Брат мужа

6

– Арина Родионовна…

– Алина.

– Да, простите… Алина Родионовна, вы, конечно, можете написать заявление… – участковый, который и в самом деле не обманул, пришел ближе к вечеру проверить, все ли у меня в порядке, смотрел участливо. На его лице было застыло бесконечно терпеливое, спокойное выражение, наверняка, натренированное годами работы на такой стрессовой должности. Я легко угадывала в этом выражении лица своего коллегу по попыткам сохранить остатки нервов: расслабленная мимика, обтекаемые фразы, вроде бы и приятные, призванные успокоить, настроить на нужный лад, и в то же время такие… круглые, как камни-голыши на реке, чтоб в случае чего было не ухватиться. Я в своей работе постоянно такое применяла, особенно с родителями учеников и с начальством. И тут не поймешь, что хуже, да. Сами дети в этой пищевой цепочке – чуть ли не на последнем месте, они, в основной своей массе – очень хорошие, даже самые отъявленные двоечники и делатели мозгов. С ними можно найти общий язык. А вот с их родителями… И уж тем более, с начальством…

Я к моменту появления на пороге участкового уже успела немного прийти в себя и даже, встав на табуреточку, как раз неумело пыталась приколотить обратно практически отвалившийся из-за внезапного нападения карниз над входной дверью.

Пару раз попала себе по пальцу, потому что раньше ничем подобным не занималась, у меня же муж был… Есть! Есть муж!

Сева делал многое по дому сам. Конечно, починить сантехнику или розетку не мог, да и опасно таким самому заниматься, для этого есть специальные службы, но вот что-то приколотить, что-то куда-то переставить, повесить полку, шторы и сделать другие, сугубо мужские дела по дому мог запросто.

Я даже не знала раньше, с какой стороны к молотку подходить.

Теперь узнала.

За этой работой меня и застал участковый.

Вместо внезапного звонка, деликатно постучал в дверь, и наверно, лишь благодаря этой деликатности я не свалиалсь с табуреточки от испуга.

Аккуратно выглянула в глазок и, выдохнув облегченно, открыла дверь, пригласила гостя пройти сразу на кухню.

И вот теперь, после краткого рассказа о нападении и претензиях неизвестного пугающего человека, я стояла и смотрела на участкового. Смотрела, не слушая даже, что он говорил, потому что после первых круглых фраз поняла, чем дело закончится, так какой смысл слушать?

Вместо этого я думала о том, что есть ведь женщины, которые совсем одни. Всегда. Вообще всегда. Как они справляются? Кто им помогает? Кто делает необременительную мужскую работу по дому, кто защищает от агрессивного внешнего мира?

Как они это все вывозят? А если еще и дети имеются?

Я вот не вывозила, и отчетливо понимала это. Никому до меня не было никакого дела. Вообще.

Мои родители, за всю свою жизнь ни разу не выехавшие из нашего далекого северного поселка, после школы отправили меня в свободное плавание, в этот небольшой городок в средней полосе России, и, кажется, выдохнули с облегчением. Я была у них единственным ребенком, и судьбы моих сверстников, остающихся после школы в поселке, чтоб постепенно спиваться и сходить с ума, они своей дочери не желали.

Я не забывала их, конечно, приезжала в гости, правда, без Севы, он однажды съездил со мной, как раз после свадьбы, познакомиться с новыми родственниками, впечатлился видом убогого северного поселка, окруженного с трех сторон вышками тюрем, а с четвертой – чахлым лесом и рекой перед ним, и как-то больше мужа не тянуло на мою историческую родину. Сева родился и вырос в Екатеринбурге, жил там, пока учился в институте, а потом приехал в наш город, работать по контракту инженером. Правда, уже тогда он параллельно пробовал себя в риэлторском бизнесе, и у него пошло все настолько удачно, что когда контракт закончился, Сева даже не стал его продлевать, полностью переключившись на новое дело. Мы в тот момент еще женаты не были, лишь встречались. Я заканчивала институт, он открывал свой бизнес, вкладывал туда все деньги, так что свадьба была скромной. Но я считала себя самой счастливой на свете.

Впереди была целая жизнь. И любимый человек рядом.

Как внезапно все переменилось…

Я осталась совсем одна, и ни на чью помощь рассчитывать не могла.

Даже на помощь полиции.

Участковый, высокий, крепкий мужчина, чьего имени я, к стыду своему, так и не запомнила после первого знакомства, а теперь как-то не решалась спросить, продолжал говорить, обрисовывать всю бесперспективность попыток добиться защиты у правоохранительных органов, смотрел на меня… А затем перевел взгляд на молоток в моих пальцах:

– А что вы делаете?

– Э-э-э… – Перемена темы удивила, я неловко покрутила в руке молоток, – я… Карниз прибивала… Понимаете, он так сильно бил по двери, тот мужчина, что с внутренней стороны планка отлетела…

– Давайте помогу, – кивнул участковый и, не спрашивая больше моего разрешения, шагнул обратно в прихожую с кухни, где мы разговаривали.

Я пошла следом, по пути заглянув в комнату, где Сева по-прежнему смотрел мультики.

В прихожей участковый, отставив в сторону ненужную ему табуреточку, взял у меня молоток и гвозди и принялся легко, играючи, прибивать карниз.

А я стояла, смотрела на его спину, обтянутую форменной курткой, на то, как ловко и быстро он орудует молотком, и ощущала ужасную неправильность происходящего.

Мой муж лежит на диване, смотрит мультики…

А в нашей с ним квартире чужой мужчина прибивает карниз…

Казалось бы, ничего такого, но в этот момент я как-то остро осознала, что теперь так и будет. Всегда так будет. Кто-то другой будет помогать мне по дому, чужой, равнодушный, будет что-то делать там, где раньше были только мы с Севой. В нашем с ним пространстве, нашем маленьком уютном гнездышке на двоих… Которого нет уже.

Участковый прибивал карниз, а я плакала.

И сама не понимала этого, осознала, только когда он обернулся и протянул мне молоток и оставшиеся гвозди.

– Что случилось? Алина Родионовна, почему вы плачете? – он удивленно смотрел на мое залитое слезами лицо, а затем положил руку на плечо и, помедлив, притянул к себе, обнял, – успокойтесь… Все наладится.

А я, дурочка, вместо того, что застыдиться и отстраниться от совершенно чужого человека, наоборот, прижалась к нему и зарыдала еще громче и горестней.

Это было словно помрачение какое-то!

Как можно плакать, да еще и использовать в качестве жилетки совершенно чужого человека?

Но я в этот момент почувствовала себя невероятно одинокой, потерянной, никому не нужной!

И слепо потянулась к тому единственному, кто оказался рядом и проявил, пусть и неискреннее, но все же участие.

Я плакала, участковый обнимал, что-то бубня успокаивающе, и мир уже не казался таким жутким и враждебным.

Пришла я в себя, только лишь почувстовав, что объятия мужчины стали чуть сильнее, чем требовалось для обычного участия.

Замерла, дыша ртом, потому что нос полностью забился из-за слез, попыталась отстраниться. И, спустя краткий миг полыхнувшего от макушки до пяток ужаса, что не получится это сделать, что меня не отпустят, участковый разжал ладони.

Мы стояли в темной прихожей друг напротив друга, и я как-то остро очень ощутила всю ту неправильность ситуации, что раньше была смазана стрессом и слезами.

– Простите… – прошептала я, избегая глядеть ему в глаза, страшно было это сделать, страшно увидеть что-то, чего не хотелось бы, – простите…

– Ничего, – тихо ответил мучжина, чьего имени я так и не спросила, – я понимаю… Вот мой личный номер, – он достал из кармана визитку, положил на тумбочку у зеркала, – если будет нужно… Или он опять придет… Или вообще… Звоните.

– Спасибо…

Участковый, чуть помедлив, развернулся и ушел, аккуратно прикрыв дверь.

А я осталась стоять в прихожей.

Подняла взгляд на прибитый карниз, затем посмотрела на белеющий кусок бумаги на столике, развернулась и пошла в комнату.

Сева смотрел мультики.

По экрану теперь носился пес за котом.

А мой сломанный, покореженный мир давил до головной боли и кома в горле.