Больше никаких признаний

Глава 14

— Если хочешь написать классную песню, покопайся в том, чего не хочешь чувствовать.

У Карлоса татуированы все руки от запястий до плеч и сколько пирсинга, что я не могу сосчитать. Думаю, он подводит глаза, а может, у него просто такой вид. У него длинные, блестящие, темные волосы и почти черные глаза. Он мой преподаватель по созданию песен, и за две минут занятия я уже поняла, что это самая классная вещь в моей жизни.

Я ничего не знаю о написании песен — ничего, в прямом смысле слова. Но я вижу смысл во всем, что он мне говорит.

Наверно, я все же не такой уж лох, как сказал парень из звукозаписывающей студии.

Хотя, если мысленно вернуться в тот момент, он не сказал, что я лох. Он даже сказал, что я умею петь.

Через несколько дней после Дня Святого Валентина я, наконец, взяла свой телефон и позвонила Энджело. Он встретился с парнем из студии и подписал контракт, но не на демо-запись со Стеф. Я чуть не упала, когда он это сказал. По его словам, он сказал парню, что у Стеф неподходящее звучание для его песен — у нее голос для мюзиклов, который отлично подходит для бэк-вокалистки, но не для солистки. Парень ему не верил, пока они со Стеф не сыграли для него.

Стеф вполне могла сделать свое исполнение чуть более мюзикловым, чем обычно, из преданности мне и из-за того, что посчитала парня скользким типом.

Мы с Энджело извинились друг перед другом и решили, что не будем вместе играть в группе — просто у нас не лучшая совместимость. Я не смогла ответить ему, почему ни разу не занималась — из-за этого мне не по себе — зато Энджело рассказал мне о мастер-классах Карлоса.

— Не сдавайся, Свитер. Не позволяй какому-то парню из студии выбить тебя из колеи. Сходи к Карлосу.

Так я и сделала.

В последнее время я много думаю о том, чтобы писать песни, стихи, музыку. Кэмбер недавно дал нам тему творческого проекта — нужно взять интервью у человека, который «крайне негативно» на тебя влиял, а потом написать, чему тебя научил разговор с ним. Интересно, можно ли сделать это в песенной форме?

Как копаться в том, чего не хочешь чувствовать? — продолжает Карлос. — Подумайте, о чем вы не хотите говорить. У вас две минуты, чтобы придумать три темы. Потом зачитаете свои списки вслух.

Девочка из нашей группы ахает.

— Да, здесь не спрячешься. Но что случилось в Вегасе, останется в Вегасе. За пределами этих четырех стен никаких разговоров о том, что мы здесь скажем или напишем. Так что будьте искренни, открыты и правдивы. Это мои правила для создания песен, и мои правила для нашего мастер-класса. Ладно. Поехали.

У меня уходит тридцать секунд, чтобы придумать три вещи, о которых я не хочу говорить. Не уверена, хорошо ли это, зато у меня есть время разглядеть трех других уегшков, пока они пишут.

Мы все сидим кружком, а паши гитары прислонены к доске, на которой краской нарисован нотный стан. У парня рядом со мной такой вид, будто он вышел из научной лаборатории: застегнутая на все пуговицы рубашка, брюки цвета хаки и очки ботаника, пока рано говорить, оделся он так ради прикола или нег. Девочка напротив меня тщательно скопировала образ Тейлор Свифт, вплоть до красной помады. А парень рядом с ней похож на Лени Кравица с обложки его альбома времен, когда он еще не сыграл Цинну: потрясающие пышные волосы, джинсы, белая льняная рубашка, которая еле держится на теле, как у Ленни Кравица, и темные очки.

Не знаю, на кого похожа я или тот «ботанический» парень, но это нормально. Разберемся.

Тейлор изо всех сил старается не смотреть на Ленты, обдумывая три темы, на которые она не хочет говорить.

Может, ее влюбленность в него должна быть первой в списке.

Карлос говорит, что время истекло.

— Кто готов? — спрашивает он.

Поднимаю руку.

— Синие волосы. Давай. Стой, стой, стой, извини, я не должен звать тебя «Синие волосы». Как тебя зовут?

— Роуз.

— Роуз. Синие волосы, синие глаза. Все ясно. Читай свой список. Три темы, на которые ты не хочешь говорить.

Ныряю в океан полной открытости.

— Моего папу убили в Ираке. Меня выгнал из группы парень из студии звукозаписи. И я переживаю, что мой парень… слишком много пьет.

— Угу, — говорит Карлос, качая головой. — Скажи то, что ты сначала хотела сказать. Не поправляй себя, по крайней мере, пока. Скажи последнюю фразу еще раз.

Так странно произносить это вслух, особенно учитывая, что я не знаю, права ли я.

— Я переживаю, что мой парень — алкоголик… знак вопроса?

— Вот оно. Со знаком вопроса стало интереснее. Продолжим работать с этим. Кто следующий?

Отсутствие реакции на первые два пункта в списке придает мне сил.

Больше желающих нет, поэтому Карлос указывает на «ботанического» парня:

— Ты. Что у тебя? Стой, — опять говорит он. — Имя?

— Итан.

— Итан. Очки. Да. Давай.

— Мм, ну, у меня всего одна тема.

— Ладно, возьмем ее. Начинай.

— Мой отчим.

Мы ждем подробностей. Но их нет.

— Я вернусь к тебе, Итан. Нужно больше деталей. Ты, — говорит он, указывая на другую девочку в группе.

Она приходит ему на помощь:

— Мара.

— Мара, — повторяет он. — Красная помада. Не приходи ко мне с другой помадой, а то мне будет хреново. Что у тебя?

— Поступление в колледж, конец света, и бесконечность.

— Ладно, — медленно кивает он. — К тебе мы тоже вернемся. Клифтон.

Нас всех удивляет, что он уже знаком с Ленни Кравицем, возможно, мы даже немного завидуем.

— Я крут, чувак, я могу говорить обо всем. Ты же знаешь.

— Обо всем? — говорит Карлос. — А я знаю одну тему, на которую ты не хочешь говорить, — Карлос смотрит на нас. — Клифтон учится в этой школе, в музыкальном классе. Он пришел на мой мастер-класс, потому что он местный козел отпущения.

Он поворачивается ко Клифтону и ждет реакции.

— Я тебе скажу, чувак, это не такое уж большое дело. Моей популярности мешает тот факт, что я гей.

Разочарование Мары практически ощутимо.

— И как это на тебя влияет? — спрашивает Карлос.

Клифтон смотрит на Карлоса поверх очков.

— Мне хочется стать еще геевиднее.

Все хохочут, а Клифтон улыбается, скрещивая руки на груди.

Карлос поворачивается к Итану.

— А теперь — конкретнее.

Меня восхищает, как Карлос это делает. Я думала, занятие будет похоже на психотерапию, но нет. Карлос не расспрашивает нас о вещах, которые мы знали, не говорит, что ему не все равно, и даже не извиняется за то, что нам приходится проходить через это. Он просто пытается помочь нам увидеть, как наша индивидуальная реакция на переживания может стать источником вдохновения.

— Итан, ты можешь говорить так же конкретно, как Клифтон?

Моему отчиму мешает сам факт моего существования, говорит Итан, но Карлос ждет большего. — И из-за этого я ненавижу свою мать.

— Потому что…

Итан начинает немного нервничать. Он ерзает на стуле, как будто хочет встать.

— Потому что она вышла замуж за парня, который ненавидит ее сына…

— И почему тебя это бесит?

Уши Итана становятся ярко-красными.

— Ну, потому что я появился раньше!

— Бац! — Карлос поднимает ладонь, чтобы дать Итану «пять», и слегка измученный Итан ему отвечает. — Вот оно. Хорошо.

Он поворачивается к Маре.

— Ладно, Мара, давай сосредоточимся на одной из твоих тем. Конец света и бесконечность — не твои личные темы, но я могу понять, что они вызывают у тебя чувства, которых ты не хочешь. А что с поступлением в колледж?

— Не думаю, что смогу куда-нибудь поступить.

— Почему это? — спрашивает он.

— Все думают, что я неудачница.

— Приходится признать, что, наверно, так и есть, — говорит она.

Он показывает на нее.

— Вот — чувство, которое ты не хочешь ощущать.

Пока я оглядываю наш круг и вижу на лицах различные степени ужаса, Карлос поворачивается в мою сторону.

— Синенькая, вернемся к тебе на секундочку. Твой парень пьет, но что именно вызывает у тебя чувство, которого ты не хочешь?

Казалось бы, простой вопрос, но на самом деле, нет. В конце концов, я придумываю ответ:

— Безнадежность.

— По поводу чего?

— Его будущего.

— Еще чего-нибудь?

Есть что-то еще, но я не могу до него докопаться.

— Вернись к себе, как это влияет на тебя? — подсказывает Карлос.

— Моего будущего, — тут же вырывается у меня.

— Хорошо. Суть создания песен — это перенос своего опыта, который делает тебя тобой, в музыку. А теперь перерыв на пять минут.

Когда мы вернемся, вам нужно будет написать одну строчку вашей первой песни.

Мы все отодвигаем стулья и встаем. Даже не верится, что прошел целый час. Думаю, Энджело был прав — мне кажется, мастер-класс поможет мне вернуть уверенность в себя. Я еще не спела ни единого звука, но мне уже лучше.

Хоть мы только что и делились личными переживаниями, мы с моими одноклассниками стесняемся друг друга. Выходя в коридор, мы не разговариваем.

— О, какие люди и без охраны!

Я поднимаю взгляд и вижу Конрада Деладдо, моего прошлогоднего заклятого друга номер один. Конрад — младший брат Регины, бывшей девушки Джейми. Да уж, у нас с Деладдо долгая история отношений. А у Конрада и Регины долгая история отношений с Джейми, причем у каждого своя, и начинается она с того, что они оба в него влюбились. В «Юнион Хай» Конрад был несчастен (спасибо его гомофобным товарищам по плавательной команде!), пока не открыл для себя актерство. Летом он перевелся в школу искусств.

Он хорошо выглядит, стал выше, улыбка кажется искренней, и хотя его приветствие смахивало на оскорбление, я думаю, что на этот раз он не имел в виду ничего плохого. К нам подходит Клифтон.

— Привет, — говорит он Конраду.

А потом взрывает мне мозг — целует его.

У Конрада есть парень. И не просто парень, а Ленни Кравиц с нашего мастер-класса.

— Только не говори, что Роуз Царелли занимается у Карлоса, говорит Конрад.

— Ты про Синенькую? — он улыбается мне. — А вы что, знакомы?

— Мы познакомились в Юнион. Она увела парня у моей сестры.

— 00, а по тебе и не скажешь, — говорит мне Клифтон.

— Все было не так. Просто Конрад любит нагнетать драматизм.

— Да, это уж точно, — Клифтон достает из кармана пачку сигарет и подносит одну ко рту. — Выйду на минутку. Скоро вернусь.

— Не жди, что я тебя поцелую, когда покуришь, — кричит ему вслед Конрад.

— Делай что хочешь, — посмеивается Клифтон, а мы смотрим, как он уходит.

— Ого, этот парень…

Конрад ухмыляется.

— Так что ты здесь делаешь? «Юнион Хай» тебя совсем достала? Мне знакомо это чувство.

Я качаю головой.

— Услышала об этих занятиях и захотела попробовать.

Пожалуй, не стоит рассказывать Конраду всю историю. Хоть он и мило себя ведет, мои инстинкты не советуют давать ему повод придраться. Никогда не знаешь, чего ждать от Деладдо.

— Слышал, ты часто видишься с Джейми. Ну, прямо часто-часто.

— От кого ты это слышал? — спрашиваю я, хотя в этом нет необходимости.

— От моей любимой стервы-сестры. Она говорит, что Джейми превращается в алкоголика.

Мое первое побуждение — заступиться за Джейми, все отрицая.

— Не то чтобы у нас в семье кто-то удивился. Мы несколько лет любовались пьяными психозами его папы.

Точно. Деладдо и Форта живут по соседству, поэтому нет смысла что-либо отрицать.

— Джейми пьет в баре и едет домой за рулем, — признаюсь я, хотя чувствую себя предательницей.

Говорить это Конраду и полной комнате незнакомцев — совсем разные вещи.

— У него есть фляжка…

— Вижу, у тебя до сих пор твой комплекс спасителя.

Чувствую, что краснею. Как я могла забыть, как хорошо Деладдо умеют находить твои слабые места?

— Джейми сам разберется. Он никому не позволит что-то делать за него. Мы с сестрой столько раз пытались спасти его от этого саморазрушительного дерьма, но… ну, сама знаешь. Ты видела, как он ушел от копов после драки и знаешь, что было дальше.

— Он злился на меня… это была моя вина, — говорю я.

— Ой, да ладно тебе. Он точно знает, что делает — ты его просто оправдываешь. Джейми делает только то, что хочет Джейми.

И снова мне хочется сказать Конраду, что он не прав. Но я не могу.

Время. Возвращаемся, кричит Карлос, идя рядом с Клифтоном, который обнимает Конрада за плечи и выдыхает сигаретный дым в лицо Конраду.

Конрад устраивает целый спектакль, уворачиваясь и убегая от Клифтона.

— Какой ты гадкий. Позвони потом, — говорит Конрад.

Пару секунд он разглядывает меня от макушки до пяток, а потом уходит.

— Знаешь что? Роуз, тебе неплохо в рокерском прикиде, — кричит он, обернувшись.

У меня кружится голова, и причин для этого не сосчитать.

Прямо перед тем, как войти в класс Карлоса, у меня звонит телефон. Это Вики. Вдобавок ко всем моим ощущениям меня накрывает волна раскаяния — я так и не перезвонила ей после того, как она прислала сообщение про Габриэля Ортиза, когда я была в Нью-Йорке. Выходные были безумными, и мне было проще проигнорировать Вики и решить, что она — часть моих проблем, чем поддержать ее.

— Привет, — пристыжено отвечаю я.

— Розалита? Это ты?

— Это я. Вик, мне, правда, стыдно…

Она перебивает меня, не давая закончить извиняться.

— Зай, помнишь, я тебе говорила, что Гейба арестовала военная полиция, а он разгромил бар и пытался всех избить? — она говорит так, словно пытается собраться с мыслями, и я начинаю нервничать.

— Мм, я думала, ты сказала, что он…

— Прошлой ночью он пытался покончить с собой. Он сейчас в больнице для ветеранов.

Только когда Вики начинает плакать, я понимаю, насколько для нее важен Гейб. Ну, конечно, он для нее важен, ведь он единственная ниточка, соединяющая с Тревисом, которая у нее осталась. Мне нужно было добрее отнестись к ее желанию присматривать за ним. Мне нужно было ко всему отнестись добрее.

— Ой, Вик, мне так жаль.

— За день до этого я его навещала и наорала на него, не знаю, что на меня нашло. Я знала, что ему нехорошо, но все равно пришла и наорала.

— Вик, тебе можно злиться. Я тоже злюсь.

— Мне нельзя злиться таким образом, — хлюпает носом она. — Я тебе скажу, что это поступок, недостойный хорошей христианки — срывать злобу на бедном мальчике, который любил моего Тревиса, как брата, и лишился рассудка на войне.

— Может, если бы мы узнали, зачем он это сделал, нам стало бы легче, — говорю я.

Как только эти слова срываются с моих губ, у меня появляется идея — безумная, но идея.

Синие Волосы, — зовет Карлос, стоя в дверях. Пора встретиться с музыкой.

— Мм, ладно… сейчас, — говорю я Карлосу. — Вик, у меня сейчас урок, мне пора — извини. Но я тебе потом перезвоню. Хочу кое-что спросить про Гейба, ладно?

Когда я возвращаюсь в класс, остальные ученики пялятся в чистые листы бумаги, зачеркивают написанное и начинают заново. Но мне везет, первая строчка рождается в ту же секунду, когда я беру Ручку.

Глава 15

Я смотрю в окно на ровную, пыльную, знаменитую Трассу 66. Мы с мамой в Западном Техасе, в машине Вики, которая направляется из крошечного городка, где она живет, в город под названием Амарилло, где в специальной больнице для ветеранов лежит Габриэль Ортиз.

Мама планировала во время весенних каникул проехаться со мной по колледжам в Бостоне. Когда я спросила ее, сможем ли мы сначала съездить к Вики в Техас, чтобы я пообщалась с Габриэлем Ортизом для творческого проекта Кэмбера, она неожиданно быстро согласилась. Честно говоря, я вообще не ожидала, что она согласится. Но она сказала, что поговорит с лечащим врачом Гейба и узнает, как она отнесется к этой идее.

Мама изложила наши необычные обстоятельства врачу, которая затем захотела пообщаться со мной. Я рассказала ей о проекте, заменив интервью с «человеком, который отрицательно на меня повлиял» на «человека, который глубоко на меня повлиял». Я подумала, что это увеличит мои шансы на согласие доктора. Она ответила, что обсудит это с Гейбом.

На следующий день мы получили от нее письмо, в котором она попросила выслать список вопросов для согласования. Она также передала нам сообщение от Гейба, который сказал, что хотел бы встретиться со мной, потому что «Ал был отличным парнем».

Такого я не мама тоже. После всего этого дурдома с видео, мне кажется, мы обе решили, что Гейб — ужасный человек. Ни одна из нас даже не потрудилась поинтересоваться, насколько близко он был знаком с папой и как к нему относился.

Она купила нам билеты тем же вечером.

Когда Вики встречала нас в аэропорту в Амарилло, я сразу же узнала ее и ее пышную прическу — уверена, в честь моего приезда она сделала начес на пару сантиметров пышнее, чем обычно. Я начала махать ей, и как только она меня увидела, она залилась слезами.

— Слезы радости, девчонки, это слезы радости, — закричала она через зону выдачи багажа. — Наконец-то мы встретились, я аж дрожу от волнения!

Она обмахивает лицо руками, бросается к нам и обнимает нас двоих сразу. Я совсем не удивлена, что Вики любительница обнимашек.

— Ой, Кэтлин, какая ж ты хорошенькая, как тортик на ужин, бурно восторгается она, вцепляясь в нас надолго.

Мы переночевали в ее маленьком домике, она приготовила нам нечто под названием «зажаренный в кляре стейк со сливочным соусом» и пирог с орехами пекан на десерт. Не думаю, что мама ела что-нибудь жареное после моего рождения, но она сказала Вики, что раньше любила такое — мне кажется, не соврала. Вики настаивала, чтобы мы с мамой легли спать в ее спальне, от чего мама пришла в ужас. Но потом Вики рассказала нам о техасской гостеприимности и о том, как мы ее оскорбим, если не согласимся, и мама, наконец, сдалась.

Вики показала нам фотографии Тревиса и рассказала историю — как он с Гейбом дотемна играл во дворе с пластмассовыми солдатиками, а потом они утащили из дома фонарики, чтобы играть в темноте. Прошло уже почти три года, а Вики до сих пор иногда говорит о Тревисе в настожцем времени, ловит себя на этом и переходит на прошедшее.

Сегодня мы проснулись и сразу же поехали в госпиталь в Амарилло, чтобы встретиться с Гейбом с утра пораньше.

— Смотрите в окно, девчонки, — говорит Вики с водительского места. — Это Ранчо Кадиллак. Вы про такое слышали на своем севере? Кто-то сделал его в 70-е. Вы должны понаделать там фото и отправить твоему парню, Розалита. Могу поспорить, ему понравится.

За окном я вижу ряд настоящих кадиллаков, выкрашенных в безумные цвета. Их носы закопаны в землю, а сами они стоят вертикально — похоже на Стоунхендж из автомобилей. Я делаю фото и отправляю Джейми с подписью: «Привет из дальних стран. Скучаю по тебе».

Хочется сказать больше, но не говорю.

Я жду ответа от Джейми — поедет ли он с нами в Бостон на несколько дней смотреть Школу при Музее. Я сказала маме, что хочу, чтобы он поехал, потому что это может ему помочь передумать насчет экзаменов. Ей понравилась идея, и я позвала его с нами. Он сказал, что подумает.

Мы подъезжаем к Амарилло, и дорожное движение становится интенсивнее. Чувствуется, что мы снова в городе, а не посреди плоской засушливой равнины на Трассе 66. Такая местность по-своему красива — это грустная красота, но всё же красота. Я слышала, как многие говорят о Великих Равнинах в центре страны, что там не на что смотреть. Но я не согласна. Поразительное зрелище — смотреть на бесконечную землю, пока она не сольется с небом, и ты уже перестаешь понимать, что ты видишь. Это абсолютно открытое пространство, полное возможностей или опасностей, или и того, и другого сразу. Возникает ощущение, будто я могу вдохнуть столько воздуха, сколько захочу.

Равнина, в конце концов, переходит в здания, и мы приезжаем в больницу. У нее большая и оживленная территория — здесь много пожилых мужчин в бейсбольных кепках с приколотыми на булавки нашивками, сообщающие, к какому роду войск они относятся. За нами в очереди в регистратуру стоит серьезный мускулистый парень в футболке морского пехотинца, с протезами ноги и руки. Стараюсь не смотреть на него, но ничего не могу с собой поделать. И дело не в его протезах, а в его глазах. Его лицо и тело выглядят молодо — он не больше, чем на три-четыре года, старше меня — но его глаза мертвы. Он слишком многое видел.

Я думаю, именно это отличает людей, побывавших на войне, ото всех остальных, и именно из-за этого им так трудно снова вернуться к нормальной жизни. Интересно, каким бы стал папа, если бы вернулся — ему бы тоже было тяжело, хоть он и не был солдатом, и ему не приходилось делать ничего ужасного?

Регистратор подзывает нас. Вики вытаскивает нас из очереди, делает вид, что ищет что-то в сумочке, и уступает очередь морскому пехотинцу.

Когда мы показываем документы и записываемся в список посетителей, регистратор отправляет нас в корпус для душевнобольных, и Вики ведет нас туда. На пути мы видим много людей с протезами и женщину с ужасными шрамами на лице возможно от огня. Она рассматривает мое лицо без шрамов, не глядя мне в глаза, а потом отворачивается.

Доктор Гейба ждет нас в холле корпуса для душевнобольных.

— Привет, Вики, — говорит она.

Вики обнимает доктора, кажется, ее это настораживает, но она терпит.

— Доктор Корнинг, это Кэтлин Царелли и ее дочь Роуз. Вы все общались по телефону, так ведь?

— Мы общались, — говорит доктор Корнинг. — Гейб ждет нас в переговорной. Я сказала ему, что вы зайдете всего на пару минут. Роуз, ты вносила какие-нибудь изменения в вопросы, которые мне высылала?

— Нет, — говорю я, начиная немного нервничать. — Но у меня вопрос. Что, если он что-то скажет, и я захочу задать еще вопрос — это разрешается?

— Конечно, — говорит доктор. — Если я посчитаю, что вопрос сложный, я просто попрошу тебя двигаться дальше. Как тебе такой вариант?

Ее перебивает мама:

— Что вы понимаете под сложным вопросом?

— Все, что может его взволновать, я хочу избежать такого. Но буду честна с вами, он не может дождаться вашего прихода. Думаю, возможность извиниться перед вами будет для него очень полезна. Я только сейчас понимаю, что не продумала этот момент.

Смотрю на людей, ждущих приема, у всех такой же взгляд, как у парня, который стоял за нами в очереди в регистратуру. Не хочу, чтобы Гейб передо мной извинялся. То, что он сделал, теперь не кажется таким ужасным. Вся злость на него, которую я так долго чувствовала, почему-то превратилась в сожаление. Сожаление о том, что он теперь лежит в отделении для душевнобольных ветеранской больницы после попытки суицида и беспокоится по поводу моих чувств.

Смотрю на маму, которая читает мои эмоции, как открытую книгу. Она сжимает мою руку.

— Просто придерживайся своих вопросов, и все будет отлично.

Мы входим в переговорную — вот и он. Он не похож на монстра, плохого человека или того, кто хочет причинять боль другим. Он похож на парня немногим старше меня, с темными кругами под глазами, огромный накачанный больничный санитар стоит рядом. Точно не знаю, кого защищает санитар — нас или Гейба. Возможно, всех сразу.

На его запястьях нет бинтов, что заставляет меня задуматься, каким способом он пытался убить себя. А потом я задумываюсь, почему вообще хочу это знать.

При виде Вики у Гейба загораются глаза. Он встает, чтобы обнять ее — он просто огромный, примерно 180 сантиметров ростом, и с гигантскими мускулами. Санитар — ребенок по сравнению с ним. Вики практически не видно под его руками.

— Как сегодня себя чувствуешь, Гейби?

Его мощная грудь приглушает ее голос.

— Нормально, мэм, спасибо, — мягко говорит он.

Его слова звучат ненатурально, как будто его недавно научили так говорить, и он повторяет заученное.

— Всегда рад вас видеть.

— Хочу познакомить тебя с моими друзьями. Это Кэтлин и Роуз Царелли, семья Альфонсо.

Пристальный взгляд Гейба переключается на нас, и его глаза мгновенно наполняются слезами. Я делаю шаг назад, борясь с желанием спрятаться за маминой спиной и пугаясь неприкрытой боли, которая исходит от него. Это слишком… Слишком мне знакомо.

Доктор Корнинг тут же берет все в свои руки.

— Гейб? Все поймут, если ты не захочешь сегодня говорить.

— Нет, мэм, я в порядке, мэм, — успокаивает он доктора.

Он неуклюже подходит к нам и жмет руку маме.

— Приятно познакомиться, мэм, и с вами тоже, мисс, — говорит он мягким голосом, совсем не сочетающимся с его внешним видом.

— Он был офигенным парнем… простите за бедность речи… и мне очень жаль, что он погиб. Не знаю, почему Бог забрал такого человека… с семьеи, такого умного и все такое… и оставил меня, — он трясет головой, будто пытается от чего-то избавиться. — Извините. У меня пара лампочек в голове перегорела, и я просто говорю всякую хрень… извините… которая приходит на ум.

— Мы понимаем, — говорит мама, все еще сжимая его руку.

Могу сказать, что ее растрогал этот огромный, похожий на плюшевого мишку, сломленный человек, который говорит такие хорошие слова о моем отце. Ей всегда хотелось защитить меня от воспоминаний незнакомцев о папе, но на самом деле, просто потрясающе слышать, как незнакомый нам человек рассказывает о нем — это возвращает его к нам.

Мы очень рады с тобой познакомиться, Габриэль, — мама искренне ему улыбается и гладит его руку, прежде чем отпустить, мы можем начинать? — спрашивает она у доктора Корнинг.

Доктор Корнинг в последний раз вопросительно смотрит на Габриэля, и он кивает. Мы все садимся за стол, за исключением охранника, который так и стоит рядом с Габриэлем. Похоже, мы должны притвориться, что не замечаем его.

— Давайте, мисс. Я готов к вашим вопросам, — говорит Гейб, скрещивает руки и опускает взгляд, словно готовится к наказанию.

Я смотрю на свой лист бумаги, и слова начинают расплываться. Зачем я это делаю? Мои боль и скорбь реальны, но они — лишь крошечная часть войны. Человек, сидящий напротив меня, был там, он был в грузовике, который взорвался, и видел своими глазами такое, о чем никогда не сможет говорить. И я явилась требовать ответов о видео, которое он выложил в интернете?

Какого черта я о себе возомнила?

Я смотрю в его большие карие глаза такие серьезные и дружелюбные.

— Я прошу прощения, надеюсь, я не потратила ничье время, но я не собираюсь задавать эти вопросы. Вы… Вы не заслужили, чтобы вас допрашивали.

Гейб смотрит на Вики и на доктора, а потом переводит взгляд на меня.

Ну, это хороший поступок и все такое, но у меня есть объяснение для того, что я сделал, и я как бы хочу рассказать, если вы не возражаете.

— Вы не должны ничего…

Мама перебивает:

— Роуз, пусть Габриэль скажет то, что он хочет сказать.

Гейб бросает взгляд на доктора Корнинг, которая смотрит на меня.

Я киваю.

— Да. Извините.

Гейб ерзает на стуле, на котором едва помещается, пытаясь устроиться поудобнее.

— Я тогда был как бы не в своем уме, но не знал об этом. Я снимал на видео все — я вроде как помешался, так они это называли. Когда я приехал домой, мне снились эти видео, играли у меня в голове каждую чертову ночь… извините… и мне нужно было их остановить. Я выложил их в интернете, потому что подумал, что это может помочь, ну, знаете, отправить их во внешний мир и все такое.

Он наклоняется вперед, откидывается назад и снова наклоняется вперед. Я слушаю так внимательно, что почти не дышу.

— Я хочу сказать вам и вашей маме, что я совсем не подумал о вас и теперь жалею об этом. Очень-очень жалею. Не знаю, как эти люди из телевизора узнали о видео, и не знаю, где они нашли мое имя, но я, блин, уверен… извините… что я им его не отправлял. В любом случае надеюсь, что вы сможете меня простить, и что, когда я отсюда выйду, я отплачу и вам, и мисс Вики.

Мы с мамой слишком ошеломлены, чтобы отвечать. К счастью, Вики перехватывает инициативу:

— Конечно, мы прощаем тебя, милый, и ты не должен делать ни единой вещи, чтобы нам отплатить — только приходи в себя и выбирайся из этого места. Без обид, доктор Корнинг.

— Я тоже хочу именно этого, — кивает доктор.

— В те дни я грустил, или злился, или что-то среднее. Не знаю, зачем я разгромил бар и подрался с теми ребятами. Мой док по мозгам говорит, что иногда я принимаю плохие решения, потому что чувствую, что всегда должен грустить или злиться, и все из-за этого.

— Я знаю это чувство, — говорю я. — Это отстойно.

Все, включая охранника, смотрят на меня.

Гейб ухмыляется.

— Вы правы, мисс. Это совершенно точно отстойно.

Доктор Корнинг смотрит на часы.

— Еще что-то хочешь сказать, Гейб?

Гейб встает и берет меня за руку. Думаю, он собирался пожать ее, но он просто ее держит.

— Ваш папа был хорошим человеком и смешным тоже — всех смешил. И он по-настоящему гордился вами и вашим братом. Он показывал ваши фото всем, кому не лень. Говорил, что вы оба очень умные. И что вы далеко пойдете. Очень далеко.

Не могу ответить — боюсь заплакать, а это может плохо повлиять на Гейба. Я киваю и изо всех сил выдавливаю улыбку. Чувствую, что мама рядом со мной тоже старается сдержаться. Вики снова приходит на помощь.

— Спасибо, что поговорил с нами, Габриэль, — говорит Вики.

Вернусь к тебе завтра, хорошо, коть?

Гейб прощается, а охранник и доктор Корнинг выводят его из комнаты.

— Получила, что нужно для твоего проекта, Розалита? — тихо спрашивает Вики, когда они уходят.

Я наклоняюсь, опускаю голову на стол и плачу за всех нас.

Вечером дома у Вики, когда мама ложится спать, Вики делает мне прическу в своей гостиной. Она ждала этого с того момента, когда впервые отправила мне картинку с пышной техасской прической, а я сказала, что из моих волос такое не сделать. Она тогда ответила, что сделает мне укладку за долю секунды.

Свет в комнате выключен, горят только несколько гирлянд в виде пластиковых перчиков халапеньо, которые Тревис однажды повесил на Рождество. Из кухни доносятся звуки радио: женщина объясняет, как готовить идеально прожаренную окру.

— Гейб оказался не таким, как ты думала, да? — спрашивает она, расчесывая мои волосы и готовя их к олд-скульному начесу.

— Вообще не таким, — отвечаю я.

— Мальчик сделал тебе больно. Тревис любил его, как брата.

Я сбилась со счета, сколько раз она мне это говорила, объясняя, почему для нее так важно помогать Гейбу. Мне хочется спросить о его попытке суицида, но я этого не делаю. Думаю, нам и так достаточно печали для одного дня.

— Как твое пение, зай?

Нормально, — говорю я. — Хожу на занятия по написанию песен, и думаю, как написать свою собственную. С группой ничего не вышло, поэтому сейчас я пою для себя.

Думаю, Вики чувствует, что мне не хочется ничего объяснять. Она просто кивает, проводя расческой по волосам и поднимая флакон с чем-то под названием «Клейкий спрей. Фиксируй что угодно». Может, стоит зажать нос и рот?

Знаешь, Розалита, ты как-то подозрительно молчишь про своего парня.

— Джейми? Он хороший. Правда, хороший, — я сама слышу, что стараюсь говорить как можно позитивнее. — Я думаю, он может поехать со мной и мамой в наше турне по колледжам.

Вики не попадается на эту удочку. Она выливает мне на волосы пол флакона липучки, а потом спрашивает:

— Ты спишь с этим мальчиком?

Я смеюсь.

— Вот, значит, как ты обращаешься с клиентками в салоне?

Она ставит флакон, берет прядь волос и начинает начесывать.

— Ой, нет, милая. Будь ты в моем кресле в салоне, я бы уже знала ответ на этот вопрос.

— Ты смешная, Вик, — я надеюсь, что отвлеку ее, но она просто ждет ответа.

Наконец, я говорю:

— Нет, я с ним не сплю.

— Но хочешь.

Я хочу, она права. Я думаю об этом со Дня Святого Валентина. Не могу ничего с собой поделать — мне интересно, как это будет.

— Ну, если бы я не хотела с ним спать, тогда мне бы вообще не стоило с ним встречаться, так ведь? — говорю я.

— Так что тебе мешает?

— Мы просто не… пока не готовы.

— Зай, ты себя имеешь в виду? Потому что я догадываюсь, что не его. Покажи мне парня, который не хочет секса, а я тебе покажу чили с фасолью и помидорами.

— Постой… в чили же добавляют фасоль и помидоры.

— Но не здесь, здесь не добавляют! Лучше запомни сейчас — тебя выгонят из штата, если такое скажешь, — ворчит она. — Так ты мне говоришь, что этот твой Джейми не хочет секса?

Я думаю о том, как целомудренно Джейми старается вести себя после Дня Валентина.

— Думаю, он хочет, чтобы все было правильно.

— Ну, это хороший знак! Он, наверно, джентльмен. Мне этот мальчик уже нравится.

Я делаю паузу буквально на долю секунды прежде, чем сказать:

— Он тебе понравится.

Вики не оставляет это без внимания:

— Хмммм. Продолжай.

Решаю, что если уж я могу говорить об этом с Конрадом, то с Вики и подавно.

— Он слишком много пьет.

Она внезапно прекращает начесывать мне волосы.

— Слишком много что, сладкая?

— Ну, он носит с собой фляжку. Иногда.

Вики кладет расческу, ставит флакон и обходит кресло, чтобы присесть передо мной.

— Нет, милая. Угу. Ты поняла меня? Не спи с ним, потому что твое сердце просто пойдет на поводу у тела, и где ты в итоге окажешься? В отношениях с алкоголиком, вот где. Послушай девушку, которая там была, вернулась, и привезла с собой только одну футболку. Ты не хочешь такой жизни.

После долгого молчания я спрашиваю:

— А что было написано на футболке?

— «Нельзя отрицать правду, увидев ее» большими блестящими буквами.

Вики хихикает, встает, гладит меня по плечу и возвращается к работе над моими волосами. Я смеюсь вместе с ней, радуясь, что она больше не видит мое лицо.

Глава 16

Уже почти полночь, когда я выскальзываю из номера отеля, который делю с мамой, принявшей снотворное, надевшей маску для сна и беруши. Спускаюсь на цыпочках в холл, в глубине души ожидая, что завоет какая-нибудь сирена, и меня прогонят. Я психую, и вся на нервах, но по большому счету, я готова. Я хотела принадлежать Джейми во всех смыслах еще до того, как разобралась в своих чувствах к нему, и сегодня это наконец случится. Мне везет — он согласился поехать с нами в Бостон. Почему бы счастливой полосе не продолжиться?

Вики бы не одобрила.

В его комнате работает телевизор — интересно, что он смотрит? Странно, что я не знаю, какие передачи Джейми смотрит поздно ночью. Нужно ли знать такое о человеке, с которым собираешься лишиться девственности?

Но с другой стороны, если не считать того раза, когда я была не в себе, а он присматривал за мной, мы никогда не ночевали вместе.

Я просовываю руку под блузку и поправляю бретельки симпатичного, но до смешного колючего кружевного бюстгальтера, который помогли мне выбрать Трейси и Холли. Трусики из этого комплекта тоже довольно колючие, но здесь проблема может быть в том, что я немного перестаралась с эпиляцией. Стучу в дверь Джейми. Долго никакого ответа. А потом щелкают замки, и он появляется в дверях в джинсах и без рубашки.

Не то чтобы я ни разу не видела моего парня без рубашки, но сейчас все по-другому. Он без рубашки в дверях номера отеля, и у меня очень особенные планы, в которые входит потеря девственности. К тому же, он настолько красивый, что у меня замирает сердце, и он выглядит как… мужчина.

Я смущаюсь.

Напоминаю себе, что мне скоро семнадцать. Завтра. Я могу с этим справиться.

— Привет, — говорит он, умудряясь одним словом выразить все свои подозрения.

Привет, отвечаю я со всей невинностью, на которую способна.

С трудом удерживаю себя, чтобы не прикоснуться к гладкой коже на его груди, к мускулам на руках. Когда я училась в средней школе и ходила на хоккейные матчи Питера, я все время тайком наблюдала за Джейми — я до сих пор точно не знаю, хорошо ли мой брат играет в хоккей. Я всегда представляла, как выглядит Джейми после игры в раздевалке, как он стягивает кофту через голову, снимает защиту, потный после игры, с влажными волосами…

В те времена мое воображение на этом останавливалось.

Но не сейчас.

Прислоняюсь к дверному косяку.

— Можно войти на секунду? Мне нужно с тобой поговорить.

Он не двигается.

— Роуз, у тебя такой вид, как будто что-то случилось.

Против моей воли мой взгляд скользит по его груди к его животу. Я все понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Он похож на произведение искусства.

— У тебя тоже.

Он отвечает одной из своих особенных улыбок, от которой меня бросает в дрожь.

— Иди в свою комнату, — говорит он, хотя, к моему удовольствию, он явно доволен и немного польщен.

Как только он начинает закрывать дверь, я проскальзываю мимо него и в целях своей безопасности бегу к окну. Чем дальше я пройду, тем меньше у него будет возможностей меня выгнать. За окном горят огни бостонских небоскребов, если я буду действовать правильно, все получится романтично и просто идеально.

Я не поворачиваюсь, пока он не закрывает дверь. Он стоит перед ней со скрещенными на груди руками.

— Завтра мой день рождения, — начинаю я, воспроизводя первую строчку сценария, который мысленно составила в самолете из Техаса.

Вики полночи пыталась убедить меня не спать с Джейми, но меня это не остановило. Как только я вышла из ее дома, я начала думать, как это сделать.

— Угу, — говорит он, словно хорошо понимает, что происходит.

— Ты же еще не подарил мне подарок, да? Потому что я знаю, чего я хочу, — говорю я.

Внезапно мои слова кажутся мне супер пошлыми, но я продолжаю — других вариантов нет.

— Хочешь узнать, что это?

— Не знаю. А должен? — спрашивает он.

Он говорит немного раздраженно из-за того, что ему приходится подыгрывать мне, но он заинтригован. Возможно, даже слишком. И, возможно, слегка возбужден.

Я пришла к нему, и он это знает. И пусть даже он по неким причинам считает, что я должна максимально сохранять свою невинность, какой-то части его нравится мой настрой.

У меня снова появляется ощущение власти, той власти, которую я почувствовала, когда впервые к нему прикоснулась. Я оставляю безопасное место у окна, подхожу к нему и кладу руку ему на сердце. Чувствую, как оно бьется под моими пальцами.

— Это ты. На мой день рождения я хочу тебя.

— Я у тебя и так есть, — говорит он, держа руки скрещенными, хотя я к нему прикасаюсь.

— В каком-то смысле ты у меня есть, — отвечаю я. — Но не во всех смыслах.

В какой-то момент он догадывается, что я имею в виду, и обдумывает мое предложение, мы ускоряем ход вещей и сразу идем к торжественному финалу.

— Мы еще не — начинает отвечать он.

Я глажу его плечи, обнимаю за шею, встаю на цыпочки и затыкаю ему рот поцелуем. Сначала этот поцелуй милый и целомудренный, но потом…

В его дыхании нет запаха алкоголя. Я понимаю, что настояла бы на своем независимо от того, пил он или нет, и я бы была явно не первой девушкой, потерявшей невинность с пьяным парнем. Но я рада, что получится не так. Потому что я хочу, чтобы у нас было по другому.

Я беру его руки и кладу его ладони себе на бедра, а он прижимает меня сильнее и целует меня так, как я целовала его. Похоже, все это не так сложно, как я думала.

Отхожу от него, снимаю блузку через голову и вылезаю из джинсов, к счастью, не запутавшись в них. Я планировала сделать этот момент максимально сексуальным, но мне в очередной раз помешала стеснительность. Я стою в кружевном белье перед парнем, у меня никогда такого раньше не было. Но самое главное, что это не просто парень — это Джейми Форта, о котором я мечтала с тех пор, как впервые увидела его четыре года назад. Поэтому все, на что я способна, стоять и надеяться, что он посчитает меня сексуальной, и мне не придется делать что-то еще. Что бы это ни было.

Я вижу, как взгляд его золотисто-коричневых глаз скользит по мне от макушки до пяток, и это так не похоже на то, как смотрят на меня остальные. Чувствую себя красивой. Никогда не чувствовала себя красивой, но сейчас чувствую.

Когда его глаза снова встречаются с моими, я вижу в них желание.

А еще вижу, какая борьба идет у него в голове.

— Джейми, мне завтра исполнится семнадцать. Перестань думать обо мне, как об испуганной девятикласснице.

— Сейчас я уж точно так о тебе не думаю, — с улыбкой говорит он.

— Хорошо. Потому что я готова.

Моя уверенность ослабевает, когда он опять скрещивает руки.

— Роуз, мы не можем…

Перебиваю его:

— Мы можем.

Я наклоняюсь, лезу в карман своих джинсов и достаю презерватив.

Он слегка усмехается и опускает взгляд.

— Подготовилась, да?

— Я не буду ломаться. У меня не будет шока. Я хочу этого. Ты же тоже этого хочешь?

Он запускает руку в волосы. И не смотрит на меня.

— Разве нет? — спрашиваю я, начиная чувствовать себя совсем неуверенно.

Может, у меня совсем крышу снесло? Может, я все это время жила иллюзиями?

— О, Господи. Ты не хочешь.

Мне вдруг кажется, что я голая. Поднимаю с пола джинсы и блузку и иду в ванную, чтобы одеться. Джейми ловит меня за руку и останавливает.

— Ты же знаешь, что хочу, — говорит он, а его голос отзывается в моей груди.

Его рука скользит по моей, и наши пальцы переплетаются.

Я бросаю свою одежду и поворачиваюсь к нему.

— Ты меня любишь? — спрашиваю я.

Он закрывает глаза, как будто этот вопрос причиняет ему боль. Он все еще не может произнести заветные слова, но сейчас это даже хорошо. Я могу на этом сыграть.

— Если не можешь сказать, докажи, — я делаю глубокий вдох, готовясь произнести последнюю строчку моего сценария, заверщающее шоу и закрывающую сделку. Займись со мной любовью.

Я планировала, что это прозвучит как требование, но получилось похоже, скорее, на просьбу.

На пару секунд мы оба замираем и пристально смотрим друг на друга, а мои слова зависают в воздухе. А потом он медленно прижимает меня к себе. Он берет мое лицо в свои руки и целует меня так нежно, что сначала я даже не чувствую. Он ведет меня к кровати, и мы ложимся вместе. Такое что у меня сейчас сердце выпрыгнет из груди. Его сильные и теплые руки прижимают меня и скользят по моему телу, умудряясь быть во всех местах одновременно. Словно ему наконец-то дали разрешение или освободили от ответственности, и он делает со мной все, что ему так долго хотелось.

Я рада, что мы долго этого ждали, теперь такое чувство, словно это было неизбежно.

У меня перехватывает дыхание, когда он снимает с меня кружевное белье. Так приятно избавиться от него мне в нем непривычно. Он смотрит на мое тело, но я не стесняюсь. Возможно, потому что Джейми ничуть не стыдится и не смущается — его такие вещи никогда не смущали. А может, все дело в том, что я с человеком, который предназначен мне судьбой.

Закрываю глаза. Концентрируюсь на движениях его рук и губ, когда вспоминаю, что он еще одет.

Я протягиваю руку и пытаюсь расстегнуть его джинсы. Это непросто — руки трясутся. Он делает это за меня, снимая джинсы вместе с трусами. Теперь мы оба обнажены. Мне хочется посмотреть на него. Я почему-то сначала не решаюсь, но затем смотрю. И думаю только то, что это тело моего любимого, тело моего любимого…

Пару минут мы лежим, смотрим друг на друга, и ничего не делаем. Думаю, мы оба удивлены, что, наконец, дошли до этого, хотя причины нашего удивления могут быть и разными. Он рассматривает мое лицо, ожидая разрешения, которого он всегда ждет, а потом смотрит на меня еще раз, чтобы убедиться.

Я разрешаю.

Не было ни единого момента, когда бы я испугалась, или заволновалась, или расстроилась. Ни когда он спросил, готова ли я; ни когда он надевал презерватив для моей защиты; ни когда я почувствовала на себе всю массу его тела. Я доверяю ему полностью — и свое тело, и свое сердце.

Когда момент настает, когда я лишаюсь, девственности с человеком, которого так сильно люблю, я смотрю в его глаза. Как же поразительно видеть, что он так же уязвим, так же открыт, как и я. В некотором роде — не могу до конца понять, в каком — для него это тоже нечто новое.

Вот теперь я знаю, без всяких сомнений, что Джейми Форта меня любит.

Это написано на его прекрасном лице.

Глава 17

Когда Джейми, наконец, появляется на праздничном ужине в ресторане отеля, опоздав на час, в нем трудно разглядеть человека, с которым я была прошлой ночью.

Запах перегара от него чувствуется через весь зал.

Моя первая мысль поражает своей ясностью, хотя даже не знаю, с чего я это взяла. Думаю, то, что происходило между нами ночью, было совсем не началом. Это было концом.

Мысли начинают путаться…

Он бы этого не сделал. Или сделал? Я могу сохранить все в тайне, знаю, что могу. Мама с братом еще его не заметили. Должен быть способ удержать его, чтобы он все не разрушил, не показал всем, что происходит у него внутри… не продемонстрировал, что я сделала.

Получается, совсем не я была не готова ко всему этому. Это был он.

Я хотела провести всю ночь с ним, в его постели. Я и так долго тянула время, но в итоге мы оделись, и он проводил меня в холл. Он держал меня за руку, мы оба были босиком. Он спросил, все ли хорошо, а у меня не было слов, чтобы выразить, насколько все хорошо. Он поцеловал меня у двери и дождался, пока я зайду. Я так тихо, как только могла, пробралась к своей кровати и лежала без сна, пока не взошло солнце моего семнадцатого дня рождения.

День был идеальным. Мы были в Гарварде, Бостонском Университете и Тафтсе, по которому нас провел брат. Потом поехали в школу при Музее изящных искусств. Мы пошли на экскурсию по кампусу, где останавливались во всех студенческих студиях, чтобы посмотреть, над чем они работают. Я задавала столько вопросов — все решили, что я хочу здесь учиться. Я все время говорила, что не я хочу, а Джейми. А он на все вопросы, которые ему задавали, отвечал односложно. Студенты, судя по всему, привыкли к людям, которые не особо любят слова, и никто не был против такого общения.

Я весь день просто летала в паре сантиметров над землей. Поэтому-то я и не поняла, что все пошло не так.

Когда Джейми видит нас за столиком, он, пошатываясь, идет к нам. Я начинаю подниматься, но меня опережает Питер. Он накрывает мою руку своей и говорит:

— Пусть он сядет. Так будет проще.

Не знаю, что именно будет проще, но делаю, как сказал Питер.

Мама поднимает взгляд только тогда, когда Джейми подходит к нашему столу и встает, держась за спинку предназначенного для него стула.

От него несет перегаром. У меня нет слов.

Мне стыдно — стыдно, что он пьяный стоит перед моей семьей, и стыдно, что я позволила этому случиться. Несколько месяцев я либо закрывала на все глаза, либо сама участвовала в том, что привело к этому моменту. Из своего опыта с Питером я знаю, что проблему должен решать сам Джейми, но мне нужно было сделать что-то или сказать. Я не должна была отмахиваться, отмахиваться и еще раз отмахиваться от всех нежелательных моментов.

— Джейми, ты в порядке? — спрашивает мама.

Пока она говорит, ее голос превращается в «психотерапевтический». Меня всегда возмущал этот голос, иногда я даже ненавидела его, но сейчас мне легче от того, что я его слышу.

Я в беспомощном состоянии.

Джейми не замечает маму и пристально смотрит на меня. Питер все-таки решает встать.

— Я — не ты, — ужасно тихим голосом говорит Джейми.

— Что… что это значит? — запинаюсь я.

— Джейми, давай выйдем, — говорит Питер.

— Я не буду пересдавать экзамены. Я не пойду в колледж. Я не пойду в школу искусств. Вся эта фигня закончится сейчас же.

Весь ресторан не сводит с нас глаз, и дело не в громкости голоса Джейми, он говорит так тихо, что я подаюсь вперед, чтобы его слышать. Все дело в атмосфере. Атмосфера вокруг нас изменилась.

Теперь встает и мама, я одна остаюсь сидеть. Не уверена, что ноги сейчас меня удержат.

— Давай выйдем и поговорим об этом, — говорит мама.

Джейми практически рычит:

— Никуда я не пойду.

— Полегче, — предупреждающе говорит Питер, вставая между Джейми и мамой.

— Я с ним выйду, — говорю я, хотя даже не встала.

— Нет, не выйдешь, — говорит Питер.

Он хватает Джейми за руку, а Джейми с легкостью сбрасывает его руку, но не сразу. Теперь мы привлекаем внимание официантов и администратора, которые уже на пути к нашему столику.

— Какие-то проблемы? — спрашивает у мамы администратор.

— Наш друг немного перепил, я его выведу, — отвечает за нее Питер.

Думаю, это хорошая идея, администратор окидывает взглядом Джейми, явно замечая, что его камуфляжная куртка и массивные ботинки не подходят для ресторана в нашем модном отеле.

— Пит, давай я. Ладно? Все будет нормально, — говорю я, хотя не уверена, что так и будет. — Мне нужно с ним поговорить.

Я берусь за сто и с трудом поднимаюсь. Иду к выходу из ресторана, а Джейми за мной. Мама с Питером идут за Джейми. Они остаются в холле, но я вижу, как они наблюдают за нами через большое окно, выходящее на улицу.

Когда мы с Джейми спускаемся по ступенькам крыльца отеля, я спрашиваю единственное, что пришло мне в голову:

— Почему?

Его пылающий взгляд приковывает меня к месту — в нем не осталось и следа от того, что было в его глазах прошлой ночью.

— Ты меня выставила идиотом в этой школе.

Я не выставляла его идиотом. Разве я это сделала?

Стараюсь настоять на своем:

— Джейми, ты когда-нибудь туда поступишь. Думаешь, талант есть у каждого? У большинства его нет. Но у тебя есть. Он делает несколько шагов ко мне.

— Ты знаешь, что я не вписываюсь в такие места.

Я поднимаюсь на одну ступеньку, чтобы сохранить дистанцию между нами и казаться выше.

— Я не… Мне без разницы, поступишь ты туда или нет. Я просто…

— Ты хочешь, чтобы на моем месте был какой-то другой хренов парень.

Меня чуть не убивают его слова. Приходится перевести дух, чтобы придумать ответ.

— Ты знаешь, как долго я ждала, чтобы быть с тобой? Я просто пытаюсь показать тебе, что ты можешь уехать из Юнион… что ты должен уехать.

— Мне не нужен твой выбор. Я — не ты.

Моя злость перечеркивает всю симпатию, которую я к нему чувствую.

— Знаешь что? Ты прав. Ты — не я, ты сильнее, и у тебя обычно больше мужества, чем у меня. Но сейчас? Ты трус.

Джейми резко отворачивается от меня и бьет кулаком первое, что он видит — кирпичную колонну на крыльце. Что-то хрустит, и я ахаю, как будто это я только что сломала руку. Но это не имеет значения — сейчас он не чувствует ничего, кроме ярости.

Регина однажды сказала, что я считаю себя слишком хорошей для Юнион и слишком хорошей для Джейми, и, в конце концов, я просто оставлю его в прошлом. Она была права? Я пытаюсь наставить Джейми на путь истинный, потому что не хочу оставлять его в прошлом?

Или история повторяется — в очередной раз Джейми разбивает мне сердце, уходя по той или иной причине?

Возможно, оба варианта отчасти правильны. Джейми не может быть со мной, потому что не может вынести мою любовь к нему и желание самого лучшего для него. Он не может вынести мою веру в него — это слишком на него давит.

Он не думает, что может быть человеком, которого я в нем вижу, или просто не хочет им быть. Как бы то ни было, результат один.

Я смотрю, как Джейми растворяется в темноте парка на другой стороне улицы.

Все, чего мне сейчас хочется, свернуться клубочком в кровати. Мы только вернулись домой, я измотана, растеряна, и практически в бреду после двух бессонных ночей подряд. Но я сказала Холли, что пойду с ней сегодня на тусовку к Кэлу. По непонятной причине ей очень важно туда пойти.

Пока мы едем в центр города, я рассказываю ей о бостонской катастрофе.

— Постой, — говорит она, пытаясь все это осмыслить. — Ты его там бросила?

Не обращаю внимания на свой желудок, завязывающийся в узел.

— А что мне еще было делать, Хол? Он написал, чтобы я уехала. И как сказала мама, он взрослый человек. Хотя я считаю, что с этим можно поспорить.

Сегодня утром после почти бессонной и тревожной ночи, Джейми прислал мне сообщение, чтобы мы ехали домой без него, так как он поедет на поезде. Он не написал ни где провел ночь, ни где ему осмотрели руку.

Маме было непросто уговорить меня поехать без него, но в итоге я согласилась. По дороге домой в машине творилась просто жесть. Мама расспрашивала про пьянство Джейми, а я рассказывала, что с ним происходит. Она подтвердила то, что я уже знала, но отказывалась принять — он болен и нуждается в помощи. И пока я думала, что помогаю, пытаясь показать ему его будущее, я лишь нажимала на целую кучу кнопочек, которые вполне можно назвать «саморазрушением».

Иногда не так уж плохо, когда твоя мама — профессиональный психотерапевт.

— Как дела с Кэлом и Робертом? — спрашиваю я, отчаянно желая сменить тему.

Пока мы стоим на светофоре, Холли несколько секунд обдумывает ответ. Судя по всему, у нее тоже есть новости.

— Мм, сложно сказать… Но мы гуляли с Робертом на каникулах, когда папа был здесь. И мы целовались.

Роберт должен с ума сходить от радости.

— Так ты встречаешься с обоими? Она опускает голову на руль.

— Это ненадолго. Мне поэтому и нужно сегодня увидеться с Кэлом.

Машина позади нас сигналит — горит зеленый. Холли жмет на газ.

Даже мне немного приятно знать, что «Операция по Спасению Холли» работает.

Я слегка улыбаюсь, смотря в окно, мой город постепенно удаляется, уступая место Нью-Хейвену. Когда я была младше, Нью Хейвен казался мне недосягаемой страной возможностей. А теперь он кажется мне частью места, где я живу. Может, дело в том, что мне семнадцать — почему-то я чувствую себя намного взрослее, чем в шестнадцать.

Наверно, потеря девственности сыграла в этом свою роль.

Я отчаянно стараюсь отделить события этой ночи от событий прошлой не хочу, чтобы пьяный Джейми затмевал трезвого Джейми.

Сейчас они для меня, как два разных человека.

Когда мы приезжаем, нам приходится проходить в общежитие через задний вход, чтобы у нас не спросили документы. Тусовка неслабая — заняты комната отдыха, холл и несколько комнат.

Кэл замечает Холли в тот же миг, когда мы заходим, и направляется прямо к нам. Он загорел — только что вернулся с весенних каникул, которые проводил с компанией друзей, и впервые видит ее после недели отсутствия. Он обнимает ее, отрывает от земли и кружит. Когда он ставит ее на землю, она берет его за руку и уводит от толпы в уголок, чтобы поговорить.

Надеюсь, мы долго здесь не пробудем, и я наконец-то лягу спать.

Примерно через полминуты я слышу голос Кэла на фоне музыки. Они с Холли спорят. Не слышу, что именно он говорит, но понимаю, что он в бешенстве — должно быть, она рассказала ему о поцелуе с Робертом. Я вижу, что она держится спокойно, объясняет ему ситуацию, но он просто помешался от злости и не слушает. На них начинают обращать внимание окружающие. Друзьям Кэла все это кажется забавным.

Достаю телефон, набираю Роберта и оставляю ему голосовое сообщение: «Мы в центре, на тусовке у Кала, и наконец-то все случилось. Буду держать тебя в курсе, куда мы поедем — не думаю, что долго здесь пробудем».

Кэл в прямом смысле слова устраивает истерику, а Холли становится только спокойнее. Толпа растет, и всем безумно смешно, потому что Кэл делает из этого настоящий спектакль. Интересно, они смеются над ним или над самим фактом, что он так расстроился из-за бросившей его девушки-старшеклассницы? Надеюсь, оба варианта верны.

Я дам им еще минуту, а потом уведу ее отсюда. Прислоняюсь к стене и оглядываюсь вокруг, довольная своей незаметностью. Хоть мне и кажется, что семнадцать очень далеко от шестнадцати, все эти люди определенно старше меня.

В одном из дверных проемов стоит девушка и разговаривает с кем-то в комнате. Когда она перебрасывает свои блестящие волосы через плечо, я понимаю, что это Рейчел. Не видела ее с тех пор, как меня на нее вырвало на выставке. Тем вечером я вела себя не самым элегантным образом. Но если подумать, это мало чем отличалось от поведения Джейми другим вечером.

Себе на заметку: возможно, Питер был прав возможно, алкоголь не помогает мне показать свои лучшие стороны.

Думаю, пора извиниться. Мне же это ничего не стоит. Я подхожу к ней и трогаю ее за плечо. Она оборачивается и пару секунд не может меня узнать. А потом ее лицо расплывается в неприятной улыбке, она отходит от двери, и мне открывается прекрасный вид на человека, с которым она общается.

Джейми.

— Джейми, ты мне не сказал, что она придет, — говорит она с интонацией, прекрасно сочетающейся с ее фальшивой улыбкой.

— Я и сам не знал, — говорит Джейми, не сводя с меня глаз.

— Это Роуз, да? — спрашивает его Рейчел.

Ооо, да, она хороша — я уже забыла, как хороша. Пытается вызвать у меня чувство, что я недостаточно интересна, чтобы меня помнить. И это работает.

С момента знакомства с Рейчел у меня было ощущение притворства. Она притворялась, что хорошо ко мне относится, что я ей нравлюсь, что ее интерес к Джейми — это ничего не значащий флирт без какого-либо реального основания, потому что она бы никогда… И, конечно, все это означает, что мое присутствие в ее жизни ей совсем не угрожает.

Но, похоже, она решила, что больше нет смысла притворяться. И я не удивлюсь, если это как-то связано с моим выступлением на ее выставке пару месяцев назад.

Игры закончились. Ну что ж, справедливо.

Она поворачивается к Джейми, берет его здоровую руку и сжимает ее, говоря:

— Даю вам две минуты на разговор.

Она уходит, не оглядываясь, и оставляет меня в раздумьях: что же сказал ей Джейми, что у нее создалось впечатление, будто нам нужно поговорить?

Я смотрю на его другую руку. Она неаккуратно замотана эластичным бинтом с криво налепленным пластырем — видимо, он сам это сделал.

— Ты нормально добрался из Бостона?

— Как видишь.

— Спасибо, что сообщил.

Тишину между нами заполняет шум вечеринки.

— Ты хочешь мне что-нибудь сказать по поводу нее?

— Например? — спрашивает он.

Качаю головой. Это больше всего меня бесит в Джейми, бесит, несмотря на всю веру в него.

— Давай не будем притворяться, что ты понятия не имеешь, о чем я спрашиваю, чтобы мне не пришлось объяснять. Просто скажи, что происходит.

— Она пригласила меня на эту тусовку.

— Когда? — спрашиваю я.

— Сегодня.

— Значит, сегодня ты говорил с ней об этой тусовке, но не потрудился сказать мне, где ты и как ты? После того, как заставил меня бросить тебя в другом городе, потому что тебя бесит, когда я пытаюсь тебя поддержать?

Джейми смотрит на меня самым жестким из своих взглядов.

— Так вот что это было?

Мы никогда не найдем общий язык, никогда. Сейчас я это вижу. Возможно, мы оба правы, и оба неправы — истина, как всегда, кроется где-то посередине.

— Может, ты этого не понимаешь, потому что тебя раньше никто не поддерживал, но да. Вот что это было.

На вечеринке становится так людно, что нас начинают толкать со всех сторон, но я решаю не откладывать этот разговор.

— Если тебя так сильно бесит все, что я делаю, зачем ты тогда спал со мной той ночью?

Через несколько секунд он отвечает:

— Я парень, Роуз.

Это удар под дых.

Я знаю, что он не это имел в виду. Уверена, как ни в чем другом. Стараюсь уцепиться за эту уверенность просто, чтобы отвлечься от его отвратительных слов.

— Я знаю, что ты делаешь.

Он молча выдерживает мой пристальный взгляд.

— Я вижу твое будущее, в котором нет подачи напитков этим людям и жизни с твоим отцом, и тебя это пугает. Тебе проще потерять меня сейчас и покончить с этим. Вести себя так, будто та ночь ничего для тебя не значит, намного проще, чем дать мне понять, что значит.

Возвращается Рейчел посмотреть, как там Джейми. Боковым зрением я вижу, что она стоит неподалеку и ждет, когда ее заметят. Ни один из нас не смотрит в ее сторону.

— Продолжай в том же духе, — говорю я. — Уходи. Но даже если ты пойдешь домой с ней… даже, если ты переспишь с ней, если уже не переспал… я от тебя не отстану.

Уходит не он. Ухожу я. Я даже не утруждаю себя взглядом на Рейчел — с ней и так все ясно. Пока ищу Холли, я без конца мысленно прокручиваю диалог с Джейми. Вскоре меня уже чуть не трясет от злости. В конце концов, после часа проталкивания через толпу, я нахожу Холли, и я в бешенстве.

Кэл до сих пор держит ее в углу. И у него такой вид, словно он готов еще к нескольким раундам.

Ну и я не хуже.

— Холли! Пошли отсюда.

— Мы еще не закончили, — рявкает на меня Кэл.

— Вы закончили? — спрашиваю я Холли. — Отлично. Идем, говорю я, не дожидаясь ответа.

— Подожди минутку… — начинает Кэл.

Набрасываюсь на него:

— Сколько раз она еще должна сказать, что не хочет с тобой быть?! — кричу я. — Иди, ищи Рейчел. Может, с ней тебе сегодня повезет.

У Кэла челюсть падает, когда я беру Холли за руку и веду к задней двери, через которую мы вошли.

— Роуз… ой! — она выдергивает руку. — Что происходит? У тебя все нормально?

— Прости, Холли, я просто…

Не знаю даже, с чего начать. Мы спускаемся по лестнице, и у меня звонит телефон — перезванивает Роберт.

— Мы уезжаем, — говорю я, отвечая на звонок.

Рози? Это… вы должны… — его голос заглушают сирены, завывающие на фоне, а затем какие-то суматошные голоса.

— Ты где? — я зажимаю ладонью другое ухо, как будто это поможет мне лучше слышать.

— Вы на той вечеринке?

— Мы уходим оттуда.

— Я недалеко, — говорит он. — Ехал в центр, а тут авария, очень серьезная.

— Блин, Роберт, ты в порядке?

Холли встревожено смотрит на меня:

— Роуз, что происходит?

— Это не я… со мной все нормально, — говорит Роберт, крича в трубку, так как сирены воют громче. — Рози, я остановился, потому что думаю… что это машина Джейми.

Глава 18

Палата в реанимации — это спокойное и большую часть времени тихое место, если не считать пиканья и жужжания. Пикающие звуки не похожи друг на друга, и это странно, потому что они исходят от одинаковых аппаратов, стоящих во всех палатах. Есть еще одна разновидность аппарата — такие стоят только в некоторых палатах, они гудят и свистят, как виолончели на фоне пищащего многоголосия. Отдаленным хором звучат голоса медсестер, их громкость и интонация то взлетают вверх, то падают вниз, периодически они выходят на передний план этой музыки. Их быстрые и легкие шаги в коридоре играют роль ударных.

Анализ реанимационной симфонии успокаивает меня, пока я сижу без сна у кровати Джейми и жду, когда он очнется. Я держу его за руку. Она татя холодная, как будто не его.

Восходит солнце — я просидела здесь всю ночь. Мама заходит и выходит, приносит мне поесть и попить, пытается уговорить меня с ней прогуляться, обсуждает что-то с медсестрами и врачами, словно она мама Джейми. Я не покидаю свое место рядом с Джейми, пока не попросят медсестры, а они делают это довольно часто, потому что посетителям не положено постоянно находиться с пациентами реанимации они слишком больны или травмированы, чтобы принимать гостей, которые истощают их силы и могуг занести инфекцию. К тому же, медсестрам нужна уединенная обстановка, чтобы регулировать аппараты или ухаживать за пациентами.

Но не все медсестры уверены, что критическим больным не нужны посетители. Здесь есть большой и высокий медбрат по имени Джордж. Сейчас его смена, и мне вообще можно не выходить из палаты. Он все время говорит мне, что я должна разговаривать с Джейми, что Джейми может меня слышать, и это поможет ему понять, что я рядом.

Но мне нелегко сказать что-нибудь Джейми.

В какой-то момент приходил папа Джейми, но заявились копы, увели его куда-то поговорить, и он не вернулся. Он почти со мной не разговаривал — теперь я понимаю, от кого Джейми достался такой стиль общения — но мне кажется, увидев мои заплаканные глаза, он довольно быстро сообразил, что я люблю его сына.

Красивое лицо Джейми полностью разбито, покрыто ранами, швами и синяками. У него сломан нос и синяки под обоими глазами. На месте эластичного бинта теперь гипс, закрывающий всю руку; одна его нога тоже в гипсе до самого бедра. Его прооперировали, и теперь он напичкан спицами, которые удерживают переломанные кости, чтобы они правильно срастались.

Все говорят, что Джейми повезло. Похоже, они удивлены, что он вообще выжил.

Но это еще не самое плохое, самое ужасное для меня — это уродливая пластиковая трубка, выходящая у него изо рта и подключенная к одной из жужжащих и свистящих машин. Она дышит за него с тех пор, как его привезли из операционной. Когда он проснется, ее уберут, если все будет нормально.

Я хочу, чтобы он сейчас проснулся и увидел рядом меня, как я присматриваю за ним так же, как он за мной, когда я спала после одного из худших моментов в своей жизни.

Не знаю, пил ли Джейми прошлой ночью. Копы, заявившиеся в реанимацию, наводят на мысли, что пил, но с другой стороны, они могли быть просто друзьями его папы, которые пришли его навестить. На вечеринке у Джейми не было в руках напитков, но когда у тебя всегда при себе алкоголь, тебе не нужно дешевое разливное пиво. Пытаюсь вспомнить, когда у Джейми последний раз была с собой фляжка — догадываюсь, что в Бостоне, хоть я ее и не видела.

В аварии не было других машин, и он единственный пострадавший. Его машина вылетела с дороги, пробила ограждение и врезалась в стену. Ремень не был пристегнут, а подушек безопасности в таких старых машинах не бывает — доктор сказал, что он еще легко отделался переломами руки, ноги и грудины, коллапсом легкого и серьезным сотрясением мозга. Его крутило внутри автомобиля, как белье в стиральной машинке.

Входит мама с двумя одноразовыми кофейными стаканчиками, я чувствую запах горячего шоколада от одного из них. Сейчас май, но из-за кондиционеров в больнице холодно, как на Северном полюсе, поэтому мы пьем много горячего, грея замерзшие руки о стаканчики. К тому же, кофеин помогает не спать.

Она протягивает мне стаканчик и садится на край свободного стула рядом со мной.

— Милая, врач сказал, что они точно не знают, когда он очнется. И какое-то время он не сможет разговаривать после этой трубки в горле, — она заправляет прядь волос мне за ухо. — Может, мы пойдем, а ты потом позвонишь Джорджу и узнаешь, как он?

— Мам, мне нужно быть здесь, когда он проснется.

Тебе нужно поспать и поесть чего-нибудь не из автомата. Джейми бы хотел, чтобы ты себя берегла.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю, что у него есть к тебе чувства. Я это вижу, — говорит она.

Думаю, что и я вижу, если уж на то пошло.

— Что там случилось? Ты что-нибудь узнала?

Она вздыхает.

— Они взяли анализ — проверить, был ли у него алкоголь в организме, но не говорят о результатах. Сейчас идет полицейское расследование, потому что на Джейми уже есть досье.

Ее глаза наполняются печалью — печалью обо мне — и у меня текут слезы, которые я сдерживала с того момента, когда мы с Холли сели в ее машину после звонка Роберта.

Сначала я надеялась, что Джейми не был пьян во время аварии, потому что тогда у него не будет проблем из-за вождения в пьяном виде. Но чем больше я об этом думаю, тем яснее понимаю: у Джейми, если он не был пьян, гораздо более серьезные проблемы, чем мы можем представить. Что могло заставить его так свернуть с дороги и врезаться в ограждение? Других машин не было. Льда и снега уже несколько недель нет на дорогах. Даже дождь не шел.

Если он не был пьян, он сделал это специально.

Солнце уже почти на горизонте, а его оранжевые лучи светят через окна и падают на пол.

— Если бы я так сильно не давила на него, этого бы не случилось.

Мама обнимает меня.

— Роуз, пожалуйста. Ты с самого начала знала, что Джейми — сложный мальчик, которого нелегко понять. Думаю, отчасти поэтому он тебе и нравится. Но он уже много лет был предоставлен сам себе, причем в очень тяжелых ситуациях. И ты тут ни при чем. Я уверена, что ты, как яркая вспышка в его жизни.

— Ты знаешь о нем больше, чем я.

Она улыбается.

— Послушай меня и поверь, мне тоже приходилось невероятно трудно, когда я старалась его разговорить. А сейчас ты, наверно, главный мировой эксперт по Джейми. Что бы с ним ни случилось, это произошло не из-за тебя, а из-за него. Если ему не понравилась твоя идея поехать с ним в Бостон, ему не надо было ехать. Он достаточно взрослый, чтобы сказать «нет», если он не хочет что-то делать. И достаточно взрослый, чтобы знать, как важно общение для настоящих отношений.

— Но откуда ему это знать? — спрашиваю я. — Ты только что сказала, какая сложная у него была жизнь.

— Единственное, что я знаю о Джейми, что он разбирается в людях. Он видит, что творится вокруг. В определенный момент ты начинаешь оставлять позади свое прошлое и свое воспитание и просто становишься тем, кем решил. Я тебе гарантирую, в один прекрасный день он скажет тебе, что это не твоя вина, — она встает и потягивается, расправляя плечи, затекшие после ночи в больнице. — Давай, поехали домой. Тебе завтра в школу…

Я недоверчиво смотрю на нее.

— Я не могу идти в школу, пока Джейми здесь.

— Роуз, ты должна написать годовую контрольную для Кэмбера, ты должна вернуться на курсы по созданию песен…

Я начинаю протестовать, но она качает головой, не терпя возражений.

— Нет. Хватит цепляться за Джейми. Это и так тянется слишком долго, пора все менять и начать прямо сейчас.

Такое ощущение, что она говорит на иностранном языке.

— О чем ты говоришь?

Она смотрит на Джейми на больничной кровати и смягчает тон:

— Просто говорю, что если хочешь, чтобы Джейми управлял своим будущим, ты сама должна управлять своим. Подавай ему хороший пример. Нам всем нужно двигаться дальше по жизни.

Как только она это говорит, я понимаю, что она приняла решение — мы переезжаем в Лос-Анджелес.

И понимаю, что на нее повлияла авария Джейми. Из-за нее она решила, что нам действительно нужно убираться отсюда — точнее, не нам, а мне. По ее мнению, меня не оказалось в машине по чистой случайности.

Я поднимаю на нее взгляд, и меня тошнит от избытка горячего шоколада и крекеров из автомата.

— Мы едем в Лос-Анджелес, да?

Она удивлена, что я выудила эту информацию из ее короткой речи. Могу сказать, что она не собиралась поднимать эту тему здесь и заставлять меня обсуждать переезд из Юнион, когда мой парень лежит под наркозом в реанимации.

— Давай поговорим в машине, — говорит она. — Джейми нужно отдохнуть.

— Я не хочу родить.

Смотрю на Джейми и мысленно умоляю его открыть глаза, чтобы я могла остаться с ним и спросить, что, по его мнению, я должна делать. Но это бесполезно.

Я сама по себе.

Поддаюсь маминым просьбам и встаю, чтобы уйти. Когда я поворачиваюсь к двери, я вижу в коридоре Трейси, Холли, Роберта, Стеф и Анджело. Джордж загораживает дверь, объясняя, что в палате у Джейми могут быть только два посетителя одновременно, даже если Энджело — «брат Джейми от другой матери».

Мне придется оставить своих друзей в прошлом — всех, кроме Холли. Я знаю Трейси почти всю свою жизнь, а Роберта — с шестого класса. Стеф и Энджело были моими товарищами по группе — они для меня, как семья. Все они для меня, как семья.

Все, что я знаю о жизни, это потери, и перемены, и новые начинания, снова и снова и снова, даже если не уверен, что у тебя получится. Ты вынужден идти дальше и резать по живому, оставляя любимых людей в прошлом — как живых, так и мертвых.

Я опять поворачиваюсь к Джейми, наклоняюсь и целую его в единственное здоровое место на щеке.

Аппарат продолжает дышать за него.