Царское гадание

XI Сановник-прорицатель

Государь тем временем отправился прямо в Зимний дворец, но прошел не в свои апартаменты, а, выйдя из саней перед тогдашним посольским подъездом, отпустил кучера и пешком направился к фрейлинскому подъезду. Там он, к великому удивлению швейцара, прямо проследовал в комнаты третьего этажа, где помещались апартаменты, отведенные фрейлине Нелидовой, в отличие от других дворцовых фрейлин, комнаты которых расположены были значительно выше. Все во дворце знали об отношениях государя с Нелидовой, ни для кого не было тайной, что он посещал ее, но до сих пор это делалось осторожно, и так открыто, в такой поздний час император никогда еще не входил в комнаты своей фаворитки.

Варвара Аркадьевна была поражена его внезапным визитом. Она незадолго перед тем вернулась с бала-маскарада графини Воронцовой и не успела еще совершенно раздеться. Она только сбросила с себя маскарадное домино и оставалась в черном атласном платье, служившем продолжением маскарадного костюма.

При внезапно раздавшемся стуке в ее дверь Нелидова сама отворила и почти отступила, увидав перед собой государя.

В первую минуту Нелидова приняла его визит за желание немедленно отблагодарить ее за помощь, оказанную ею против назойливой маски, но одного пристального взгляда на императора достаточно было для того, чтобы разубедить красивую фрейлину и навести ее на тревожную мысль о серьезном гневе государя.

— Вы, ваше величество? — тоном глубокого удивления проговорила она, отстраняясь от двери и пропуская своего нежданного посетителя. — Вы, ваше величество? В этакий поздний час?

— Да, я и в такой поздний час, — грозно и насмешливо ответил государь, не подходя к руке молодой красавицы, как всегда это делал.

— Чему я обязана честью столь неожиданного и позднего посещения?

— Себе, Варвара Аркадьевна, исключительно одной только себе да еще той подставной дуре, которую вы нашли возможным подослать ко мне, чтобы одурачить, и которую я завтра же вышлю из Петербурга.

Император говорил серьезно и строго. Нелидова, успевшая хорошо узнать его характер, поняла, что шутки тут были плохи.

— Я не понимаю намеков вашего величества, — попробовала она возразить.

Однако Николай Павлович остановил ее на первом же слове:

— Тут нет речи ни о каких намеках! Я открыто говорю о вашей попытке одурачить меня, попытке — увы! — вполне неудачной.

— Опять-таки смело скажу вашему величеству, что я ровно ничего не понимаю.

— Ну, я не в вас. Я, напротив, все прекрасно понял, и вы сейчас же назовете мне ту дерзкую дуру, которая согласилась сыграть вверенную ей вами роль.

— Какую роль? Где? — пожимая плечами, переспросила Нелидова. — Я так редко и так мало посещаю театры, что не знаю, о какой именно роли вам угодно говорить! Я бываю только в царской ложе, в дни своего дежурства, когда мне приходится по обязанности службы сопровождать государыню. Но и ее величество, как вам известно, тоже изволит редко посещать театры.

— Полноте, Варвара Аркадьевна, полноте! Мы с вами здесь не в маскараде, и тон маскарадной интриги к нам не подходит!

— Я и не думаю, и не смею интриговать, ваше величество. Мне кажется, скорее, что именно вам угодно интриговать меня.

— Перестаньте, говорю я вам! — возвысил голос император. — Я все знаю и все понял. Я приехал к вам прямо от артистки Асенковой, вами беспощадно оклеветанной и скомпрометированной!

— «Оклеветать» госпожу Асенкову я не могла, потому что вовсе не знаю ее, никогда не видела ее в лицо и, вероятно, не увижу. Что же касается того, чтобы «скомпрометировать» женщину, которая публично выходит на потеху публики в гусарских доломанах и рейтузах и в ночных визитах к которой вашему величеству угодно так легко и так бесполезно сознаваться, то, вероятно, никому в мире не удалось бы сделать это. Такую женщину «скомпрометировать» никак нельзя.

— Вы не судья чужих поступков, — гневно произнес государь. — Я посоветовал бы вам построже следить за своими личными поступками и в чужие дела не мешаться.

— С благодарностью принимаю совет вашего величества и завтра же утром навсегда сниму фрейлинский шифр, носить который я действительно не вправе, — спокойным и твердым голосом произнесла Нелидова.

Государь слегка смутился. Он не ожидал такого возражения.

— Вы не так поняли мои слова, — начал он.

— Нет, я поняла их так, как мне следовало их понять. Государыня императрица, наверное, по своей неизреченной милости не откажет мне в отставке и немедленно отпустит!

— Куда и зачем?

— Это уж будет мое личное дело, ваше величество, одно из тех личных моих дел, заботу о которых вы только что так настоятельно рекомендовали мне.

— От фрейлинского шифра еще никогда никто добровольно не отказывался, такого примера не было.

— Нет правила без исключения, — с холодной улыбкой повела Нелидова своими роскошными плечами, заманчиво блестевшими из-под тонкого кружева полупрозрачного черного лифа.

Государь знал и любил этот гордый жест. На этот раз последний тоже не остался незамеченным, и император несколько спокойнее произнес:

— Я попрошу вас, Варвара Аркадьевна, на минуту отрешиться от своих враждебных намерений относительно моего двора и ответить мне на несколько прямых и неотложных вопросов.

— Спрашивайте, ваше величество! — спокойно ответила Нелидова.

— Кого вы подослали ко мне сегодня в маскараде? — прямо спросил государь.

— Я не понимаю вашего вопроса, — ответила Нелидова не сморгнув.

— Неправда! Вы меня отлично понимаете! Кто та назойливая и дерзкая маска, от которой вы меня избавили с такой готовностью?

— Это должно быть более известно вашему величеству, нежели мне, — смело ответила Нелидова, в упор глядя на государя. — Вы с нею говорили, ясно понимая, кто она, для меня же она явилась только случайной дерзкой особой, которая назойливо обеспокоила вас и от которой мне счастливо удалось вас избавить. Если это была ошибка с моей стороны и если этим я не угодила вашему величеству, то прошу снисходительно простить мне мое неудобное вмешательство и на прощание не поставить мне его в вину.

У Николая Павловича чуть дрогнули брови. Его удивили последние слова фаворитки, к которой он чувствовал действительное расположение. Разлука с нею была бы, безусловно, неприятна ему. Однако он быстро поборол вдруг явившееся внутреннее волнение и прежним тоном спросил:

— Почему на прощание? И о каком прощании вы так упорно ведете речь, Варвара Аркадьевна?

— Не будем говорить об этом, государь! Мое решение принято, а изменять своим решениям я не привыкла и никогда не сделаю этого.

Государь пристально взглянул Нелидовой в глаза. Она спокойно выдержала его взгляд, так как была не из робких. Государю это нравилось: он трусов не любил.

— Я оставлю этот вопрос открытым! — сказал он после минутного молчания. — И так как вам решительно не угодно поставить меня в известность относительно имени той маски, от которой вы меня так великодушно избавили, то я приму свои меры к тому, чтобы узнать это имя!

— Это личное дело вашего величества, а я дала себе слово, согласно вашему совету, заниматься только своими личными делами!

— Вы упрямы, Варвара Аркадьевна, — невольно улыбнулся государь, в котором гнев уже боролся с его серьезной привязанностью к красивой и гордой фрейлине. — Вы очень упрямы.

— Это один из самых мелких моих недостатков, ваше величество, — серьезно ответила Нелидова.

— До свидания! — сказал государь уже совершенно смягченным тоном. — Утро вечера мудренее.

С этими словами император направился к выходу из комнаты.

— Не всегда! — пожала плечами упрямая красавица. — Бывают такие мудреные вечера, перед которыми всякое утро бессильно.

Она произнесла эти слова уже в дверях, провожая государя и церемонно откланиваясь ему.

Николай Павлович ответил ей почтительным поклоном, но руки ей не подал. Он уходил все-таки неудовлетворенным, так как упорного сопротивления своей воле не выносил.

Вернувшись к себе, он позвонил и отдал приказ камердинеру немедленно вызвать к нему петербургского обер-полицмейстера Галахова.

Николай Павлович в дальний ящик задуманные дела откладывать не любил.

Галахов почти ждал внезапного вызова государя. Тонкий и привычный дипломат, он зорко следил за настроением верховного владыки, и приказы императора редко заставали его врасплох. Так и в данном случае он быстро собрался и отправился во дворец. Он ехал туда вполне спокойно, так как предугадывал причину внезапного вызова и сознавал, что он в состоянии дать достаточно удовлетворительный ответ по поводу того вопроса, который, по его мнению, мог в данном случае интересовать монарха.

Галахов присутствовал на балу графини Воронцовой и заметил какой-то маленький интимный переполох, а также разгневанное и недовольное лицо государя. Он видел, как к императору подошла маска в щегольском домино, под складками которого опытный царедворец тотчас же узнал всесильную фаворитку Нелидову. Далее Галахов зорко заметил, что между нею и другой маской, разговаривавшей с государем, произошел какой-то разговор, и в силу своего служебного всеведения знал, что прямо из дома графини государь проехал в маленькую квартирку на Владимирской, где оставался довольно долго, и что, вернувшись оттуда, он прошел не в свои апартаменты, а проследовал прямо в комнаты Нелидовой.

Это всезнание было азбукой в полицейской службе того времени. Сыскной полиции тогда вовсе не существовало: официальных и дорого оплачиваемых сыщиков на государственной службе не числилось, но когда нужно было что-нибудь узнать, то сакраментальная фраза «к розыску приняты деятельные меры» вовсе не существовала и виновные прямо и просто разыскивались, как в старых сказках говорилось, «по щучьему велению».

В силу всех этих давно исчезнувших законов и обычаев Галахов, вернувшись домой, отдал приказ своим ближайшим агентам быть наготове, а сам не раздеваясь сел и уснул в кресле перед своим письменным столом.

Эта предосторожность вполне оправдалась, так как на заре он был потребован лично к государю.

Исполнительный обер-полицмейстер мигом собрался и помчался во дворец.

Император подробно передал ему весь инцидент с неизвестной маской в доме графини Воронцовой и поручил ему в тот же день разыскать и доложить ему об имени смелой незнакомки.

— Это имя должно было известие графине Воронцовой или ее супругу, — прямо ответил Галахов.

Государь несколько изумился как самой мысли, высказанной его обер-полицмейстером, так и его уверенному тону и быстро спросил:

— Как? Почему ты это думаешь?

— Я не думаю, ваше величество, а непреложно уверен в этом.

— Но почему? Почему?

— А потому, что они оба лично контролировали билеты всех гостей при входе их в зал.

— Да, это правда. Но в таком случае, стало быть, графиня Воронцова была в заговоре?

Сказав это, император пристально взглянул на Галахова.

Однако и подобный вопрос не смутил последнего; он по-прежнему спокойно ответил:

— Нет, этого могло и не быть, ваше величество. Незнакомая маска могла пройти по просьбе кого-нибудь из лиц, которым граф или графиня особенно доверяют.

— Да, ты опять прав. Но все это может быть, наконец, проверено?

— Только не мною, ваше величество. Ведь я не имею права явиться спозаранку в дом их сиятельств и, подняв их чуть не с постели, требовать от них отчета в порядке их семейного праздника.

— Да, твое соображение справедливо. Но кто же в таком случае может сделать это?

— Вы, ваше величество, никто, кроме вас! Перед вами двери графского дома откроются немедленно и беспрепятственно.

— Но мне тоже неловко!

Галахов не ответил на эту мысль императора, понимая, что действительно государь прав: как ни всемогущ он, но и для него должно существовать уважение к чужому спокойствию. Да сверх того и вообще данное положение было очень щекотливо. Потому он высказал свое новое соображение:

— Быть может, это и бесполезно будет!

— Почему? Ты думаешь, что Воронцовы не скажут мне правды?

— В правдивости их сиятельств я не имею права сомневаться!..

— Так почему же мой вопрос может оказаться бесполезным?

— Лицо, давшее подставной маске свое щекотливое поручение, могло прознать о подозрении вашего величества и принять меры к тому, чтобы подставленная маска исчезла из города.

Император слегка усмехнулся, пожав плечами.

— Что это ты, кажется, как в старинных английских романах, о таинственных явлениях заговорил?..

— Что же тут таинственного, ваше величество? Из Петербурга ежедневно уезжает столько лиц. Благоволите дать мне приблизительные приметы этой таинственной незнакомки, и я постараюсь сам поискать ее, но не в числе обывателей, а в числе лиц, выехавших из столицы.

— Когда же она могла выехать?

Обер-полицмейстер, не задумываясь, ответил:

— Теперь еще не успела, но через час или через два может выехать.

— Ты все предвидишь. Молодец ты у меня! — довольным голосом произнес государь и подробно описал внешние приметы таинственной и смелой маски.

Галахов уехал и в два часа дня явился к императору с докладом, что лицо, приметы которого совершенно совпадают с указанными императором, выехало в одиннадцать часов утра, по подорожной, спешно выправленной за два часа перед тем на имя жены поручика Лаврецкого «с будущими», как говорилось в то время в подорожных для обозначения родственников или прислуги, сопровождавших путешественников.

— Догнать! — крикнул государь. — Немедленно догнать и вернуть сюда! Я хочу добраться до начала этой интриги, хочу ее суть разоблачить.

— Для этого опять-таки необходимо обратиться к графу и графине Воронцовым, — ответил Галахов. — Теперь, после того внезапного отъезда, уже совершенно ясно, что маска явилась подставным лицом, подосланным к вашему величеству кем-нибудь из лиц, действительно приглашенных их сиятельствами, и вход этому подставному лицу мог быть обеспечен только по личной просьбе одного из приглашенных и хорошо знакомых хозяевам лиц.

Государь слушал его внимательно. Он был доволен сообразительностью своего ближайшего помощника по управлению столицей, но в то же время ему было досадно, что он дал себя так провести и что Галахов это не только видит и сознает, а еще указывает ему его дальнейшие действия. Но делать было нечего.

Император Николай был слишком честен для того, чтобы не сознать своего настоящего промаха, а потому обратился к Галахову:

— Продолжай, продолжай! Быть может, ты и еще дальше что-нибудь видишь и предугадываешь?

— Немного, государь!.. Я могу понять и верно сказать только, что лицо, подставившее и уговорившее, а может быть, и подкупившее маску, — обязательно женщина.

— Почему?

— Мужчина и не решится на это, и не снизойдет до этого, — улыбнулся Галахов своей тонкой, хитрой улыбкой. — Эта особа должна быть очень молода, кроме того, она должна быть очень хороша собою.

Император удивленно взглянул на обер-полицмейстера.

— Откуда ты берешь это? Что ты, в самом деле, гаданиями, что ли, заниматься стал?

Галахов почтительно ответил:

— Для этого не нужно гадания, ваше величество. Это само собой разумеется.

— Откуда? Этого я уже вовсе не понимаю! — пожал плечами государь.

— Эта особа должна быть молода, потому что все ее действия довольно опрометчивы. Она легко могла попасться и навлечь на себя серьезные неприятности! Так опрометчиво поступают только в ранней молодости, а о ее красоте я сужу потому, что на такую дерзкую выходку может решиться только очень хорошенькая женщина. Дурной этого никто и никогда не простит, и она сама прежде всех будет убеждена в этом обстоятельстве.

Государь поневоле рассмеялся над прозорливостью своего обер-полицмейстера.

— Если бы ты не стоял во главе полиции, Галахов, — сказал он, — то я непременно посоветовал бы тебе заняться гаданием.

— Как та гадалка, что практикует в Коломне, близ церкви Михаила Архистратига? — опрометчиво произнес Галахов, но тотчас же остановился, заметив, что его слова произвели сильное впечатление на императора.

— Не говори о том, чего не знаешь! — вскользь заметил государь и после минутного молчания прибавил: — Ты, смотри, не вздумай там строгости свои разводить, у этой старой цыганки! Ее великий князь Михаил Павлович любит!.. Он верит во все это!

Галахов опустил глаза и промолчал. Он слишком хорошо был осведомлен обо всем, что происходило в городе, чтобы не знать, кто именно верит в старую гадалку, и боялся, чтобы государь на его выразительном лице не прочел его сокровенной мысли.

На несколько секунд воцарилось молчание. Николай Павлович несколько раз прошелся по кабинету. Галахов же стоял в почтительной позе верного слуги, ожидавшего дальнейших приказаний.

— Ну, продолжай свой гороскоп! — сказал император. — Продолжай, если начал! Что ты мне дальше скажешь? Ну, хорошенькая это женщина, молоденькая. Дальше что скажешь, Галахов?

— Дальше, ваше величество, вот что: она очень знатная и принадлежит к самому лучшему обществу.

— Это почему?

— Да ведь она не только была приглашена на бал графини Воронцовой, но еще настолько уверена была в том, что будет там желанной гостьей, что решилась всю эту маскарадную интригу провести, не стесняясь и явно рассчитывая на полное снисхождение хозяйки дома. А на графиню Воронцову могут рассчитывать далеко не все, как известно вашему величеству.

— Да, и то правда, — согласился император. — Ты опять вполне прав!..

Галахов встал, чтобы откланяться. У него была одна самому государю известная слабость: он не любил, чтобы его отпускали, и спешил сам уйти, чтобы ему не дали почувствовать, что аудиенция окончена. Государь шутя называл его за это «непоседой».

— Что вскочил, непоседа? — улыбнулся он. — Я еще не кончил, а ты уже вскочил.

Галахов вновь опустился на стул.

— Продолжай свои розыски! — сказал Николай Павлович. — Деятельно продолжай и ни перед чем не останавливайся! Конечно, не допрашивай сам никого, но перед собиранием справок не останавливайся! Собирай их всюду, где придется, где только возбудят твое любопытство и твое подозрение, а когда нападешь на прямой и верный след, тоже, ничем не стесняясь, прямо и смело доложи мне! Понял?

— Понял, ваше величество, — ответил обер-полицмейстер и, откланявшись, вышел.

Николай Павлович остался один и погрузился в обдумывание того, что ему только что сообщил его исполнительный и дальновидный глава столичной полиции.

Государь понимал, откуда шла смелая интрига, и эта смелость несколько охлаждала его чувство к заносчивой фаворитке Нелидовой.

«Со мною так ненадолго ее хватит, — сказал он себе в душе. — Меня ведь подчинить нельзя».

И ему вспомнилось, как еще в детстве один из его воспитателей, выведенный из терпения его упрямством и настойчивостью, воскликнул в порыве досады: «Ну, с этим попляшут! Этот конь не объездится!»

Вместе с уверенностью в виновности Нелидовой в справедливой душе государя вставало сожаление о том горе и том испуге, какие он только что причинил маленькой Асенковой.

«И вошло же мне в голову, что эта кроткая и трусливая малютка затешется в чужой дом и станет там чуть не скандалы поднимать! Как это на нее непохоже! — подумал он. — Но кто такая эта Лаврецкая?» — вопросом встало в уме государя.

Он понимал, что к первой попавшейся авантюристке Нелидова не обратится и что лицо, которому она решила довериться, было почему-нибудь близко ей. Это необходимо было разузнать, и для этого государь решил пойти на хитрость. Выслушивая в тот же день доклад военного министра, он как будто мельком спросил его, есть ли в рядах гвардии какой-нибудь поручик Лаврецкий, а если служит, то женат ли он.

Сразу ответить на этот вопрос министр не мог и сказал, что соберет нужные справки. Уже через несколько часов он доложил государю, что поручик Лаврецкий служит в егерском полку и недавно уехал в отпуск, в Тверскую губернию.

— Что за дикая идея среди зимы отпуск брать! — сдвинул брови государь.

— Он поехал для устройства домашних дел, ваше величество. У него умер богатый дядя, и он поехал для ввода во владение полученным наследством.

Такой предлог был вполне уважителен, и возразить что-либо против него было невозможно. Поэтому и государь, не возвращаясь уже к причине отъезда Лаврецкого в столь неурочное время, задал военному министру следующий вопрос:

— А женат он? Ты не знаешь?

— Женат, ваше величество. Понять не могу, как это у меня давеча совершенно вышло из ума, что я сам и на свадьбе его был.

Император с удивлением повторил:

— Ты был на его свадьбе? Что же, он к знати, что ли, принадлежит?

— Не столько он сам, сколько его жена, — ответил министр.

— Да? А на ком этот Лаврецкий женат?

— На графине Пален, ваше величество. Она не так давно из Смольного монастыря вышла.

Государь подумал с минуту, и в его памяти воскресла бойкая рыженькая девочка в институтском платье, с пленительной грацией танцевавшая на выпускном экзамене модную в то время качучу. Государь живо вспомнил и ее гибкую, миниатюрную талию, и ее крошечные ножки, длинные рыжие букли, бойко вскидываемые при движениях грациозного, жгучего танца. Он вспомнил даже, что, любуясь на маленькую танцовщицу, сам шутя высказал сожаление о том, что такой талант родился в аристократической семье, а потому неизбежно заглохнет, так как не получит достаточно случаев для своего применения в чопорном кругу общества, связанного своими строгими приличиями.

«На сцене она такой жгучей качучей карьеру сделала бы, — рассмеялся он тогда, обращаясь к кому-то из окружавших, — при графской короне ее кастаньеты совсем без толка пропадут».

Теперь государю все было ясно. Нелидова тоже была смолянка и хотя, вероятно, вышла из института классом раньше Пален и между ними могло быть года два или три разницы, но дружбе между ними это не мешало, и бойкая рыженькая гитана, наверное, не задумалась бы не только под маской, но и без маски подойти и атаковать государя, если бы с просьбой об этом или даже только с намеком на желательность подобной дерзкой шутки к ней обратилась ее старшая подруга по школе.

В то время институтки проводили свои школьные годы почти в полной замкнутости от внешнего мира. Отпуска их домой были крайне редки даже и во время летних вакаций, а в течение учебного года почти и не случались. Посещения родных тоже были не особенно часты и происходили лишь в строго определенные дни. Вследствие такого режима не могли играть большую роль интересы внешние, и институтки проводили свои дни в довольно узком кругу учебных занятий и в остальной институтской жизни. Однако молодые существа впечатлительны и полны различных душевных переживаний; всегда хочется поделиться ими с кем-либо, а кто же иной, кроме такой же институтки, мог найтись чуть ли не в монастырских стенах учебного заведения? В силу этого между воспитанницами этих школ развивалась доверчивость друг к другу, обмен маленькими секретами, а отсюда возникала и прочная дружба. Порой это чувство было до крайности сентиментально, связано с ставшим даже нарицательным «обожанием», но оно крепко и часто на всю жизнь связывало подруг, готовых друг для друга на любую жертву.

Император превосходно знал о многих случаях подобной безграничной дружбы, так как живо интересовался тогдашними институтами и часто посещал их. Вспомнив шалунью Пален, остановившую в свое время на себе его внимание, он улыбнулся, сообразив, что она ради своей подруги Нелидовой могла рискнуть на необдуманную выходку, но эта улыбка тотчас же сменилась на его лице выражением досады. Стало быть, о его экскурсиях на Владимирскую знали все? Значит, его интимные тайны всем известны, всем открыты? И открытию, чуть не обнародованию их, деятельно помогает Нелидова? Этого государь от нее не ожидал. Он считал свою фаворитку и сдержаннее, и осторожнее. Но в то же время он помнил о намерении Нелидовой оставить двор и возвратить свой фрейлинский шифр.

Сохрани Бог, чтобы она привела все это в исполнение! Это расстроит императрицу и сделает его притчей во языцех всего двора.

Николай Павлович осторожно прошел на половину своей супруги и, идя туда, боялся, что смелая фрейлина уже исполнила свой дерзкий план. Но на этот раз он ошибся. Нелидова не сделала никакого шага, которым могла бы напомнить о маскарадном инциденте. Государь понял, что она сама раскаивается, а быть может, и прямо-таки трусит.

Николай Павлович привык внушать именно чувство страха. Его это не шокировало и не огорчало. Он за любовью и преданностью окружавших так не гнался, как за Кушаемым им страхом.

В основе всей его деятельности и всего его влияния на окружающих лежала грубая, но характерная русская пословица: «Люби, не люби — да почаще взглядывай». И на него действительно часто «взглядывали», и не столько любили, сколько боялись его. Но зато уж кто любил, тот любил преданно, свято и готов был всю жизнь, всю душу за него отдать!

Крупная фигура Николая Павловича так и в истории прошла, полная гордого, недосягаемого величия, а вместе с тем нежной, обаятельной ласки. Его образ на престоле смягчался нежным образом его царственной супруги Александры Федоровны. Она сглаживала все неровности и шероховатости его характера, манящим светом разгоняла собиравшиеся вокруг него грозные тучи.