Царское гадание

V Вещее сердце

Асенкова вернулась домой вся очарованная проведенным вечером, обезумевшая от восторга и от полноты пережитых, незнакомых ей до того дня пылких, горячих впечатлений. Она смутно поняла, что Гриши она никогда не любила, что не любовью было то спокойное, нежное чувство, которое охватывало ее в присутствии названного молоденького жениха. Она поняла, что есть в мире другое чувство — мощное, властное, разом захватывающее всего человека, без остатка, без пощады и жалости. Она смутно почувствовала, что есть счастье, от которого умереть можно, есть блаженство, от которого сердце может разорваться. И ей мучительно захотелось этого счастья, ее, как обреченную, потянуло к этому могучему блаженству!

Едва успев раздеться, молодая девушка как подкошенная упала на постель и пролежала так до утра, между сном и бдением, сама не сознавая своего состояния, бессильная разобраться в том новом мире, который открывался перед ее удивленными глазами.

Вернулась она настолько поздно, что никто из классных дам уже не пришел проведать ее, как это делалось в предыдущие вечера. Но вечерний чай и легкий ужин с новой бонбоньеркой с конфетами ожидали ее на элегантно накрытом столе. Однако молодая девушка уже почти не удивлялась этой роскоши; она быстро, почти разом свыклась и с этой заботой, и с этим неурочным баловством, и с тою мыслью, что она стоит в особых, для других недосягаемых условиях.

Вполне она еще не сознавала той роли, которая предназначается ей в недалеком будущем, но особенности этой роли смутно понимала и как-то покорно мирилась с нею, никуда не стремясь, но ни от чего и не отказываясь, и не отстраняясь. Она фаталистические отдавалась течению, уверенная в том, что живая волна вынесет ее на светлый берег. Ее внезапно охватила какая-то слепая вера в судьбу, в свое счастье.

С постели она поднялась поздно, так как накануне была оповещена о том, что ей не нужно являться на репетиции. Ей предстоял только визит к матери, которая, как ей сказал государь, прощаясь с нею у подъезда театрального училища, до которого он довез ее в своей карете, будет уже готова к встрече с нею и до ее приезда успеет получить свой увольнительный билет.

Действительно, старушка ждала свою «ясочку», причем ждала слегка напуганная и удивленная. Увольнительный билет ей рано утром принес сам эконом, учтиво и почтительно извинившийся перед нею за промедление, случившееся по вине писаря, не тотчас доложившего ему о желании госпожи Асенковой покинуть убежище. Вместе с тем эконом униженно попросил старушку довести до сведения Высочайшего двора, что в бытность свою в богадельне она была всем довольна и никаких претензий к учреждению не имеет.

Старушка слушала его, как во сне. Она решительно не понимала, чего от нее хотят, и, не понимая, слегка трусила. Она никогда ни на что не жаловалась, а, наоборот, всегда за все усердно благодарила.

Да и как было не благодарить, когда ее, нищую, даром поили и кормили в богадельне, да еще и по два платья в год «строили»? Хотя и плохи были эти даровые платья, хотя их не хватало даже и на три месяца, но все-таки они были даровые. А даром кто же обязан содержать чужого человека?

В этом смысле старушка и перед экономом рассыпалась в благодарных и робких уверениях и только относительно Высочайшего двора осторожно «доложила» ему, что ни с кем из придворных лиц она никогда не беседовала и беседовать не думает.

— Но… ваша дочка? — неловко начал эконом и остановился.

Старушка с достоинством взглянула на него.

— Моя дочка — еще совсем малолеток, ваше превосходительство! — сказала она, по обыкновению награждая свое непосредственное начальство неподобающим титулом. — Она еще только из училища, благослови Господи, вышла, из яичка только что, можно сказать, вылупилась, и если заметило ее начальство и наградило по своей милости, так все-таки это ее из обычной колеи не выведет сразу и много ей надо будет поработать, чтобы на прямой путь выдвинуться.

Эконом пристально взглянул на старуху, желая проникнуть в то, хитрит она или в самом деле в своей наивности не понимает, что карьера ее дочери уже сделана, а затем ушел, еще раз пожелав ей полного счастья и удачи.

— Нас когда-нибудь вспомните, загляните к нам! — сказал он. — Мы добрым людям рады.

— Как же, как же, ваше превосходительство! — окончательно растаяла старушка. — К кому же мне и заглянуть, как не в свой уголок, где мне мирно прожилось столько лет? Шутка сказать! Как устроила дочку в школу, так сама к вам сюда поступила. А теперь дочка вот уже какой помощницей стала: старуху мать к себе на квартиру берет. — И она с гордостью улыбнулась, низко кланяясь эконому, вышедшему проводить ее на подъезд.

Ее недавние товарки, старушки из богадельни, тоже проводили ее, озадаченные ее внезапным величием. Когда же в ту самую минуту, как старушка, совсем собравшаяся, хотела идти за гитарой, к крыльцу подъехала молодая Асенкова в щегольской коляске, и все старушки даже отступили назад, охваченные чуть не чувством непритворного благоговения. Такого величия их скромная богадельня не видала с того достопамятного дня, когда однажды императрица Мария Федоровна, поочередно объезжавшая все благотворительные учреждения столицы, заехала и в их мирный уголок. С этого времени скромная богадельня вела свое летосчисление, и теперь внезапное возвеличивание скромной, бедной старушки являлось для богадельни своего рода особой честью.

Молоденькая артистка учтиво, но с достоинством раскланялась со старушками, почтительно поклонилась эконому и подала серебряную монету сторожу, вынесшему скромный узелок и деревянный сундучок ее матери. Она как-то инстинктивно чувствовала, что и для нее, и для ее матери наступала эпоха, полная нового волшебного счастья.

Маленькая, но светленькая квартирка, приготовленная Асенковой на Владимирской, неподалеку от церкви и той местности, которая в то время называлась местностью «У пяти углов», была заново убрана хорошенькой и свежей мебелью. Она состояла из четырех небольших комнат, что давало возможность маленькой хозяйке иметь и свой миниатюрный будуар, и свою спокойную и красивую спальню, и небольшую, красиво убранную гостиную с тюлевыми занавесками на окнах, что тогда считалось еще почти роскошью, а сверх всего этого матери отвести светлую и чистую комнату, прилично обставленную и расположенную по соседству со светлой кухней, снабженной всевозможными предметами хозяйства.

Старушка Агафья Тихоновна в первую минуту даже поверить не могла, чтобы все эти блага были собраны здесь для нее и ее ненаглядной дочурки, и, обойдя хорошенькую квартирку, наивно осведомилась, кто же будет жить с ними вместе.

— Если ты Гришу хочешь сразу к нам перевезти, — озабоченным голосом сказала она, — так это, конечно, хорошо. Почему ему с нами не пожить? Вы с ним оба честные, хорошие, ничего такого себе до брака не дозволите. Но как начальство посмотрит на это? Начальники — тоже народ требовательный, и рассуждать нам с ними не приходится.

При имени молодого Нечаева Варю как будто по сердцу что-то ударило. Он в протекшие часы как-то неимоверно далеко ушел от нее, стал ей почти чужим. Как это сделалось и почему именно так случилось, молодая девушка сама не могла отдать себе отчет… Но это было так, и Варе от этого было и тяжело, и грустно.

— Нет, мама, Гриша с нами жить теперь не будет, — ответила она, не глядя на мать.

— И хорошо, что не будет! Ты у меня умница, все хорошо рассудила и устроила. Нечего людей дразнить, нечего их на грех наводить. Посмотрят со стороны, не поймут, да и худое что-либо подумают, а от осуждения человеку дурно бывает!

Молодая Асенкова только хотела переговорить с матерью относительно обеда, как в наружную дверь постучали, и явившийся управляющий дома привел прислугу, присланную из училища. Она, почтительно раскланявшись, доложила «господам», что нанята самим «дилехтором» и что ей приказано за жалованьем тоже к «дилехтору» являться. Перед «господами» она рассыпалась в уверениях, что всячески будет стараться им угодить, так как ей «самим дилехтором» заявлено, что при первой жалобе барышни или барыни она моментально получит расчет.

Все это повергло старуху Асенкову в неописуемое удивление. Она отпустила новую кухарку на кухню, сказала, чтобы та разобралась там и на рынок идти снарядилась, затем, пройдя в спальню дочери, которая тоже разбиралась на своем роскошном новоселье, передала ей все охватившие ее впечатления.

— Чудное что-то творится, Варюша! — проговорила старушка, покачивая своей уже сильно седеющей головой. — Такое чудное, что и невдомек мне совсем, к чему это и как? Словно мы и заправские господа стали, словно на нас и невесть какая важность напущена!..

Дочь рассмеялась, крепко обняла свою наивную мать и на ее вопрос о том, пошлет ли она сейчас же за Гришей, задумчиво ответила:

— Нет, мам, подождем! Дай ему тоже одуматься!.. Гриша странный какой-то стал, ему словно неприятна моя удача.

Продолжать этот разговор им не пришлось, так как опять раздался стук, и вконец оторопевшая и растерявшаяся прислуга стрелой влетела в комнату с докладом: «сами дилехтор пожаловали». Варя, тоже оторопевшая, выбежала в переднюю.

На пороге действительно стоял Гедеонов с большим букетом цветов в руках. Сопровождавший его всюду лакей был нагружен всевозможными кульками и свертками.

— Я к вам на новоселье, с хлебом-солью! — обратился Гедеонов разом и к Асенковой, и к старушке, в которой угадал мать молодой девушки. — Я знал, что вы не успеете разобраться в один день и можете остаться без обеда, а потому вот привез вам полный обед, да, пожалуй, и ужин тут же! Унеси и положи это все! — обратился он к лакею. — Тут все есть, что надо, — вновь обратился он к церемонно стоявшим перед ним хозяйкам дома, — решительно все: и рябчики жареные, и пироги, и сладости, и конфеты, и фрукты, и чай, и кофе, все тут положено! Все государь изволил приказать привезти вам на первых порах. Не надеялся он на аккуратность и умение молодой хозяйки; она могла что-нибудь забыть и пропустить. А уж я и не забуду, и не пропущу ничего. А тебе, моя красавица, я и роль новую захватил, — сказал он. — В том же гусарском ментике тебе опять явиться придется. Раскладывайся, разбирайся, да и за роль принимайся. Это новая комедия с пением «Гусарская стоянка». У нас она еще не шла, и государю угодно, чтобы она была поставлена как можно скорее. Ее величество императрица изволила слышать о тебе и желает тебя видеть, а государю угодно посмотреть на тебя в обеих ролях, чтобы выбрать и решить, в которой из них тебя ее величеству показать.

Молодая девушка с восторгом ухватилась за роль.

— Ах, как я рада! Какое счастье! — проговорила она восторженным тоном. — Господи, как много счастья в жизни и как жить хорошо! — воскликнула она, как на молитве складывая свои красивые миниатюрные ручки.

Проводив Гедеонова и наскоро закусив, молодая девушка ушла к себе в спальню, чтобы просмотреть роль, предоставив матери заботливо разбирать и укладывать все привезенные блага. Такого богатства старушка Асенкова никогда еще не видала и дрожащими руками разбиралась в своем нежданном, небывалом богатстве.

Роль оказалась прелестной. Куплеты были очень милы и остроумны, и Асенкова только на минуту призадумалась над тем, как она будет разучивать их без музыки. В этот момент вбежавшая мать объявила ей, что привезли фортепиано и что мастера ждут, куда она его поставить прикажет. Она так и сказала: «прикажет»; она уже сознавала, что ее дочурка, ее маленькая Варя что-то может и смеет, что она в силах что-то приказать, что ее слово станут слушать с уважением.

Хорошее новое фортепиано было внесено и поставлено в гостиной, неподалеку от камина, над которым красовалось небольшое зеркало.

Вместе с инструментом были привезены и вручены Асенковой и ноты ее роли, и она, проводив людей, доставивших инструмент, уселась за фортепиано, на котором научилась порядочно бренчать в школе. Она положила пред собой ноты, поставила в стороне бонбоньерку с конфетами и стала разбирать незатейливую музыку куплетов.

Звуки музыки заставили ее на минуту задуматься. Они напомнили ей вчерашний вечер и песни цыган. Она попробовала по слуху наиграть один из плясовых мотивов, слышанных ею накануне, и, когда это удалось ей и под ее пальцами воскресли жгучие, широкие аккорды вольной песни, внезапно почувствовала, как что-то горячее, до боли приятное охватило все ее существо и ее потянуло куда-то вдаль, на волю, на какую-то призрачную, недосягаемую высоту. Ей почему-то до безумия захотелось опять увидеть государя, сказать ему что-то, сознаться в чем-то.

Но в то же время молодая девушка вспомнила, как у Них в школе говорили о безумной любви государя к императрице, как на ухо друг другу дети передавали о том, что Николай Павлович влюбился в красавицу фрейлину Нелидову, и ей внезапно стало мучительно, до боли завидно. Ее всю сожгло завистью к счастью этих двух женщин, она сама себе показалась до крайности жалкой и ничтожной.

Мать застала ее в слезах и остановилась перед нею в немом глубоком удивлении.

— Варя, да что с тобой? Перекрестись! О чем ты? Тебе ли плакать и сокрушаться? Чего тебе недостает?

— Счастья мне недостает, мама, счастья, родная моя, хорошая… того счастья, от которого дух захватывает, которое как огнем сжигает всего человека.

Мать молча отступила и набожно перекрестила низко склоненную головку Вари. Она не совсем понимала своим ограниченным разумом неразвитой женщины, что именно случилось с ее девочкой, но инстинктом матери угадывала, что у нее в душе поднялась могучая буря. И ей сделалось страшно за молодое существо, ей близкое и дорогое. Она полжизни своей отдала бы за то, чтобы отодвинуть от дочери ту невидимую, совсем непонятную бурю, присутствие которой, однако, смутно понималось ею.

— Христос над тобой, мое дитятко! — нежно прижимая к себе красивую головку дочери, произнесла Агафья Тихоновна. — Христос над тобой! Все будет по-хорошему, все придет в свое время, как Господь укажет в Своем святом соизволении! Велики милости Его над нами, бедными, сиротливыми, не оставит Он нас до конца!

Молодая девушка подняла голову и в упор взглянула на мать.

— Мама, ты веришь в счастье? — спросила она. — Ты была когда-нибудь совсем-совсем счастлива, так счастлива, как в раю люди счастливы бывают?

Старушка покачала головой.

— Нет, дитятко! Такого полного счастья я не испытала, не судил мне Бог. А верить в счастье я верю, так же как в доходчивость материнской молитвы до неба. Я знаю, что дойдет моя молитва до милосердного Бога и что пошлет Он тебе счастье. А будешь ты счастлива, мне ничего другого и не надо; я твоим счастьем проживу.