Бывшие. Назови цену, Дракон! (СИ)

Глава 4

Я всегда начинаю с соли.

Соль — это граница и память. Она трещит под пальцами, как снег и пахнет морем, которого здесь никогда не было. Я просеиваю её из холщового мешочка, аккуратно, чтобы зерно к зерну, круг к кругу. Первый круг широкий, как обруч для нас двоих. Второй узкий, для яда, чтоб не расползался. Третий плотный, стиснутый, для слов: чтобы каждое звучало и не бежало прочь, как трусливый заяц.

Камень слушает. Вибрирует, когда я веду линию, и глухо одобряет, когда соль ложится ровно. Под ногтями соль хрустит, в ладонях проступает сухая шероховатость. Я вытягиваю круги ближе к алтарю, чтобы не пришлось тянуться, так меня учили: ритуал — это ещё и эргономика.

Я кладу нож справа, лезвием к себе, рукоятью к нему.

— Дыши ровно, — говорю я Каэлу, хотя его дыхание как тяжёлая, кособокая пила.

— Дышу, — отвечает он хрипло.

Я сдвигаю плащ на его плечах, чтобы открыть ключицу, и вместе с тканью в нос ударяет запах: железо, пепел, его кожа — горячая, терпкая. Пальцы тянет коснуться, потому что тело упрямое и любит свои привычки, но я удерживаю руку.

— Обмен, — напоминаю, хотя он всё помнит.

Он кивает едва заметно. Я беру нож. Лезвие холодное, уверенное. Подушечка большого пальца — к кромке, тонкий нажим, и вот уже капля моей крови — густая, вишнёвым бликом, тянется к острию. Я держу руку так, чтобы капля не упала на пол, а раздулась, тяжелея, и только потом — легко, как семечко, перекинулась на его пальцы.

— Твоя очередь, — говорю.

Он берёт нож сам. Пальцы у него подрагивают, но рука — точная. Маленький надрез на безымянном — там, где носится венец. Его кровь — темнее, гуще, горячее, как будто в ней уже кипит драконье пламя. Мы поднимаем руки и касаемся кончиками пальцев — кровь к крови.

Мир на мгновение смещается: звук уходит, остаётся только лёгкий рёв в ушах, как если бы я стояла у водопада и смотрела в горло падающей воды. Между нашими пальцами тонко щёлкает связка, как застёжка на браслете, и я чувствую, как его жар входит в мою ладонь, а мой холод — в его.

— Формула, — напоминает камень негромким гулом.

Я киваю и говорю первой.

— «Я, Элара Арден, ведьма, признаю узор твоего тела, имя твоё и пламя. Пусть кровь моя знает путь к твоему сердцу, но не властвует над ним. Пусть дыхание моё найдёт твоё, но не отнимет. Пусть слово моё держит, но не душит. Да будет круг замкнут и развязан по моей воле».

Слова расправляются в воздухе и садятся на соль, как птицы.

— Твоя, — подталкиваю его.

Каэл задерживает дыхание на полудара сердца, не потому что слаб, а потому что собирает точные слова.

— «Я, Каэл Рейвенмарк, король драконов, хозяин чёрной печати, принимаю Элару Арден. Не для власти над ней, но для власти над своей смертью. Пусть кровь моя признает её право держать и отпускать. Пусть мой огонь не пожрёт её ладони. Пусть моё слово не разорвёт её заклинание без спроса. Да будет власть моя в круге смиренна, и вне круга не безумна».

На «смиренна» руны на карнизах едва не ухмыляются, да, им смешно слышать такое из его рта. Но камень слушает серьёзно; свет становится тише, ниже, гуще. В цепи слов защёлкивается ещё одна застёжка.

Во рту соль, железо, горечь его кожи и лёгкий, едва сладкий привкус травы, которую он ел утром. Мы не закрываем глаза — это не про нежность. Это про энергию для ритуала: вдох к вдоху, выдох к выдоху, чтобы ритм не сбился. Лбы соприкасаются, и руны под потолком загораются мягче, теплее, будто кто-то накинул на свет лампы тонкую ткань.

Пальцы у нас всё ещё соединены кровь к крови. Я чувствую, как его сердце будто пытается поймать мой счёт: два, один, два, неровно, но упрямо. Я шепчу в его рот короткое: «держись», и он, кажется, пробует улыбнуться, невпопад, неуместно и поэтому живо.

Круги соли начинают работать. Внутренний набухает, как тесто на дрожжах, граница между нами и всем остальным миром становится чёткой, ощутимой, как полотняная стена. Яд, запертый во втором круге, почти слышно шуршит.

— На три, — говорю. — Я захожу. Ты держишь. Без геройства. Если я скажу «стоп» - слушаешь. Если тебя потянет в темноту, ты возвращаешься ко мне.

— К тебе, — повторяет он.

Впервые без тени иронии.

Я сжимаю его пальцы, там, где кровь ещё тёплая и двигаю свою левую ладонь к метке под ключицей, чувствуя, как между нами натянулась тонкая, певчая струна. Нож возвращается на камень — лезвием к себе, рукоятью к нему.

Свет по стенам мягко пульсирует, как дыхание спящего зверя.

— Раз, — говорю. Соль под босыми ступнями шевелится, будто мелкие рыбки в воде.

— Два. — Кладу ладонь — пальцы на кость, большой — выше.

— Три.

Я касаюсь метки.

Мир взвизгивает.

Шип дёргает его грудь, как дергают за тонкий шнурок, чтобы выдернуть затычку. Алтарь под нами гулко откликается: донн, словно ударили изнутри молотком. Серые иглы в метке расправляются веером, на один страшный миг и ударяют в мою ладонь тем же игольчатым холодом, что уже узнаваем. Но сейчас это не лёгкий «привет» — это выпад.

Свет гаснет.

Полосы неба в пустых окнах темнеют, как проливы воды подо льдом. Камень под ногами… крошится. Это слышно — тонкий, мерзкий треск, как у хлебной корки, которую ломают пальцами. Между трещинами соли возникают чёрные ниточки.

— Держи! — срываюсь я. И ненавижу звук собственного голоса за эту паническую резкость.

В груди у Каэла что-то спотыкается: удар, пусто, удар, пусто, и каждый пустой промежуток кажется вечностью. Он рефлекторно тянется ко мне, хватает за запястье крепко, больно. Он дышит ртом, грубо, шумно.

— Ко мне, — повторяю, и он кивает.

Соль уходит из круга тонкой дорожкой — утечка. Я подныриваю рукой, гребу горстью назад, не отрывая другой ладонь от метки, солёные крупинки режут кожу, стирают до крови.

— Время пошло быстрее, — выдавливает Каэл.

Дракон чувствует встречный ветер часа лучше моих счётов.

Я сама чувствую: секунды стали острыми, как стекляшки. Они режут слова на короткие, колкие слоги.

— Молчи, — шепчу. — И дыши.

Мы оба дышим, как в лихорадке. Яд бьётся под моей ладонью, как сердитая рыба в сети. Камень гудит на низкой ноте — тяжёлый органный бас, от которого вибрирует живот. Соль шуршит. Железо звенит едва слышно, резонируя с этим басом.

Я вижу краем глаза: с потолка сыплется пыль — тихий, серый снег. Если круг даст трещину — нас разрежет пополам, как нитку тупыми ножницами. Мы не успеем до рассвета.

— Ко мне, не отвлекайся, — повторяет Каэл уже мне, низко, резко, как приказ.