Бумеранги. Часть 2

P.S

Вашингтон, округ Колумбия

30 лет спустя…

«Я соскучился по тебе, дорогая.

Знаю, ты всегда над этим смеялась, ведь мы никогда не проводили вдалеке друг от друга больше недели. Но я всё равно скучал. Как скучаю и сейчас. Пожалуйста, прости меня за это. Думаю, за тридцать лет нашего брака ты давно смирилась с моей излишней навязчивостью, милая жена. И с моим упрямством, ведь я пишу тебе, несмотря на то, что это уже не имеет смысла. Но мне всё равно. Где-то в глубине души, на дне своего пока оставшегося разума я понимаю тщетность этих попыток, но кроме тебя у меня никого нет. И не было.

Сегодня, садясь за стол, я пытался вспомнить, какое по счёту это будет письмо. И не смог. Представляешь? А ведь раньше я помнил наизусть каждое. Жаль, нельзя посмотреть на штемпели прошлых. Эми их всегда прячет, а я никак не найду где. По понедельникам она всегда вынимает письмо, которое я бросил туда накануне. Ох, Эмилия. Наверное, наша дочь решила, что её отец вовсе сошёл с ума. Хотя нет. Этот диагноз у нас под запретом. С тех самых пор…

Знаешь, она тоже скучает. Я вижу это, стоит ей оказаться в гостях и сесть в своё кресло. Без тебя дома стало слишком тихо и совсем неуютно. И хотя прошло столько лет, мы с Эми и Марти отчего-то по-прежнему верим, что всё окажется дурным сновидением. Ты ушла от нас слишком быстро, родная. Мы не ждали. Это было нечестно. Впрочем, нам ли с тобой говорить о справедливости?

Я уверен, ты смеёшься сейчас. Качаешь головой, а потом, как обычно, долго смотришь на свои руки. Вроде бы простой жест, но я знаю, о чём ты думала каждый раз. Слышал все твои мысли, даже тогда, когда ты сама их уже не понимала. Милая, они не дрожат. Больше нет. Но, видит бог, я предпочёл бы ещё раз пройти всё то безумие вместо того, чтобы каждый раз заставлять себя вспоминать – тебя больше нет.

И я могу лишь надеяться, что сейчас тебе легче. Ты не говорила, но я знал, как было больно. Я видел это в твоих глазах – ты узнавала меня до последнего, можешь не отрицать. Из тебя всегда была никудышная лгунья. А потому, я надеюсь, теперь всё закончилось. Мы все на это надеемся. И нет, никто не трогал твой плед. Уверен, ты злишься, но он всё ещё валяется на диване. Марти как-то хотел его было сложить, но Эми остановила… Впрочем, я тебе это рассказывал. Как и всё остальное. В моей жизни теперь мало событий.

Вот, Эмилия вновь предлагала перебраться в Чикаго, чтобы быть рядом и не мотаться каждое воскресенье в проклятый Вашингтон. Но, знаешь, я не могу. Ты будешь ругаться – да-да, я понимаю, что так будет проще, – но… не могу, мартышка. Не могу вернуться туда один, не могу даже зайти в нашу квартиру, ведь ты опять меня бросила. А я опять бегу за тобой. Ничего не меняется, правда? Всё, как тогда. Но я догоню тебя, милая. У меня всегда это получалось, уверен, получится и сейчас.

На самом деле, я затеял это письмо лишь с одной целью. Наверное, ты никогда такого не представляла и уж точно никогда не хотела, но, похоже, судьба всех твоих мужчин заканчивать именно так. А потому, прости меня, милая.

Я люблю тебя, Джил!»

Эмилия Рид дёрнула щекой, аккуратно сложила плотную бумагу, исписанную всё таким же, не изменившимся с годами почерком, и убрала в конверт. Она знала, что многие бы на её месте сейчас кричали от ужаса или боли, испытывали чувство ненависти или невыносимого сожаления. Но только не она. Всё, что в эту минуту ощущала Эми – пустоту. Ту самую, когда внутри образуется рана, которую ни залечить, ни зашить самым искусным хирургическим швом. Чёрная-пречёрная дыра. Совершеннейшее ничто. И в её душе это уже вторая – две мёртвые галактики, которые наконец-то слились в одну.

Конечно, она прекрасно знала, что имеет полное право обвинить отца в малодушии, в трусости, в эгоизме или, на худой конец, в пренебрежении ею и Марти. Но ещё Эмилия знала – это была бы неправда. Именно такие мысли стали бы малодушием, трусостью и эгоизмом. Пренебрежением к той безумной любви между родителями, которую никто не имел права осквернять подобным кощунством. Ведь она не слепая. Она видела всё, что происходило в последние два года до смерти мамы, и целых шесть лет после. И… ждала. Каждый день. Из месяца в месяц. Со дня похорон и до этого утра. Поэтому Эмилия Рид никого не винила. Возможно, немного себя, что так и не смогла стать для отца заменой хотя бы в общении. Но вряд ли нашёлся бы кто-то, кто смог. Уж слишком цельными были родители. Слишком едины. Порой ей казалось, что и сердце у них бьётся одно на двоих, замолкнув одномоментно. Так что ей оставалось только принять это решение и постараться жить дальше, ибо отец был, как всегда, прав. Он не ошибся в том: как это сделал, когда и почему. Теперь им с Марти будет уже проще справиться, пережить, двинуться дальше, но без сожалений и чувства вины. Ведь они не одиноки и есть друг у друга – именно так всегда повторял им отец.

Так что Эми в задумчивости посмотрела на письменный стол, от которого ощутимо веяло сигаретами, прежде чем дёргано улыбнулась. Взяв ручку, она быстро написала на конверте знакомые имя и адрес:

А после подошла к обмякшему в кожаном кресле телу и поцеловала в висок. Чуть выше небольшого следа в совершенно седых волосах, откуда уже не бежала алая витая дорожка. Торакальный хирург Эмилия Рид никогда не боялась крови, не испугалась и в этот раз.

– Я люблю тебя, папа, – прошептала она, а после достала телефон, недрогнувшей рукой набрала номер службы спасения и ровно произнесла: – Вашингтон, округ Колумбия. 23-улица северо-запад, 1540. Самоубийство.