Чаша любви

Глава первая

Однажды вечером в конце июня 1813 года капитан Керкнесс ввел пакетбот его величества «Королева Шарлотта» в гавань Фалмута. Длинный корпус едва поднимал рябь на воде, вечернее солнце отбрасывало косые лучи над нижними парусами, пока их убирали и сворачивали. Пакетбот не сразу проследовал на место обычной стоянки в Сент-Джасте, а остановился у залива Пенрин и спустил шлюпку, чтобы отправить на берег почту и пассажиров. По пути пакетбот поприветствовали с «Королевы Аделаиды», отходящей, как водится, по пятницам с вечерним отливом в Лиссабон. С «Шарлотты» сообщили, что плавание прошло без происшествий, и пожелали того же «Аделаиде». В эти дни, когда Бискайский залив кишел французскими и американскими приватирами, это был не просто обмен любезностями.

Из шести пассажиров двое пересели в лодку поменьше, чтобы доплыть прямо до Флашинга на другом берегу реки. Капитан Керкнесс, живущий во Флашинге, как и многие капитаны пакетботов, послал с пассажирами весточку своей жене — что будет дома через пару часов.

Последний саквояж разместили на корме, и матрос начал грести к городку из кирпичных домов с крышами из тёмного сланца — их фасады, в отличие от домов в Фалмуте, выходили в сторону заходящего солнца. За шлюпкой на зеркальной воде оставались похожие на гусиные перья следы. Пассажирами были мужчина и женщина. Высокий и худой мужчина был довольно молод и носил мундир пехотного офицера, но отнюдь не парадный, а поношенный и заляпанный, с выцветшими лацканами и заштопанным рукавом. На загорелом лице выделялись голубые глаза, над плотно сжатыми губами протянулись тонкие усы, на нижней челюсти был заметен глубокий шрам, а правая рука, когда он помогал спутнице сойти в лодку, гнулась лишь частично.

Женщина была маленькой и изящной, а высокий рост её спутника ещё больше это подчёркивал. Капюшон серого дорожного плаща откинут назад — в такую тёплую погоду он ни к чему — лёгкий бриз изящно растрепал вокруг лица пряди чёрных волос. Она выглядела скорее миловидной, чем хорошенькой — узкое личико с острым подбородком, сверкающие юностью глаза, с интересом глядящие вокруг. Они приближались к берегу, и офицер показывал ей приметные объекты, один за другим. Он говорил на ломаном испанском.

Прилив мягко шлёпнул о причал, подошедший матрос отвязал и переставил ещё одну лодку так, чтобы они могли пройти по шатким ступеням. Молодой офицер сказал девушке, что вода спадает, пара нижних ступенек может оказаться скользкой. Она кивнула. Он что-то добавил, тоже на испанском. В ответ его спутница рассмеялась и ответила по-английски:

— Я помню.

Совсем скоро они оказались на пристани вместе с багажом. Девушка осматривалась, приглаживая волосы, её спутник расплатился с матросом. Рядом валялись ловушки для омаров, несколько мотков верёвки, лежала перевёрнутая тележка; чайка бродила по берегу, надеясь на рыбу. Два мальчика лет двенадцати разглядывали приезжих.

— Приокрасно, — сказала девушка.

— Прекрасно, — улыбнулся молодой человек.

— Прио-красно, — повторила она, возвращая улыбку.

— Постой здесь с вещами, малышка, всего пару минут, пока я... Но может быть, эти парни... Эй, сынок, где тут дом капитана Блейми? Не знаешь?

Мальчики застыли как вкопанные, робея говорить с чужаками. Однако из-за завесы сетей немедленно появился маленький человечек в синем свитере и потрёпанных штанах из саржи.

— Кэп Блейми, сэр? Да, сэр, пятый дом налево его и есть. Вы к нему, значится? Сомневаюсь я, что он дома. Только миссис. Я её видал тому назад часа полтора. Поднести ваш багаж, сэр?

На улице, куда они свернули, было с десяток человек. По мостовой цокали лошади, девчушка продавала рыбу, в канаве возились два щенка. Прибытие пакетбота, естественно, не осталось без внимания, его заметили в Фалмуте, ещё когда он был в открытом море, и наблюдали за приближением. Единственным сюрпризом для зевак оказалось то, что два пассажира решили сойти на берег не в Фалмуте, а во Флашинге. Вероятно, таможенные и карантинные процедуры они прошли ещё на борту.

Зелёная парадная дверь была почти квадратной, с латунным молотком и стеклянным окошком, вокруг вилась плетистая роза, слегка унылая — сезон цветения уже миновал. Появилась пышноволосая девушка в розовом кружевном чепце и переднике.

— Миссис Блейми? Да, сэр, а кто её спрашивает?

— Капитан Полдарк с женой, — ответил молодой человек. — Капитан Полдарк-младший.

Их проводили в прихожую с низким потолком, и по тёмной деревянной лестнице спустилась седая дама со свежим цветом лица. Она остановилась и вскрикнула от радости.

— Джеффри Чарльз! Я... никак не ожидала! Скажи мне, что это не сон!

Он поднялся на три ступени, чтобы её обнять.

— Тетя Верити! Думаю, что это всё-таки нечто вроде сна, и все мы в нём... Ты прекрасно выглядишь!

— А ты как поживаешь?.. Но это же... Это же Амадора. Дорогая... Какая радость! Входите же, входите!

Амадора тоже оказалась в объятьях, быстро улыбнулась, но не поцеловала даму в ответ, не зная точно, что предписывает этикет в подобных случаях.

Непринуждённо болтая, щебеча и смеясь, Полдарки ввели испанку в гостиную, где беседа продолжилась, и каждый старался задать побольше вопросов и как можно скорее ответить. Джеффри Чарльз объяснил — они отправились домой так внезапно, что просто не было времени написать и предупредить как положено. Перед самым началом битвы при Витории, после которой Наполеона наконец вышвырнули из Испании, Полдарка ранили — такая досада — на этот раз в грудь, и не слишком серьёзно, однако у него началась лихорадка, и всё это волнующее победоносное время он провёл в постели. И, что ещё хуже, потом хирург отстранил его от службы по крайней мере на три месяца. Ну, а поскольку раненому можно путешествовать, он вернулся в Сьюдад-Родриго, к жене, и как только она собралась, они сели на пакетбот в Лиссабоне. В Корнуолле они намерены провести месяца полтора, а может, и больше — зависит от течения войны. Но это прекрасная возможность немного показать Амадоре Англию, и заодно дать родне возможность познакомиться с его супругой.

Видя, что девушка много улыбается, но не произносит ни слова, Верити спросила:

— Амадора говорит по-английски?

— Она всё понимает, — отвечал Джеффри Чарльз, — так что будьте осторожны, не слишком ею восхищайтесь. И она говорит со мной. Мы с ней заключили пакт — ступив на английскую землю, она станет говорить со мной лишь по-английски. Верно, querida mia? С чужими она стесняется, что-то сковывает язык. Но в школе она изучила основы, а за те полгода, что мы женаты, получила хорошую практику!

— Не считая того, что ты так долго отсутствовал, — произнесла Амадора.

— Видите? Когда я говорю на португальском или испанском — запинаюсь, сомневаюсь, как использовать времена. А вот она — нет, и теперь заговорит ещё более бегло.

— Времена? — спросила Амадора. — Кто она?

— Не соперница, любимая. Верити, ну разве она не прекрасна? Не представляю, почему она согласилась за меня выйти, но она дала согласие, и теперь я в первую очередь должен представить её тебе.

— Вы должны остаться хотя бы на ночь. Оставайтесь так долго, как пожелаете. Эндрю-младший в море. Мой Эндрю вернётся в течение часа, и он будет так рад, — Верити колебалась. — Конечно...

Джеффри Чарльз потеребил изуродованный подбородок.

— Разумеется, мой собственный дом всего в двадцати милях, а дом моего отчима — и вовсе в шести. И потому куда предпочтительнее... — он умолк и улыбнулся, — остаться здесь. Что я найду в Кардью? Валентина? Он ведь ещё не вернулся из Кембриджа. А отчима я не особо люблю. Ты знакома с его женой?

— Виделась с ней один раз, почти случайно. Она производит впечатление.

Патти принесла канарское, и каждому налили по бокалу.

— Ты наверняка устала, дорогая, — сказала Верити Амадоре. — Проводить тебя в вашу комнату?

— Нет, — ответила Амадора. — Не устала. Нет. Вы хотеть говорить наедине?

— Вовсе нет, малышка, — сказал Джеффри Чарльз, обнимая её. — Попробуй вино. Тебе понравится. Конечно, с портвейном твоего отца не сравнится. Он был... delicieux... Нет, мы не устали, Верити. Так приятно просто поболтать. В котором часу вы ужинаете?

— Около девяти. По крайней мере, сегодня. Ты спрашивал по поводу женитьбы твоего отчима.

— Мимоходом. Боюсь, меня это не особо трогает. Я не желаю Джорджу зла. Он двенадцать лет сохранял верность памяти моей матери, а это куда больше, чем стал бы хранить любой богатый человек на его месте. Каким-то образом, хотя я никогда не мог этого понять, они действительно друг друга любили. Я не мог этого понять, надо думать, потому что не выносил Джорджа. Он не годился на роль моего отца. У него нет ни воспитания, ни инстинктов джентльмена. Его поведение всегда определяли деньги. Я лишь могу пожалеть эту... эту дочь герцога, если она позволила заманить себя в ту же клетку, в которой оказалась моя матушка.

Верити глотнула вина.

— Не знаю, какие у них отношения. Когда вернётся Валентин, тебе следует спросить у него. Хотя мне не кажется, что Валентин сильно привязан к отцу.

— Хм... — Джеффри Чарльз отошёл от стула Амадоры и распрямился. — Что ж, прежде чем перейти к более приятным темам, я скажу, что предлагаю. Завтра днём мы поедем в Кардью и предстанем перед сэром Джорджем и леди Харриет, и если нам предложат, выпьем с ними по бокалу. А потом я попрошу ключи от Тренвита. Это мой дом и...

— Джеффри Чарльз, я должна тебя предупредить...

— Я знаю, что дом в запустении. Росс сказал мне, когда мы встречались перед сражением при Буссако. За имением присматривают двое братьев Харри и их общая жёнушка, дом не чинят и не пытаются сохранить. Так что я готов к немеблированному и запущенному дому. Более того, я и Амадору подготовил. И она говорит, да благословит её Господь, что уже в предвкушении. Понимает ли она масштаб запустения, да и понимаю ли я сам, там будет видно. Но завтра днём, не откладывая, мы поедем туда и посмотрим своими глазами.

В возрасте под семьдесят Эндрю Блейми стал медлительнее в речи и движении, чем помнил Джеффри Чарльз, однако с прежним радушием и теплотой уговаривал гостей оставаться, сколько пожелают. За ужином много говорили — все кроме Амадоры, переводившей взгляд с одного лица на другое и следуя, или вернее, пытаясь следовать за ходом беседы. Верити хорошо понимала её восхищение Джеффри Чарльзом. Девушка выглядела такой юной и свежей, с персиковой кожей и живым выражением подвижного лица. Волосы, по некоторым меркам не особенно роскошные, вились вокруг лица, обрамляя лоб. Однако Амадора была не только чувствительной, но и ранимой, и при каждом недопонимании её нежную кожу заливала краска.

— А как Росс и Демельза? В добром здравии? Я был поражён, услышав про малютку Генри. Мне никто не сказал. Должно быть, они счастливы. И значит, новая шахта...

— На самом деле шахта старая, ты о ней слышал в детстве — Уил-Лежер, но она заново оснащена и открыта под управлением Джереми. И только в прошлом октябре там случилась хорошая находка, а до тех пор они лишь теряли деньги. Кажется, обнаружили старые разработки, ещё времён средневековья.

— Я говорил тебе о Джереми Полдарке, дорогая, — обратился Джеффри Чарльз к Амадоре. — Как тебе известно, он мой кузен, старший сын Росса и Демельзы. Джереми двадцать два, Клоуэнс — девятнадцать. И ещё есть Изабелла-Роуз — ей почти одиннадцать. А теперь — такая неожиданность — малыш Генри, ему всего полгода.

— Понимал, — сказала Амадора. — Но Валентин? Кто есть Валентин?

— А, он мой сводный брат. У нас общая мать, но моим отцом был Фрэнсис Полдарк, он погиб в шахте, а отец Валентина — сэр Джордж Уорлегган, завтра ты с ним познакомишься.

— Да, да, я вспоминать. Ты должен быть говорил мне это во время поездки.

— Опять времена. Отбрось «должен быть», и получится правильное предложение.

Амадора ест словно птичка, думала Верити, с тарелки исчезла лишь половина трески, а к телячьей отбивной с грибным соусом девушка едва притронулась. Кажется, пока они не ждут ребёнка. Нужно уговорить её есть побольше. А увлечён ли женой Джеффри Чарльз? Не так-то легко разглядеть. В свои двадцать восемь он выглядел по меньшей мере на все тридцать пять. Узкое худощавое лицо, как у её кузена Росса, тонкая линия усов параллельна твёрдой линии губ. Глаза, видевшие яростные побоища и тяжёлые походы в постоянном обществе солдат, раненая рука, вмятина на челюсти, крепкие жёлтые зубы. Дух самообладания, присущий лишь тем мужчинам, кто жил рядом со смертью, повидал всё и обрёл уверенность, что для выживания должен рассчитывать только на собственные силы.

И его удивительное мягкосердечие. Откуда оно у такого целеустремлённого человека, которому знакомо чувство товарищества, многократно испытавшего радостное чувство чудесного избавления от смерти? Вероятно, именно это нравится Амадоре. А может, раз он — представитель гордого и воинственного племени, её восхитили эти достоинства, которые, по мнению Верити, скорее отпугнут изящную и разборчивую девушку? Конечно, они очень влюблены друг в друга. Верити болела за них всем сердцем. Пусть это продлится долго.

— Что? — переспросила она, очнувшись от своих дум.

— Я говорю, что Клоуэнс не вышла замуж. Пока ты далеко, по одним только шуршащим письмам трудно судить, да ещё пока стреляют пушки, но у меня создалось впечатление, что её вступление в брак со Стивеном как-его-там... ах да, Стивеном Каррингтоном, что эта помолвка семье не особо по душе.

Верити глотнула вина.

— Росс и Демельза ни словом не обмолвились. Они придерживаются не слишком популярного взгляда, что выбор должен оставаться за детьми, ведь как ни крути, брак устраивают ради денег и положения. Его цели казались благородными, но вот слухи о нем... Что ж, как ты и сказал, они обручились. Клоуэнс сама разорвала помолвку. Причины никто не знает. Теперь он уехал. А Клоуэнс получает знаки внимания от юноши по имени Том Гилдфорд, друга Валентина.

— Никогда о нём не слышал, — Джеффри Чарльз покачал головой. — Достойный кандидат?

— О, кажется, вполне.

— За тем исключением, что дружит с Валентином, — вставил капитан Блейми.

Джеффри Чарльз взглянул на угрюмое лицо отставного капитана.

— Я так давно не виделся со своим единоутробным братом, что даже не знаю о его дурной славе. Разумеется, он всегда был с огоньком.

— Наверное, мне не следовало так говорить...

— Боюсь, твой дядюшка недолюбливает Валентина, — поспешила добавить Верити, — отчасти потому, что он близкий друг нашего сына, и мы считаем, что из-за него, безусловно по легкомыслию, Эндрю-младший залезает в ненужные долги и сорит деньгами. Но нельзя делать такие поспешные выводы. Том Гилдфорд — племянник лорда Деворана, а его родители обеспечены, пусть и не слишком богаты. Ему около двадцати четырёх, он привлекательный, изучает юриспруденцию.

Воцарилась тишина.

— Каковы твои планы? — спросил Эндрю Блейми. — То есть ваши планы с Амадорой. Надеюсь, вы наконец здесь осядете, раз война закончилась.

— Раз закончилась. Ах, закончилась. Вы же знаете, у меня нет денег, дядюшка, нет ни гроша, кроме пособия отчима Джорджа, а мое жалованье лишь помогает свести концы с концами и нуждается в постоянных пополнениях. Я играю в кости, карты, делаю ставки на лошадей и ослов; а поскольку я старше, мудрее и умнее соперников, то выигрываю. Хватает, чтобы выжить. Но теперь я женат на девушке из семьи Бертендона. Вам это о чем-нибудь говорит?

— Боюсь, что нет.

— Амадора, я хотел бы рассказать о твоей семье. Ты позволишь?

— Если у тебя есть желание.

— Да, у меня есть такое желание. Бертендона — старинный испанский род, обнищавший, так сказать, после войны, но они всё ещё владеют землёй. Прадед Амадоры — скорее даже более давний предок — командовал кораблём, который доставил Филиппа Второго, короля Испании, чтобы женить его на английской королеве Марии, в каком году это было? По-моему, где-то в 1554 году. Его сын командовал эскадрой знаменитой Армады, и, разумеется, управлял эскадрами каждой последующей армады. Все дальнейшие потомки были почётными идальго. Отец Амадоры — член Кортесов, испанского парламента, и поэт. Я удачно женился, дядюшка. Неужели ты сомневаешься? Будь Амадора служанкой в таверне, я бы всё равно считал, что женился удачно. Я настолько её люблю и почитаю...

— Посчитаю, — неправильно расслышала Амадора и поправила локон. — Это новое слово. Как я посчитаю?

— Почитать, — поправил Джеффри Чарльз. — Любить, дорожить, лелеять, уважать, восхищаться — всё, что только смогу испытывать! А что касается будущего — кто может туда заглянуть? Если война закончится, мы вернёмся, и вероятно, с достаточным количеством средств, чтобы привести в порядок Тренвит и зажить как дворяне; пусть скромно, но прилично.

— Это случится совсем скоро, — заверил капитан Блейми. — Наполеон отступает.

— Что ж... На восточном фронте он принял решение о перемирии. Разумеется, это обусловлено не только его поражением в России и Польше, но также по причине успеха Веллингтона. Я так понимаю, Бонапарт послал генерала Сульта исправить неудачи на Пиренейском полуострове. Его нельзя недооценивать. Нам ещё предстоит решающее сражение.

Амадора накрыла ладонью руку супруга.

— Не говорить сейчас о сражении.

В ответ он накрыл её ладонь.

— Всё это ново для меня. Раньше мне было нечего терять. А теперь у меня есть целый мир. Боже, молю тебя, чтобы счастливая судьба не превратила меня в труса.

— Труса? — спросила Амадора. — Кто такой трус? Но сейчас говорить ничего о сражениях. Чему быть — того не миновать.

Глава вторая

Джереми Полдарк был по делам в Сент-Агнесс; возвращаясь домой, он решил пройти вдоль утёсов. Обогнув шахту Уил-Спинстер, принадлежащую Уорлегганам, и глядя на безмолвное здание подъёмника Уил-Пленти, также закрытой Уорлегганами в прошлом году, он обогнул бухту Тревонанс и спустился по крутой тропе по направлению к Тренвиту. Последнее время пешие прогулки стали входить у него в привычку, они давали время подумать. И чем сильнее он уставал, тем быстрее засыпал.

До встречи с Кьюби Тревэнион жизнь юноши не отличалась особой сложностью, но теперь закружилась в водовороте страстей. Он старался подавить протест, собственные порывы, не поддающееся объяснению, сопровождаемые поступками, которые он не одобрял и с безотчетным фатализмом считал их бунтом, который не побороть. К этому он так и не привык.

Взбираясь по ступенькам через забор, он увидел оседланную серую лошадь у живой изгороди, отделяющей поле от соседнего. Поводья свободно свисали с шеи, пока лошадь мирно щипала траву. Седло было дамское. Джереми спрыгнул и подошёл поближе. Лошадь никак не отреагировала на приближение.

— Эй, — мягко позвал Джереми. — Ну же, подойди, что случилось? Не знаю, кто ты, красавчик. Ты потерялся и заблудился?

Конь тряхнул головой, позвенел уздечкой и закатил глаза. Джереми знал толк в животных и заметил, какие у него упругие мышцы.

У изгороди жужжали пчёлы. И никаких других звуков.

— Где же твоя хозяйка, а? Пошла собирать цветы? Разве тебя не привязали, красавчик? Эй, эй...

Он осторожно погладил коня по шее, и вдруг тот испуганно дёрнулся, а через мгновение чуть поодаль возобновил щипать траву, едва не угодив Джереми в лицо копытами.

— Вот так, да? Ну-ну, старичок. Зачем же поднимать такой шум! Показывать свой характер? Наверное, потому что тебе давали слишком много овса.

Джереми огляделся. Солнце уже почти село за море. Высоко в небе кружили вороны.

— Эй, есть здесь кто-нибудь?

На другой стороне поля коровы подняли головы и посмотрели на него со свойственным им безразличием. Поскольку в Тренвите никто не живёт, лошадь, скорее всего, из Плейс-хауса. Джереми теперь вспомнил, что видел эту лошадь, но это было давно.

Вдалеке послышался стон. Он перебрался через высокую, поросшую наперстянкой стенку. На другой стороне близлежащего поля прямо на траве полусидела, полулежала молодая дама в сером платье, а рядом валялась серая шляпка. Пока Джереми бежал к ней, он узнал миссис Селину Поуп.

Она тоже его узнала, когда Джереми приблизился, и вымученно улыбнулась.

— Джереми...

— Миссис Поуп. Вы упали с лошади?

— Боюсь, что так. Моя лодыжка. Я неудачно упала.

Белокурые волосы, убранные в пучок, растрепались, а пара локонов рассыпалась по плечам.

Он опустился на колени рядом.

— Эта лодыжка?

— Да.

— Давно вы здесь лежите?

— Минут двадцать. Или полчаса. Не знаю точно.

— Вам повезло, что я шёл мимо. Иначе неизвестно, сколько ещё вам пришлось бы лежать.

— Да, пожалуй, неизвестно. Пока не поднимут тревогу.

— Вы ещё что-нибудь повредили?

— Плечо, кажется, — она ощупала его.

— Сильно?

— Нет, вроде не очень.

— Наверное, вам лучше снять сапог.

— Нельзя ли вызвать кого-нибудь из Плейс-хауса?

— Разумеется. Но лучше высвободить лодыжку, пока она не отекла.

Селина Поуп чуть приподняла юбку.

— По-моему, она уже отекла.

Высокий сапог из серой лайковой кожи с шестью застежками сбоку. Джереми стал медленно и осторожно расстегивать, стараясь не нажимать на ногу.

После смерти в 1808 году сэра Джона Тревонанса его наследник и брат Анвин продал Плейс-хаус мистеру Клементу Поупу, по слухам, богатому торговцу из Америки, который привёз с собой миловидную вторую супругу Селину и двух дочерей возрастом меньше двадцати лет от первой жены. Мистер Поуп, неприветливый пожилой человек лет шестидесяти с длинной тонкой шеей, отличался редкостным занудством, его голос напоминал скрип несмазанных дверных петель. Он стремился пробиться в корнуольское общество, удачно выдать замуж дочерей, но попытки не увенчались успехом. Виноват по большей части был он сам, по причине несуразного сочетания строгой бережливости и набожности, которая настолько оскорбляла тех, кого он и хотел впечатлить, что даже старый сэр Хью Бодруган не выдержал и сказал: «прямо как чёртов бродячий торговец».

Полдарки неоднократно встречались с его семьей и были неизменно дружелюбны, особенно с дочерями Летицией и Мод, ровестниц Клоуэнс. Хорри Тренеглос какое-то время отчаянно заигрывал с простушкой Летицией; но теперь серьёзно нацелился на Анжелу Нанкивелл из Ламборна. Джереми нравилась хорошенькая Мод, но он старательно избегал любых обязательств. Что касается мачехи...

Что касается мачехи, то она выглядела лет на двадцать шесть...

— Я пробовал поймать вашего коня, миссис Поуп. Но он убегает. А вообще-то я умею ладить с лошадьми. Этот же кажется чуточку необузданным.

— Амбой — конь моего мужа. Но здоровье мистера Поупа не позволяет вывести его на прогулку, так что я решила дать ему размяться.

— Разумней было бы поручить это конюху.

— О, я и раньше на нём уже ездила, — сухо ответила она.

— Как себя чувствует мистер Поуп?

— Сам не свой. Кажется, волнение или чрезмерное беспокойство вызывает подагрические боли.

— Вас лечит доктор Энис, насколько мне известно.

— Да, в последнее время.

— Лучше вам и не найти, уж поверьте.

— Мне так и говорили. — Её достоинство было чуточку ущемлено.

Последняя застёжка наконец была расстёгнута, и Джереми увидел отёкшую лодыжку. Он ухватился за каблук и слегка потянул. Миссис Поуп поморщилась.

— Ужасная боль.

— Тогда придется разрезать сапог. Если вам не слишком жалко.

— Нет. О нет... Но...

Джереми взглянул на неё. Для него она всегда была миссис Поуп, а он просто «Джереми». Это отмечало разницу в их положении, проводило границу в отношениях юноши и замужней дамы, заменившей мать двум девицам, что вроде должно его восхищать. Значит, теперь их отношения станут другими, хотя раньше ему не приходило в голову, что такое может случиться.

— Ты можешь сходить за помощью? — спросила она.

— Разумеется, я так и поступлю. Но вашей ноге будет куда удобней, если я сначала разрежу сапог.

С этими словами он пошарил в кармане и вытащил складной нож. Как раз вчера он наточил лезвие.

Джереми раскрыл нож и просунул его между ногой и сапогом. Селина Поуп наблюдала с интересом.

Нож разрезал кожу и даже не порвал чулок. Когда Джереми наконец снял сапог, она произнесла с облегчением:

— Благодарю, Джереми.

— Не за что.

Она присмотрелась.

— Да, ступня точно отекла.

— Если вы снимите чулок, я наложу холодный компресс. Схожу к канаве с водой на другой стороне поля.

— А где ты возьмёшь ткань для компресса?

— У меня есть платок.

— Ты не мог бы поймать Амбоя?

— Полагаю, это пока невозможно. Он наслаждается жизнью. В любом случае, домой на нём вы уже не поедете.

— Что ж...

— Почему вы назвали его Амбой?

— А что?

— Это необычное имя.

— Это название местечка в Америке, где мы жили. Чуть южнее Нью-Йорка.

Джереми присел на корточки рядом с ней. На солнце наползли летние облака. Стая комаров мерцала, зависнув над наперстянками.

— Я так и не спросил. Вы американка?

— Моя мать американка. А сама я родилась в Эссексе.

Он поднялся.

— Пойду платок намочу. А вы пока снимите чулок.

Он направился к канаве, в которой после вчерашнего дождя скопилась вода. Затем разорвал платок и смочил половину. Вернувшись к миссис Поуп, Джереми увидел, что та послушалась. Он по-дружески ей улыбнулся, и в силу молодости решил взять инициативу в свои руки и перевязал голую ступню и лодыжку. Так уж случилось, что раньше он не видел женщин с накрашенными ногтями. Сначала он было решил, что это кровь. Их вид его заворожил.

— Такая удача, что ты шёл мимо, — прервала она молчание.

— «Так добрые дела в злом мире светят».

— Откуда эти строки?

— Эти? Не помню. Кажется, изучали в школе.

— Ты возвращался из Сент-Агнесс?

— Да. Советовался с капитаном Уил-Китти.

— Ты очень умный, мне говорили, что тебе нет равных в создании механизмов.

— Я не изобретатель, миссис Поуп. Разрабатываю чужие идеи и иногда их чуть улучшаю.

— Этим и занимаются изобретатели, Джереми. Каждый делает шажок вперед, опираясь на достижения предыдущего.

— Вы очень любезны в оценке, — улыбнулся Джереми.

— И по справедливости.

— Только отчасти. Но только настоящие изобретатели совершают передовые открытия, о которых ещё никто даже не подозревал... У вас есть булавка?

Она замешкалась, затем вытащила из-под отворота жакета короткую булавку с серебристой головкой.

— Благодарю вас, — он воткнул её в повязку и закрепил, чтобы держалась.

Неподалеку Амбой мирно щипал траву.

— Как думаешь, сможешь его поймать?

— Нет. Только с посторонней помощью. Или надо дождаться, когда он озябнет и устанет.

— Что ж, было бы славно, если бы ты сбегал за помощью.

Он выпрямился.

— Понятно, что я не доктор, но держаться будет. Я отнесу вас домой.

Она взглянула на него, лилово-голубые глаза с песчаными ресницами сузились.

— Тут больше мили, — возразила она. — Умоляю, даже не думай. Сообщи в Плейс-хаус.

— Что без малого займет сорок минут туда и обратно. А солнце уже садится. Сдаётся мне, мистер Поуп не одобрит, что я оставил вас одну.

Он поднял с земли чулок, свернул и сунул в карман. Затем поднял шляпу и сапог.

— Лучше сохранить, — посоветовал Джереми. — Разумеется, его можно зашить. Если вы его подержите.

На облаке мерцали всполохи, словно разлетались в воздухе клочки горящей бумаги. Лишённая телёнка корова дико ревела на склоне в направлении Тренвита.

— Я не из лёгких, — предупредила миссис Поуп.

— А как же иначе, — ответил Джереми и нагнулся, чтобы взять её на руки.

Она обвила руками его за шею и выпрямила ушибленную ногу, чтобы ему легче было поднимать. Чуть покряхтев, он наконец поднял ношу.

— Проклятье, — чертыхнулся он. — Забыл ваш кнут. Погодите, кажется, я могу наклониться.

— Брось, — сказала она. — Можно потом вернуться.

Они двинулись в путь. Джереми вдруг вспомнил об изгороди у бухты Тревонанс и стал прикидывать, как её преодолеть; но как оказалось, изгородь имела проёмы, чтобы беспрепятственно переходить с одного поля на следующее; им пришлось преодолеть только один переступок и ворота, которые Джереми сумел открыть с ней на руках. Что касается ступеней, то он поставил её, и миссис Поуп стояла на одной ноге, пока Джереми не перелез дальше.

Пусть она и оказалась тяжелее, чем думал Джереми, но путешествие было отнюдь не утомительным. По пути они перекинулись несколькими словечками, но она попросила:

— Умоляю, отдохни, если устал.

— Нет, благодарю.

— Ты, наверное, силач.

— Да не очень.

— Но и не хилый молодой джентльмен.

— Я трудился на ферме. И разумеется, на шахте. И разными способами... — он нахмурился и помрачнел.

— Разными способами?

— Мои родители всегда учили детей, что иногда нужно пачкать руки.

— Замечательный совет. Мне тоже не помешает ему последовать.

— О, тут совсем другое дело.

— Потому что я женщина? Может, и так. Но ведь Клоуэнс это не смущает?

— Смущает?

— Запачкать руки.

— Нет, уж точно не смущает.

— А что случилось с тем красивым моряком, с которым она дружила?

— Стивен Каррингтон? Он уехал.

Миссис Поуп заметила перемену в его голосе.

— Навсегда?

— Это к лучшему.

— Но почему?

— Мне кажется, они слишком разные.

— Это вполне понятно. Они едва ли подходят друг другу.

— Я говорил не об этом. Если только вы имеете в виду слово «подходят» в широком смысле.

— А ты очень разумный для своего возраста, Джереми, — улыбнулась она.

— Двадцать два — это юный возраст?

— Так кажется. — Она хотела добавить «мне», но не стала.

Он снова сжал её в руках. Время от времени приходилось это делать, потому что она соскальзывала.

Солнце уже почти зашло, когда вдалеке показался Плейс-хаус. Кружились ласточки. Сумерки поглощали небеса.

— И хватит на этом, — сказала миссис Поуп. — Я так тебе благодарна. Видишь, здесь есть уступ, я сяду, а ты пойдешь за помощью.

— Теперь-то к чему помощь?

— Если мой муж выглянет, а это случится, то не на шутку встревожится и решит, что я серьезно пострадала.

— А мы его быстро в этом разуверим.

— А ещё он ревнив, — сказала она беспечно. — Поскольку я намного моложе мужа, он ревнует ко всем мужчинам.

— Ах вот что, — понял Джереми, — тогда всё ясно.

— Благодарю.

Он опустил её на лужайку между двумя каменными выступами.

— Благодарю,— повторила она.

— Что прикажете делать теперь, миссис Поуп?

— Если муж не увидел, тебе лучше пойти в конюшню. Певун Томас там. Попроси его прийти. Думаю, я смогу опереться на его руку.

— Почему бы не позвать двоих, чтобы усадить вас в кресло?

— У нас нет больше мужчин в доме, Джереми. Мистер Поуп их не нанимает.

— Понятно.

— Найди служанку. Если можно, скажи моей горничной Кэти Картер. Попроси сообщить мистеру Поупу, но только не тревожить. Его нельзя волновать.

Джереми вытащил из кармана чулок и положил рядом с сапогом.

— Вернусь через три-четыре минуты.

Джереми уже собрался уходить.

— Джереми.

— Да?

В темноте она уставилась на него широко распахнутыми кошачьими глазами.

— Поверь, я у тебя в неоплатном долгу.

Певун Томас был младшим из трёх братьев Томасов, живущих по соседству с Джудом и Пруди Пэйнтерами. Он пел дискантом в хоре, ходил на цыпочках и не отличался смышлёностью. Он работал на конюшне Плейс-хауса, и после удивительных новостей, которые только что поведала Джереми миссис Поуп, Джереми пришло в голову, что именно в виду своих особенностей Певун Томас подошёл в качестве слуги для мистера Поупа.

Удивительно, но больной и похожий на Робеспьера мистер Клемент Поуп желал оставаться единственным мужчиной в доме, как оберегающий гарем султан. У Джереми он вызывал содрогание. Разговор приоткрыл завесу. Поначалу ходили слухи, что мистер Поуп поколачивает дочерей тростью, и прибегает к подобному наказанию даже теперь, когда одной из них исполнилось двадцать, а другой двадцать один. А что касается его жены Селины, то она происходила из бедной семьи, её отец служил армейским хирургом и умер молодым. Она вышла замуж по расчёту и, насколько можно было судить, выполняла свои обязательства в этой сделке. Когда они появлялись вместе в обществе, всем было очевидно, насколько мистер Поуп души не чает в жене. Бил ли он и её? Маловероятно, ведь привлекательная жена старого мужа всегда найдет способ дать ему почувствовать свою радость или неудовольствие. Но очевидно одно — мистер Поуп болезненно ревнив. И мужу не следовало видеть, как дружелюбный сосед на девять или десять лет её моложе вносит миссис Поуп в дом после падения с лошади. И единственным человеком, который мог ей служить и находиться на расстоянии вытянутой руки, был только тот, чьи мужские качества вызывают сомнения, к тому же ему не разрешали ночевать в доме.

Джереми повезло сразу же наткнуться на Певуна. Тот (чего не знал мистер Поуп) как совершенно нормальный мужчина безнадёжно влюбился в Кэти Картер и обрадовался предлогу навестить любимую и передать сообщение от миссис Поуп. Прыгающей походкой на мысках он отправился вслед за Джереми на помощь хозяйке.

Ни Джереми, ни кто-либо другой не знал, что Певун Томас несколько раз встречался с доктором Энисом по поводу своих странностей. Хотя он с трудом мог сказать, который час, и никогда не знал, какой сейчас месяц, он вполне мог вести нормальную жизнь, если бы ему позволили. К сожалению, он служил предметом насмешек всех окрестных мальчишек, они свистели и кривлялись ему вслед, и Певун осознавал, что женщины не принимают его всерьёз, а в особенности Кэти Картер, эта неуклюжая черноволосая девушка с узким лицом, свет его очей. Для неё он ничего не значил, просто забава, хорист с детским голоском, дурачок, вечно вляпывающийся в передряги, иногда по собственной вине, а иногда подстроенные чьим-нибудь извращённым умом. «Слыхали новости про Певуна, а?» Чтобы произвести на Кэти впечатление, чтобы она воспринимала его как серьёзного и достойного ухажёра, он хотел улучшить свою репутацию, избавиться от дурной славы.

Долговязый и неуклюжий конюх проводил миссис Поуп домой, а Джереми пошёл своей дорогой.

Он свернул на тропу к утёсу, обогнув земли Тренвита, — опасный маршрут в сумерках для любого, кто не знает дорогу. Поставленные когда-то Уорлегганом изгороди давно сгнили или были растащены на дрова, то тут, то там утёс осыпался вместе с частью тропы. В темноте легко было пропустить провалы и препятствия. Но Джереми хорошо знал дорогу. В прошлом году он частенько здесь ходил.

Джереми спустился до деревни Сол, где местами горели тусклые лампы и свечи, окна разбиты или заколочены, половина дверей починена плавником. В деревне воняло тухлой рыбой и нечистотами и лязгали оловянные дробилки. Нищета скапливалась на улице Гернси, как ил на дне пруда — никаких перемен, никаких улучшений с тех времён, когда Джереми был ещё мальчишкой; но стоило забраться вверх к мощёной Стиппи-Стаппи-лейн, как дома становились поприличней. Дальше путь лежал мимо лавки Картеров и вверх по холму до церкви Сола. А за церковью с покосившимся шпилем — через деревню Грамблер, где стояло всего несколько коттеджей по каждой стороне раскисшей улицы, построенных в те времена, когда ещё работала шахта Грамблер, но теперь дома, хотя и жилые, выглядели крайне запущенными. Здесь жили Коуды, Роу, Боттреллы, Прауты, Биллингсы, Томасы, а в последнем коттедже в деревне, рядом с Томасами, в полуразвалившейся лачуге доживали свои дни Джуд и Пруди Пэйнтеры.

В их доме горел свет, и Джереми осторожно прошёл мимо, не желая, чтобы его узнали и окликнули, но тут кто-то прикоснулся к его руке.

— Ага, старый приятель. Удачная встреча, да?

Даже в темноте можно было разглядеть светлую шевелюру, а уж голос ни с чьим не спутаешь.

— Стивен! Бог ты мой! Что ты здесь делаешь?

В темноте сверкнули зубы.

— Как чёрт из табакерки, да? Или, скорее, из сейфа.

— Ты ни разу не написал. Я не знал, что и думать...

— Уж должен был знать, что рано или поздно я вернусь. И я не из тех, кто любит писать.

— Когда ты приехал?

— Вчера причалил в Падстоу. Одолжил там клячу.

Она запоздало пожали друг другу руки. Старые друзья, старые товарищи, старые сообщники по преступлению.

— Были какие-нибудь происшествия? — спросил Стивен Каррингтон.

— Нет. Не в этом смысле.

— Никто не задавал вопросов?

— А с чего бы?

— Как Пол?

— Неплохо.

— Он соблюдал осторожность?

— Да. Думаю, да.

Из лачуги Пэйнтеров донесся звон кастрюль, звук удара и причитания Джуда.

— Ты домой? — спросил Стивен.

— Да.

— Пройдусь немного с тобой.

Они пошли дальше, спотыкаясь в темноте.

— Ты подобрал себе приватир? — спросил Джереми.

— Рассматривал пару-тройку вариантов.

— Но?

— Они не подошли. Да и денег оказалось недостаточно.

Джереми не ответил.

— Ты забрал свою долю? — спросил Стивен.

— Нет.

— Ну и дурак. Мы же договорились поделить всё на три части.

— Я заберу свою долю, когда придёт время.

— О да. Я знаю, знаю. Мы все немного увязли. Но теперь стало поспокойнее.

Всходила луна, и небо в той стороне посветлело.

— Как Клоуэнс?

— Хорошо.

— Ещё не вышла замуж?

— Нет.

— Этот Гилдфорд ей не подходит. Она будет вытирать об него ноги. Ей нужна твёрдая рука.

— Вроде твоей?

— Ладно, давай пока не будем об этом.

— Где ты остановился?

— У Неда и Эммы Хартнеллов. Они согласились приютить меня на несколько дней.

— Всего на несколько дней?

— У меня много идей, связанных с Корнуоллом. Но возможно, не здесь.

— Приватир?

— Нет, сардины.

— Что?

— Расскажу в своё время.

Джереми безрадостно рассмеялся.

— Как далека рыбалка на побережье Корнуолла от сражений с французами на море!

— Это ты так думаешь. Но одно может быть столь же прибыльно, как и другое. И притом без риска.

— Ты разбудил мое любопытство, Стивен.

— Подожди несколько дней, и возможно, я его удовлетворю.

Когда они приблизились к старым деревьям у Уил-Мейден, луна как раз вышла из-за гребня песчаных дюн. Летучие мыши выписывали странные треугольники на фоне неба.

В молельном доме горел огонёк.

— Твой дядя до сих пор методист, да?

— О да. Руководитель общины. Он и религия неразделимы. Он на редкость хороший человек.

Стивен хмыкнул.

— А как дела на Уил-Лежер?

— Добыча растет. Некоторые средневековые тоннели оказались многообещающими, и мы получаем неплохую прибыль с северной жилы. Тебе положены дивиденды.

— Сколько?

— Шестьдесят фунтов.

Стивен снова хмыкнул.

— Это больше пятидесяти процентов от вложенных денег, — резко сказал Джереми.

— Ага. Я не жалуюсь. Вовсе нет, старина. Всё будет нелишним для моей новой затеи. Лучше, чтобы денег было в десять раз больше!

— Думаю, никто бы не стал возражать, но шахта по крайней мере приносит прибыль, а её запустили чуть больше года назад.

— А Бен Картер? — спросил Стивен.

— А что Бен Картер?

— Он снова стал капитаном подземных работ, надо полагать?

— Да.

— А как же иначе, стоило мне только убраться с дороги. — Стивен остановился. — Дальше я не пойду, Джереми.

— Я бы тебя пригласил, но Клоуэнс дома, будет нечестно по отношению к ней появиться вместе с тобой.

— Только представь, — сказал Стивен, — если бы не Бен Картер, я бы сейчас был женат на Клоуэнс.

— Наверное.

— Да тут и гадать нечего. Если бы не та ссора...

— Да полно тебе, Стивен. Ты же не думаешь, что я поверю, будто дело только в этом.

— Ну... Как бы там ни было, он встал между нами. У меня куча недостатков, но я никогда не был склонен лелеять старые обиды. Но всё равно когда-нибудь я его убью. Это я обещаю.

— И мы потеряем хорошего капитана подземных работ, — сказал Джереми, пытаясь придать голосу шутливый тон.

— Это точно. Это точно. — Стивен размазал сапогом грязь. — Можешь смеяться. Но позволь спросить. Предположим, ты помолвлен с Кьюби — или как там её зовут. Предположим, назначен день свадьбы. Предположим, кто-нибудь встанет между вами. Как бы ни случилась ссора, предположим, между вами встал другой мужчина. Как бы ты к нему относился?

Джереми оглянулся на собственную жизнь.

— Ну и? — спросил Стивен, всматриваясь в его лицо.

— Да, — ответил Джереми, не желая говорить о собственных чувствах. — Но тебе следует вспомнить, что Бен Картер тебе не соперник. Он никогда не женился бы на Клоуэнс. Он ей просто нравится. Если бы у тебя была голова на плечах, ты бы никогда на него так не набросился. Я знаю, говорить легко...

— Да, говорить легко. Но когда ты влюблен, то ужасно ревнив, и всякое может произойти. Ты можешь что-то брякнуть... Но, боже ты мой, я же и сказал-то всего ничего. А она приняла это как смертельную обиду.

— Мы очень часто об этом говорили, — устало произнес Джереми. — Клоуэнс всегда верна друзьям. Ну что ж, драка произошла. Как я уже тебе говорил, мне это всегда казалось признаком более глубоких разногласий. Наверное, и до того между вами не всё было гладко, хотя ты мог этого и не замечать. А она не переменит мнение. Думаю, тебе лучше о ней забыть.

— Но есть всё-таки вероятность...

— Да, я знаю.

Они постояли молча ещё немного, каждый раздумывал над собственным неправильным поведением и судьбой.

— Ладно, я пойду, — сказал Стивен.

— Как-нибудь увидимся.

— А вещи... ещё на том же месте?

— Да.

— Тогда можем встретиться в сторожке. Завтра в полдень?

— Я не смогу. Еду с семьей на ярмарку в Сент-Дей. В последнее время я мало бывал на людях и обещал матери, что поеду.

Стивен поразмыслил.

— Ну ладно. Может, оно и к лучшему. Встретимся в конце месяца. В субботу в полдень в сторожке?

— Договорились.

— К тому времени я точно пойму, насколько моя новая идея по поводу вложений многообещающая. Может, она и тебя заинтересует.

— Возможно.

— Ты же не можешь оставить свою долю валяться там навеки, — нетерпеливо сказал Стивен Каррингтон.

— Почему бы и нет?

— Неужели мы рисковали понапрасну?

Джереми улыбнулся в темноту.

— Я считаю, что да, понапрасну, Стивен. Но признаю, к этим выводам я пришёл уже после, и это моя личная точка зрения. Тебя это не должно расстраивать.

Глава третья

В субботу днём, когда приехали молодые супруги Полдарки, и сэр Джордж, и леди Харриет были дома.

День выдался мрачным. При виде вчерашнего безоблачного заката и чистой луны, светившей много часов, лишь самый прозорливый моряк или пастух мог предсказать серый рассвет, устойчивый юго-западный ветер и бесконечный дождь.

Леди Харриет находилась там же, где и обычно — на конюшне, когда горничная сообщила о гостях, после чего леди Харриет прошла через кухню, скинула грязные сапоги и в сопровождении двух своих огромных псов прямо в чулках вошла в большую гостиную, где Джордж, которого оторвали от встречи с Танкардом по поводу карманного округа Сент-Майкл, сидел напротив двух молодых людей, потягивал шерри и смотрел холодно и неприветливо.

Что же в этом удивительного, если Джеффри Чарльз принимал от него денежное содержание в размере пятисот фунтов в год, не выражая ни малейшей признательности, и ни разу не написал. Писал он только Валентину.

Но появление жены отчима сломало лед. Как и собаки — хотя они и вели себя смирно, но были такими огромными, что привлекли к себе внимание и стали темой для беседы.

Харриет обладала талантом принимать ситуацию как есть, безотносительно прошлого — древнего или более-менее недавнего. Она не знала и не хотела знать о чувствах других людей и всегда судила исключительно по поступкам. А кроме того, узнав о национальности тёмноволосой девушки, она тут же повела разговор на ломаном испанском. Оказалось, что в семилетнем возрасте она провела год в Мадриде, в доме дальней родни Осборнов. Амадора была очарована и вскоре избавилась от защитной стеснительности, к которой привыкла при встречах со старыми друзьями Джеффри Чарльза.

— У меня нет ключей, — ровным тоном произнес Джордж. — Они у Харри. Тебе лишь нужно приехать туда и зайти в привратницкую. Они тут же отдадут тебе ключи. Но дом в запустении. Харри — откровенные плуты.

— Зачем же ты их держишь?

Джордж пожал плечами.

— После смерти твоей матери Тренвит меня мало интересовал.

И совсем было неинтересно сохранять его для сына Фрэнсиса, подумал Джеффри Чарльз.

— Я не был дома с похорон дедушки, то есть лет семь. Там осталась мебель?

— Частично. Новую мебель я забрал и перевёз сюда. Вот это бюро, например. Мне не хотелось там бросать такие изысканные предметы. С рукой — это у тебя навсегда?

Джеффри Чарльз опустил взгляд на руку.

— Кто знает? Это случилось только в прошлом апреле. Так что, может, ещё придет в норму. Но вообще-то, не считая того, что я не могу растопырить пальцы, это не доставляет особых неудобств. Указательный палец не задет.

Джордж оглядел пасынка. Трудно было признать в этом высоком, худом мужчине с суровым лицом чувствительного, пухлого и избалованного мальчика, которого он воспитывал много лет назад. По крайней мере, поначалу пытался. До женитьбы на Элизабет, ещё даже до гибели Фрэнсиса, Джордж изо всех сил пытался угодить мальчишке, покупал ему подарки, чтобы подольститься к матери, ублажая её сына. Даже после свадьбы он старался подружиться с Джеффри Чарльзом, пока ссора из-за Дрейка Карна, брата Демельзы Полдарк, не положила конец этим попыткам.

Теперь, при встрече через такой долгий промежуток, чем меньше разговоров, чем лучше. У них не было ничего общего, не считая старых гранитных камней Тренвита. Их единственный общий интерес умер почти четырнадцать лет назад, оставив малышку пяти дней от роду.

— Что ж, наконец-то на войне дела обернулись в нашу пользу, — сказал Джордж. — Этот ваш Веллингтон наверняка доволен собой.

— Наверняка. Хотя самодовольным его не назовёшь. Перемирие ещё действует?

— Да. И подозреваю, продлится, пока Наполеон собирает новую армию после зимнего поражения в России.

— У меня уже почти две недели нет свежих новостей, — сказал Джеффри Чарльз. — Если перемирие с Австрией и остальными продолжится, это означает, что сейчас лишь армия Веллингтона на полуострове выступает против французов.

— Именно так думают многие. Как ты и сказал, тут мало причин для самодовольства.

Женщины продолжили щебетать, а мужчины замолчали. Даже в этом коротком обмене репликами нечто в тоне Джорджа или выборе слов задевало Джеффри Чарльза. Джордж всегда критиковал Веллингтона, который на короткий срок получил одно из принадлежащих Джорджу мест в парламенте и оставил его, даже не поблагодарив, а Джордж никогда не забывал пренебрежительного отношения. Джеффри Чарльз это знал, знал он также, и что Джордж всегда критиковал решение послать британские войска в Португалию и Испанию.

— Что ж, — сказал он, распрямляя длинные тощие ноги, — думаю, нам пора. Поездка займет пару часов, надо полагать... Амадора...

— Уже уходите? — спросила леди Харриет. — Не пообедав? Я этого не позволю. В противном случае я буду считать, что вы не выносите свою мачеху.

— Ох, ничего похожего, мэм! Совершенно наоборот! Но у нас будет много дел в Тренвите до темноты...

— Так сделаете их при свечах. Что подумает матушка Амадоры, если узнает, что мы её выгнали? — Харриет встала. — Лежать, блохастые мерзавцы, это не повод для веселья! — Она посмотрела на мужа, который пытался сдержать сердитый взгляд. — Обед подадут пораньше, для удобства гостей. Но сначала вы должны посмотреть на мой зверинец, всего на полчасика.

За обедом они ни о чём не спорили. Джеффри Чарльз размышлял, что отчим в целом преуспел, и также заметил, что леди Харриет играет далеко не подчинённую роль, как его мать. Ссор и шума здесь хватало. Привлекательная женщина, скорее красивая, чем миловидная. И молодая. Он готов поклясться, что она старше его самого всего на несколько лет. Леди Харриет знала толк в молодых людях, он это понял. В силах ли Джордж её удовлетворить и воспрепятствовать её измене? Если ей взбредёт в голову, то уже ничто её не остановит. Ведь Джордж стареет; на щеках обозначились морщины, волосы поседели и поредели.

За столом также сидела Урсула, крепкая девочка почти четырнадцати лет, с толстой шеей и такими крепкими бедрами, что даже юбки оттопыривались; но никакой дряблости, одна тугая плоть, готовая хорошо послужить ей в жизни. Джеффри Чарльз едва верил глазам, что его стройная, изящная мать-аристократка породила эту девочку. Немногословная Урсула неловко сделала перед Амадорой реверанс, подставила щёку усатому Джеффри Чарльзу и всецело сосредоточилась на главном: поглощении пищи.

Валентин, как объяснил Джордж, ещё не приехал из Кембриджа. Его ожидают в следующую среду, если он соблаговолит взять экипаж, а не транжирить деньги в Лондоне. На Пасху он и вовсе не приехал, а провёл каникулы в Норфолке с лордом Ридли, его новым дружком, самодовольно заявил Джордж. Получается, последний раз он приезжал на Рождество. Тогда он — с добровольного согласия Харриет — и перевернул дом вверх тормашками. Радостная весть об отступлении Наполеона из Москвы свела всех с ума.

— Которое должно окончательно завершиться осенью, — добавил Джеффри Чарльз. — Но Наполеон имеет влияние на французов. Те боготворят его; так что когда он призовёт новых людей, чтобы восполнить поредевшие полки, соберутся тысячи — и старики, и шестнадцатилетние юнцы.

— Без особой охоты, как мне сказали, — высказалась Харриет. — У них нет выбора. Во Франции объявлена всеобщая воинская повинность.

— Это не умаляет величия Наполеона, — сказал Джордж. — Он подмял под себя весь мир. По сравнению с ним наши политики, генералы, мелкие короли и императоры, выступающие против него, просто жалкие муравьи.

— Вероятно, ты удивишься, — заговорил Джеффри Чарльз, — но те, кто выступают против него, как раз испытывают восхищение и уважение к нему, в частности, наши солдаты. Но победить его все-таки необходимо. Пока он правит во Франции как император, не будет мира, безопасности, надежды на прочное урегулирование, которое освободит другие народы.

— Полагаю, поражение в России послужило ему хорошим уроком, — заявил Джордж. — Теперь он станет более сговорчивым. Если Каслри будет начеку, то мы с честью добьемся мира, и необходимость в сражениях отпадет.

— Ты вернешься в свой полк? — спросила Харриет.

— В скором времени, — ответил Джеффри Чарльз с натянутой улыбкой. — Когда привык так долго сражаться, хочется снова оказаться на поле боя.

После недолгого молчания она спросила:

— А Амадора?

— Вернётся со мной в Испанию. Но только через несколько месяцев.

— Вы приехали на таких старых клячах. Их колени не дрожали в пути? Позволь одолжить кое-кого посильней и покрепче. Как ты заметил, у нас предостаточно лошадей. Верно, Джордж?

— Да, — согласился Джордж.

— Благодарю вас, мэм; вы очень любезны. Мы наняли лошадей в конюшне Гринбэнка. Но мы и так справимся...

— Но к чему такие усилия? Завтра слуга приведёт их обратно. Вы можете взять двух лучших лошадей на время вашего пребывания здесь.

— Благодарю, — просияла Амадора. — У нас в Испании тоже есть хорошие лошади.

— Знаю. Уж конечно, мне это известно! В любом случае, мои лошадки с ума сходят в это время года. Я буду тебе многим обязана, если избавишь меня от них.

— Церковь Сола и кладбище, — заговорил вдруг Джордж, — в скверном состоянии. Ты, наверное, считаешь, что Росс Полдарк оказывает денежную или иную поддержку, но нет. И дело тут не в христианском учении, это вопрос долга перед обществом. Когда я жил в Тренвите, и, разумеется, когда там жил твой отец, мы приняли на себя обязательства. Но теперь всё изменилось. Последний раз, когда я был на могиле твоей матери, она очень заросла и...

— А могила отца?

Резкий вопрос. Когда женщина дважды выходит замуж и потом умирает, следует ли её хоронить рядом с первым мужем, даже если второй супруг заплатил и руководил похоронами? Это была больная тема для Джеффри Чарльза — отец похоронен в семейном склепе, а мать отдельно, в тридцати ярдах.

Джордж решил всё-таки не дразнить гусей:

— И могила твоего отца, разумеется. Я хочу, чтобы ты поселился в Тренвите, чтобы появился хозяин, который присматривает за владениями. Сейчас Полдарки из Нампары совершенно ими пренебрегают. И Оджерс — между прочим, их выдвиженец — уже одряхлел, и по всем правилам его следует снять с должности.

— Всё настолько скверно?

— Рассказывают, что теперь, когда он поднимается на кафедру прочесть проповедь, жена привязывает его за ногу, чтобы не бродил где попало во время речи.

— Прямо как мой дядюшка-холостяк, — заявила Харриет. — Когда он ходил в церковь, то всегда брал с собой ручного шакала и сажал рядышком, чтобы тот разбудил его, когда проповедь завершится. К несчастью, шакал тоже засыпал, и неудивительно, что храп был таким громким. Временами священник с трудом мог продолжать проповедь.

— Не знал, что можно приручить шакала, — удивился Джеффри Чарльз.

— Приручить можно, нужно только набраться терпения. Когда-то у меня был медвежонок, но он умер... У моего кузена есть змея. — Она подняла чёрные брови в сторону Джорджа и хрипло рассмеялась. — Видишь, Джордж, какими раздражающими могут быть мои питомцы.

— Я уже основательно привык к твоим питомцам, — сказал в ответ Джордж. — Миссис Полдарк, выпьете чая?

Это послужило им знаком удалиться; отказавшись от дальнейших напитков, они простились с Джорджем, который сослался на дела, и проследовали за Харриет, Урсулой и двумя псами в конюшню. Там Харриет уговаривала Джеффри Чарльза взять коня по кличке Баргрейв.

— Мы купили его на аукционе; твой кузен Росс торговался с нами, но всё же отступил; у коня отличный денник, не какой-то там грязный закуток; а вот эта гнедая кобылка больше подойдет для Амадоры, Заря не слишком выносливая, но быстро преодолевает короткие расстояния и послушная.

***

Они уже порядочно отъехали, и дождь прекратился; капельки воды на лицах почти высохли. Амадора с удовольствием смеялась, её весьма порадовал утренний визит. Они перешли на испанский и всю дорогу болтали.

— Мне кажется, сэр Джордж не такой уж и злой человек, — сказала она.

На что Джеффри Чарльз ответил:

— Он совершал дурные поступки; каждый раз, когда его вижу, это сразу всплывает в памяти; но мне трудно оценить масштаб совершенного им зла, да и нет особого желания его судить. С одной стороны, он постарел... А кроме того... причин — по крайней мере, некоторых причин, больше не существует. Все они были связаны с моей матерью.

— Как это?

— Ох, дорогая, как бы это выразить в нескольких словах? Росс Полдарк, мой кузен, другой капитан Полдарк, с которым ты увидишься завтра, хотя теперь и живёт счастливо со своей женой Демельзой, когда-то любил мою мать.

— Извечный любовный треугольник?

— Скорее квадрат, если улавливаешь ход моих мыслей.

Ненадолго повисла тишина, слышался только цокот копыт. Они спускались с холма по направлению к главной дороге.

— Росс и Джордж были на ножах по нескольким причинам: из-за медеплавильного проекта, моего отца, а также из-за обвинений в бунте и нападении, что едва не привело Росса на виселицу... Брак моей матери с Джорджем вызвал окончательный раскол, и это воздвигло между ними пропасть.

Дорога снова превратилась в узкую тропинку, и они поехали гуськом.

— Англия такая зелёная, — с восторгом отозвалась Амадора. — Никогда не видела столько зелени. Такой сочной, буйной и пышной.

— Погоди, когда пересечем хребет. На другом берегу — на моём берегу — всё совсем по-другому.

Они выехали на главную дорогу, но Джеффри Чарльз свернул к холму. Подъём на узкой тропинке, заросшей папоротником и ежевикой, оказался крутым и нелёгким. Через двадцать минут они взобрались на холм, и пока переводили дыхание, оглянулись на пройденный путь.

— Так зелено, — повторила Амадора.

— Скоро мы окажемся на дороге в Редрат, она хотя бы хорошо протоптана. Затем повернём направо, на Сент-Дей. Это самая скверная часть пути. Ты не притомилась, малышка?

— Притомилась? — спросила она. — Что значит притомилась?

Они поехали дальше.

— А дальше? — опять спросила Амадора.

— Дальше?

— Разве ты рассказал обо всём случившемся в детстве?

— Да. Конечно. Я был слишком юн, чтобы всё понять. Но со временем понял, сопоставляя те или иные подробности...

— Твоя гувернантка, ты говорил, Мальвена, из-за неё возникла куча неприятностей?

— Морвенна. Это случилось позднее, когда мне исполнилось десять... — он размял повреждённую руку. — Мы с ней подружились. Но однажды повстречали Дрейка Карна, брата Демельзы, и они с Морвенной стали близкими друзьями, больше чем просто друзьями. Безумно полюбили друг друга. Единственным препятствием была разница в их положении: Дрейк не принадлежал к тому же кругу, что и Морвенна, а родство с Полдарком стало причиной особой ненависти Джорджа. Тот навязал Морвенне брак с отвратительным священником по имени Осборн Уитворт. — Джеффри Чарльз сердито пожал плечами. — О тех временах... лучше забыть. Но когда это всплывает в памяти...

Амадора сильнее натянула узду.

— Но ведь ты говорил, что несколько лет назад этот Дрейк с Морвенной поженились. Как это понять?

— Этого священника Уитворта убили грабители, либо он неудачно упал с лошади. В общем, он умер. И через некоторое время Дрейк с Морвенной поженились. Мне уже исполнилось пятнадцать, я учился в школе. Разумеется, он мне писал. Морвенна тоже. Но всё равно приходилось читать между строк и узнавать правду от других людей.

— Какую правду?

— Вскоре после свадьбы умер управляющий небольшой верфи в Лоо по имени Блюитт. Они с Россом были совладельцами верфи. Росс предложил должность Дрейку, и тот согласился, а в следующем декабре они переехали туда. У них есть дочь, благодарение Всевышнему... Теперь ты понимаешь, о чем я? Видишь, вся листва опала.

Они продрались сквозь спутанный подлесок и выехали на вересковую пустошь, где паслись козы; в ручье крутилось водяное колесо и с шумом приводило в действие железные стержни; на горизонте виднелись лачуги, мулы с переметными сумками шли по дороге. Сильный ветер нагнал низкие тучи.

— Ах, это напоминает Испанию, — обрадовалась Амадора.

— Вот только солнца нет.

— Солнца нет. Но иногда же его видно? Вчера вечером оно светило.

Они двинулись дальше.

Джеффри Чарльз продолжил:

— Преподобный Осборн Уитворт настолько грубо обращался с женой, что после его смерти Морвенна поклялась больше никогда не выходить замуж, даже за Дрейка. Физическая близость стала для неё чем-то непристойным. Лишь после долгих убеждений, когда Дрейк обязался не ждать от неё супружеской близости, она наконец согласилась. А через полтора года после переезда в Лоо у них родилась дочь... Мне не терпелось навестить их... Ты успеваешь за мыслью, или я слишком быстро говорю?

— Да, успеваю.

— Я приехал и увидел, насколько они счастливы и рады рождению ребёнка. Морвенне, как сказал Дрейк, всё всёещё снятся кошмары, которые на неделю выбивают её из колеи, и тогда она не выносит его прикосновений. Но кошмары снятся всё реже; и всё равно в промежутках между кошмарами, как сказал Дрейк, между ними мир и любовь.

Свиньи копались в грязи у хибары с соломенной крышей, пьяно покосившейся в сторону треугольного поля, где работали женщина и трое детей.

— Красиво, — сказала Амадора.

Джеффри Чарльз рассмеялся.

— Это как посмотреть. Вон там два дома, видишь, один из них развалился. Ты ведь понимаешь слово «живописный»?

— Ну конечно. Живописный. И красивый тоже.

Услышав голоса, женщина с детьми прекратили работу и уставились на них. Джеффри Чарльз поднял руку в приветственном жесте, но никто не помахал в ответ.

Вскоре они выехали на пустынную местность, где совершенно отсутствовала растительность и всё было отдано под нужды горняков. Стояло несколько жалких хибар; полуголые ребятишки ковырялись в пустой породе, выброшенной при выемке грунта; заросший илом водоём источал зловоние, к которому примешивался запах серы и дыма, пока всё не разгонит ветер. Туда-сюда сновали шахтёры и погонщики мулов в рабочей одежде; тощие и бледные дети постарше трудились в цехах по обогащению руды, просеивая олово и стоя босиком в воде. Казалось, все либо рыли землю, либо только что закончили рыть. Кое-где виднелись ямы, частично заполненные водой. В раскопах размером не глубже могилы мелькали заступы, а иногда и фетровые шляпы. Семь или восемь доменных печей чадили, многие были заброшены, а от некоторых остались лишь развалины.

— А это что такое? — спросила Амадора, указывая на разбросанные повсюду круглые будки, крытые соломой.

— Это подъёмные устройства.

— Устройства? Что за устройства?

— Приводы. Они крепятся к лебёдке, которая опускает ведро в ствол шахты. Ведро поднимает как воду, так и руду.

Амадора придержала лошадь и посмотрела сначала на будку, затем перевела взгляд на двух мулов, выполняющих роль тягловой силы, которые медленно и непрерывно двигались вокруг строения. На одном муле сидел проказливый мальчишка и подгонял обоих палкой. Он сделал неприличный жест в сторону глазеющих на него хорошо одетых людей.

Они продолжили путь верхом.

— Не расстраивайся, — подбодрил жену Джеффри Чарльз, — так не везде.

— Небо уже проясняется, — сказала Амадора, — вон, смотри.

Скользящий покров облаков уже отступал с горизонта, открывая полоску яркого света.

— Нам надо поскорее с ними увидеться, — вдруг сказал Джеффри Чарльз.

— С кем?

— С Дрейком и Морвенной. Мне следует пригласить их в Тренвит. Или можно самим к ним съездить.

— Это далеко?

— Тридцать миль. Может, чуть меньше. Но по пути придётся где-нибудь заночевать.

Они спустились в долину, где вновь взору предстали деревья, а птицы щебетали в зарослях; и доехали до красивого дома, стоящего на некотором расстоянии от отвалов породы.

— Здесь живет Томас Уилсон, — указал Джеффри Чарльз. — Он хозяин земли, а значит, снимает сливки с добычи на шахтах, мимо которых мы проехали.

— Сливки? Молоко? Не понимаю. Сливки — их ведь едят, верно?

— Да, сливки едят. Но в нашей стране существует и другое значение этого слова. Оно означает долю прибыли. Её часть. Хозяин земли получает прибыль — примерно одну девятую — от стоимости добытой руды.

— Значит, он богач?

— Если шахта процветает, то да.

— А в твоём доме в Тренвите нет такой прибыли?

— Однажды была. Полдарки владели значительной долей шахты под названием Грамблер, но двадцать с лишним лет тому назад она потерпела крах; и поэтому мы обеднели.

— Но ты же можешь открыть другие шахты, как твой кузен, капитан Полдарк? Разве он не открывает всё новые и новые шахты?

— Он испробовал с тремя, и повезло ему с двумя. К несчастью, на территории Тренвита у нас была только шахта Грамблер, и уйдет целое состояние, чтобы откачать оттуда воду, то есть осушить. Поскольку речь идёт о сырой шахте, то в первую очередь нужно откачать воду. Новые работы в окрестностях к успеху так и не привели; хотя была пара попыток. Мой отец стал игроком, чтобы возместить потери, и надеялся обнаружить новые жилы; но увы, он только ещё глубже погряз в долгах.

— Как грустно! Но кто знает? Может, мы снова попытаемся, когда война закончится.

Вересковая пустошь уже не казалась столь пустынной; они пробрались в глубь долины, следуя по узким тропинкам сквозь заросли ежевики и колючих кустов, цепляющихся за шляпы и плащи.

— Мы огибаем Киллуоррен, — сказал Джеффри Чарльз. — Где живут Энисы. Сам он доктор и костоправ, всеми уважаемый и любимый. Говорят, о нем ходит такая слава, что его вызвали в Лондон осмотреть старого короля, когда тот впервые лишился рассудка.

— Мне тяжело, — пожаловалась Амадора, — запомнить все эти имена.

— Не утруждай себя. Ты быстро всех запомнишь, когда познакомишься с ними.

— Король потерял рассудок?

— О да. Это случилось несколько лет назад. Но он ещё жив, как это ни печально.

— Тогда как этот толстяк может быть королём?

— А он и не король. Будет принцем-регентом до тех пор, пока его отец не уйдет из жизни. Но пусть он номинально не король, царствует именно он.

— Как это ни печально, — повторила Амадора. — Это что-то новое. «Как это ни печально». Мне нравится это выражение. Звучит красиво.

— Это ты красиво звучишь, моя сладенькая картошечка.

— Когда ты так меня зовешь, ты просто насмехаешься и дразнишься.

Джеффри Чарльз расхохотался и хотел погладить Амадору по руке, но её кобыла шарахнулась. И он произнес по-испански:

— Хочу сказать тебе одно, малышка, я страшно рад, что ты едешь по моей стране и ко мне домой.

Джеффри Чарльз старался не попадаться на глаза и обошёл стороной привычные места, такие как церковь Сола; он двигался окольными путями, через перекрёсток Баргус. Его забавляло, что никто из знакомых не знает о его прибытии, хотя он понимал, что тайна скоро раскроется.

Он даже не пытался завернуть в привратницкую, ожидая, что дом и так не заперт — как в былые времена. Когда же вдалеке показался дом, Амадора ахнула от радостного удивления.

— Какой красивый! Оказывается, ты многое утаил от меня! Какой восхитительный! И изящный!

— Погоди, — прервал её Джеффри Чарльз. — Издалека он кажется милым, а вот поближе...

Они осадили лошадей у парадной двери. Джеффри Чарльз помог жене спешиться и долго держал её на руках, прежде чем опустить на землю. Небо наконец прояснилось, но солнце ещё не появилось, и поэтому фасад дома оказался в тени. Джеффри Чарльз тронул кольцо и толкнул дверь. Та со скрипом распахнулась, и взору предстала маленькая и непримечательная прихожая. Джеффри Чарльз проследовал дальше и правой рукой открыл дверь, ведущую в большой зал. Это помещение с балконом для музыкантов и огромным столом освещались через одно окно, в котором, как говорили, было пятьсот семьдесят шесть отдельных стёклышек. Зал лучше всего смотрелся, когда солнечные лучи светят в окно, но даже сейчас выглядел впечатляюще. Джеффри Чарльз надеялся, что Амадора не услышала шороха и топота, донёсшихся из угла, когда она с восхищением бросилась ему на шею.

Держась за руки, они обследовали свой дом. Джеффри де Тренвит, который его спроектировал, или, по меньшей мере, руководил строительством, выделил средства и направил силы умельцев на обустройство нескольких роскошных залов для приёмов и простеньких пятнадцати спален, в основном облицованных в тёмных тонах — даже четыре лучшие по нынешним меркам были относительно невелики по размерам. Нынешний Джеффри показывал молодой супруге комнату в башенке, где он жил в детстве, и с восторгом обнаружил несколько своих детских рисунков на стенах. Кровать была накрыта пыльной и мятой простынёй, словно кто-то недавно на ней ночевал; на полу валялись одеяла, одно совсем дырявое; свет проникал сквозь полуопущенные шторы.

Затем они проследовали в старую комнату тётушки Агаты и увидели запустение, в отличие от других помещений дома. В двух картинах на стенах было разбито стекло, а рамы перекосились. Туалетный столик был сломан, с одной стороны ножки погнулись, как солдат с костылём. Дверь шкафа болталась на петлях. Пустая птичья клетка висела у окна, её прутья блестели на солнце, а внутри лежал крошечный хрупкий скелетик, покрытый пылью.

Казалось, от всего дома веет могилой.

— Давай уйдем отсюда, — резко сказал Джеффри Чарльз, прикоснувшись к Амадоре. — По-моему, это безрадостная комната.

Безрадостно выглядела и комната его матери, где шторы и ковёр были в дырках и повсюду лежал мышиный помёт; моль изъела красивое розовое покрывало; возле кровати стояли песочные часы, бутылка с заплесневелой жидкостью, ложка...

В комнате отчима было чище, она выглядела прибранной, но Джеффри Чарльз не стал там задерживаться. Он проследовал в комнату, ещё недавно принадлежащую Джонатану и Джоан Чайноветам, его деду с бабкой; наверное, потому что там было очень солнечно; на окне висели синие парчовые шторы с кружевным тюлем, стены над деревянными панелями оклеены цветочными обоями, розово-желтый шёлковый полог украшал кровать. Постель следовало просушить, полог кишел молью, а из-под деревянных панелей доносились зловещие шорохи — одним словом, проблемы требовали срочного решения.

— Давай спустимся, — предложил Джеффри Чарльз, с грохотом распахнув оба окна. — Мы будем спать здесь. Разожгу камин сначала на кухне, потом здесь. Затем схожу и разыщу этих двух пройдох, которые делают вид, что присматривают за имуществом. Пусть отведут лошадей на конюшню и почистят их, но сегодня я не потерплю их мерзкие рожи в доме, в нашем доме. Если неожиданное просветление ненароком выведет их из пьяной одури, то они могут заявиться сюда в самый неподходящий момент.

— Неподходящий момент? — удивилась Амадора.

— Именно неподходящий.

Держась за руки, они спустились по тёмным лестницам, слегка подталкивая друг друга, чтобы идти в ногу. Он проследовал на кухню.

По оставшимся трём ступенькам они спускались со скоростью улитки из-за ветхого пола. Нетопленый камин закоптел и проржавел. Большой чайник вообще не снимали с крючка. За задней дверью стояла деревянная водокачка с расколотым ведром. Кружева паутин украшали полки, воняло тухлятиной. В помещении с единственным немытым окном было темно, поэтому Джеффри Чарльз распахнул дверь наружу. Сразу посветлело.

— Так-то лучше. За один вечер мы тут всё не отмоем, но с горящим камином станет веселее. А свежий воздух...

Амадора искоса посмотрела на него.

— Хочешь, я что-нибудь приготовлю?

— У нас есть курица, масло и яйца, которые дала Верити. Хлеб. Сыр. Сможешь с этим управиться?

— Это входило в моё обучение. Вот только не знаю, понравится ли моя стряпня английскому офицеру.

— Всё, что ты сделаешь, понравится английскому офицеру, раз уж этим занимаешься ты и раз уж мы наедине.

— Мы впервые будем ужинать наедине.

— По-моему, в погребе осталось вино; здесь есть тарелки, их надо помыть, ножи и вилки тоже; есть и свечи. Мы поужинаем за этим огромным столом; с одного конца сидеть будешь ты, а с другого я! Посреди запущенного и грязного дома! Что за восхитительная мысль!

— Так далеко друг от друга...

— Да, иначе приготовленная тобой еда останется нетронутой. А потом в спальне наверху...

Он повернул её к себе и поцеловал сначала в лоб, а потом в губы.

— Мой супруг.

— Да, малышка, — ответил он, — случится много чего интересного.

Глава четвёртая

Джереми обнаружил адресованное ему письмо, когда вернулся с семьёй с ярмарки в Сент-Дее. День в целом прошел славно, если бы его чуть не омрачила Кьюби Тревэнион с братом, которых он заметил вдалеке.

Как обычно, несмотря на бедственное положение графства, ярмарки собирали толпы людей; и хотя народ выглядел плохо одетым и голодающим, какие-то деньжата у него всё же водились. Люди торговались за скот, покупали безделушки, толпились у лотков, ели булочки и запивали их молоком. Шатры с пивом и джином, установленные местными тавернами, были полны народу; день только начался, а пьяные уже спали беспробудным сном в укромных уголках, дары ярмарки перестали их интересовать.

Полдарки взяли на продажу лишних поросят и корзины спелых фруктов. Малину впервые посадили только четыре года назад, а подкормка растений перепревшим свиным навозом способствовала её разрастанию на песчаной почве. Единокровные братья Дик и Кэл Тревейлы привезли в двух тележках кучу разнообразных вещиц, необходимых Демельзе — по крайней мере, ей так казалось или просто нравилось смотреть на них. Не считая самого младшего, Генри, семья была в полном сборе, а теперь, когда Росс или старшие дети часто отлучались по делам, вся семья редко куда-нибудь выбиралась.

Демельза наслаждалась поездкой рядом с Россом и смотрела на трёх всадников впереди. Какие же чудесные, красивые, умные и обаятельные у них дети! Наверное, так считают большинство родителей, но всё же её переполняло чувство гордости. Джереми в двадцать два был высокий, худой, с милым румянцем и серо-голубыми глазами; необычайно одарённый и смешливый, он обычно скрывал свои потаённые и непонятные порывы за шутливой завесой, уделял много времени животным и рисованию — полностью творческая натура, если бы не страсть к механизмам. Клоуэнс скоро исполнится девятнадцать, крепкая и стройная, по-скандинавски белокурая, всегда откровенная, не способная притворяться или прибегать к женским уловкам, достаточно красивая, чтобы притягивать мужской взгляд, хулиганка, но с добрым сердцем, порывистая и радушная. Младшей, Изабелле-Роуз, исполнилось одиннадцать, черноволосая, в противоположность сестре, с тёмно-карими глазами, крепкая, непосредственная, вечно тренькающая на фортепиано, вечно танцующая, с сильным, но немузыкальным голосом; она не сидела на месте и часто шумела. Скоро мужчины начнут обращать на неё внимание.

Все они — её дети. Именно это Демельзе порой казалось таким ошеломительным и потрясающим. Их с Россом дети, плоть и кровь, следствие их союза и плоды любви. Все зёрнышки взошли и выросли по-разному, каждый украсил семью и дом по-своему. А дома остался четвёртый, мальчик по имени Генри, или Гарри, как его прозвали, которому нет и семи месяцев, радостно агукающий, ещё одна новая веточка, который, будем надеяться, вырастет и дополнит этот квартет таких разных людей, но связанных родством и фамилией. Настоящее чудо из чудес.

Никто и не утверждал, что у двух старших детей нет проблем, наоборот, все понимали, что их станет только больше: такова жизнь, состоящая из трудностей, их преодоления и повседневных забот.

Джереми поднялся наверх, с нетерпением сломал печать письма и нахмурился, потому что не узнал почерк. Он поднёс листок к окну и в сумеречном свете прочёл:

Уважаемый сэр!

За последние несколько месяцев я слышал от друзей, что Вы разрабатываете или пытаетесь разработать паровой экипаж для использования на наших дорогах. Эта проблема волновала меня всю жизнь, и я буду очень признателен, если Вы поведаете о своих успехах. Я дважды встречался с мистером Тревитиком и восхищён его гением в области механики и науки.

Я доктор, младший партнер доктора Эйвери в Уэйдбридже, откуда вам и пишу, и, увы, соглашусь, этот город находится далеко от мест, где проводятся эксперименты. Однако мой дядя — викарий прихода Сент-Эрт, я несколько раз его навещал, а также удостоился чести познакомиться с мистером Дэвисом Гидди и мистером Генри Эндрю Вивианом из Кэмборна, которые и рассказали мне о Вас.

Особенно мне хочется узнать, как именно Вы собираетесь справиться с проскальзыванием колес, а также не приходило ли Вам в голову, что разрыв котлов не всегда связан с давлением пара, а может произойти из-за распада воды? Разве водород в сочетании с азотом и кислородом не может образовывать взрывчатое вещество?

На эти и многие другие вопросы я хотел бы выслушать Ваше мнение, и если разработка Вашей машины вышла на достойный уровень, то я почту за честь её увидеть.

Если Вы готовы встретиться, то я могу приехать в Труро в любую среду, лучше утром, и мы всё обсудим. Хотя мистер Тревитик пока отказывается верить, я твёрдо убежден, что в этой области есть огромные коммерческие перспективы, причём уже не за горами. Паровые экипажи — будущие транспортные средства всей страны.

Имею честь, сэр, быть Вашим покорным слугой,

Дж. Гарнер

Джереми повертел письмо и, умей он зловеще улыбаться, непременно так бы и поступил. Мистер Гарнер, или как его там, доктор Гарнер, чуть опоздал. Джереми положил конец попыткам построить новый паровой экипаж уже больше года назад, когда Тревитик неожиданно заявился к нему в литейный цех Харви, осмотрел строящийся экипаж и заявил о его непригодности: слишком тяжёлый, с котлом устаревших размеров. Разумеется, Тревитик постарался смягчить удар, но по его замечаниям было понятно, что эта машина, по его мнению, всего лишь юношеская блажь, обречённая на провал.

Порой мысли о создании парового экипажа и стремление попытаться снова не давали Джереми покоя по ночам. По мнению Стивена, причина крылась в том, что пусть мистер Тревитик и выразил недовольство, но это не значит, что следует положить конец замыслам; или, как сказала Кьюби во время прошлогодней счастливой встречи, негоже истинному изобретателю сдаваться после первого же провала.

И всё равно доктор Гарнер опоздал: январские события этого года крепко засели у Джереми в голове. Он бы не отказался изменить кое-что в собственной жизни, но медленно развивающийся мир техники и изобретений, по-видимому, не входит в этот круг.

Так что краткий ответ мистеру Гарнеру вежливо закроет вопрос.

В сундуке под окном лежали все бумаги, которые Джереми накопил за годы увлечения паровыми машинами: газеты, журналы его юности, наброски и рисунки последних лет, наряду с расчётами и сметой расходов, которые он бегло записал в первое посещение Хейла и когда нашёл котел для своего экипажа. После встречи с Тревитиком прошлой весной он приложил последние наброски поверх остального и захлопнул крышку. Открывал он сундук только для того, чтобы вытащить всякие бытовые мелочи. И вот Джереми снова распахнул крышку и стал копошиться в рыболовных крючках, карандашах, начатых набросках, старых газетах, и, наконец, вытащил вырезку из «Шерборнского вестника» начала 1803 года. Первая вырезка, которую он решил сохранить.

«Наряду с многочисленными попытками создать паровой экипаж, недавно в деревушке Кэмборн в Корнуолле опробовали систему, которая сулит надежды на успех. Экипаж построен мистером Тревитиком и включает небольшой паровой двигатель, чьей мощности хватит, как показали испытания, чтобы экипаж с людьми внутри, общим весом тридцать центнеров, тронулся и взобрался на крутой подъём со скоростью четыре мили в час, а по ровной дороге он может набирать скорость в восемь-девять миль в час».

Только это. Только это и всё; никаких рассуждений и домыслов; отдельная статья в газете, не важнее, чем следующая за ней заметка о ничтожном празднике в городке Пробус.

Джереми расправил пожелтевшую газету, разложил её на туалетом столике, снова полез в сундук и достал охапку вырезок. В одной вырезке из «Лондонского обозревателя» от 17 июля 1808 года содержалось дерзкое объявление.

«Совершенно поразительная машина нашего времени — паровая машина с четырьмя колёсами, изготовленная таким образом, что с лёгкостью и без посторонней помощи побежит по кругу со скоростью от пятнадцати до двадцати миль в час. Весит машина восемь тонн и на ярмарке в Ньюмаркете будет соревноваться с тремя лошадьми в течение двадцати четырёх часов. Сейчас её испытывают в усадьбе леди Саутгемптон рядом с Нью-Роуд у Бедфордской больницы в Сент-Панкрасе. Машину начнут испытывать на публике со следующего вторника».

А к краю вырезки Джереми прикрепил один из цветастых входных билетов, что они тогда купили — он и его родители — входные билеты, чтобы попасть туда тем осенним днём. На розовой бумаге была изображена машина под названием «Догони, кто сможет», а наверху написано: «Передвижная паровая машина ТРЕВИТИКА. Механическая энергия, превышающая скорость животных».

Этот поразительный опыт длился недолго. Машина работала хорошо, но рельсы не выдерживали. Число желающих заплатить шиллинг за вход с возможностью проехаться, если захочется, оказалось недостаточным, чтобы покрыть расходы. Выставку закрыли. Движение паровой машины по рельсам или по дороге стало диковиной, очередным аттракционом, не имеющем ничего общего с практическим применением. Лучше забыть. Тревитик с тех времён и сам решил об этом не вспоминать.

Так кто этот человек, написавший из Уэйдбриджа? Какой-то дружелюбный чудак. Который почему-то уверен, что если очищать и долго нагревать олово, то оно превратится в золото, или, например, если закрепить на спине бамбуковые крылья, то можно взлететь. В Корнуолле полно чудаковатых изобретателей.

Джереми перечитал письмо. «Справиться с проскальзыванием колес»? Вероятно, вполне разумный вопрос, поскольку многие считали, что недостаточную силу сцепления колёс можно преодолеть, если снабдить из по кругу зацепами. Лошадь — наглядный тому пример. Колёса слишком гладкие. Насколько этот человек отстал от времени? Разве он не читал технические документы? Нужно ли вообще отвечать на письмо?

Услышав шаги на лестнице, Джереми отложил окончательное решение. Раздался стук в дверь. Необычно.

— Войдите.

Отец склонился в дверном проёме и вошел в комнату. Худое лицо Росса выражало приятную загадочность. Нечасто он сюда наведывался.

— Разве ты не слышал суматохи?

— Нет. Это Белла? Но она ведь всегда шумит.

— Похоже, мы тебя заждались.

— Ужинать? Хорошо.

— Нет, не ужинать... Тебе не нужен свет?

— Я как раз собирался зажечь.

— Эта чёртова дверь слишком низкая, — сказал Росс. — Ты часто расшибаешь голову?

— Сейчас уже реже, отец. Я привык.

— Когда комната стала твоей, твой рост едва достигал пяти футов. Лишний фут существенно изменит положение. С этим нужно что-то делать. Можно приподнять. Вырезать кусок дерева.

Снизу доносились крики.

— Так что ты собирался мне сообщить? — спросил Джереми.

— Джеффри Чарльз вернулся.

— Что! Здесь? Когда же он...

— Он в Тренвите. Похоже, они приехали вчера вечером.

— Они?

— Да, он привез с собой молодую жену из Испании.

— Боже правый! После стольких лет! Чудесная новость! А что...

— Сегодня утром мы уехали слишком рано, поэтому не узнали. Джейн только что рассказала. Услышала от Эрна Лобба, который в свою очередь узнал от кого-то ещё, не помню точно. Зашли в дом и, похоже, просто зажили там в одиночку, если не считать заботливых рук Лизы Харри.

— Они не приходили сюда, пока нас не было?

— Нет. Представляю, что творится в Тренвите, понадобится пара дней, чтобы навести порядок.

— Но ведь в этом мы можем им помочь!

— Разумеется.

— Папа, папа, — послышалось грубоватое контральто Изабеллы-Роуз. — Ты идёшь?

Росс взглянул на Джереми и улыбнулся.

— Видишь?

— То есть, вечером ты собрался в гости?

— Вопреки здравому смыслу. Я доказывал твоей матери и Клоуэнс, что если четыре человека стучат в дверь в десять с лишним вечера с требованием их впустить, то это своеобразное приветствие Джеффри Чарльзу под силу пережить. Но если его супруга слишком чувствительна, у неё могут появиться предубеждения против семьи. Без толку. Они так и не вняли моим просьбам.

— Что сказала мама?

— Неважно. Самое главное, хочешь ли ты ужинать в одиночестве и порадовать Джейн, которую расстраивает, когда все её блюда простаивают часами? Или как, по-твоему, раз уж мы и так давно ждём Джеффри Чарльза, то ещё один день ничего не изменит?

— Я пойду с тобой, — решил Джереми. — Чтобы хотя бы взглянуть на его испанскую девчонку.

Росс покинул комнату, и, прежде чем последовать за ним, Джереми остановился и взял серебряную булавку, принесённую посыльным несколько дней назад. Она не особенно подходила к его костюму, но всё равно нравилась Джереми, и он приколол её на лацкан сюртука.

Булавку принес Певун Томас. К ней была приложена визитная карточка с подписью: «От миссис Клемент Поуп, Плейс-хаус, Тревонанс, Корнуолл».

Глава пятая

Неделю спустя Росс и Демельза ужинали с Дуайтом и Кэролайн Энис в Киллуоррене.

— Вы ещё не виделись с ними? — спросил Росс.

— Нет, — ответил Дуайт. — Кэролайн собиралась их пригласить, но я подумал, им нужно несколько дней, чтобы обустроиться.

— Обустроиться! — воскликнула Демельза. — Дом в ужасном состоянии! Мы приходили туда каждый день — я, Джереми и Клоуэнс — и трудились изо всех сил. А Джеффри Чарльз нанял трёх женщин из деревни. И ещё пятерых человек, которые чинят трубы и заново кроют крышу. А братьям Харри дали месяц, чтобы съехать. Думаю, бедная Амадора просто ошеломлена.

— Милое имя, — отметила Кэролайн. — Да и сама она, наверное, миленькая?

— Спроси Росса, — отозвалась Демельза, — она произвела на него впечатление.

— Мне всегда нравились маленькие черноволосые девочки, — ответил Росс. — Уж ты-то должна это знать.

— Я не маленькая.

— Значит, была такой, когда я первый раз тебя увидел.

— Уж прости, если я выросла.

— Ничего, высокие черноволосые девочки мне тоже нравятся. А также высокие рыжеволосые девочки с красивыми глазами.

— После этого обмена остротами, может, всё же опишете её нам?

Росс хмыкнул:

— Она невысокая и темноволосая. Гордое маленькое личико — наполовину напуганное, наполовину воинственное, наполовину жаждущее тепла и любви.

— Выходит три половины, — заметила Кэролайн. — Но, кажется, я тебя поняла.

— А как там Морвенна и Дрейк, с которыми они так дружили? — спросил Дуайт.

— Приедут на следующей неделе. Джеффри Чарльз уже писал им, но Дрейк только что получил заказ на новую шхуну, и — вполне в его духе — не хочет уезжать, пока не заложат киль.

— Она католичка, я полагаю? — неожиданно вставила Кэролайн.

— Амадора? Должно быть, — Росс взял ещё один кусок земляничного пирога. — А жаль.

— Я думала, ты симпатизируешь католикам.

— Я симпатизирую не католикам, а людям, которые могут служить Богу так, как хотят, не получая за это наказания, что пока невозможно в Англии.

— Даже методистам?

— Даже методистам. Мне лишь не нравится религиозная исключительность, от кого бы она ни исходила.

— Но две секты, которые мы только что упомянули, как раз-таки мнят себя самыми исключительными. Методисты верят, что только cпасённые ими увидят Христа. А католики и вовсе не считают нас членами церкви Христовой!

— Знаю. Мир нетерпим.

— Но и мы этого не лишены, — сказал Дуайт. — В прошлом по всей стране прошли антикатолические выступления. А ведь им просто два или три века подряд внушали, что Рим — «блудница в пурпуре» и всё такое.

— Всё же, — заметила Демельза, — если двое любят друг друга, это важнее всего. А где есть настоящая любовь, всегда возможны взаимные уступки.

— Это зависит от силы любви и силы религиозных убеждений, не так ли? — спросил Росс. — Проходит два или три года, рождаются дети, а чувства уже не такие тёплые...

— Росс, несомненно, судит по собственному опыту, — вставила Демельза, нахмурившись.

— Мой собственный опыт слишком необычен, чтобы по нему судить. Да и оглядись, вся компания совершенно исключительна.

— Не знаете, намерена ли юная пара обосноваться здесь? — поинтересовалась Кэролайн.

— Джеффри Чарльз через несколько месяцев возвращается в полк, и она поедет с ним. Но что они намереваются делать, когда закончится война...

— Их намерения к концу войны будут сильно зависеть от намерений к концу этого визита. Её настроение сильно повлияет на его. А кто знает, как она будет себя чувствовать? Может, это зависит от того, насколько хорошо мы к ней отнесёмся.

Кэролайн похлопала её по руке:

— Хорошо сказано, милая. Я должна поехать туда завтра, дождаться её и предложить... Что я могу предложить, чего у неё ещё нет?

— А ты говоришь по-испански?

— Достаточно, чтобы знать, что «масло» в итальянском звучит так же, как «осёл» в испанском. Но не более.

— А Харриет Уорлегган вроде бы говорит. Они завязали дружбу, которую едва ли оценят мужья обеих.

Обед завершали орехами, виноградом, изюмом и, конечно, портвейном. Демельза попивала портвейн, вытянув ноги. Ей ещё недоставало прежней энергии, которой она обладала до рождения малыша Генри, но вполне хватало сил для большинства дел. Из множества трапез её жизни обеды в этом доме — одни из самых приятных (не считая, конечно, шумных трапез с семьей, которые всегда стояли особняком). Обедать в Киллуоррене со старыми друзьями и Россом — даже лучше, чем принимать гостей. Никакой мелочной тревоги о том, прожарится ли телятина или не подадут ли печёные персики остывшими. Кэролайн всегда удавалось нанимать лучшую, более эффективную прислугу. Демельза признавала, что сама она не слишком хорошая домоправительница. Она никогда не могла заставить себя приструнить слуг, даже если те не выполняли приказов. Росс мог сделать это за секунду, но это не входило в его компетенцию. Здесь же — лучшая прислуга, отличные блюда, вино и никаких мыслей о том, что творится на кухне.

— Простите? — переспросила она, не расслышав вопроса.

— Опять замечталась, — сказала Кэролайн. — Я говорила Россу, что скоро опять могу потерять Дуайта.

— Это вряд ли, — отозвался Дуайт, — Кэролайн фантазирует.

— Вовсе нет! Просто знаю его привычки.

— Кэролайн в своей иносказательной манере пытается сообщить вам, что я получил письмо от сэра Гемфри Дэви, — пояснил Дуайт. — Ты помнишь его, Росс, вы познакомились на приеме у герцогини Гордон.

— Конечно. Мы ещё где-то встречались, но не помню где.

— Сэр Гемфри?

— Его посвятили в рыцари в прошлом году. И недавно он женился.

— На вдове, — кивнул Росс. — И вроде бы она богата?

— У неё значительное состояние, но мне кажется, они действительно любят друг друга.

— Деньги этому не помеха, — ответил Росс.

— Да, но они порождают неприятные слухи. Они приехали в Корнуолл в мае, чтобы навестить его родителей в Пензансе. Джордж Уорлегган и Харриет предложили им остановиться на ночь в Кардью, а нас пригласили отобедать там.

— Думаю, на сегодня Дэви — самый выдающийся учёный Англии.

Дуайт взял орех и расколол его, но не положил ядрышко в рот.

— Когда мы с Дэви встретились в Кардью, он рассказал мне о приглашении, полученном из Франции. В последние годы войны он поддерживал связь с ведущими французскими учёными — Ампером, Гей-Люссаком, Лапласом. А в начале прошлого года об открытиях и достижениях Дэви услышал сам Наполеон и предложил ему посетить Париж и устроить путешествие по Франции и Европе — везде, куда ему захочется. Это важное признание его достижений. И ещё, как по мне, важное свидетельство широты взглядов Бонапарта — в разгар ожесточенной войны вдруг сделать подобное предложение подданному вражеской державы.

— А что Дэви? Он не принял приглашение?

— Пока нет. Но оно всё ещё в силе, и он подумывает, не принять ли его этой осенью.

Демельза сделала глоток портвейна. Все молчали.

— Наполеон сейчас в иной ситуации, — сказал Росс. — Тогда он был на коне, как истинный властелин Европы. Теперь же между двух огней. На месте Дэви я бы попросил дополнительных гарантий.

— Не думаю, что Наполеон не сдержит слово.

— Не забывай, чем завершился Амьенский мир, — сказала Кэролайн. — Десять тысяч британских туристов задержали как военнопленных. Да вы с Россом едва унесли ноги через Ла-Манш. А я была тут одна, когда носила Софи!

— А что в том письме от сэра Гемфри? — спросила Демельза, уже чувствуя, к чему всё идет.

Дуайт улыбнулся:

— Ему сказали, что он может взять с собой жену, несколько слуг и одного-двух друзей-единомышленников.

— Каких, например?

— Что?

— Каких друзей?

— О... Химиков или просто учёных, но не больше двух-трёх. Как ты уже догадалась, меня спросили, не хочу ли я стать одним из них. Они предполагают, что, как доктор, я могу быть полезен в путешествии небольшой группы по чужой и враждебной стране.

Росс бросил взгляд на Кэройлайн, хмуро уставившуюся на тёмную виноградину.

— Дилемма.

— Письмо пришло только вчера. Меня восхищает мысль о возможности встретить всех этих французских учёных на их родной земле. Снова увидеть Париж, пусть и в пучине войны... Но мне кажется, сэр Гемфри Дэви собирается после Парижа в Италию — он планировал посетить Овернь и даже доехать до Неаполя, на что ему явно потребуется минимум год. Что для меня невозможно и неприемлемо.

— Интересно, как отреагируют власти Франции, когда сэр Гемфри привезёт им сбежавшего без выкупа военнопленного! — вставила Кэролайн.

— Сомневаюсь, дорогая, что они сумеют обнаружить это восемнадцать лет спустя.

— У Кэролайн хорошая память, — заметила Демельза. — У нас обеих! И неудивительно.

В дверь постучали, и вошел Майнерс.

— Доктор Энис, сэр. Мистеру Поупу снова нехорошо. Только что пришёл посыльный из Плейс-хауса, Певун Томас. Он говорит, что это срочно, но, конечно...

Подразумевалось, что Певун Томас — не самый надёжный посланник.

— Скажите Тресидеру, чтобы седлал Парси. И пусть Томас возвращается обратно — я скоро приеду.

— Очень хорошо, сэр.

Когда они остались одни, Кэролайн спросила:

— А вы ведь помните, как примерно год назад случилось то же самое? Вы обедали с нами, и тут кто-то из Плейс-хауса пришел за Дуайтом. Нужно постараться, чтобы это не вошло в привычку.

— Ты часто их видишь — в обществе, я имею в виду?

— Наши девочки слишком юны для его дочерей, а у меня от него мурашки. А она была бы хороша, если бы перестала беспокоиться, должна ли проявлять снисходительность или другим следует быть снисходительными к ней.

— Я посещал их ежемесячно с прошлого года, — сказал Дуайт. — В обществе они как будто завернуты в своего рода смирительную рубашку. И не только в обществе. Это странное семейство.

— Вы слышали о Джереми? — спросила Демельза. — Миссис Поуп упала с лошади, а Джереми обнаружил её и помог вернуться домой.

— Когда это случилось?

— На прошлой неделе. Она прислала ему серебряную булавку, Джереми она пришлась по душе.

— Вероятно, дарительница тоже ему пришлась по душе, — высказал мнение Росс, а затем спросил: — Известно ли что-нибудь о шахте, которую Анвин собирается открыть у порога мистера Поупа?

— Думаю, он с этим подождёт, — ответил Дуайт. — Верно, Кэролайн? Ты ведь что-то слышала от Харриет Уорлегган?

Кэролайн зевнула.

— Этот сюжет придется отложить на потом. Как-то связано с ценами на медь. Разумеется, в этом деле всем заправляет Ченхоллс. Но и Анвин в последнее время уж точно не в убытке.

Дуайт встал, хлопнул Росса по плечу, чмокнул Демельзу в щёку и накрыл рукой длинные пальцы жены.

— Что ж, не станем заставлять старого джентльмена ждать. Насколько я помню, дорогая, в прошлом году ты предложила мне бренди перед уходом.

— Какая прекрасная память, — заметила Кэролайн.

Квадратный и прочный Плейс-хаус примерно столетие назад каменщики возвели из местных валунов, а вот на мишуру и украшения им явно не хватило времени; но второй владелец, посетивший Лондон и ознакомившийся с работами Иниго Джонса, добавил фасад в палладианском стиле, чтобы придать дому изысканность и исключительность. Дом, построенный из гранитного порфира и тяжёлого сланца, был просторным, но не защищал от сквозняков; ему не хватало изящества; колонны выдерживали климат хуже, чем остальное каменное сооружение. Перед домом не было даже сада: только терраса с балюстрадой, стоящая на склоне холма в сторону моря.

Когда приехал Дуайт, в доме, похоже, только что зажгли дополнительные свечи. Его впустила Кэти Картер. Её характер напоминал эти свечи — такой же беспокойный; из-под чепца торчали нечёсаные волосы, похожие на водоросли. Кэти с порога принялась торопливо объяснять Дуайту, что первой услышала крики миссис Поуп, побежала по лестнице и увидела, как та пытается привести хозяина в чувство. В последнее время, говорила Кэти, ему подают лёгкий ужин в постель; скорее всего, он слегка выпил после еды, пошёл по лестнице и упал у распахнутых дверей спальни, где хозяйка его и обнаружила. Кэти и хозяйке удалось дотащить его до комнаты и уложить в кровать.

Не пристало горничной хриплым шёпотом рассказывать доктору такие подробности и подниматься по элегантной отполированной лестнице, оставляя на ней капли жира от свечей, но сестра Бена Картера происходила из деревенской семьи и позволяла себе такие вольности, не зная, что это такое вообще. Ростом выше Бена и такая же темноволосая; из-за чего корнуольцы складывали целые легенды о моряках из Армады, потерпевших кораблекрушение у этих берегов. В этом могла быть доля правды: испанская кровь могла примешаться и позднее -— они с Беном были совершенно не похожи друг на друга. К тому же она была крупной девицей, неуклюжей, беспокойной, а иногда угрюмой и замкнутой. Ступни у неё были слишком велики, и частенько казалось, что она вот-вот споткнется. Но всё-таки держится молодцом, думал Дуайт, и явно выглядит неплохо: избежала оспы, кожа у неё чистая; большие и яркие глаза в обрамлении таких чёрных ресниц, что можно решить, будто их накрасили.

Миссис Поуп ожидала его у дверей спальни; они пожали друг другу руки, и доктор проследовал к больному. Поначалу Дуайт решил, что тот мёртв. Лицо старика побелело, как простыня, тело похолодело, а пульс не прощупывался. Зрачки расширены, глаза закатились, язык высовывался между гнилых зубов. Дуайт взял ручное зеркальце и подержал его у синеватых губ. Через пару секунд зеркало помутнело.

— Грелки, будьте добры, — попросил Дуайт.

Он порылся в саквояже и достал бутылочку диэтилового эфира, капнул на тряпицу и поднес к носу мистера Поупа. Через плечо Дуайт сказал:

— Очевидно, у него сильный приступ, который ещё не прошёл. Он физически или эмоционально перенапрягся?

— Вовсе нет, — ответила миссис Поуп. — Он прилёг в семь часов. Выработал такую привычку после вашего первого посещения. В этом отношении он прекрасный пациент. Я... ужинала внизу, а его ужин, как обычно, подали наверх. Очевидно, он уже поел. Когда я заканчиваю ужинать, то всегда поднимаюсь к нему удостовериться, не надо ли ему чего и всё ли благополучно. Я обнаружила его в таком состоянии у порога спальни. Мы подняли его на кровать и поскорее послали Томаса за вами. Я... боялась, что он умер.

Дуайт плеснул на ложку пару капель опия, окунул в неё пальцы и намазал ими губы и язык старика.

— Шнурок колокольчика у его кровати. Зачем ему было вставать?

— В самом деле.

Её трясло как в лихорадке, она сильнее запахнула зелёный халат из китайского шелка. Иногда она искусно прибирала длинные белокурые волосы, но сегодня скрутила их в обычный пучок и скрепила испанским гребнем цвета эбенового дерева.

— Когда он уходит отдыхать, то уже не выходит из комнаты, доктор Энис. Если даже и выходит, то до сих пор я об этом не знала. К постели он не прикован, так что вполне мог выходить из спальни, если вздумается.

— Его дети здесь?

— Нет. Ночуют у Тигов.

— Думаю, их следует вызвать.

— Вечером? Но они же всё равно вернутся к утру.

— Что ж, миссис Поуп, вам решать. Но когда человек в таком состоянии, почти бессознательном...

— Это значит... — миссис Поуп запнулась. — Это значит, что он умирает?

— Точно нельзя сказать. Но безусловно близок к этому.

Миссис Поуп зарыдала. По крайней мере, она вытащила носовой платок, приложила его к носу и всхлипнула. Дуайт снова поднёс зеркало и заметил, что оно затуманилось уже быстрее. Вскоре зашли Кэти Картер с другой женщиной и принесли по тёплой грелке.

— Потише, Кейт, — упрекнула миссис Поуп, когда грелка звякнула.

— Простите, мэм. Я спешила...

Грелки просунули под простыни к ногам мистера Клемента Поупа. Дуайт вытащил баночку и приложил по пиявке на каждое запястье. В отличие от своих коллег, он отказывался от кровопускания, но сейчас это поможет снизить давление.

Миссис Поуп обратилась к слугам:

— Проследите, чтобы немедленно послали за мисс Летицией и мисс Мод.

— Да, мэм.

Женщины вышли. Дуайту хотелось спросить у миссис Селины Поуп, всегда ли она ужинает в изящном дезабилье. Но его это не касалось. Не имел он также права спрашивать, следовал ли мистер Клемент Поуп его указаниям вести тихую размеренную жизнь и отказался ли от супружеской близости.

— Вы останетесь, доктор Энис? — спросила миссис Поуп, глядя на него из-под мокрых ресниц.

— Разумеется, на некоторое время. Пока он не очнётся или не наступят какие-то изменения.

— Могу ли я принести вам чего-нибудь выпить? Горничные сде...

— Нет, благодарю.

Когда ждёшь, время проходит быстро или течёт медленно, смотря насколько занят и взволнован разум ожиданием, поэтому Дуайт не мог оценить, Селина Поуп, вероятно, тоже, сколько времени они так просидели. Дуайт сидел у кровати, а миссис Поуп — у окна в ранне-георгианском стиле, на обитом жёлтым шёлком стуле.

Дуайт подумал о своих дочерях, которые скоро вырастут. Софи одиннадцать, а Мелиоре почти десять. Четыре года спустя после трагической смерти Сары Кэролайн обнаружила, что снова носит ребёнка, и друг за другом произвела на свет двух девочек. Словно чтобы восстановить равновесие вследствие хрупкости их первого ребёнка, эти девочки причиняли совсем мало беспокойства, даже когда подхватывали детские болезни. Обе худые до костлявости, обладающие неутомимой энергией и напором, в чём их превосходила только Белла Полдарк. Софи станет весьма миловидной, но созревать будет долго; внешность Мелиоры была малопримечательной, а губы слишком крупными, но этот недостаток легко восполнялся очарованием. На удивление, обе родились блондинками, а не рыжими.

Дуайт хотел спросить у сэра Гемфри Дэви, можно ли ему взять жену хотя бы в Париж; но и так знал, что больше чем на месяц она не оставит детей. Сама мысль о встрече с французскими учёными его волновала, но он заранее понимал, что вынужден отказаться.

С больным пока не происходило никаких изменений; Дуайт убрал пиявки и время от времени добавлял по капле эфира на тряпицу и подносил к носу больного. Селина бесчисленное количество раз то скрещивала, то распрямляла изящные ноги и поднимала руки, чтобы собрать в толстый пучок соломенные волосы. Наверное, прошёл час, а никто не проронил и слова, и тут мистер Поуп заговорил.

Да, мистер Поуп впервые заговорил после сердечного приступа.

Мало-помалу, незаметно для них, он пришёл в себя. Его ресницы дрогнули, взгляд сначала устремился в потолок, а затем на фигуру жены в элегантном халате, чей силуэт выделялся на фоне тёмных штор. Он облизал губы и заговорил.

— Шлюха, — произнес он с чувством и весьма отчетливо. Затем снова повторил: — Шлюха.

И испустил дух.

Глава шестая

Похороны мистера Поупа состоялись в ночь на четырнадцатое августа. Он отметил ночное время похорон в завещании, составленном вскоре после возвращения в Англию, когда узнал, что после смерти богатых мужей многие вдовы вынуждены нести огромные затраты на похороны, потому что следует пригласить полграфства. Осторожный во всём, он решил не ставить вдову в неудобное положение. Разумеется, он полагал, что такое случится ещё не скоро. Люди редко думают о подобных малоприятных вещах, особенно когда, достигнув среднего возраста, возвращаются в Англию, чтобы провести старость в уютной обстановке и рядом с дочерьми, выдать их замуж, а также рядом с молодыми жёнами — подержаться за их бюст. Трудно сказать, изменил ли он мнение за последние месяцы, но завещание осталось прежним.

Также трудно сказать, к кому или чему именно относились те странные последние слова, которые изрёк старик. Дуайт деликатно сделал вид, что не обратил на них внимания, как и на пунцовое лицо Селины. В высшей степени порядочный, придерживаясь сугубо медицинского такта, Дуайт сделал всё, что от него требовалось, включая успокоительное для Селины и обеих девушек; он помог им пережить ночь по возвращении. Только когда его провожала к выходу Кэти Картер, он задал вопрос необычно притихшей и плачущей горничной, которая отпускала его с неохотой.

— Твой хозяин умер, Кэти. Ни ты, ни другой не смогли бы его спасти... Ты ведь сказала, что нашла мистера Поупа за дверью его спальни?

— Нет, сэр. О нет сэр. Это было у дверей спальни, примыкающей к его собственной. Её называют голубой спальней. Когда я подбежала, он был там, лежал лицом вниз, а хозяйка склонилась над ним.

— Ах да, понятно. Что ж, благодарю, Кэти.

Она повисла на входной двери, покосившись на другую служанку, прошмыгнувшую мимо.

— Это не моя вина, сэр. Понимаете, сэр. Я тут совсем не при чём!

— Не при чём? О чём ты, Кэти?

— Я про увиденное, доктор Энис. В смысле, я виновата, что увидела это?

— Разумеется нет, — успокоил её Дуайт. Но все-таки не свойственно человеческой натуре настолько сильно придерживаться медицинского этикета, чтобы не спросить: — Я не совсем понимаю, о чём ты, Кэти.

— Ох, сэр... — начала она, но тут появился Певун Томас с лошадью, и возможность дальнейших признаний теперь оказалась безвозвратно утеряна.

Утром, на следующий день после смерти мистера Поупа, Певун Томас осмелился задержаться у дверей комнаты в надежде повидаться с Кэти, и был вознагражден её внезапным появлением, когда та искала банку варенья. Кэти выглядела расстроенной событиями прошлой ночи, и ей не терпелось поговорить с ним. Внезапный сердечный приступ мистера Поупа, Кэти это понимала, временно установил между ними более доверительные отношения, нежели раньше.

Братья Томасы жили холостяками. У Джона, самого старшего, была подружка по прозвищу Порыгунья Митчелл, у неё дергался один глаз и был лежачий глухой муж. Джон Томас ночевал у неё каждый день, когда не выходил в море. Второго брата по имени Мастак, старше Певуна всего на год, часто связывали с младшим братом по имени — ведь мастерство и музыка неразделимы, — но Мастак отличался и внешне, и по нраву: его расчётливость находилась за гранью понимания Певуна. Мастак ухаживал за вдовой Эди Пермеван, которая годилась ему в матери, в надежде заполучить кожевенную мастерскую, оставленную ей в наследство покойным мужем.

Певун, откровенно говоря, был не склонен забегать вперёд и не думал о будущем, а лишь довольствовался настоящим и надеялся на улыбку Кэти, что девушка благосклонно снизойдет до общения с ним.

— Наверное, всё станет по-другому без хозяина, — уже в третий раз повторил Певун, в надежде, что капля камень точит.

И точно.

— Тебя это не касается, Певун Томас, — резко оборвала Кэти, — и будь жив хозяин, ты бы здесь так не расхаживал!

— Я не расхаживаю, — стал оправдываться Певун. — Я был поблизости, понимаешь, и... — он замолчал, не в силах признаться в истинной причине: увидеть её. — Ты сказала мне вчера вечером...

Кэти нашла нужную банку. Вытерла пыль с крышки рукавом и чуть её не выронила.

Она прожгла его взглядом.

— Видишь, что я чуть не натворила из-за тебя! Ну же, или отойди, или скройся.

Он посторонился, чтобы дать ей пройти, и вдруг заметил в конце коридора Этель, главную горничную.

Этель всем своим существом выражала неодобрение.

— Кэти, ты нужна в музыкальном салоне. Тебя ждет хозяйка. А ты что здесь делаешь, Томас? Здесь тебе не место, хоть сегодня и траур.

Они поспешно разбрелись в разные стороны.

«От Певуна в музыкальный салон, — подумала Кэти. — И что вдруг понадобилось хозяйке? Не обсуждать же вчерашний вечер, потому что я этого не вынесу. Мама дорогая, я правда не могу! Что она скажет?»

Комнатка, раньше служившая сэру Джону кабинетом, превратилась в музыкальный салон для двух девушек, но сейчас там была только миссис Поуп.

Чёрный цвет ей шёл. Наряд соорудили на скорую руку, но простое платье с чёрной вуалью не производило впечатления вдовьего траура. Даже строгая причёска не умаляла её красоты. Только выражение лица говорило о другом. Кэти показалось, что она скорбит; по крайней мере, ей хотелось так думать.

Они не виделись со вчерашнего вечера. Кэти возилась на первом этаже, чтобы только не попадаться на глаза.

Странная тема для первого дня тяжелой утраты, но миссис Поуп начала разговор с фортепиано мисс Мод, которое не содержится в должной чистоте. Клавиши залипают и пожелтели. Само собой, сказала она, никакой игры на инструменте, пока соблюдается траур; но крайне важно, чтобы раз в неделю клавиши протирали молоком, и небрежным, беспечным и неряшливым служанкам негоже этим пренебрегать. Мисс Мод только вчера жаловалась.

Затем последовал строгий нагоняй за качество работы в доме. Кэти отвечала: «да, мэм», «нет, мэм», «ну, мэм, я пыталась, но они говорили»... потом опустила голову, надеясь, что скоро обстрел закончится. Кэти всегда восхищалась хозяйкой и завидовала её женскому обаянию: красивая хозяйка с ключами на поясе, мягко следившая за порядком в доме, какое это имело значение, и так далее и так далее... Строгости всегда следовали со стороны мистера Поупа, но он имел на это право; Кэти искренне надеялась, что миссис Поуп не станет брать на себя его роль, пока наверху ещё лежит покойный. Ведь такое порой случается.

Вероятно, у миссис Поуп просто шок, она скорбит. Это пройдет, и скоро она придёт в себя. Или это не скорбь. Может, гнев из-за вчерашнего вечера? Кэти понимала, что именно она является предметом раздражения хозяйки. Наверное, пусть лучше она её отчитает, если на этом всё закончится.

Вскоре миссис Поуп замолчала. Посмотрела на арфу, села на низкий стульчик и тронула пальцами струны, но так тихо, что за дверью никто не услышал.

— Кейт, — спросила она, — вчера вечером ты ведь пришла первой, когда с мистером Поупом случился сердечный приступ?

Святой Моисей, ну вот и началось!

— Да, мэм.

— Я благодарна тебе за помощь. Моего дорогого супруга сразило так внезапно, что я чуть не упала в обморок, увидев его на полу.

— Да, мэм. Для вас это стало ужасным потрясением.

— А случайно, — согласилась миссис Поуп, глядя по-кошачьи, — в той суматохе ты не вообразила то, чего нет на самом деле?

Кэти уставилась в одну точку и засопела, изо всех сил сопротивляясь желанию утереть нос тыльной стороной ладони.

— Точно не могу сказать, мэм. Ничего не знаю об этом, мэм.

Селина Поуп с серьёзным видом неторопливо кивнула, подтверждая это признание в смятении.

— Именно так. В такие моменты часто может привидеться невесть что...

Кэти сказала:

— Ну, мэм, я видела только...

— Хватит, — перебила миссис Поуп. — Всё, что, по-твоему, ты видела, к делу не относится. Как я сказала, в минуты потрясения можно вообразить всякое, чего и в помине нет на белом свете.

— Правда, мэм? Не знаю, мэм. Для таких, как я...

— Меня волнует только одно: рассказывала ли ты кому-нибудь свои байки.

Кэти уставилась на неё.

— А?

Миссис Поуп повторила вопрос.

Кэти пыталась запихнуть выбившуюся прядь обратно под чепчик.

— Байки? Выдумки, мэм? О нет, мэм. Я не рассказывала никаких баек.

Она снова принялась теребить волосы.

— Оставь в покое чепец.

— Да, мэм. Вчера вечером, когда доктор Энис уходил, он спросил...

— Что? Что насчёт доктора Эниса?

— Насчёт сердечного приступа, и он не мог понять, почему мистер Поуп лежал в таком положении.

— И что ты ответила?

— Ничего, мэм. Негоже мне говорить чего-то.

Из-под пальцев миссис Поуп зазвучали переливы арфы. Знает она этих корнуольских девчонок, которые вывернутся из любой ситуации. Но Кэти простушка, не в том смысле, что туповата, но доверчива, малограмотна и наивна. Похоже, у неё совсем мало друзей. Немного притворства и женской хитрости ей бы не помешало. Маловероятно, что сейчас она притворяется.

— Кейт, помнишь, как в прошлом году ты разбила японский чайник?

— О да, мэм. Разве такое забудешь!

— Мистер Поуп страшно рассердился и расстроился из-за такой потери. А помнишь те две стаффордширские тарелки с золотой каймой, которые ты разбила в январе?

Кэти понурила голову.

— Да, мэм.

— Когда это случилось, мистер Поуп был готов тебя уволить, решил, что всей нашей фарфоровой посуде грозит опасность.

— Вы удержали их стоимость из моего жалованья, мэм. Придётся до ноября расплачиваться.

— Возможно. Но полагаю, ты бы хотела остаться горничной.

— О да, мэм! Даже не представляю, что буду делать, куда пойду, если вы меня выгоните!

— Что ж... теперь я овдовела и могу сократить число прислуги. Пока рано, но потом я начну думать об этом. Мне ничего не остаётся, как жить менее роскошно.

Миссис Поуп замолчала, чтобы до Кэти дошел смысл сказанного. Разговор ужасно неприятный, но пока складывался удачно.

— Все, что случилось вчера, — решилась на откровенность миссис Поуп, — что случилось, или что ты там надумала, привиделось только тебе. Больше никто не видел, Кейт. Никто, кроме тебя. Тебе понятно?

— О да, мэм!

— Само собой, мне бы хотелось, чтобы случившееся между мной и мужем осталось в тайне. Я не желаю, чтобы деревенские бабки бешено ухватились за пустые слухи. Стало быть, если поползут сплетни, то кто окажется их виновником?

— А? — Кэти нахмурилась, пытаясь разрешить в уме столь трудную задачку на тему этики и логики.

— Кто окажется виновным? — повторила Селина, теряя терпение. — Ты, конечно же! А кто же ещё? Только ты.

— Но мэм, я и словом не обмолвилась! Ни разу! Ничего не сказала! Это какой-то другой чокнутый открыл рот, говорю же. С чего бы мне...

— Я не сказала, что пошли слухи! И пока ещё никого не обвинила в распространении небылиц! Я лишь пытаюсь тебе объяснить, что если расползутся какие-нибудь россказни, то виновата в этом будешь только ты. — Миссис Поуп поспешила поправиться: — Потому что только ты могла неверно истолковать случившееся вчера. Кроме тебя некому, потому что только ты была там. Тебе ясно? Значит, если пойдут лживые слухи и болтовня, то я сразу пойму, что это ты, поняла?

В глазах Кэти блеснули слёзы.

— Я ничего не сказала, мэм. Богом клянусь, ни одной живой душе не обмолвилась. Я знаю, что была там, но никому про это не сказала.

— И не скажешь?

— А?

— Стало быть, ты обещаешь, что не заговоришь?

— О да. Я тут ни при чём. Совсем ни при чём!

«Мама дорогая, — думала она, — надо поскорей предупредить Певуна Томаса, чтобы держал рот на замке!»

Миссис Поуп поднялась из-за арфы и медленно подошла к горничной.

— Ну-ну, перестань плакать... Мне лишь хотелось тебе чётко всё разъяснить. Хочу, чтобы ты осталась здесь горничной. Пусть ты иногда неуклюжая и небрежная, но я считаю, что ты можешь стать хорошей служанкой, и мне хочется тебя оставить. Но ты же понимаешь, Кейт, что всё зависит от того, поползут ли по деревне мерзкие слухи.

— О да, мэм. — Кэти моргнула. А затем, чтобы разом всё прояснить, спросила: — То есть, вы говорите, что мне нельзя заговаривать о мистере... о молодом человеке, который был с вами вчера вечером?

Спустя полтора часа Певун Томас расчесывал буйного и неспокойного Амбоя, который застоялся в стойле — почти никто не осмеливался приблизиться к нему, кроме Певуна — и тут вдруг в конюшне появилась Кэти Картер. Певун чуть не выронил щётку из рук.

— Кэти, — только и произнёс он, — ну и ну! — И слабо улыбнулся.

— Певун, — начала она, — я хочу с тобой поговорить.

Она ещё никогда не просила так много, Певун растерялся от удивления и восхищённо уставился на неё.

Пока она раздумывала, как начать, до неё наконец дошло значение этого взгляда, исполненного восхищения, плотского восхищения. Раньше ей это не приходило в голову. По правде говоря, слабые попытки он уже предпринимал. После провала на скачках он пришёл к ней домой — по-видимому, чтобы извиниться, — но она не восприняла этого всерьёз. После того как она осыпала его бранью на скачках — с полным на то основанием — Кэти рассмешили его попытки помириться. Все знали, что Певун не из тех, кто интересуется девушками. Вероятно, всякое такое его вообще не интересует. Он дурачок. Добродушный, дружелюбный, придурковатый, для которого женщины ничего не значат и не могут значить, потому что он ни на что не способен. Неприязни к нему она не испытывала. Певун доброжелательный, безотказный и мирный, так что нет повода его презирать. Но... Вдруг до неё стало доходить, что если как-то и где-то в нём затерялся проблеск нормальности, и это связано с ней, можно извлечь из этого выгоду.

— Тебе наверняка известно, — начала Кэти, — насколько скверно последние месяцы ты исполняешь обязанности на конюшне, да?

— Чего? — от неожиданности тот вытаращился на неё, по-прежнему дружелюбно, но удивленно.

Кэти огляделась.

— Да. Только посмотри на эту конюшню. Вся в грязи и в пыли. Вон на стене. И на щётке. Даже на лошадях. Не чёсаны должным образом. Амбой, Поводок, Зимородок, Перчатка... и остальные, не помню их имён. Хозяйка говорит, ты плохо за ними смотришь. Хозяин перед кончиной тоже был недоволен.

— А? Чего? Не понимаю, о чём ты! Я? Я тута тружусь изо всех сил. Кэти, я...

— Что?

— Кэти, я... — он судорожно сглотнул. — Мне так приятно видеться с тобой и говорить. Правда...

— Это не просто так, паренёк. Помнишь вчерашний вечер?

— Вчерашний вечер? Ещё бы. А что...

— Помнишь, как я позвала тебя, говорила быстро-быстро, чтобы поскорее сбегал за доктором Энисом, потому что хозяин слёг! Помнишь?

Певун хотел было улыбнуться во весь рот, но вовремя остановился, взглянув на Кэти.

— Ну да. Ещё никогда не видел тебя в шляпке. Мама дорогая, говорю, Кэти в шляпке. И тогда ты говоришь...

— Певун, — прервала Кэти. — Вчера было вчера, понимаешь? И может, в суматохе ты надумал или навоображал себе всяких глупостей, понимаешь?

Певун уставился на неё с открытым ртом.

— Неа...

— Например, я наговорила того, чего не говорила на самом деле. Все, что ты там, по-твоему, услышал от меня, всё это не так, понимаешь? Всё это просто потрясение и шок. Воображаемые вещи, которых и в помине нет на белом свете. — Кэти остановилась, чтобы отдышаться. Подумала, что пока всё идет неплохо. — Бредни, понимаешь, — прибавила она. — Всё это просто бредни.

Наступила тишина. Амбой переместился в стойле и потёрся крупом о деревяшку.

Восторженная улыбка неторопливо расплывалась по лицу Певуна.

— Мой хороший, — ласково заговорил он, — ну, не надо так!

— Эй, ты меня слушаешь?

— Ага. Ещё как. Готов тебя слухать цельный день.

— Но тебе понятно? Если мы расскажем о том, что я видела, могут поползти злобные невежественные сплетни, понимаешь. Среди деревенских старух.

— Как-как? Неве... а дальше?

Кэти приблизила к нему лицо.

— Вот что, Певун Томас, если появятся лживые слухи и пересуды, мы с тобой пострадаем! Хочешь, чтобы тебя с работы выгнали?

Она делала страшное-престрашное лицо, но Певун не замечал этого, видел только красоту. Однако сама мысль, что его вышвырнут отсюда и он не сможет больше тут обедать, а самое главное, не увидит Кэти, подействовала на него отрезвляюще.

— Что же делать, Кэти? Скажи, как поступить.

— А я о чём! — воскликнула она с досадой. — Никому ни слова о том, что я вчера сказала. Тебе ясно? Уяснил ты это в своей башке?

— Что? Что ты мне вчера говорила? О том молодом человеке, о нём что ли, который был наверху с ней? Ага. Я понял.

— Вот это и надо скрыть. Или она нас уволит. Запомни, я никогда не упоминала имён, так что тебе нечего и рассказывать и надо об этом забыть.

Певун почесал сальные волосы. Визит Кэти — лучшее, что случалось с ним за долгое время, наверное, с того летнего дня, когда он один пел гимн в церкви, а остальные слегли с поносом. Поэтому ему хотелось продлить мгновение. Ему пришло в голову, что можно сделать встречи более постоянными.

— Подумай, Кэти, — заговорил он хитровато, — надо нам ещё об этом поговорить. А? Приходи ко мне изредка, чтобы удостовериться в моем молчании, а?

— Вот ведь дурень! — Кэти уже злилась. — Знаем только мы с тобой! Значит, оставим это при себе и никому ни слова.

— Но я знаю, кто это, — сказал Певун и, покопошившись, вытащил что-то из волос и сдавил между пальцами. — Я ж его знаю!

— Ещё чего! Я и словом об этом не обмолвилась!

— Не, ты не говорила. Я сам его видал. Видал, как он садится на коня. Когда я собрался бежать за хирургом. Он привязал коня к стене старой плавильни. Вскочил на коня и ускакал.

Глава седьмая

В назначенное время в назначенном месте встреча трёх молодых людей так и не состоялась. Стивен послал записку, что её придется отложить, и предложил новое место — не только более подходящее для подобной беседы, но и не наводившее на мысли о заговоре, если бы кто-нибудь их увидел.

Между Нампарой и Тренвитом, на высоком утёсе недалеко от пещеры, находился крутой склон — природа словно задумала здесь ещё одну бухту, но передумала в последний момент. Склон, возвышающийся над морем на шестьдесят с лишним футов, заканчивался заросшим травой плато с руинами давно заброшенных горных выработок и стволом шахты, пробитым прямо до уровня моря. Шахта примерно восьми футов в диаметре находилась в двадцати футах от гребня, а её ствол окружала низкая каменная стена.

Несколько лет назад, когда Чарли Келлоу был проворнее и отважнее, а Пол ещё не вышел из ранне-подросткового возраста, они сделали деревянную лестницу и прибили её к одной из сторон ствола так, что смогли попасть в восхитительную бухту, созданную горными породами внизу. Здесь они хранили своё судёнышко — тридцатилетний люггер прочной, но устаревшей конструкции — и отсюда же иногда отправлялись к берегам Франции или Ирландии, чтобы привести домой контрабандный алкоголь или шёлк. Однако два года назад сильнейший шторм настолько потрепал люггер, что его даже не попытались починить. Корпус, до которого не доходил обычный прилив, так и остался лежать на скалах. С тех пор никто больше не использовал это место, хотя местные по прежнему называли его «Лестница Келлоу» и это название, очевидно, прицепилось к нему навсегда.

Примерно на середине пути шахтеры давным-давно начали пробивать ещё один штрек, на этот раз — горизонтальный, в надежде найти руду, но бросили эту затею после двадцати футов. После них осталось грубое отверстие со следами кирок, идущее перпендикулярно стволу шахты: начатое с размахом, и поэтому довольно широкое и высокое на входе, оно почти сразу же сужалось до штольни в четыре на четыре фута, которую шахтёры выдолбили в поисках руды. Посовещавшись, молодые люди решили спрятать свою добычу в этом тоннеле. Даже в те времена, когда они пользовались бухтой, никто кроме них сюда не заглядывал — место пользовалось сомнительной репутацией среди деревенских — так что казалось очень маловероятным, что кто-то сделает это теперь. Да если бы это и случилось, шансы, что кто-то спустится до половины, войдет в тоннель, а затем начнёт ворочать вонючие мешки в самом конце, были ничтожно малы. В конце концов все согласились, что более подходящего места, чтобы спрятать краденное так, чтобы его не нашли, просто нет.

Они встретились прямо перед рассветом, когда полосы восхода обесцветили восток, а ветер стих. Непохожее трио. Стивен с его львиной гривой, ямочкой на подбородке, широкими скулами и привлекательной внешностью, щедрый, но склонный к импульсивным действиям и предающийся размышлениям, лишь когда эти действия по какой-то причине не удались. Пол Келлоу, стройный и темноволосый, красивый, как кинжал, уверенный в собственной значимости, но не уверенный в собственных суждениях и успехе. Джереми Полдарк, высокий, худой и немного сутулый, единственный, кто обладал подлинным разумом, сейчас блуждающим и нестабильным — и виной тому обстоятельства, которые менее чувствительного человека не выбили бы из седла.

Они спустились, и, поскольку в последнее время лестница обветшала, а некоторые ступеньки стали ненадёжны, дожидались, пока каждый доберется до тоннеля, прежде чем следующий поставит ногу на первую ступеньку. Они собрались у входа в пещеру. Джереми зажёг пару свечей, вошел внутрь и отдёрнул грязную парусину. Под ней лежали три небольших мешка почище, на первый взгляд, из-под муки. На каждом чернилами были отмечены инициалы. Джереми вынес мешки к выходу из пещеры.

— Всё в порядке. Их никто не трогал.

Выждав минуту, Стивен подошел к мешку с маркировкой «С», запустил в него руку, вытащил оттуда несколько банкнот, монеты, пару каких-то документов и кольцо. Он встал на колени, таращась на всё это, пропускал добычу через пальцы, осознавая, что у него осталось. Пол последовал его примеру. Джереми не сдвинулся с места, а так и стоял у входа, наблюдая за ними.

Стивен поднял взгляд.

— Ты много забрал из своей доли, Джереми?

— Пока ничего, я же говорил.

— И когда же ты планируешь её использовать?

— Довольно скоро.

— Если всё вскроется, тебя повесят вне зависимости от того, потратил ты деньги или нет.

— Знаю.

Утро приближалось, хотя здесь, в шахте, всегда царил полумрак. Джереми достал из кармана газетную вырезку, развернул и уставился на неё.

— Что это?

— Ты её уже видел.

— Заметка? Пресвятая Мария, не вздумай это хранить! А если кто-то её найдет?

— То не увидит в этом ничего особенного. К тому же никто не обыскивает мою комнату.

Вместо того чтобы проверять свои мешки, оба молодых человека вскочили и заглянули через плечо Джереми.

Новостной заголовок вверху страницы гласил:

Дерзкое ограбление почтовой кареты

На прошлой неделе один из четырех дилижансов компании «Безопасный экипаж», принадлежащей «Фегг, Уитмарш, Фромонт, Уикли и Ко», курсирующий между Плимутом и Фалмутом, подвергся дерзкому ограблению. Между отправлением из Плимута, состоявшимся утром предыдущего понедельника, двадцать пятого числа, и дневным прибытием в Труро, из внутренней части дилижанса был сделан пролом к сейфу под облучком, а содержимое сейфа исчезло. Предпринимаются попытки разыскать пассажиров, путешествовавших в тот день в экипаже: преподобного Артура Мэя и миссис Мэй, лейтенанта Королевского флота Моргана Лина, мистера Артура Уильяма Роуза, мистера Орда Кэдбери и мистера Энтони Тревейла.

На титульном листе этой же газеты разместили обьявление:

Награда в тысячу фунтов

В понедельник, двадцать пятого января, ограблен дилижанс компании «Безопасный экипаж». Содержимое двух сейфов является собственностью мистера Уорлеггана и мистера Уильямса, банкиров из Плимута и Труро.

Среди украденного — банкноты Банка Англии достоинством в сорок, двадцать и десять фунтов, общей суммой около двух тысяч шестисот фунтов. Все банкноты пронумерованы и датированы, их перечень указан ниже. Также украдены дорожные чеки, подлежащие уплате Банком Уорлеггана и Уильямса, все номиналом по пятнадцать фунтов, общей стоимостью семьсот фунтов, а также банкноты других банков на сумму восемьсот пятьдесят фунтов. Девятьсот испанских долларов, ещё одна сумка, содержащая триста шестьдесят гиней, некоторое количество иностранных золотых монет, мелкие фамильные драгоценности — серебро и ювелирные изделия, документы.

Объявлена награда в четыреста фунтов за сведения, достаточные для поимки преступников, а ещё шестьсот фунтов обещаны за возвращение украденного имущества.

Затем следовали номера.

Встретившись в середине холодного января, когда ветер часто приносил снег, три молодых человека сосредоточенно изучили объявление. В первую очередь стало ясно, что банкноты Банка Англии использовать нельзя, ведь все они пронумерованы и датированы. Затем Пол заметил тактическую ошибку, допущенную банком Уорлеггана. Без сомнения, там пронумеровали и датировали все банкноты, но если у банка есть полный список, почему внизу указаны лишь избранные номера? Похоже, они поместили номера только тех, которыми владели сами. Их всего семь. Использовать их — небезопасно. А остальные, заключил Пол, вполне можно.

Дорожные чеки, подлежащие уплате в Банке Уорлеггана, тоже рискованно использовать, поскольку личности воров могут установить прежде, чем удастся их обналичить. После долгих споров, в основном со Стивеном, который хотел поехать в Бристоль и попробовать разменять их там, Джереми сжёг их, как и семь помеченных банкнот Банка Англии. Смотреть, как бумаги чернеют, скручиваются и исчезают в пламени, для всех было мучительно, но Джереми заявил, что, если не сделать этого сразу, то позже у кого-то всё равно возник бы соблазн обналичить их, а это могло свести на нет все тщательные меры предосторожности.

А всё остальное, заметил он, невозможно отследить: гинеи, испанские доллары, золотые монеты, украшение и прочее. Всё это нужно как можно ровнее разделить на три части и спрятать в разных мешках, чтобы потом не возникло никаких разногласий.

На том и порешили.

Стивен взял почти всю свою долю до отъезда в Бристоль, а Пол забрал чуть больше половины своей.

Стивен сказал Джереми:

— Я-то думал, всё это делалось ради серьезной цели — начать богатеть! Ты говорил, это послужит началом. Но деньги не приумножаются, если закопаны в землю. Да и, похоже, мешки начинают гнить вместе с бумагами. Они не водонепроницаемы.

Выражение лица Джереми не изменилось.

— Послушай, Стивен, когда наше весёлое приключение закончилось, я почувствовал какой-то горький привкус во рту, напоминающий о последствиях. Он никуда не делся. Вот когда пропадёт, я и решу, как лучше потратить деньги.

— Думаю, отец не поверил своим ушам, когда я сказал, что могу найти деньги для оплаты его самых неотложных счетов. Первое время он что-то подозревал, сомневаясь, что я выиграл их на петушиных боях. Я сказал: «Дорогой отец, но откуда же тогда, по-твоему, я взял эти деньги? Украл?». Вскоре он принял мое объяснение; да и кто бы не принял, в такой-то ситуации? Как в той старой пословице о дареном коне. Постепенно я стал его благословенным сыном. Конечно, я действовал осторожно, доставая деньги понемногу. Теперь, когда я уезжаю в Труро или Редрат, он тревожится, как бы я не поставил большую сумму и не проиграл её, — Пол поджал губы. — По крайней мере, в отличие от вас, мои товарищи-злодеи, я верю, что сделал со своими деньгами что-то стоящее. Транспортная компания «Келлоу, Клотуорти, Джонс и Ко» продолжает работу, и теперь, когда дела пошли в гору, терпит лишь небольшие убытки. А ещё мой отец продолжает заниматься своим делом, а не томится в долговой тюрьме. Мою мать и сестру не вышвырнули из дома, а их вещи не проданы в надежде хоть что-то за них выручить. Семья Келлоу продолжает жить обыкновенной, и, надеюсь, упорядоченной жизнью. Так что, если исключить несколько дней с трясущимися коленками до и после приключения, я рад, что сделал это.

— А твоя мать и Дейзи смирились с историей о петушиных боях?

— Они ничего не знают. Я уговорил отца держать всё в секрете, потому что мама слишком религиозна и осуждает игры. Я не думаю, что они вообще задавали вопросы. Они никогда не знали, как велики наши трудности, а потому не в курсе, чего нам стоило из них выпутаться.

Джереми взглянул на другую сторону ствола шахты. Земля здесь просочилась в пару расщелин, и в них выросли крохотные папоротники, а чуть выше, ближе к свету, зацвели несколько кочек армерии. Джереми сложил газетную вырезку и положил её обратно в карман.

— В Бристоле возникли какие-нибудь трудности, Стивен?

— Трудности?

— С разменом банкнот. Я полагаю, ты уже это сделал?

— Вообще никаких проблем, хотя, признаюсь, у меня возникли сомнения насчет двух сорокафунтовых банкнот, но их взяли без всяких вопросов.

Он сунул десяток банкнот Банка Англии в бумажник.

— Я бы, конечно, предпочёл забрать всё сейчас.

— А украшения?

— Я взял только кольцо. Продал бриллианты из него за семьдесят фунтов. Едва ли это их настоящая стоимость.

— Меньше половины настоящей стоимости, — подтвердил Джереми.

Стивен уставился на него.

— А у тебя симпатичная булавка. Это ведь не часть добычи, да?

— Не часть, — уклончиво сказал Джереми.

— Эй, что это ты от нас скрываешь?

— Абсолютно ничего. По крайней мере, ничего, что касалось бы кого-то, кроме меня. — Джереми вытащил свой мешок и задумчиво потряс его. — Но я хочу избавиться от этих узнаваемых вещиц. У тебя их две, так ведь, Пол?

— Кольцо с печаткой, недорогое. И эта брошь.

— На твоем месте я бы вынул рубин, а брошь выбросил в море.

— Если переплавить её, то можно немного выручить.

— Безопаснее просто избавиться.

— А что с чашей? — спросил Стивен.

— Какой чашей?

— Ну, той, маленькой. Чаша любви или что-то в этом роде.

— Думаю, лежит за мешками. Мы ведь так и не решили, в чью долю она входит.

— Много за неё не выручишь, так?

— Не выручишь.

— Как ты потратил свои деньги в Бристоле? Джереми сказал, ты не купил приватир.

— Нет, мне ничего не приглянулось. Всё могло бы сложиться иначе, но там была пара человек, с которыми мне не хотелось иметь дела — суровые парни, мы с ними когда-то перекинулись парой фраз... И не только фраз. — Стивен коснулся подбородка. — Нужно побриться. Так что, если тебе интересно, Пол, то я привёз почти все деньги назад — но уже в других банкнотах. Может, вложу их здесь.

— Что, тебе больше по вкусу приватир из Фалмута?

Стивен взглянул на Джереми с лёгкой ухмылкой.

— Не совсем. Я подумывал вложить деньги в ловлю сардин. Пойду окольными путями, как-то так. И тогда никто, даже Полдарки, не смогут сказать, что я занимаюсь чем-то незаконным.

— Расскажи подробней, — попросил Пол. — Мы же видим, ты умираешь от нетерпения.

— Дело не в том, что думает моя семья, — начал Джереми. — Если ты...

— Для него всё дело в том, что думает Клоуэнс, — заметил Пол.

— Да? Хорошо, скажу это прямо в лицо её брату. Она красивая девушка и хороший улов. И я попытал бы удачу, если бы она дала мне хотя бы тень надежды, что отнесётся к этому благосклонно. Джереми, если ты женишься на Дейзи, мы можем дружить парами.

Лицо Джереми осталось непроницаемым.

— Что у тебя за план, Стивен?

Стивен просмотрел несколько документов, лежащих в его сумке, а затем поднял взгляд.

— Этим летом я болтал о том о сём с рыбаками из Сент-Айвса. Так знаете, сколько они получали за сардины в прошлом году? Я вам скажу. Пятнадцать шиллингов за бочку. Как сказал один из них, это даже не окупает соль и сети. И всё это в тяжёлый год, когда по всей стране не хватало еды. Но вы знаете, сколько получили другие рыбаки? Попробуйте угадать. Сто девяносто шиллингов — почти в двенадцать раз больше. За рыбу того же качества, пойманную на таких же лодках.

— Это что, головоломка? — спросил Пол.

— Нет. Просто некоторые рыбаки оказались предприимчивее остальных и продали сардины на другие рынки.

— В Испанию? — спросил Джереми.

— В данном случае, в Италию.

— Что ты имеешь в виду — они прорвали блокаду?

— Именно. Французы не могут охранять все свои порты, а уж тем более патрулировать в открытом море.

Джереми провёл пальцами по мешку, но вновь не развязал его. Ему всё ещё казалось неприятным прикасаться к деньгам.

— Это сделала одна из компаний-экспортёров, вроде Фоксов из Фалмута?

— Нет, как ты понимаешь — они слишком боялись за свои суда. Это сделали простые люди на собственных судах и после трёхмесячного плавания вернулись домой с полными карманами золота. Они в основном из Сент-Айвса, Меваджисси и Фоуи. Их меньше десятка, и никто их не остановил.

— И что ты предлагаешь?

— Сделать в этом году то же самое, но с бóльшим размахом. Обстановка всё та же — избыток рыбы, которую никто не покупает и по дешёвке берут лишь фермеры для удобрения полей. Думаю, я смогу купить несколько судов, переоборудовать их для перевозки подобного груза, затем приобрести вяленых сардин, заплатив цену выше рыночной, чтобы получить лучший товар. Снаряжу суда, может, поплыву на одном из них и получу щедрую прибыль.

Пол слушал его, склонив голову набок, словно надеялся услышать ещё что-то.

— Ты серьёзно?

— Не хочешь — не верь.

— Ты уже начал что-то предпринимать?

— Пока нет.

— А когда начнёшь?

— Во вторник я буду в Сент-Айвсе на аукционе по

продаже «Шасс-Маре» [1].

— Что это, ради всего святого?

— Французский трофей. Судно небольшое, но достаточного размера — около восьмидесяти тонн, сделано из ели. Продаётся со всем снаряжением. Его называют рыболовным судном, когда-то оно для этого и использовалось, но обводы хороши. Несомненно, оно ходило в открытое море — и скорость приносила хороший улов. Но я видел отметки на палубе в тех местах, где ставили пушки, и понял, что время от времени его использовали для каперства. Подходит для дела, которое я затеял.

— А сколько ты сможешь взять?

— Что, сардин?

— Да.

— Ну, над этим придётся поработать чуть тщательнее, но думаю, двести двадцать пять — двести пятьдесят бочек. Около того.

— Так, — кивнул Пол, — если ты, грубо говоря, получишь с бочки по восемь фунтов... Конечно, тебе нужно платить экипажу и кормить его, но всё же... Выглядит довольно привлекательно. Что думаешь, Джереми?

— Думаю, плавание, скажем, до Генуи и обратно займёт больше трёх месяцев. А ты собираешься брать груз на обратном пути?

— Я подумывал привести соль и вино.

— И то, и другое — контрабанда, — заметил Пол. — Ты же сказал, что начнешь всё с чистого листа.

— Начну, начну. Но никто в Корнуолле не осудит контрабанду, как ты её назвал. Даже капитан Полдарк и доктор Энис когда-то этим занимались.

Пол рассмеялся.

— Обычное начало «с чистого листа» для человека, разыскивающегося за два уголовных преступления.

Стивен резко ответил:

— Не забывай, Пол, что ты разыскиваешься за одно из них, а, может, и за другое тоже.

— Ладно, ладно, — успокоил их Джереми — помните: когда воры ссорятся...

Мгновение спустя Пол произнес:

— Да мы вовсе не ссоримся. Немного шутим, так ведь? Я благодарен Стивену за то, что он сделал в плимутских доках, иначе меня бы завербовали во флот.

Джереми взял свечу и пошёл положить свой мешок под брезент в дальнем конце шахты. Он вернулся с небольшой металлической чашей. Она лежала в одном из мешков, которые они забрали из сейфа. Серебряная, но крошечная, меньше трех дюймов в ширину, с двумя ручками высотой в два с половиной дюйма. По кромке были выгравированы слова: «Amor gignit amorem».

— А с этим что будем делать?

Возникла заминка.

— Переплавим, — предложил Пол.

— Слишком лёгкая, — возразил Джереми, — не окупит даже переплавки.

— Выбросим в море, — сказал Стивен.

— Немного жаль. Но думаю, ты прав.

— Ты даже не прикасался к своей доле, Джереми. Я видел.

— Не бойся, прикоснусь в свое время.

— Становись моим партнёром. У меня есть ещё одно судно. Небольшой дрифтер, примерно шестьдесят тонн. Я заказал его на прошлой неделе. Война не продлится вечно, не вечны и условия, которыми мы можем воспользоваться. Чтобы извлечь из них как можно больше, я имею в виду. Война закончится, но морская торговля — нет. Она будет расширяться. Люди, имеющие два-три судна, смогут этим воспользоваться. Если нужно, всё будет законно. Если я куплю «Шасс-Маре», то мне опять понадобятся деньги. Твои оказались бы очень кстати. Можем открыть транспортную компанию. «Каррингтон и Полдарк». Или «Каррингтон и Ко», если ты не хочешь огласки. Почему бы тебе не поплыть со мной в Италию осенью? Это настоящее приключение, не то что пойти на Силли.

— Я подумаю над этим, — пообещал Джереми.

Позднее в тот же день Джеффри Чарльз прогуливался у старого пруда Тренвита, когда заметил небольшую вереницу, прокладывающую себе путь по заросшей сорняками дороге. Впереди на старой кобыле ехал худой темноволосый мужчина; в нескольких шагах позади него — две низкорослых лошади, на одной сидела темноволосая женщина в сером льняном плаще для верховой езды, на другой — девочка лет двенадцати с косичками, её ножки едва выглядывали из-под кисейной юбки.

В это время Джеффри Чарльз обнимал жену, но поднял обе руки, чтобы прикрыть глаза от солнца, и тут же вскрикнул.

— Любовь моя, прошу прощения, но это же Дрейк!

Он перепрыгнул через узкий уголок пруда, прошлепал по неглубокой грязи и побежал навстречу каравану. Приблизившись, худой брюнет увидел его, окликнул своих дам и аккуратно выбрался из седла.

Мужчины встретились, а жены отстали от них на одинаковое расстояние. В нескольких футах мужчины остановились и пожали друг другу руки. Но уже через секунду Джеффри Чарльз обнял гостя, рассмеялся и расцеловал в обе щеки.

— Дрейк, Дрейк, Дрейк, Дрейк, Дрейк! — только и повторял он срывающимся голосом сквозь слезы. — Та-а-ак... После стольких лет! Мне просто не верится!

— Джеффри Чарльз! Я и сам не могу в это поверить! Неужели это ты, так возмужал и выглядишь счастливым. Дорогой, ведь ты меня позвал!

— И правда. — Они разорвали дружеские объятия, и Джеффри Чарльз за десять гигантских шагов преодолел расстояние, чтобы помочь даме спешиться. — Морвенна. Боже мой! Дорогая! — он подхватил её на руки и обрушил на неё такой поцелуй, что сдвинул её очки набекрень. — А как поживает моя гувернантка? Хорошеет, я вижу! Как же я рад снова тебя видеть! А Лавдей... — Он подошел ко второй лошади и поцеловал девочку, пока спускал её на землю. — Милая, ты так выросла, так повзрослела!

Дрейк Карн добавил:

— Прибавила в мудрости, в росте и почтении к Господу. — Но он сказал это с лёгкой улыбкой, которая обратила всё в шутку.

— Ты ещё придерживаешься этого диковинного методизма?

— В некоторой степени. Но мы принимаем его в малых дозах, не как Сэм.

— Всё хорошо понемногу, — согласился Джеффри Чарльз, — а вот любви и дружбы много не бывает. Пойди сюда, Амадора, не прячься, подойди и познакомься с моими дорогими друзьями. Дрейк, Морвенна, это моя жена, горячо любимая и уважаемая, которую я привез в Корнуолл, чтобы познакомить с вами.

Они пожали друг другу руки, Дрейк почтительно поклонился, а Лавдей сделала реверанс. Все вели непринуждённую и весёлую беседу, пока с лошадьми в поводу неторопливо шли к парадной двери. Дрейк поправился; кости плеч больше не выпирали из-под сюртука; волосы чуть поредели, но оставались такими же чёрными; на лице стало больше румянца, но, может, это просто с дороги. Морвенна казалось, совсем не изменилась; близорукая, застенчивая, замкнутая, прямо как семь лет назад, когда он навещал их в Лоо, точно такой же он помнил её и девятнадцать лет назад, когда она впервые приехала к нему в качестве гувернантки. У Лавдей была красивая кожа и чёрные волосы, как у родителей, но она находилась в том возрасте, когда детское очарование уже ушло, а юность ещё не наступила.

У парадной двери Джеффри Чарльз пронзительно свистнул. На звук с заднего двора прибежал юноша. Он удивленно поднял брови и заулыбался Дрейку.

— Будь я проклят! — вымолвил Дрейк. — Это же юный Трединник! Только не разберёшь, Джек это или Пол.

— Джек, сэр. Пол с вашим братом, сэр.

— У меня пока нет прислуги, — объяснил Джеффри Чарльз, — а есть помощники, которым я заплатил то, что они посчитали разумным вознаграждением. Джек здесь в качестве помощника.

— Ага, сэр, делаем, всё, что в наших силах, сэр. Рад вас видеть, мистер Карн. И миссис Карн тоже. И мисс Карн, надо полагать.

— Пожалуйста, проходите, — сказала Амадора Морвенне. — Джеффри Чарльз так часто говорил о вас. Вот сюда. Но вы и так знаете дом. Хорошо его помните.

— Я так рада за вас, миссис Полдарк, — сказала Морвенна. — За вас обоих.

Она оглядела маленькую прихожую, когда вошла. Морвенна чуть поежилась.

— Вы озябли? Пока ехали так далеко?

— Нет-нет. Мне не холодно, — заверила Морвенна. — Вовсе не холодно.

Обедали они в зимней гостиной, которую молодые Полдарки пока использовали в качестве столовой. Первый вечер Полдарки провели в большом зале — ради забавы, любви, развлечения и интимной близости; когда же наконец спустились на землю, комната показалась им слишком большой для двоих.

Все старались показать себя с лучшей стороны, каждый слишком явно хотел говорить и вести себя правильно. Джеффри Чарльз выглядел излишне радушным, Морвенна, не самый хороший собеседник, прилагала огромные усилия, чтобы вступить в разговор; только Лавдей прощалось молчание. Морвенна хотела подняться и помочь Мод Трединник, жене Джека, которая прислуживала за столом. Амадора беспокоилась за еду, приготовленную Энн Боттрелл, женой Неда Боттрелла из Грамблера; но Джеффри Чарльз был непреклонен с каждым, кто пытался суетиться за столом. Всем следовало сидеть и ждать, и точка. И, наконец, свершилось. Вино вкупе с едой постепенно расслабило нервы, разрядило атмосферу, помогло подлинной доброжелательности выйти наружу.

— Мы устроим большой праздник, — сказал Джеффри Чарльз. — Настоящее пиршество. Я подумал, что сначала это будет по случаю новоселья, когда всё зайдут отпраздновать наше возвращение. А затем устроим просто домашний праздник. Но потом стало совершенно очевидно, что если нам не хочется, чтобы кто-нибудь из гостей провалился под половицы или какая-нибудь впечатлительная дама обнаружила крысу, решившую полакомиться её фруктовым силлабабом, то лучше подождать. Стало быть, остаётся самый обычный праздник, который мы проведём за неделю до отъезда. Или устроим праздник пораньше, в самый разгар пребывания, пока мы не устанем от вас и не растеряем радушие. Сколько времени ты можешь здесь пробыть, Дрейк?

— Здесь? Ох, даже не знаю. Тебе бы хотелось, чтобы мы остались надолго?

— Как можно дольше. Пока вам тут хорошо. Ты ведь знаешь, как мне хочется, чтобы вы оба, все вы, остались здесь и позаботились о доме в наше отсутствие, чтобы зажили вместе с нами, когда мы вернёмся навсегда. Наверное, это неосуществимая мечта, я прав? Ты прочно осел в Лоо?

Дрейк взглянул на Морвенну. Та молчала.

— Пока что мы живем в Лоо, Джеффри Чарльз. Там теперь наш дом... Но это не значит, что мы будем редко видеться с тобой или не навестим Тренвит, если захочешь. Поездка долгая; мы выехали в четыре утра; но если капитан Полдарк одобрит, другой капитан Полдарк, то тогда можно иметь два дома сразу, а один из них тот, где вы с миссис Полдарк будете когда-нибудь жить.

— Ну разумеется, — согласился Джеффри Чарльз, и поскольку не мог дотянуться до Дрейка через стол, то похлопал Морвенну по руке. — Понятно. А я всегда об этом мечтал... ты ведь знаешь... Но пока-то вы останетесь?

Морвенна улыбнулась ему.

— Насколько пожелаешь, насколько вы оба пожелаете.

— Мы всё равно собирались сюда приехать, — сказал Дрейк, — но у нас появился внезапный заказ на судно для ловли скумбрии, он поступил почти в тот же день, когда пришло письмо, где ты сообщаешь потрясающие новости о возвращении домой. Это задержало меня, поскольку заказ оказался срочным, а молодой человек пожелал, чтобы менее чем через пару месяцев судно было готово к эксплуатации. Я остался, чтобы проверить законченные чертежи и деревянный каркас. Я могу там понадобиться только через пару недель, а пока работы им хватит.

— Ну что ж, тогда давайте хорошо проведём эти две или три недели, — улыбнулся Джеффри Чарльз и провёл пальцем по линии усов. — Так необычно: когда я видел тебя в последний раз, ты становился отличным колёсным мастером. Теперь же всё изменилось, и ты стал судостроителем.

— Благодаря другому капитану Полдарку — Россу. Представляешь, прошло уже столько времени, а мне всё так же трудновато называть его по имени.

— Значит, мы в одинаковых условиях, потому что хоть он на самом деле мой кузен, я всегда называл его дядей, и каждый раз, как открываю рот, едва успеваю себя поправить!

— Думаю, мне следует сообщить ему о новом судне, которое я взялся построить для того юноши. Клоуэнс была обручена с молодым человеком по имени Стивен Каррингтон? Юношу, который приехал ко мне в Лоо, зовут Стивен Каррингтон. Мне любопытно, это тот же самый человек?

Глава восьмая

Вернувшись ранним утром после очередной вылазки, Джереми увидел, что мать уже на ногах. Пока он переходил по дощатым мосткам к дому, та вышла из парадной двери с ведром воды.

Ещё задолго до восхода солнца свет окутал землю и море, за которое цеплялись клочки тумана, напоминающего нагретое в кастрюле молоко для получения сливок. Ветерок подует позже, а пока стоял штиль.

— Ты сегодня рано встал, любовь моя, — отозвалась Демельза.

— О тебе можно сказать то же самое, мама. Ты поливаешь цветы?

— Нет. — Она заглянула в ведро. — Пока на листве есть роса — самое время ловить улиток. Если залить их морской водой, они сразу сдохнут.

— Отец уже встал?

— О да. Во дворе. Сегодня мы начинаем работу на Длинном поле.

— Ясно. Хороший урожай? — Именно это ему следует спрашивать, решил Джереми.

— На верхней части — так себе, но внизу очень приличный.

— Стало быть, лишняя пара рук не помешает?

— Можно даже не спрашивать.

— Что ж, сперва я схожу в Лежер и узнаю, всё ли там благополучно. Когда завтракаем?

— Через полтора часа.

— Тогда позволь мне испробовать силы в убийстве слизняков. Вижу, у тебя есть перчатки. Я не против улиток, но слизняков трогать голыми руками как-то неприятно.

— Тогда бери только улиток.

— Не вижу ни одной!

— А ты присмотрись повнимательней.

Мать с сыном присели на корточки у шток-розы. Джереми близоруко вглядывался в высокую зелень и вдруг услышал хруст под ногой и обнаружил первую улитку. Оба рассмеялись.

— Только наступая на них, я могу их заметить! — смеялся Джереми.

— Принесу-ка я тебе очки деда, — предложила Демельза.

— Не знал, что у него были очки.

— Они в ящике стола в гостиной. Я примеряла их в том году, когда перед рождением Гарри с моими глазами стало твориться что-то смешное, но они не помогли.

— Не знал, что ещё и с твоими глазами творилось смешное, вдобавок ко всему остальному.

— Ну теперь с ними всё в порядке, — сказала Демельза, с отвращением снимая жёлто-бурого слизняка с обратной стороны камня. — А как это понять — «вдобавок ко всему остальному»?

— Так ведь ты серьезно болела, мама, даже если теперь эта мысль кажется тебе возмутительной.

— Наверное, решила, что семья стала для меня слишком непосильной ношей!

— В особенности недавно родившийся член семьи. Как он?

— Капризничал ночью. Но теперь он об этом и думать забыл.

Несколько минут они спокойно продолжали свое занятие. Затем переместились к анютиным глазкам. Джереми стал рассказывать:

— Пару недель назад я получил письмо от одного человека, который интересуется паровыми механизмами, какой-то доктор. Не знаю, может, просто чудак. Предложил встретиться в Труро в любую среду. Я пока не ответил.

— Почему?

— Не могу решиться.

— Разве тебе есть что терять?

Джереми рассмеялся.

— Целый день потеряю. Сказать по правде, за последние дни я так и не смог пробудить в себе большого интереса к этой теме.

Демельза села на корточки и внимательно посмотрела на него.

— Или интереса к любой другой теме?

— Похоже, так оно и есть.

— Что случилось в Рождество?

— В Рождество?

— Примерно в то время. Когда родился Гарри.

Он повернул цветок анютиных глазок.

— Кто-то успел его подъесть.

— Гусеница, похоже... Да, точно. Только какая-то мелкая.

— Ты очень многое замечаешь, мама, — сказал Джереми.

— И не только гусениц.

— Знаю.

— Так не расскажешь?

— Не могу. Но не беспокойся.

— А меня это беспокоит. Когда мой старший сын вдруг кажется таким потерянным. Это как-то связано с Кьюби?

Джереми покраснел.

— Раньше — да. Мне тошно от того, как я живу, а помимо отвращения есть и кое-что другое. Мне... кажется, у меня просто чёрная полоса. Тебе надо просто немного подождать.

— Тебя уже не так сильно волнует Уил-Лежер.

— Не так, как раньше. — Его голос изменился. — Но не тревожься. Это всего лишь лёгкая хандра. — Он похлопал её по пояснице. — Всё будет хорошо.

— Как бы не так.

— Ну и ну, а ты вспомни себя, когда носила Гарри! Мы ведь только что об этом упоминали.

— Но ты не носил Гарри, любовь моя. А какой ношей ты обременён?

Послышался всплеск, поскольку Джереми наконец нашёл улитку и кинул её в воду.

— Невзирая ни на что, — ответил Джереми, — я только с тобой могу нормально поговорить. Интересно, почему.

— Даже не представляю.

— Как же отцу повезло!

— О-хо-хо, благодарю. Но долгое время он порой желал другую.

— Знаю. Глупо с его стороны.

— Ох, она была хороша. Куда лучше, чем я могла себе даже представить.

— Что ж, полагаю...

— Да, всё давно закончилось. Страдания и счастье...

— Ох, мама, не говори так!

Она обследовала другой камень, но там было пусто.

— Я не совсем это имела в виду. Скорее всего, я лишь хочу сказать...

— Что всё проходит? Да. Но разве не нужна беспристрастность — предельная беспристрастность, чтобы прийти к такому заключению? Глядя свысока на бедных изворотливых созданий, мы думаем: «Я не такой, как они!» А по прошествии времени уже думаем: «Я был таким же!»

Демельза глядела в ведро.

— Тут есть парочка изворотливых созданий, которые мне не нравились... Джереми, почему бы не ответить этому доктору и узнать, что он скажет? Самое худшее, что случится, как ты сказал, это потраченный впустую день.

— Я могу пострадать, — пошутил Джереми. — Может, он чокнутый и считает, что поршни растут на цветочной клумбе.

— А разве не так?

— Для тебя точно они там выросли бы. Завтракать ещё не пора?

— Слизняки считают так же.

— Ладно. Ладно. Останусь ещё ненадолго.

В среду выдался душный день с редкими осадками, которые едва смачивали булыжные мостовые в Труро. На улицах города было не протолкнуться из-за торговли, кругом мычали коровы и блеяли овцы. Скотоводы шептались по углам; гуртовщики расталкивали стада; попрошайки стояли в сточных канавах рядом или почти в речке, им едва хватало места, чтобы просить подаяние. «Красный лев» был забит шумными выпивохами.

Только что пришли новости из Европы: после великой победы при Витории Веллингтон двинулся дальше, во второй раз пытается взять крепость Сан-Себастьян и, вероятно, возьмёт её штурмом. Его войска растянуты вдоль всех Пиренеев и намерены вторгнуться во Францию. Росс запомнил день, когда Джордж Каннинг в Палате предсказал, что наступит время, когда британская армия посмотрит на Францию с высоты Пиренеев. Тогда многие члены парламента встретили такое заявление оскорбительным смехом. Что ж, с тех пор прошло уже почти пять лет.

Но Веллингтон пока выжидал. В мае Наполеон, быстро оправившийся после зимних поражений, с армией, в которой шестнадцать передовых батальонов состояли из юных новобранцев, одержал решительную победу над фельдмаршалом Блюхером и немцами в сражении при Лютцене и следом за этим при Бауцене; последняя победа стоила большого количества оружия и людей, но имела жизненно важное стратегическое значение, чтобы заставить союзников Британии перейти в оборону; и тогда, по-прежнему сталкиваясь с набирающими силу врагами и обладая сомнительными друзьями, он согласился заключить перемирие в Пойшвице, которое кое-как продлилось с четвёртого июня по десятое августа. В ходе переговоров в Дрездене Наполеон оспаривал сроки, но явно готовился к возобновлению войны. Как только перемирие закончилось, он бросил армию на Блюхера, в надежде застать его врасплох. Ходили слухи о другом сражении под Дрезденом, но исход был пока не известен.

В городе ходили разговоры о кораблекрушении в тумане у мыса Лизард: судно с оловом шло по Ла-Маншу, пропало пять человек; также судачили о музыкальном фестивале, который состоится в Зале для приёмов в следующий вторник, где главным гостем должна стать знаменитая мадам Каталини; ещё говорили об организации Общества судебного преследования грабителей, созданного под руководством мэра Труро, мистера Пола; говорили о неурожае, о прискорбно низких ценах на олово.

Джереми прошел во второй зал и заговорил со знакомым буфетчиком.

Тот вытер рот рукой.

— Ох, сэр, мистер Полдарк. Как поживают капитан и его супруга? Надеюсь, преотлично. Он теперь редко сюда захаживает. Доктор Гарнер? Ну конечно, если не ошибаюсь, он вон там сидит, сэр. Доктор Гарнер там, сэр. В жёлтом сюртуке, видите? Только что поднялся, сэр, и направляется сюда.

К ним приближался, проталкиваясь через пьяную толпу, молодой человек среднего роста, крепкий, темноволосый, с пухлыми губами и тяжёлым взглядом. Джереми огляделся, но больше никого не увидел.

— Полдарк, — с улыбкой произнес юноша и протянул руку. — Очень любезно с вашей стороны было прийти.

Джереми уставился на него, протянул руку, но от изумления едва её пожал.

— Гарнер? — спросил Джереми. — Доктор Гарнер?

— Можно сказать и так.

— Но... ты же не Гарнер. Ты Герни!

— Верно, верно. Не стану отрицать. И даже пытаться. Что ж... — юноша покраснел под пристальным взглядом Джереми. — В последний раз мы виделись четыре года назад, и я подумал... — он помедлил. — Что ж, я был на два класса моложе тебя. У Хогга. Помнишь старика Хогга? Знал свой предмет. Не такой уж и скверный преподаватель.

— Но при чем здесь Гарнер? — настаивал Джереми.

— Позволь сначала заказать тебе выпивку. Эль здесь отличный. Пока я ждал, уже успел выпить кружку. Можно мне...

— Так почему Гарнер? — не унимался Джереми.

— Сказать по правде, я решил, что ты не придёшь, если я назовусь Герни! Думал, ты, наверное, запомнил меня пятнадцатилетним и решишь — боже ты мой, зачем мне вообще с ним разговаривать?

Высказывание настолько точное, что Джереми поймал себя на улыбке. Он помнил Герни по средней школе в Труро; смышлёный и нахальный мальчишка двумя классами моложе, он был вечной занозой старшеклассников из-за сообразительности и склонности к спорам. Томас Хогг, директор школы, выделял его, и это не вызывало расположения у других, но Герни умудрялся избегать любой травли. По правде сказать, Герни не особо пришелся Джереми по душе уже хотя бы потому, что слишком умничал. Понятно, получи Джереми письмо под истинной подписью, то и ответил бы на него совсем иначе, если бы вообще ответил.

Не найдя разносчика, Герни пробился к стойке и вернулся с двумя полными кружками.

— Вон там есть два места. Я положил на них трость. Что думаешь, говорят, Австрия объявила войну Франции. Ну наконец-то! Думаешь, это многое изменит?

— Сомневаюсь, что можно на них полагаться. Если Наполеон внезапно нагрянет к вратам Вены, те мгновенно запросят мира.

Герни со смехом уселся.

— Вот так везенье!

И оба выпили.

— Ты ещё не поступил на службу в армию?

— Пока нет.

— Я тоже, — сказал Герни. — Куча народа умеет стрелять, а вот создать пушку может не каждый. Скажи, Полдарк, с чего ты начинал опыты с паровым экипажем и как далеко продвинулся?

За выпивкой Джереми сначала не стал вдаваться в подробности, поскольку был слишком раздосадован.

— Кое-что мне рассказал Эндрю Вивиан — всё, что знал. Дважды я виделся с Тревитиком, как указывал в письме. Он меня обескуражил, как ты говоришь, но разве он не прав? Я бы не посмел сомневаться в великом человеке касательно паровой техники, но только в разработках. Ведь на практике он так и не добился великого успеха.

Постепенно Джереми разговорился. Похоже, всё, что Герни написал ему в письме, оказалось правдой. Едва исполнилось двадцать, а в Уэйдбридже он уже стал младшим партнером доктора Эйвери, у которого сейчас было неладно со здоровьем. По этой причине Герни решил, что несёт ответственность за половину практики. Джереми поинтересовался, сколько книг он успел изучить за недолгую жизнь, есть ли у него практический опыт. Если заболеешь, то будешь ли рад мальчишке, который измеряет твой пульс и делает кровопускание, выписывает лекарства или травяной настой, чтобы унять боль, даже если даёт при этом мудрый совет?

Его одолевали всё новые вопросы. Рассказывал ли Герни своим больным о Тревитике и своем интересе к паровым машинам? Если судить по его случайно брошенной фразе, то больные — даже те, кто постарше — вроде готовы всецело на него положиться.

Энергичность Герни загипнотизировала Джереми, по меньшей мере, пленила. И уже совсем скоро они стали спорить. Герни заявлял, что колёса паровой машины не могут сами по себе обеспечить должного сцепления с дорогой. Когда на них передается энергия, доказывал Герни, они начнут просто вращаться по кругу, взметая искры, но экипаж останется на месте. Джереми привёл в пример экипажи с 1801 по 1808 год, которые проехали без трудностей, и сцепление оказалось достаточным. Герни ссылался на другой опыт Тревитика, когда машина достигла подножия холма, остановилась, и когда возобновила работу, то стала просто вращать колесами, ни на йоту не поднявшись при этом на возвышенность.

Таким образом, его мысль заключалась в том, что любой успешный и надёжный экипаж будущего должен на первых порах подталкиваться стойками, которые одновременно с колёсами помогают экипажу сдвинуться с места. Герни готов признать, что когда экипаж сдвинется с места, то стойки можно будет убрать, а колёса продолжат движение. Но всё равно на подъёме необходим дополнительный рычаг.

По мере обсуждений и споров в Джереми вновь стал разгораться угасший за год свет. По правде сказать, он ещё никогда в жизни не беседовал с близким по духу человеком. Дуайт Энис одалживал ему книги. Он прочёл всё, что только можно раздобыть. Переписывался с авторами. С Тревитиком по поводу паровых машин он говорил всего один раз. Весь период, когда он тайно ездил в Хейл, в литейный цех Харви, его единственным союзником был Бен Картер, который немного разбирался в некоторых практических вопросах, и Пол Келлоу, обладающий острым умом, но недостаточным воображением.

У этого же человека всего хватало с избытком. Невзирая на изначальную предвзятость, несмотря на всё уныние последнего года, Джереми вновь захватило старое увлечение. В разговорах за пивом и пирогом с кроликом они просидели два часа. Герни первым сказал, что ему уже пора.

— Похоже, мы только начали, Полдарк. Нам надо снова поскорее встретиться. И раз ты более свободный художник, нежели я, почему бы тебе не приехать в Уэйдбридж? Таким образом, время, которое я потратил бы на поездку, мы провели бы за плодотворным обсуждением.

Джереми раздумывал.

Герни продолжил:

— Разумеется, лучше встретиться в Хейле; но это тоже для меня далеко, пока болен доктор Эйвери. А между тем... Та машина, что ты соорудил... — он умолк.

— Что ты хочешь сказать?

— Что ж, то, что осталось в Хейле, если та построенная машина бесполезна, если Тревитику стоит верить, а по таким вопросам я склонен безоговорочно полагаться на его мнение, извини, Полдарк, если покажусь грубым, но разве ты не сам так сказал? Пока не найдется подходящий котёл... Он сказал, что нарисует схему нужного котла?

— Нарисовал примитивный карандашный набросок. Это наводит на мысль, даёт общее представление.

— Так почему бы тебе на следующей неделе не привезти набросок в Уэйдбридж? Переночуешь там. У моей хозяйки найдется комната, не сомневаюсь. Или переночуем в моей.

— Я приеду на день, — согласился Джереми. — В следующую среду, если тебе удобней в этот день.

— Привези всё, что можно. А я покажу тебе кое-какие опыты, которые провожу на морском песке. Я родился на берегу моря, знаешь ли. Считаю, что содержание извести в песке ещё предстоит оценить в полной мере.

Пока Джереми ехал домой, его ум вновь работал в давно забытых направлениях. Герни — при крещении ему дали странное имя Голдсуорти — Голдсуорти Герни изменился до неузнаваемости со времён их первой встречи: для двадцати лет подобная зрелость ума просто ошеломляла. По натуре ли он чудак или просто стал таким? У него какие-то безумные предложения; эта болтовня о морском песке; он набросал кучу вариантов. Он и на деле таков, или всё просто на словах? И всё же здравый смысл в его словах был. Сотрудничество помогло бы восполнить то, чего не хватало каждому в отдельности.

И ни одного упоминания о деньгах, поэтому Джереми решил, что Герни происходит из приличной и обеспеченной семьи. В отличие от Пола и Бена, этот юноша мог выделить средства на постройку машины. Они разделят расходы пополам. Все, что было у Джереми, помимо доходов от Уил-Лежер, которые он только недавно стал получать, покоилось в мешке, спрятанном в шахте «Лестницы Келлоу». Значит, всё не зря? Если куда и можно вложить его долю украденного, так именно сюда.

Глава девятая

Стивен Каррингтон, возвращаясь из Сент-Айвса, заглянул в трактир «Лиса и виноград», чтобы дать лошади отдых и немного перекусить. Облака пронизал тусклый свет, приближался закат. Постоялый двор на почтовом тракте больше зависел от проезжающих путешественников, чем от немногочисленного и бедного населения окрестностей Часуотера и Сент-Дея. Этим вечером в трактире было тихо, и Стивен почти не обратил внимания на темноволосого молодого человека в дорогом сером костюме для верховой езды, беседовавшего с симпатичной разносчицей.

Стивен ощущал усталость и ликование одновременно. Он заказал пирог из дичи, подозревая, что тот окажется старым и чёрствым, но его это мало заботило. Однако, когда тот самый юноша, пригнувшись, чтобы не удариться о стропила, подошёл к его столу, Стивен насторожился. Быть случайно узнанным — единственное, чего он сейчас опасался в Корнуолле.

— Добрый вечер! — произнес молодой человек. — Вы, кажется, Стивен Каррингтон?

Стивен разглядел худощавое лицо, сверкающие чёрные глаза, слишком узко посаженные, аристократический нос и улыбку.

— Да, конечно, — ответил он. — А вы...

— Валентин Уорлегган. Мы встречались в Нампаре в прошлом году, когда умерла та девушка. И позже, на скачках в Труро.

— Конечно! — повторил Стивен, но теперь с осторожностью. Одно это имя таило опасность.

— Местный бренди — настоящее пойло! — сказал Валентин. — Как насчёт разделить со мной вот эту бутылку?

— Что ж, спасибо, — сказал Стивен. Больше говорить не стоило. Насколько получится, Стивен хотел избежать малейших ошибок на этой встрече.

Валентин выдвинул стул и сел. Стало ясно, что это не первая его бутылка за сегодняшний вечер.

— Только что был в вашем районе, нанёс несколько визитов. Это всё ещё ваш район, я надеюсь?

— Я жил в Бристоле некоторое время, но отныне, надеюсь, мой дом здесь, в Корнуолле.

Валентин потребовал второй стакан, и когда его принесли, плеснул туда бренди и толкнул его через стол. — Попробуйте-ка это! И скажите, что думаете!

— Ммм... очень неплохо!

— Когда мы виделись в прошлый раз, вы были помолвлены с моей очаровательной кузиной Клоуэнс. Потом уже нет. Что пошло не так? Я было пристал к Клоуэнс с расспросами, но она не была расположена беседовать.

— Это личное, — сказал Стивен.

— Ну разумеется.

Повисла тишина.

— Её родители всегда были против нас, — сказал Стивен. — Знаете, в кулаке её держат.

— Не сказал бы. Из всех известных мне девушек я именно ей приписал бы наличие собственных взглядов.

В груди Стивена шевельнулся червь неприязни к этому молодому человеку.

— Что ж, так вышло.

Принесли пирог. Стивен разрезал его, вдыхая дымящийся аромат. Валентин преследовал взглядом разносчицу.

— Симпатичная малышка. Хорошенькая, да?

Стивен хмыкнул. Она и правда была довольно красива, но лично он не посмотрел бы её сторону дважды.

— Девушки этого сорта, как правило, очень просты, — сказал Валентин, размышляя над своим стаканом. — Легко подцепить... и расстаться тоже легко. Но стоит немного переусердствовать, и они в тебя вцепятся. В первый год обучения в колледже Святого Иоанна у меня была одна малышка. Боже, сущая пиявка! Стоило ей получить приют в моей комнате, как ей сразу перестало нравиться за её пределами, и мне пришлось приложить немало сил, чтобы от неё избавиться.

Пирог был отличный, бренди согревал душу, и у Стивена снова поднялось настроение.

— Конечно же, я не отрёкся от Клоуэнс, — заявил он.

— Неужели? Впрочем, у такого упорства есть свои достоинства. Хотя, как я уже сказал, Клоуэнс себе на уме.

— Этот парень, Том Гилдфорд — ведь он ваш друг?

— Это я их познакомил. Совершенно случайно, честное слово.

— Если она ему так нужна, что же он не приезжает?

— Его мать тяжело больна. Он передавал свои сообщения через меня. Ну и писал, конечно.

— Наверняка у него есть деньги.

— Его семья не стеснена в средствах.

— Это не совсем одно и то же. А впрочем, неважно, может, и у меня вскоре деньжата заведутся, недолго ждать. Я только что купил судно.

Валентин неохотно оторвал взгляд от разносчицы.

— Женщины меня завораживают, — сказал он. — Гипнотизируют. Есть в них тайна, которую я должен раскрыть. И пусть разгадка всегда одна и та же, это не имеет значения, пока я её не разгадаю. Стоит тайне исчезнуть — и мой интерес гаснет. Очень жаль. Многие говорят, что мне невозможно угодить. Но только когда я даю им отставку, не раньше!

— А это так?

— Чёрта с два, клянусь, вовсе нет! Да и им не на что жаловаться, просто потом они хотят чего-то большего. Так называемые «отношения». Меня подобное совсем не интересует. Я хочу одного — украсть их секрет. Я словно вор — всегда не прочь взломать какой-нибудь сейф.

Стивен поморщился.

— Давай, давай, допивай бренди.

— Или словно пчела, желающая украсть их мёд. Ни сейф, ни цветок не способны заинтересовать меня надолго. Удовольствие — в самой краже!

— Знаю, о чем ты! — сказал Стивен и принялся доедать пирог. Второй стакан бренди тоже опустел.

— Значит, ты не так уж беден, — сказал Валентин.

— Что?

— Покупка корабля. Ты не так беден.

— Умер мой бристольский дядя. Я узнал, что он болен, когда было уже слишком поздно. Он оставил мне небольшую сумму.

— Что за судно?

— Французский трофей. Нужно будет приспособить его для местной торговли. А ещё одно строится.

— Где?

— В Лоо.

— Какая верфь?

— «Блюитт и Карн».

— Не тот ли это Карн, шурин Росса Полдарка?

— Да. А какая разница?

— Да никакой. Значит, скоро станешь состоятельным человеком.

— Впереди ещё долгий путь. Это только начало.

Пирог прикончен. Стивен поковырялся в зубах.

— Тебе надо встретиться с моим отцом. Он отличный образец для предприимчивых молодых людей. Меня, к сожалению, он считает предприимчивым не в должном направлении!

— Твой отец слишком крупная птица для таких, как я.

— Да, может быть. Хотя кто знает? На прошлой неделе он сообщил, на ком я должен жениться... — Валентин пролил на стол немного бренди.

Стивен уставился на него.

— И как ты, доволен?

— Я доволен, что немедленно жениться не придётся — и даже публично обручиться. Остается расставить несколько точек над «i», уладить кое-какие незавершённые дела.

Стивен продолжал смотреть на него в упор.

— Ты говоришь о брачном контракте?

— Думаю, можно и так назвать.

— Богачи женятся на богатых, так было всегда. Кто без денег и титула — вечно в проигрыше.

— Не всегда, друг мой, не всегда.

— Кто же эта счастливица?

Валентин снова пролил бренди на стол.

— Слышал последние новости из Европы? Стоит нам только найти повод для радости, как Коротышка Капрал вытаскивает из мешка очередное чудо. Говорят, обратив в бегство Блюхера, он разгромил Шварценберга в Дрездене. Двадцать пять тысяч человек попали в плен, потеряно тридцать орудий и сколько-то знамен. Этого человека не удержать.

— На это я и рассчитываю, — заявил Стивен.

— Что?

— Думаю, война ещё не закончена. Продлись она ещё год или два — мне это на руку.

— Ты не рассказал свой план.

— Туда-сюда, по морям...

— Как называется твоё судно?

— «Шасс-Маре». Знаешь, что это значит?

— Чёрт возьми, понятия не имею. Это означает «Корзина для рыбы»?

— Один человек в Сент-Айвсе сказал мне, что так французы называют люггеры. Я сохраню это имя на случай, если вдруг окажусь во французских водах.

— Приватирство, я так понимаю?

— Не совсем. Вернее, не хотелось бы, чтобы до этого дошло.

— Сражаться с французами! — Валентин положил локоть на стол. — Мой сводный брат без ума от этого. Вот уж не могу этого понять. Кстати, я только что их навестил — среди прочих. Он привёз домой восхитительную жёнушку. Испанку. Что скажешь? А с каким благородством она держится — потрясающе! Боже ты мой, последние шесть или семь лет он играл со смертью. Теперь он женился на девушке с достаточным приданым, чтобы жить комфортно. Они трудятся день и ночь в заброшенном старом особняке, чтобы снова вернуть его к жизни... в доме, где я родился... где так долго жила моя мать... в доме, который я рад был бы унаследовать... — Валентин вздохнул и оторвал взгляд от девушки за барной стойкой. — Но Джеффри Чарльз помышляет лишь о том, в смысле, в ближайшем будущем, когда они вступят в права на дом и придадут ему пристойный вид, чтобы вернуться обратно, воссоединиться с Веллингтоном и сражаться с французами! Это выше моего понимания... Я так скажу: у нас только одна жизнь, и пусть другие играют в эти игры. Чего стоит слава, если она принесёт с собой смерть или увечье? Разве может она сравниться с обладанием женщиной — с её обнажённым плечом или грудью?.. Не сомневаюсь, что Наполеон — плохой любовник. Наверняка всё время думает о боевых знамёнах.

Стивен открыл кошелёк и отыскал монетку, чтобы заплатить за еду.

— Ты играешь в фараон? — вдруг спросил Валентин.

— Что?

— Фараон, карточная игра.

— Давненько не приходилось.

— Кому не везёт в любви — повезёт в картах!

Стивен внимательно посмотрел на него.

— Мне обычно не везёт.

— Заезжай ко мне в Кардью. Мы часто собираем узкий круг игроков.

— Ставки, должно быть, слишком высоки.

— Мы играем больше для удовольствия, чем для выигрыша.

— Неужели?

— К тому же обещаю познакомить тебя с парочкой весёлых девчонок, которые отвлекут от размышлений о давно потерянной любви.

— В Кардью?

— Нет, ради этого удовольствия нам придётся снова выехать, — усмехнулся Валентин. — Как насчёт следующего понедельника?

Стивен обдумывал предложение. Ясное дело, это не просто пустая вежливость. Он не был уверен, что может полностью доверять этому молодому человеку. Странное, совершенно неожиданное приглашение. Однако Валентин обладал репутацией человека общительного, если не сказать эксцентричного. Про него так поговаривали. А если отказаться? Если приглашение искреннее, то оно может привести к многообещающим возможностям. Какой тут риск, кроме того, которого он до сего дня благополучно избегал в Корнуолле — что его случайно узнают? И этот риск с каждым месяцем уменьшался.

— Спасибо, в котором часу?

— Около пяти. Ты же теперь сам себе хозяин? Забросил свою мельницу?

— Да, ещё весной.

— После смерти дяди?

— Верно, — проговорил Стивен, — после смерти дяди.

На следующий день по пляжу Хендрона скакали три всадника: Клоуэнс Полдарк на Неро, Джеффри Чарльз Полдарк на Баргрейве и Амадора Полдарк на Заре. Они добрались до Тёмных утесов, где Клоуэнс показала Святой источник, а теперь компания находилась на полпути к дому.

— Вот чего нам не хватает в Тренвите! — прокричал Джеффри Чарльз.

— Здесь недалеко! Можете ездить сюда, когда захотите, без моей помощи!

— Когда начнется сезон охоты?

— Только через месяц!

— Знаешь, я участвовал в охоте в детстве, но никогда не мог запомнить, когда она начинается.

— А почему ты спрашиваешь?

— Просто Харриет, леди Харриет, одолжила нам этих лошадей, пока мы здесь. Наверняка захочет их вернуть, когда откроется сезон.

— Не думаю, что вам нужно беспокоиться, — прокричала Клоуэнс. — У неё довольно большая конюшня. — Она слегка натянула поводья, чтобы позволить Амадоре догнать их. — Я почти не встречалась с леди Харриет, новой женой сэра Джорджа, поэтому совсем её не знаю. Она тебе нравится?

— Ya lo creo! [2] Она так добра, так великодушна!

Джеффри Чарльз рассмеялся.

— Думаю, нам обоим она нравится, особенно Амадоре, потому что говорит по-испански. Но Амадоре и мой отчим Джордж понравился!

— Почему бы и нет? Он не сделал мне ничего дурного!

— Возможно, ты чувствуешь притягательность исходящего от него зла. Говорят, юным девушкам нравятся мерзавцы, — с чувством проговорила Клоуэнс.

Амадора выглядела озадаченной, и Джеффри Чарльз прокричал ей испанский перевод.

— Вот как. Но я не вижу в нем зла — пока что. Джеффри Чарльз должен рассказать мне о нём, но это другое дело.

— Когда я впервые встретила его, мне стало его жаль, — сказала Клоуэнс.

— Ты никогда не жила под его гнётом, как я в детстве. Уверен, это бы изменило твои чувства, — добавил Джеффри Чарльз.

Лошади перешли на медленный шаг. Все устали после долгого галопа по мягкому песку. Тени двигались вместе с ними, на пару шагов впереди. Из трубы Уил-Лежер на утёсе лениво шёл дым. Другая полоска дыма поднималась от костра, ближе к Нампаре. Вдали грохотало море. В небе порхала стайка скворцов.

— Отлично, тогда лошади наши, пока мы не вернёмся в Испанию. Должно быть, уже скоро, — сказал Джеффри Чарльз.

— О нет! — воскликнула Клоуэнс. — Вы же только что приехали! Амадора, ты должна его уговорить!

Испанка выпустила поводья.

— Могу ли я его убедить? Не знаю. Должна ли? Он военный.

— Мы устроим небольшой приём в субботу вечером. А потом, думаю, вскоре отправимся в путь.

— Ты совсем как мой отец, — сказала Клоуэнс после некоторых раздумий.

— Сочту это отличным комплиментом! Где он сейчас?

— Папа? Утром уехал в Редрат. Вот-вот должен вернуться. Вы останетесь на обед?

— Спасибо, но в Нампару собирались заехать Дрейк и Морвенна, наверное, они уже там. Мы не можем...

— Тогда непременно оставайтесь! Я сильно удивлюсь, если мама не уговорит их остаться. — Клоуэнс прищурилась. — Это костёр? Прямо перед нашим садом... Ох, вероятно... — она повернулась в седле к Амадоре. — Сегодня окончание сбора урожая. В вашей стране наверняка есть такой же праздник. Думаю, они уже закончили и распивают наш эль. Они посидят немного и, может быть, немного споют, а вечером все разойдутся по домам.

Приблизившись, три всадника увидели группу фермеров, сидящих на земле, отделяющей сад Нампары и ступеньку через изгородь от края песков. Этот кусок бесплодной земли зарос чертополохом, мальвой и зарослями прибрежной травы. В центре был грубо свален в кучу плавник, прибитый к берегу последними приливами, а также кусты утёсника для растопки. Клоуэнс разглядела там мать и нескольких домашних слуг.

— Проедем здесь, — сказала она остальным, повернув лошадь прочь от пляжа, где утёсы Уил-Лежер уступали место низким песчаным дюнам. Она понимала, что, появись у костра три всадника, работники поднимутся, смутятся и растеряют добрую половину веселья. Лучше им добраться до дома, а потом, если захотят, они могут прогуляться к костру, оставив лошадей, чтобы никого не смущать.

В этом году на Длинном поле вырастили овёс. Росс решил, что одного поля пшеницы, размером поменьше, возле коттеджа Рис, будет достаточно вместе с остатками последнего урожая. Демельза попросила высадить по краю Длинного поля рядок картофеля, и его выкопали в конце прошлого месяца. Теперь последний сноп овса был сжат, связан и оставлен сушиться на несколько дней до молотьбы. Как обычно, на жатву привлекли с полдюжины дополнительных рук, и эти люди вместе с основными работниками фермы составляли те шестнадцать человек, что сидели вокруг костра, попивая пиво, которое им прислала Демельза, а потом и сама вынесла ещё немного. Жечь костер не было традицией, но та коряга сама напросилась, да и казалось, что расположиться вокруг огня уютнее, даже солнечным днем. И, ясное дело, хотя все работники были мужчинами, женщины из Меллина тоже присоединились к компании, а кое-кто пришел из Нампары — поглазеть, послушать, поболтать и похихикать.

— Припозднились мы в этом году, — жаловался Кэл Тревейл Мастаку Томасу, одному из временных работников. Две недели с Михайлова дня, а ещё не все поля убрали.

— Дык всё у нас так, — Мастак хлебнул эля и вытер рот тыльной стороной ладони. — Сардины, значится, пришли в июле, но в Сент-Айвсе всех повыловили — всех на здешнем побережье, и нам ничегошеньки не осталось. Глядь, опять достанут их раньше, никогда им сюда не доплыть.

— Сдаётся мне, тогда б ты тут не торчал, — Мозес Вайгас бочком придвинулся ближе.

— Не торчал бы, уж будь спокоен. Но тут состаришься, пока дождёшься улова. А если в скором времени не удастся выловить косяк-другой, нам не поздоровится.

— Брат-то, наверное, тоже там?

— Какой брат?

— Джон, понятное дело.

— Целыми днями пропадает.

— А что слышно про твоего второго братца? Певуна? Что там за сплетни насчет миссис Поуп? Не рассказывал он чего?

— Певун помалкивает в последнее время.

— Слыхал я, стряслось у них чего-то, — сказал Кэл Тревейл, — когда помер старик... Спасибо, Эна, ты на редкость добрая девушка!

Эна Дэниэл снова наполнила кружки. Кэл Тревейл неуверенно улыбнулся ей сквозь спутанные волосы. Она выпрямилась и отвернулась.

— Чего, глаз на неё положил? — зашептал Мозес Вайгас, от которого ничего не скроешь. — Она тебе подойдет! Как раз впору придется, как перчатка! И ладно скроена, не слишком широка в корме. Уже побывал на борту, а? Бери её на абордаж, и она не устоит!

Кэл криво усмехнулся и обтёр лицо тыльной стороной ладони.

— Может да, а может нет.

— Слишком ты нерешительный! Так что там насчет Певуна? — продолжал Мозес. — Слыхал я интересные новости, говорят, он втрескался в Кэти Картер? Что скажешь? Вот уж не знал, что он охоч до женского полу, думал, он горазд только в хоре голосить! Скажи нам честно, Мастак, есть ли у него в штанах то, что и у остальных мужиков?

Все громко загоготали.

Мастак сделал изрядный глоток эля.

— Мозес, дружок, всё-то тебе нужно знать: о том и о сём... Слухи о миссис Поуп, слухи о Кэти, слухи о Певуне... Почему б тебе не спросить вон у того парня? Может, он как раз знает больше, чем ты хотел разузнать, а? Шёл бы ты, дружище, спросил бы его.

Они подняли глаза и увидели Бена Картера, который возвращался из Уил-Лежер и остановился на минутку поговорить с женой Заки Мартина, очевидно, справиться о здоровье деда.

— На кой он нам? — спросил Кэл.

— Дык он же брат Кэти, как я — брат Певуна. А чего? Ежели слухи не врут — насчёт миссис Поуп, Кэти и Певуна — вот его и надо спросить! Сходи-ка, поинтересуйся! Послушаем, что он скажет.

Бен Картер был человеком худым, молчаливым и сдержанным. Впрочем, капитан подземных работ Уил-Лежер уже приобрел авторитет, к тому же его схватка со Стивеном Каррингтоном продолжала обрастать слухами. В общем, было понятно — он даст отпор, если что, не стоит соваться к нему с дерзкими вопросами.

Тут вышла Клоуэнс, и малейший намёк на хмурый взгляд мгновенно исчез с лица Бена. Его представили Джеффри Чарльзу, которого он едва знал, и Амадоре. Все они стояли чуть в стороне от сидящих людей, болтали и пили эль с остальными.

— Джереми не зашёл к нам сегодня утром, поэтому я сам пришёл повидаться с ним, — сказал ей Бен. — Это не очень важно, но я подумал, что хорошо бы ему взглянуть на лебёдку.

— Он уехал в Уэйдбридж, Бен. Сегодня рано утром.

— Это не очень важно. Но Питер считает, что лебёдка не совсем в порядке, а без разрешения Джереми останавливать её мы не хотим.

— Знаешь, мои познания в шахтах минимальны, — заметил Джеффри Чарльз. — Понятно, мне было всего четыре года, когда закрылся наш прекрасный Грамблер, и немногим более восьми, когда умер отец. С тех пор почти не было возможности... Джереми обещал иногда брать меня с собой в Лежер. Надо ему напомнить.

— В любое время, когда захотите, сэр! — сказал Бен. — Сочту за честь! Не каждый день выдается возможность взять с собой вниз армейского капитана, к тому же офицера 43-го Монмутширского полка.

Столь длинные речи Бен произносил нечасто. Джеффри Чарльз рассмеялся.

— Не знал, что моя история так хорошо известна!

— Капитан Полдарк — в смысле другой капитан — иногда упоминает об этом. Да и кто бы не гордился сражениями, в которых вы принимали участие — по всему Пиренейскому полуострову, под знаменами Мура, под знаменами Веллингтона!

— Добро пожаловать в Нампару, мэм, — произнесла миссис Заки, стоявшая рядом. — Мы все очень рады вас видеть.

Раздался одобрительный гул. Амадора обнаружила, что не понимает корнуольский диалект, но смысл уловила.

— Спасибо! — ответила она. — Я рада побывать здесь!

— Вы приехали в Тренвит насовсем, верно, кэп? — спросила Бет Дэниэл.

— Как знать? Возможно, после войны.

— Давайте снова откроем Грамблер, сэр! — выкрикнул кто-то.

— Его и закрывать-то не стоило, — тихо пробурчал Мозес Вайгас.

— Кто вы? Я вас знаю? — резко спросил Джеффри Чарльз, обладающий слухом, как у лисицы.

— Не обращайте на него внимания, сэр, — сказала миссис Заки, — это Мозес Вайгас. Обычно на него никто не обращает ни малейшего внимания.

Все засмеялись.

— Это сын Ника, — довольно враждебно произнес Бен Картер.

— Ой, я, кажется, что-то припоминаю! Ник, такой лысоватый?

— Лысый, как яйцо! — радостно сказала Бет Дэниэл.

— Тот ещё паразит, — заметил кто-то из сидящих в кругу, и все опять засмеялись.

— Паразит, не то слово, — согласился Бен, чей отец погиб из-за Ника.

— Да, здесь есть люди и получше, — сказал немолодой мужчина, подойдя к ним. — Капитан Джеффри Чарльз! Я Пол Дэниэл. Вы помните меня, сэр?

— Ну конечно, конечно же! И очень рад видеть!

Во время этого разговора Демельза и Дрейк сидели одни в гостиной, не считая молодого Генри Полдарка, посасывающего большой палец и изредка шевелящего пухленькой ножкой. Изабелла-Роуз, обнаружив, что новая родственница лишь на год старше, сразу же взяла её в оборот. Она схватила Лавдей за руку и потащила в пещеру, чтобы показать лодку Джереми и несколько раковин, найденных, когда они были там в последний раз. Морвенна решила пойти с ними, чтобы девочки не попали в беду.

— Почему вы назвали его Генри? — спросил Дрейк, глядя на крошку-племянника.

— Мы перебрали все имена, до которых могли додуматься, — ответила Демельза. — Все домочадцы старались. Совсем не так, как с другими детьми — мы знали имя, стоило им родиться. Но не Генри. Мы почти назвали его Клодом.

— Почему?

— Так звали брата Росса, который умер в младенчестве. А ещё это имя дедушки Росса.

— А кто такой Генри?

— Это второе имя дедушки Росса.

Они рассмеялись.

— Его звали Клод Генри, — пояснила Демельза, хотя это было необязательно.

— Кажется, я слышал, как Клоуэнс называла его Гарри.

— Да, точно. Генри, Гарри, Хэл... Так звали королей, носивших это имя.

— А второе имя?

— Веннор. Вряд ли он захочет, чтобы его так называли, но зависит от того, как он будет себя ощущать в будущем.

Дрейк пригладил волосы за ухом и нахмурился.

— Демельза, ты заметила, что я начал седеть?

— Как и я.

Они снова рассмеялись.

— Но у тебя не заметно!

— Так я и стараюсь, чтобы было не видно. Нам, женщинам, легче. Не считается большим грехом немного подкрасить шевелюру.

— Сэм бы сказал, что это страшный грех! — Дрейк вздохнул. — Как здорово снова быть здесь. В этой комнате ты учила меня читать и писать, помнишь?

— Точно!

— И как-то раз ты, кажется, сказала, что лучше мне больше не пытаться увидеть Морвенну.

— Надо же, ты это помнишь, — сказала Демельза, — я хотела уберечь тебя от бед и неприятностей со стороны Уорлегганов.

— Я знаю, дорогая! Тогда это казалось правильным. Но в конце концов... хвала Господу!..

— Сэм тоже тебя предупреждал.

— Знаю, знаю, — Дрейк улыбнулся и посмотрел по сторонам. — Ты тут кое-что изменила. Новые занавески. И шкафа нет.

— Того самого, в котором я однажды пряталась от отца. Мы хранили его в память о старых временах, но в конце концов я сказала Россу, что пора его убрать.

— А Гаррик?

— Ох, Дрейк, это было ужасно! Но прошло уже много лет — неужто я никогда тебе не писала и не говорила?.. Мы знали, что пёс очень старый и дряхлый, но, вероятно, моя голова была забита другими вещами. Однажды утром я сидела здесь, разбирая счета. Ты же знаешь, что цифры никогда не укладывались в моем мозгу. Он ввалился в дверь, своей косолапой походкой, как обычно — я прямо ждала, что он опрокинет какой-нибудь стол. Но он положил мне на руку большую лапу, а затем голову, и я прикрикнула на него: «Ой, Гаррик, не делай этого!» — чтобы рука не дрожала во время письма. Он отошёл и улёгся рядом, и я продолжила складывать цифры. И когда закончила, положила перо и взглянула на него — он так и лежал там...

— Ах, как жаль.

— Да, очень жаль, — пробормотала Демельза, — и самое ужасное, что последние слова, что он услышал от меня — были выговором, как будто его не любят...

— Уверен, что он слышал и хорошее.

В дверь постучали.

— Прошу прощения, — сказала Джейн Гимлетт. — Эна спрашивает, можно ли открыть ещё один бочонок эля?

— Можно, — ответила Демельза.

— Спасибо, мэм!

Джейн вышла.

— Ну а ты, Дрейк, — спросила Демельза, — ты-то как? Только честно. Как тебе там живётся?

— В Лоо? В основном, неплохо. Только скучаю по тебе, да по Сэму. И по северному побережью. Здесь всё как-то по-настоящему, не так, как на юге.

— Вернёшься ли ты когда-нибудь?

— Джеффри Чарльз был бы рад этому — предложил нам остаться, когда они уедут, присмотреть за домом. Управляющим, как он выразился. Он всегда мечтал об этом, с самого детства. Конечно, по его словам, он не рассчитывает, что мы сразу же покинем Лоо, но предлагает щедрое жалование, и, кажется, у Амадоры есть средства, так что они могут себе это позволить... Конечно, дело не только в деньгах: нам и в Лоо неплохо живётся. Но я понимаю Джеффри Чарльза: он уже столько вложил в этот дом, и теперь, может быть, за год до возвращения, не хотел бы, чтобы дом снова погубили в его отсутствие.

— А что думает Морвенна?

— У неё смешанные мысли насчет Тренвита. — Демельза собиралась что-то сказать, но Дрейк торопливо добавил: — Ох, она рада видеть Джеффри Чарльза и рада, что он женился на такой милой и приятной девушке. Нам всем хорошо друг с другом — и думаю, так будет и впредь. Но ты же знаешь, брак Морвенны с Уитвортом оставил глубокие шрамы. Потребовалось много времени, чтобы исцелить их, но стянувшая их кожа ещё тонка. Не знаю, насколько будет правильно и благоразумно для неё поселиться в Тренвите, особенно, если все остальные уедут.

— Но Морвенна же счастлива с тобой сейчас? — спросила Демельза.

Знакомая улыбка заиграла на его лице.

— Думаю, до сих пор она была очень счастлива.

— Вы оба?

Он снова посмотрел на Генри.

— Не знаю, можешь ли ты вспомнить, как я сказал тебе однажды — только не помню когда. Когда был молод и романтичен. Я сказал, что Морвенна стала моим днём и моей ночью.

— Помню.

— Вот и сейчас почти то же самое.

Генри чмокнул и захлопал ресницами. Демельза завернула его получше.

— А для неё, Дрейк? — продолжала настаивать она.

— Думаю да, и для неё тоже, мне правда так кажется.

Они опять помолчали.

— У нас только один ребёнок, — сказал Дрейк. — Но это не из-за недостатка любви.

Демельза взглянула в окно на солнечный день.

— Это всё, что я хотела узнать, — произнесла она.

Глава десятая

Голдсуорти Герни жил в Эглошейле — деревеньке примерно в миле от Уэйдбриджа, на другом берегу реки Кеймел. В коттедже о нём заботилась экономка. Герни был человеком занятым, поскольку доктор Эйвери совсем сдал и уже не мог посещать пациентов. Джереми приехал в Падстоу, где никогда раньше не был, и заглянул на чай к родителям Голдсуорти в Треворгасе.

С утра до вечера они разговаривали и спорили с Герни — тот превратил запасную спальню в подобие лаборатории, переполненной бумагами, всяким мусором, незаконченными опытными образцами, чертежами, зарисовками и записями новых идей. Герни не мог довести до конца ни одного дела — он быстро загорался, и его мысли сразу же меняли курс.

От вопроса о работе локомотива на аммиаке он мог затеять спор с самим собой о ценности морского песка в качестве удобрения для полей, и потом внезапно заявить Джереми, что если увезти сотню полных телег песка с морского берега, то прилив на следующий день всё восстановит, но если ничего не увести, то песка всё равно не прибавится. Затем он мог перейти к теории, что можно соединить колёса экипажа с коленчатым валом парового двигателя, и они будут двигаться вверх и вниз, чтобы приспособиться к неровностям дороги.

А известно ли Джереми что-нибудь о контрапунктической музыке Палестрины? Или органных фугах И. С. Баха? Со временем Герни надеялся сам соорудить орган, но комнаты в этом доме так малы! Джереми рассказал о Бене Картере, который построил собственный орган на чердаке отцовского дома, но этим Герни не заинтересовался.

Они обсудили эскиз котла Тревитика, который Джереми сконструировал бы, если бы решил снова взяться за паровой экипаж. Для всех, кто не разбирается в этом деле, это были примитивные каракули. Нижняя половина наброска выглядела как рисунок бездарного ребенка — худая корова с выменем из трёх сосков, а верхняя половина напоминала несколько жердей, лежащих друг на друге. В дополнение Тревитик написал вверху: «тут горизонтальные трубки», «перпендикулярная трубка на 8' 6», «13-дюймовая горловина», «место для вытяжной трубы», «заглушка для топки» и всё в таком духе.

Под конец всех этих странных дискуссий Джереми обнаружил у своего компаньона неплохую деловую хватку, гораздо более сильную, чем у него самого. За что бы ни брался Герни, он всё старался превратить в выгодное дельце. Джереми же был сосредоточен на работе, шаг за шагом, и для него сам котёл имел колоссальное и первостепенное значение. Ричард Тревитик в своём вдохновляющем наброске почти полностью спроектировал его, но кто возьмёт на себя постройку, и если это станет возможным, то сколько будет стоить?

Прямо перед отъездом Джереми Герни завёл разговор о пассажирах — как их можно привлечь в экипаж и как наилучшим образом убедить, что поездка в нём не опасна. И какая ширина шин обеспечит лучшее сцепление и более спокойный ход? Сколько колес будет в экипаже — четыре или восемь? Как насчет идеи о двух четырёхколесных экипажах, один тянет другой, и таким образом получится отделить двигатель от пассажиров, уменьшить для них жар и, а также риск ожога от пара? Насколько тяжёлым и сложным может стать управление, особенно при движении вниз по склону? И возможно ли использовать рычаги и упоры, предназначенные для дополнительного сцепления с дорогой, также и в чрезвычайных ситуациях для экстренного торможения?

По пути домой Джереми начало казаться, будто он уже едет именно в таком экипаже и неумолимо катится вниз. Герни продвигался вперед с огромной скоростью. Вчера вечером они обсудили финансовый вопрос, и Герни предложил вложить тысячу фунтов, если Джереми сделает то же самое. Джереми предварительно согласился. Но всё же предварительно. Он подумал, что, возможно, это не Голдсуорти слишком стремителен, а он сам топчется на месте, как нервная лошадь на спуске. Но что же его удерживало?

Домой он направился по главной дороге через Труро, поскольку мать просила найти какие-нибудь новые ноты для Изабеллы-Роуз.

Юная Белла активно прибавляла в росте, ноги были уже почти такими же длинными, как у матери, и, казалось, не желала заниматься ничем другим, кроме пения и танцев. На её голове плясали чёрные локоны, яркие глаза пылали энтузиазмом, она прыгала, скакала и распевала во весь голос при малейшем поощрении, а часто и без него. А ещё Белла хотела играть на фортепиано. Демельза сделала всё возможное, чтобы заставить её играть как полагается, разбирать чёрные капельки, разбросанные на разной высоте между параллельными линиями — ноты, и она старалась объяснить, что если аккуратно перенести их на пальцы, то мелодии и звуки окажутся гораздо лучше, чем простое бренчание. Посиди Белла часок с миссис Кемп, та дала бы ей несколько прекрасных уроков, а затем открыла бы удивительные тайны гамм и клавиш, тонов и полутонов. Тогда откроется самый чудесный мир, втолковывала Демельза дочери, а ещё говорила, как сильно она сожалеет, что в молодости у неё не нашлось для этого времени.

— Но мама, ты же прекрасно играешь! Я просто хочу играть как ты, только громче!

— Но милая, тебе не нужно играть громче. Всё равно, когда научишься правильно играть, увидишь маленькие буквы рядом с нотами: «f» означает «громко», а «p» означает «тихо».

— Но букву Ф невозможно произнести громко!

— Нет, это просто означает... Как же там? Форте — значит «громко» по-французски или по-итальянски.

Демельза чувствовала себя ханжой, пытаясь убедить Беллу направить свою бурную страсть к музыке на изучение её строго традиционным образом. Она сама сперва начала бренчать на старом спинете, а затем на арфе, прежде чем взяла уроки у миссис Кемп. Сказать по правде, не так уж хорошо прошли эти уроки. Демельза обрела приятное, согревающее, уверенное владение знакомыми мелодиями. Когда в округе появлялся новый напев, она могла подобрать простой аккомпанемент, если кто-то хотел петь. Она обожала фортепиано, ей нравились звуки простых аккордов, и иногда в одиночестве она играла гаммы, перебирая клавиши одну за другой, и находила не меньше удовольствия в повышающейся череде нот, чем в целой сонате. Но вообще-то сами сонаты были для неё слишком сложны. Ей не хотелось играть двумя руками одновременно, да ещё когда ноты прописаны по-разному, и к тому же «ля» в левой руке пишется в нотах не так, как «ля» в правой. В первые годы замужества и время от времени позже Демельза действительно старалась преодолеть этот недостаток, и Росс, как ни странно, никогда вроде бы не возражал против её упражнений, когда находился в той же комнате, даже случись ей взять неверные аккорды.

Но это не сработало. Она достигла предела своих возможностей, а дальше путь был закрыт. Так что, как она и сообщила Россу, Демельза не чувствовала себя вправе пытаться переубедить Беллу. Возможно, Белла была бы счастливее, просто бренча на фортепиано для удовольствия.

— Это не идёт ни в какое сравнение! — сказал Росс.

— Пока нет.

— Даже не сравнить с теми звуками, которые ты извлекала из арфы и спинета в семнадцать лет, и...

— Что ж, ей всего одиннадцать!

— Да, но как она стучит! Бьёт по клавишам, как руду дробит!

— О нет! — рассмеялась Демельза.

— Откуда только берётся столько силы в пальцах! И она не поёт — она вопит!

— Ей нравится.

— Вот это возможно, даже наверняка. Но нравится ли кому-либо ещё? Я, пожалуй, куплю ещё одно фортепиано и поставлю его в конюшню. Хотя нет, тогда животным несдобровать.

В общем, Демельза продолжала попытки наставить дочь на путь истинный, а Изабелла-Роуз с той же силой продолжила сопротивляться обучению музыкальной грамоте.

Однако к удивлению Демельзы обнаружилось, что малышка уже имеет поклонников. Во время своего визита Джеффри Чарльз и Амадора издалека услышали её пение и спустя несколько дней, планируя приём в Тренвите, Джеффри Чарльз предложил, что Белла могла бы там спеть.

— Но она же не может попасть в ноты! — удивилась Демельза.

— Ну и что с того? Она так юна, так заразительно жизнерадостна! Уверен, все будут очарованы.

— Думаешь, мы должны её уговорить? — спросила Амадора. — Может быть, она будет... Как это слово?

— Смущена, — подсказал Джеффри Чарльз.

— Возможно, — с надеждой проговорила Демельза. — Спрошу её, — пообещала она, заранее опасаясь ответа.

— Ох, мама, разве это не чудесно? — воскликнула Изабелла-Роуз. — Кузен Джеффри Чарльз — самый распрекрасный из всех людей, клянусь, и его милая испанская леди тоже. Но что же мне петь? Что я могу спеть? Разрешит ли папа, ох, я знаю, он разозлится. Что можно подготовить, да ещё за такое короткое время?

— Ты знаешь много несложных песенок... — сказала Демельза. — Или, может быть, прикупим что-то новенькое. Если песенка подходящая, то разучить её недолго. За две недели ты бы справилась.

И раз уж Джереми собирался в Уэйдбридж, Изабелла-Роуз пылко обняла его за шею и сказала:

— Привези мне что-нибудь от мисс Слепухи, Джо-Джо, привези что-нибудь приятное!

В Труро не нашлось бы ничего похожего на музыкальный магазин, но мисс Амелия Слухерд держала лавку в комнатке над седельной мастерской на Дюк-стрит, недалеко от церкви. В продаже были в основном сборники церковных гимнов, псалтыри и тетрадки с нотами для хорового исполнения. Мисс Слухерд продавала записи новых популярных мелодий, но только при условии, что тексты соответствуют её пониманию приличий. Это была невысокая крепкая дама в скрипящем корсете и пенсне с огромными стеклами, слишком крупными для её лица, которые делали её похожей на полярную сову. Когда Джереми мальчишкой как-то раз зашёл туда с матерью, он сразу прозвал её мисс Слепухерд, среди детей Полдарков это имя сократилось до мисс Слепуха, и главное было случайно не назвать её так в лицо.

Джереми привязал лошадь у входа в «Красный лев», прошёлся до седельной мастерской, поднялся по пыльной деревянной лестнице и толкнул тяжёлую дверь, которая всегда открывалась так неохотно, будто кто-то подпёр её с другой стороны. Оказалось, что у мисс Слухерд уже есть посетитель. Кьюби Тревэнион.

Она стояла там, в бархатном костюме для верховой езды цвета орехового дерева, с кремовым кружевом вокруг шеи и в тёмно-коричневой шляпке. Иногда кажется, подумал Джереми, будто она не знает, какие цвета ей идут, но эта гамма ей шла. При виде него на её щёках вспыхнул румянец.

Они пробормотали имена друг друга в знак приветствия и перекинулись парой ничего не значащих слов. В последние две встречи Джереми был вежливо сдержан, стараясь скрыть бушующую горечь, приводящую его в такое отчаяние.

Что ж, кажется, он спрятал свою горечь довольно успешно, и Кьюби решила, что его холодная любезность — случайна, и не распознала под этим ничего более глубокого. Будто ничего и не случилось между ними за этот год, а весёлое перемирие прошлого сентября продолжалось. Она улыбалась ему и щебетала, что приехала в Труро с Клеменс и пытается купить новые ноты для Джоанны Бёрд, которая сейчас живет у них, — ты помнишь её, она слегла с каким-то недомоганием, и мы думали излечить её, соблазнив музыкальным салоном.

Джереми спотыкался о собственные ответы, как всегда растерявшись, стоило ему только взглянуть на неё. Он рассказал о возложенной на него миссии, о предстоящем приёме в Тренвите и о том, насколько сложно отыскать музыкальные ноты для немузыкальной сестрёнки. Кьюби увлеклась этой идеей. Она же видела Изабеллу-Роуз в прошлом году, ту очаровательную девчушку с тёмными кудряшками, что разгуливала, издавая трели?

— Именно так, — сказал Джереми. — Именно так её и можно описать.

Внезапно они вспомнили о маленькой коренастой женщине, ожидающей по другую сторону прилавка. Она наблюдала за ними, вслушиваясь в диалог и делая свои выводы об их манерах и отношениях между ними. Теперь, хором извинившись, они склонились над предложенными нотами разных музыкальных произведений. Кьюби давала Джереми советы о том, что лучше всего подойдет для девочки, которая будет петь на своем первом вечере, а Джереми старался обдумать и рассмотреть эти советы, максимально исходя из своего знания характера сестры. Они обменялись множеством весёлых и легкомысленных реплик, направленных, по крайней мере частично, на единственного слушателя, но обмануть этого единственного слушателя им не удалось. В конце концов Кьюби приобрела три новые пьески для Джоанны, а Джереми — с десяток для Беллы. Он выбрал их наугад и надеялся, что хоть парочка будет одобрена.

Лучезарно улыбаясь им обоим, мисс Слухерд взяла деньги и обернула покупки тонкой папиросной бумагой, перевязав каждый свёрток красной бечёвкой, словно грамоту. Вдвоём, точнее, стараясь держаться как можно ближе друг к другу, они спустились по скрипучей лестнице.

— Может, выпьешь со мной чая? — спросил Джереми. — «Красный лев» всего в двух шагах отсюда, и там есть тихая комната.

— Джереми, мне бы хотелось, но меня ждут Клеменс и грум. Боже, уже столько времени! Я должна поторопиться!

— Пусть Клеменс присоединится. Ты же знаешь, мы друзья.

Тень промелькнула по лицу Кьюби.

— Клеменс всегда очень высоко о тебе отзывается... Знаешь, она во всех отношениях лучше меня...

— Но мне нужна только ты, — ответил Джереми.

В канаве стоял одноногий человек в выцветшей военной форме, просил милостыню.

— На следующей неделе из Лондона вернется Огастес, — сказала Кьюби.

— Мне нужна только ты, — повторил Джереми.

— Ты не должен так говорить. Этого не было в нашем договоре в прошлом сентябре.

— Где же Клеменс?

— У пирса. Должно быть, устала ждать.

— Я тебя провожу.

Они пересекли недавно выстроенную улицу Боскауэна, неподалеку от Монетного двора. Какая-то коляска прокладывала себе путь по мусору и булыжникам. Продавец рыбы зазывал клиентов. Несколько солдат и матросов что-то обсуждали на углу, их спор становился шумным.

Джереми взял Кьюби под руку, прикосновение было ужасно болезненным.

— Почему бы тебе не прийти на приём в Тренвит? — вдруг спросил он.

— Что? Но как же я могу?

— А как ты откажешься? Если я попрошу, Джеффри Чарльз тебя пригласит. Тебя, Клеменс и Джоанну... и Огастеса, если нужно!

— Ох... я не думаю...

— Ты никогда не была на северном побережье. Ты сама говорила. А когда моя матушка пригласила тебя остановиться в Нампаре, твоя не разрешила.

— Ты знаешь почему.

— Что ж, необязательно будет то же самое, раз речь идет о Тренвите. Будет большой праздник, куда съедутся со всего графства. Поэтому особо не стоит опасаться, как именно твоя мать или брат это воспримут.

— Разве у твоего кузена, троюродного брата, или кто он там, фамилия не Полдарк?

— Да, верно. Именно оттуда мывсе родом — из Тренвита.

— Тогда боюсь, мой брат решит, что мы замыслили устроить свидание.

— Так оно и есть. Надеюсь. Но Джеффри Чарльз — герой войны. И женатый человек. Женился на испанке. Многие придут, просто чтобы с ними повидаться, пока они не уехали. Это патриотично. Так почему бы и тебе не прийти?

Они свернули на Нижнюю Лемон-стрит. На углу рядом с новым мостом находилась гостиница Пирса.

— Но ведь мы с ними не знакомы.

— Это совершенно не важно.

— Не хочешь зайти и встретиться с Клеменс?

— С удовольствием. Но сперва...

— Да. — Когда они дошли до дверей гостиницы, Кьюби отняла руку у Джереми. — Милый Джереми, не знаю, что из этого получится.

— Так давай попытаемся узнать.

Она рассматривала коз, которых гнали по улице.

— Где мы будем ночевать? Нельзя же нам...

— В Тренвите найдется место — должно найтись. Если не там, тогда в Нампаре... Нет, так не годится. Тогда Плейс-хаус. Миссис Поуп разместит вас у себя.

— Миссис Поуп?

— Да, она мой новый друг. Вдова с двумя взрослыми падчерицами. У них дом всего в двух милях от Тренвита. Она будет чрезвычайно горда, что разместила у себя семейство Тревэнион.

Лицо Кьюби выражало крайнюю сосредоточенность. Затем она метнула на Джереми взгляд, и глаза её вновь засияли.

— Хорошо. Я попробую.

— Пообещай.

— Сначала пришли мне приглашение!

— Ох, это проще простого, уж поверь. Трудности возникнут с твоей стороны.

Она чуть сжала его руку, а затем отпустила.

— Я попробую. Возьму Огастеса и Клеменс в помощь.

С этими словами они вошли в гостиницу.

Глава одиннадцатая

На следующий день Джереми и Клоуэнс заехали в Тренвит и отправились на прогулку по утёсам вместе с Джеффри Чарльзом и Амадорой. Джереми и Клоуэнс искупались — утро было солнечным и безветренным, а прилив — по-прежнему высоким. К вечеру, когда начался отлив, из-под воды показались груды водорослей и плавника; несколько десятков человек копались в них в поисках чего-нибудь ценного. Стоял тихий вечер, хотя сентябрьское солнце и переменчиво.

— Завтра будет солнечно и ветрено, — сказал Джереми.

Тропа у края утёса сужалась, они разделились — Джереми и Джеффри Чарльз ушли вперед, а девушки отстали на пятьдесят ярдов из-за Клоуэнс, собиравшей полевые цветы и показывающей их Амадоре.

— А мне запрещали пользоваться этой тропой в детстве, — заметил Джеффри Чарльз. — Даже Морвенна не разрешала здесь ходить.

— В этом все матери одинаковы, — откликнулся Джереми.

— Иногда поволноваться даже полезно, — заявил Джеффри Чарльз. — Амадора достаточно безмятежна. По крайней мере, по отношению к себе.

— Так ты настроен вернуться в Испанию сразу после приёма?

— Настроен? Это слово не хуже остальных. Я считаю, это мой долг. В какой-то мере я даже с нетерпением жду этого — столько лет враг бил нас, не пора ли уже начать бить его?

— Думаешь, война скоро закончится?

— Сейчас так много фронтов... Американцы преуспели в битве на озере Эри. Думаю, они скоро отобьют Детройт. Они гораздо быстрее получают подкрепления.

— Значит, даже если в Европе установится мир, война в Америке может продлиться ещё несколько лет?

— Сказать по правде, я бы не стал рваться домой, если меня тут же отправят воевать в Канаду. Мой враг — Бонапарт.

Словно желая превзойти Клоуэнс, Джереми остановился и сорвал стебель розоватого иван-чая, росшего на тропе. Он понюхал, но не почувствовал запаха.

— Не сделаешь мне одолжение, Джеффри Чарльз?

— Говори.

И Джереми рассказал.

— Дай мне их полные имена и адрес, когда вернёмся домой, — сказал ему кузен. — И я завтра же пошлю письмо.

— Благодарю.

— Возможно, мы не сможем разместить их в Тренвите. Ты ведь видел наши спальни. Но, как ты и сказал, миссис Поуп...

— Вы уже встречались с Поупами?

— На прошлой неделе. Она навестила Амадору. Хорошенькая дама.

— Бесспорно, — откликнулся Джереми.

Амадора, идущая позади, спросила:

— Это купание, которое мы будем делать сегодня. Ты останешься во всей одежде?

— Нет. Мама сшила себе лёгкий костюм, и мы все его скопировали. Ты видела греков — в смысле, на картинках? Они носили что-то вроде короткой тонкой туники без рукавов. Конечно, это мужская одежда для повседневной носки, а не для купания. Но мы используем для купания что-то подобное. Разумеется, такие костюмы не одобрили бы в Брайтоне или Пензансе, но для здешних мест сгодится.

— Но разве костюм не оголяет ноги?

— Оголяет. Но кто нас увидит?

— Ой. Не думаю, что я так смогу! Ты делать так только со своей семьей. А я не из твоей семьи.

— Из моей!

Амадора довольно чопорно ответила:

— Не в этом смысле. Я не могу раздеться перед Джереми.

— Мы как-нибудь сходим одни — прямо на оконечность пляжа.

— Может быть. Когда море станет потеплее. На прошлой неделе я опустила руку в море, и оно было ледяным!

— Но сейчас сентябрь, Амадора. Теплее уже не будет!

— Матерь Божья, я этого не вынесу! Я умру от холода!

— А вот это, — показала Клоуэнс, останавливаясь, — критмум. Мы используем его в маринаде. Попробуй, листья довольно вкусные.

Амадора попробовала, поморщилась и бросила лист.

— В Испании есть что-то похожее. Клоуэнс...

— Да?

— Мы почти одного возраста, разве нет? Есть кое-что, что будет тревожить меня, как ты понимаешь, это тревожит каждого. Я не сказала твоей матери, хотя она — добрейшая из всех. Это будет тревожить меня всегда, если я перееду жить в Англию.

— Ты о чём?

— Моя религия.

Клоуэнс смяла остальные листы и понюхала их.

— Меня воспитали в монастыре, ты же понимаешь, — пояснила Амадора. — Там нас учили, что все, кто не исповедует католицизм — еретики. Их стоит избегать, сторониться, воспринимать как порочных людей, как безбожников. Мне говорили, что еретики даже не могут хорошо выглядеть, ведь на их лице написано зло. Так меня учили, но потом я встретила англичан — и Джеффри Чарльза. И больше не могла в это верить. Afortunadamente [3], мой отец — очень мудрый человек и очень терпимый. Прости, от смущения я начинаю забывать английский...

— Не торопись... Да идем мы, идём! — крикнула она молодым людям.

— Но моя мать неумолима, а ещё брат, старший брат, Мартин — мечет такие свирепые взгляды, словно я загоняю себя в преисподнюю. А уж отец Антонио — даже не спрашивай! — девушка вздохнула. — Пока наша любовь оказывалась выше всех этих препятствий, так будет и впредь, я сердцем чувствую.

— Разве не это одно имеет значение? — спросила Клоуэнс.

— Разумеется. Разумеется. Por supuesto. Но, оказавшись здесь, я говорю себе: для них я — еретичка, воплощение зла, антихрист. Люди, не имеющие сильной любви, чтобы преодолеть всё это — что они скажут?

— Что-то заставило тебя так думать?

— Пара-тройка косых взглядов то здесь, то там. Да и с тех пор, как мы приехали сюда, Джеффри Чарльз ни разу не ходил к исповеди — не видел священника, не посещал церкви. Это меня огорчает.

— То, что он не верен своей религии?

— Да.

— А с Джеффри Чарльзом ты об этом говорила?

— Нет, нет, нет. Не могу. Как я, его жена, осмелюсь расспрашивать о таких вещах?

— Дорогая, — Клоуэнс погладила её по руке. — Я не думаю, что религия играет в жизни Джеффри Чарльза такую же важную роль. Не думаю, что он слишком сильно расстроился из-за невозможности посещать церковь вместе с тобой. К тому же в нашей церкви просто не существует такого таинства, как исповедь.

— Не существует?

— Нет. Мы верим, что между нами и Богом необязательно должен стоять священник. Если нам есть в чем исповедоваться, мы исповедуемся Ему напрямую.

— А кто отпускает грехи? «Отпускает» ведь правильное слово?

— Бог. А кто же ещё?

— Ох, — озадаченно произнесла Амадора, и они двинулись дальше.

— Мне нужно о многом тебя спросить, Джеффри Чарльз, — говорил Джереми.

— Например?

— Сколько понадобится денег, чтобы купить офицерский патент?

Джеффри Чарльз взглянул на кузена. Оба высокие и худые, но Джеффри Чарльз казался выше, потому что держался прямее.

— Значит, ты решил уехать?

— Подумываю об этом. Твой совет в любом случае полезен.

— Ты обсуждал это со своими родителями?

— В общих чертах. Они знают, что я могу так поступить.

— И одобряют?

— Нет. Но и не встанут мне поперёк дороги.

Они прошли несколько ярдов.

— Могу я спросить, что именно тобой движет? Ты мечтаешь сразиться с французами? Хочешь уехать подальше от дома? Или тебя привлекает идея путешествовать, жить бурной жизнью и искать приключения?

— В основном второе. Я хочу уехать.

— Подальше от родителей? Я удивлён. Когда я ушел в армию, мной двигал такой же мотив, но я бежал от смерти матери, от отчима, которого ненавижу!

— Не от родителей, — Джереми пнул камень. — Скажу так: в моём сердце девушка, которой суждено выйти замуж за другого...

— Девушка? Та самая, которой ты просил написать?

— Да.

— И что, это стало для тебя большим ударом?

— Я попытался смириться с этим. Не получилось. Со стороны это кажется глупым, но...

— Необязательно. Но чего ты хочешь от меня?

— Уточнить кое-какие детали. И, если можно, попросить совета.

— Насчёт армии? Буду рад, если сумею помочь.

— Во-первых, — начал Джереми, — думаю, если я приду к отцу и скажу, что решил уехать, он купит мне звание. Но я не хочу, чтобы он за это платил. Так получилось, что я раздобыл кое-какие деньги — правда, довольно специфическим способом — и мне кажется разумным потратить на это какую-то их часть.

— А что там, внизу? — спросил Джеффри Чарльз. — Не помню этого места.

— Мы называем его «Лестница Келлоу». Пол Келлоу, ты уже встречался с ним, и его отец построили лестницу вглубь старой шахты, чтобы спускаться к маленькому укрытому пляжу. Но сейчас лестница сломалась, и туда никто не спускается.

— Какой отсюда вид! — сказал Джеффри Чарльз. — И какие волны! — он глубоко вздохнул. — Хорошо быть дома. Я и не представлял, насколько.

— Помню, мой отец как-то сказал, что в жизни очень важны контрасты. Может, я начну сильнее ценить всё это, повидав что-то другое.

— Но я думал, тебя интересуют паровые механизмы.

— Да.

— В армии ты не увидишь ничего подобного. По правде говоря, они и воду в чайнике недавно кипятить научились.

Джереми рассмеялся, но смех прозвучал невесело.

— Чувствую себя так, будто раскачиваюсь на канате и не знаю, в какую сторону прыгнуть.

— Одно я тебе скажу точно, — заявил Джеффри Чарльз. — Тебе не нужно ничего платить, чтобы получить звание. Конечно, ты можешь отдать бешеные деньги, чтобы попасть в какой-нибудь элитный полк: в Гвардейскую пехоту, в Валлийские фузилёры или даже в Лейб-гвардию. Но если ты хочешь получить звание как таковое и готов служить в любом полку, в какой запишут, то не возникнет вообще никаких проблем. Ты должен уметь читать и писать, а также иметь рекомендательное письмо от майора или выше. И тогда точно пройдешь. Три-четыре месяца обучения, и тебе позволят убивать в компании лучших.

— Я думал...

— Как и многие другие. Но на войне мы постоянно несём потери и постоянно должны пополнять полки. А где те сыновья богачей, готовые ещё и платить, чтобы занять вакантные места? Их просто не существует. В прошлом году мне сказали, что только армия Веллингтона нуждается примерно в тысяче новых офицеров в год. Около половины из них— на замену убитым или умершим от болезней. Кого-то отправляют в отставку, кого-то разжалуют. А из остальных формируют новые военные части.

— Так. Значит...

— Разумеется, тебе нужно на что-то жить. Жалование лейтенанта — где-то шесть шиллингов в день, и из них ещё кое-что вычитают. Для приличной жизни понадобится хотя бы сто пятьдесят фунтов в год. Кроме того, нужно купить мундир, саблю, компас, подзорную трубу, хорошо бы ещё иметь лошадь, даже если служишь в пехоте. Так что расходов фунтов на двести. В общем, в любом случае, ты наверняка потратишь сколько-нибудь собственных денег.

Они двинулись вперед.

— А Джеффри Чарльз не говорил с тобой о твоей религии? — спросила Клоуэнс.

— Да-да. Он говорил с моим отцом. Они пришли к соглашению.

— Он не упоминал, что ты можешь исповедовать свою религию в Англии точно так же, как и в Испании? Здесь, в Корнуолле, есть католические церкви — боюсь, я не знаю где, но точно есть.

— Да-да, отец говорил, что я должна их найти. Но мы были так заняты, что я ничего не успела. Я очень виновата. Надеюсь, скоро мы будем дома.

— В Англии, — заметила Клоуэнс, — мы не считаем это серьёзным грехом. Разве что очень немногие из нас. — Она подумала о Сэме. — Ты сейчас употребила слово «терпимый». Не такими ли мы все должны попытаться стать? Разве мы не друзья — испанцы и англичане? Разве мы не боремся за одно и то же?

— Да, да, — ответила Амадора. — Ты успокоила меня, Клоуэнс. Как мне повезло найти здесь такую добрую приму.

— Приму?

— Не знаю, как это по-английски. Родственницу. Нужно позвать Джеффри Чарльза.

Когда мужчины обернулись, Клоуэнс сказала:

— Это «Лестница Келлоу». Джеффри Чарльз когда-нибудь её видел? Мы не могли бы спуститься?

— Нет, — сказал Джереми. — Это опасно. Я пробовал в прошлом месяце, ступени очень ненадёжные.

— А в прошлом году они были вполне крепкие.

— Но сейчас они не крепкие, я чуть не упал.

— Но мы будем осторожны. Там ведь такая маленькая изящная бухточка...

— Нет, — повторил Джереми. — Лестница довольно ненадежна. Давай-ка лучше повернём здесь и срежем по полям. Разве уже не время для чая? Давай попросим Амадору угостить нас испанским чаем.

Они выпили чая в летней гостиной. Теперь это была уютная и опрятная комната, где кусками, вырезанными из бархатных штор двух спален, прикрыли отсыревшие спинки кресел и изъеденные молью сиденья. Наконец подул ленивый ветерок и зашуршал в завитках плюща на окнах; два зяблика ссорились и громко щебетали. Дрейк и Морвенна отправились в гости к Сэму и его жене; похоже, не возникало какого-то смущения из-за того, что когда-то Дрейк собирался жениться на супруге Сэма. Больнее всех тогда пришлось Розине, но либо по давности лет, либо она в должной степени прониклась учением Сэма о христианском прощении, но теперь от её смущения не осталось и следа.

Чуть позже, пока Амадора и Клоуэнс болтали, Джеффри Чарльз предложил Джереми поглядеть на огромный стол в зале. Он стоял там уже три века, и все попытки сдвинуть его оказались тщетными, даже попытки самого Джорджа Уорлеггана, но Джеффри Чарльз решил, что для праздника стол как раз и подойдет. Невыносима даже мысль отпиливать центральные ножки из лучшего и стойкого дуба; лучше уж поднять плиты пола, вытащить ножки и вынести стол целиком, или, если он не влезет в дверной проём, можно поставить его у стены, чтобы занимал поменьше места. Это было единственное большое помещение в доме, подходящее для танцев, и с балконом для музыкантов наверху. По такому случаю следовало им воспользоваться. Джеффри Чарльз вспомнил тот день, когда отчим устроил праздник и все танцевали вокруг стола; но это неподобающе.

— А офицеры, какие они? — поинтересовался Джереми. — Наверное, почти все закончили престижные школы?

— Вовсе нет. Может, за всё время я встретил всего шесть или семь человек из своей школы Харроу. И не так уж и титулованные, как может показаться из газет. Разумеется, именно о них и пишут в новостях. Подавляющее большинство офицеров закончили только грамматическую школу. И у них я многому научился! Эта тема не стоит обсуждения... Видишь, вон те плитки, мне кажется, они вздыбились. Если растрескаются, их будет нетрудно заменить.

— Стол можно поставить вертикально, — предложил Джереми. — Потолок высокий, так что он особо не станет мешать. Заранее могу тебе сказать, что через дверь его не вынесешь, потому что за ней ещё одна дверь. Придётся снять окно.

Джеффри Чарльз пристально посмотрел на него.

— Кузен, я вовсе не собираюсь удерживать тебя от вступления в армию, если жить в Корнуолле тебе стало в тягость. Но поверь, это гадкая и опасная жизнь. Люди постоянно умирают или получают увечья. А ты постоянно убиваешь других или стремишься убить. Это одновременно и тягомотно, и опасно. Во время сражения при Виттории у нас появился один новичок; он вступил в 43-й полк. Звали его Томпсон. Прекрасно подготовленный, отлично смотрелся в форме, так и рвался в бой. Сын фермера, как оказалось. Набрался жеманных штучек, чтобы выглядеть поблагородней. Хотел поскорее перейти в кавалерию. Рассказывал мне о своих любовных похождениях в Портсмуте в ночь перед отплытием. На следующее утро он уехал, и вдруг откуда ни возьмись — какой-то случайный выстрел. Шальная пуля. И всё равно его убила.

— Я не питаю иллюзий, — спокойно ответил Джереми. — Не думаю, что у меня есть воинское призвание... А у тебя?

Джеффри Чарльз натянуто улыбнулся.

— Нет. Но я считал, что у меня были основания пойти в армию. Я так понимаю, ты создал новый насос для Уил-Лежер, ты человек достаточно широкого ума, чтобы извлечь пользу из паровых двигателей новой эпохи, и трудишься над самодвижущимся экипажем. Как я уже сказал, армия в этом тебе не помощник. Будет жаль всё это бросить.

Последовало долгое молчание. Послышался смех.

Джереми прервал тишину:

— Как замечательно, что Клоуэнс и Амадора прекрасно поладили друг с другом.

— Это точно.

— Какой оркестр ты пригласишь?

— Говорят, есть один в Труро; играет на балах. Но надо убедиться, что они играют не слишком степенную музыку. В армии я как-то привык к джигам и контрдансам.

Немного подумав, Джереми признался:

— Есть ещё одна причина, которая вынуждает меня пойти в армию.

— Могу я её узнать?

— Если найдем уединённое местечко. Эта комната слишком велика для признаний.

— Сад подойдет?

— Если поблизости нет садовников.

— Придут не раньше шести, когда покончат с другой работой.

Тогда они отправились в сад, и Джереми поведал свою тайну.

Они гуляли у пруда, и Джеффри Чарльз воскликнул:

— Боже мой! Не верю! Не могу в это поверить!

— Не можешь?

— Что ж... Не могу!

— Уверяю тебя, именно так всё и было.

— Всё, как ты рассказал?

— Всё в точности.

— Это ни в какие ворота не лезет!

— Вероятно.

— Тогда зачем? Какая на то была причина?

— Ну, понятно какая. Хотелось денег.

— И много ты получил?

— Да, прилично.

— И как ты ими распорядился?

— Пока ещё никак.

Джеффри Чарльз поглубже засунул руки в карманы сюртука.

— Ты меня не разыгрываешь?

— Зачем мне врать? Разве можно запросто признаваться в таком?

— Джереми, ты наверное спятил!

— Было немного, признаюсь.

— И другие тоже.

— Про них не знаю.

— Они тоже нуждались?

— Джеффри Чарльз, ответь мне, если, к примеру, ты любишь Амадору, как я люблю ту девушку, и вдруг узнаёшь, что она должна выйти замуж за другого только из-за денег, которых у тебя нет в таком количестве, то как ты поступишь? Скажи!

— Скажу лишь одно: если девушка такова, какой ты её описываешь, то грош ей цена в базарный день.

— Но разлюбил бы ты её из-за этого?

— Бог его знает! Это только Господу ведомо! Дорогой кузен, откуда одному знать о чувствах другого? Прошу прощения, что назвал тебя сумасшедшим. А ещё...

— Слегка не в себе, согласен. Ведь я заранее понимал, что, сколько ни укради, этого будет мало, чтобы вырвать девушку из рук того, с кем она обручена. В этом и заключается мое помешательство. Пусть мы и сорвали куш, ну и что с того, мне всё равно пришлось бы вновь вложить средства, возможно, положить их на кон, чтобы набрать нужную сумму. А вместо этого, когда всё завершилось, когда я достиг цели, мне всё опротивело. И я до сих пор никак не распорядился деньгами!

— А остальные распорядились?

— Остальные — да. С большой осмотрительностью. Они не собираются попадаться, как и я.

— Это главная опасность. Они из местных?

— Не могу тебе сказать.

Джеффри Чарльз хмыкнул.

— Но риск опознания...

— Мы все замаскировалась.

— Но как вам это удалось? Ты сказал, что всё прошло без всяких там «кошелёк или жизнь»?

— В экипаже только четыре места. Мы забронировали три места и одно для несуществующего человека, который, понятно, так и не объявился. Оказавшись внутри, мы задвинули шторки и продолбили заднюю часть кареты, чтобы добраться до сейфа под облучком. Всё прошло, почти как мы задумали.

— Почти?

— Видишь ли, возникла одна помеха, которая чуть всё не сгубила. Какой-то престарелый толстяк-адвокат по фамилии Роуз настоял на том, чтобы занять пустующее место от Лискерда до Добуолса. Как ни пытались мы от него отделаться, он всё равно сел в карету; так что мы на время затаились, скрыли следы проделанной работы, пока он не вышел.

— И как вам только удалось сохранить хладнокровие? Говоришь, вся идея принадлежала тебе?

— За несколько месяцев до этого мой... один из моих сообщников привез из Лондона газету, где говорилось об ограблении экипажа, следовавшего до Брайтона. Никто не представлял, как это можно провернуть. Я же придумал один неплохой способ.

— Ну и ну, Боже ж мой!.. — Джеффри Чарльз наконец выдохнул. — Просто невероятно! Никогда бы... А чьи деньги вы украли? Об этом известно?

— О да, об этом мы знали с самого начала. Все деньги принадлежали Банку Уорлеггана.

— Уор... — Джеффри Чарльз запнулся и уставился на кузена. — Всё принадлежало моему... отчиму?

— Да.

Оба замолчали на секунду, и вдруг Джеффри Чарльз залился хохотом. Испуганные птахи взлетели с другой стороны пруда.

— Ты ограбил отчима Джорджа? Плавильщика Джорджа? Как же это правильно, превосходно, как замечательно и страшно весело! По-твоему, это не смешно, Джереми?

Они замолчали и уставились друг на друга.

— Не смешно, — лицо Джереми окаменело. — Правильно — может быть.

Джеффри Чарльз вытащил платок, высморкался и вытер глаза.

— Извини. Мне не следовало смеяться. Это не повод для веселья. Боже упаси! Но должен признаться, я испытываю облегчение, что вдовы и сироты не пострадали!

Он взял Джереми под руку, и они продолжили прогулку.

— Вот сюда Дрейк каждую ночь высаживал лягушек, — показал Джеффри Чарльз, — просто чтобы позлить моего отчима. Тогда я веселился до упаду. Но Дрейку это чуть не стоило жизни. Пусть тут дело совершенно в другом, но в каком-то смысле я обрадовался по личным причинам. И это может стоить тебе жизни! Опасность ещё никуда не делась. — Он сжал руку Джереми сильнее. — Почему ты мне рассказал?

Джереми пожал плечами.

— Счёл это... необходимым.

— Как и ограбление?

— Нет. Думал, что так лучше.

— Признание пойдет на пользу...

— Может, и так. Понятно, я и не собирался кому бы то ни было рассказывать. Когда я сегодня приехал сюда, то даже не помышлял об этом!

— Ты больше никому не сказал?

— Ясное дело — нет.

— Что ж, настоятельно советую тебе принять обет молчания. Меня как-то смущает, что ты поделился со мной тайной. Разумеется, можешь быть спокоен, я никогда не злоупотреблю твоим доверием... А теперь ты считаешь, что должен сбежать? Это по личным причинам или просто боязнь разоблачения?

— По личным причинам, наверное. Но не боязнь разоблачения. Думаю, теперь нам нечего бояться.

— Бояться стоит ещё несколько лет, Джереми, во всяком случае, пока деньги не израсходуются до конца. Но уже то, что ты пока ни гроша не потратил, а теперь вдруг захотел, или подумываешь вступить в армию, наводит меня на мысль, будто ты хочешь искупить вину за преступление.

— Я бы не стал заходить так далеко.

Джереми не понравилось это заявление, одновременно близкое и далёкое от правды. Его чувства были не так просты. Раскаяния он не ощущал и не жалел о своем поступке. Он нуждался не в искуплении, скорее, ему хотелось сбежать от того, что вызвало этот поступок, того, что мучило его и душило. Какое-то время он казался себе омерзительным; у него даже пропала страсть к Кьюби. Долго это не продлилось; преступление убило чувства, все чувства; но вскоре безразличие прошло. Последний раз он видел её в музыкальной лавке, а желанная встреча на празднике в Тренвите полностью соответствовала его прежнему поведению, будто ограбления и вовсе не случилось, словно он — тот же самый долговязый дурачок, следующий за ней по пятам в надежде на ласковые слова и лёгкий флирт, хотя и зная, что всё равно ничего не добьётся. Умом он понимал, что всё вернулось на круги своя, но отказывался в это верить, именно это и побудило его признаться во всем Джеффри Чарльзу.

— Ты бы потратил свою долю денег на покупку офицерского чина или на обычные расходы армейской жизни?

— Нет.

— Но разве тебе не хочется потратить их на дальнейшие опыты с паровыми машинами?

— Вот это можно. — Джереми вкратце поведал о встречах с Голдсуорти Герни. — Я приму решение в ближайшие недели.

Они ступили на поле и вышли к лесу, где когда-то давно маленький Джеффри Чарльз впервые повстречал Дрейка. Вдалеке Уилл Нэнфан приглядывал за овцами. Они помахали друг другу.

Джеффри Чарльз продолжил:

— Что ж, раз уж ты рассказал обо всём, то, наверное, попросишь моего совета.

— Я тоже об этом подумал.

— Но вряд ли ты ему последуешь. Из разговоров на привалах и офицерских обедах я по опыту знаю, что если человек просит совета, то ждет одобрения собственного решения.

Улыбка чуть тронула губы Джереми.

— Может быть. Не знаю. Не могу обещать, что последую твоему совету, но буду крайне за него признателен.

— Пока вас троих никто не подозревает?

— Пока нет.

— Тогда я считаю, что следует остаться и пережить это. В том-то и состоит парадокс! Уйти на войну — разве это не напоминает побег? Вся проблема в нас самих. Разве не так? Проблема не исчезнет, даже если уехать сражаться в Пиренеи. А когда война закончится...

Джеффри Чарльз замолчал и посмотрел на главные ворота. Через них входили трое. Заметив двоих молодых людей, вновь прибывшие помахали им и побежали наперегонки.

— Сообщи о своем решении. Мне хотелось бы знать.

— Разумеется, сообщу.

Дрейк прибежал первым, следом за ним Лавдей, поддерживая юбку. А Морвенна больше спотыкалась, чем бежала, и замыкала строй. Пока трое приближались, Джеффри Чарльз раздумывал, правильный ли совет дал кузену. Военный — это не про Джереми. Если уже сейчас его так подводит излишняя чувствительность, то как он приспособится к миру, где каждый день может стать последним, где друзей увечат, а чувства притупляются суровой действительностью солдатской жизни и войны? И всё же, как указал Джереми, разве сам Джеффри Чарльз не пришёл в армию зелёным юнцом, который прежде жил в роскоши и изнеженности? Он с трудом мог вспомнить того мальчишку, который любил Дрейка и находился в те давние времена под мягким надзором гувернантки Морвенны. Словно то был совсем другой человек.

Теперь же, только теперь, после стольких лет сражений, товарищества и внутреннего одиночества, он наконец встретил Амадору... Но Джереми потерял свою любовь. Эту девушку Джереми полюбил всем сердцем, и когда понял, что, скорее всего, её лишится, потерял способность здраво мыслить и забыл об осторожности... Неужели кто-то ещё придерживается заповедей? Не укради. Не возжелай жены ближнего своего... Не убий... Кто их не нарушал?

— Знаешь, — запыхавшись, сообщил Дрейк. — Я встретил Эллери. Питера Эллери! Помнишь, мы вместе тогда отправились во Францию спасать доктора Эниса. Он всегда жил поблизости. Столько лет прошло, а он почти не изменился.

— Ты тоже, Дрейк, — сказал Джеффри Чарльз.

Её зовут Кьюби Тревэнион. Должно быть, она особенная девушка. Джеффри Чарльз очень надеялся, что она придет на праздник.

Глава двенадцатая

Ярмарку в честь Михайлова Дня устроили двадцать девятого сентября. За день до этого Мастак Томас провалился в кроличью нору и подвернул лодыжку, так что на следующее утро хромал. Джон, старший брат, избегал подобной торговли и держался подальше от базаров или праздников, поэтому Мастак сказал:

— Певун, пойдешь ты. Тётушке Эди нужна мазь от нарывов. Она сказала, там торгует одна старуха, вдова Кроу. У ней есть снадобье для Эди. Не сходишь за ним вместо меня. А?

— Чего? — переспросил Певун. — А?

— Ты слышал. — Брат повторил просьбу.

Певун продолжил выстругивать палку. Подошел Рыжик, один из его пяти котов, обнюхал стружки, но быстро утратил интерес и двинулся прочь.

— Я не связываюсь с ведьмами, — пробурчал Певун.

— Ведьмы? Вдова Кроу никакая не ведьма, это уж точно, иначе б Эди и близко к ней не подошла. Просто старуха в юбке и умеет делать снадобья. Вспомни-ка Уоллеса Бартла, как он корчился от боли в кишках, а как принял ейное лекарство, так в два счёта выздоровел. А сынок Найджела Эллери — она его вылечила от громкого кашля. А...

— Нет на свете никаких ведьм, — сварливо бросил Джон, находившийся не в духе, потому что сардины так и не появились. — А тем более старухи в юбках. Все они обманщицы, все до единой.

— Не знаю, пойду ли, — сказал Певун. — Тут ещё долго возиться.

— Сходи. Ты ж такого не пропускаешь. Если кто и пойдет на ярмарку или праздник, так это ты, Певун.

Мастак взирал на брата. Несмотря на мирный нрав, у Певуна порой случались приступы редкостного упрямства, и Мастак боялся, как бы сейчас этого не произошло. Уже два года он ухаживал за пухлой коротышкой Эди и имел виды на её пухленькое кожевенное дельце. Как же тяжко ему было торчать рядом с ней, когда рядом крутятся аппетитные девицы его возраста, только попроси. Такие пустяковые поручения — лёгкий способ ей угодить.

— Это для её нарывов. Мазь втирают, и нарыв перестает ныть.

— Не знаю, пойду ли, — опять повторил Певун.

— Проклятые коты, — выругался Джон и дал одному пинка. — Вечно крутятся под ногами — хуже детей. Говорю же, избавься от них.

— Она вполне порядочная старушка, эта вдова Кроу, — сказал Мастак. — У ней прилавок впритык с точильщиком ножей, так что мимо не пройдешь. Ты точно видал её много раз, Певун.

— Не знаю, видал ли, — сказал Певун.

— Девицы тоже к ней захаживают. Говорят, у ней куча приворотных зелий. А ещё есть средства от упадка сил, кровоточащих язв, детского сглаза, рожи и бородавок.

— Ещё одна старая обманщица, — злобно проворчал Джон.

Певун закончил строгать. Длинной тощей рукой он стал отряхивать стружки.

— А ещё у них появилась полоумная, — сказал Мастак. — Сидит в клетке. С цепью на шее. Ужасно хочу поглядеть на неё; говорят, она буйная. Туда пускают за пенни. Пенни возвернут, если пожмёшь ей руку.

— Нельзя такого разрешать, — заметил Джон.

— А ещё бык, — продолжил Мастак, глядя на брата. — Ты всегда участвовал в травле, Певун.

— Никогда не участвовал, — сказал Певун. Но затея с полоумной ему понравилась.

— А ещё говорят, там будет Чёрный Фред. Мы видали его пять лет назад в Саммеркорте. Помнишь его, Джон? Он проглотил живую мышь на верёвке, а потом досчитал до десяти и вытащил её живой и невредимой. В этом году ты туда не ходил, Певун, свалился с корью. Тебе понравится, Певун, помяни моё слово.

— Эй, отстань от него, Мастак, а? — сказал Джон.

Певун встал и скинул древесные стружки в ящик для растопки. Звук распугал кур, и те разбежались.

— Снадобье стоит шесть пенсов, — сказал Мастак. — Эди говорит, склянка маленькая, но её хватит, чтобы заживить нарывы. Думаю, накину тебе ещё два пенса в благодарность.

— Не знаю, пойду ли, — прогундел напоследок Певун.

Но всё же он пошёл и насладился всеми чудесами ярмарки. Полоумный его разочаровал — во-первых, он оказался мужчиной (а женщины иногда бывали почти без одежды), а во-вторых, просто сидел в углу клетки и не реагировал, даже когда в него тыкали палкой. Разочаровал его и Чёрный Фред, потому что мышь почти издохла и еле дёргалась. Но хватало и других развлечений. Певун слонялся по ярмарке почти до темноты, прежде чем подойти к вдове Кроу. Он приближался к её шатру уже несколько раз, но рядом всегда оказывался кто-то ещё, разговаривающий со вдовой или делающий покупки, и Певуна беспокоила мысль, что его засмеют. Но в этот раз она была одна и уже начинала убирать свои жестянки и баночки в старый мешок, чтобы накинуть его на плечи и унести домой.

Вдова оказалась высокой и худой болезненной женщиной с лошадиной гривой чёрных волос, спадающих на плечи, большими костлявыми и грязными ногтями. Одета она была в поношенную муслиновую блузу, расшитую чёрными бусинами, оборванный чёрный жакет и пыльную серую юбку. Она тут же разглядела Певуна насквозь и, чтобы расположить его к себе, заявила, что такой прекрасный и здоровый молодой человек явно не страдает от нарывов, а, значит, ищет одно из её особенных снадобий для кого-то другого — матери? тётушки? сестры? Певун объяснил, что это для девушки его брата, а затем нервно рассмеялся от мысли, что назвал старуху Эди девушкой.

— А у самого-то есть девушка? — спросила вдова Кроу.

Певун покраснел.

— Типа того.

— Какого ещё типа, милок? У вас любовь?

— Типа того.

Вдова достала из котомки каменную баночку и выложила её на прилавок.

— Вот, это для девушки твоего брата. С тебя семь пенсов.

— Брат говорил про шесть пенсов.

— Семь, милок.

— Маловата склянка для семи пенсов, — хитро сказал Певун.

— Знаешь, сколько мне стоило его приготовить?

— Брат говорил, шесть пенсов.

Вдова Кроу вновь сунула бутылочку в мешок.

— Или семь пенсов, или ничего, милок.

Певун засомневался.

— Ладно, пусть семь.

— А ты знаешь, что там? — тихо спросила вдова. — Сказать тебе?

— Мне без разницы, — смело произнес Певун.

— Лягушки.

— Лягушки?

— Да. У лягушек красная кровь, как у нас с тобой. Но холодная. Понимаешь, милок? Холодная. И этот холод лечит нарывы. Здесь всё есть. Слюна лягушек, соки лягушек, икра лягушек, семя лягушек. И смола, и бальзам для смазывания. Нанеси его на нарывы, и они исчезнут — просто волшебство! Смотри сам!

Певун порылся в переднем кармане штанов и медленно достал семь пенсов. От острого взгляда вдовы не укрылся блеск серебра.

Певун с неохотой вытаскивал монету за монетой, и вдова подсчитывала их.

— Говоришь, милок, у тебя есть девушка? «Типа того» — так ты сказал?

Певун промямлил что-то невразумительное и забрал баночку с мазью.

— Так говоришь, у вас любовь? Так, милок? А что же юная леди? Может, она вовсе тебя и не любит, а?

Певун ещё что-то промямлил и положил баночку в карман. Кое-кто зажигал фонари, но бóльшая часть ярмарки готовилась к закрытию.

— Не любит тебя? — переспросила вдова Кроу. — Тебя, прекрасного статного паренька? Не любит?

— Может. А может, и нет.

— Как насчёт приворотного зелья?

— Чего?

— Приворотного зелья.

Певун вспотел. Кажется, они одни. Люди проходили мимо, но никто не приближался к шатру. Может, его просто не видно в сумерках.

— Я не уверен, — промямлил он.

Вдова Кроу достала вторую баночку, даже меньше первой.

— Для тебя — девять пенсов, милок.

— Чего?!

— С других я бы взяла целый шиллинг, но для тебя — всего девять пенсов, в знак особого расположения. Ты мне понравился. Ты никогда не узнаешь, что в этой склянке, но скажу, что на приготовление ушло восемь пенсов, так что у меня нет причин продавать так дёшево. Но ты мне приглянулся. Прекрасный статный паренёк, не оставляющий равнодушным ни одну горничную.

— Я не уверен, — повторил Певун.

— Ни одну горничную, — повторила вдова Кроу, убирая прядь сальных волос за ухо. — Но горничным сложно угодить. У некоторых горничных странные причуды. Некоторые горничные ветрены. Некоторые горничные непостоянны, как погода. Вот тогда-то тебе и пригодится приворотное зелье, милок.

Певун вспомнил бродящую по дому Кэти, её высокую нескладную фигуру, большие чёрные глаза, а волосы совсем как у этой женщины, но только крепкие и блестящие.

Вдова Кроу повертела баночку и с нежностью взглянула на неё.

— Девять пенсов, — сообщила она. — Всего один глоток. Дай ей это выпить, и от тебя больше ничего не потребуется. Оно не имеет вкуса. В нём — сердца серых птиц, а ещё лошадиное вымя и сусло. Всего один глоток. Подмешай его в алкоголь, эль, чай или воду, а лучше просто заставь её выпить в чистом виде. В чистом виде. Убедись, что именно ты окажешься рядом, когда она это проглотит, ведь как только зелье окажется у неё в животе, её глаза начнут светиться при одном взгляде на тебя — она будет любить тебя до самой смерти!

Капли дождя текли по разгорячённому лицу Певуна. Ему предстояла долгая дорога обратно по сырости. Этого он не предусмотрел.

— Восемь пенсов? — переспросил он.

— Девять.

— Эх, — выдохнул он, нащупывая в переднем кармане ещё одну монету.

Когда Джеффри Чарльз наведался в Нампару, то попросил Демельзу одолжить ему нескольких слуг на праздник.

— Миссис Поуп предложила помощь, так что я рассчитываю на трёх её служанок. Двух-трёх попрошу и у доктора Эниса. Лучше много, чем мало.

— Мы с Клоуэнс можем прийти, если хочешь, — предложила Демельза. — В смысле прийти пораньше, чтобы помочь на кухне и подготовиться к празднику.

— Очень мило с твоей стороны. Но из Труро накануне прибудут две кухарки. Я мог послать тебе жалобное послание со словами «На помощь! Помогите!», но мне всё-таки хочется, чтобы вы в качестве гостей приятно проводили время, а не брали на себя обязанности.

— А Амадора?

— Заявила, что напугана до смерти, но я совершенно уверен, она с радостью преодолеет трудное препятствие.

— Понимаю её чувства.

Джеффри Чарльз поднялся.

— Есть ещё кое-что, и мне понадобится твоя помощь или хотя бы совет. Наверное, ты и так знаешь, о чём я.

— Не имею представления.

— Это касается моего отчима — следует ли его пригласить...

Демельза смутилась.

— Приём устраиваешь ты, значит, решать тебе.

— Если бы мы приехали сюда и не общались с ним, то вопрос о его приглашении отпал бы сразу. Он мне не друг, ты ведь прекрасно знаешь. Но мы его навестили; я решил, что с юридической точки зрения необходимо ему сообщить, что я вступаю во владение своим имуществом, так сказать. Когда мы встретились спустя столько лет, моё отношение к нему осталось прежним; но его новая жена настояла, даже не сомневаюсь, против его воли, чтобы мы остались на обед, а потом настояла, чтобы мы взяли на время двух великолепных лошадей, как она сказала, до нашего возвращения в Испанию. Стало быть, даже при всём желании исключить Джорджа, по отношению к ней будет оскорбительным не послать приглашения. С другой стороны, — поспешил продолжить Джеффри Чарльз, когда Демельза собиралась что-то сказать, — меньше всего на свете мне хочется поставить кузена Росса в неловкое положение. Я прекрасно знаю, что он чувствует, что они испытывают друг к другу, и если Росс решит, что присутствие сэра Джорджа омрачит праздник, никакого приглашения не будет.

— Почему бы не узнать об этом у самого Росса? — спросила Демельза.

— Подумал, может, ты это сделаешь. С тобой он точно будет более откровенным.

Демельза рассмеялась.

— Вот оно что.

Часом позже Росс спросил:

— Сколько людей приглашено на праздник?

— Около восьмидесяти человек. Кто-то наверняка не сможет прийти.

— Тогда скажи Джеффри Чарльзу, чтобы поступал, как ему вздумается. Все мы смягчились с возрастом, и если я увижу, что Джордж направляется ко мне, то сразу спрячусь.

— Может, он откажется, — сказала Демельза.

— Будем надеяться.

— Честно признаюсь, мне хочется познакомиться с его новой женой. Но дом для него полон горьких воспоминаний.

— Любопытно, сколько человек... — Росс запнулся.

— Что ты хотел сказать?

— Любопытно, сколько человек хранит об этом доме горькие воспоминания.

Демельза ненадолго задумалась, ей хотелось поспорить с этим.

— Ну, теперь-то всё переменится.

На следующее утро Джордж получил приглашение и отнёс его Харриет, возившейся с псами.

— То есть, нам придется заночевать? — спросила она.

— Пятнадцать с лишним миль по ухабистой дороге.

— Думаю, можно остановиться у Кэролайн.

— Ты не спросила, хочу ли я пойти.

— Он твой пасынок. Ты жил в том доме. С чего бы тебе не хотеть туда съездить?

— По-моему, это лицемерно с твоей стороны, Харриет.

Харриет надела просторную блузку, на взгляд Джорджа, слишком обнажающую шею и грудь, на радость Коллинса и Смолвуда, молча работавших неподалёку. У неё были блестящие чёрные волосы цвета воронова крыла; перчатки запачкались, как и подол; на высокой скуле красовалось грязное пятнышко.

— Джордж, когда ты женился на мне, — сказала она, — то начал новую жизнь. Как и я. Нельзя же постоянно перебирать в голове старые воспоминания.

Собаки вокруг поскуливали и тявкали, и Джордж понадеялся, что слуги не расслышали её слова. Разумеется, они не слышали его ответа, ведь он не прозвучал, но стоит ли тратить всё свободное время на проклятое зверьё и выполнять тяжёлую работу, когда есть куча хорошо оплачиваемых слуг, которые только и ждут, чтобы ей заняться.

Кроме того, ему хотелось добавить, никому не нужны такие приёмы, какой вчера устроил Валентин; но, разумеется, она первой с восторгом к нему присоединилась, просидев до рассвета за игрой в фараон по-крупному. Пришёл новый дружок Валентина, парень, который когда-то был обручен с Клоуэнс Полдарк; одет неплохо, но с дурным говорком; львиная грива; (мощный, как кузнец, заметил кто-то, и Джорджа аж передёрнуло). Харриет, похоже, от него в восторге, чего о Джордже уж точно не скажешь, уж слишком его облик бросается в глаза. Он проигрался; да так ему и надо. Проигрался и паренёк Блейми, сын Верити; он казался весьма неопытным; вероятно, игра оказалась ему не по карману. Чёртовы дурни, играть на деньги — покажите мне человека, которому удалось заработать состояние на игре. Разбогатеть на игре — всё равно что видеть призраков: не встретишь человека, видевшего призрака, но обязательно есть человек, знакомый с тем, кто его видел. Встречаешь только тех, кто знает выигравших состояние в клубе «Уайтс». Или на скачках. Как дурак Джон Тревэнион. Вот отчего Джордж отсрочил исполнение договора и вплоть до прошлого месяца откладывал разговор с Валентином о намеченных планах. В прошлом году Тревэнион получил заём, чтобы продержаться до брачной церемонии, но, вопреки всем своим заверениям, делал ставки на скачках в Эксетере и Эпсоме и в итоге прогорел. А сейчас снова жалобно умоляет и страшно сожалеет о своем поступке. Даже бес на мели превращается в ангела. Следует скрепить брачный союз; договор должен быть настолько чётко изложен, чтобы ни один пенни Валентина, принесённый в брак с Кьюби, никоим образом не присвоил себе её транжира-братец.

Харриет осматривала щенка. Затем спросила:

— Я так поняла, Валентин с Урсулой тоже приглашены. Валентин уж точно пойдет. А Урсула — как ты поступишь с ней?

— Забудь о ней.

— Разве она не там родилась?

— Ей нет и четырнадцати. У неё всё впереди.

— Она уже очень упрямая.

— Не упрямее собственной мачехи.

Два псаря удалились. Глаза Харриет сверкнули, а затем она сухо рассмеялась.

— Ты прекрасно знал, когда женился на мне. Ты всё это знал. Тоби тоже пытался меня объездить. Нельзя научить старую лошадь новым трюкам. Я знаю, что ты вынашивал такие планы!

Джордж начал выходить из себя.

— Не думаю, что лошадиные метафоры здесь уместны. К тому же это тебе не к лицу. Мне бы хотелось, чтобы ты хоть немного прислушивалась ко мне, когда выбираешь друзей.

— Ну же, парень, давай! — сказала Харриет, выпуская щенка из рук. Затем сняла перчатку и без стеснения почесала под мышкой. — Умоляю, скажи, что теперь не так?

Псы всей сворой опять залаяли и завыли, как шумная компания на празднике.

В гневе Джордж повысил голос:

— Ты не можешь упрекнуть меня, что я не удовлетворяю любые твои потребности. Деньги всегда в твоем распоряжении, чтобы удовлетворить самые дорогие и нелепые из них. Похоже, ты умеешь их только тратить.

— А для чего ещё они нужны? — заявила она презрительно.

— Поверить не могу, что ты строишь из себя дуру! Деньги приносят власть и положение, их разумная трата...

— Ох, знаю, знаю, знаю. Значит, я расточительная. Это не новость. Ты знал ещё до женитьбы. Для нас обоих это второй брак, и не предполагается, что в наших силах изменить свой образ жизни и нрав в угоду друг другу.

Джордж глубоко вздохнул.

— Во всяком случае, я считаю, что твой долг передо мной — не торчать всё лето в конюшне, равно как и не проводить всю зиму на охоте. Также я имею право требовать, чтобы ты не поддерживала стремления моего сына и его дружков проводить ночи за выпивкой и игрой!

Повышенный тон разговора привёл к тому, что невольно перепалка стала более серьёзной. Вместе с тем, закончив речь, Джордж ощутил вспышку досады, которая только подтверждала его отношение к сказанному. Озлобленный, он постоял в окружении псов, затем развернулся и пошёл прочь.

У двери Харриет его окликнула:

— Джордж!

Он замер.

— А тебе не приходило в голову, — сказала Харриет, — что лучше видеть Валентина за игрой и выпивкой в собственном доме, чем в других местах, куда он незамедлительно направится, если его выгонят? А ещё не приходило ли в голову, что я провожу не больше времени с лошадьми и собаками, чем ты со своими бухгалтерскими книгами и счетами; и если бы ты больше ездил со мной, то и виделся бы со мной чаще — и мне лучше, и тебе для здоровья полезней.

От такого циничного высказывания он нахмурился и на время потерял дар речи.

— Всё это очень хорошо, но...

— Но что?

— Одно дело разрешать играть, а другое — наслаждаться этим самой и всячески поощрять!

— Скажу тебе честно, Джордж, мне это нравится. Я тебе не методистка. И уговоры тут не помогут.

Повисла тишина, не считая шума вокруг.

— Когда приглашают? — спросила Харриет.

— Что?

— Когда приглашают в Тренвит?

— Девятого числа.

— Думаю, подходящее платье у меня есть. Будет ошибкой надеть слишком пышное на «семейный» приём.

— Согласен.

— И, наверное, понадобятся новое украшения.

— У тебя уйма драгоценностей.

— Только несколько старых фамильных. Может, жемчужные сережки? У нас есть десять дней. Я успею подыскать.

— В банке сейчас острая нехватка наличных средств, — сдержанно произнес Джордж.

— Жемчуга — всё равно что трёхпроцентные облигации. Мы их продадим, когда мне надоест их носить. — Она ласково похлопала Джорджа по руке, затем сняла перчатку и помахала ей, чтобы стряхнуть оставленный на его рукаве след.

По пути к дому, он решил, что ни её жест, ни улыбка не означали попытку примирения. Она обращалась с ним как с мальчишкой. Как с юнцом, которого можно легко уговорить. Однажды она поймет свою оплошность. Разумеется, он до сих пор желал её как женщину — ещё одна его беда; когда она пускала его в свою постель, он получал невиданное доселе наслаждение; при свете дня это мешало его свободе действий и приходилось сдерживать недовольные замечания.

Порой он вспоминал о первом её браке. Однажды, в начале их совместной жизни, выпив лишнего, Харриет рассказала об ужасных ссорах с Тоби Картером. Тоби, хоть и сам заядлый охотник, выступал против того, чтобы жена охотилась чаще четырёх раз в неделю. В итоге, когда та ослушалась, он сгрёб её в охапку и оттащил в спальню, где запер до окончания охоты. Харриет лениво посмеивалась, рассказывая Джорджу подробности, как она перебила в спальне всё стекло, порвала шторы, сломала мебель, а в довершение — и дверь. Дважды она выбиралась из окна, соскальзывала с крыши, спускалась вниз по плющу и сразу к конюшне. Позднее Тоби установил на окна решётки, но вскоре после этого, упокой Боже его католическую душу, покойся с миром, Благодатная Мария и так далее и так далее, сломал свою мерзкую шею. Харриет освободилась от него и оказалась полноправной наследницей банкрота.

Джорджу с трудом верилось, что это сильное, но лениво-величавое создание, лежащее рядом, способно на подобное поведение, если его разозлить. Наверное, только во время любовных игр он видел глубины её характера.

Многому ли научил её первый брак, раз теперь она умела направлять гнев мужчины в свою пользу? Или он настолько слаб, податлив или по глупости ещё менее упрям, нежели сэр Тоби Картер? И тут Джорджа осенила мрачная мысль: а разве он вообще перечил ей? Разве она не всегда поступает по-своему? Разве он сам не сдаётся? Как правило, она умела убеждать с милой надменностью, характерной для дочери герцога. Пожалуй, в этом и состоит суть всех затруднений. Сэр Тоби, будучи сам, естественно, благородного происхождения, испытывал меньший трепет перед родовитостью жены.

Джордж расправил плечи. Он был совершенно уверен, что, несмотря на всё сегодня сказанное и подразумеваемое, несмотря на жёсткость выговора, Харриет не изменит поведения или хотя бы свой режим. Будет и дальше кормить его туманными обещаниями и делать по-своему. Что, в конце концов, может привести только к бедам. Он должен тщательно подготовить почву. В случае настоящего столкновения надо оказаться во всеоружии.

Неделю спустя Джордж, находившийся в охотничьем домике в Труро вместе со своим дядей Кэрри, получил весточку от Ландера, главного банковского клерка. Тот сообщил, что хочет видеть сэра Джорджа, и лучше наедине.

Джордж предположил, что встреча должна пройти без участия придирчивого Кэрри, и спустился в банк. Ландер, сорокопятилетний мужчина с плохими зубами и зловонным дыханием, но отменными знаниями обо всех, от Плимута до Пензаса, вытер пот вокруг накрахмаленного воротничка и высказал предположение, что сэр Джордж хорошо помнит январское ограбление, когда у Банка Уорлеггана и Уильямса похитили несколько тысяч фунтов в золоте, банкнотах и ценных бумагах...

— По-вашему, я мог такое забыть?

— Нет, сэр. Как вы помните, сэр, мы опубликовали известные нам номера нескольких банкнот, чтобы преступники не могли ими воспользоваться.

— Разумеется, — Джордж всегда становился вспыльчивым, когда ему объясняли то, что он и без того знает.

— И как вы помните, сэр, — упорно продолжал Ландер, — по вашему предложению номера пяти или шести специально не публиковались...

— Пяти.

— Именно. На самом деле нам известны номера и этих пяти, но вы предложили не печатать их в газете наряду с остальными, чтобы воры сами себя выдали...

— Я прекрасно это помню, Ландер.

— Выдали себя, расплатившись банкнотами, которые мы сможем отследить, — Ландер выдержал паузу, вновь покрывшись потом. — Так вот, сэр, вчера к нам попала одна из этих банкнот.

Джордж потеребил гинеи в кармашке для часов.

— Боже, да неужели! Вы сверили номер?

— Конечно, сэр.

— Да, разумеется, так и следовало сделать. Как она к нам попала? Её предъявили банку или...

— Предъявили банку, сэр.

Джордж подошел к окну, сосредоточив взгляд на пыльном стекле.

— Вы вовремя это заметили? Точно знаете, кто предъявил банкноту?

— Да, сэр. Грит заметил, потому что та банкнота была сложена компактнее остальных, а складки оказались влажными. Так он и понял. Я несколько раз его переспрашивал, сэр, чтобы убедиться, что не произошла ошибка...

Джордж помедлил.

— Так кто же её предъявил? Мы должны принять меры как можно скорее.

Ландер достал платок, чтобы промокнуть лоб. Он не знал, куда смотреть — уж точно не на сэра Джорджа.

— Ваша жена, сэр.

Глава тринадцатая

Суббота девятого октября выдалась сухой и ясной. После нескольких ненастных дней ветер стих; дороги и тропинки успели высохнуть, так что теперь подъезжающие кареты не рисковали увязнуть в грязи. Впрочем, в Тренвите не ожидали много карет: дороги в стороне от главной едва бы выдержали больше четырёх колес за раз. В карете могли бы приехать лорд и леди Дастанвилль, но они отбыли в Лондон.

В доме с самого утра развернулась лихорадочная деятельность. Демельзе, Клоуэнс и Изабелле-Роуз всё же разрешили, пусть и с неохотой, прийти помочь. Когда организовываешь праздник, кое-что можно сделать лишь в день самого торжества, и в этот-то день времени вечно не хватает. Около полудня Демельза и Джеффри Чарльз убедили Амадору подняться в спальню и полежать хотя бы часок, иначе, по их словам, она слишком устанет к тому времени, когда начнётся настоящее веселье.

А начиналось оно в пять. К пяти часам всех пригласили выпить чай в одной из гостиных и отдохнуть после долгой дороги. Оружейную отвели для мужчин, желающих переодеться, а две швейных комнаты на первом этаже — для дам. Но в целом день оказался настолько погожим, что живущие поблизости гости прибыли уже в вечерних нарядах, а приехавшие издалека переоделись в тех домах, где собирались ночевать.

Огромный стол в зале в конце концов удалось сдвинуть с места, но, как и предсказывал Джереми, вынести оказалось невозможно, поэтому теперь он стоял в углу, напротив галереи для музыкантов. Место, откуда выкорчевали стол, поспешно засыпали песком и цементом, а сверху положили плитки, и если бы не разница в цвете, никто бы и не догадался. На галерее тихо наигрывал квартет. Впрочем, после ужина, когда начались танцы, музыка стала не такой тихой.

К заходу солнца собралось около пятидесяти гостей, продолжали прибывать немногочисленные опоздавшие. Большое окно в зале, хотя все стёкла тщательно вымыли, преломляло отблески заката на небе и отбрасывало их на проходящих мимо людей. Одними из последних на праздник прибыли шестеро: доктор Дуайт Энис и миссис Кэролайн Энис, мисс Софи и мисс Мелиора Энис, а также сэр Джордж и леди Харриет Уорлегган.

У дверей их встретили хозяин и хозяйка. Мужчины находились не в лучших отношениях, но Джеффри Чарльз протянул руку со словами:

— Добро пожаловать, отчим.

Они обменялись рукопожатием, и Джеффри Чарльз задумался, не первый ли это раз, когда они пожимают друг другу руки (пожалуй, последний раз он делал это совсем маленьким, когда обожал дядю Джорджа, всегда приносившего ему подарки).

— Бравый солдат! — улыбнулась леди Харриет, легонько целуя его в щёку.

— Прошу меня извинить, — улыбнулся в ответ Джеффри Чарльз. — У меня совсем не осталось времени, чтобы обновить мундир.

— Так ведь гораздо лучше. Амадора! — воскликнула Харриет, вновь с поцелуем. — Como esta usted [4]?

И они вошли.

Кэролайн сразу же заметила Росса и Демельзу и захотела подойти к ним, но, сопровождая Джорджа и Харриет, оказавшихся в несколько враждебной обстановке, не решилась так быстро их покинуть.

Сразу за ними приехали Поупы, вернее сказать, миссис Селина Поуп, блистательная в своем чёрном кружеве, и две её падчерицы, чьи платья выглядели более подобающе траурными. С ними прибыл Валентин Уорлегган, взявший с собой Конана Уитворта, которого едва бы пригласил сам Джеффри Чарльз. А в заключение приехали Огастес Беттcворт, Клеменс и Кьюби Тревэнион.

Приехали и Блейми — Верити и оба Эндрю, отец и сын, остановившиеся в Нампаре на одну ночь (Демельза пыталась убедить их задержаться на две), пятеро Тренеглосов из Мингуз-хауса и семья Келлоу из Фернмора. Пол, мрачный, но несколько женоподобный, что сослужило ему такую хорошую службу, когда он играл роль жены священника во время ограбления дилижанса; его толстый безвольный отец; понурая миссис Келлоу, чьи глаза никогда не останавливались на чём-то конкретном, небезосновательно убеждённая, что в её семье поселилась смерть; и её выжившая дочь Дейзи, непосредственная и оживлённая, всё ещё надеющаяся (пусть и по инерции) выйти замуж за Джереми. Она, как и некоторые другие гости, забеспокоилась, впервые увидев Кьюби.

На Кьюби Тревэнион было платье из белого индийского муслина с высоким горлом, плотно облегающее талию и запястья. Казалось, за прошедший год она похудела и вытянулась, что нисколько не испортило её внешность. Иногда ей недоставало живости, но сегодня она, наоборот, казалась достаточно оживлённой.

Кьюби и сама чувствовала, что этот вечер для неё — испытание. Она приехала на северное побережье вопреки воле матери и брата и сразу попала в сердце этих краев, на домашний праздник, где слишком многие носили фамилию Полдарк или были старыми друзьями Полдарков. Они только и ждали случая, чтобы ее осудить. Она не знала, насколько люди осведомлены о её дружбе с Джереми, его ухаживаниях и отказе её семьи, но подозревала, что это не секрет. Поэтому она решила надеть что-нибудь стильное и быть очаровательной. Как и старший брат, она сменила фамилию с Беттcворт на Тревэнион и гордилась своим происхождением. Неужели, спрашивала она себя, она действительно дурная, эгоистичная и корыстная? Неужели за свадьбу с кем-то, кого она не любит, или, по крайней мере, с тем, кто не волнует её так же сильно, как Джереми, только из искреннего чувства гордости, приверженности обязательствам и семейному долгу её будут осуждать и презирать? Разве члены королевских семей не следуют подобным правилам всю жизнь, и кто их за это осудит? И хотя она не принадлежала к династии такой значимости, чтобы через брак решались вопросы войны и мира, но для её матери, а ещё больше для старшего, обожаемого, хоть и виноватого брата, семья Тревэнион была самым большим приоритетом.

Так что она приехала сюда готовая к обороне, полная закипающей гордости и решив выглядеть и держаться как можно лучше, чтобы дать понять любому из Полдарков, что Тревэнионам есть чем гордиться.

Для Джереми стало ударом, что Валентин вместо того, чтобы остаться с Поупами, держался рядом с Кьюби. Не то что бы это было сделано намеренно, разумеется, нет. Просто Валентин, по всеобщему мнению, оказался очень удобным провожатым.

Ужин прошёл без формальностей — большие и маленькие столы расставили как в зале, так и в большой и зимней гостиных, чтобы гости сами выбирали, где сесть и чем поужинать. Но Амадору так и не удалось уговорить присесть и съесть что-нибудь — она постоянно суетилась вокруг гостей, а Джеффри Чарльз ни на минуту не покидал её, следя, чтобы во время её беседы с кем-нибудь не возникло недопонимания. Клоуэнс в одном из платьев, купленных для Бовуда, и шёлковой оливковой накидке, скреплённой брошью на плечах, сидела во время ужина между своим кузеном, молодым Эндрю Блейми, и старшим из Тренеглосов, Джонатаном, который, пользуясь отсутствием более привлекательных молодых людей, суетился вокруг неё.

Когда ей наконец удалось перемолвиться словечком с Эндрю, тот сказал:

— Как жаль, что мне придётся уехать после полуночи — мы отчаливаем с утренним приливом.

— На пакетботе?

— Да, на «Графине Лестер». Водоизмещение сто девяносто тонн, экипаж из двадцати восьми человек. Пять офицеров. И второй офицер — Эндрю Блейми. Готовы к отправлению в Лиссабон.

— А во сколько, около шести?

— Что «во сколько»? — переспросил Эндрю. Хоть он и перечислил все детали с механической точностью, казалось, его мысли витали где-то далеко.

— Полный прилив.

— А, прилив в пять. Но мы должны отчалить на рассвете, это как раз около шести. Думаю, я всё же должен благодарить судьбу, что провёл всё это время дома.

Клоуэнс огляделась. За три месяца Тренвит из пустого и мрачного склепа, где она устраивала романтические свидания со Стивеном Каррингтоном и впервые встретила сэра Джорджа Уорлеггана, превратился в тёплый и счастливый дом. Хотя пока что здесь обитали всего лишь двое, плюс три гостя и пятеро слуг, дом ожил: а сегодня, в сумерках, здесь зажгли десятки свечей, и теперь они мерцали над оживлённой публикой. Как хорошо, что Джеффри Чарльз вернулся, да ещё с такой милой женой-иностранкой, напомнившей Клоуэнс шиповник — нужно пробраться сквозь шипы, чтобы увидеть розы. И зачем им нужно возвращаться назад, подвергаясь такому риску?

— Извини? — переспросила она.

— Я просто спрашивал, действительно ли между тобой и Стивеном Каррингтоном всё позади.

— Что ж, да.

Эндрю в нерешительности потеребил рыжеватые бакенбарды.

— Просто я снова встретил его, когда сошёл на берег — в Кардью, ну, ты знаешь, в доме Уорлегганов.

— В Кардью? — удивленно произнесла Клоуэнс. — Стивен здесь? Ты уверен?

— Да. Его пригласил Валентин. Мы вместе играли в карты. Я довольно много проиграл, — он выдавил смешок. — Я всегда проигрываю. Меня это слегка смутило. Сейчас я погряз в долгах, но наступит и полоса везения, я знаю, так всегда бывает... Стивен тоже проигрался. Нас было восемь или девять.

— Не знала, что они дружат, — заметила Клоуэнс. — Где они познакомились?

— Не знаю. Может, на скачках в том году? Мы с ним встречались два или три раза после того дня. Приятный парень этот Стивен. Что заставило тебя оставить его с наветренной стороны?

— Что? — наморщила лоб Клоуэнс.

— Разорвать помолвку, я имею в виду. Надеюсь, это не потому, что мне показалось, будто я видел его в плимутских доках, когда там зарезали вербовщика?

— Нет, что ты. Боже упаси, нет!

— Просто я тут подумал, понимаешь, это ведь не редкость для мужчины — драться за свою свободу, так делают многие. Может, он просто слишком сильно ударил ножом, но когда тебя загнали в угол, тяжело просчитать такие вещи. А может, рана вообще оказалась несерьёзной и моряк умер от чего-то другого, а вербовщики выдали эту смерть за убийство. Я такого не исключаю.

Это так походило на оправдания самого Стивена, что Клоуэнс взглянула на кузена с удивлением.

— Схожесть — забавная вещь, — размышлял Эндрю. — Я понимаю, что в тот день с лёгкостью мог ошибиться. К тому же, вы были помолвлены... Так что я мог лишь положить руль на борт, поднять паруса и уйти другим галсом. Но когда я недавно встретил его в Кардью, сходство стало для меня ясным, как никогда.

Кэти Картер, прислуживающая за их столом, забрала тарелки и поставила на их место большое деревянное блюдо со сливовыми пирогами, малиновыми слойками и ежевичным пирогом с бланманже и заварным кремом.

Когда она ушла, Эндрю взял большой кусок пирога и продолжил:

— Знаешь, это всё его глаза. У его глаз очень приметный цвет: ярко-синий с какими-то вкраплениями золотистого на белках — такие непросто забыть.

— Но всё-таки, — вставила Клоуэнс, удивлённая закипающими в ней опасениями, — нет никаких причин ему не доверять. Ты мог с лёгкостью ошибиться.

— Пожалуй, нет, дорогая кузина, не мог. После встречи в Кардью мы провернули с ним пару дел — знаю, знаю, это довольно неожиданно. А чтобы вести дела с человеком, нужно ему доверять. Так что я выведал всё окольными путями, он тоже ответил намёками. Но вопрос исчерпан. Больше незачем об этом говорить. Я могу понять обе стороны, но... Я рад, что ты порвала с ним по другой причине. Потому что, как по мне, вряд ли всё это справедливо. У мужчин есть право драться за свою свободу.

— Зачем ты говоришь мне всё это?

— Просто почувствовал, что должен это сделать. Для очистки совести и убедиться, что не причинил тебе никакого вреда в тот день.

— Не причинил.

— Я рад, что мы со Стивеном поняли друг друга, ведь теперь у меня гораздо больше уверенности в том деле.

— О чём ты? — внимание Клоуэнс попытался привлечь Джонатан Тренеглос, но она даже не повернула головы.

— Помнишь, я говорил, что, когда началась драка, с ним был ещё один человек? Молодой худой парень с тёмными глазами и худощавый? — Эндрю Блейми дожевал и промокнул губы салфеткой. — Он сейчас здесь.

— Эндрю Блейми-старший получил известия, что Веллингтон прорвал оборону на широком фронте реки Бидасоа и теперь переходит её, чтобы попасть во Францию, — сообщил Дуайту Росс.

Наконец-то они нашли друг друга, а Кэролайн отыскала Демельзу и взахлёб поведала о недавно прочитанном великолепном романе под названием «Гордость и предубеждение»; автор неизвестен, но в романе такая потрясающая проницательность и наблюдательность, что Кэролайн не удивится, если им окажется дама.

— Понимаю, почему Джеффри Чарльз хочет вернуться, — сказал Дуайт. — Но многое зависит от происходящего в Лейпциге или поблизости, разве не так? Если Наполеона не удержат или не разгромят...

— Лучше бы он сражался с британской армией. А то нашим вкладом в войну станут только золото и моральная поддержка.

— Ты знал, что американцы снова захватили Детройт?

— Нет, не знал. Полагаю, это было неизбежно, учитывая слабость британских войск.

Они глотнули вина и посмотрели на своих жён, которые дружно смеялись вместе с Изабеллой-Роуз, привлёкшей их внимание.

— То предложение, — спросил Росс, — что Бонапарт сделал Гемфри Дэви, чтобы тот приехал во Францию и встретился с их учёными. Оно ни к чему не привело?

— Ещё как привело. На этой неделе они покидают Плимут. На картельном судне доплывут до Морле в Бретани, а там наймут экипаж. От Морле до Парижа не меньше недели.

— Ты не думал над приглашением Дэви поехать вместе с ним?

— Напротив, много думал. Но вот так... просто так будет неправильно.

Совсем скоро ужин закончится и наступит черёд танцев. В большой гостиной до конца приёма останутся столы с едой и вином. Росс заметил, что Джереми беседует с девицей Тревэнион, и как они улыбаются друг другу. Валентин покинул свою спутницу и суетился вокруг Амадоры.

— Кто-нибудь займет твоё место? — спросил Росс.

— В поездке во Францию? Да, Гемфри берёт юношу, о котором хорошо отзывается. Его зовут Фарадей, — ответил Дуайт. — Майкл Фарадей. Больше мне ничего о нём не известно.

Джереми вёл девушку к ним. Это казалось неуместным, но было уже поздно его останавливать.

— Отец, позволь представить тебе мисс Кьюби Тревэнион. Мой отец, Кьюби. А также доктор Дуайт Энис.

— Здравствуйте, сэр... Доктор Энис. — Она сделала реверанс, они поклонились.

Она действительно хороша, но необычна. Зубы и глаза сверкали, она не отводила взгляд и смотрела искренне и открыто; изысканные манеры; роскошно одета; одним словом, леди. Надменное, изворотливое, корыстное создание.

— Я знал вашего отца, — сказал Росс. — А также вашего старшего брата — Джона то есть. Он сегодня отсутствует?

— Да, сэр. Уехал в Девон.

— Со своими лошадьми?

Кьюби покраснела.

— Да, капитан Полдарк, полагаю, так.

Росс заметил, что как только он заговорил с девушкой, Клоуэнс поднялась из-за стола и удалилась. Для неё это слишком.

Джереми продолжил:

— Мисс Тревэнион впервые на северном побережье. Я сказал ей, что она непременно должна увидеть народные обряды и танцы, а затем написать о них статью для Королевского института.

— Да, — ответил Росс с мрачной улыбкой, — у нас тут тёмное средневековье.

— Напротив, сэр, — возразила Кьюби, — если осмелюсь выразить иное мнение, у вас здесь передовые века, я ещё никогда в жизни не присутствовала на таком замечательном празднике. Другой капитан Полдарк, молодой капитан, настолько обходительный джентельмен, насколько можно себе представить, и я чрезвычайно признательна Джереми за приглашение.

Она сказала даже больше, чем могла.

— Вы приехали с братом и сестрой, как я понимаю?

— Да, сэр. Огастес получил должность в Казначействе в Лондоне, но пока в отпуске. Клеменс, разумеется, моя постоянная спутница в Каэрхейсе.

— Как-нибудь навестите нас, — предложил Росс. — Мы живем в четырёх милях отсюда, у побережья, вокруг в основном шахты и отвалы породы, но всё же в окультуренной земле — в нашем семейном понимании.

— Благодарю вас, сэр. Несомненно, почту за честь.

Джереми, замечая перемену в голосе отца и с тревогой вслушиваясь в его суровые реплики, поговорил ещё с пару минут, а затем взял Кьюби за руку.

— Идём, тебе ещё надо познакомиться с моей матерью, — сказал он, и они проследовали дальше.

— Надежды Джереми вновь возродились? — прошептал Дуайт.

— В последний раз, когда он упоминал, а он редко говорит об этом, он вовсе не питал никаких надежд.

— Обаятельная молодая леди.

— Мне интересно, что о ней скажет Демельза.

Что о ней скажет Демельза, было не совсем понятно, поскольку среди шума разговоров они не расслышали её слов, но, по-видимому, беседа шла в приветливом духе.

Позднее, улучив момент, Росс сказал Демельзе:

— Значит, Джереми наконец представил нам Причину Всех Своих Бед.

— Да, Росс. Она сильная личность, ты не заметил? Не из тех, кто будет слепо выполнять приказы брата.

— Нет, я думаю, что она лишь охочая до денег козочка с принципами первосортной шлюхи.

— Ох, Росс... Теперь я понимаю, почему она так привлекает молодых людей.

— Или старика, если у того достаточно денег и она захочет ему понравиться.

— Росс, не будь так суров только потому, что она отказала нашему сыну.

— Я зол не из-за отказа, а из-за бесстыдного заявления, что причина отказа — в нехватке десяти-двадцати тысяч фунтов. Я считаю, что ей вообще наплевать на Джереми.

Демельза глотнула портвейна. Напиток был особенно хорош, по словам Джеффри Чарльза, вино целых пятнадцать лет томилось в бочке, и раз удалось получить лишь две бутылки от стюарда с пакетбота, он приберёг портвейн специально для неё.

— Не думаю, что Джереми её не волнует. Вопрос в том, волнует ли в должной мере.

— О чем ты с ней говорила?

— Я спросила, радует ли её праздник в окружении сплошь одних кузенов Джереми, а она ответила, что радует. Потом я выразила восхищение её платьем; она же, в свою очередь, похвалила моё. Потом она познакомилась с Изабеллой-Роуз, и мы побеседовали немного о музыке и песнях, а потом Джереми её увёл.

— По-твоему, девица изменит свое отношение к Джереми?

— Не-ет... Она очень сильная личность.

— Ты уже говорила.

— Мне кажется, она не изменит решения и будет придерживаться своих принципов...

— Ну конечно, принципов!

— Называй их как угодно...

— Да между вами прямо тишь да гладь, да Божья благодать!

— Нет, Росс. Поверь, всё совсем не так. Но если она решит выйти замуж именно так, как говорит... Она не виновата, что любовь Джереми к ней порой равносильна мании. Всё это может перерасти в ужасную трагедию... но если она безответственно разбудит его надежды, а затем отвернётся... Не верю в такое, да и он говорит то же самое. Она изначально его предупреждала.

Росс отпил бренди.

— Что ж, пусть не во благо Джереми, но я рад, что в нашей семье не будет Тревэнионов. Они никчёмные и слишком зазнались. — Росс хмуро взглянул на плитки пола. — Вероятно, твоя доброта к мисс Кьюби поможет ей успокоить совесть, если она у неё есть...

— Я не проявляла к ней особой доброты, — возразила Демельза. — Даже и намёка не было. Мы и без этого прекрасно друг друга поняли.

Вскоре после начала танцев слуги приступили к своему ужину на кухне. В дополнение к тем пятерым, которых временно нанял Джеффри Чарльз, там были Джейн Гимлетт, Кэл Тревейл, Эна и Бетси Мартин — все из Нампары. Певун Томас, Кэти Картер, кухарка по имени Дороти Эллери — из Плейс-хауса. Уоллес Бартл и ещё две девицы — из Киллуоррена. Ещё двое — Полли Оджерс и Бет Бейт находились наверху и собирались поужинать позже. Джейн Гимлетт, по обоюдному согласию и по причине старшинства, была за главную.

Певун Томас, хотя и не выходил за пределы кухни и умудрялся лишь изредка подглядывать на происходящее в доме, чувствовал себя на седьмом небе от счастья, находясь в непосредственной близости от Кэти; забирал у неё грязные тарелки и бокалы, приносил ей бутылки из погреба, принимал канделябры, вытаскивал огарки и заменял на новые свечи, носил воду из колодца, наводил порядок, когда Бетси Мартин — а не он, не он! — уронила поднос с кремовыми пирожными. Кэти, по природе неуклюжая, слишком суетилась, из-за чего дважды чуть не случилась беда, но она сама справилась и развеселилась, чудом избежав неприятностей, а её лицо весь вечер пылало от воодушевления, и она разговаривала и улыбалась ему, как близкому другу.

После кончины мистера Поупа они стали видеться чаще; ничто так не сближает, как общая тайна; а Певун беззастенчиво пользовался этим преимуществом, чтобы иногда остановить её в коридоре или зайти на кухню, чтобы спросить о нравственных или физических сторонах этой тайны. Ум Певуна не отличался изощрённостью: большинство его вопросов требовали настолько очевидных ответов, что Кэти выходила из себя. Но работа обоих зависела от обоюдного молчания, так что она вряд ли станет его останавливать, будет слушать и даже отвечать любезней, чем ей хотелось. Это напоминало шантаж. Зная, что у него не получится ей понравиться, Певун не мог устоять перед искушением. Он мог бесконечно долго встречаться с ней урывками, о чём раньше и не мечтал.

Но сегодняшний вечер отличался; череда праздничных волнений и новое окружение, в котором им пришлось работать, снесли былые преграды. Кэти сообщила ему по секрету, что Уоллес Бартл не умеет резать, а ещё ─ все утонченные леди «там» едят почти не меньше мужчин.

Теперь же, после спешки и тяжелого труда, наступил черёд отдыха. Большой кухонный стол освободили от праздничных блюд, а оставшиеся угощения достались слугам. Пива было в избытке; хотя миссис Гимлетт осторожно предупредила всех, в особенности мужчин, что следует ограничиться тремя кружками, поскольку ночью им предстоит ещё работать.

Все зверски проголодались и накинулись на еду, как чайки; поэтому первое время ели в тишине, набивали рты и тратили усилия на более важное дело. Певун умудрился сесть рядом с Кэти, создав трудности для Кэла Тревейла, который хотел это место не из-за Кэти, а чтобы оказаться поближе к Дороти Эллери. В конце концов, после долгих препирательств, места хватило обоим.

Когда гора еды исчезла, разговоры возобновилилась: о Полли Оджерс, бывшей няньке мистера Валентина, которая сегодня проделала путь от Сент-Майкла, чтобы помочь; о том, как в прошлое воскресенье преподобный Оджерс уснул во время проповеди; о том, какой кошмар на минувшей неделе приключился в Полдисе с работницей шахты — она зашла в дробильный цех и очутилась слишком близко к валикам, так что одежду и её саму затянуло и раздавило насмерть; о старой рыжей корове с жировой шишкой на правой передней ноге, пропавшей с фермы Хэнкока неподалеку от мастерской Пэлли. Все решили, что та провалилась в шахту. Ещё говорили о сортировке картофеля в сарае и сколько его сгнило, бог знает почему.

Кэти тяжко выдохнула и откинулась на спинку стула.

— Мама дорогая, я сейчас лопну. Надеюсь, я никому пока не понадоблюсь.

Она протянула руку к кувшину, чтобы подлить пива в кружку, но тот оказался пуст.

— На разделочном столе есть ещё, — сказал Кэл Тревейл.

— Я тебе принесу, — вызвался Певун, вставая на ноги.

— Не переусердствуйте, — напомнила Джейн Гимлетт, — Я ведь предупреждала.

— Я выпила только одну кружку, — сказала Кэти.

— Я тебе принесу, — повторил Певун, лучезарно улыбаясь.

— Спасибо.

Певун подхватил кувшин, а после лёгкого колебания взял и кружку Кэти.

— Я тебе принесу.

На разделочном столе стоял последний кувшин. Дрожащими руками Певун налил из кувшина в кружку. Затем пошарил в кармане и вытащил глиняную бутылочку с изъеденной пробкой. Он провозился немного с пробкой — штуковина не поддавалась — все тем временем болтали и ничего не заметили. Пробка выскочила и прокатилась по столу. Певун вылил жидкость, её оказалось всего-то пара рюмок; пиво чуть помутнело. Проявив изрядную находчивость, он взял ложку и перемешал бурду. Вот так-то лучше.

Он принёс кружку обратно.

— Держи, Кэти.

Певун поставил кружку на стол рядом с её тарелкой.

Кэти благодарно улыбнулась.

— А нам что? — потребовал Уоллес Бартл. — Нам ты ничего не принёс?

— Держи, Кэти, — опять повторил Певун, опускаясь на стул. Важно, куда она посмотрит, когда выпьет кружку.

— Чёрт подери, что у тебя за манеры, а? — спросил Бартл. — Обслужить только себя, да?

— Держи, Кэти, — всё повторял Певун, неотрывно глядя на неё и осмелившись даже приблизить лицо.

— Я же тебя поблагодарила, чего тебе ещё?

Недовольный Бартл встал, скрипнув стулом о каменный пол, и направился к кувшину, Кэти жадно глотнула бурды. Певун с нетерпением ждал. Он бы растерялся, спроси его напрямую, чего он ждет, но результат оказался для него полной неожиданностью. Её длинное, бледное лицо порозовело, будто стало распухать, глаза заслезились, она поперхнулась и резко кашлянула, забрызгав пивом стол и лицо Певуна, который в тот момент смотрел прямо на неё.

Она вскочила, стала отхаркиваться и плеваться. Все тоже вскочили, стали хлопать её по спине, смахнув с облитого стола остатки еды, и приговаривать: «Ну же, вот так, дорогуша, что стряслось — не в то горло попало?» «Поблюй в грязную посуду. Тащи ведро, Эна» и «Боже ты мой, тебя отравили?»

И тут вдруг Кэл Тревейл всё понял. Он взвизгнул от смеха и указал на пиво, которое пенилось так, будто забродило.

— Хо-хо, Певун, да ты превзошел самого себя! Ты всегда любил пошутить! Вот ведь мать честная, экая потеха, ну и ну!

Певун, вытирая пиво с лица, силился возражать, но, разумеется, никто ему не поверил. Пиво служило свидетельством. Молодежь хохотала, шутка им показалась презабавной, те же, кто постарше, в основном глядели неодобрительно, потому что подобным шуткам не место в чужом доме. Мышь в супе, лягушка в пироге, собачье дерьмо в мясных пирожках: такие шутки были им привычны и понятны.

— Кэти! — крикнул Певун. — Богом клянусь, я...

Он не успел закончить. Со всей силой и злостью, на какую способна, Кэти отвесила ему звонкую оплеуху. Удар снёс его с ног, и отшатнувшись, он опрокинул стул, а сам свалился на пол. Все засмеялись ещё громче.

— Тсс, — неодобрительно зашикала Джейн Гимлетт. — Забыли, где находитесь? Замолчите немедленно. Как ты мог, Певун! Кэти...

Но Кэти уже исчезла в буфетной, чтобы вызвать рвоту, а то вдруг этот тупица случайно её отравил.

Хотя бутылочки едва отличались, но Певун никогда бы не признал, что, к несчастью, допустил ошибку. Только через три месяца, ближе к Рождеству, после того, как вдове Пермеван пришлось воспользоваться лекарством от нарывов, он понял свой промах.

Тогда он и посчитал совершенно очевидным, отчего через пару недель после использования снадобья для ног Эди Пермеван наконец уступила уговорам Мастака Томаса и согласилась выйти за него замуж.

Глава четырнадцатая

В одиннадцать танцы закончились и настало время песни Изабеллы-Роуз. Специально для неё из Нампары привезли старый спинет Демельзы. Теперь его внесли в комнату, и миссис Кемп заиграла аккомпанемент. Казалось, Изабеллу-Роуз ничуть не волнует, что её пение слушает множество взрослых и довольно искушённых людей.

Сначала она спела «Травушка созрела». Её голос, довольно сильный для столь юного возраста, не казался таким уж резким или неблагозвучным в большом зале, хотя в самой песне было что-то от криков лондонских лоточниц. Демельза вспомнила, что когда она впервые попробовала петь, то не попадала в ноты. Может, дочь это унаследовала. Росс пел в детстве, но в последнее время делал это редко, правда, его голос точно не дрожал, как у Беллы.

Когда она закончила, раздались вежливые аплодисменты. Вторая песня называлась «Лягушка и мышь», ноты к ней купил Джереми. Песня, состоявшая из полной тарабарщины с вкраплениями на старо-корнуольском, казалась настолько поразительной чушью, что никто не подозревал, что Белла успеет её выучить. Но она это сделала.

Мышь на мельнице жила,

Тирли вирли тру-ла-ла.

В колодце плавала лягушка,

Тирли вирли ква-квакушка.

Ква-лягушка, ква-лягушка,

Ква-квакушка.

Ай, да мышка, ай, да мышка,

Да норушка.

А лягушка та не прочь скакать верхом,

Ква-лягушка, ква-лягушка, эй-хо-хо.

На улитку взгромоздилась и бегом,

Тирли вирли, тирли вирли, эй-хо-хо.

Ква-лягушка, ква-квакушка, эй-хо-хо.

А лягушка, а лягушка на «коне»,

Сапоги её сияют, как в огне...

И ещё четыре подобных куплета. Сама мелодия выдавала грубость голоса Беллы, но публика этого не заметила. Она видели лишь маленькую черноволосую и черноглазую девочку, поющую с почти мужской силой и делящуюся с миром своим энтузиазмом и любовью к жизни.

Раздались бурные аплодисменты.

Планировалось, что Белла исполнит две песни, а затем, если её вызовут на бис, споёт ещё и «Спелую вишню» (Белле ужасно хотелось спеть «Разбойника», но её отговорили, потому что подобная песня могла исполняться только баритоном). А сейчас, без сомнения, её вызывали на бис — об этом просил каждый. Глаза Беллы засверкали, и, прокашлявшись, она в нетерпении потеребила локоны. Миссис Кемп уже заиграла вступление, но тут чей-то громкий голос с сильным корнуольским акцентом выкрикнул:

— Белла, спой «Сборщика ячменя»!

Изабелла-Роуз снискала огромную популярность, исполняя «Сборщика ячменя» перед фермерами и шахтёрами в прошлом августе и сентябре. До неё никому из Нампары не удавалось так хорошо спеть эту воодушевляющую и привязчивую песню.

Этим вечером в Тренвите не было никого, исключая слуг, кто бы говорил с таким сильным корнуольским акцентом. Но Демельза, хорошо изучившая своего сына, подозревала, что это выходка Джереми. Кто бы это ни был, он выкрикнул название уже трижды, а гости, знавшие мотив и желавшие повеселиться, последовали его примеру.

Мисс Изабелла-Роуз Полдарк бросила взгляд на свою мать, а затем перевела его на миссис Кемп, которая так переволновалась, что не смогла хоть что-то возразить.

— «Сборщик ячменя», — объявила Белла.

Наконец, миссис Кемп трясущимися руками заиграла мелодию. Она что-то шепнула Белле, и та поправила бант на платье и запела под аккомпанемент спинета, а зрители начали подпевать:

— Пожалуй, парни, выпью с вами кружку...

— Твоё здоровье, сборщик ячменя! — подхватили зрители.

— Потом из тёмной отхлебну бутыли, — горланила Белла.

— Твоё здоровье, сборщик ячменя! — подпевали из зала.

— Сейчас я, парни, выпью ещё кварту.

— Твоё здоровье, сборщик ячменя!

— Эх, пинты, кружки, тёмные бутыли!

— Твоё здоровье, сборщик ячменя!

— Сейчас я, парни, выпью ещё кварту.

— Твоё здоровье, сборщик ячменя!

— Эх, кварты, пинты, кружки и бутыли!

— Твоё здоровье, сборщик ячменя!

Суть песни заключалась в том, что певец всегда добавлял что-нибудь новое к списку того, что он собрался выпить. Ответы, хоть и одинаковые по смыслу, всегда пелись немного по-разному, и понадобилось четыре куплета, чтобы зрители поняли суть. После этого песня зазвучала как надо.

Белла дошла до последнего, четырнадцатого куплета:

— Готов до опупенья пить я, парни.

— Твоё здоровье, сборщик ячменя!

— Эх, облака мои и океаны,

— Моря и реки, скважины, лохани.

— Эх, ванны, бочки, кадки и галлоны.

— Эх, кварты, пинты, кружки и бутыли.

— Твоё здоровье, сборщик ячменя!!!

Когда песня закончилась, зал не сдержал восторга. Гости наперебой подходили к девочке, чтобы поцеловать и поздравить её. Боже мой, думала Демельза, теперь она станет по-настоящему несносна. И всё же Демельза не могла не почувствовать прилив радости от успеха дочери.

Джордж Уорлегган наблюдал за происходящим с отвращением, которое не покидало его до конца вечера. В особенности его раздражало отсутствие Данстанвиллей, а тут ещё пришлось смотреть, как не по годам развитая девчонка Полдарков делает из себя посмешище. Хотя вечер в любом случае казался невыносимым, Джордж надеялся хотя бы урвать минутку, чтобы договориться о нескольких сделках с Фрэнсисом Бассетом, бароном Данстанвиллем. Прошло уже пять лет со времён их совместного банковского предприятия, и Джордж считал, что едва ли Фрэнсис теперь винит его в том, что он стал секундантом сэра Кристофера на их дуэли. Сэр Фрэнсис как никогда богат и деятелен во всём, что касается публичной жизни Корнуолла, а потому раздор с ним не мог принести никакой пользы. Но он не пришёл, и Джорджу пришлось ограничиться беседой с другими людьми, заслуживающими разговора.

Они с Харриет разделились, когда та ушла танцевать. Ушла танцевать с доктором Энисом, несмотря на возражения Джорджа. Её тёмные волосы спадали на плечи и сияли от мерцания свечей, как лакированная кожа. Новые жемчужные серьги с бриллиантами сверкали даже сквозь тяжёлые пряди волос.

Разумеется, он её допросил. Тактично, но тщательно. Она любезно призналась, что не имеет привычки класть деньги на банковский счет, который для неё, замужней дамы, в качестве особого одолжения открыл банк Уорлеггана и Уильямса. Зато снимать оттуда деньги — вполне в её духе. Получается, что единственным источником краденых денег, подозрительной банкноты, мог стать выигрыш в карточной игре.

Конечно, любой игрок мог расплатиться этой банкнотой, да и попасть к нему он тоже мог абсолютно законным образом. С января она могла перейти из рук в руки полдюжины раз. Но не исключалась и другая возможность, поэтому Джордж составил список людей, игравших в карты у него дома за два дня до того, как обнаружилась банкнота. В него попали Энтони Трефузис, Бен Сэмпсон, Стивен Каррингтон, Эндрю Блейми, Перси Хилл, Джордж Треветан и Майкл Смит. По словам Харриет, сильнее всех проигрались Энтони Трефузис, Стивен Каррингтон и Эндрю Блейми — этих стоило подозревать в первую очередь. У Джорджа имелись свои источники информации и люди, которые по его приказу могли узнать больше. Перед тем как отправиться на праздник, он навёл кое-какие справки. Где находился Блейми, когда произошло ограбление — в море или в Англии? А где были Каррингтон и Трефузис? Даже если ответы окажутся неоднозначными, сведения не лишние. Нашлась первая зацепка за столь долгое время.

Трефузис — младший сын и в некотором роде прожигатель жизни, вечно нуждающийся в деньгах и ссорящийся из-за них с отцом и старшим братом, именно такого типа люди тянутся к Валентину. Эндрю Блейми — наполовину Полдарк, сын капитана пакетбота, сам тоже на службе. Но на берегу только и делает, что пьёт и играет; несомненно, составляет компанию Валентину в визитах к продажным девицам из Фалмута и Пенрина. А вот Каррингтон оказался неизвестной величиной: кто-то сказал, что он спасся после кораблекрушения, приворожил дочь Полдарка, но не смог её удержать, то появляется в Корнуолле, то исчезает, ведёт дела то там, то сям, но вроде бы зарабатывает себе на хлеб честным трудом. Правда, по словам Валентина, недавно купил призовое судно в Сент-Айвсе. На какие деньги?

К значительным убыткам, которые банк понёс из-за ограбления, примешались и другие раздражающие последствия. Тетя Харриет, миссис Дарси, лишилась отцовского кольца с печаткой и чаши, так называемой чаши любви, ещё одной семейной реликвии. Они хранились в банке Девона и Корнуолла, который теперь сотрудничал с банком Уорлеггана и Уильямса, и были посланы Годольфинам. Мисс Дарси, до этого не проявлявшая никакого интереса к Джорджу, объявила, что тот несёт единоличную ответственность за кражу её имущества.

С самого начала не возникало сомнений, что воры были джентльменами или, по крайней мере, достаточно образованными для того, чтобы изображать джентльменов. Обычные разбойники или карманники никогда не смогли бы выдать себя за священника или лейтенанта королевского флота (женщина, по словам свидетелей, почти не говорила, так что эту роль могли поручить любой проститутке). Женщину найти невозможно, а вот искать мужчин — дело небезнадёжное. По крайней мере, теперь есть зацепка, и на Стивена Каррингтона падает самое большое подозрение.

Но чутьё подсказывало Джорджу, что из всех игроков, гостивших у него той ночью, Стивен больше всего походил на человека, получившего банкноту от кого-то другого, раз он постоянно что-то покупает и продаёт. Но сам он вряд ли виновен. Нужно лишь немного последить за ним, а там видно будет.

Что-то происходило в главном зале: нудные песни наконец-то закончились. Его враг и давний соперник произносил речь. Джордж встал за дверью, чтобы смотреть и усмехаться. По словам Росса, это было и приветственное, и прощальное слово одновременно. Он говорил, что для него, как и для всех присутствующих, стало огромной радостью увидеть возвращение кузена в дом, принадлежащий тому по праву, и эта радость вдвойне сильнее, поскольку тот вернулся в компании очаровательной и великодушной испанской жены. Меньше чем за три месяца им удалось восстановить дом, справившись с последствиями десяти лет запустения. Теперь дом стал похож на Тренвит его детства, Тренвит, стоявший здесь несколько веков. И он искренне верит, что Тренвит останется таким на много-много лет. Но война с Францией всё ещё бушует, и поэтому Джеффри Чарльз считает, что обязан вернуться в свой полк. Так что через две недели они отплывают в Сан-Себастьян (гости заохали). Оттуда молодая миссис Полдарк вернётся к своей семье, которая скоро отбудет в Мадрид, а её муж продолжит путешествие, чтобы принять командование своей ротой в 43-м Монмутширском полку. Более того, сказал Росс, несмотря на то, что его кузен попросил пока сохранить это в тайне, он рад сообщить всем присутствующим, что Джеффри Чарльз Полдарк произведён в звание майора (раздались поздравления). Так что, закончил Росс, ему остаётся только попросить собравшихся наполнить бокалы и выпить за любовь, счастье, безопасность и благополучное возвращение майора Полдарка и миссис Джеффри Чарльз Полдарк в их старинное семейное имение.

Все выпили.

— А вот вы не выпили, сэр! — сказал какой-то странный человек, уставившись на Джорджа.

— Куда-то дел свой бокал, — сдержанно пояснил он, глядя в пол.

Странный человек тут же исчез, но почти сразу же вернулся с ещё одним бокалом, который оказался почти до краёв наполнен неразбавленным бренди, и протянул Джорджу:

— Так выпейте, сэр!

После того, как все подняли тост в его честь, Джеффри Чарльз взял за руку Амадору — та с неохотой вышла вперёд — и сказал, как он благодарен за гостеприимство, любовь и тепло, которыми их окружили во время этого до обидного короткого визита. Как и многие из находящихся здесь, он чувствует, что наконец-то настал переломный момент войны и они как никогда близки к победе. Эта война обернулась тяжёлым временем для него самого, особенно после поражения и смерти сэра Джона Мура при таких немыслимых обстоятельствах, так что он с нетерпением ждет возможности поучаствовать в кампании, которая в кое-то веки принесёт победу (раздался смех). И когда они победят окончательно, он надеется вернуться сюда, поселиться в этом доме вместе с любимой женой, как жили здесь его предки несколько веков подряд. На фоне всё усиливающего смеха он добавил, что в его планы вовсе не входит каждый год возвращаться в Испанию.

Речь закончилась очередным тостом, который Джеффри Чарльз поднял в честь своих родственников — Полдарков. Не успели все выпить, как он заговорил снова, заявив, что они с Амадорой откроют вечер новым танцем — вальсом. Многие из присутствующих, по словам Джеффри Чарльза, уже знают этот танец, а те, кто не знает, смогут быстро выучиться.

Выяснилось, что многие танца не знали, но три пары начали танцевать, а ещё несколько вскоре попытались присоединиться. Леди Харриет танец знала, но, к сожалению для неё, Дуайта прямо перед этим позвали в зимнюю гостиную, где кому-то стало плохо. Она уже собиралась отойти в сторонку, когда Росс Полдарк поинтересовался, не согласится ли она с ним потанцевать.

Она удивилась, как, впрочем, и сам Росс. Потому что идея принадлежала Демельзе.

— Иди, — шептала она мужу. — Дерзай. Скорее! Иди.

— Что за глупости!

— Ничего не глупости. Слишком невежливо оставить её одну со стороны Дуайта. Так что теперь это твоя обязанность!

— Чушь!

— Уверяю тебя, настало время проявить доброжелательность. Ты же не хочешь раздосадовать Джорджа? Уверена, она не станет возражать!

— Твоя взяла! — скрипя зубами согласился Росс. — Но если я влюблюсь и уйду от тебя, то это исключительно твоя вина...

Он пошёл по залу.

— Капитан Полдарк... Какая честь! — в глазах леди Харриет читалось лёгкое изумление.

— Для меня это стало бы ещё большей честью, знай я, с какой ноги двигаться...

— Вы не вальсируете?

— А что, стиль танца сильно отличается?

— Достаточно сильно.

— Тогда, возможно, нам стоит присесть?

— Не в моих правилах отказывать джентльмену.

— Едва ли вы скажите то же самое, если джентльмен разочарует вас.

Она усмехнулась:

— Тогда позвольте объяснить. Это что-то среднее между бальным и народным танцем. Смотрите, вот так нужно двигаться...

— А партнёры не меняются?

— Не меняются. На самом деле, это довольно распутный танец. Вы чувствуете ритм? Та-рам, та-рам, та-рам-пам-пам. Так, возьмите меня за талию, как остальные. Видите? Прижмите меня ближе. Забудьте пока о шагах, просто слушайте ритм: та-рам, та-рам, та-рам-пам-пам. А теперь начинайте с правой ноги: вам не нужно далеко шагать, если хотите, можем вообще кружиться на одном месте.

— Но в таком случае нас затопчут!

— Ладно-ладно, тогда двигайтесь осторожно и вливайтесь в поток.

Они влились в поток танцующих.

Клоуэнс, стоящая за спиной Демельзы, зашептала ей на ухо:

— Папа танцует с леди Харриет! Что за кутерьма! Кто мог заставить его... — когда мать не ответила, Клоуэнс воскликнула — Только не говори, что это ты!

— Думаю, в глубине души он сам этого хотел, — объяснила Демельза. — Иначе никакие мои слова его бы не убедили.

Они немного понаблюдали за танцующими.

— А у него хорошо получается, — заметила Демельза. — Думаю, теперь он и меня сможет научить.

— Я тоже могу тебя научить, — ответила Клоуэнс.

— Что ж, твой отец всегда был неравнодушен к хорошеньким женщинам.

— Я смотрю, на одной он даже женился.

— Давно было дело.

— Продолжай, ты училась этому с юности! К тому же, уж я-то знаю, мужчины будут заглядываться на тебя до твоего шестидесятилетия!

— Ох, Клоуэнс... Святые небеса, надеюсь, Джон Тренеглос идёт не к нам. Ты его очаруешь, дорогая, я уверена. Надеюсь, он идет к тебе — надеюсь и уповаю! А я скажу, что уже немного утомилась.

В маленькой зимней гостиной случилось прискорбное событие, и незамедлительно позвали Дуайта Эниса. Дама упала в обморок и никак не могла очнуться. Как обычно, её похлопали по рукам, сожгли перо рядом с носом, подносили нюхательные соли, но потребовалось время, чтобы привести её в чувство; а когда она пришла в себя, то выглядела так, словно её разум помутился и она нуждается в успокоении, которое окружающие и даже муж дать не могут.

Дрейк и Морвенна, которых неделю за неделей удавалось убедить остаться, решили взять на себя все приготовления к празднику и наслаждались этим в полной мере. На праздник же им и вовсе не хотелось приходить, и лишь объединённый отряд двух молодых Полдарков уговорил их прийти в качестве гостей. Даже во время чая и ужина они оставались неприметными, а когда начались танцы, то не принимали в них участия. Дрейк так и не научился танцевать, а Морвенне было достаточно наблюдать. Её собственный танцевальный опыт оказался кратким и неприятным, когда Джордж вывел её в свет и искал кандидата ей в мужья, который бы больше соответствовал его честолюбивым устремлениям.

Поэтому, когда Дрейк решил помочь передвинуть спинет после выступления Изабеллы-Роуз, Морвенна направилась обратно в маленькую зимнюю гостиную. Единственное место в доме, с которым у неё связаны светлые воспоминания. Именно там они с Дрейком встречались в начале зимы 1794 года — девятнадцать лет назад; это казалось невероятным. Тогда ей было всего восемнадцать, как и Дрейку. Они встречались здесь в присутствии юного Джеффри Чарльза, ныне — владельца этого дома, и безмолвно признавались друг другу в любви.

Этой комнате никогда не уделялось внимания, и поэтому там мало что изменилось, даже когда Джордж закрыл дом и увёз лучшую мебель в Кардью. Тяжёлые шторы из синего бархата, стянутые проржавевшими кольцами; турецкий ковёр, потёртый у двери и камина. А ещё старая прялка. Принадлежащая Элизабет. Трудно поверить, что Джордж её оставил.

Когда Морвенна вошла, в комнате находилось только трое, а вскоре и они отправились танцевать. Морвенна подошла к камину и вспомнила, что раньше там на полке стояли миниатюры с изображением Джонатана и Джоан Чайноветов, её дяди и тети. Наконец их убрали. Она гадала, то ли Джордж увёз их в Кардью, то ли стащил какой-нибудь бродячий вор.

Разумеется, в этой комнате таилось не только счастье, но и горе, когда ей пришлось сообщить Дрейку, что она выходит замуж за преподобного Осборна Уитворта. От одного только имени её пробирала дрожь. Даже спустя столько лет мысль о нём наполняла её отвращением и ужасом. Громогласный Уитворт со своей спесью, тщеславием, жирными ляжками и грузным телом, с особым гнетущим господством, и то, как он демонстрировал свои обширные познания Библии, чтобы оправдать собственные потребности; ему даже в голову не приходило, что он этим злоупотребляет. Ограниченные, дурные и жестокие привычки в постели. Его интрижка с её сестрой Ровеллой. Огромное тело, огромное во всех смыслах, его запах, сам по себе безобидный, но в сочетании с Осборном омерзительный; его возрастающее к ночи возбуждение, тяжёлое дыхание; помутневший взгляд, когда он входил в спальню и говорил: «Сперва я произнесу короткую молитву»... а затем боль и ужас.

Даже спустя столько лет у неё перехватывало дыхание, а к горлу подступала тошнота. Но Морвенна научилась прогонять эти воспоминания, научилась мысленно от них отворачиваться и обращать взор к настоящему, где её беззаветно любил муж, а она беззаветно любила его, и к их единственному ребёнку, Лавдей.

Сегодня Лавдей была здесь и радовалась празднику. Как и Дрейк, чьё бесконечное терпение и любовь помогли ей через несколько лет вернуться к нормальной жизни. Так почему же сейчас счастливые мысли, связанные с этой комнатой, каким-то образом обернулись против неё и возродили самые пугающие воспоминания?

Позади неё, совсем рядом, послышались тяжёлые шаги. От знакомого звука она невольно покачнулась. Вцепилась в каминную полку и обернулась.

Морвенна увидела высокого мальчика, почти юношу. Лицо было толще всего остального; близорукие поросячьи глазки в очках превратились в щелочки из-за жировых отложений, вся кожа в прыщах. На голове росла очень короткая и жёсткая коричневая шёрстка. Одет он был в красный бархатный сюртук с позолоченными пуговицами, застёгнутыми от горла до самого низа, чёрные шёлковые панталоны и лакированные туфли. Он пристально смотрел на неё. От него пахло Осборном Уитвортом.

Толстые губы приоткрылись и издали звук.

— Добрый вечер, мама.

Глава пятнадцатая

Когда в полночь Эндрю Блейми покидал Тренвит, Клоуэнс проследовала вместе с ним к ожидающей лошади. Музыка доносилась до их ушей, оживляя ночную тишину.

— Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до Фалмута? — спросила она.

— О... часа четыре. Или около того. Ветер с траверза — и то хорошо.

— Берегись разбойников.

Эндрю похлопал по закреплённому у седла пистолету.

— Пусть только сунутся.

— Долго ты пробудешь вне дома?

— Точно не могу сказать, в последнее время одни прощания и встречи.

— Сообщи, когда получишь следующий отпуск.

Эндрю помешкал.

— Разумеется. Да. Конечно. Само собой.

Конюх удалился.

Эндрю погладил лошадь по морде, но пока не стал садиться.

— Надеюсь, что... как же её зовут... твоей тётушке Морвенне Карн, надеюсь, станет лучше. Странно вот так свалиться на пол.

— Мы уложили её в постель и дали выпить горячего. Её стало трясти, как только она пришла в себя. Наверное, переутомилась. Хотя доктор Энис думает, что она пережила потрясение. Я спросила у мамы, что это значит, но ей не очень-то хотелось говорить на эту тему.

— Что ж, пожалуй, мне уже пора.

— Эндрю, — начала Клоуэнс.

— Да?

— Мне кажется, теперь ты знаешь имя другого юноши, которого видел в доках Плимута тем вечером.

— Здесь то есть? Да. Пол Келлоу. Я спросил. Хотел с ним поговорить. Разумеется, не о том! О том лучше забыть.

— Я очень рада, что ты так считаешь.

— А какой толк говорить? Теперь это уже не поможет парню, которому всадили нож в брюхо.

Клоуэнс вздрогнула.

— Надеюсь, ты не станешь упоминать о своем подозрении кому-либо.

— А я-то думал, — шутливо произнес он, — ты ушла с праздника, чтобы лично со мной попрощаться! Имел виды на свою хорошенькую кузину!

— Ох, Эндрю...

Он поцеловал её.

— А почему бы и нет. Кузены могут стать друг другу больше, чем просто кузенами. Тем не менее, я не слишком расстроился, мне всего лишь любопытно.

— Любопытно?

— Касательно того, кому из двоих негодяев повезло, что ты с таким рвением его защищаешь. Если не Стивен, то Пол! Или ты всё ещё питаешь слабость к Каррингтону? Обещаю, что ничего ему не расскажу!

Она покачала головой.

— Не спрашивай, Эндрю. Всё равно...

Он отвязал поводья от коновязи.

— Ты правда моя единственная и любимая кузина... Наверное, мне следует тебе кое-что рассказать. Если сперва пообещаешь нигде не повторять услышанного — особенно моим родителям.

— Что именно?

— Поклянись, что сохранишь это в тайне.

— Ну разумеется, клянусь! Но в чём дело?

Он задумался, глядя во тьму ночного сада.

— Через два дня всё и так выяснится, поэтому... Но можно рассказать и чуть пораньше... Почему же я рассказываю об этом тебе, Клоуэнс? Только потому, что чуточку в тебя влюблён. Можешь списать всё на спиртное! Истина в вине!.. Кузина, я не вернусь завтра с рассветом на судно.

Она уставилась на него, решив, что он изрядно набрался.

— Второй офицер «Графини Лестер» уже не объявится! Пакетбот отчалит без него. Капитан Уэст будет в ярости. Знаю, мне следовало ему сообщить, но сделай я это, моментально бы всё предали гласности, и тут же объявились бы судебные приставы!

— Эндрю, о чем ты говоришь?

— Помни о данном обещании!

— Да-да, я помню о своём обещании, но что происходит? Я в полной растерянности! А ещё напугана!

— Что ж, не секрет, какое жалкое зрелище представляет собой молодой человек, который трезво и неуклонно продвигается по службе на королевских пакетботах. Но именно этот юноша, кузина, никогда особо и не отличался трезвостью и постоянством. Посему он и влез в долги. И на сей раз долги весьма значительные. Лишь моя должность и гарантированное жалованье спасают от ареста имущества. Но теперь я пообещал больше, чем смогу вернуть после двухнедельного плавания. Поэтому я подсчитал, что в любом случае к концу октября потеряю должность и к тому времени уж точно буду томиться в тюрьме!

— Но Эндрю...

— Поэтому я и решил отправиться в путешествие, пусть даже слегка опасное, но всё же оно принесет мне денег побольше, чем служба на пакетботе... — Он тронул её за плечо. — Не думай, что не знаю, как это расстроит моих родителей. Не думай, что я не принимал помощь отца, чтобы выбраться из финансовых передряг. Но так не может продолжаться. Я написал им письмо, которое будет ждать их дома. Оно меня не оправдает, но хотя бы даст объяснение. Когда я вернусь...

— Но куда ты направляешься?

— Разве я не сказал? Наверное, лучше и не говорить! Неделю назад я встретился со Стивеном Каррингтоном в Фалмуте. Мы немного пообщались в «Гербе короля», и я рассказал ему о своих трудностях. Тогда он поведал мне, что собирается отплыть в Геную на двух кораблях, набитыми бочками с сардинами, и предложил командовать его новым судном, построенном на прошлой неделе в Лоо. Жалования не будет, пока сами не заработаем; но есть вероятность получить высокую прибыль. Моё судно сейчас в Пенрине; его привёл Стивен. Я отчаливаю с утренним приливом, чтобы забрать груз в Меваджисси; затем мы отчалим и постараемся держаться вместе; на островах Силли я встречусь со Стивеном. Он прибудет из Сент-Айвса. Мы не вернёмся до марта, но если всё пройдёт гладко...

— Эндрю, а ты не подумал о продвижении по службе на пакетботе? Как и отец, ты мог бы...

— Думал постоянно, дорогая кузина. Пусть я покажусь тебе слегка скудоумным, но сделать это не так-то просто.

— Ох, Эндрю, я не хочу, чтобы ты в это ввязывался! Если ты...

— Лучше бы я тебе не рассказывал. Нелегко держать это в тайне аж двое суток, но теперь всё зависит от нас двоих. — Он вновь приблизил к ней лицо. — Посмотрим, оказался ли я таким дураком, каким ты меня считаешь. Но многие молодые люди грешат по молодости. Дожить до тридцати, а потом жалеть, что в молодости не развлекался. Я наслаждаюсь жизнью. Много пью, распутничаю и играю. Поэтому отец сердится, а матушка беспокоится; и может, только к лучшему начать с чистого листа, может, это поможет охладить мою горячую кровь. Стивен — настоящий герой, пусть даже и засаживает иногда нож слишком глубоко... — Он ещё раз её поцеловал. — Знаешь, ты ведь правда очень, очень красивая.

— Эндрю, я сдержу обещание, но...

Он взобрался на коня, который покачнулся под его весом.

— Ты напишешь? — спросила Клоуэнс. — Напиши, если получится. Мы с нетерпением будем ждать вестей.

— Если получится, — ответил Эндрю. — Мы можем зайти в какой-нибудь порт между Сент-Мэри и Генуей только в случае крайней необходимости... Но я постараюсь. Кстати, знаешь, как зовётся мое новое судно? А ну-ка, угадай с двух попыток.

— Ну что ты. Откуда же мне знать?

— Стивен назвал судно «Леди Клоуэнс».

Эндрю снял шляпу, вонзил шпоры в коня, и тот зацокал по дороге.

Оглядываясь назад, Джереми так и не понял, в какой момент вечер пошёл под откос.

Сначала, оправившись от неприятного сюрприза — Валентина, каким-то образом присоединившегося к компании Тревэнионов — он восхищался всем, что касалось Кьюби: её внешним видом, изысканной гордостью и знаками внимания по отношению к нему, лёгкостью и изяществом, с которыми она познакомилась с его родителями. Кьюби разделила его веселье и танцевала с ним, согласившись даже повальсировать, и это оказалось просто великолепно. Вспоминая их непостоянные, прерывающиеся отношения, длившиеся уже два с половиной года, Джереми с грустью признавал, что, за исключением короткой встречи год назад на скачках, он никогда не оказывался так близко. И пока они танцевали, он просто наслаждался этим: её губами, улыбкой, близостью, её волосами, щекочущими его лицо, надушенными фиолетовыми перчатками, округлыми плечами, изгибом щеки, тёмными длинными ресницами, снова улыбкой, губами...

Другим удовольствием оказалось наблюдать за Валентином, который танцевал с миссис Поуп и, что неудивительно для такого бабника, откровенно волочился за ней. Но после ещё пары танцев, он целенаправленно подошёл к Кьюби и не отпускал от себя уже до конца вечера. И хотя всё выглядело так, будто он выполняет отцовский приказ, легче от этого не становилось. Это так на него похоже — на них обоих. Понятно, что для Валентина не существовало никаких препятствий — он не пропускал ни одной хорошенькой женщины, и потому неудивительно, что этим вечером он не стал лишать себя удовольствия провести время с Кьюби. Горько становилось от того, что Кьюби держалась с Валентином так же оживлённо и изящно, как с Джереми.

Джереми, в свою очередь, оказался в паре с миссис Селиной Поуп.

Они танцевали контрданс, и в зале было множество других красивых девушек. Включая Дейзи Келлоу, чья внешность несколько потускнела, словно от предчувствия, что её шансы выйти за Джереми всё уменьшаются. А ещё Давида Тренеглос, вторая дочь Джона и Рут, родившаяся после сложного ребёнка Агнеты — она расцвела внезапно, её рыжие волосы и персиковая кожа представляли собой довольно редкое сочетание. И его сестра Клоуэнс, златокудрая и очаровательная — не для него, разумеется, она просто олицетворяла девушек всего мира, за которыми он мог бы ухаживать и полюбить. И маленькая шалунья Белла, танцующая наравне со всеми. И высокая, статная Кэролайн Энис, и его собственная очаровательная мать. Но все они ничего не значили для него, потому что та самая единственная девушка вряд ли будет принадлежать ему.

Джереми смотрел, как Кьюби и Валентин идут в сторону большой гостиной: они смеялись, шутили и вообще явно спелись, почти как супруги. Не только на этот вечер, но на всю жизнь. Так уж предопределено. Таков уж финансово и юридически скреплённый договор между сэром Джорджем Уорлегганом и майором Джоном Тревэнионом. Всё подписано. Всё решено.

Джереми извинился и вышел в сад. Его настроение не улучшилось, когда он обнаружил Хорри Тренеглоса, обнимающего Летицию Поуп, и ещё одну незнакомую парочку. И потому он не застал перепалку между Валентином и Джеффри Чарльзом.

Лишь несколько человек подметили некоторую суровость на лице Джеффри Чарльза, когда в конце танца тот попросил Валентина о разговоре наедине.

Они отошли в гостиную, где Морвенна встретилась со своим сыном.

В начале вечера произошел небольшой инцидент, когда Амадора, впервые встретившаяся с Валентином, оказалась оскорблена и напугана его развязностью. По правде говоря, Амадора, рождённая в семье испанских идальго и воспитанная в монастыре, находила английское, а уж тем более корнуольское общество неотёсанным и грубым. Все шумели, держались слишком открыто и в кое-каких мелочах вели себя нелюбезно, вопреки тем правилам, которым её обучали. Но она так восхищалась другими качествами англичан и так любила Джеффри Чарльза, что отнеслась к происходящему спокойно. Переезжая в другую страну, никогда не ожидаешь, что там всё будет в точности как на родине. Она восприняла это как вызов.

Но когда к ней неожиданно подошёл молодой человек, на редкость привлекательный, хотя и длинноносый и слегка сутулый, и сходу поцеловал её в губы, да ещё остался недовольным из-за того, что она стиснула собственные, затем погладил её плечо, бесцеремонно положил руку ей на колено и сказал, что он — её единственный деверь, а потому им необходимо немедленно узнать друг друга поближе, и бросил недвусмысленный взгляд. Амадору это оскорбило. Её сковали скорее шок и возмущение, чем испуг, как позже объясняла она Джеффри Чарльзу: она вообще не из тех, кого легко смутить. И всё же она без промедления сообщила мужу, что не одобряет поведение его единоутробного брата.

Так что отношения Джеффри Чарльза и Валентина не задались с самого начала приёма.

Но этим не ограничилось.

— Да? — лениво спросил Валентин, когда они вошли в комнату и поняли, что та пуста. Он выпил больше остальных, но это было почти незаметно. — Чем я могу помочь, братец?

— Какого чёрта, — начал Джеффри Чарльз, — ты притащил сюда этого проклятого мальчишку?

— Что? — Валентин промокнул кончик носа шёлковым платком. — Какого мальчишку? А, ты о Конане Уитворте. А что? Он попросил взять его с собой. Тебя это задевает?

— Естественно, задевает! Ты не знал, что его мать тоже здесь будет? Ты разве не понимал, каким шоком для неё это может стать?!

— Боюсь, не понимал. А должен? Между матерями и сыновьями обычно нет особой антипатии.

— Ради Бога, ты мог бы написать и уточнить это у меня! Джереми хватило такта поступить именно так, когда он захотел пригласить кого-то незнакомого!

— А, Кьюби и Тревэнионов! — просиял Валентин. — Замечательная идея, не правда ли?

— К черту всё это! Я хочу узнать, зачем ты привёз сюда мальчишку!

Улыбка Валентина становилась всё слабее, но он не сдавался.

— Дорогой брат, я тебе уже сказал. Он захотел приехать. Я взял его с собой. Что не так? Меня ещё практически на руках носили, когда погиб его отец, а мать снова вышла замуж. Да ты сам ещё был юнцом. Откуда мне знать подробности взаимоотношений твоих утомительных друзей?

Злость Джеффри Чарльза притупилась от осознания, что Валентин говорит абсолютную правду. Притупилась, но не исчезла.

— Мне кажется, ты всегда чувствовал себя в этом доме хозяином! — заявил Джеффри Чарльз.

— Не то чтобы. Скорее остаточный интерес. А что, какие-то проблемы?

— Нет, если ты обещаешь, что не станешь вести себя слишком развязно с новыми родственниками.

Терпение Валентина иссякало, но он был на десять лет моложе и понимал, что он здесь не главный.

— А что, её королевские пальчики заболели от того, что я до них дотронулся? Ты только скажи...

— Я тебе уже всё сказал, — он не упомянул имени Амадоры, иначе всё бы выглядело так, словно она чересчур себя превозносит.

— Тогда могу я вернуться к дамам? Или ты хочешь, чтобы я ушёл?

— Да ну тебя к чёрту, делай, что хочешь, — отвернулся Джеффри Чарльз. — Но если у тебя нет ни ума, ни такта, чтобы извиниться, то лучше уходи.

— Извиниться? — переспросил голос за дверью. — Перед братом?

В довершение всего, это оказался сэр Джордж, чей голос звучал даже холоднее обычного. Хотя его чёрный шелковый фрак был пошит лучшим портным Лондона, сидел он плохо: по-бычьи крепкая шея резко контрастировала с подобной элегантностью.

— Валентин, я пришел сказать, что мы скоро уезжаем... Твоей жены здесь нет, Джеффри Чарльз?

— Нет, она наверху, — натянуто произнес Джеффри Чарльз, поскольку та сидела рядом с Морвенной.

— Извиниться? — повторил Валентин. С появлением в комнате ещё одного человека к нему вернулась уверенность, и он тут же решил наверстать упущенное. — Перед братом? Впрочем, перед наполовину братом. Половина извинения подойдет?

— Поступай как знаешь, — отмахнулся Джеффри Чарльз, — если ты вообще понял, о чем я тебе говорил.

— А о чем он тебе говорил? — поинтересовался Джордж.

Никто не ответил. Джордж прошёлся, оглядывая комнату, в которую не заходил до сегодняшнего вечера.

— Это прялка твоей матери, — вдруг сказал он. — Если вдруг она тебе не нужна, можешь отдать Валентину.

— Мне она нужна, — отрезал Джеффри Чарльз.

— Она в очень плохом состоянии. Не мешало бы починить.

— Ей никто не занимался очень много лет. Как, впрочем, и всем домом.

— Так и есть. Братья Харри всегда работали спустя рукава.

— Я их уволил.

Джордж изогнул бровь и коснулся пальцами прялки, точно желая проверить, сколько на ней пыли.

— А что сказал Валентин?

— Что?

— Что такого сказал Валентин, раз ты надеешься на его понимание?

— Так, пустяки, — объяснил Валентин. — Он считает, что в этом доме я должен следить за манерами и не приглашать сюда гостей без его разрешения.

— Тебе бы стоило впредь избегать таких ситуаций, — заметил Джордж. — Ты ведь сам скоро вступишь в права наследования.

— Вот и удачи ему! — сказал Джеффри Чарльз.

— А ты-то что об этом знаешь? — огрызнулся Джордж.

— Ничего. А должен? Я слишком долго отсутствовал, так что понятия не имею о ваших чёртовых планах! Пока они не касаются меня, мне всё равно.

— Уж обещаю, тебя они никоим образом не касаются. Ты в своем полном праве — тратить деньги жены, восстанавливать дом и возвращать ему прежнюю славу.

Похоже, даже Джордж этим вечером выпил лишнего.

— Я слышал, вы собираетесь уходить, — произнес Джеффри Чарльз. — Не хочу задерживать вас ни на секунду.

— Пойдем, Валентин, — Джордж повернулся к двери, но тут вошла Амадора в сопровождении Росса.

— Ой, — смутилась Амадора, — Джеффри, я пришла только сообщить, что Морвенна уснула.

Она остановилась, переводя взгляд с одного на другого.

— Росс, — произнес Джордж.

— Джордж, — откликнулся Росс.

Эта встреча не входила в планы ни одного из них.

— Дрейк всё ещё с ней? — спросил Джеффри Чарльз.

— Да. Я думаю, от произошедшего у неё случился шок.

— Именно так.

— Я тут рассматривал, как отремонтировали дом, — пояснил Джордж Россу. — Наверное, это стоило Джеффри Чарльзу целого состояния. Или я должен сказать «миссис Джеффри Чарльз»?

— Большая часть работ не потребовала особых вложений, — ответил Росс. — Деревенские всегда готовы поддержать хорошее начинание.

— Не сомневаюсь, — ухмыльнулся Джордж.

— Это стало облегчением.

— Облегчением?

— Дом снова зажил правильной и привычной для него жизнью.

— Ты намекаешь, что, когда я владел этим домом, он жил как-то неправильно?

— Многие так считают.

Джордж засопел.

— Понимаю, это же дом Полдарков. Поэтому он священен. По крайней мере, я не дошёл до такого вандализма, как выкинуть большой стол ради места для каких-то танцев.

— Его вернут на место, — отрезал Джеффри Чарльз. — Не беспокойся.

— Да я и не беспокоюсь, это ведь теперь не мое владение. И не моя забота.

— А бывало и такое?

— Возможно. Я вас оставлю, наслаждайтесь своим местечковым триумфом. Пойдём, Валентин.

За последние несколько минут Валентин успел обнаружить два полупустых бокала с недопитым кем-то кларетом и уже осушил оба.

— Скажи, отец, — начал он. — Говорят, однажды у вас завязалась грандиозная драка с кузеном Россом, и ты вышвырнул его из окна. Не в этой ли комнате?

Повисла мёртвая тишина, но Джеффри Чарльз нарушил её словами:

— Проваливай, идиот! Поезжай домой!

— Он немного перепил, — сказал Росс и пояснил Валентину: — Нет, не в этой. Здесь нам бы не хватило места для драки, не так ли, Джордж?

Джеффри Чарльз недоверчиво взглянул на Росса.

— И сэр Джордж вышвырнул тебя? Поверить не могу!

Валентин дотронулся до пятна от вина на своей кружевной манжете.

— Ох, в детстве мне часто об этом рассказывали. Все слуги об этом судачили. Полли Оджерс постоянно твердила об этом, когда я выздоравливал после рахита. Я всегда над этим смеялся. Всегда удивлялся, как у отца получилось вышвырнуть дядю Росса в окно!

— Насколько я помню, — вставил Росс, — меня вышвыривали трое слуг.

Кое-кому с трудом удалось сдержать смешок.

— А вот я помню, — произнес Джордж, в чьём голосе внезапно зазвучало презрение, — в чём состояла причина ссоры. Ты-то, может, и забыл, дядюшка Росс. Ты ведь в это время проворачивал аферу с долей в шахте своего племянника, Джеффри Чарльза, убедив его мать продать эту долю по заниженной цене. Так что, припоминаешь?

Росс заставлял себя вспомнить, сколько лет ему и мужчине напротив.

— Припоминаю, как ты рассказывал такую нелепицу. Может, женщина, на которой ты тогда только что женился, как раз начала осознавать свою ошибку, услышав обо всех твоих выдумках.

— Не смей даже произносить её имя в моем присутствии! — предупредил Джордж.

— А что, тебя это расстраивает?

— Меня расстраивает сама мысль, что ты прикасался к ней!

Маленькая гостиная вдруг наполнилась ужасными предзнаменованиями и воспоминаниями, которые очень заинтересовали двух молодых людей, особенно Валентина. «Прикасался», это слово, вырвавшееся у Джорджа, можно было истолковать как угодно. Казалось, через секунду между Джорджем и Россом начнётся потасовка, ведь на протяжении многих лет эта тема была для них слишком важна — может, даже важнее всего на свете. Ещё один шаг, и пути назад не будет. Они охотно убьют друг друга.

— Честно говоря, — произнёс Росс, — я первым вышвырнул из окна слугу. На лужайке образовалось неприятное месиво из досок и стекла. Когда я последовал за ним, то достаточно сильно порезал руки. В любом случае... — он замолк, осознав, что теперь лишь ему одному под силу разрядить обстановку. — В любом случае, миссис Джеффри Чарльз, уверяю, что в вашем присутствии ничего подобного не повторится: это так, хвастовство стариков о минувших днях. Сэр Джордж уже собирается уходить, и Валентин, несомненно, присоединится к нему, ведь в этой комнате он уже не оставил спиртного. Спасибо за очаровательный вечер, Амадора, ты украсила его, как не смогла бы ни одна англичанка. Мы все очень благодарны, что ты приехала и вернула нам Джеффри Чарльза.

— Ты уже упоминал всё это в своей утомительной речи, — заметил Джордж, всё ещё играя с огнем.

— Да, — согласился Росс. — Но хорошее заслуживает повторения. А вот плохое стоит задушить в зародыше.

— Или позволить ему жить на другом конце графства, а? — вставил Валентин. — Амадора, сладенькая моя, поцелуй-ка меня на ночь, и тогда я не постучусь в твою дверь ещё много дней.

Амадора бросила быстрый взгляд на Джеффри Чарльза, но его лицо осталось безучастным. Так что ей пришлось принять объятия и долгий поцелуй Валентина. Когда они разделились, Амодора едва удержалась, чтобы не вытереть губы платком.

— И половинный поцелуй полубрату, — добавил Валентин. — А вино ещё осталось?

— Тебе уже хватит, — отрезал Джордж.

— И то верно, отец. Но проблема в том, что моя компания всё ещё здесь, так что прощание немного преждевременно. А ты знаешь, как мне тяжело без бокала вина в руке.

Небольшой размер комнаты усилил напряжение: было невозможно отойти на приличное расстояние, не покинув её пределов. Ещё несколько секунд никто не шелохнулся. Сказано уже более чем достаточно, и теперь перед Россом и Джорджем стояла проблема: любой из них мог бросить другому вызов, а в присутствии молодого поколения тот не смог бы отказаться. Так что опасность всё ещё существовала. Одно неловкое слово...

Понимая это, Джеффри Чарльз скрепя сердце подавил раздражение.

— Обсуждая старые времена, которые лучше забыть, мы стали слишком серьёзны...

И снова никто не ответил.

Джеффри Чарльз продолжил:

— По крайней мере, я смогу вспомнить много приятного об этом вечере, когда вернусь на Пиренеи. Вот о чём мне стоит думать.

Валентин, весь вечер провоцировавший конфликты, заметил:

— Берегись французских пуль, братец. Амадора слишком миленькая, чтобы стать вдовой. А я, со своей стороны... — он не закончил.

Джеффри Чарльз выдавил улыбку, которая вовсе не смягчила выражения его лица.

— Думаю, тебе и без этого есть чем заняться.

— Разумеется, — отрезал сэр Джордж, бесцеремонно идя к выходу. — Ему есть чем заняться.

Часом позже Росс и Демельза поехали домой, следуя в сотне ярдов за смутными силуэтами Эндрю и Верити Блейми, а за ними — Изабелла-Роуз в сопровождении миссис Кемп.

— Почему так долго? — спросил Росс. — Я устал ждать...

— Ходила проведать Морвенну.

— А, не знал.

— Думала, она спит, и хотела было тихонько улизнуть, но она меня окликнула. Я стала извиняться, а Морвенна сказала, что ей хочется поговорить с тем, кто её поймет.

— По-моему, Джеффри Чарльз чуть не прибил своего сводного братца.

— Ужасная оплошность, что мальчишка приехал. Раньше я его не видела. Он вылитый Оззи. В нём вообще нет ничего от матери!

— Как Морвенна?

— Ей ужасно хотелось поговорить.

— О чём? О случившемся на празднике?

— Обо всём. Похоже, Джеффри Чарльз предложил им, то есть пригласил на время вернуться в Тренвит и, пока он за границей, присмотреть за имением, главным образом из-за Дрейка, об этом он мечтал с детства. Морвенна сказала, что мысль об этом чрезвычайно соблазняла обоих, не потому, что они несчастливы в Лоо, а потому, что ей нравится Амадора, а также это возобновит старую дружбу между Дрейком и Джеффри Чарльзом. Но эта встреча, как я думаю...

— Что ж, мальчишка существует, — сказал Росс. — Если он и дальше будет жить с бабкой рядом с Меваджисси, то окажется ближе к ней в Лоо, нежели здесь.

— Наверное. Но из-за его связей с Уорлегганами и Полдарками он скорее появится в Тренвите, как злобный гоблин, а не в Лоо.

Какое-то время они ехали молча.

— Ох уж эти танцы, — вдруг вспомнил Росс, — завтра я стану хромать, как старый осёл.

— Она умеет танцевать?

— Кто?

— Леди Харриет, кто же ещё.

— Спроси лучше, как я танцевал с хромой ногой и не зная при этом современных па!

— Вальс, — заметила Демельза, — это танец, где трудно быть на высоте, если хоть один из партнеров плох. Так что ты весьма недурно справился.

— Почему ты не стала танцевать с Джоном Тренеглосом? Я видел, как он тебя приглашал.

— Лучше я спляшу с цирковым медведем. Чуть позже я танцевала с Полом Келлоу.

— Да, я заметил. И Джон тоже!

— Что она сказала?

— Леди Харриет?

— Да, да, да, да!

— Мы едва перемолвились словечком, уверяю тебя, поскольку нас обоих заботило, как бы не оттоптать друг другу ноги. Она хорошо отозвалась о пении Изабеллы-Роуз.

— Ты не шутишь?

— Вроде она говорила всерьёз. Я сказал, что не мог этого выносить, её пение напоминало треск коростеля, а она ответила, что это грубо и чёрство с моей стороны.

— Это уж точно!

— Как можно принять эти вопли за пение? Хотя должен признаться, оно произвело приятное впечатление... Не позволяй ей задирать нос в моё отсутствие.

— Леди Харриет? — спросила Демельза.

— Что ж, и ей тоже, на твоё усмотрение. У вас явно нашлась общая тема для разговора, когда я её привёл.

— В основном лошади, — сказала Демельза.

— Лошади?

— Что ж, обо мне ходит легенда, будто я знаю о них всё.

— Ты знаешь больше многих.

— Она спросила о нашей конюшне, как будто можно сравнивать с её! Совсем недавно их конюшню начали белить, а я посоветовала ей не использовать белый цвет, а лучше бледно-зелёный, он приятнее для лошадиных глаз. Это обычный здравый смысл, а ещё я знаю всего лишь несколько простых средств...

— Могла бы ты с ней подружиться?

— Не выйди она замуж за Джорджа? Не знаю. Для меня она — птица слишком высокого полета. Ты же сам видишь, как она сдружилась с Кэролайн.

— Но ведь ты дружишь с Кэролайн.

— Да, разумеется. Но суровость Кэролайн напускная.

— Может, с Харриет то же самое.

— Ты испытываешь искушение пробиться сквозь оболочку её суровости?

— Нет, благодарю, любовь моя. У меня и так хватает проблем с Джорджем. Сегодня вечером у нас снова чуть не завязалась драка.

В темноте Демельза пристально всматривалась в Росса, чтобы понять, шутка ли это.

— Не шути так со мной! Я считала, что всё прошло замечательно, за исключением того ужасного мальчишки, который расстроил Морвенну.

— С этого всё и началось.

И Росс рассказал о случившемся. К тому времени они проезжали по деревушке Грамблер, стояла непроглядная тьма. Приятный западный ветерок отравила вонь выгребной ямы.

— Дорогой, — начала Демельза, — Джордж настоящий... Не знаю, слишком ли сильно это прозвучит, но он дьявол во плоти. Наверное, так и есть. Гадкий человек. И всё-таки женился на Элизабет, а она, если не упоминать о вашем прошлом, была хорошим человеком. А теперь он снова женился на красивой женщине с характером. Но сам Джордж... И ты. Вам смертельно опасно встречаться! Если вы оба окажетесь когда-нибудь в Бате и вас повезут на инвалидный креслах пить минеральную воду, то твоим сиделкам придётся дать указание держать тебя как можно дальше он него, иначе бог знает, какие последствия это повлечёт!

— Всё начал Валентин, — произнес Росс, — он как будто радовался, что стравил нас. У него нездоровое чувство юмора. Не удивлюсь, если он нарочно привел Конана Уитворта.

— Ох, ну откуда он мог знать? Уверена, всё произошло случайно.

— Поверю на слово. Но между братьями осталась неприязнь...

— Между Валентином и Джеффри Чарльзом?

— Да.

— Единоутробными братьями.

— Какая разница. Не подобает братьям так враждовать друг с другом. Оглянуться не успеешь, как мелкая брешь расширится и превратится в окончательный раскол, что опасно для обоих...

Демельза глубже завернулась в плащ; после жары в Тренвите ночная прохлада ощущалась сильнее.

— Джереми в этом не участвовал?

— Нет, я увидел его за несколько минут до ухода. Он вышел погулять.

— С Кьюби?

— Нет, он сопровождал миссис Поуп.

— Этим вечером ему опять не повезло, я абсолютно уверена. Пусть он и познакомил с нами Кьюби, но не думаю, что для него приём прошёл удачно.

— Почему ты так говоришь?

— Я просто замечаю мелочи.

Они увидели наклонный шпиль церкви Сола на фоне облачного неба. Вдалеке выла собака. Отчаянно и обречённо.

— После ужина ты беседовал с миссис Поуп, — вспомнила Демельза. — Она поведала о своих планах?

— Нет, лишь попросила совета. Не похоже, что она собирается уезжать.

Хорошо, что они уже миновали кладбище. Тут хочешь верь, хочешь не верь в привидений, но после наступления темноты, по мнению Демельзы, образовывалась своего рода призрачные испарения, которые делали это место опаснее, нежели физически осязаемые запахи, которые почти не ощущались.

— Она спросила о правах на полезные ископаемые, — ответил Росс.

— С чего вдруг?

— Когда Поуп купил землю, Анвин Тревонанс сохранил за собой права на разработку недр. Такое зачастую приводит к судебным тяжбам. Помнишь, пару лет назад Ченхоллс из Бодмина вместе с Тревонансом выступили с предложением открыть новую шахту всего в сотне ярдов от парадной двери мистера Поупа. Это совпало с болезнью мистера Поупа, и кое-кто решил, что волнение и раздражение отчасти стали причиной его недуга.

— Припоминаю, ты говорил об этом. Но разве?..

— Именно, ничего не вышло. Цена на медь падает, и пыл Ченхоллса поубавился. Анвин Тревонанс сказал, что продолжит дело в одиночку, но не хочет расходовать слишком много денег, и, как он заметил, «поездка из Лондона так утомительна, и это ужасно неприятно».

Вскоре до них донеслись более приятные ароматы сельской местности и моря: запахи жнивья и свежевспаханной земли, клубов дыма от затухающего костра, коров, жующих жвачку на соседнем поле. Демельза ткнула пятками в бока Мальвы, которая словно засыпала на ходу.

— Так что же?

— Селина Поуп сказала, что адвокат посоветовал ей купить у Анвина Тревонанса права на разработку недр, чтобы больше не испытывать затруднений из-за посягательств на землю и старательских работ прямо перед парадной дверью.

— А ты что ей посоветовал?

— Если у неё есть свободные деньги, то, по-моему, дело того стоит. Она спросила, как ей поступить, а я высказал ей свои соображения, и она ответила, что это почти сходится с тем, что ей и посоветовали.

— Только бы Клоуэнс благополучно добралась домой, — задумчиво произнесла Демельза.

— А как же иначе? Джереми ведь обещал её привезти.

Она обернулась и сказала:

— Белла всё ещё болтает с миссис Кемп. Надеюсь, Генри ещё не проснулся.

— Чем больше у курицы цыплят, тем больше она кудахчет.

— И больше радости; больше полноты жизни. Мне нужны они все, когда тебя нет.

— Одной заботой у тебя будет меньше.

— Я верю, в Лондоне ты будешь осторожен. Лишь бы ты хранил верность своему обещанию больше не соглашаться на поездки за границу.

— Война близится к концу. Не вижу причин для её продолжения. Когда она завершится, мы с Дуайтом договорились отправиться в Париж и там отпраздновать.

— Я бы не отказалась, — сказала Демельза.

— Я рад, что Эндрю ушёл пораньше, — сказал капитан Эндрю Блейми. — И похоже, пил он сегодня более умеренно.

Верити попридержала лошадь, чтобы поравняться с мужем.

— Мне кажется, он какой-то сегодня странный.

— В каком смысле?

— Наверное, правильнее выразиться — напряжённый.

— Думаешь, очередной долг?

— Видишь ли, в этот приезд он почти не бывал дома, поэтому возможности его разговорить особо не представилось. Но ведь ты знаешь, кредиторы к нам заглядывали.

— Не выношу их! — Эндрю Блейми вышел из себя. — Меня ужасает и оскорбляет, что приходится смотреть, как они топчутся рядом с моим домом!

— По-моему, он это понимает.

— Тогда какого дьявола он угодил им в лапы? Я дважды уплачивал его долги, чтобы он всё начал с чистого листа. И сразу же угодить в другие долги!

— Его долг не слишком велик, дорогой. Это всё обычные искушения моряка.

— Мне удалось с этим справиться, перед женитьбой. — Блейми вдруг замолчал. — Хотя, Бог свидетель, я побил все рекорды по учинению постыдных поступков! И поэтому...

— Знаю, дорогой.

— И поэтому я страшно переживаю, как бы он не превратился в пьяницу и распутника. Уж я и то не был повесой, хотя боже упаси этим хвастаться! Спиртное стало моим проклятьем.

— Что ж, ты выбрался из пьянства, переборол его. Ни за что не поверю, что ты мучительно страдаешь последние двадцать три или четыре года...

— Нет, благодаря тебе...

— Ах, нет. До встречи со мной ты уже изменился. Знаю, знаю: только несчастье смогло тебя изменить. Но всё же это случилось. И Эндрю не исключение; и почему бы этому не произойти безо всякой трагедии? Он ещё так молод. Ты этого не учитываешь. Подожди немного. Прояви немного терпения.

Капитан Блейми вздохнул.

— Ох, знаю. Ты постоянно об этом напоминаешь. А я же вечно забываю... Но хотя бы сегодня он не напился и ушел своевременно.

— Меня порадовало, — сказала Верити, — что он тепло поцеловал меня перед уходом. Как в былые времена.

Глава шестнадцатая

Неделей позже домой отправились ещё трое.

Семья Карн жила в Западном Лоо, в небольшом домике на перекрёстке, откуда мощёный и грязный переулок вёл к пятнадцатиарочному мосту из камня и деревянного бруса, скрипящего при переходе через реку. Мост был длинным — шесть выстрелов из лука, по оценке Уильяма Вустерского [5], и узким, местами менее семи футов; он был единственным способом сообщения между двумя городками. Кто-то назвал Восточный и Западный Лоо Сциллой и Харибдой Корнуолла, хотя непонятно, каких опасных соперников они олицетворяли, ведь все корабли находились уже в реке, и шторм им не грозил. От атаки со стороны моря город надежно защищали одиннадцать пушек, установленных на возвышении в Восточном Лоо, охранявшем устье реки.

Маленькая кавалькада проехала большую часть пути домой в молчании. Карны устроили привал у живой изгороди, укрывшись от штормового ветра, но собирался дождь, а до темноты оставалось лишь несколько часов, так что они спешно доели пирожки и возобновили путешествие.

Когда они добрались до дома, уже начинало темнеть. Дрейк повёл лошадей на конюшню, а Морвенна с Лавдей зашли в дом. Когда Дрейк вернулся, Морвенна сидела на корточках и разжигала огонь.

— Давай я этим займусь.

— Нет, мне кажется, я лучше разжигаю огонь.

— Где Лавдей?

— Я отправила её к Аде Грит за свежим молоком.

Дрейк положил пакет с едой на стол.

— По моим подсчётам, нам надавали столько всего, что хватит до конца недели. Не стоило им так делать.

— Джеффри Чарльз очень щедрый. Амадора тоже, но на другом уровне.

— В каком смысле?

— Видишь ли, она боится показаться такой, будто смотрит на нас свысока. Сама она слишком горда, чтобы принимать подобные подарки. Но Джеффри Чарльзу это даже в голову не пришло: он просто свалил на нас целую груду еды.

— Он на редкость хороший человек. Как жаль, что он считает, будто должен вернуться на войну.

Морвенна взяла каминные щипцы и стала понемногу подбрасывать кусочки угля в разгорающееся пламя. Её очки сползли к носу, и она хотела их поправить, но взглянув на грязные руки, так и не решилась. Дрейк сделал это за неё. Она улыбнулась.

— По-прежнему балуешь меня, Дрейк?

— Всего лишь изредка, дорогая.

— Всего лишь постоянно, — сказала она, — с тех пор как мы поженились.

— Тебе это было необходимо.

— Да. Наверное, мне это было нужно.

Дрейк развязал пакет и выложил продукты на стол. Затем вышел во двор и набрал воды в большой чайник, потом подвесил его над огнём, чтобы дно чайника касалось пламени.

Морвенна поднялась, волосы упали ей на лицо, но она откинула их рукой. Дрейк хотел двинуться к ней, но она с улыбкой произнесла:

— Нет, я сама. Думаю, пора мне уже кое-что сделать для себя.

— Какая глупость, — сказал Дрейк. — Ты очень многое делаешь для себя. И для меня. А также для Лавдей.

— У меня же получается, правда? — стала спрашивать Морвенна. — Я ведь стала хорошей женой? Я тружусь, как любая другая, шью, штопаю, готовлю. Ты счастлив со мной, Дрейк?

Поражённый, он не сводил с неё глаз.

— Счастлив ли я? Ну конечно. Все эти годы я был счастлив. Как ты можешь думать, что я не счастлив, и разве я не был бы рад и половине того, что ты мне дала? Мне бы хватило и половины обещанного тобой, когда мы поженились! Но в этом не было нужды, ты прекрасно знаешь. У нас было столько любви...

Она заморгала, словно силясь очнуться от грёз.

— Столько любви. Да. Так много любви.

В доме было очень пыльно, на окне висела паутина.

Дрейк взял тряпку и смахнул её.

— Хочешь перекусить?

— Нет. А вот ты наверное голоден.

— Пока нет. Думаю, ты очень устала с дороги, почему бы тебе не прилечь, а я принесу чай, когда чайник закипит?

— Ну вот, — сказала она, — ты опять меня балуешь.

— И что с того? Если тебе хорошо, то мне ещё лучше.

Морвенна перебрала продукты на столе и унесла масло, сыр и сливки в кладовую. Когда она вернулась, то сказала:

— Как же хорошо дома.

— Да. Ты сразу ощутила.

— А ты нет?

— Ну конечно, даже сравнивать нечего! Но ты ощутила сразу, то есть после случившегося в Тренвите.

— О да. О да... Дрейк, часы надо завести.

— Сейчас.

Он обнял её. Морвенна склонила голову ему на плечо.

— Знаю, почему Лавдей задерживается, — сказала Морвенна. — Сара Грит вернулась домой из школы и уговорила её обменяться последними сплетнями. Когда-нибудь у нас появится молоко!

— Ну, чайник закипит ещё нескоро.

— Дрейк, — вдруг заговорила она, — прости меня.

— Простить? За что?

— За всё случившееся между нами и в Тренвите.

— Дорогая, лишь бы ты не расстраивалась, а всё остальное не имеет значения. После случившегося с тем мальчиком.

Она вздрогнула.

— Теперь я уже успокоилась. Но мне кажется, тебе бы хотелось жить там с Джеффри Чарльзом. Ведь так?

— Я не знаю.

— Я заметила взаимопонимание и искреннюю любовь между вами; это мало изменилось даже спустя столько лет, когда он был мальчиком, а я его гувернанткой. Теперь он женат и навсегда вернётся домой после окончания войны. Это было и осталось его заветной мечтой. Без тебя мечта осуществится не полностью.

— Что ж, — вздохнул Дрейк. — Есть доля истины в твоих словах, из-за этого мне грустно. Но ты важнее всех, то есть, для меня важнее. Мы живём там, где хочешь ты. И точка. Если тебе хорошо, то и мне хорошо, если тебе худо, то и мне тоже. Раз Лоо — твой дом, то значит, и мой. И Джеффри Чарльз это прекрасно понимает.

— Да, теперь он понимает; но меня всё ещё терзает чувство вины.

Дрейк поцеловал её.

— Не говори глупостей. Чайник уже запел. Сдаётся мне, придётся самому идти за молоком.

Морвенна положила руку ему на плечо.

— Дрейк, все эти годы ты заботился обо мне, как о больном человеке, словно я жертва ужасной трагедии...

— Так и было.

— Пожалуй, в некоторой степени. Я не хромая, не слепая и не больная, ты ведь знаешь! Я сильная и стараюсь изо всех сил, как только что сказала...

— Разумеется, ты стараешься...

— Стараюсь быть хорошей женой и матерью.

— И в обоих случаях тебе это замечательно удаётся.

— Но при встрече с Конаном, другим моим ребёнком, когда я заметила, насколько сильно он похож на Оззи, как будто все старые раны открылись. Словно недавно сросшиеся кости вновь сломали...

— Хуже не придумаешь!

— Но вот уже несколько дней после той встречи я спрашиваю себя, а что если мне оказали услугу?

— Услугу? Боже милостивый, какая же это услуга?

— Своего рода. Потому что все эти годы Оззи был для меня кошмаром, от которого я постоянно сбегаю. Иногда мне в впрямь снились кошмары, и я просыпалась в ужасе...

— Знаю, дорогая.

— ...думая, что он рядом, ощущая его жуткое присутствие, дыхание, кряхтенье, мерзкие прикосновения. Ох, какое облегчение просыпаться и понимать, что это только сон!

— Зачем об этом вспоминать?

— И не только по ночам. Бывали такие дни, когда всё плотское казалось омерзительным, когда малейшее прикосновение к человеку казалось невыносимым, потому что это был он во плоти и превращал прикосновение к хорошему в скверну, а к чистому — в мерзость...

— Да, я прекрасно понимаю.

— Ужасная встреча с Конаном опять всё всколыхнула, как будто ударила ножом, и потекла кровь...

— Морвенна...

— Но раз это случилось, то следует, наконец, мужественно взглянуть страху в глаза, чего я раньше не делала. Я повторяла про себя: Оззи умер, Оззи мёртв, Оззи больше нет на свете. Снова и снова повторяла, а Оззи уже четырнадцать лет как лежит в могиле. Он больше меня не обидит. Просто не сможет. Как и его сын. Осознать это будет непросто. Лишь я сама делаю себе больно!

— Да, наверное. Но...

— Я сама наношу себе вред. Разве не так? Поэтому, когда я встретила Конана, упала в обморок, в ужасе пришла в себя и всё прочее, то лишь сама бередила раны. Разве не так? Но когда я делаю больно тебе, то делаю больно и Лавдей. Следовательно, что сильнее: любовь к вам обоим или страх? Если он сильнее меня, то значит, я ничтожество. Если он слабее, значит, впредь я не должна такого допускать. Я не должна закрываться от воспоминаний, чтобы они копились и в нужный момент их нельзя было побороть...

— Не накручивай себя, любовь моя...

— Я и не накручиваю! — воскликнула Морвенна, и слёзы заструились по её щекам. — Я хочу научиться быть сильной. Боже мой, уже давно пора стать сильной! Если я снова встречу Конана, где бы мы ни жили, то крепко вцеплюсь в твою руку и взгляну ему в лицо. Независимо от того, будешь ты рядом или нет, я всё равно буду держаться за тебя. И как только он исчезнет, я уйду в уголок и меня стошнит от его вида. Но я не стану прятаться! Больше не буду скрываться от него или позволять ему делать нам больно, нет!

Она так вцепилась ему в руку, что ногти вонзились в кожу.

— Будет, дорогая, — тихо сказал Дрейк. — Теперь я понимаю, о чём ты.

— Понимаешь, Дрейк? Сомневаюсь. Но какая разница, если я буду сильной? Думаю, надеюсь и верю, что сумею это преодолеть.

Он некоторое время обнимал её, и оба молчали. Из носика чайника показалась тоненькая струйка пара. Морвенна ослабила объятья, теперь они стали просто тёплыми и доверительными.

Вскоре на улице послышался свист. Это Лавдей принесла молоко.

Морвенна вздохнула и сказала:

— Некрасиво, когда юная леди свистит. Мы просто обязаны сказать ей об этом, Дрейк.

— Она довольна, — произнес Дрейк. — Что ещё нам нужно?

Морвенна сняла очки и вытерла слезы. Затем положила несколько ложек заварки в чайник.

Глава семнадцатая

Письмо доктору Голдсуорти Герни от Джереми Полдарка от 18 октября 1813 года.

Дорогой Герни!

Пишу тебе, чтобы сообщить о своем решении не продолжать совместную работу над паровым экипажем. По крайней мере, не сейчас. Позволь сразу сообщить, что причины, побудившие меня к этому, не имеют отношения к тебе. Я принял это решение вовсе не потому, что считаю, будто мы не сможем работать, финансировать и запустить проект вместе. Как раз наоборот.

К несчастью, по причинам, которые я предпочту оставить в секрете, жизнь в Корнуолле перестала меня устраивать. Должен пояснить, что нахожусь в подобной ситуации уже больше года, всё началось ещё до нашей встречи, а благодаря твоему интересу у меня вновь появилась страсть к паровым экипажам, прежде почти заброшенная. Но страсти, как я со временем осознал, недостаточно, чтобы вытеснить другие мои страсти, поэтому на какое-то время мне нужно уехать.

Так что — только не смейся! — я ухожу в армию, вместе с моим кузеном, майором Джеффри Чарльзом Полдарком, с помощью которого (хотя и неохотной) я побывал в Плимуте, где меня зачислили в 52-й Оксфордский полк. Я уезжаю на следующей неделе.

В конце концов, я получу новые впечатления и, надеюсь, испытаю меньше брезгливости, убивая французов, чем испытываю сейчас, убивая мышей!

Между тем, разумеется, можешь пользоваться всеми чертежами и схемами, которые я оставил у тебя. Ещё несколько, если понадобится, лежат у меня дома. Все, оставшееся от моего механизма в Хейле, можешь использовать для своих опытов, если захочешь.

Как я упоминал в нашу последнюю встречу, меня не убедили твои доводы, что машина должна иметь подпорки или ножки, которые приводили бы её в движение. Ещё я предложил бы задуматься о проблемах сцепления прежде, чем начинать строительство экипажа. Знаю, некоторые современные учёные разделяют твоё мнение; но если машина, поставленная на рельсы, может начать движение без дополнительного импульса, то не поверю, что подобное повторится на менее ровной поверхности. Я предложил бы подумать об использовании песка или гравия, которые могут храниться в специальных цистернах и выбрасываться перед машиной по необходимости.

После этого письма ты какое-то время не получишь от меня вестей, но если тебе захочется о чем-то спросить или поделиться новыми сведениями, пиши мне в Нампару, а мои родители переправят письма.

Я верю, что, вопреки твоим страхам, доктор Эйвери поправится и у тебя будет больше времени на многочисленные обнадёживающие эксперименты.

Искренне твой,

Джереми Полдарк

За день до отъезда Джереми сходил на Уил-Лежер. По странному совпадению на прошлой неделе возникли неполадки с насосом. Все полтора года он работал почти бесперебойно — свидетельство в пользу инженерных умений Джереми и литейного цеха Харви. Порой насос останавливали на десять минут, чтобы кое-что отрегулировать или подремонтировать. Десять минут — почти предельный срок, в течение которого хороший двигатель может простоять без необходимости разводить пары заново, но в основном справлялись, не останавливая работу насоса. Однако на прошлой неделе Дэн Карноу пришёл в Нампару и сообщил, что недоволен насосом: стучит неровно, нет нужного напора, и работает как-то медленно. Джереми пошёл с ним, там оказались Питер Карноу и Бен Картер.

Они ждали его, хотя он был моложе остальных, не потому, что он сын хозяина, а как знатока своего дела; он спроектировал насос, это его творение, его детище. Джереми обошёл механизм, вглядывался там и сям, вслушивался, поднимался и спускался по лестнице, проверял, искал, перекрывал один клапан, другой, замедлял ход и внимательно наблюдал. Через полтора часа он наконец сказал, что, похоже, есть протечка в конденсаторе, поэтому насос не качает как следует, горячая вода, похоже, утекает в отводную трубу. Он посчитал, что с воздушным насосом не всё ладно.

Братья Карноу глубокомысленно кивали, будто всё время и так были в курсе, а вот Бен охал и причитал. Это значило остановить насос аж на неделю, а в такую-то сырую погоду самые нижние уровни придётся закрыть.

Отдельный конденсатор, давным-давно изобретённый и запатентованный Уаттом, находился в углублении в основании насосной станции. Каменное углубление было до краёв заполнено холодной водой, в самом конденсаторе содержалось некоторое количество воды, которое изначально было горячим паром, он сжимался по мере поступления в цилиндр и таким образом втягивал воду.

Как только работу насоса приостановили, то сначала пришлось ручной помпой откачать воду из каменного углубления. Глубина ямы составляла около шести футов, ширина — около восьми, а в ней стояли брусья, чтобы придать жёсткость и неподвижность камере конденсатора; что весьма затрудняло исследование даже пустой камеры, особенно когда приходилось этим заниматься в кромешной тьме холодного и мокрого подвала. Джереми надел шахтёрскую шляпу со свечой, взял два фонаря и спустился первым.

Целый час он не поднимался, потом к нему спустился Бен. Затем Джереми решил подняться и выпить горячего чая, вместо него спустился Дэн Карноу. Примерно в полдень со второй попытки Джереми наконец обнаружил искомое. В чугунном воздушном насосе обнаружилась небольшая трещина. На момент установки чугун был весь в окалине, и спустя месяцы под действием откачиваемой воды с шахты и не слишком чистой дождевой воды или воды из ручья, которую использовали для насоса, окалина почти растворилась. В итоге обнажилась трещина, на одном её конце образовалась дырочка размером с игольное ушко, сквозь неё и просачивалась вода. Поэтому вместо одного воздуха насос всасывал смесь воздуха с водой.

Они прочистили и высушили чугунную деталь, забили щель и дырку железной замазкой, проверили, и насос можно было запустить уже через два дня после остановки.

Разумеется, братья Карноу в конце концов пришли бы к тем же выводам, сделали те же открытия и тот же ремонт. Просто Джереми с его основательными знаниями конструкции насоса оказался проворнее. После его отъезда текущий ремонт будет производиться реже; если случится серьёзный сбой вроде этого, потребуется вызывать специалиста.

То же самое с Уил-Грейс — если шахта продолжит работу. Нампара теряла главного инженера.

— Когда ты уезжаешь? — спросил Бен.

— На рассвете.

— В Плимут?

— Нет, из Фалмута в Чатем.

— Думаешь, скоро отправишься за границу?

— Не знаю. Говорят, в этом месяце в Голландию отправляют отряд, чтобы доукомплектовать полк.

— Голландия, значит? Там будут сражения?

— Похоже на то. Мне известно лишь имя командира и название причала в Чатеме, куда я должен явиться.

— Так значит, ты не поедешь в Испанию, как кузен.

— Пока нет, по-видимому.

Бен оглядел своего друга.

— Получил уже мундир?

— Нет ещё. Отец отдал свою саблю, которую чудом сохранил; а вот подзорная труба и компас обошлись мне в пятьдесят пять фунтов! Мундир, постельные принадлежности и другое имущество я получу в Чатеме. Ещё лошадь. Я бы взял Колли, но слишком велики затраты и опасности, связанные с перевозкой.

— Разве у пехоты есть лошади?

— Обычное дело для офицера, если он в состоянии себе это позволить... Ты знаешь, что Джеффри Чарльза произвели в майоры?

— Да. Слыхал.

— Что ж, новое звание позволило ему дать мне рекомендацию о получении офицерского чина. По крайней мере, мне это ни во что не обойдется, если я не возражаю против назначенного полка. Я ответил, что не возражаю, думал, что новобранца отправляют в Испанию... По правде говоря, это отличный полк, входит в Лёгкую дивизию. Сдаётся мне, кузен к этому причастен, хотя и не признаётся.

Они взобрались на третий этаж насосной станции, где находился балансир.

— Пусть я не потратился на офицерский чин, — сказал Джереми, — но быть офицером — всё равно недёшево. Мне сказали, что даже после первоначальных издержек мне понадобится ещё около сотни фунтов в год, чтобы сводить концы с концами.

— Сколько ты будешь получать?

— Пять шиллингов и три пенса в день, которые после вычетов усохнут до четырёх.

— Получается, лейтенант получает двадцать восемь шиллингов в неделю?

— Младший лейтенант, — поправил Джереми.

— Сидел бы ты лучше дома, Джереми. Приглядывал за насосом, как на прошлой неделе.

— Я отправляюсь туда не ради денег, Бен, и даже не ради славы.

Они смотрели на пляж, который так много значил для обоих. Ветер дул порывами с разных направлений. Неповоротливые тучи двигались с северо-запада, сливаясь в небе в необычный трилистник. Прибой набирал силу и беспорядочно обрушивался на берег, а порывы ветра успевали его поймать, взметая спирали пены, как кашалоты.

— Хотел бы я походить на отца, — произнес Джереми.

— В каком смысле?

— Ну... пока что в самом прямом. Отец — прирождённый военный и настоящий храбрец.

— Ну-у, не знаю, мне не кажется, что он записался в армию, потому что хотел стать военным.

— Тогда выходит, армия ему подходила больше, чем мне. Похоже, у него отсутствовал осознанный страх — я говорю о страхе за свою жизнь, который сидит во мне.

— Об этом я тоже ничего не знаю.

Джереми отбросил c глаз прядь волос.

— Сказать по правде, дорогой Бен, я трус наивысшего разряда. Меня передергивает от одного вида причиняемой боли и не на шутку беспокоит мысль, что боль могут причинить мне. Мне нравится ухаживать за больным животным, но если в итоге выяснится, что оно не поправится, то избавить его от страданий должен кто-то другой. Белла куда крепче меня и может наблюдать за кровавой расправой над мышами; я же побыстрее уношу ноги. Можно ли найти более неподходящего человека, чтобы вести за собой людей в бою?

Бен покачнулся от порыва ветра, грозившего столкнуть его с площадки, где отсутствовали поручни.

— Не наговаривай на себя понапрасну. Но, понимаешь ли...

— Никто не заставляет меня идти, ты это хотел сказать? Совершенно верно. Так зачем я тебе жалуюсь, когда уже поздно? Может, потому, что я тщательно скрывал от семьи эти мысли, и только теперь у меня появилось желание их выразить. Тем не менее, всё уже решено... Давай-ка спустимся в помещение, где теплее. Здесь похолодало.

— Твой отец в Лондоне, — сказал Бен. — Кузен едет обратно в Испанию. Нампаре будет не хватать мужчин.

— Верно подмечено.

— Даже в Тренвите пусто. Тот парнишка Тревиннард — славный малый, но силёнок ему не хватает... и твёрдой руки.

Наступило долгое молчание.

— Интересно, как поступит мисс Клоуэнс, — вдруг заговорил Бен, — если тот человек снова объявится, этот Стивен Каррингтон. Слыхал, он где-то недалеко.

— Он в море и вернётся ещё не скоро. Не думаю, что тебе стоит об этом беспокоиться, Бен. Он никогда не станет силой принуждать Клоуэнс. Не настолько он дурной человек. А если он так плох, то можешь ли ты себе представить Клоуэнс, которую заставляют делать то, чего она не хочет?

Бен натянуто улыбнулся. Он признавал — или готов был признать — физическую силу Клоуэнс. Но именно её сила духа и внутренняя стойкость смогли противостоять обольстительным чарам этого плотского и коварного человека, а раньше Бен в этом сомневался. Интересно, как бы поступили Росс Полдарк с сыном, если бы один вернулся из парламента, а другой с войны, и обнаружили, что дочь и сестра не устояла перед Стивеном Каррингтоном и вышла за него замуж. Сам Бен не питал надежд. Но он мог бы смириться с лордом как-его-там, который проявил к ней интерес, а Клоуэнс ему отказала. Он даже смирился бы с тем парнем, Гилдфордом, который уже с января не появлялся. Все, что угодно, только бы она не досталась Стивену Каррингтону.

— Бен, я знаю, ты недолюбливаешь Стивена и не доверяешь ему, — заговорил Джереми, — у меня самого смешанные чувства. Но согласись, в находчивости ему не откажешь. У него два быстроходных рыболовных судна; одно построено на нашей верфи в Лоо, другое — французский трофей, доставленный в Сент-Айвс. Стивен купил его на аукционе и переоснастил в соответствии со своими целями. Он уговорил моего кузена Эндрю Блейми к нему присоединиться. Ты знаешь об этом?

— Нет... Это тот молодой офицер с пакетбота?

— Да.

— Видел его как-то. Рыжий такой, с бакенбардами. Твою семью устраивает, что он плывет вместе с Каррингтоном?

— Понятно, что не устраивает. Особенно его родителей. Они, естественно, думают, что он бросил хорошее место на государственной службе ради сомнительного предприятия. Они правы. Многое может пойти вразрез с планами Стивена. Но, по словам Клоуэнс, с которой Эндрю разговаривал до отъезда, у Эндрю возникли трудности с долгами, и он рассказал об этом Стивену, чтобы тот позволил ему принять участие в предприятии. Поэтому явно не Стивен его заманил.

— Что они задумали?

— Стивен до отказа забил оба судна сардинами в бочках — по дешёвке купил в Корнуолле — и собирается прорвать французскую блокаду и доставить бочки в Геную. Если всё пройдет удачно, то увидишь, сколько прибыли это принесёт. Так или иначе, даже если по пути на юг он поймает пассаты у берегов Португалии, как рассчитывает, то уж точно не вернётся в Англию до марта. До тех пор с Клоуэнс ничего не случится.

— Кое-что он заработал на шахте, — проворчал Бен, — но ему пришлось выложить гораздо больше. Где он раздобыл остальные деньги?

Повисла тишина.

— Наверное, одолжил, — сказал наконец Джереми. — Ещё он говорит, что унаследовал кое-что от дяди.

— Так я и поверил.

— Я лишь говорю, что он уезжает на несколько месяцев, поэтому не стоит беспокоиться на этот счёт.

Они спустились на второй ярус и пару минут в тишине наблюдали, как поршень скользит подобно шпаге вверх-вниз, поочерёдно выпуская пар. Сопит, останавливается, вздыхает, сопит, останавливается, вздыхает; и работает так уже полтора года, почти бесперебойно, если не считать обычные перерывы и поломку на прошлой неделе. Насос хорошо сконструирован, и это его заслуга, не считая советов со стороны. Хотя бы этим можно гордиться. Поднимать тридцать тонн железных труб, затем опускать, выталкивая воду так, чтобы она заполняла резервуары и низвергалась к поверхности штольни. На поршне скопился конденсат, напоминая бисеринки пота на лбу человека.

Именно он, Джереми, сотворил насос. Он, инженеры и рабочие. Его не покидало ощущение, что он создал живой организм из железа, кирпича, воды и огня. Обладающий огромной мощью, чувствительностью, настроением, темпераментом и характером. И придется о нём забыть.

— Надеюсь, война продлится не больше года, — сказал Джереми. — Положение Наполеона пошатнулось. Когда он уйдет с глаз долой, американцы точно захотят заключить мир. Тогда я вернусь — года через два, может, и раньше. И тогда я бы хотел кое-что усовершенствовать. Я читал о так называемой валковой дробилке. А ещё есть механический сток для обработки шлама. И многое другое. И хотелось бы провести пару опытов, почему чугунное литьё, содержащее добавки пушечной бронзы, иногда разрушается. Не потому ли, что литьё соприкасается с грязной водой? Столько всего ещё нужно здесь сделать... Но, вероятно, сейчас и в другом месте много срочных дел. Душевный покой. Этого я ищу? Спокойствия? На войне-то? Странный вопрос.

Затем они спустились на первый этаж, где седой и лысоватый Питер Карноу распахнул дверцу топки и сгребал остатки угля. Все молча наблюдали за тем, как падает сверкающая зола, а облако серого дыма от новой порции угля уходит в трубу. Вскоре дверца с лязгом захлопнулась; Питер взял маслёнку и стал капать масло на рычаги, которые автоматически открывают и закрывают клапаны. Он усмехнулся и начал подниматься наверх.

— Вот, собирался капнуть чутка на поршневой палец. Я ведь вам не нужен, да?

— Нет, Питер. Благодарю.

Огромный полосатый кот поднял морду и посмотрел на них со стула, глаза сузились в щёлочки, будто свет вдруг стал ярче; затем вальяжно развернулся и положил голову на лапы. Его назвали Влоу, в честь старой заброшенной шахты дальше по берегу. Кошки всегда возникают непонятно откуда и селятся на работающей шахте, а их там привечают. Умеют находить тёплое местечко.

— Так странно, — сказал вдруг Джереми, — когда мы с тобой впервые исследовали эту старую шахту и я убеждал отца и мистера Тренеглоса вложить деньги, хотя все знали о том, что где-то поблизости шахта Треворджи и к ней можно пробиться, мне не вполне верилось, что игра стоит свеч. Но мы живём за счет Треворджи, именно она приносит прибыль. Если бы ты её тогда не обнаружил, Уил-Лежер закрыли бы полгода назад.

— Наверное. Хотя можно было спуститься пониже и ещё что-нибудь обнаружить. Прелесть выработок Треворджи состоит в том, что они более-менее поверхностные и не перегружают насос.

— Прелесть также в том, что мы углубляемся в старые выработки олова и находим медь. Ты по-прежнему получаешь жалобы?

— Насчёт чего?

— Насчёт призраков.

— Да. С десяток или больше шахтёров побросали лучшие забои и убежали на новые места. Но хватает и смельчаков, которые ради прибыли не побоятся и гномов.

— Они что, жалуются на римских солдат?

— Всего лишь на какие-то стуки. Это суеверие. Предполагается, что гномы трёх футов роста, с тонкими ножками, огромной уродливой головой и крючковатым носом; но их никто не видел. Их просто слышат по другую сторону стены.

Джереми почесал Влоу шею. Кот заурчал и ещё сильнее её подставил.

— Они боятся, что это предрекает обвал?

— Возможно. Просто неудачу, я думаю.

— Каковы прогнозы прибыли на следующий квартал?

— Заки скажет точнее, но думаю, восемьсот-девятьсот. Ты знаешь о тёмной оловянной руде с восточной жилы сорокового уровня? Когда стали обжигать, оказалось, что по большей части это не олово, а железо. И потому там было только полтонны вместо тонны.

— Что ж... Негустно, но доход удовлетворительный.

— Твоя доля, поди, пошла на мундир, — сказал Бен с печальным оттенком в голосе.

— Бен...

— Что?

— Не думай, что покидаю тебя с лёгким сердцем. Для меня это оказалось непростым решением. Я думал больше года... Ох, если бы не трусость, я бы уехал ещё в начале года, а не в конце. В итоге, как ты сказал, мужчин остается — раз-два и обчёлся...

— Тех мужчин, которые берут на себя ответственность, — сказал Бен. — И принимают решения. Других-то полно.

— Отец рассчитывает приехать из Вестминстера через несколько недель. Поскольку меня здесь уже не будет, он вернётся задолго до Рождества.

— Он одобрил твой отъезд?

— Одобрил? Слово уж точно неподходящее. Но хотя бы не мешал. Мы созвали семейный совет, вместе с Джеффри Чарльзом, пока тот не успел уехать. Встреча оказалось не из лёгких, но в конце концов все пришли к согласию.

Бен стряхнул угольную пыль с башмака.

— Ты уже виделся с Заки?

— Нет, но скоро его навещу. Я рад, что ему лучше.

— Да... ему лучше. Но он стар, Джереми. Мой дед, знаешь ли.

Спустился Питер Карноу с маслёнкой в руке; поставил её на полку, вытер руки тряпкой.

— Теперь насос работает как надо, мистер Джереми.

Они ещё поговорили о шахте. Ох уж все эти прощания, думал Джереми, поскорее бы всё это закончилось, и оно оказалось последним. Вчера вечером он виделся с Полом Келлоу...

Пол спросил тогда:

— Сколько ты взял?

— Четыреста. Это на мундир и прочее.

— Стивен забрал всю долю.

— А ты?

— Немного оставил. Забрал бóльшую часть из пещеры.

— Почему?

— Так безопаснее. Почему бы тебе не взять побольше?

— Потом заберу. Когда вернусь.

Пол хлебнул пива.

— Меня волнует, как мы будем жить предстоящий год. Если и дальше продолжу врать отцу о том, как достал деньги.

Джереми не думал, что мистер Келлоу станет слишком наседать с вопросами, пока запас не иссякнет. Но промолчал. Пол, не считая покупки нескольких экстравагантных предметов одежды, повёл себя значительно лучше всех, потратив большую часть неправедно добытых денег на семью. Как человеку хвастливому, ему стоило немалых усилий проявлять сдержанность и не выдать себя с головой. Или его сдерживал страх...

— Боже, как же они тяжело нам достались! — воскликнул Пол. — Всё то время в экипаже мне казалось, на шее затягивается петля. Мне всё ещё иногда снятся разломанная задняя спинка кареты и два сейфовых ящика на сиденье, так что любой может их увидеть, стоит дилижансу остановиться, а мы не в состоянии вскрыть эти проклятые ящики! Я просыпаюсь весь мокрый, обливаясь потом, как в лихорадке! После этого мне страшно уснуть, чтобы кошмар не повторился.

— Не сомневаюсь, — только и сказал Джереми.

— Я как-то спросил у Стивена, просыпается ли он по ночам. Он ответил, что нет, мол, ему вообще не снятся сны. И всё же тогда, клянусь, он был точно таким же встревоженным и перепуганным, да-да, как и мы! Припоминаю, как он ругал и проклинал тот ломик, а лицо обливалось потом.

— Я всё это помню, — отозвался Джереми.

Они допили пиво.

— Успех нашего дела с дилижансами зависит от прекращения войны, — сказал Пол. — Если повезёт, мы переживём следующий год. Тогда мы надеемся, что люди начнут больше путешествовать. Рано или поздно это всё равно случится. Народ в Корнуолле не ездит с одного места на другое, если только в случае крайней необходимости... Ты попрощаешься с Дейзи?

— Собираюсь. Завтра утром.

Которое уже наступило...

Утром перед рассветом он сходил к «Лестнице Келлоу» и взял нужную сумму. В кошельке шуршали ассигнации и звенели монеты; кошелёк висел на уровне пояса, и держать его нужно всегда при себе...

Расставшись с Беном Картером, Джереми пошёл попрощаться с Заки Мартином, казначеем обех шахт, который теперь был прикован к креслу. Джереми едва успел перевести дыхание, как наступил черёд друзей в окрестностях Меллина и Грамблера.

Приготовления не имели большого значения; а вот завтрашний ранний отъезд вымотает эмоционально. Он знал, что матери придётся тяжелее всех, но она не станет предаваться отчаянию. Изабелла-Роуз увидит в этом забаву и будет завидовать, что он едет без неё, расстроится до смешного, что только ему можно быть военным. Он точно не знал, как поступит Клоуэнс. Она могла неожиданно разрыдаться, и что самое ужасное и постыдное, в детстве в таких случаях он никогда и сам не мог удержаться от слёз. Однажды это случилось, когда им было восемнадцать и пятнадцать. Это показалось ему унизительным. Если такое произойдёт, то завтрашнее утро станет невыносимым. Разве может солдат идти на войну в слезах. Надо успеть ночью предупредить Клоуэнс, даже пригрозить, что утро должно пройти безо всяких волнений и слёз.

Джереми не писал Кьюби после праздника. Повода не было. Когда-нибудь она и так узнает. Он надеялся, что будет уже далеко во время её свадьбы. Это освободит его от обязательства принимать приглашение.

Теперь, когда настала пора уезжать, он радовался. Или, может, одна сторона его сложной натуры благословляла этот день. Всю жизнь, думал Джереми, его баловали. Всю жизнь, за исключением добровольного риска во время ограбления экипажа, его баловали и оберегали; он представитель Полдарков, знатной корнуольской семьи; единственный раз он пошёл против воли родителей, когда осмелился изучать принципы пара высокого давления, не спрашивая их согласия. Если бы ему пришлось спать на улице или голодать, то он всё равно знал, что дома его ждёт покой и уют. Что ж, теперь начинаются тяжкие испытания, лишения и настоящая жизнь, полная приключений. Этого уже не избежать. Настоящая жизнь стоит у порога. Как и смерть. Окончилась пора детства и юности. Настал черёд взрослой жизни.

На неделе, когда отбыл Джереми Полдарк, сэр Джордж Уорлегган велел своему адвокату Гектору Трембату обратиться к другому адвокату, мистеру Артуру Уильямсу Роузу, который жил и занимался юридической практикой в Лискерде. Всегда осмотрительный и осторожный, Джордж не допускал, чтобы работники знали о его замыслах, и привлёк ещё двух служащих, чтобы провести предварительное расследование с другой стороны. Оно продвигалось медленно. Но теперь завершилось. Из семи человек, игравших в фараон с Харриет в ту знаменательную дату, у двоих имелось алиби на понедельник двадцать пятого января. Касательно пятерых других, маловероятно, что Эндрю Блейми участвовал в ограблении. Именно двадцать пятого января его пакетбот находился в Фалмуте и покинул город во вторник на рассвете. Теоретически он мог ехать в экипаже, но «Графиня Лестер» прибыла только в субботу днём, поэтому вряд ли Блейми-младший мог добраться до Плимута и сыграть роль лейтенанта Моргана Лина в затее, которая требует тщательного планирования задолго до ограбления. И всё же Джордж пока отказывался исключить его окончательно, поскольку весьма приятно обвинить Полдарка.

В январе Стивен Каррингтон нанялся помощником к мельнику Уилфу Джонасу в окрестностях Баргуса, недалеко от Нампары, и вроде как официально ещё живёт на окраине земель Полдарка в коттедже тюдоровских времен, который привыкли называть сторожкой. Но расследование показало, что Каррингтон брал выходные на мельнице, когда ему вздумается. Джонас, даже когда ему предложили деньги за сведения, грубо огрызнулся, что не имеет понятия и не записывал, по каким дням в январе Каррингтон работал. Известно только, что через три недели Каррингтон уехал в родной Бристоль и не возвращался до июля, и тогда стал рассказывать о наследстве и сорить деньгами.

Энтони Трефузис на тот момент проживал в доме с родителями и старшим братом, но его приходы и уходы всегда были такими хаотичными, что он вполне мог отсутствовать пару дней, и никто не обращал на это внимания. От слуг тоже ничего нельзя было добиться. Но на следующей неделе он поехал на скачки в Ньютон-Эббот и, судя по всему, ему повезло. Пусть он не погасил все долги, но слегка разбогател.

Джордж Треветан, чей отец управлял пороховой фабрикой в Пенрине, редко испытывал денежные затруднения, а значит, вряд ли его можно считать подозреваемым. Но в конце января он уехал повидать друзей в Эксетер, поэтому исключать его совсем пока нельзя. Последний подозреваемый, Майкл Смит, происходил из богатой семьи, живущей недалеко от Ки, но сильно пил. Остроумный юноша с приятным голосом (когда трезвый), с готовностью ответил, что две последние недели января пролежал дома с тяжелой формой инфлюэнцы. Не слишком ли охотно ответил? Но позже он не разбогател, и потому трудно считать его главным подозреваемым.

Разумеется, Джордж никогда не упускал из виду то обстоятельство, что всё это пока лишь догадки, а банкнота могла пройти через десятки рук, прежде чем оказаться в выигрыше Харриет. Вот почему он послал мистера Трембата к мистеру Роузу.

Как сообщил женоподобным голоском мистер Трембат, он зашёл в контору мистера Роуза в Лискерде, но тот не выходил из дома из-за приступа подагры и согласился на встречу только после настойчивых требований, когда Трембат упомянул имя клиента.

Мистер Роуз, как объяснил мистер Трембат, оказался крепким и пожилым человеком, отдаленно напоминающим портреты Сэмюэля Джонсона; с румянцем на щеках и седой шевелюрой, причем собственной...

— Да-да, — раздраженно перебил Джордж. — Так что в результате?

Гектор Трембат, пусть и хороший, услужливый законник, в глазах Джорджа не был идеалом серьёзности и немногословности. Вечно ему хотелось разбавить разговор всякой ерундой.

— В результате, сэр Джордж? Что ж, результат весьма отличается от показаний кучеров Маршалла и Стивенса. Мистер Роуз говорит, что прекрасно помнит своих попутчиков. Говорит, что дама не снимала вуали, и он вряд ли её узнает, если случайно встретится. Он заметил, что у неё небольшая родинка на подбородке и она левша, и больше ничего. Однако он заявил, что священника и флотского лейтенанта он узнает где угодно.

— Ага, — только и произнес Джордж и потеребил монеты в кармашке. — Так что же?

— Поначалу он всё неправильно понял, будто подозреваемых арестовали и их следует опознать. Я объяснил, что это не так. Но поставил его перед фактом, если можно так выразиться, что в ближайшем будущем он должен навестить вас в Кардью и погостить несколько дней. Он скривил физиономию при мысли о поездке в такую даль и в дурную погоду; но когда я объяснил, что это будет не ранее весны, он так и просиял. Ещё я сказал, что у вас к нему одно дело.

— Вы упомянули о награде? Что будет мгновенно выплачено четыреста фунтов за опознание хотя бы одного преступника?

— Упомянул, сэр. И надо полагать, когда я уходил, он пребывал в более приподнятом настроении, нежели когда я пришёл.