет. Он остается на своем месте и рассматривает меня. Его руки возвращаются на мои бедра, а затем он начинает меня ласкать. Вперед-назад, медленно, нежно. Поразительно, как быстро мне хочется еще. Я немного раздвигаю ноги, даже не осознавая, что делаю, а потом думаю, правильно ли это.

Я не знаю, что делаю. Но все нормально — он же знает.

Я смотрю ему в глаза, когда он начинает ласкать меня внутри. Он нежен, но у меня нет ощущения, что он обращается со мной, как с хрупкой вещью — он обращается со мной, как со своей девушкой, как с той, кого он хочет. Пытаюсь сообразить, должна ли я двигаться, но единственное, в чем я уверена — мне хорошо.

Он ложится рядом со мной, наблюдая за моим лицом. Он ласкает меня так смело, так уверенно — прямая противоположность моим ощущениям. Еще в прошлом году в День Святого Валентина, когда я впервые увидела, как он танцует, когда он схватил меня, и мне пришлось танцевать с ним — я поняла, что мне с ним будет хорошо.

Интересно, должна ли я что-то сделать, чтобы это… подействовало? Или может, я должна что-то сделать для него? Я хочу перестать переживать из-за того, что будет дальше, но с подобными переживаниями я живу всю свою жизнь, поэтому перестать довольно сложно. Особенно сейчас.

— Джейми, как я… я не знаю, что… — я не могу сформулировать ни что спросить, ни как спросить.

— Тебе нравится то, что я делаю?

— Угу, — только и могу я произнести.

— Тогда ничего больше не нужно, Роуз.

Как только он это говорит, все переживания о том, все ли я делаю правильно, и нормально ли я выгляжу, и побрила ли я ноги, и подходящее ли на мне белье улетучиваются, и я просто получаю удовольствие от этих прикосновений. От его прикосновений.

На мгновение все становится идеально.

А потом, хоть у меня такое и первый раз, я начинаю хотеть большего, как после того, как я ласкала его. Большей близости, больше его, говорящего, чего он хочет; больших ощущений, что я его завожу; больше-больше-больше…

И вдруг все становится суперинтенсивным. И это слишком.

Я останавливаю его, но не потому что мне неприятно. Мне нужно, чтобы мир вокруг замер на минуту, нужно вернуться к себе, отделиться от него, от его прекрасных рук. Мы лежим рядом, я прислушиваюсь к своему дыханию и к его тоже.

Он наблюдает за мной со своей полуулыбкой.

Я протягиваю руку и прикасаюсь к его лицу. И какое значение имеет весь этот День Святого Валентина? Парень из студии, группа, сообщения от Энджело, переезд в Лос-Анджелес…

Есть только мы с Джейми, вместе, все ближе и ближе.

Каким-то образом сегодня я превратилась из несчастнейшей девушки в Юнион в счастливейшую девушку в мире.