Царица Савская

Глава четырнадцатая

К потоку их возмущения я была не готова.

— Моя царица! — Вахабил стукнул ладонями по столу. — Ты не можешь!

— А кто говорит царице, что она может и чего не может?

— Это слишком опасно, — сказал Ниман. Рядом с ним Абйада покачал головой.

— Твой трон будет в опасности, — продолжил Вахабил. — Что помешает другим потребовать его в твое отсутствие?

От их возражений, впервые с тех пор, как я вошла в зал совета, меня захлестнула тревога.

Что я наделала? Что я сказала, тем самым на это решившись? Подобную браваду, как только она озвучена, уже не отыграть назад.

Я должна быть умной. Я должна действовать быстро.

— Никто не сможет сделать того, что собираюсь сделать я. К тому же кто решался на подобное раньше?

Даже Хатшепсут, царица-фараон, лично не посещала Пунта.

— Ода, кто ел ядовитую змею, пока та еще жива? Да и к чему кому-то хотеть подобного? — ответил Вахабил. — Если ты собралась выйти замуж за выгоду, о царица, молю тебя, позволь своим сородичам все устроить. Иначе это не делается.

Снова свадьба.

Я не знала, смеяться мне или закричать на него.

— Это будет иная сделка. Я отправлюсь туда как царица. Как одна правительница к другому царю. Никто, даже ты, Кхалкхариб, не сумеет сделать нашу ссору настолько бурной, как сумею я. А я сумею сделать ее воистину царской. И все же ты будешь сопровождать меня. Ты и Ниман.

Снова протесты, но даже посреди этого шума решения приходили ко мне быстро, без предварительных размышлений. Я ощущала это с приливом радости.

Вахабил откинулся на спинку скамьи, воздел руки в воздух.

— Полно вам, советники, — сказала я, стоя перед ними. — Разве вы не знаете, что говорите это царевне, которая путешествовала вместе с вами от берегов Пунта? Которая спала под звездами вместе с вами, не зная, в которую из ночей на нас могут напасть северяне? Не зная, не наполнится ли сухое русло реки, не унесет ли нас, спящих, бурный поток? Разве мы вместе не ехали по прибрежной равнине Хадрамаута, по долинам Катабана на самом краю пустыни?

Ниман покачал головой.

— Это иное.

— Да. По сравнению с прошлым это путешествие будет приятной прогулкой. И моей возможностью своими глазами увидеть наш северный путь. Конечно, если вы говорите, что не готовы к долгим дням путешествия…

— Я с радостью поеду вместо тебя как кузен и как родственник, — сказал Ниман.

— Тогда как родичи мы поедем вместе. — Я снова села. — В Сабе мы защищены. Но мы изолированы от мира. Мы рассчитываем на наших торговцев, приносящих нам новости от чужих дворов, в которые кажутся столь влюбленными, мы доверяем им говорить вместо нас. Давайте же увидим эту силу — эту угрозу — собственными глазами. Мы обратили взоры к нашим горам и сухим руслам и подчинили себе дожди. Мы обратили взгляд к небесам и построили храмы в честь наших богов.

Теперь давайте посмотрим на мир. Иначе, оставшись в изоляции, однажды мы обнаружим, что на долгие годы отстали от мира в своем устаревшем раю, что мы отделены от всех, как земли из легенд. Однажды, пусть и через множество столетий, к нашим границам подойдут армии. И мы не можем позволить себе быть невинными, как дитя, слишком долго пробывшее в колыбели.

— Моя царица, это далеко не прогулка, это тяжкое путешествие длиной в половину года! — сказал Вахабил. — Тамрин подтвердит, что там ждут песчаные бури, разбойники…

— А разве всего этого нету нас? — спросила я. — Мы народ караванщиков. Когда мы успели забыть свою кровь кочевников? Мы живем в городах, но мы достаточно крепко сшиты и нас не смягчила роскошь. Ну разве что слегка… — Я улыбнулась. Послышалось несколько смущенных смешков.

— Наши предки не оставляли места слабости, и мы не должны себе ее позволять, — продолжила я. — А потому нас ждет не столько путешествие в далекие земли, сколько задача вспомнить самих себя. Меньшие народы начинают войны и вторгаются в чужие границы из нужды или из страха. Мы не боимся и не нуждаемся, что и докажем всем. Пусть вожди Эдома и амалекитов, пусть фараон Египта и цари Финикии, а также и царь Израиля будут удивлены. Сумел бы сам Соломон проделать подобное путешествие? Он не осмелится! Его северные племена враждебны по отношению к южным. Что говорит о нашем царстве и о его царице тот факт, что она может оставить столицу и вернуться, найдя свое царство нетронутым? Что путешествие длиною в год — ничто для нее? Пусть любой другой правитель рискнет подобным!

Я подняла ладонь, останавливая протесты.

— Эта кампания будет мудрее любой войны. Мы заключим множество сделок. Мы будем путешествовать с такой зрелищностью, что у него не останется выбора, кроме как начать с нами сотрудничество. Мы восхитим его не нашим оружием, но нашим богатством. Наши благовония станут нашими копьями. Наше золото будет огнем, а слоновая кость станет стрелами. Египет отдал ему земли и крепости. Финикия дала материалы для его храма, дворцов и кораблей, дала мастеров на постройку. А Саба предложит ему незнакомую экзотику, которой он так жаждет, и даст ее в количествах, которых он не представлял. Мы дадим ему возможность коснуться далеких богатств мира… не покидая трона.

Вахабил качал головой.

— Это слишком опасно. Моя царица, у тебя нет наследника. Что угодно может случиться, и Саба окажется на той самой войне, против которой ты возражаешь, но не за своими границами, а внутри них.

— Я обеспечу вам наследника… усыновив его, — быстро подумав, ответила я.

Все уставились на меня с таким ужасом!

— Я усыновлю наследника перед лицом Алмакаха и служителей храма. Но сделаю это тайно. Даже вы не будете знать, кого я избрала. Я запечатаю его имя и отдам на хранение жрецам — трем жрецам из трех храмов. И ни один из вас не будет знать, кому и куда, а потому лишь в случае моей смерти они приедут в Мариб и сломают печать, чтобы провозгласить его имя. — Я принимала решения по мере того, как речь лилась с моих губ.

— Это… так не делается, — запинаясь, пролепетал Вахабил.

— И царица еще никогда не сходила с трона, чтобы отправиться в путь через половину мира. И все же я сделаю это.

— Подобные случаи известны. Был даже прецедент; когда усыновили родственника, — сказал Ниман.

— И какое великое облегчение для вас, вам не нужно знать, кого я выбрала, и не нужно иметь дело с вождями, которые выбирают ту или иную сторону. Вам достаточно беречь трон в мое отсутствие и беречь меня во время нашего совместного путешествия. — Я поглядела на Нимана и Кхалкхариба.

И увидела, как понимающе улыбается моему решению Вахабил.

— Но племена… кто сдержит их от восстания во время твоего отсутствия? — спросил Ята. — Хадрамаут получит слишком много выгод в случае твоего падения.

Я подняла руку.

— Ты. Или ты думаешь, что не сумеешь сдержать племена? — Я оглядела свой совет. — Скажу еще одно. Ужасное проклятие падет на любое из племен, что осмелится восстать в мое отсутствие. В день, когда я буду выступать в дорогу, я прочту это проклятие в храме.

Сердце буквально парило в моей груди, пока я говорила им это. Нет, я совершенно точно не собиралась умирать во время путешествия, и часть моей души ощущала нечто давным-давно забытое за эти годы.

Свободу.

— Но пока что я прошу у вас лишь молчания, — сказала я. — Если хоть слово о моих планах проникнет за стены этого зала, я выясню личность предателя. И за измену он поплатится жизнью. Эту поездку я буду планировать много месяцев, может быть, год. Никто не должен знать о моем намеренье выехать — не должен ровно до момента, когда я буду уже в пути.

Теперь они смотрели на меня так, словно я сошла с ума или одержима.

— Как такое возможно? — выпалил Ята.

— Мы сделаем это возможным, — очень тихо ответила я. — И если трон Сабы будет захвачен в мое отсутствие, проклятие падет на ваши головы точно так же, как на восставшие против меня племена. Сам Алмаках откажет вам в месте за гранью мира живых. Я сообщу жрецам, и проклятие будет готово незадолго до моего отъезда.

Ниман открыто разглядывал присутствующих, Кхалкхариб, очевидно, был вне себя.

— Но по мере процветания Сабы, — продолжила я, — будет расти ваше благополучие, равно как и ваших племен. Когда финикийские корабли выйдут в море, право первым выбирать лучшие товары сезона будет переходить к вам по очереди. Лучший верблюд из моих конюшен будет покрывать ваших верблюдиц, дети ваших детей будут учиться во дворцах далеких царей. Последние рабы будут жить, как живут вожди иных племен, а ваши сыновья будут советниками и поверенными правителей объединенного царства, что придут мне на смену.

Вы не будете нуждаться ни в чем, кроме ответов на вопросы, которые голодные и безземельные и напуганные никогда бы не додумались и не осмелились задать богам. Главной вашей проблемой будет то, что делать со столькими отпрысками и как разделить свое величайшее богатство перед путешествием к праотцам. Но пока что…

Я жестом велела Яфушу, моему евнуху, подойти ближе. Был ранний вечер. К этому времени я уже должна была шагать но дамбе в сторону храма, чтобы стать женой бога. Но новая луна принесла с собой новый план.

— Прежде чем выйти из этой комнаты, вы принесете мне клятву под клинком моего евнуха.

Яфуш вытащил меч из ножен и направил его сверху вниз к затылку Вахабила.

— Моя царица, — сказал Вахабил, низко склонив голову. — Если я когда-нибудь давал тебе причину сомневаться…

— Не давал, мой друг. И потому принеси мне клятву, искренне, как живешь, перед Дочерью Алмакаха и в присутствии самого возрожденного бога.

— Да убьет меня сам Алмаках, если я когда-нибудь предам тебя, — сказал Вахабил.

Яфуш подошел к Яте, который смотрел на меня из-под опущенных ресниц, слегка наклонив голову.

— Клянусь, — сказал он.

Один за другим они приносили мне свои клятвы. Какя и предполагала.

Я знала, что это всего лишь красивый жест, любой из них может нарушить слово через год, когда меня здесь не будет. Но душа моя уже путешествовала по дороге благовоний, неслась на север, к оазисам Иасриб и Дедан, в сторону Израиля. Не ради их царя, но потому, что я больше не могла удержать ее здесь.

Когда они закончили и Яфуш вновь вернулся на свое место за моей спиной, Вахабил почти закричал:

— Царица, но как нам скрыть от всех твое отсутствие?

— Я сообщу вам свой план. Вскоре мы устроим этому царю спектакль, который повергнет его на колени.

Во имя всех существующих богов, что же я натворила?

Я не могла уснуть и вместо этого мерила шагами комнату, до окна и обратно. Я не доставала свиток, чтобы перечитать его снова — в десятый, в одиннадцатый раз — при свете лампы, когда Шара уснула.

Я говорила себе, что этот дерзкий план был создан во благо моего царства.

Но правда была в том, что письмо Соломона заставило мои нервы плясать под кожей. Не будь письма, и я могла бы заняться приручением его врагов. Теперь вместо этого мне предстояло привлечь — и обернуть себе на пользу — амбиции самого царя.

Возможно, завтра я буду изводить себя за то, что стала легкой добычей его махинаций. Что я угрожала своему совету и давала грандиозные обещания, которые могла оказаться не в силах исполнить. Я покинула ложе моего бога, чтобы составить план путешествия в земли иного, безымянного божества. Насколько я знала, поспешные действия были именно тем, чего надеялся добиться от меня Соломон. Ну что ж, я не разочарую, я даже превзойду его ожидания.

Для сомнений у меня будет достаточно времени. Позже. Но сегодня, впервые с того дня, как я покинула Сабу ради берегов Пунта, я испытывала искреннее возбуждение. Каждый значимый поворот моей судьбы доныне был отмечен путешествием. Пришло время сделать новый поворот. Величайший поворот.

В ту ночь, за несколько часов до рассвета, я послала за израильским рабом, Мазором. Если его и разбудили — он ведь почти наверняка спал, — то он ничем этого не выдал, лишь низко поклонился на пороге внешней комнаты. Его волосы были аккуратно завязаны на затылке, и лишь седина в бороде выдавала его возраст. Лицо его было круглым, как у ребенка.

— Ты не устал от путешествия и тяжелой поездки сюда?

— Меня хорошо накормили, и я отдохнул. Но будь все иначе, сама возможность восславить бога придает мне сил.

Как я завидовала ему в этой его уверенности и преданности пусть даже безымянному богу!

— Тогда играй и пой для меня, — сказала я, откидываясь на подушки.

— На общем языке или на языке моего народа? — спросил он.

— На твоем собственном.

Он низко поклонился и начал играть, а когда запел, его голос наполнился прекрасной и светлой печалью. Я закрыла глаза и впитывала его песню, как масло.

Он играл, пока первые лучи рассвета не превратились в утро, пел песню за песней на своем странном языке, пока я не заснула наконец, убаюканная повторяющимися «й-а», длинными гласными, смягченными у нёба языком.

В то утро мне снились загадки. О царях далеких стран, что одновременно приказывали и льстили, о тронах, которые нужно было оставить, чтобы усилить.

О безликих богах с непроизносимыми именами.

Впервые за много лет я засыпала, уверенная в своем пути.

Впервые за много лет я с надеждой смотрела в будущее.

Но я знала, что мне придется превзойти свое собственное хитроумие прошлых лет и сделать такое, в сравнении с чем померкнут любые интриги.