Чаша любви

Глава первая

В ноябре Веллингтон вновь разгромил Сульта и начал наступление на Байонну. Одиннадцатого ноября пал Дрезден, двадцать первого ноября — Штеттин, а пятого декабря — Любек. Союзные войска взяли Франкфурт. Наполеон постоянно отступал, но никогда не использовал по отношению к себе слова «поражение» или «проигрыш». Союзники предлагали ему мир без раздела Франции, с сохранением её границ до самого Рейна и возвращением почти всех заморских владений, завоёванных Англией. Бонапарт реагировал уклончиво, публично заявляя о своей готовности к миру, а в узком кругу угрожая, что, лишившись трона, погребёт весь мир под его руинами.

В конце декабря тётушку Эди Пермеван наконец-то повели к алтарю, и та стала миссис Томас. Она указала, что ей сорок один год, соврав больше чем на десять лет. Мастак Томас сказал правду — ему было двадцать три. Его не волновали насмешки, тычки в бок и похабные шуточки. Этот брак открыл ему дорогу в землю обетованную — кожевенное дело. Певуну не так повезло с ухаживаниями. Ведь совершённая ошибка стоила ему дружбы девушки, которая заботила его больше всего на свете. Несмотря на неуклюжие попытки объясниться с Кэти, она всё ещё отказывалась с ним разговаривать.

В ноябре Джеффри Чарльз прислал весточку, сообщив, что Амадора с родителями благополучно вернулись в Мадрид, а он направляется в свой полк, во Францию. Он поблагодарил всех кузенов за тёплый приём и доброту, особенно в отношении юной испанки, приехавшей к ним незнакомкой и успевшей так быстро стать их другом. А затем и Джереми написал свое первое письмо домой:

Моя дорогая семья!

Вот я и в Виллемстаде. Меня расквартировали у фермера и его жены на окраине города. Это долгая история: мы высадились в Чатеме девятого декабря, и я сразу же пошёл доложить о прибытии, а затем решил обзавестись мундиром, шинелью и прочими атрибутами и принадлежностями, необходимыми офицеру британской армии.

На это ушло несколько дней (пришлось даже съездить в Рочестер), но в конце концов я приобрёл полную экипировку и ещё два дня неспешно осматривал окрестности, в том числе корабль, нагруженный пушечными ядрами. Моряки и докеры перебрасывали их с такой лёгкостью, словно это кирпичи, а я, приподняв одно, убедился, что ничего подобного! Наконец, за мной снова прислали, а затем отвели к капитану Джону Шеддону, нашему командиру. Кажется, мне не повезло — весь 52-й сражается во Франции под командованием Веллингтона, но второй батальон отправили служить в Голландию, а мы, прибывшие на «Мэри Моррис» — небольшое подкрепление. Помимо капитана Шеддона и меня самого, здесь четыре сержанта, один горнист и шестьдесят девять рядовых.

Я так и не купил лошадь — мне сказали, что приобрести её в Голландии будет гораздо легче, но я сильно в этом сомневаюсь. Хотя я и присмотрел одну, не уверен, что готов отдать такие большие деньги за столь посредственного коня.

Мы отправились в Рамсгит, погрузились на корабль шестнадцатого и прибыли в Стивенс, что на голландском побережье, двадцать третьего. Это самое странное Рождество! Нам приказано соединиться с остальными солдатами 52-го полка, прибывшими из Дувра три недели назад, и сформировать одну из частей голландской армии под командованием генерала Томаса Грэма, имеющего замечательную репутацию со времен Пиренеев. Мы — часть Лёгкой бригады под командованием генерал-майора Кеннета Маккензи, а рядом с нами (хоть и недостаточно близко для братаний) стоит часть Прусского корпуса под командованием князя Бенкендорфа и германская армия генерала фон Бюлова.

Так что нам пока не о чем беспокоиться, хотя говорят, скоро мы отправимся на осаду Антверпена.

Сейчас здесь очень холодно, все реки и каналы замёрзли. Многие местные жители катаются на коньках от деревни к деревне, и некоторые английские солдаты следуют их примеру. Поскольку в нашем графстве редко бывает по-настоящему морозно, не помню, чтобы я когда-нибудь вставал на коньки. Я уже пару раз попробовал, и это чертовски сложно, уж поверьте на слово. Но я не сдаюсь!

Ещё здесь очень высокие ветряные мельницы. Говорят, лопасти достигают ста двадцати футов...

Мой новый друг, лейтенант Бартон из Девоншира, рассказал, что слово «Голландия» — это искаженное выражение «голая земля», и я вполне в это верю — иногда мне кажется, что нас не смывает в море только благодаря системе дамб и насыпей. Здесь обитают изумительные морские птицы, некоторых из них я никогда прежде не видел, их очень много. В эту суровую пору многие птицы голодают, так что я повадился подкармливать их, пока не столкнулся с капитаном Шеддоном, который велел мне прекратить — иначе, по его словам, весь лагерь покроется помётом.

Помимо Фредерика Бартона, я сдружился с ещё двумя лейтенантами, моими ровесниками: Джоном Питерсом, сыном фермера, и Дэвидом Лейком, который учился в Итоне и знает Валентина.

Вот, думаю, и всё, что мне хотелось рассказать. Помимо того, что мне хотелось бы лучше кататься на коньках, я жалею, что не учил в школе никаких современных языков. Никто не ждёт от меня знания голландского, но умение немного изъясняться по-французски оказалось бы кстати — Франция управляет этой страной уже двенадцать лет.

Счастливого Нового года!

Шлю всем вам свою любовь,

Джереми

В начале января Том Гилдфорд приехал в Корнуолл, чтобы повидаться с Клоуэнс, и попросил её руки. Она отказала, но в осторожных и нерешительных выражениях, что побудило Тома спросить, могут ли они и дальше видеться.

— Разумеется, — ответила она, — мне этого очень хочется, Том.

Тёмные глаза пристально смотрели на неё.

— Мы ведь прекрасно проводили время вместе.

— Не то слово.

— Отчего же не предположить, что на такой основе возникнет серьёзное чувство?

— Ох, чувство, — произнесла Клоуэнс. — У меня оно к тебе есть. Но не в том смысле... — она пыталась подобрать слово получше.

— У тебя ко мне родственное чувство, да?

— Нет... — она смущенно рассмеялась. — Не совсем.

— Более-менее родственное?

— Нет, другое чувство.

— В таком случае, я наберусь смелости и зайду завтра.

— Заходи. Буду только рада. Моим родителям будет приятно.

Они сидели в библиотеке, где им вряд ли помешают. Том надел бархатный серый сюртук с широкими лацканами и жилет более тёмного тона с перламутровыми пуговицами, жёлтые плисовые бриджи и лакированные туфли. Свет падал на длинные тёмные волосы, связанные сзади в хвост. У него была плохая кожа, белые неровные зубы; но от него веяло надёжностью, он явно заслуживал доверия.

— Теперь, когда мать больше не нуждается в моей помощи, — сказал Том, — я могу приезжать сюда почаще.

— Том, я искренне тебе сочувствую. Поверь, я могла бы полюбить тебя уже за то, что минувшее лето ты провёл с ней, а не со мной.

— Уже прогресс. Хочу лишь сказать, что за исключением юридического обучения, меня больше ничто не связывает с Лондоном. Отец переживёт что угодно, с его-то чувством собственного достоинства он преодолеет тяжесть утраты. Буду рад по возможности приезжать в Корнуолл, не просто чтобы сбежать из нежеланного дома, но хочется надеяться, что нечто желанное из Корнуолла хотя бы маячит на горизонте. Погоди, дорогая, пока ты не возразила, я знаю, ты мне отказала, и прекрасно понимаю, что ты не станешь играть чувствами мужчины. Иными словами, нет — значит нет. Но существуют различные степени отказа, если осмелюсь так выразиться. Первая степень отказа заключается в том, что ты совершенно меня не выносишь, при виде меня у тебя мурашки бегут по телу, и если только я не настолько туп, чтобы понять намёк, то должен немедленно покинуть эту комнату, дом и никогда не возвращаться. Вторая степень — когда ты видишь во мне человека, мужчину, личность приблизительно своего возраста, с которым можно приятно провести время, который обладает хорошими манерами и чувством такта, приемлем в качестве спутника и порой даже друга; но сама его личность тебя не интересует. Третья степень отказа означает, что ты испытываешь ко мне некоторый интерес и влечение, с радостью думаешь о встрече со мной, что жизнь вмиг преображается, когда я рядом; но когда-нибудь жизненная искра, заряд электричества и энергии превратит симпатию в любовь, пока отсутствующую... Как ты оцениваешь свои чувства?

— Том, ты станешь умнейшим юристом, — сказала Клоуэнс.

— Благодарю. Я твёдно намерен им и стать. Так ответь мне, поскольку ты искренняя девушка, ты поместила меня в третью категорию?

Клоуэнс молчала.

— Так в третью? — допытывался Том.

— Том, ну конечно же, в третью!

— Значит, мои будущие поездки имеют смысл.

— Может, ты встретишь кого-нибудь в Лондоне.

— Может быть. Я не собираюсь становиться затворником по твоей вине; но вряд ли мне удастся найти такую, которая может тягаться с тобой.

— Тебе не кажется, что уже пора сменить тему разговора?

— Вовсе нет; тема очень приятная, пусть даже её основная цель потерпела неудачу.

— В котором часу ты придёшь завтра?

— Когда пожелаешь.

— В одиннадцать не слишком рано? Тогда я не буду кататься по пляжу до твоего прихода.

— Было бы замечательно.

— Холодная погода ещё долго продлится. Я подготовлю тебе лошадь. Мы успеем покататься до начала прилива и вернёмся к обеду.

— Клоуэнс...

— Да?

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя.

— Ты только что об этом сказал.

— Но при этом не стану от расстройства подаваться в армию, как Джереми.

— Кто сказал тебе такое?

— Валентин.

— Очень странно...

— Что странно?

— Да так.

— Учитывая воодушевление оттого, что я вхожу в третью категорию, — продолжил Том, — я намерен добиваться своей цели. Заранее предупреждаю, я очень настойчив. Чуть с ума не свёл свою няньку.

— Получается, отказов ты не принимаешь?

— Совершенно верно.

Клоуэнс наклонилась, чтобы подкинуть угля в камин, но Том оказался проворнее и опередил её.

— Ох, Том, — произнесла она.

— Хорошо, отлично, звучит уже славно.

— Я почти жалею, что не сказала «да». Жизнь стала бы для меня куда проще, не такой противной и гадкой.

— Почему же гадкой?

— Есть немного. Пока что. Может, потом...

— Дам тебе время подумать, — ответил Том напоследок.

В конце января замерзла Темза: такой суровой зимы не было уже несколько лет. Союзники перешли границу Франции — казалось, они вот-вот войдут в Париж. Первого февраля немцы под командованием Блюхера взяли Ля-Ротьер, а позже к ним присоединились русские, одержавшие решающую победу над французами. Однако Веллингтон, узнавший о намерениях союзных войск, остался недоволен: он считал, что армия слишком измотана. И оказался прав. Проявив свой прежний гений, Наполеон собрал войска, в основном из юных и неопытных, и разбил сначала Блюхера, одержав четыре победы подряд, а заодно уничтожил и русскую дивизию.

И пока те отступали, он направил свои измотанные отряды против двух других немецких и русских армий, смёл их с пути и столкнулся с принцем Шварценбергским, с грациозной осторожностью приближавшимся к Парижу. Австрийцы растеряли всю свою грациозность и поспешно ретировались, к концу месяца подписав в предгорьях Вогезов ещё один сепаратный мир.

А в Голландии Джереми, не знавший о благородной роли, сыгранной Первым батальоном его полка на реке Адур во Франции, проходил боевое крещение вместе со Вторым батальоном. Они без потерь вытеснили французов из Мерксема и, выждав несколько дней, двинулись на Антверпен. Позиция англичан позволила увидеть французский флот, запертый льдами в бухте у города, и идея обстрелять его с выигрышной позиции казалась весьма перспективной.

Однажды они с удивлением узнали о приезде Уильяма, герцога Кларенса, брата принца-регента. Он приехал для наблюдения за боевыми действиями, но, к несчастью, попал под ответный французский обстрел. Не показав ни тени страха, герцог продолжал наблюдать за происходящим, сидя верхом, пока пуля не пробила полу его шинели. Капитана Лава, командовавшего обстрелом, снесло с лошади, впрочем, он почти не пострадал, но караульного рядом с ним убило, а ещё троих серьёзно ранило.

Несмотря на то, что стычка под Мерксемом была небольшой, Джереми впервые увидел, какой кошмар чинит пушечное ядро. Кровь и обломки костей, солдат, держащийся за плечо, ниже которого нет руки, другой, корчащийся на земле в луже крови и рвоты. Но лошадь Лава стала последней каплей. Джереми отошёл на несколько шагов, и его стошнило в кусты.

— Да на тебе лица нет, Полдарк, — усмехнулся лейтенант Бартон.

— Нет-нет, — Джереми резко распрямился и прикрыл рот рукой, — мне это доставляет удовольствие.

Обе стороны прекратили обстрел, как будто по взаимному соглашению, и за этим последовало затишье, во время которого строились укрепления и переносились батареи. Бомбардировку кораблей признали неудачной идеей, потому они были слишком мелкой целью, а пушечные ядра рикошетили от толстого льда, не нанося никакого ущерба. Тогда вместо этого они начали обстреливать Антверпен, чтобы нанести максимальный урон прежде, чем войска отправятся на штурм.

Эта канонада продолжалась несколько дней, а ответный огонь французов не причинил особого ущерба. Армия ждала приказа о наступлении, но его так и не отдали. Наоборот, им велели отступать к Оденбаху, где они останавливались за несколько дней до этого. Капитан Лав объяснил, что немцы под командованием фон Бюлова получили приказ двигаться на юг и обогнуть Антверпен: это была часть некоего большого плана, правда, кому именно принадлежал этот план, осталось загадкой. Остались позади и русские казачьи отряды: угрожающего вида мужчины на косматых лошадёнках, в накидках из овчины, с длинными пиками и неряшливыми бородами. Они соблюдали определённую дисциплину, которая, впрочем, грозилась быстро исчезнуть при первом же запахе поживы и грабежа.

Джереми почти не упоминал об этом во втором письме домой, а заполнил его весёлыми историями о своих друзьях-офицерах. Его интерес вызывали голландское свиноводство, разведение мелкого скота, странные голландские сыры (почему бы им не вставлять в них фитили и не палить как свечки?), изготовление и окрашивание одежды из шёлка. Он интересовался потрясающими новостями, касающимися двух новых залежей меди в Уил-Лежер. Удивительно, что тоннели в Треворджи, где так интенсивно добывали олово...

***

В начале января «Шасс-Маре» и «Леди Клоуэнс» с разницей в один день прибыли в Ливорно, где выгрузили сардины, продав их по сто восемьдесят два шиллинга и шесть пенсов за бочку. Через неделю корабли нагрузили итальянским белым вином, бочонками с монастырскими настойками, шёлком, кружевом и бархатом. Корабли готовились отчалить, но их задержал сильный зимний шторм, бушевавший две недели. Он потопил шесть судов и нанёс повреждения «Шасс-Маре», поэтому нависающий горный пейзаж исчез за бортом только к концу месяца.

Обратный путь прошёл без происшествий, если не считать нескольких беспокойных часов в Гибралтаре и того факта, что двое из семи членов экипажа «Шасс-Маре» заразились неизвестной болезнью и едва не умерли. Иногда Эндрю Блейми думал, что секрет их успеха скорее в удаче, чем в хорошем планировании: познания Стивена в навигации оказались, мягко выражаясь, поверхностными — даже Эндрю, чуть ранее проваливший экзамены, знал гораздо больше. Ну, а один из рыбаков, Берт Блаунт из Сент-Эрта, мог дать фору им обоим.

***

Росс провел в Вестминстере почти три недели прежде, чем увидел Каннинга, уезжавшего в Хинкли к заболевшему сыну. Каннинг пребывал в унынии — не из-за военных проблем, а из-за собственных.

— На самом деле, — сказал он, — я восхищён, что пока всё идет так хорошо. В то же время, на этом решающем этапе я бы хотел играть роль позначительнее роли заднескамеечника, подбирающего крупицы информации, которые просачиваются от соответствующих министров. Особенно от Каслри.

С Каслри Каннинг стрелялся на дуэли пять лет назад, и после этого они помирились, но их неспособность работать вместе стала одной из причин, по которой Каннинг оказался не у дел.

— Если Каслри правильно разыграет свои карты — или, если выразиться точнее, правильно использует наше золото, то... И всё же баланс сил ещё неустойчив. В свете последних успехов Наполеона все боятся повторения битвы при Маренго. Он снова пытается нас разделить.

— Уж конечно, сейчас Австрия не станет заключать сепаратный мир, — сказал Росс.

— Что ж, никто не станет отрицать, что наших союзников объединяет лишь неприятие Наполеона. Австрийцам куда ближе французы, чем русские или пруссаки, которых они считают просто варварами — и, надо сказать, небезосновательно. Императрица Франции — дочь австрийского императора. Её сын наследует Наполеону. Если Наполеону хватит здравого смысла признать своё поражение, согласиться на возвращение к старым границам и вообще вести себя разумно, то австрийцы скорее предпочтут, чтобы он сохранил трон, чем разгром Наполеона и Европу под русско-прусским господством.

— Но Франция продолжит существовать. Мы же собираемся уничтожить не её, а только Наполеона.

Каннинг нетерпеливо протянул руку, как будто намереваясь положить её на ящик для депеш [6].

— Задача Каслри как раз в том, чтобы это стало очевидным. Он должен использовать всё наше влияние, особенно деньги, чтобы австрийцы не размякли. И русских: говорят, царь Александр очень удручён недавним переломом. Что нам действительно нужно, даже необходимо — это формальный договор между союзниками, гарантирующий, что никто не заключит мир без участия остальных!

Россу стало ясно, что Каннинг вовсе не так плохо информирован о текущей дипломатической и военной ситуации. Злые языки подшучивали, что он организовал вокруг себя небольшое личное правительство.

— Слышал о приключениях сэра Гемфри Дэви во Франции? — спросил Росс.

— Во Франции? Нет.

— Они, кажется, благополучно попали в Париж и остановились в отеле, но их дважды арестовывали из-за каких-то подозрений, и ещё были сложности с выправлением паспортов. Несмотря на это, он встретился с Ампером, Гей-Люссаком, Гумбольдтом и Лапласом. Им позволили свободно путешествовать. Они посещали театр и встретились с императрицей Жозефиной. Живущие в Париже американцы поражены. Да я и сам задумываюсь, получили бы революционные французские учёные такую свободу, если бы приехали в Лондон.

— Думаю, мы были бы столь же любезны.

— Может, стоит пригласить их сюда?

— Ну, это одно из достоинств и преимуществ Наполеона — делать щедрые жесты, ведь у него абсолютная власть, он не перед кем не отчитывается. Предположим, лорд Ливерпуль предложит нескольким выдающимся французских учёным нанести визит вежливости — вообрази, сколько вопросов возникнет у парламента!

— Если император падёт, в Париже могут начаться беспорядки и даже гражданская война, — заметил Росс.

— Так и случится через месяц или около того, — отозвался Каннинг. — Надеюсь только, альянс к этому времени не распадётся.

Глава вторая

В начале марта армия Веллингтона, включая 43-й Монмутширский полк, вторглась в Аквитанию. Ещё до их приближения разошлась молва, что солдаты не грабят и не насилуют, а соблюдают строгую, даже жесточайшую дисциплину. Говорили, что Веллингтон приглашал отобедать мэров городов и деревень, через которые проезжал, на что никогда не пошёл бы французский генерал, несмотря на все идеи равенства. Более того, британская армия платила за всё, что брала. Вскоре они вошли в Сен-Север и Банке, и их приветствовали почти как освободительную армию. Повсюду из окон вывешивали флаги, а кое-где и британские. Армия купалась в лучах славы и наслаждалась краткой передышкой.

В отличие от Джеффри Чарльза, которому пришлось сражаться в последнем кровопролитном бою в Тулузе, полк Джереми не участвовал в атаках на Антверпен и Берген-оп-Зом, закончившихся сокрушительным поражением. До восьмого марта 52-й полк находился в резерве, а девятого его направили прикрывать отступающие войска, когда наступление захлебнулось. Джереми с трудом мог смотреть на бесконечную вереницу раненых солдат, стонущих в телегах и ковыляющих по обледенелым дорогам, оставляя за собой кровавые отметины на снегу.

***

Настал апрель, и из-за суровой зимы в Корнуолле поздно расцвели нарциссы, примулы и подснежники. Солнце казалось незнакомцем и настойчиво светило всю неделю, и наконец, его лучи сумели разжать тиски уходящих морозов. В такие суровые зимы Демельза начинала волноваться, что чуда весны не случится. По её мнению, кто бы ни управлял временами года, он рассеян, наверное, занят другим миром; он отвернулся и забыл о земле; но вдруг в последнюю минуту вспомнил и потянул за рычажок, словно запустил двигатель шахты и — о чудо! — на следующий день потеплело, запели птицы, покрапал дождик, нарциссы подняли свои головки и потянулись к тёплому солнцу, а значит, наступает весна.

Генри исполнился уже год и четыре месяца, и больше всего он был похож на Клоуэнс, за исключением тёмного цвета волос, который уже не изменится; в младенчестве тёмно-рыжие волосы Клоуэнс быстро превратились в белокурые.

Изабелле-Роуз недавно исполнилось двенадцать, и она совершенно отбилась от рук в отличие от остальных детей. Она не слушалась и отзывалась на любое легкое наказание таким громогласным воем, что никто не знал, как с ней справиться.

Клоуэнс ещё не исполнилось двадцати лет, но она уже успела получить несколько предложений руки и сердца. А Джереми, самому ранимому из всех детей, скоро стукнет двадцать три года, и Демельза уверена, что мучительный холод Голландии он вытерпит, лишь бы его жизни не угрожала опасность.

В этом месяце, невзирая на отлучку хозяина, Уил-Лежер показала невиданную прибыль. Объём добытой руды удвоился, а вместе с ним и прибыль акционеров. Когда Росс вернулся, то устроил для них званый обед, где присутствовали сын и отец Тренеглосы, приятно удивлённые поворотом событий, и шесть мелких пайщиков, имеющих в общей сложности двенадцать акций. Заметным сказалось отсутствие Стивена Каррингтона, который наконец получил доход от шахты, правда, только в размере двух пятых от дохода Джереми.

***

Вечером того же дня Джереми и ещё четыре офицера находились в фермерском доме города Мехелен, на дороге в Брюссель. Все ели жареные почки и строили догадки касательно диких слухов якобы поражения и гибели Наполеона, или что он якобы спешит с новой армией, чтобы напасть на Веллингтона с фланга, а русские находятся на окраине Парижа.

Молодые люди шумно выпили за конец войны. Вопреки представлениям Демельзы, обед прошел радостно и спокойно, все настолько часто поднимали тосты за окончание войны, что в итоге лишь двое из четверых держались на ногах, а остальных пришлось тащить к кровати.

Тем вечером в Гануоло «Леди Клоуэнс» и «Шасс-Маре» наконец разгрузили контрабандный груз. Целые сутки суда качались на волнах вдали от берега, пока два человека, что сошли на берег предыдущей ночью, не связались с людьми, с которыми Стивен договорился здесь встретиться. Ещё за несколько недель до отплытия он прощупал почву вдоль южного побережья и в Гануоло наткнулся на человека по имени Нанкэрроу, владельца кирпичного завода, возможно лучшего в западном Корнуолле центра сбыта контрабандных товаров.

Добраться домой оказалось непросто. Все старались не обращать внимания на то, что на пути к месту назначения двое заболели тифом, а по пути домой эту болезнь подхватили ещё четверо, и один в итоге скончался.

Среди этих четверых оказался и сам Стивен. Тринадцать дней он пролежал в каюте с жуткой болью в голове, руках, ногах и спине, а у кожи настолько повысилась чувствительность, что любое прикосновение казалось невыносимым. Затем он стал бредить и трястись в лихорадке, а вокруг губ появилась багровая сыпь и стала распространяться по лицу и груди.

Всё время болезни он провёл на «Шасс-Маре»; а когда стало казаться, что Стивен вот-вот последует за почившим, Эндрю назначил Блаунта капитаном «Леди Клоуэнс» и взял на себя командование «Шасс-Маре».

Погода в Атлантике испортилась, и они потеряли друг друга из виду. Лишь по чистой случайности они сумели придерживаться изначального плана и встретиться на Силли. На «Шасс-Маре» заболело сразу трое, и судно могло пойти ко дну из-за нехватки рук.

Когда они достигли Сент-Мэриса, кризис Стивена миновал. Похожий на призрака, он с трудом таскал ноги, но к нему вернулся зверский аппетит, две недели отсутствовавший. Они остались бы там подольше, поскольку все моряки изрядно вымотались, особенно с французского судна; но боялись, что нагрянут таможенники. На рассвете к ним приблизился корабль с чиновниками, но слово тиф на время отпугнуло таможню. И поэтому на следующее утро они уже отчалили.

Итак, они высадились в Гануоло. Ночь стояла ветреная, но море спокойное. Была полная темнота (Стивен собирался вернуться на месяц раньше, в предыдущее новолуние). Далёкие звёзды прятались за плывущими облаками, не нарушая сумрака. Разгрузка прошла как по маслу. Стивен ещё не оправился от болезни, но всё же настоял на том, чтобы взять руководство в свои руки, и сошёл на берег, чтобы встретиться и договориться с Нанкэрроу.

Вернулся он перед рассветом, пока Эндрю с тревогой ожидал на безопасном расстоянии. «Леди Клоуэнс» только что отчалила. Стивен усмехался, его зубы выглядели жутковато на бородатом и измождённом лице.

— Всё отлично. Снимаемся с якоря. Если ветер не переменится, сегодня же будем в Фалмуте.

В подчинении майора Джеффри Чарльза Полдарка был один молодой лейтенант по имени Кристофер Хавергал, слывший необузданным и чудаковатым — такую репутацию нелегко было заслужить в армии, где хватало незаурядных личностей. Его недавно перевели в 43-й полк, и он прибыл на вороном боевом коне, в синем сюртуке и зелёном шелковом жилете, с двумя слугами, любовницей-португалкой верхом на ослице и с собственным столовым серебром. Богач в двадцать один год, и с титулованной родней, хотя сам титулом не обладал, и, по его мнению, вряд ли это случится.

Когда Джеффри Чарльз получил под командование роту, то поначалу относился к нему с недоверием. Ему нужны были офицеры, которые хорошо ладят и воодушевляют друг друга, а неповиновение или дурацкие выходки совсем ни к чему. Однако он понял, что за напыщенными манерами Хавергала скрываются хладнокровие и сообразительность, и тот не замедлит этим воспользоваться. Он действительно ничего не боялся, ни пуль, ни порицаний. Такое впечатление, будто в глубине души он понимал, что война вот-вот закончится, и смаковал каждое мгновение опасности. А если при этом можно ещё и отличиться, тем лучше.

Веллингтон командовал сражением у Тулузы, когда война уже почти закончилась. Он знал, что Париж окружён, но насчёт императора известий не получал, и опасался, что если Тулуза останется у Сульта, Наполеон может к нему присоединиться вместе с Сюше; такой армии хватит, чтобы пойти в контратаку и, возможно, даже вновь занять столицу. И хотя по Англии вовсю разлетались новости о том, что Наполеона наконец-то заставили отречься от престола, а Сенат издал указ о его низложении и возвращении династии Бурбонов, пиренейской армии предстояло труднейшее задание.

Окруженная с трёх сторон паводковой водой и горами на востоке, откуда Сульт обстреливал британцев, вдвое превосходя их в артиллерии, Тулуза отразила три яростные атаки. Во второй атаке непосредственное участие принимал Монмутширский полк, поскольку две испанские дивизии гордо пожелали внести свой вклад в славное событие и так же гордо, не повинуясь приказам, слишком рано бросились в атаку и встретили сокрушительный отпор, и британскую Лёгкую дивизию бросили в сражение, чтобы заткнуть зияющую дыру, образовавшуюся при отступлении испанцев. Лошадь Джеффри Чарльза убило прямо под ним, а его самого оцарапали две пули, которых он не заметил. Шестеро из его роты погибли, а шестнадцать получили ранения.

Грохот орудий прекратился, и пока они перегруппировывались в ожидании новых приказов, по склону холма, прямо на вражеские пушки мчался диким галопом всадник. Тут даже близорукому было понятно, что это офицер 43-го полка, все видели и длинные белокурые волосы лейтенанта Хавергала. Тот летел во весь дух, но вертелся и корчился в седле так, словно тело ему не подчинялось.

— Бедняга свихнулся от боли! — пробормотал кто-то рядом с Джеффри Чарльзом.

Эта неистовая скачка длилась пару минут. Французы не стреляли, полагая, будто он уже при смерти. Так и правда казалось; внезапно вороной конь так резко остановился, что всадник вылетел из седла и дёрнулся пару раз уже на земле, после чего затих.

Слишком многие уже погибли, чтобы это зрелище стало чем-то исключительным, все перевели взгляды на лошадь, задаваясь вопросом, удастся ли поймать её и благополучно привести. И тут вдруг всадник вскочил на ноги и снова запрыгнул в седло. Повернувшись к врагам спиной и не обращая на них ни малейшего внимания, он спокойно поскакал к своим. Когда Хавергал приблизился, все заметили, что он держит за уши убитого зайца.

— Боже, я все-таки его поймал, — еле вымолвил он. — Думал, он удерёт.

Все промолчали, потому что поступил приказ о возобновлении стрельбы и медленном продвижении вперёд, чтобы войти в соприкосновение и прикрыть левый фланг 4-й дивизии Коула. Уже вечером, после череды кровопролитных стычек, когда британская армия захватила весь хребет, Тулуза лежала беззащитной, а солдаты разбили лагерь, чтобы перевязать раненых и похоронить убитых, от главнокомандующего пришло письмо.

«Майор Полдарк! Вы хорошо провели атаку, но мы всё-таки охотимся на французов. Не пристало вашим офицерам гоняться за двумя зайцами».

Как обычно, ничто не укрылось от его глаз. Джеффри Чарльз послал за лейтенантом Хавергалом.

— Сэр? — тот вошел вразвалку, но выпрямился по стойке смирно для приветствия.

— Хавергал, мне и командованию совсем не понравилось ваше поведение днём.

— Они так сказали, сэр?

— Да, именно так и сказали. Вернее, он сказал.

— Ага... — только и протянул сероглазый и привлекательный белокурый юноша, чем-то напоминавший Валентина. С возрастом выражение его лица может стать хитрым и коварным, но пока очарование юности всё затмевало.

— Сэр?

— Да?

— Можно кое-что предложить?

— Что именно?

— Со всем уважением, сэр.

— Ну, валяйте.

— Мы можем послать ему немного супа?

Лицо Джеффри Чарльза оставалось непроницаемым.

— Я бы не стал этого делать из практических соображений. Суп пришлось бы есть холодным.

Лейтенант Хавергал подавил улыбку.

— Могу ли я тоже кое-что предложить? — в свою очередь спросил Джеффри Чарльз.

— Да сэр. Разумеется.

— Полагаю, наши сегодняшние потери порядка шести сотен человек. И около трёх тысяч раненых. Война почти закончена. Наверное, этой битвы не должно было вообще случиться. Если завтра придётся сражаться, найдите своим подвигам лучшее применение.

Хавергал вспыхнул.

— Да, сэр.

— Смелость, Хавергал, бывает разной, но не следует её путать с бравадой.

— Да, сэр.

— Вам понятно?

— Да, сэр.

— Очень хорошо.

Когда лейтенант уже собрался уходить, Джеффри Чарльз сказал:

— Кстати, лейтенант Хавергал.

— Да, сэр?

— Я бы отведал супа.

Англия ликовала. «Злой гений» Наполеон наконец «оказался повержен». Больше никакой войны — так, какие-то неприятности за три тысячи миль отсюда, которых словно и не существует вовсе. Звонили колокола. Полыхали костры. Двадцать лет угрозы остались в прошлом. Вскоре подпишут официальный мир. Людовик XVIII вернулся на трон, принц Оранский (в изгнании успело смениться два поколения) обосновался в своей новой столице — Брюсселе, а победителей — Россию, Пруссию и остальных — теперь волновало лишь то, как прекратить всякие стычки. Да здравствует братство.

Корнуолл тоже отдыхал и праздновал. Труро, Фалмут, Сент-Остелл и Пензас словно соперничали друг с другом в ликовании. После Пасхи наконец потеплело, и весна пришла с внезапностью, характерной скорее для какой-нибудь субтропической страны, чем для Англии.

Росс организовал праздничный ужин под открытым небом на пустоши, где находилась Уил-Лежер, как раз над садом Демельзы. Шахтёрам, работающим на сменах с двух дня до десяти вечера и с десяти вечера до шести утра, дали выходной. Учитывая, насколько дела на Уил-Лежер пошли в гору, он всё организовал за свой счёт, по крайней мере угощение (и ничего крепче эля, чтобы не возникло никаких проблем).

Вечер выдался прекрасным: дул юго-западный ветер, но холм за Меллином защищал от него. Праздник, собравший около ста двадцати человек, был в самом разгаре, когда в долину въехал молодой человек в сильно поношенном полувоенном морском мундире. Из-под шляпы выбивались густые рыжие волосы. Скрытый кустами боярышника и орешника, на которых только-только распустилась листва, он почти достиг Нампары, когда Эна Дэниэл, возвращавшаяся на праздник с кувшинами, поравнялась с ним и улыбнулась. Добравшись до места, она рассказала об этой встрече хозяйке.

Когда Демельза пришла домой, он уже спешился.

— Эндрю! — воскликнула она, улыбаясь и целуя его в щеку. — Как мило! Я и не знала, что ты вернулся. А мы как раз празднуем окончание войны, почему бы тебе не присоединиться? Все уже здесь! Кроме Джереми, разумеется, но вчера я получила весточку, что, слава Богу, он в безопасности и всё хорошо. Когда ты приехал?

— В прошлую среду, — ответил Эндрю. В его голосе прозвучала какая-то неловкость, Демельза списала её на возможное ожидание холодного приёма в Нампаре, после того как он столь сильно огорчил родителей в октябре.

— У тебя всё хорошо? Прекрасно выглядишь. Похудел, но зато загорел!

— Да, спасибо, тётя, всё хорошо. Я просто пришел повидаться и сказать, что... — он замолчал, глядя на толпу.

— Ты из Флашинга? То есть, я хотела спросить, ты живёшь у матери с отцом?

— Да...

— Надеюсь, между вами всё наладилось.

Эндрю криво улыбнулся.

— Отец со мной пока не разговаривает, но мама встретила с обычной теплотой и любовью. Пока у меня есть причина пожить дома.

Демельза взглянула на его одежду.

— Но всё прошло успешно?

— Поставка сардин? О да, я получил много денег, мы все хорошо заработали. Что касается денег...

Он всё ещё чувствовал себя не в своей тарелке и оттягивал пальцем воротник.

— Тогда присоединяйся. Все будут очень рады тебя увидеть. О, а вот и...

На лужайку прибежала Клоуэнс с закатанными рукавами и в шляпке, болтающейся сзади на шее.

— Эндрю!

Они поцеловались и обменялись приветствиями. Клоуэнс задала точно такие же вопросы, что и её мать, и они прошли полпути до поляны, на которой шёл праздник. Но вдруг Эндрю остановился.

Покраснев, он сказал:

— Я должен рассказать тебе о Стивене.

На мгновение повисла тишина.

— Что такое? — спросила Клоуэнс.

— Я не соврал, — ответил он, — когда сказал, что плавание прошло крайне успешно. Я до сих пор поверить не могу, что это настолько прибыльно. Но на пути туда двое членов экипажа «Шасс-Маре» слегли с сыпным тифом. На обратном пути заразились ещё четверо. Среди них — Стивен. Один моряк, Сайрус Пейджен, умер. Остальные выздоровели. Но после того как мы причалили в Пенрине, ему снова стало плохо. Думаю, он переохладился, когда провёл всю ночь на ногах за день до прибытия. Сейчас он болен и остался в Пенрине. Аптекарь говорит, это гнилостная перипневмония. Думаю, ты должна знать.

«Зачем?» — подумала Демельза, но промолчала.

— Насколько он плох? — спросила Клоуэнс.

— Аптекарь считает, что он не выживет. Говорит, оба лёгких забиты. Это вопрос одного-двух дней.

На поляне над чем-то смеялись. Женщины грубовато и весело повизгивали.

— Поверьте, я не знал, как поступить. Он всё время спрашивает о тебе, Клоуэнс. Я буквально разрываюсь. Знаю, между вами всё кончено, и не моё дело по какой причине. И уж тем более не моё дело снова сводить вас вместе. Но когда небезразличный тебе человек, с которым ты провёл бок о бок пять месяцев, лежит при смерти и постоянно твердит: «Клоуэнс, где же Клоуэнс? Я хочу увидеть её, пока ещё не слишком поздно...» Что сказать и как поступить? Если я не прав, простите меня...

После долгой паузы Демельза произнесла:

— Заходи в дом, Эндрю. Думаю, сейчас не тот момент, чтобы возвращаться на праздник.

Они вошли. Демельза предложила сыну Верити бокал портвейна. Эндрю заявил, что не голоден, но когда принесли пирог, съел сразу три куска. Клоуэнс тоже стала есть, но потом вдруг куда-то скрылась.

Демельза и Эндрю вновь заговорили. Кажется, Стивен снял комнату в Пенрине. В первые дни после прибытия он был занят судами, устроил их стоянку, чтобы позаботиться о такелаже и отдраить, обсуждал новые контракты, рассчитался с экипажем и выплатил оговоренную долю прибыли. А Эндрю уехал домой, где, как он и ожидал, ему оказали не самый тёплый приём, но он решил, что вытерпит это ради матери, и намекнул, что у него есть средства расплатиться со всеми долгами, надеясь, что отец несколько смягчится.

Его позвали к Стивену — когда же это было? Он приехал в среду — значит, его позвали к Стивену в воскресенье. Когда он приехал, тот лежал в постели и твердил, что это обычная простуда. Но было ясно, что всё намного серьёзнее. В понедельник Эндрю уговорил его вызывать местного аптекаря. Тот сообщил, что воспаление распространилось на оба лёгких, один шанс из тысячи, что больной выживет. С тех пор он постоянно впадает в забытьё. А сегодня утром...

Через несколько минут Демельза извинилась и поднялась наверх. Клоуэнс сидела на кровати у себя в комнате, а в её ногах валялся наполовину заполненный саквояж. Она взглянула на мать широко открытыми глазами, а затем сощурилась от яркого дневного света.

— Помочь тебе собрать вещи? — спросила Демельза.

— Ох, мама, ты так добра! Я думала, ты... Разве я могу поступить иначе?

— Разве ты можешь поступить иначе? — Демельза почувствовала горечь, но голос не выдал её чувств.

— Понимаешь... Он всё ещё что-то для меня значит.

— Знаю, знаю.

— Но даже если нет... Если он умрёт...

— Эндрю отвезёт тебя к нему. А как же иначе. Послать кого-нибудь седлать Неро?

— Спасибо, мам, — Демельза направилась к выходу. — Пожалуйста, не уходи пока.

Демельза остановилась.

— Я не вернусь сегодня. Может, и завтра не вернусь. Пока он... Пока он... Я остановлюсь у тети Верити.

— Конечно.

— Пожалуйста, расскажи обо всем папе. Объясни ему. Cкажи, что я не смогла бы выйти туда, к людям, попытайся ему объяснить! Не хочу, чтобы он думал, будто я уехала без его разрешения.

— Да, я ему расскажу.

— Думаешь, он поймет?

— Думаю, мы оба понимаем.

— Но если Стивен настолько болен... Если он умирает... Получается, я могу не успеть...

— Нам остается только надеяться...

— И ещё, мам.

— Да?

— Как ты думаешь, нельзя ли хоть как-нибудь уговорить дядю Дуайта доехать до Пенрина? Понимаю, я о многом прошу...

— Я сегодня же к нему съезжу.

По лицу Клоуэнс текли слезы. Она стёрла их нетерпеливым движением.

— Это так глупо. Но всё случилось так внезапно. Как удар в спину. Спасибо. Cпасибо, что ты снова оказалась так добра... Хотела бы я быть такой же сильной.

— Я старше, — ответила Демельза, — но не уверена, что сильнее.

— Значит, ты её отпустила, — сказал Росс. — Не посоветовавшись со мной.

— Она просила не говорить тебе. Боялась, что ты рассердишься.

— Неудивительно.

— Как думаешь, если бы я запретила ей ехать, она бы послушалась?

— Разумеется!

— А если он завтра умрёт?

Они стояли в темноте, посреди остатков пира, а слуги и добровольные помощники из деревень наводили порядок при свете фонарей и молодой луны, что выглядывала из-за облаков.

И хотя оба не упоминали об этом и ни под каким предлогом не стали бы этого делать, оба невольно вспомнили молодого флотского лейтенанта, умершего восемнадцать с лишним лет назад от мозговой горячки в Треготнане. Его страсть к Демельзе распалила ответную искру любви и сочувствия, и однажды она не смогла устоять. Её не было рядом, когда он умер; Россу не давала покоя мысль, не сочувствует ли она Клоуэнс сильнее из-за собственных воспоминаний о том времени?

Правда, эти молодые люди разительно отличались друг от друга, и сравнение было в пользу Хью Армитаджа; Росс это понимал, с годами он начал думать об этом без боли. Он бы предпочел соперничать с кем-то вроде Каррингтона, поскольку вряд ли Демельза полюбила бы такого настырного и прямого, как Стивен. Армитадж — человек искусства, прекрасно образованный, начитанный, чуткий и внимательный; трудно с таким тягаться. И он умер ещё до того, как испытание соперничеством завершилось.

Рука Росса на плече жены казалась тяжелее обычного; Демельза вглядывалась в него и пыталась прочитать выражение его лица.

— Как бы ты поступил?

Росс вздохнул.

— Чёртов Эндрю.

— Что сообщил нам?

— Да, если судить здраво. Если бы завтра Стивена не стало, Клоуэнс даже не успела бы этого осознать. Если же он поправится, она опять бросится ему в объятья.

— Она его не забыла, — сказала Демельза. — Я это поняла за последние месяцы. Когда она отказала Тому. Считаю, что Том вынудил её наконец это признать.

Повисла неловкая тишина. Словно их мысль снова работала в одном направлении, и теперь оба вспомнили далёкое прошлое, когда Фрэнсис Полдарк и Джеффри Чарльз тяжело заболели ангиной, а Демельза пошла помочь Элизабет и сама заразилась.

Росс заговорил первым:

— Как думаешь, Дуайт поедет в Пенрин?

— Я сказала, что лично встречусь с ним; но с капризным Генри это невозможно. Я написала ему длиннющее письмо — что для меня редкость! — и поведала обо всём; отправила письмо с Певуном Томасом, который пообещал доставить его по пути домой.

Росс обнял Демельзу.

— Жизнь — прямо как игровой стол. Слишком много фишек на доске. С ними то понемногу выигрываешь мало, то проигрываешь.

— Мы пока что выигрываем, — сказала Демельза. — Если наступит мир, значит, Джереми будет в безопасности или относительно в безопасности. Благодаря Уил-Лежер мы снова разбогатеем. Но мне бесконечно жаль Клоуэнс. У меня душа болит за неё и из-за неё. Я беспокоюсь...

Глава третья

Дуайт нашёл дом с третьей попытки. Подобно своему родственнику, выскочке Фалмуту, Пенрин взбирался вверх по холму у реки, лестницы и дома теснились на крутых склонах, а узкие улочки и проходы прорезали склоны поперёк, по ним ездили экипажи и оставалось место для бельевых верёвок между первым и вторым этажами.

Стивен нашел домовладелицу в конце улицы. Комнатка была приличная, за исключением того, что низкая крыша давала возможность встать во весь рост только в центре. На низких окнах висели изношенные занавески из выцветшего розового хлопка, в ширину больше, чем в длину. Окна выходили на реку, а дальше виднелся густой лес, окружающий главную дорогу на Труро. Вход в дом был грязным, с открытым стоком по мостовой в канаву, а оборванные и полуголые, сопливые детишки с потрескавшимися губами играли у порога. Наверху оказалось вроде почище, но спёртый воздух.

Стивен лежал на низкой выдвижной кровати, только колёсики под ней уже давно обломились. Его сильно лихорадило, он был в сознании и учащённо дышал. Клоуэнс сидела рядом на скамейке, в том же праздничном наряде, белокурые волосы перехвачены голубой лентой. Она побледнела и выглядела старше своих лет.

— Ох, дядя Дуайт, как же хорошо, что вы приехали! — она встала и поцеловала его в щеку.

— Добрый день, Стивен, — поздоровался Дуайт и пожал руку Клоуэнс.

— Добрый д... — он закашлялся и поморщился от боли.

Дуайт с Клоуэнс переглянулись. Клоуэнс сообщила:

— Утром приходил мистер Уилинг. Сказал, что всё без изменений и он больше ничем не может помочь.

Дуайт внимательно осмотрел больного. Затем изучил лекарства, оставленные мистером Уилингом, удивленно подняв брови, глядя на парочку предписаний.

— Кто за ним ухаживает?

— Я, — ответила Клоуэнс.

— А перед твоим приходом кто ухаживал?

— Эндрю помогал, как мог. И миссис Най, домовладелица, тоже заходила по возможности.

— Одной тебе не справиться со всем. Ты хоть спала?

— Эндрю зайдет вечером. И тетя Верити присоединится, когда сможет.

— Как часто ему делают кровопускание?

— Всякий раз, как приходит мистер Уилинг. То есть трижды в день.

— Пожалуй, одного раза в день достаточно, если ты согласна с моим решением.

— Разумеется.

— Мне не по душе просто приходить и раздавать указания, чтобы потом быстренько уйти. Но и оставаться долго я не могу, ведь меня ждут больные... — Дуайт взял одну склянку и прочёл надпись. — Настойка ртути... Н-да. А где живёт мистер Уилинг? Я бы навестил его...

— Говорите, что делать, — попросила Клоуэнс, — а я ему передам.

Дуайт улыбнулся.

— Знаю, что передашь... Но дорогая, прошу тебя, не жди от меня чудес... Как часто отходит мокрота?

— Почти не отходит.

Улыбка исчезла.

— А при кашле?

— Нет. Мокроты нет.

— А что мистер Уилинг ему прописал?

— Давать вот это дважды в день.

Дуайт взял склянку.

— Думаю, что могу предложить кое-что получше. Клоуэнс, жизненно важно, чтобы он понемногу отхаркивал мокроту, иначе она скопится и убрать её не получится. В этом и заключается суть болезни... Стивен...

— Да?

— Когда ты кашляешь, почему не выплевываешь мокроту?

Он лежал в кровати так, словно запыхался от длительного бега.

— Не знаю. Ничего не выходит.

Дуайт почесал подбородок.

— А ты попытайся. Прямо сейчас.

Стивен сделал усилие. После приступа ужасного кашля он откинул голову на подушку. Клоуэнс осторожно промокнула ему лоб и лицо тряпицей.

Дуайт сел на кровать.

— Ты слышишь, Стивен?

— Да.

— Я изменю лечение. Поменьше кровопусканий. Но дам кое-что для усиления кашля. И ложку бренди каждые четыре часа.

Стивен слабо усмехнулся.

— Мне нравится.

— Не больше. Тольку ложку. Стивен, надеюсь, ты понимаешь, что мы, доктора, можем оказать лишь посильную помощь. Но болеешь ты. Поэтому ты должен бороться с болезнью. Понимаешь?

— Да.

— И отхаркивайся. Старайся изо всех сил, пусть больно, даже слишком, но отхаркивай мокроту. Такова эта болезнь: ты должен выплёвывать из себя всё. Наша с Клоуэнс помощь тут не играет важной роли. Понимаешь?

— Да. И спасибо.

В ужасно узком коридоре снаружи, где даже Клоуэнс приходилось пригибать голову, Дуайт произнес:

— Не стану делать вид, что прогноз благоприятный. Оба лёгких поражены, правое сильнее левого, при этом нижняя часть поражена больше верхней. Кислород с трудом проникает в больные ткани. Подозреваю, что местами в лёгких есть красное опеченение. Но он по природе сильный. Не чета мне... — Дуайт запнулся. Он чуть не сказал, что особенность пневмонии в том, что зачастую она убивает сильных, но щадит слабых. — Каждый прожитый день будет в его пользу. Если он переживет кризис, то выкарабкается. Я сказал ему сущую правду: он борется с заболеванием. Мы лишь наблюдаем. И ещё кое-что.

— Да.

— Попробуй распахнуть окно. Не надо, чтобы дуло прямо на него, но пусть воздух проникает в помещение. Так, есть камин; небольшой огонь очистит воздух, но не слишком нагревай комнату. Постоянно кипяти чайник. Меняй компресс на груди. От него так пахнет, как будто Уилинг в прошлый раз пользовался настойкой шпанской мушки; по-моему, это чересчур. Волдыри совсем ни к чему. Наоборот, надо успокоительное. Гусиный жир на оберточной бумаге, и поверх неё надеть нижнюю сорочку, чтобы сохранить тепло.

— Я так вам признательна за приезд.

— Заеду завтра вечером, если... — он опять запнулся, — ...если получится. Сколько времени он болен, по словам Эндрю?

— В таком состоянии? Около четырёх дней.

— Значит, болезнь приближается к кризису. Сколько времени прошло после тифа?

— Эндрю говорит, ему полегчало за неделю до этой хвори.

— Значит... избегай его дыхания. Если появится мокрота, держи её подальше от всего остального и избавляйся от неё поскорее. О такой лихорадке нам пока мало что известно, так что будь осторожна. Когда Эндрю тебя сменит?

— По его словам, около двух.

— Далеко дом твоей тёти?

— Мили три с половиной или четыре.

— Тебе ведь надо поесть и отдохнуть, сама знаешь.

Она улыбнулась.

— Ночью я подремала в кресле. Мне кажется, он не хочет, чтобы я уходила.

Большую часть второй ночи Стивен пролежал в бреду. Горящая свеча бросала пугающие тени от его головы на неоштукатуренную стену спальни, и больной метался и ворочался, словно эти уродливые силуэты были отражениями кошмаров, рождаемых его разумом. В конце концов Клоуэнс задула свечу, чтобы избавиться от этих образов, и, дав Стивену глоток бренди, провалилась в сон.

Когда она проснулась, он пытался выбраться из кровати. Клоуэнс положила руку ему на плечо, чтобы остановить. Он не узнал её и начал говорить о каком-то ящике, которые нужно открыть, но у него нет ключа. Он пытался взломать замок ломиком, но тот выскальзывал из рук. Клоуэнс попыталась снова разбудить его, и Стивен очнулся, уставился на неё остекленевшим взглядом, но назвал её Джереми:

— Плохи дела, Джереми, — твердил он, — придётся всё бросить и смываться, иначе нас поймают. С поличным! Святая Мария, дай мне попробовать ещё разок! Джереми, дай я ещё раз попробую!

Она выбилась из сил, пытаясь уложить его обратно в постель, но Стивен был крупным мужчиной, а его рубашка и руки стали скользкими от пота. Затем он начал задыхаться — каждый вздох, раздающийся словно из глубокой скважины с водой, казался последним. Клоуэнс протёрла ему лицо влажной губкой, но Стивену не полегчало. Хотя прошло всего два часа с последней дозы, Клоуэнс налила ещё ложку бренди и попыталась заставить Стивена проглотить, но у неё тряслись руки, а у Стивена дрожал подбородок, так что большая часть содержимого сбегала вниз.

Наступила самая тёмная часть ночи, и, казалось, вся забота Клоуэнс и все его страдания не приведут ни к чему, кроме смерти. Клоуэнс раздула затухший огонь, но тот казался таким же безжизненным, как и её мысли и чаянья.

Стивен снова начал забываться. Один раз упомянул имя Вайолет, дважды — Лотти (наверное, Лотти Кемпторн) а затем начал беседовать с Клоуэнс: ему казалось, что её здесь нет, его голубые глаза налились кровью и остекленели. Он говорил, что должен признаться — он никогда не был капером. Потом начал убеждать её сбежать на каком-то дилижансе, который, к его ужасу, уже приближался к Лискерду. Клоуэнс удержала его, когда он снова попытался встать с кровати.

Если прежде у него был жар, теперь его начало трясти, и Клоунс пришлось укрыть его одеялом до самого подбородка. Снова и снова она вытирала ему лицо полотенцем, пока оно не промокло насквозь. Лёгкие втягивали воздух со звуком, напоминающим насос на шахте, которому не хватает угля. Руки хватали воздух, но, натыкаясь на неё, тут же отпускали, пытаясь нащупать нечто более важное. Нащупать, по сути, саму жизнь, мелькнуло в голове у Клоуэнс; но жизнь ускользала.

Так продолжалось весь следующий час, и она чудом успела зажечь новую свечу от чадящего фитиля, что позволило отсрочить наступление пугающей и невыносимой темноты. Потом его затошнило, из уголка рта потекло что-то чёрное, и Клоуэнс немедленно это стирала.

После дышать Стивену стало чуть легче, и он, судя по всему, вымотался до предела, от чего провалился в сон или в кому. Совершенно обессилев, Клоуэнс отстранилась, откинулась на спинку стула и задремала…

Проснувшись словно от толчка, она заметила слабое пятно света, пробивающееся сквозь щель в колышущихся шторах. Она с тревогой взглянула на Стивена. Либо его дыхание было слишком слабым, либо его не было вообще. Вскочив и распахнув шторы, она отметила серость приближающегося рассвета и обернулась к желтизне убогой и давящей комнаты.

Стивен наблюдал за ней.

— Клоуэнс... — он с трудом облизал губы.

Дрожащая и раздираемая вопросами, она приблизилась к кровати, пытаясь отыскать признаки выздоровления или ухудшения.

— Ты... провела здесь всю ночь? — прошептал он.

— Разумеется.

— Сны... кошмары...

— Да.

— Мне снилось... Пресвятая дева... сны.

— Как ты... Как ты себя чувствуешь?

— Я... Даже не знаю.

Она промокнула его лоб уже в пятидесятый раз: пот лил с него градом, копна соломенных волос безжизненно свисала, как после бури. Стал ли пот холоднее?

— Ты осталась, — сказал Стивен. — Уже на вторую ночь.

— Лучше не разговаривай.

Клоуэнс попыталась немного ослабить припарки на его груди. Оба замолчали. Когда же в комнату неохотно проникло утро, больной снова зашевелился.

— Ты пришла... позаботиться обо мне.

— Тебе следует отдохнуть.

— Хочу немного... поговорить. Присядь.

Она села на стул. Стивен высунул руку из-под одеяла, и Клоуэнс взяла её.

— Клоуэнс. Не знаю, чем всё это закончится, — он сделал над собой усилие. — Видишь, по-прежнему не могу отхаркивать.

— Ничего.

— Я не смогу сказать всё, что хотел — может, уже никогда не смогу. Но я люблю тебя. Ты ведь знаешь это, да?

— Знаю.

— Ты пришла сюда... То есть, я хоть что-то для тебя значу?

— Что-то значишь.

Он сжал её руку.

— Ты не представляешь, как это для меня важно, — его рука определённо становилась холоднее.

— Ты сможешь ещё поспать?

— Полтора года я жил, как потерянный. Ты не представляешь, ты не поверишь, как...

— Не будем сейчас об этом.

Он, казалось, всё ещё задыхался.

— Такое дело. Потерять тебя, это... Это унизительно.

— Не говори так. Я этого не хотела.

— Знаю. Знаю. Но всё это... Заставляет поступать безрассудно... Тебя привез Эндрю?

— Он приехал и всё мне рассказал. Иначе я бы ничего не узнала.

— Благослови его Господь. И тебя — за то, что пришла.

Свет воровато закрадывался в комнату, постепенно просачиваясь на другой стул, самодельный гардероб, помятую кровать, грязное бельё, кувшин, склянки с лекарствами, и наконец как будто придал хоть немного красок её лицу и волосам. Небо стало розовым, окрасив склон над деревьями.

— Если я умру, — пробормотал он, — если я выживу... В любом случае я стану счастливее, зная, что хоть что-то для тебя значу.

Он провалился в глубокий сон, который, к ужасу Клоуэнс, куда больше напоминал беспамятство.

Эндрю пришел её сменить в восемь часов, но Клоуэнс отказалась уходить. Пока она дремала, скрючившись в неудобной позе на другом стуле, Эндрю принёс свежий уголь и заново развёл огонь, вынес ведро и другой мусор, а затем приготовил ей чай. Клоуэнс глотнула немного, а потом оба посмотрели на лежащего в кровати Стивена.

— Пора дать ему бренди, — заметил Эндрю.

— Дадим ему выспаться. Думаю, он действительно спит.

Доктор Энис появился в одиннадцать, хотя до этого и говорил, что не сможет приехать раньше вечера. К этому времени Стивен снова зашевелился и начал кашлять.

Дуайт измерил пульс, потрогал лоб и осмотрел язык.

— Кризис позади, — сказал он. — Жар спал. Теперь остается лишь наблюдать, ну, и обеспечить надлежащий уход. Такой уход, как последние два дня, — он улыбнулся Клоуэнс. — При таком тщательном уходе он должен поправиться.

Клоуэнс осталась на две недели; на третий день она послала с Эндрю длинное письмо родителям, после чего стала регулярно писать им.

После сильнейшего приступа лихорадки Стивен ещё был сильно нездоров, его мучил кашель и боль в обоих лёгких. Эндрю сменил её на третью ночь, а Стивен не позволил Клоуэнс вернуться на четвёртый день. Впоследствии она проводила с ним каждый день, спала в доме Верити, а когда он стал поправляться, выкроила немного времени, чтобы купить ему лакомства, а также книги и журналы.

Месяц стояла чудная погода: весна запоздала, но сполна возместила ожидание бурным цветением. Настал день, когда Стивен с тростью вышел на улицу погулять, осторожно переступая, как старик. Это знаменовало собой конец его немощи, а через четыре дня он даже рискнул сесть на лошадь. Он сбивчиво стал оправдываться перед Клоуэнс, что эти две хвори, одна за другой, так его подкосили. Клоуэнс не нуждалась в объяснениях; она радовалась, что жизнь понемногу к нему возвращается.

К её отъезду они о многом уже поговорили и многое прояснили. Но не всё. В беседах они не касались последней ссоры, которая и стала причиной разрыва. Стивен едва ли мог это понять, а Клоуэнс едва ли могла объяснить. Оба невольно оберегали новообретённое согласие и уклонялись от опасной темы, радуясь тому, что хотя бы на некоторое время об этом можно забыть.

Теперь уже стало поздно думать о приличиях, но Клоуэнс старалась покидать его комнату до наступления темноты.

— Любовь моя, — сказал Стивен, — я не фаталист. Считаю, что человек сам творит свою судьбу, а не ждёт, когда она к нему заявится. Мне в жизни уже три раза чертовски повезло, и в этом нет моей заслуги. Впервые это случилось, когда голодающим мальчишкой-беглецом восьми лет я случайно попал на ферму к бездетным супругам Элвин и заменил миссис Элвин сына. Второй раз это произошло, когда течение несло меня на плоту вместе с мертвецом, и Джереми меня подобрал. Третий раз я чуть не умер от пневмонии, но ты узнала и приехала сюда, а потом две ночи и три дня неустанно ухаживала за мной. Без тебя я бы не справился, уж поверь!

— Ох, даже не знаю...

— А я вот совершенно уверен. Уже три раза мне спасали жизнь, и два раза это сделали Полдарки. Тебе не кажется, что это судьба?

— Наверное.

Он сел, а Клоуэнс поцеловала его в лоб, теперь уже сухой и здоровый, как и волосы. Стивен обвил её колени и сцепил сзади руки.

— Что все скажут, когда ты им сообщишь? — спросил Стивен.

— Даже не представляю.

— Тебя это волнует?

— Очень волнует.

— Да уж, — вздохнул он. — К этому мне надо привыкнуть.

— К чему?

— Что ты любишь свою семью, а не только меня одного, а я не часть этой семьи. Наверное, мне стоит с этим свыкнуться.

— Думаю, да.

— Знаешь ли, — сказал он, — если честно, я все-таки эгоист. За исключением тех двух раз, когда меня спасали, я всю жизнь полагался только на себя и, как правило, не жалел об этом. И потому я рассчитывал на себя, верил в себя, отстаивал свои решения и не сомневался в них. Ты кое-чему меня научила.

— Стивен, это не намеренно, поверь, я не хотела...

— Ну, как уж есть. Если теперь я уверен в себе, то только потому, что усвоил жизненный урок. К примеру, жизнь научила меня никогда не воспринимать тебя как само собой разумеющееся. И я обещаю, что этого больше не повторится.

— Даже мои ноги? — спросила Клоуэнс.

Он немедленно выпустил её из рук и зашёлся от смеха, который перешёл в кашель.

— Ох, Клоуэнс, клянусь, из нас выйдет славная парочка! Пообещай, что ты всегда будешь такой — любящей и сердечной; но всегда, всегда самостоятельной, умной, даже умнее меня и готовой дать отпор, если я позволю себе вольности!

— Буду стараться изо всех сил.

— Не сомневаюсь. Дорогая... — он прокашлялся, а затем восстановил дыхание. — Не возвращайся сюда. Пришли письмо или черкни пару строк о том, что они сказали, и сообщи, когда я могу наведаться в Нампару, если мне разрешат. Подожди с неделю. Ни к чему сейчас торопиться. У меня дела на двух судах; ты только представь, теперь я судовладелец!

— Ты уже говорил.

— На этой неделе я просто отдохну, буду выходить на улицу на несколько часов и отъедаться... и по возможности греться на солнышке. Эндрю очень помог мне на судне и во время болезни. Надеюсь, он останется моим старшим помощником. К тому времени, как ты меня вызовешь, я уже буду здоров и приеду, чтобы держать ответ за свои поступки.

— Первой держать ответ придётся мне.

— Знаю. Но наверняка они уже и так догадались.

— По-моему, мама сразу догадалась. А вот насчёт отца я сомневаюсь. — Она завязала шаль. — Но не слишком сильно. Он всю жизнь мне потакал.

— Не могу его винить. В котором часу ты завтра уезжаешь?

— Около восьми.

Он взял её за руку.

— Мне надо бы ещё кое-что тебе рассказать, милая. Но это непросто.

— Тогда не говори. Если мы поссорились...

— Нет, всё не совсем так. Надо кое-что прояснить между нами. Если я женюсь на тебе, о чем молюсь и надеюсь, то хочу, чтобы ты знала о моих ошибках, знала обо всём, что я совершил, что лежит тяжким грузом на совести.

— В бреду тебе не терпелось сообщить, что ты никогда не был капером.

Он вздохнул.

— Всё верно. Никогда не был. Иначе я бы не так боялся вербовщиков, когда был в море, как когда-то говорил. Команду каперов редко вербуют, да и вообще не должны! Я ходил с капитаном Фрейзером, Буди Халимом, Стивенсоном и Хокером, но у нас не было каперского свидетельства. Мерзкое оказалось плавание, уверяю тебя, когда хватаешь всё, что только можешь найти; но остальное правда: нас прижал французский шлюп, корабль потерпел крушение и затонул. А дальше, с того момента, как меня подобрал Джереми и остальные, всё правда...

— И меня это должно удивить?

— Нет, Клоуэнс, есть кое-что и похуже, как ты можешь догадаться. Бог его знает, хватит ли мне смелости рассказать всё до свадьбы. Я должен. Но я не вынесу, если снова тебя потеряю.

— Ты ведь не женат?

— Пресвятая дева, ты что! С чего ты взяла?

— Думаю, это единственная причина, по которой я не смогу выйти за тебя замуж.

Он поцеловал ей руку.

— Поезжай осторожно и будь внимательна. Я скоро приеду за тобой.

— Ты, наверное, считаешь меня невыносимой дочерью, — заметила Клоуэнс.

— Не то чтобы невыносимой, — ответил Росс. — Люди склонны менять решения. Но я бы хотел узнать о причинах.

День выдался волнующим и утомительным. Клоуэнс приехала домой около двенадцати и узнала, что отец уехал в Труро на встречу акционеров банка и не вернётся до темноты. Она предпочла бы объясниться с обоими родителями одновременно, ей не улыбалась мысль убеждать одного в отсутствии другого. Ужин прошёл шумно — Изабелла-Роуз буквально забрасывала её непрекращающимися вопросами о двухнедельной отлучке, не остановившись даже после того, как Демельза запретила касаться этой темы. А маленький Генри, которому недавно разрешили сидеть на детском стульчике за общим столом, требовал еды, колотя ложкой по столу. Наконец, около четырёх Клоуэнс помогла матери расправиться с делами по хозяйству и отвела её на пляж, где час изливала душу.

А теперь ей приходилось говорить всё то же самое, пока ужинал отец (она бы предпочла подождать, пока он закончит, но он ответил, что лучше выслушает всё сразу). И всё же мать, слушавшая разговор, заметила, что, как бы Клоуэнс ни пыталась этого избежать, во второй раз её слова прозвучали совсем иначе. Сейчас она напирала больше на практическую сторону дела, чем на эмоции, хотя, в конце концов, именно они и имели значение.

— Теперь Стивен владеет двумя кораблями, а ещё заработал денег на плавании в Италию и обратно. Он говорит, что хотя обратный путь абсолютно легален, он пошёл на сознательный риск, ввозя в страну вино и шёлк. Они благополучно пришвартовались, ещё до того, как он слёг во второй раз, и он уже получил деньги за бóльшую часть товара. Стивен говорит, что теперь, когда война позади, он уже не сможет снова заработать таким же способом. Так что он намерен использовать суда как для прибрежной торговли, так и для закупки сардин, и возить их туда, где больше спрос. Но он займётся этим не в одиночку. По его словам, после войны торговля с Европой начнёт расширяться с чудовищной скоростью, так что он надеется купить третье судно, чтобы извлечь выгоду из этой ситуации.

«Вот это точно его слова, — подумал Росс. — Прямо как будто сам его слышу».

— А контрабанда?

— Он постарается обойтись без этого. Говорит, когда закончится война — если не считать войны с Америкой — в Англии появится много доступных товаров, и контрабанда пойдёт на спад. Он верит, что сумеет заработать хорошие деньги и на законной торговле.

Росс жестом попросил Демельзу остаться и взял ещё один кусок пирога с голубем.

— А откуда он собирается управлять своим предприятием?

— Из Пенрина. Там хорошие условия для небольших торговых судов. Он хочет, чтобы мы поселились там же, дабы быть в центре событий. Сторожка... слишком далеко.

Росс кивнул и задумчиво, не спеша вернулся к еде.

— Это недалеко от тети Верити, — быстро добавила Клоуэнс.

— Да-да. Подожди минутку, Клоуэнс, обратимся к прошлому. Может, ты уже объяснила всё своей матери... Но вы со Стивеном разошлись полтора года назад из-за ссоры и разногласий, и решение казалось окончательным. Ты не думаешь, что всё это может повториться? Но если вы поженитесь, то разойтись станет гораздо сложнее, ведь вы будете соединены навечно. Вы сможете разъехаться, но никто из вас не сможет создать новую семью.

Клоуэнс переводила взгляд с отца на мать.

— Думаю, мы оба сделали выводы. Я поняла, что никто не сможет занять его место в моём сердце.

— А что понял он?

Она задумалась.

— Думаю, многое. Он сам так сказал. После его слов я почувствовала, что всецело ему доверяю. Думаю...

— Да?

— Думаю, как бы там ни было, он меня любит. Он не святой. Он никогда и не притворялся святым. Когда мы поссорились и разошлись, я считала, что поступила правильно. Но теперь я знаю, что была неправа.

— Хочешь сказать, ты заблуждалась?

— Нет-нет-нет. Мы не... Честно говоря, мы не возвращались к словам, сказанным в тот день, но думаю, он понимает, что заблуждался. А я заблуждалась, считая, что подобная ссора — достаточная причина для расставания. Если... кого-то любишь... это не важно... Когда так любишь.

— А ты уверена, что по-прежнему так его любишь?

— Да, папа. Вполне уверена.

— Тогда больше не о чем говорить.

Снова повисло молчание. Демельза встала и налила мужу вина, а себе — портвейна. Клоуэнс покачала головой.

— А какую роль во всём этом сыграл Эндрю? — спросил Росс.

— Они со Стивеном сдружились. Он хорошо проявил себя во время плавания, и теперь он — младший партнер Стивена. Как ты знаешь, он приехал сюда, чтобы обо всём мне рассказать. И сам выхаживал Стивена... Сейчас он помирился с тётей Верити и живёт дома. Правда, с отцом они перемолвились всего несколькими словами — дядя Эндрю не может простить, что он бросил службу.

— Ну, это можно понять, — заметил Росс. — Эндрю Блейми посвятил всю жизнь пакетботам и надеялся, что сын пойдет по его стопам. Надеюсь, новое предприятие себя оправдывает.

— Я тоже надеюсь, — закивала Клоуэнс. — Да, и ещё кое-что. Стивен пытается убедить Эндрю поменьше пить. Говорит, что от него не будет пользы, пока он не научиться себя сдерживать. Думаю, хотя бы это смягчит дядю Эндрю.

Росс взглянул на жену.

— Стивен считает, что сможет тебя обеспечивать?

— Да. За последнюю неделю, когда он чувствовал себя лучше, мы присмотрели пару местечек в Пенрине. Половина дома на окраине города, маленькая, но с видом на реку. И плата не слишком высокая. Конечно, нам придётся его обставить. Но, помимо капитала, которым сейчас располагает Стивен, и перспективы неплохих доходов от торговых судов, есть ведь ещё и доля в Уил-Лежер, она сейчас приносит дополнительный доход.

— Ты уже обсудила с ним или с матерью, когда вы планируете устроить свадьбу?

— Мы думали о середине следующего месяца, папа. Но это полностью зависит от твоего согласия.

— Полностью? — Росс не сдержал лёгкой улыбки.

— Что ж, да. Или практически полностью. Я — вернее, мы оба — просим твоего благословения. И мы не сможем пожениться, если ты уедешь в Вестминстер.

— Ну, со вторым у вас затруднений не предвидится, — заметил Росс. — И Европа, и Лондон сходят с ума от радости, так что я предпочту остаться дома и читать обо всём этом в комфортной обстановке.

— А с первым?

Он пристально посмотрел на неё.

— Ты сказала, что уверена. Это было два года назад. Помнишь?

Клоуэнс покраснела.

— Помню.

— Но теперь твоя уверенность сильнее?

— Да. С тех пор я многое о себе узнала.

— А о нём?

— Нет. О нём не так много. Но я научилась принимать его таким, каков он есть, а не таким, каким бы мне хотелось его видеть. Не знаю, буду ли я счастлива каждую минуту нашего брака. Но знаю, что не хочу жить без него. — Она встала и положила руку отцу на плечо. — Папа, прости, что я тебя огорчила. И ещё прости, если я не оправдала твоих ожиданий. И всё же — ты дашь нам своё благословение?

Росс сжал её руку.

— Разве мы когда-нибудь отвергали то, к чему лежит твоё сердце?

На пляже Клоуэнс объясняла:

— Есть большая разница между дружбой и любовью. Наверняка ты знаешь об этом лучше меня, мама... Дружба — это, скорее, дело выбора. Человек хорошо относится к тебе, и он тебе нравится, у вас одинаковые предпочтения, ты радуешься его обществу и привязываешься к нему. Это половина души, или даже больше половины. В дружбе имеются разумные основания, она всегда имеет разумное объяснение. Практически всё, что касается дружбы, можно объяснить... Я обрела это с Томом Гилдфордом. А может, с Эдвардом Фитцморисом это тоже бы случилось... — Она замолчала и откинула волосы. — Любовь — это совсем иное. Правда ведь? Любовь вырастает из сердца и где-то в животе, а также ниже; хорошо, если при этом ваши вкусы сходятся, но это не имеет особого значения. Если любишь, значит, глубоко заплыл и барахтаешься в воде. Наверное, не стоит барахтаться, надо просто погрузиться и утонуть. Вы с папой мудро поступили, когда настояли на том, чтобы мы поженились в октябре; благодаря этому я вовремя заметила в Стивене то, что мне не понравилось. В конце концов я выплыла на поверхность и поплыла обратно к берегу. Мой разум и принципы — всё взывало отступить и подчиниться им. — Она замолчала и призадумалась. — А потом, — добавила она тихо, — я поняла, что это без толку.

— Понятно, — сказала Демельза.

— Наверняка у вас с папой были одна-две ужасные ссоры в начале совместной жизни. Разве ты разлюбила его после этого?

— Нет, — ответила Демельза, а затем поправилась: — Пару раз такое было, да. Ненадолго. Один раз я его возненавидела.

— Так ведь проще, правда? От любви до ненависти всего один шаг. Не знаю, испытывала ли я ненависть к Стивену, или мне так казалось. Скорее, страшное негодование! Но нельзя при этом просто разрывать отношения.

— Порой такое случается, — высказала Демельза. — Всякое бывает.

— Не думаю, что мы со Стивеном будем жить в таком же согласии, как вы с папой. Ссоры будут; одна ужасная уже случилась, и она только показала, что чувства не изменились. Мы оба вынесли из этого урок. Искренне на это надеюсь.

Они шли молча. Вдруг Клоуэнс спросила:

— Ужасно ведь, правда?

— Что ужасно? Любовь?

— Да, любовь такого рода. Когда любовь и привязанность к другим не в счёт... Извини, я не так выразилась. Ты понимаешь, о чём я.

— Наверное. Да, точно.

— Его голос... глаза... губы... почему пронизывает электрический заряд, когда слышишь его, видишь и прикасаешься? Когда есть другой человек, не хуже его по внешности, а может, даже и в сотни раз более достойный... и с ним не получится связать судьбу, поскольку совсем нет притяжения! Неужели на свете рождается один-единственный человек, который устроит другого и зажжёт в нём искру? Или их много, как пылинок в солнечном свете, и тут всё дело в счастливом случае или невезении, кого повстречаешь первым?

— Наверное, это недалеко от истины, — согласилась Демельза. — Если верить Библии, все люди отличаются друг от друга. Каждый из нас — единственный в своем роде. Так что даже крупинки отличаются друг от друга. Может быть, пять, а может, и целых пятьдесят человек зажгут в тебе искру — электрическую искру — но всякий раз это будет по-разному, повторений не бывает. И всё же...

— Всё же?

— Можно за всю жизнь ощутить такое по отношению лишь к одному человеку. Самое большее — к двум.

— Ты это чувствовала к двум?

— Да, к двум.

Клоуэнс по-дружески взяла мать под руку. Она понимала, что лучше не спрашивать.

— Как ужасно, — сказала Клоуэнс, как будто от этого ужас исчезнет, как будто его можно приручить, — что женщины и мужчины неспособны управлять своей судьбой! Случайная встреча — и всё! Мне так обидно за Джереми и Кьюби Тревэнион. На мой взгляд, она не самая милая девушка. Но с ним тоже это случилось... Может, в нём разгорится другая искра в Голландии или во Франции! Как случилось с Джеффри Чарльзом и его колючей розочкой.

— Какое облегчение, что война закончилась, то есть основная война.

— Да... да. Я бы очень хотела, чтобы Джереми приехал на мою свадьбу. Я сразу ему напишу, как только папу устроит дата. В мирное время офицерам уж точно нечем будет заняться! Пусть попросит отпуск.

Глава четвёртая

Первого апреля союзники под командованием царя, короля Пруссии и принца Шварценбергского, представляющего австрийского императора, взяли Париж. Не желая повторить судьбу Москвы, город оказал слабое сопротивление. Одиннадцатого отрёкся Наполеон. Тринадцатого он принял яд, который не подействовал. Пятого мая он получил новый титул, став императором острова Эльба с ежегодным содержанием в миллион франков. По пути туда он нарисовал новый флаг для себя и своих владений. Скорбящим французам он сказал, что вернётся следующей весной, когда зацветут фиалки. Лорд Байрон написал поэму, в которой горевал о закате такого великого человека.

В конце апреля без пяти минут герцог, но пока ещё виконт Веллингтон, одетый в простой синий сюртук с белым шейном платком и чёрный цилиндр, в сопровождении генерала Стюарта и лорда Каслри триумфально въехал в Париж на белом коне. Толпы народа вдоль дороги взирали на него с нескрываемым любопытством. Ему уже предложили пост французского посла, и Веллингтон согласился.

Пятого мая Людовик XVIII, распухший от подагры и потворства собственным желаниям, учтивый, тихий и жалкий, занял трон, ещё не успевший остыть от кипящего энергией предшественника.

Планировалось, что в скором будущем государи стран-союзников посетят Англию, страну, которая, несмотря на все горькие разочарования и поражения на протяжении двух поколений, в одиночку отстояла собственную независимость и ценности. В честь этого события должны были пройти грандиозные праздники как в Лондоне, так и по всей стране.

Между тем, майор Джеффри Чарльз Полдарк, находящийся в Монтеше, к северу от Тулузы, жил в изобилии и в полной мере вкушал гостеприимство французов. Девятого мая лейтенант Джереми Полдарк и его рота расквартировались в Брюсселе, наконец-то ускользнув от сильных морозов. Там их ждали девушки, еда и вино. Джереми никогда ещё не жил в таком большом городе.

Но всё же кругом царила страшная бедность, а армейская дисциплина вызывала у него отвращение. Его приводили в восторг новости о том, что «Таймс» скоро начнут печатать на паровом станке, а некий Стефенсон, живущий где-то на севере, создал модель по проекту Тревитика и соорудил рудничную рельсовую дорогу в Дарлингтоне: энергия пара перемещала вагонетки с углем до самого Стоктона и обратно. Новый двигатель появился и на Уил-Эбрахам в Корнуолле, и Джереми хотелось узнать об этом побольше. Он два раза написал Голдсуорти Герни, но пока не дождался ответа.

Пятнадцатого мая майор Джеффри Чарльз Полдарк получил письмо от жены, которая с радостью сообщала, что носит ребёнка и тот должен родиться в начале или середине декабря. С этой же почтой пришло и письмо от Клоуэнс — та выходила замуж за Стивена Каррингтона в полдень последней субботы мая в церкви Сола.

Май выдался прекрасным. Если случалось долго простоять в тени, в воздухе чувствовалась прохлада, но с каждым днём солнце, согревающее ветер и распускающиеся цветы, вставало чуть раньше. Утёсник сверкал такими красками, что рябило в глазах. Цветение полевых трав казалось прекрасным, как никогда. Всё кругом вносило вклад в атмосферу всеобщего ликования.

Сначала Клоуэнс говорила, что не наденет то же подвенечное платье, ведь это приносит неудачу, но Стивен сказал, что ему этого хочется. Не стоит ничего менять в церемонии, абсолютно ничего: последние полтора года — это ужасная ошибка, одно из тех тёмных помутнений рассудка, которые впредь стоит игнорировать. Всё только начинается, как начиналось тогда, в октябре 1812 года.

Он сказал Демельзе:

— Организовывайте всё, как посчитаете нужным, миссис Полдарк. Пусть будет много гостей, если она желает их видеть, или ни одного, если не желает. Для меня, как и прежде, имеет значение лишь она, так что поступайте, как хочется ей.

Произошла неловкая встреча — первый приезд Стивена в Нампару после той ссоры. По правде говоря, между Стивеном и Россом или Стивеном и Демельзой никогда не случалось ни ссор, ни даже резких слов. Так что им не пришлось ничего забывать или игнорировать. Но их разделяло понимание, что родители бы предпочли для Клоуэнс лучшую или более надёжную партию. А он — ненадёжный, опрометчивый в решениях, слишком привлекательный и слишком развязный — едва ли соответствовал их представлениям об идеальном зяте. А обстоятельства этого полуторагодовалого разрыва и случившееся за это время только усилили эти чувства, а не смягчили их.

Демельза подумала, что теперь он выглядит старше, но, возможно, это последствие болезни. В нём стало меньше высокомерия — как знать, навсегда или только на время. Он выглядел более ответственным и рассказывал Россу о своих планах расширения прибрежной торговли, а также о покупке или постройке третьего судна (хороший признак, отметил про себя Росс, что он не упоминает о судне, построенном на их верфи в Лоо — значит, хочет произвести впечатление, а не подлизаться). Стивен честно рассказал о полученной прибыли и признался, что не рассчитывает повторить этот успех. Но, как бы там ни было, он положил начало, твёрдое начало, и если действовать разумно, вскоре может стать перспективным судовладельцем.

Стивен мимоходом упомянул, что предложил Эндрю Блейми долю в деле (разумеется, если тот умерит свою страсть к спиртному). Ещё он признался, что хотя и сожалеет о ссоре с Клоуэнс в тот роковой день, сейчас его финансовое положение куда больше располагает к женитьбе. Он может предложить ей дом — небольшой, но вполне хороший на первых порах. Он станет пореже выбираться в море, так что ей не придется подолгу жить одной. В любом случае, они поселятся рядом с Блейми и всего в четырёх часах от Нампары. Он очень надеется, что, пусть в их глазах он и не идеальная партия для Клоуэнс, они честно дадут ему шанс проявить себя и не станут отговаривать дочь, омрачая её счастье. Он знает, как для неё важны их искренняя любовь и тёплые пожелания на свадьбе, хотя раньше и не мог этого понять. Но теперь действительно понял. Может ли он на них рассчитывать?

О каком недовольстве могла идти речь после таких слов?

День свадьбы был одним из самых погожих в мае: ветер сменился на более тёплый, что сулило перемену погоды. Пригласили трёх Блейми, четырёх Энисов, шестерых Тренеглосов, четырёх Келлоу, миссис Селину Поуп и двух её падчериц, троих Бодруганов, троих Тигов и с десяток других гостей.

В церковь приехали Мартины (Заки выглядел намного лучше), Дэниэлы, Нэнфаны, Картеры (стоит ли говорить, что с ними не было Бена?) Пруди Пэйнтер (но не Джуд, объявивший, что немного занемог, а кто станет отрицать — привилегия его возраста в том и заключается, чтобы сказываться больным), Скоблы, Карноу и многие другие, так что толпа переполнила церковный двор и некоторым пришлось ждать за воротами.

Демельза спросила у Клоуэнс, не стоит ли пригласить Фалмутов, Данстанвиллей и Деворанов, но та отказалась. Они в основном общались только с Россом, так что нет необходимости приглашать их на тихую семейную свадьбу.

Свадебная процессия собиралась выезжать из Нампары. Росс часто подумывал о необходимости выравнять ухабистую дорогу к дому, чтобы экипажи могли доезжать хотя бы до моста через ручей. Пока же им пришлось бы довольствоваться лишь упряжкой с волами, мало подходящей для того, чтобы везти невесту в церковь. Клоуэнс не придала значения этой проблеме, сказав, что может с лёгкостью поехать верхом даже в свадебном платье: никто не заметит, если на прекрасном голубом атласе разойдется несколько стежков.

Она уж точно не собиралась трястиcь до церкви в повозке, которая наверняка сломается ещё до того, как они выедут из долины. Впрочем, она всё же согласилась не ехать верхом на Неро, ведь он перейдет на галоп, и она окажется в церкви, пока все остальные ещё поднимаются на холм. Клоуэнс выбрала Божью Коровку, старую кобылу, на чей покладистый нрав можно положиться. Подружки невесты, Изабелла-Роуз и Софи Энис, тоже оделись в голубой атлас и жёлтые шляпки с синими лентами. Пока остальные собирались, Белла двадцать минут скакала вокруг, а затем выслушивала упреки миссис Кемп за то, что испачкала туфли в густой траве у стены библиотеки, как вдруг у неё вырвался долгий пронзительный крик, слишком громкий даже по её стандартам.

Все остальные звуки в окрестностях мгновенно стихли, и Белла, стоящая на цыпочках, ткнула пальцем на дорогу и завопила:

— Джереми!

Она бросилась через мост, а затем вверх по долине — её платье развевалось, шляпка прыгала за спиной. Остальные застыли от неожиданности, но затем кое-кто бросился за ней. Между кустов орешника и боярышника, покрытых молодой зеленью, ехал высокий худой мужчина в красном мундире и блестящей чёрной шляпе.

— Я знала, что он приедет, — прошептала Клоуэнс. — Я знала!

Наконец, военный показался на мосту, перед ним в седле сидела Белла. Он спрыгнул с лошади, опустил младшую сестру на землю, обнял Демельзу, потом Клоуэнс, затем схватил отца за плечи.

— Всё закончилось? Я опоздал?

— Нет, нет, нет, мы только выезжаем! Ох, Джереми...

— Боже, я думал, что ни за что не доеду вовремя! Я дал себе два дня на дорогу, но, как видите, этого оказалось недостаточно! Чертовски долгий путь для того, чтобы приехать к концу церемонии! Так, а где же Стивен, сбежал в последнюю минуту? Нет-нет, конечно, я его вижу. Мама, ты прекрасно выглядишь: наверное, нужно подольше отсутствовать, чтобы научиться это замечать. А вот и моя сестрёнка!

— Какая из двух? — уточнила Белла.

— Обе, разумеется. Но сегодня мы уделяем чуть больше внимания той, которая выходит за…

— Я тоже скоро выйду замуж! — заявила Белла. — Если кто-нибудь меня вытерпит!

— Я тебя вытерплю! — отозвался Джереми. — Сколько угодно. Ты мне будешь как жена. Ну что, у вас всё хорошо? Прекрасный день. Но ох уж это путешествие! Если я продолжу службу, вы все обязаны переехать в Дувр!

Они щебетали как стайка скворцов — каждый вставлял словечко, но его обязательно перебивали. Через десять минут, когда Джереми подкрепился печеньем и бокалом вина, миссис Кемп сказала Демельзе:

— Прошу прощения, мэм, но мы уже опаздываем.

— Неважно...

— Ну уж нет, — встрял Джереми, проглатывая последнее печенье, — эта свадьба уже откладывалась, не хочу, чтобы теперь это случилось по моей вине. Мама, надеюсь, ты позволишь сопроводить тебя в церковь...

— А как насчёт меня? — напомнила Белла, — Я его первая увидела!

— Но ты же подружка невесты, милая, — мягко напомнила Демельза. — Как ты хорошо знаешь, вы вместе с Софи идёте прямо за невестой.

— Софи, — надулась Белла, — Она же не мужчина!

Пока все смеялись, Джереми сжал руку матери. Демельзу слишком переполняли эмоции, чтобы говорить, и он прекрасно это понимал. Росс, который, пусть и молча, гораздо больше Демельзы горевал из-за свадьбы Клоуэнс, подумал — ну, хотя бы Джереми вернулся. Когда у тебя четверо детей, это и удовольствие, и тревоги, нисколько не уменьшающиеся со временем. Как говорится, заложники судьбы. Но теперь Демельза счастлива. Она изменилась на глазах. Джереми вернулся.

В те дни венчаться у преподобного Кларенса Оджерса было крайне затруднительно. Его супруга по обыкновению стояла рядом и следила, чтобы тот не забыл имена и не спутал свадьбу с панихидой. Но в итоге всё прошло удачно. Стивен — широкоплечий, исхудалый, с подстриженными и приглаженными волосами, а его полувоенный сюртук неприятно напомнил Джереми мундир лейтенанта Королевского военно-морского флота Моргана Лина, пассажира элегантного дилижанса компании «Безопасный экипаж» в тот памятный понедельник, 25 января 1813 года. Стивен стоял рядом с невестой, одетой в голубое атласное платье на пару оттенков светлее его наряда, и поклялся любить, почитать и оберегать её в болезни и здравии, как она недавно заботилась о нём, и вскоре они сочетались браком, узы которого разорвать под силу только смерти, а не человеку. Когда они вышли наружу, посыпался рис, а повсюду стояли улыбающиеся друзья Клоуэнс.

В библиотеке состоялся небольшой праздничный обед для гостей; он длился до четырёх; дни становились длиннее, поэтому гости разъехались ещё засветло. Клоуэнс поднялась наверх и надела новую тёмно-фиолетовую амазонку, шляпку с лентами, фиолетовый плащ и тонкие кожаные перчатки.

До сих пор Стивен успел сказать Джереми только «Рад, что ты вернулся, приятель», а уже настала пора ехать.

— Надолго ты вернулся?

— На неделю. Может, чуть больше. Большая часть моего отпуска приходится на поездку.

— Ты должен вернуться?

— Непременно!

— Может, тогда на следующей неделе? Приезжай. Ты же знаешь, как сестра тебя уважает.

— Она такого никогда не говорила!

Все рассмеялись.

— Ну, ведь это правда, ты прекрасно знаешь. Верно, любовь моя?

— Вынести его я смогу, — ответила Клоуэнс.

— Я приеду, — улыбнулся Джереми. — Лишь бы не помешал медовому месяцу.

— К тому времени она уже изрядно от меня устанет. Приезжай во вторник или в среду. Там будет мое судно «Леди Клоуэнс», построенное на вашей верфи в Лоо. Хочу тебе его показать.

— Тогда я с радостью приеду.

Стивен прошёл чуть дальше.

— Капитан Полдарк.

— Что ж, Стивен, — они формально пожали друг другу руки.

— Если когда-нибудь я дам вашей дочери повод для беспокойства, надеюсь, она пошлёт за вами.

— Надеюсь, так и случится, — улыбнулся Росс.

— И за ружьём, — добавил Стивен.

— Незаряженным, — сказал Росс. — Я крайне редко стреляю в родственников.

— И всё-таки, — продолжил Стивен, — пожелание искреннее.

— Я рад.

Теперь настал черед Демельзы.

— Мэм, — обратился он к ней, — я позабочусь о вашей дочери. Обещаю. Богом клянусь. Приложу все силы.

— Очень на это надеюсь, Стивен. Ведь она не будет кроткой и покорной женой.

— По сравнению с Изабеллой-Роуз она покорная, — возразил Стивен.

Раздался громкий хохот.

— Эй-эй! — воскликнула Белла. — Чего это вы там про меня говорите?

— Да так, старушка, ерунда... — Стивен поцеловал Демельзу. — Мэм, мне трудно считать вас тёщей. Вы слишком красивая. И всё же придётся.

— Да уж, похоже на то, — согласилась Демельза. — Тебе придётся так меня воспринимать, на свой страх и риск.

— Охотно, дорогая, — он запнулся. — И всерьёз...

— Точно.

— Всерьёз, — повторил он и снова её поцеловал.

Совсем скоро они пустились в путь; в этот раз Клоуэнс сидела на Неро, который нетерпеливо фыркал и закатывал глаза, готовый сорваться с места. Лошадь Стивена — лучшая, что он мог нанять, но уступала лошади Клоуэнс. Они тронулись, и лошади застучали копытами по мосту; затем оба снова помахали на прощание и начали подъём по неровной дороге на вершину холма. Работники Уил-Грейс махали им вслед.

Клоуэнс взяла только лёгкий саквояж. Всё необходимое ей передаст завтра в Пенрине Мэттью-Марк Мартин.

Клоуэнс с трудом удерживала Неро, и лошади скакали рядом до самого Киллуоррена. После чего даже Неро стал тяжело дышать, и они замедлили шаг, что позволило побеседовать. Стивен сам запыхался — знак того, что он ещё не совсем оправился после болезни.

— Что ж... это наконец случилось, дорогая.

— Да... случилось.

— Я всё ещё не могу в это поверить. Я постоянно думал о тебе... Последние месяцы я был в смятении. Моя болезнь обернулась благом. Не случись этого, мы бы и не встретились и ты бы вышла за этого Тома Гилдфорда?

— Не думаю.

— Мы предназначены друг для друга, со времён тех встреч в древнем заброшенном Тренвите... ну, я так считал, поскольку не мог выбросить тебя из головы. Когда мы обручились, я полагался на свою удачу. И тут вдруг она меня покинула...

— Не будем об этом.

— Но теперь, Пресвятая дева, она вернулась. И ты права: мне не следует говорить об этом. Мы открываем новую главу в жизни и начинаем заново.

Некоторое время они ехали молча. Приятно поскрипывали сёдла и стремена, слышался цокот копыт.

— Пруди Пэйнтер — то ещё зрелище, ослиный хвост вместо волос и шикарная соломенная шляпа, вся в дырах. Она целует и обнимает тебя самым нахальным образом!

Клоуэнс рассмеялась.

— Ты ещё Джуда не видел, хотя... вообще-то видел.

— Кто она тебе, если позволяет такие вольности?

— Они с Джудом работали прислугой у моих родителей, ещё до моего рождения. Я думала, ты знаешь.

— Джереми выглядит бравым молодцом в форме... Чем быстрее он её снимет, тем лучше. Ему следует обращать большее внимание на шахту, которая приносит стабильный доход. Чёрт возьми! Как часто я каялся, что зарыл деньги в эту яму, но в этом году верну вложенные средства! Знай мы заранее...

Он запнулся, и Клоуэнс спросила:

— Что ты хотел сказать?

— Ничего. Неважно. Просто мысль мелькнула... Клоуэнс...

— Да?

— Когда я валялся больным, наблюдая, как ты ходишь по комнате, ты заботилась обо мне и так и эдак, как ангел, терпеливо, нежно, с добротой, — я сильно бредил?

— Ещё как.

— Что я наговорил?

— Всякие глупости.

— В них был какой-нибудь смысл?

— Не сказала бы.

— Что я говорил?

— Ну... Ты силился что-то открыть, а оно не поддавалось. Затем ты упомянул имена трёх девушек, которых я знаю. Я была в их числе.

— Вот, значит, как!

— Как будто ты хотел сбежать со мной на дилижансе до Лискерда... Потом ты торговался за спасательную шлюпку... А потом оказался на плоту в открытом море...

— Но хоть на йоту во всем этом был смысл?

— Немного, пожалуй.

Он вздохнул.

— Когда я очнулся, заметил тебя и понял, почему ты пришла, или надеялся, что понял правильно... Я поклялся, если нам суждено пожениться, то я покаюсь перед тобой.

— Я не совсем тебя понимаю.

— Что ж... Ты думаешь, что знаешь меня. Ты и вправду знаешь меня лучше всех на свете. Но не знаешь моего прошлого. Кое-что я рассказал, — пожалуй, чересчур выборочно. Но остались ещё тёмные углы.

— Эти тёмные углы повлияют на будущее?

— Молю Бога, чтобы такого не случилось. А вот ты очень открытая, искренняя во всем...

— Хо-хо! Откуда такая уверенность?

— По сравнению со мной. И если сравнивать с остальными. Когда я лежал и смотрел на тебя, то не мог просить ту девушку выйти за меня, пока она не узнает обо мне самого худшего. Не мог. А потом, когда дошло до дела, я испугался и струсил. Решил, что сперва надо получить её согласие. И потом, когда она согласилась, меня просто затопила радость и мне не хватило духу её омрачить!

Клоуэнс смахнул паука, спустившегося с деревьев.

— Что ж, Стивен, — ответила она, — ежели ты так затянул с этим и тебе не хватило духу рассказать раньше, если ты обманом женился на мне, то теперь уже поздно заглаживать вину, устранять нанесённый ущерб и всё исправлять. Ты уже совершил непростительный грех, женившись на мне не раскаявшись, как ты это называешь. Какой смысл признаваться сейчас?

Он закашлялся от смеха.

— Когда я отправлюсь на небеса, если попаду туда, то хочу, чтобы ты стояла рядом у небесных врат и выступила в мою защиту! Нет, серьёзно...

— Разве всё это не серьёзно?

— Всё, кроме небесных врат... пусть я женат на тебе, но ещё не обладаю тобой. Брак для меня — это обладание. Внутренний голос постоянно мне твердит, что время ещё есть. Меня мучает, что я не был с тобой полностью честен, не показал все свои недостатки. Может, вся проблема в том, что я хочу признаться в этом самому себе, понимаешь.

Они продолжили путь. Клоуэнс спросила:

— И ты думаешь, что эти признания меня обрадуют?

— Этого я не могу сказать. Сомневаюсь. Но хотя бы между нами не будет тайн.

— А если ты расскажешь, и меня это страшно оскорбит, ты не думал, что я могу развернуться и умчаться обратно в Нампару?

— Нет, нет, что ты... Не думаю, что мои ошибки настолько ужасны! Я надеялся, что ты выслушаешь с пониманием и сочувствием и оставишь это в прошлом, как и всё остальное.

— Значит, не говори об этом, — решительно отвергла Клоуэнс. — Прибереги мое сочувствие и понимание для другого раза, Стивен. Если мне захочется узнать, или когда я захочу узнать, тогда я сама об этом спрошу. Говорить об этом сейчас — всё равно что зря забрызгать чистое окно.

По пути их обдувал лёгкий, едва ощутимый ветерок, а солнце палило. Стивен вынул платок и вытер лицо.

— Значит, брызг не будет, милая. И больше я об этом не заговорю. Да, у меня есть недостатки, но мои чувства к тебе искренни, с тех самых пор, как я впервые тебя увидел.

Они остановились и немного передохнули, а затем выехали на главную дорогу из Труро. Солнце уже клонилось к закату, и теперь среди деревьев замерцала серебристая змейка залива Пенрин. Первые редкие зелёные мазки уже украсили мрачный лес.

— Меня беспокоит, — сказал Стивен, — что я попросил Джереми приехать во вторник или среду. Совсем забыл, что мы получили приглашение на вторник. Вчера утром пришло письмо от сэра Джорджа и леди Уорлегган. Они поздравили нас с венчанием!

— Вот тебе на!

— Видишь ли, осенью прошлого года я пару раз ходил в гости к Валентину. А после нашего расставания ты была там на приёме, сама рассказывала. Видимо, сэр Джордж в ссоре только с твоим отцом.

— Что там планируется?

— Вечерний приём. Ужин и игра в карты.

— Ох... Я никогда не играла по-настоящему. Ставки высокие?

— Думаю, не столь важно, будем мы играть или нет. Мне кажется, правильнее согласиться, ведь теперь мы живём в этом городе, здесь моё предприятие.

— Да. Разумеется.

— Может, будут и танцы.

Они настолько замедлили ход, что Неро даже пытался жевать кусты. Клоуэнс его одергивала.

— Стивен, но ведь сейчас ещё май!

— И что?

— Валентина точно там не будет! Семестр в Кембридже закончится не раньше июня. Как странно!

— Может, он вернулся раньше по какой-то причине. В приглашении он не упоминается, но... Ну, тогда вдвойне приятней, если его не будет, ведь получается, что нас приглашают сам сэр Джордж и леди Харриет!

— А как ты поступишь с Джереми?

— Черкну ему записку — время ещё есть — и попрошу заехать в среду.

— Может, он тоже не прочь пойти на приём, — предположила Клоуэнс.

Глава пятая

Подготовка к приёму в доме Джорджа шла своим чередом. Мистер Трембат вновь повидался с мистером Артуром Уильямсом Роузом из Лискерда, и тот заявил, что хотя и не вполне здоров, но польщен приглашением такого достойного джентльмена, как сэр Джордж, провести у него несколько дней и обсудить юридические вопросы. Будучи человеком неглупым, он прекрасно понимал истинную причину приглашения. Для уверенности мистер Трембат вновь отправился в Лискерд, чтобы лично привезти мистера Роуза в Кардью в понедельник вечером, до начала приёма, намеченного на вторник.

Джордж удачно выбрал дату: Энтони Трефузис оказался дома и играл в карты, как обычно, поэтому сразу согласился. Стивен Каррингтон, недавно женившийся на девчонке Полдарка, уж точно будет дома и наверняка придёт. Эндрю Блейми находился в море на дрянном судёнышке Каррингтона, но при благоприятном ветре успеет вернуться во вторник на рассвете. Майкл Смит тоже согласился. Единственный, кто, скорее всего, будет отсутствовать, это Джордж Треветан, который сейчас в Эксетере, по словам его отца; но поскольку деньги у него всегда водились, то он наименее вероятный подозреваемый.

Чтобы скрыть истинную причину праздника даже от Харриет, он пригласил ещё с десяток гостей, которые вместе с членами семьи составляли около двадцати человек. Валентин не мог присутствовать, но Джордж всё равно пригласил Кьюби Тревэнион, её брата и сестру.

Хотя Джордж всё обговорил с Джоном Тревэнионом ещё полтора года назад, удалой майор не умел держать слова. Он вечно играл и проигрывал. И даже возможность раз и навсегда выбраться из долгов, выдав младшую сестру за сына богатого коммерсанта и могущественного банкира, не могла удержать его подальше от скачек. Трижды Джордж вдруг обнаруживал, что Тревэнион наделал новые долги (разумеется, в надежде от них освободиться), и все три раза Джордж счёл необходимым его известить, что если подобное поведение не прекратится, то действие их брачного соглашения и всей сложной юридической системы, основанной на дарственных, доверенностях и бумагах о наследовании земли, придётся приостановить, и ему не избежать долговой тюрьмы.

В самом деле, если бы Джорджу не хотелось так сильно видеть Валентина хозяином роскошного замка Каэрхейс, он бы уже избавился от Тревэниона. Джордж не выносил необдуманных поступков, а когда подобное поведение включает в себя растрату денег, не скрывал презрения. Однако, в конце концов, после жёстких переговоров между многочисленными юристами, всё окончательно уладили. Вместо получения дальнейших займов, которые Джон Тревэнион бездумно растрачивал, он согласился на ежемесячные выплаты до свадьбы, после чего получил следующую и последнюю сумму в размере восемнадцать тысяч фунтов и обязался освободить замок в течение года после свадьбы. Замок и прилегающая к нему земля должны быть освобождены от долгов и перейти к младшей сестре, а Тревэнион заберёт с собой только личные вещи на сумму не больше пятисот фунтов, когда покинет замок.

Унизительные условия для человека с древней родословной, который в двадцать пять лет стал шерифом Корнуолла, в двадцать семь — членом парламента и известным вигом и до сих пор остается видной фигурой графства; но выхода нет, даже при всём желании. Тревэнион ждал только отмашки Джорджа, который решил, что о помолвке объявят на ближайшем приёме сразу после возвращения Валентина; свадьбу назначат на сентябрь. Откладывать больше нет смысла. В следующем феврале Валентину исполнится двадцать один и ему останется учиться всего год. Он поселится в замке в сентябре 1815 года, когда майор Тревэнион уже съедет.

Джордж раздумывал, как поступить, если вдруг мистер Роуз, что весьма вероятно, узнает в одном из картёжников грабителя дилижанса. Он хотел вызвать из Труро парочку констеблей, но те оказались грубыми и невежественными людьми; им не понять тонкости положения и не под силу действовать своевременно, они не лучше слуг, если вдруг придётся прибегнуть к физической силе. Он ведь и сам судья, как и лорд Деворан, которого он пригласил без дочери. Они справятся с любой ситуацией. Так или иначе, вся надежда на опознание преступника. Арест можно произвести позже.

Некоторых самых надёжных слуг предупредили заранее. Если преступника держать в строгой изоляции и постоянно допрашивать, то он выдаст имена сообщников. Важно не дать им выбраться из дома. Молодой Трефузис, если это он, уж точно попытается сбежать из страны, как и Каррингтон, которому испортят медовый месяц с девчонкой Полдарка, и его приятель Блейми. Майкл Смит, насколько ему известно, никак не связан с морем, но, кто бы это ни был, преступник приложит все усилия, чтобы спасти свою шкуру. Многое зависит от исхода вечера, считал Джордж.

И он страшно разочаруется, если мистер Роуз не опознает преступника.

Харриет насмешливо гадала, с чего вдруг Джордж устраивает приём; и поскольку она не знала о приезде адвоката, то не могла сделать выводов из предстоящего визита. Впрочем, разные адвокаты и их помощники постоянно бывали в доме, слишком часто даже для неё, чтобы понимать цель их визитов. Её интересовал приём, потому что Джордж устраивал подобные вечера только с подачи Валентина, но не по собственной инициативе.

— Знаешь, любовь моя, — заявила она, — ведь карты — это совсем не по твоей части. Ты не видишь в этом смысла и ненавидишь рисковать деньгами, если нет полной уверенности. К тому же разумно ли приглашать Джона Тревэниона на такой приём, зная о его слабости?

— Тревэнион приедет, чтобы мы согласовали дату объявления о помолвке и наметили день свадьбы.

— А не правильнее ли выразиться, что ты лишь сообщишь ему, какая дата больше подходит нам? И какой же день нам подходит, могу я поинтересоваться? Ты уже решил?

— Валентин вернётся через две недели. Думаю, лучше всего подойдет Иванов день, двадцать четвёртого июня.

— Как ты романтичен! А свадьба?

— Первого сентября. Они смогут провести — я про Валентина и Кьюби — побольше времени друг с другом, пока он не вернётся в Кембридж. Если конечно, милая, — усмехнулся Джордж, отплатив ей той же ироничной монетой, — ты не выскажешь иного пожелания.

Харриет зевнула.

— С чего бы? Он ведь твой сын. К тому же славный малый. Меня не удивит, если мисс Кьюби запляшет под его дудку. Хотя, судя по тому немногому, что я о ней узнала, её не так-то просто провести. Меня восхищает её поступок.

— Что? — не понял Джордж. — Какой поступок?

— Разумеется, я говорю о браке по расчёту.

— Валентин тоже недурен собой! — парировал Джордж.

— Разумеется. Я считаю его очень привлекательным. Не исключено, что она думает так же. Но не забывай, это брак по расчёту. Говорю же, меня восхищает её дальновидность. Брак, заключенный ради денег, сулит хотя бы стабильность.

Джордж встал, подошёл к окну и посмотрел на оленя. Ему не нравилась оленина, посему он расценивал этих животных как бесполезных существ; но подразумевалось, что он будет их держать, и ему доставляло удовольствие, что у него больше оленей, чем у Фалмута и Данстанвилля.

— Недавно миновала вторая годовщина нашего брака, — сказал Джордж. — По этому случаю, как ты знаешь, я подарил тебе новый экипаж.

— Верно. И я отблагодарила тебя за это единственным доступным жене способом.

— Да, отблагодарила. — Потеплев при воспоминаниях, Джордж потеребил шейный платок. — И всё же сейчас ты рассуждаешь о браке в таких оскорбительных выражениях, словно это нечто позорное. По твоим словам, если и существует достойный повод для брака...

— Что ж, в моём-то возрасте, — ответила Харриет, — в тридцать три года, то есть на закате молодости, надеюсь, ты не думаешь, что я вздыхаю о любви и романтике. Я сдуру вышла за Тоби Картера по любви. Уж какими страстными и пылкими мы были, ей-богу, у нас кипела кровь! Ничто не могло меня остановить, даже его дурная слава. И его католическая вера. Даже то, что он потерял уже двух жён. Что в сорок лет он уже промотал одно состояние, а теперь перешёл к следующему. Его не смущало, что у меня лишь небольшое личное состояние и почти нет шансов хоть что-то унаследовать, ни что я вовсе не собиралась становиться той женой, какую он хотел! Клянусь, мы любили друг друга, милый Джордж, но через три месяца дрались как кошки. Физически. Шрамы на бедрах я получила не на охоте, я не рассказывала? Теперь тебе понятно, как я отношусь к бракам по любви.

Как обычно, Джорджу не понравился её тон, но он не знал, что с этим поделать.

Всё же он выдавил из себя:

— Нельзя судить обо всем по одному человеку. К тому же я не считаю, что на наш брак следует навешивать ярлык...

— О, наш брак как раз-таки по расчёту. У меня было туго с деньгами, и я жутко устала от этого. Ты же мечтал жениться на представительнице семьи Осборн и подумал, что я достаточно привлекательна, чтобы сидеть за твоим обеденным столом... — Он хотел было возразить, но она продолжила: — Ох, по-моему, я даже нравлюсь тебе, как женщина. И ты мне тоже небезразличен. Полезные составляющие для брачного варева — немного перца и горчицы. Непременные атрибуты, тебе это прекрасно известно. Давай же не будем говорить о любви. Слава Богу, мы оба слишком расчётливы.

— Расчётливы?

— Что ж, пусть будет здравомыслящие. — Она хохотнула. — Но, как я вижу, получилось весьма недурно. Ты даже начал привыкать к Кастору и Поллуксу!

Что-то спугнуло оленя и, повинуясь внезапному порыву, он поскакал к вершине холма.

— Если ты устраиваешь приём для молодёжи, — продолжила Харриет, — то отчего не пригласить Джереми Полдарка? Он вернулся с войны, если вообще воевал.

— Мне плевать на него, — ответил Джордж. — Долговязый юнец. Даже не похож на отца... Как ты узнала, что он дома?

— Боже, не будь таким подозрительным! Я встретила его неделю назад в Труро. Он нанимал там лошадь, ужасно спешил домой на свадьбу сестры. Очень красив в своём обмундировании, если позволишь. Как же форма украшает мужчину!

— Приедет Клоуэнс Каррингтон, она Полдарк, — Джордж начинал сердиться. — И Эндрю Блейми, ещё один Полдарк...

— И обоих ты сам пригласил!

— Да, знаю! — Его затопили воспоминания о последней стычке с Россом. — Что ж, позволь заметить, Харриет, всему есть предел, и моему терпению тоже, когда речь идет об этом семействе! Я предупреждал тебя, и мы договорились. После того шумного приёма в Тренвите ты, наверное, стала относиться к Полдаркам дружелюбнее. Нельзя заходить слишком далеко! Мы с Россом Полдарком терпеть друг друга не можем, о дружбе даже речь не идёт! А что касается его жены...

Харриет встала.

— Мне совершенно безразлично, кто придёт на твой скучный приём. Забудь о моем предложении.

— Куда ты?

— Пойду спрячусь в уголке, чтобы знать своё место в этом доме.

— Иногда ты несёшь какую-то чушь...

— Пожалуй, мы оба.

Дверь, которую приоткрыла Харриет, распахнулась, и вошла Урсула Уорлегган. Она была в бледно-жёлтом бархатном платье, и через три месяца после пошива оно уже натянулось на груди, тёмные волосы заплетены в две одинаковые косички с жёлтыми бантами, а на ногах — жёлтые туфли. Для четырнадцати с половиной лет она была крупной. В сентябре её отправят учиться в школу миссис Хемпл в Труро. Поначалу Джордж категорически возражал, но потом понял, что если её куда-нибудь не пристроить, она скоро совсем отобьётся от рук. Урсула повелевала любой гувернанткой. Джордж безмерно ею гордился.

— Папа, — обратилась она к отцу, не обратив внимания на леди Харриет, — что значит написанное вот здесь, в газете? «Даже лавочник может стать банкиром, принимая денежные вклады и производя учёт векселей. Главное допущение, что ему не потребуется вернуть вклады сразу». Я не поняла. Ты не мог бы объяснить?

О предстоящем приёме долго не упоминали. Но за ужином Джордж высказал свои соображения:

— Я подумал над твоим предложением, что следует пригласить Джереми Полдарка. Не стану возражать, если тебя это порадует.

— Порадует? — Харриет пребывала в дурном настроении. — Клянусь своими собаками, да мне всё равно! Я уже давно об этом забыла.

Джордж тревожно прихлебывал суп из зайчатины.

— Что ж, мне это тоже безразлично. Но я подумал, тебе хочется, чтобы он пришёл.

— Это твой праздник. Поступай, как знаешь.

Суп доели, а остатки унесли. На стол поставили седло барашка, две курицы, несколько овощных блюд и соусы.

— Джереми Полдарк приехал надолго? Или он окончательно вернулся домой?

— Дней на десять. Его полк расквартирован в Брюсселе.

— Пусть развлекаются.

— Их там убивают.

— Больше не убивают, — сказал Джордж. — Он удачно выбрал время для поступления на военную службу.

Ужин продолжился.

— Вообще-то, — заявил Джордж, — нужно приготовиться к наступлению мира. Как тебе известно, я рискнул крупной суммой в 1810 и 1811 годах, ожидая окончания войны — то есть мирного соглашения; а это, безусловно, и случилось бы, не предай принц-регент политическую партию, к которой он принадлежал всю сознательную жизнь. Когда мир не наступил, я потерял около половины состояния.

Харриет посмотрела по сторонам и убедилась, что все слуги временно покинули столовую.

— И всё, чтобы заполучить меня, — уколола она. — Боже правый, для тебя я постоянный источник расходов, даже до нашего брака!

— Не волнуйся на этот счёт, — раздраженно бросил Джордж. — Я лишь хочу сказать, что имей я тогда финансовую поддержку и стабильность, чтобы удержать в руках все свои приобретения, то теперь был бы куда богаче. Даже полгода назад, сумей я разглядеть признаки неизбежного краха Наполеона, я покрыл бы бóльшую часть убытков, заново скупив текстильные мануфактуры. Или, может, даже скупая металлы... Должен признаться, такое мне редко приходило на ум. После таких убытков...

— Обжёгшись на молоке.

— Как?

— Будешь дуть и на воду, — заметила Харриет.

— Да уж, у старых кумушек найдутся поговорки на все случаи жизни.

— Я и впрямь старая кумушка, — ответила Харриет. — Благодарю за комплимент. В любом случае, если теперь ты не настолько богат, как до нашего знакомства, во-первых, это из-за глупой сделки, во-вторых, меня дорого содержать; и всё же у тебя прочное финансовое положение, я права?

— Что ж, верно.

— Так какая разница, увеличилось ли вдвое наше состояние или нет? Если наш годовой доход составляет икс гиней и столько же гиней уходит на жизнь, то разве важно, что годовой доход не икс умножить на два?

— Когда подрастают дети, затраты увеличиваются, — не сдавался Джордж.

— В частности, все эти чертовы соглашения с Джоном Тревэнионом. О, только не надо о них говорить, мне не хочется знать подробности. Да, я порадуюсь за Валентина, при условии, что наш образ жизни останется прежним и я сохраню всех своих скаковых лошадей...

Когда в комнату вошел лакей и две горничные со вторым блюдом, она тут же умолкла. После чего они перестали обсуждать эти проблемы. Разумеется, Харриет была не против обсудить дела перед слугами; ей с детства внушили, что слуг не следует замечать. Но она сразу поняла, что Джордж болезненно реагирует на подобное. Если слуга заболеет — другое дело; в отличие от Джорджа, Харриет беспокоило здоровье больного, почти в той же степени, как здоровье захворавшей лошади.

По окончании трапезы Джордж спросил:

— Стало быть, мне приглашать Джереми Полдарка?

— Если тебя это порадует.

— Меня радует, когда ты рада, Харриет. Это не повлияет на исход.

— Какой исход? — не поняла Харриет.

— О... исход замечательного вечера.

Получив приглашение, Джереми немедленно рассказал о нём матери.

— Собираешься пойти? — спросила Демельза.

— Думаю, да. Если позволишь.

— Если позволю? Ты слишком любезен.

— Что ж, я ведь приехал очень ненадолго. И уже пообещал провести один день с Клоуэнс и Стивеном. И ещё мне нужно повидаться с Голдсуорти Герни. А на это понадобится третий день — или полдня. Разумеется, я могу вернуться в тот же вечер. Если я уеду оттуда в полночь...

— Поступай, как тебе захочется, — ответила Демельза, — десять дней пролетят быстро.

— Скажи, я ведь иногда несносен?

— Как и все сыновья.

— И дочери?

— И дочери.

Они стояли на утёсе прямо перед Уил-Лежер. Джереми захотел проверить небольшую лебёдку, поднимающую руду из шахты, и, хотя ту установили ещё в прошлом году, Джереми никак не мог выкроить время, когда у матери нет дел, чтобы показать ей лебёдку вблизи. Наконец, сегодня это получилось.

Демельза глубоко вздохнула. Даже если всю жизнь живешь у моря, приходит зимняя пора, когда все проводят дни дома, почти не выходя на улицу и не пересекаясь даже с ближайшими соседями. Тогда ты забываешь — или просто не замечаешь — как приятно дышать морским воздухом. Море, лежащее вдали, переменилось и пережёвывало песок, словно кофемолка, выжидая возможность наброситься на скалы — своего извечного врага.

— Надеюсь, у неёе всё сложится хорошо, — сказала она.

— У Клоуэнс? Конечно. Думаю, что не делается, всё к лучшему.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Никто не станет утверждать, что он — идеальная партия, но во второй раз она пошла на это с открытыми глазами. Имея хоть немного разума, я на вашем месте поступил бы так же, если бы моя дочь оказалась в подобном положении. Чтобы позже она никогда не могла сказать: «Вот если бы они не стояли у меня на пути...» или «Они дали мне неправильный совет»... Что-то в этом роде.

Демельза склонила голову.

— Я лишь надеюсь, что она знает о своих недостатках.

— Недостатках?

— Видишь ли, это часто расценивается как недостаток, хотя многие, наоборот, называют это достоинством. Иногда я поражаюсь, насколько она принципиальна... И до недавнего времени она даже не представляла, что значит идти на уступки. Я лишь надеюсь, что когда схлынет первая волна страсти, она не станет настолько принципиальной в отношении Стивена, а продолжит идти на своего рода уступки, вроде тех, что перед свадьбой.

Джереми приобнял мать за плечо.

— Вы с отцом поженились по любви, правда?

— О да.

— Так когда же схлынула первая страсть и ты стала замечать его недостатки?

Демельза рассмеялась.

— Мы уже подходим к дому, Джереми, но, раз уж ты спросил, я скажу — она так и не схлынула. Ну, по крайней мере, пока.

— Примерно такой вывод я и сделал на основе своих наблюдений. Ну, а когда ты начала замечать его недостатки?

— Что ж, особых недостатков у него и нет! А те, которые есть — всего лишь часть его натуры, поэтому не могут меня расстраивать.

— И поэтому вы не ссоритесь?

— Думаю, да. Иногда любовь можно направить в такое русло, когда недостатки становятся неотъемлемой частью человека, уже не портящей общую картину.

— Если бы ты изобрела какое-нибудь снадобье вроде пилюль или настоек, направляющее любовь в это русло, то заработала бы состояние! Но скажи, мама, если вам с отцом удалось достичь столь редкого единства, то почему ты думаешь, что твой старший сын и дочка, одной крови с вами, не сумеют прийти к такому же успеху в браках?

— Хотелось бы верить, что сумеют. Надеюсь, так и будет.

— Как и я, — заметил он, — как и я. Стивен начал жизнь с низкого старта. Ниже не бывает. Может, женившись на Клоуэнс, он наверстает упущенное. — Минуту спустя он добавил: — Бен, конечно, очень разочарован.

— Я видела его издалека в понедельник, но, похоже, он попытался избежать встречи.

— Он попросил недельный отпуск. Сказал, что это на то время, пока я здесь, но он бы никогда не взял отпуск. Это на него не похоже.

— Мне жаль его, Джереми. Нам всем его очень жаль. Но таков выбор Клоуэнс. Что тут ещё поделаешь?

Джереми снова взгляд на насос и прислушался — ему показалось, что на мгновение ритм механизма замедлился. Но это оказалось ложной тревогой. Девушки промывали руду в сарае. Вода непрерывным потоком стекала из штольни к подножью скал.

— У меня есть ещё одна причина поехать к Уорлегганам, — сообщил Джереми. — Возможно, Кьюби тоже там будет.

Он сказал это с такой прямотой и лёгкостью, что сначала Демельза обманулась, решив, что всё позади.

— Ты ей писал?

— Нет.

— Валентин...

— ...Должен быть далеко от дома — семестр ещё не закончился, хотя он вполне может уехать, никого не предупредив. Возможно, он всё же появится, чтобы объявить о помолвке.

— Но если ты считаешь, что всё к этому идет, то почему хочешь снова с ней встретиться?

— Так, взбрело в голову, — ответил Джереми. Он просто не смог сказать матери, что переспал с бельгийской девушкой в Брюсселе и теперь чувствовал в себе больше сил, чтобы сопротивляться влиянию Кьюби.

— Увлёкся кем-то другим? — уточнила Демельза.

Он рассмеялся.

— Милая мама, ты не должна спрашивать меня о таких вещах! А то я начну подозревать, что ты ясновидящая.

— Может, во мне и просыпается ясновидение, когда дело касается детей. Например, я знаю, что с января того года ты стал очень тревожным и несчастным. Это из-за того, что ты рассказал мне о Кьюби и Валентине? Ведь ты узнал об этом именно тогда, так?

— О да. Да. Это и ещё кое-какие неприятности. Я слишком увлёкся и потерял чувство меры. Это все, что я могу сказать, даже тебе.

Демельза выжидала, но он ничего не добавил. Так что она повернулась к спуску по тропе в утёсах. Джереми настоял на том, чтобы помочь ей, хотя на этом пути она держалась не менее уверенно, чем он сам. Когда они спустились, он заключил её в объятия и пару секунд подержал над землей, прежде чем опустить.

— Ты останешься в армии? — спросила она.

— Боже упаси. Меня там слишком многое раздражает. Это грубая жизнь, несмотря на товарищеский дух. Порка приводит меня в ужас.

— А это частое явление?

— В моем полку, слава Богу, нет. Пятьдесят второй, хотя я и не знал этого, когда вступал туда — один из элитных полков, которые готовили как часть Лёгкой бригады под командованием сэра Джона Мура. Но для многих других полков это такая же неотъемлемая часть дня, как восход. На спинах солдат нет живого места! Это возмущает и ожесточает.

Демельзу бросило в дрожь.

— Ты замёрзла?

— Да. От того, что ты только что рассказал. И надолго ты уедешь из Нампары?

Они шли по мягкому песку по направлению к дому.

— Наверное, пока тёмная паутина, опутывающая мой мозг, не порвётся.

— А как же паровые двигатели?

— Как я уже говорил, я планирую увидеться с Герни. На севере сейчас делают большие шаги вперёд. Когда я снова освобожусь, нужно обязательно съездить в Дарлингтон, где открыли экспериментальную рельсовую дорогу.

— И где этот Дарлингтон?

— Понятия не имею! Знаю только, что где-то далеко на севере. В любом случае, пока я в армии, съездить туда не получится. Ради приличий я должен остаться ещё хотя бы на полгода.

— О каких приличиях ты говоришь? Хочешь сказать, тебя не отпустят, если ты захочешь уйти?

— Вряд ли. Теперь, когда заключен мир, улицы наполнятся бывшими военными.

Глава шестая

В воскресенье около полудня сэр Анвин Тревонанс прибыл в Кардью. Его не ждали и не приглашали. Но для Анвина такое было в порядке вещей. Продав свой дом Поупам, он считал, что может остановиться у любого знакомого, к которому заглянет в гости, будь то Ченхоллс в Бодмине или сэр Кристофер Хокинс в Тревитене, Данстанвилли в Техиди или Джордж в Кардью.

Вчера он переночевал у Майкла Ченхоллса и хотел бы остановиться на пару-тройку дней в Кардью, как он заявил. Визит продлится вплоть до приёма и вечера за картами, но ничего не поделаешь. Как отказать члену парламента с похожими политическими взглядами, когда у тебя такой огромный дом с большим числом спален?

Он тут же приступил к обсуждению своих дел в Корнуолле.

— Я приехал, чтобы последний раз взглянуть на вдову. Я про Селину Поуп. Шахта, которую мы проектировали, Западная Уил-Пленти, так мы её решили назвать. Рядом с Плейс-хаусом. Против которой возражал престарелый Клемент Поуп.

— Вы упустили возможность купить излишки оборудования с шахты Уил-Спинстер, — сказал Джордж. — Мы продали их по бросовой цене в Толгус. Очень жаль.

Анвин, чей возраст приближался к шестидесяти, с годами похудел и высох. Он запустил руку в длинные седые волосы.

— Майкл Ченхоллс уже два года меняет планы на это предприятие. Первоначальные пробы были весьма благоприятными, а в дальнейшем могут оказаться обманкой, вам ли не знать. Помню, вы говорили, поначалу в Уил-Пленти была высокосортная руда, а потом стала скверного качества, верно?

— Не совсем скверного качества, — возразил Джордж. — Но некоторые жилы оскудели, а пласт твёрдый и сырой. Мои советники посчитали, что лучшую руду уже подняли, и, учитывая падение цен на медь, мы решили не тратить средства на разведочные работы.

— Что ж, такое же мнение высказал Ченхоллс в прошлом году, и мы практически отказались от попытки открыть новую шахту на земле Поупов, учитывая их сопротивление. Юристы предупредили, что если Поупы подадут в суд, то станут оспаривать право прохода и другие вопросы. Принимая это во внимание, мы решили, что игра не стоит свеч.

— А потом?

Анвин нахмурился.

— А потом Клемент Поуп умер! Поэтому мы решили — или я решил — посмотрим, как теперь залают псы! Сначала следует напугать хорошенькую вдовушку и узнать, намерена ли она остаться и сможет ли противиться, особенно если мы предложим ей малую долю от прибыли.

— Я видел её в октябре, — сказал Джордж. — Она была в глубоком трауре, но мне не показалось, что она олицетворяет собой скорбь.

— А, ну да. Милая чертовка, хотя и не голубых кровей. Полагаю, именно поэтому мерзкий старикашка её и заполучил. Короче говоря, полгода назад или больше я навел справки через одного юриста по имени Трембат из Труро. Он занял место Пирса. Знаете его?

— Весьма хорошо, — ответил Джордж.

— Надёжный?

— О да.

— Что ж, её ответ поступил через другого юриста, какого-то Баррингтона...

— Бердетта.

— Точно. Сказала, что не собирается покидать дом и как никогда возражает против открытия шахты на её земле. Более того, самое неожиданное, чёрт побери, в том, что она сама хочет приобрести права на разработку недр, чтобы больше не сталкиваться с подобной угрозой!

— Вот как, — произнес Джордж и ссутулился. — Скажите, ваш брат не проводил разведочных работ на собственной земле или, может, давал такую возможность старателям?

— Джон был престранным в таких вещах. Считал, что на его земле негоже шуметь. Ему нравились коровы, овцы и холмистые поля. Не хотел всё это тревожить промышленностью. Странно, но один раз он попытался, когда взялся за выплавку меди для «Карнморской медной компании». Когда же это было? И в итоге изуродовал склон холма и потерял кучу денег. Росс Полдарк тоже на этом обжёгся.

— Как и я в конце концов, — признался Джордж. — Для меди требуется в три раза больше топлива, чем для олова, в Корнуолле такое не под силу провернуть.

— Что ж, Джон получил горький урок. Его бухту только зря изуродовали... Понимаете, его основные доходы шли из центральной части графства.

— Мне любопытно, почему вы с Ченхоллсом заинтересовались этим делом через несколько лет после продажи дома Поупам?

Анвин пожал плечами.

— У Ченхоллса есть два инженера-изыскателя, и они провели исследования, как проходят оловянные и медные жилы из Редрата и Сент-Дея. Они решили, что у Тревонанса может оказаться хороший выход горных пород. И ведь точно, по соседству, в Сент-Агнесс, полно шахт, действующих или бывших.

— Считаете, миссис Поуп об этом знает?

— Это я и хочу выяснить. Потратит ли она деньги, чтобы обеспечить неприкосновенность частной жизни, или, как только сделка по продаже состоится, сама откроет шахту?

— Женщина? Вряд ли, — высказал мнение Джордж, — тем более что она родом не из Корнуолла и ничего не понимает в горном деле.

— Если только кто-нибудь не даёт ей советов.

— Кто?

— Понятия не имею. Кто-нибудь поблизости. Полдарки, к примеру. Я про Росса Полдарка. Они живут всего в нескольких милях. Слышал, она сблизилась с их сыном.

— Что ж, — процедил Джордж. — Их сынок пожалует сюда во вторник. Сами у него и спросите.

Тревонанс взглянул на хозяина дома и громко расхохотался.

— Вот уж чего я делать не стану. Я сам схожу и повидаюсь с дамой. Я весьма недурно понимаю женщин. В беседе расставлю пару ловушек, и она угодит в одну из них.

Вечер с ужином и карточной игрой назначили на шесть часов во вторник. Экипаж с мистером Трембатом и мистером Роузом прибывал в гостиницу в понедельник около семи часов, и Джордж позаботился, чтобы там их дожидался небольшой портшез, на котором оба юриста могли бы добраться до Кардью.

Он предпочёл бы, чтобы мистер Роуз приехал за день до праздника, дабы Харриет не раскусила — опознание, если оно состоится, сделал именно он. Джордж слишком дорожил её мнением, а ведь на исходе вечера их друг или, по крайней мере, гость может отправиться на виселицу или на каторгу. И он не хотел, чтобы жена, обладающая такими неоднозначными взглядами на ценность денег, свалила всю вину на него.

В глубине души Джордж догадывался, что она расценит это как сомнительное ухищрение. Но он может правдоподобно заявить, что Роуз остановился у них на три-четыре дня, чтобы помочь в кое-каких делах поместья.

Так что он огорчился и разочаровался, когда в понедельник около половины восьмого у дома появился пустой портшез, и конюх Нанкивелл передал Джорджу записку, полученную от кучера почтовой кареты.

Она гласила:

Сэр,

С сожалением вынужден сообщить, что мистер Роуз страдает от сильной головной боли, которая, по его словам, вызвана подагрическим состоянием головного мозга. Он провёл день в постели и принял капли Уэсселя, по его словам, они поставят его на ноги меньше чем за двенадцать часов, так что он уверен, что завтра приедет.

И я, и он хорошо осведомлены о том, как для Вас важно его прибытие в Кардью не позже вечера вторника. Он предложил мне переночевать в его доме, и я принял приглашение, поскольку уверен, что он сдержит обещание насчёт завтрашнего дня. Более того, я считаю, что он немного напуган предложенной Вами платой, ведь все его разговоры сводятся к банкротству банков, будущему вознаграждению и ценности денег.

Честь имею,

Ваш покорнейший слуга,

Гектор Трембат

Джордж поворчал, сложил записку и положил её в карман, а затем поднялся наверх, сообщить Харриет, что их гость задерживается.

Это ничего не меняет, убедил он себя. Нужно только под каким-либо предлогом задержать мистера Роуза наверху, пока не соберутся гости. Пусть он спустится, когда вечер будет в самом разгаре — эффект окажется больше, а в самой сцене появится что-то драматичное.

Что ж, пусть он спустится по лестнице в чёрной шляпе и дорожном плаще, когда все соберутся. Если Харриет покажется, что стоило бы устроить это разоблачение с большей осмотрительностью, ей всё равно придётся действовать заодно с Джорджем. Хотя вряд ли она станет оправдывать кражу денег из дилижанса или хотя бы с долей искренности утверждать, что виновный должен уйти безнаказанным.

В четверг, тридцать первого мая, стояла прекрасная погода. Стивен с Клоуэнс провели весь день на борту «Леди Клоуэнс», которая прибыла с утренним приливом, и Стивен рассказал Эндрю о полученном приглашении. Судно доставило разные товары из Плимута — его планировали разгрузить завтра, когда подадут телеги. Они чувствовали себя счастливыми: все находились в приподнятом настроении, и только в половине пятого неохотно сошли на пристань и двинулись домой. Эндрю торопился к матери и сказал, чтобы его не ждали, он сам прекрасно доберётся.

Дом был простым и небольшим, с застеклёнными оконцами и маленькими квадратными комнатами, раз-два и обчёлся. Но Клоуэнс и не сравнивала его с просторной, но обветшавшей Нампарой. И то лучше, чем сторожка, которую им обещали раньше, да и вид отсюда куда прекраснее. Отовсюду просматривается залив Пенрин, а из спальни можно наблюдать за прибывающими или отчаливающими кораблями. Хотя ей наверняка станет грустно и скучно, когда Стивен уйдёт в море, зато Блейми совсем рядом, а к тому же найдется уйма мелких дел, чтобы обустроить дом, если ей хватит предприимчивости, чтобы всё это осуществить. Она никогда не занималась живописью, если не считать слащавых роз на холсте, нарисованных в школе, да и столярное дело казалось ей тайной за семью печатями. Но для предприимчивых девушек нет ничего невозможного.

Единственной ложкой дегтя оказалась седовласая вдова, владелица дома, занимавшая его вторую половину. Она приторно улыбалась и без конца раскланивалась.

Переодевание затянулось надолго, потому что Стивен пока не мог увидеть Клоуэнс в нижнем белье и не воспользоваться этим, так что часы уже пробили половину седьмого, когда они, запыхавшись, вбежали в Кардью через парадный вход. К тому времени большинство гостей уже прибыли, сразу после них приехал Эндрю, а затем и Джереми.

Джереми с особой тщательностью облачился в то, что Харриет назвала его обмундированием: облегающий алый сюртук с потускневшими золотыми эполетами, воротником и манжетами, бронзовыми пуговицы по обеим сторонам сюртука, портупея с бляхой «52» и узкие флотские панталоны с чёрными башмаками. Харриет сказала также, что военная форма удивительно преображает мужчину, и Джереми служил лучшим тому доказательством. Возможно, он приехал в Кардью ради встречи с Кьюби и нарочно так вырядился.

Если и так, то награда быстро нашла героя. Увидев его, Кьюби изменилась в лице, и как только им удалось поговорить, произнесла:

— Джереми, ты прекрасно выглядишь!

— Это же прибежище для отвергнутого возлюбленного, — отозвался Джереми. — Раньше многие совершили бы тур по Европе, но Наполеон лишил нас такой возможности.

— Перестань! Я слышала, ты уехал... По крайней мере, я рада, что опасность миновала.

— Остается ещё Америка.

— Но ты же не уедешь?

Он не ответил, но искоса глянул на неё, пытаясь вспомнить Лизу, сравнить их.

— Как там Огастес?

— В Лондоне. Он получил пост в Казначействе, вполне себе тёпленькое место.

— Когда ты соберёшься в Труро выпить со мной чая?

— А разве я говорила, что вообще соберусь?

— Я останусь только до следующего понедельника.

— И куда ты возвращаешься?

— В Брюссель.

— И что там за люди? Они к нам дружелюбны?

— Не слишком. Но и не враждебны. Просто суровы. Они рады видеть спины отступающих французов, но едва ли рады приходящим вместо них англичанам, немцам или русским.

— А дамы?

— В какую игру ты сегодня играешь? — улыбнулся он.

Она вздрогнула.

— Игру? Ты хочешь сказать... — она неуверенно взглянула на него. — Ты о карточной игре?

— О какой же ещё?

— Не важно. У меня нет особых предпочтений.

— И у меня. Правда, я бы предпочёл сесть рядом с тобой.

— Мне не везёт в игре. И я до ужаса боюсь проиграться!

— Не то что твой брат.

— Да. Наверное, это из-за него!

— За тем столом играют в фараон. Кажется, это что-то вроде игры в очко.

— Тогда давай здесь и останемся. Я никогда не играла в фараон, но кажется, в игре в очко разрешается делать невысокие ставки!

Гости разделились. Стивен повел Клоуэнс за стол, где играли в фараон, пообещав её обучить. Напротив сидел Энтони Трефузис, который до этого не встречался с Клоуэнс, но теперь наслаждался возможностью сидеть рядом и похлопывать её по руке, когда выпадал случай, и Анвин Тревонанс, который провёл день в Плейс-хаусе, но захотел присоединится к веселью, а также лорд Деворан. Последний быстро позабыл о своих обязанностях банкомёта, перепоручив их леди Харриет, и та со смехом заняла его место. Джордж намекнул всем, что не стоит делать высоких ставок из-за присутствия на вечере юных леди, так что игра за каждым столом началась с малых оборотов.

Сам Джордж не принял участия в игре, а предложил Джону Тревэниону прогуляться по террасе — предложение, от которого тот не смог отказаться.

Было уже начало восьмого, и Джордж не спускал глаз с центрального входа, ожидая приезда самого важного гостя. Мистера Роуза нужно сразу провести наверх, где он сможет привести себя в порядок и (если ему это так уж необходимо) сменить дорожную одежду, а затем присоединится к обществу. Ужин подадут в девять, так что он должен спуститься около половины девятого, до того как все покинут карточные столы. Такой расклад окажется превосходным.

— Церковь, — заявил он Джону Тревэниону, — всё ещё под вопросом. Та, что в Сент-Майкл-Каэрхейс, слишком маленькая.

— Но это семейная церковь, — возразил майор. — Вся наша семья, все девушки из нашей семьи венчались там, и там похоронены мои родители, жена и предки на протяжении пяти или шести веков...

— Думаю, такое событие заслуживает пышной свадьбы.

— Вы осведомлены о моих финансовых делах лучше меня самого, Уорлегган. Подобные вещи всегда влетают в круглую сумму.

— Всё равно не думаю, что это повод для скряжничества. Валентин — мой единственный сын. У меня обширные связи. В конце концов, нужно пригласить и родственников леди Харриет. Нельзя же пригласить людей проделать долгий путь на свадьбу, а потом заставлять их сидеть в церковном дворе!

— Стоило подумать об этом раньше! Какие ещё есть варианты?

— Церковь Святой Марии в Труро. Мой особняк относится к тому приходу.

Джон Тревэнион раздражённо махнул рукой.

— Ваш так называемый Большой дом куда хуже подойдет для приёма, чем замок Каэрхейс!

— Вашему замку, — ответил аналогичной усмешкой Джордж, — едва ли польстит то, что вы пригласите тридцать или сорок гостей.

Они повернули и тем же путём двинулись обратно.

— Бросьте, мой дорогой, — сказал Тревэнион, — разве у нас двоих наберётся больше шестидесяти родственников или близких друзей? Давайте пригласим шестьдесят человек в церковь, а ещё шестьдесят присоединятся уже на приёме. Кому, чёрт побери, захочется присутствовать на долгой церемонии, когда можно сразу приехать к закускам и хорошему вину?

Джордж заметил слугу, пожилого Бленкоу, шныряющего среди конюхов и лошадей. Этот полный и сутулый человек умел писать и читать, что делало его самым образованным из слуг Джорджа, и иногда выполнял поручения вместе с Танкардом.

Бленкоу — один из троих, которым Джордж приказал быть начеку на случай разоблачения или последствий разоблачения. Остальные двое, молодые и сильные, ждали в доме. Джордж взглянул на часы. Половина восьмого. Карета прибудет с минуту на минуту, если не запоздает. Разве что только лошадь потеряет подкову или тормоза откажут, или случится другая идиотская задержка.

Он надеялся, что мистеру Роузу полегчало. В любом случае, если мистер Гектор Трембат дорожит своей репутацией, ничто не задержит его гостя.

— Как твои опыты с паром? — поинтересовалась Кьюби.

— Что, сейчас? Заброшены, разумеется. Армии не нужны учёные-любители, кипятящие воду в котлах. Её интересуют только настоящие взрывы!

— А что тот молодой человек из Уэйдбриджа, у которого ты гостил, когда мы встретились в музыкальном магазине?

— Я видел его вчера, но у него нет времени заниматься своими увлечениями. Доктор Эйвери, его партнёр, умер, и теперь у него преуспевающая практика. К тому же он только что женился — на даме на десять лет старше. Уверен, он скоро опять примется за эксперименты. Не из тех он людей, что позволят любви разрушить жизнь.

— Да и ты наверняка не такой!

— Что ж, тут вопрос только в том, как скоро это произойдет, — прошептал Джереми и взял вторую карту.

— Что произойдет? — спросила Кьюби.

— Хватит, — сказал Джереми раздающему. — Ты знаешь, о чем я спрашиваю — о твоей свадьбе с Валентином.

Она залилась краской.

— Полагаю, довольно скоро.

Ничего не изменилось. Привязанность к Лизе не защитила от резкой боли в груди.

— Ты так полагаешь?

— Ну... да. Я беру следующую?

— Нет. Твой туз дает одиннадцать очков. Итак, какой же месяц выбран для счастливого события?

— Сентябрь или октябрь, так считает брат.

Цвет кожи на её шее и руках напоминал сливочные ириски. Джереми знал, каковы они на вкус.

— Слава Богу, скоро всё будет кончено. Ты заключишь славный брак на всю оставшуюся жизнь с мужчиной, которого не любишь.

— Тсс! — сказала она.

Раздающий получил двадцать очков, и Джереми передвинул деньги.

— Побеждает мисс Тревэнион! — провозгласил он. — Впрочем, как всегда, — добавил он вполголоса.

— Так ты думаешь, это победа? — тихо спросила она.

— Победа для тебя: твоей семьи, твоего брата... Мы уже это выяснили... и не забывай про деньги!

— Это вряд ли.

— Что может быть лучше, чем любовь и азартные игры? Кому везёт в картах — не везёт в любви!

В следующем кону Кьюби выпали двойка и тройка.

— Держу пари, в такой красивой военной форме нет необходимости страдать от несчастной любви! — сказала она. — Даже мой брат никогда не выглядел таким привлекательным!

— Ты имеешь в виду Огастеса?

— Нет, другого брата — Джорджа. Он погиб в Бергене.

Джереми выпали две королевы. Это показалось достаточным.

— Мне хватит.

— Что нужно сказать, если хочешь взять ещё карту? — шёпотом спросила Кьюби.

— Беру.

— Как-то странно звучит.

— Мисс Тревэнион берёт ещё карту! — сказал Джереми раздающему.

Ей достался туз, что лежал теперь на столе рубашкой вниз. Она взглянула на Джереми. Тот кивнул. Она тоже кивнула. Четвёртой выпала пятёрка. Игра продолжалась. И в конце концов Кьюби снова сорвала банк.

***

Снаружи вечерний свет золотил острые вершины деревьев, направляя солнечные стрелы на фасад дома. Словно в битве при Азенкуре, подумал Джордж. Он взглянул на часы. Почти восемь.

— Думаю, нам пора в дом, — сухо промолвил Тревэнион, уже давно испытывающий недовольство. — Воздух тут холодный, а я вчера забыл свой бархатный жилет.

В лесу порхали голуби, перелетая с дерева на дерево в поисках места для ночлега. Многовато их расплодилось, подумал Джордж. Ну, по крайней мере, пироги из них получаются отменные. Что же случилось с чёртовым экипажем? Портшез не вернулся, так что дилижанс, по-видимому, ещё не прибыл на постоялый двор «Норвегия».

— Вы уже определились с планами? — резко спросил Джордж.

— С планами?

— На следующий год, начиная с сентября.

— Нет... э-э-э... нет. Нет, конечно. Пока нет. Я собираюсь провести некоторое время в Лондоне, навестить родственников. Как вы знаете, у меня осталась кое-какая собственность в Грампаунде. Кое-что там можно достроить, чтобы поселиться. Хотя, возможно, я не всегда буду жить в Корнуолле.

— Теперь, когда воцарился мир, открылось много новых возможностей.

Тревэнион скривил губы.

— Путешествовать? Это удовольствие только для богатых.

— У вас есть связи в высших кругах.

— Немного. Там видно будет.

Досадную проблему с матерью Кьюби ещё предстояло решить, но Джордж чувствовал, что слишком напирать не стоит. Валентин и сам способен распоряжаться в своём доме, как посчитает нужным, да и со вдовой тоже справится.

— Скоро настанет время ужинать, — сказал Джордж. — Заходите в дом. Мне нужно уладить некоторые дела.

Когда молодой человек ушёл, Джордж спустился по лестнице и поманил пальцем Бленкоу. Слуга тут же прибежал.

— Нанкивелл ещё не вернулся?

— Нет, сэр. Мы смотрим во все глаза.

— Должно быть, экипаж сломался. Трембат, конечно же, не сообразил нанять карету в случае задержки.

— Да, сэр. Похоже, что-то случилось в пути между почтовыми станциями.

— Об этом я и говорю, Бленкоу.

— Да, сэр.

Джордж сердито посмотрел на слугу и вошёл в дом. Стоило Тревэниону упомянуть о холоде, как он тоже начал мерзнуть.

Столики с игроками опустели без четверти девять, и почти сразу подали ужин. На улице угасали вечерние огни, и в доме зажгли свечи, чтобы осветить длинный стол с блюдами и напитками. Игра оказалась не из тех, что любят серьёзные игроки. Энтони Трефузис не пришёл бы, знай он, что ставки будут такими низкими. Но раз уж никто не ощутил чрезмерного ликования от выигрыша, никто и не почувствовал сильного опустошения от проигрыша, что явилось причиной совместного веселья за ужином.

Стивен, только что выигравший около восьми гиней, чувствовал себя воистину превосходно. Его отношения с Клоуэнс были на той самой ранней стадии, когда хочется смаковать каждую минуту. Заработанные на последнем дельце деньги приятно грели его руки, и на них капали проценты в банке, здоровья и сил у него было в избытке, он наконец-то полностью поправился, к тому же они с женой развлекались в доме одного самых богатых и влиятельных людей в округе. Он был голоден и страстно желал перепробовать все прекрасные угощения на столе, как и все прочие прелести жизни. Не было ничего чудесней этого момента, и Стивен то и дело пожимал руку Клоуэнс, чтобы сообщить ей об этом.

— Я тут подумал... — прошептал он.

— Что?

— Знаешь, раз я приглашён сюда в отсутствие Валентина, это значит, что нас принимают здесь по-новому. Конечно, раз уж я женат на тебе... Но всё равно, это важно.

— Что ж, лучше быть дружелюбным...

— Дело не в этом. Вот бы удалось поговорить с сэром Джорджем сегодня вечером, попозже, если представится возможность!

— О чём?

— О делах. Я только что открыл банковский счёт у Карна, но будет вполне удобно держать деньги и в Труро, в банке «Уорлегган и Уильямс». Интересно, стоит ли перевести деньги туда — просто упомяну, что хотел бы.

— Сегодня вечером? О нет, Стивен, не надо!

— Почему бы и нет?

— Твой счёт не настолько велик. По-моему, сэр Джордж хоть и любит деньги, но если и станет обсуждать подобные темы в такой вечер, то это должно быть действительно крупное дело.

— Когда-нибудь и мои дела станут действительно крупными.

— Вот в таком случае... Хотя даже и тогда... Но точно не сегодня.

Стивен раздраженно взглянул на неё, но потом его лицо прояснилось.

— Тебе виднее, дорогая. Мне стоит прислушаться к твоим советам.

Джордж бросил взгляд с другого конца стола на этих двоих. Заметил нежную красоту Клоуэнс. Кто-то наконец заполучил её. Больше она не девственница-искусительница. Порченный товар. Но она будто совсем не изменилась. Та же чистота, та же откровенная невинность. Странный человек, этот её муж. Джордж ощутил злобу и притяжение одновременно. Она физически привлекала его с того дня, как он впервые её увидел, когда она вторглась к нему в дом, босая, с букетиком наперстянок в руках — а такое с ним случалось не часто. Как и много лет назад, в случае с Морвенной Чайновет, для него было бы особенным удовольствием причинить боль человеку, к которому он испытывал нечто подобное, зная, что эта женщина для него недостижима.

Кто-то заговорил с ним. К ему обращался Анвин Тревонанс, сидящий за Клеменс Тревэнион, которую Харриет разместила рядом с ним.

— Что? — переспросил Джордж.

— Почему вы не спрашиваете, как дела у меня с Селиной Поуп?

— Что? Нет, не спрашиваю. Возможно, вы хотели бы сохранить это в тайне.

— Вовсе нет! Если мои дела сделаются достоянием общественности, я не буду возражать.

Как откровенно и полностью в его духе, подумал Джордж.

— Так вы застали даму дома?

— О да! Недавно вернулась из Лондона и теперь почти всё время дома. Выросла на дюйм с тех пор, как помер муженёк.

В дверях среди слуг возникла какая-то суета, и Джордж навострил уши. Но это не был Бленкоу с заранее условленным сигналом. Трое слуг внесли блюда с яйцами чаек под креветочным соусом.

— Вот что я скажу, Джордж, — продолжил Анвин, — она ничего не смыслит в шахтах, зато волнуется о своем положении в обществе. И так же, как и моего непроходимого тупицу братца, её заботит только красота пейзажа. Этот человек, Баррингтон Бердетт, адвокатская душа, подкинул ей идею выкупить у меня права на недра. Дал ей совет, чёрт бы его побрал... Однако цена справедливая, а синица в руке всегда лучше, и так далее... Но что это за вино? Контрабандное?

— Нет, это новая партия из одного из городов Ганзейского союза. С открытием портов на континенте вся торговля того и гляди перевернётся с ног на голову...

***

— Как насчет чашечки чая в субботу? — спросил Джереми Кьюби.

— Что?

— В «Красном льве» в четыре. Или можем пообедать там и выпить чай сразу после. Клеменс может сесть между нами, чтобы я не мог даже дотронуться до тебя.

Она принялась за еду, потом остановилась и незаметно облизнула палец.

— Надо спросить у Клеменс.

— Значит, наша последняя встреча? Последняя перед свадьбой... Я точно не вернусь домой до Рождества. С субботы твой путь свободен. Я даже не стану призраком на празднике. Когда я вернусь, всё уже будет кончено.

— Ты всегда останешься призраком на празднике, Джереми. И ты это знаешь!

— О нет! — сказал он. — Я подумываю пойти по стопам моего кузена Джеффри Чарльза и привезти домой пухленькую фламандскую жену.

Она взглянула на него сквозь ресницы.

— Ну конечно!

— Они там такие пышки! Как маленькие голубки. Но не все, разумеется. Некоторые — наоборот, довольно тоненькие.

— Лучше женись на тоненькой, — сказала Кьюби. — Растолстеть она всегда успеет.

— Вот и я так думаю. Но та, что запала мне в душу — её зовут Лиза Дюпон — довольно пухленькая. Как думаешь, она мне подойдет?

— Полагаю, с твоим сегодняшним настроением тебе любая подойдет.

— Твоя правда. Но умоляю, пойми меня правильно. Я думаю о Лизе Дюпон только как о возможной замене для тебя, когда придёт время. Представляешь, как будет выглядеть общество Корнуолла через несколько лет, с таким-то смешением народов? Честно говорю, а точнее предупреждаю — в будущем нам придётся встречаться и общаться, потому что графство не так велико, чтобы избежать встреч. Можем обсудить это в субботу.

— В субботу, — сказала Кьюби, — меня точно там не будет!

— Приходи. Ты не можешь лишить осуждённого последних счастливых часов.

Джереми мог бы рассказать ещё много интересного, знай он, какой сюрприз приготовил сэр Джордж Уорлегган. Беседа продолжалась, как вдруг у входа послышался шум и Джордж наконец услышал долгожданный сигнал. Он вскочил, извинился перед собеседниками и вышел за дверь.

Там стоял раскрасневшийся Гектор Трембат, сжимая в руках чёрную треуголку.

Взгляд Джорджа взметнулся вверх.

— Проклятье! Почему так поздно? Что вас задержало? Он уже переоделся?

— О нет, сэр Джордж. Боюсь, его здесь нет.

— Что? Что, Бога ради, это значит?

Кадык Трембата дёрнулся.

— Сегодня утром мы сели в дилижанс, сэр. Мистер Роуз по-прежнему неважно себя чувствовал и жаловался на сильную головную боль. Просил даже подождать ещё один день, сэр! Но я заставил его, убедил, чуть было не притащил со связанными руками! Поначалу, в экипаже, всё шло как по маслу, мы даже долго разговаривали на разные юридические темы...

— Давайте уже дальше!

Нанкивелл стоял здесь же, в прихожей, нервно теребя хлыст. Рядом ещё трое слуг.

— Ну а потом, в Тресилиане, стоило только нам увидеть реку, как мистер Роуз заявил, что не может больше терпеть головную боль, очередной толчок кареты, сказал он, сделал её невыносимой. Нам пришлось остановиться почти на полчаса. Мы подняли его — а он очень крупный человек, сэр, и очень тяжёлый, с пунцовым лицом и совершенно седыми волосами. Мы послали в ближайший дом за водой — у одного из пассажиров оказался бренди, но мистер Роуз не мог его пить. Через полчаса, поскольку поблизости не нашлось никакой помощи или хотя бы аптекаря, пришлось кое-как вернуть его в экипаж. Остальные два пассажира сказали, что они поедут снаружи, чтобы дать больному больше места, и так мы прибыли в Труро. Там его вытащили и отправили в больницу. Я не знал, что делать, но счёл своим долгом остаться с ним. Врач или аптекарь должны привести его в чувство, и тогда я всё же смогу убедить его поехать. Сэр Джордж, я намеревался отправить вам сообщение, но экипаж, который и без того уже сильно задержался, уехал без предупреждения...

— Да, да, продолжайте! Сейчас-то он где?

— Нам посчастливилось застать дома доктора Дэниэла Бенну, нашего самого уважаемого врача — вашего врача, если я правильно помню, конечно! К тому времени как он приехал, мистер Роуз уже не мог ни пошевелиться с правой стороны, ни говорить. Он так много болтал накануне вечером, а также в начале нашего путешествия, и было невозможно поверить, что он не может произнести ни слова, а только время от времени теребит губу опухшей левой рукой...

— Так что сказал Бенна?

— Сказал, что тот перенёс апоплексический удар, и сразу же пустил ему кровь из яремной вены. Клянусь, сэр Джордж, я как увидел кровь, так мне совсем дурно стало...

— Избавьте нас от описания своих чувств. Где он сейчас?

Мистер Трембат затрясся, но продолжил рассказ.

— Доктор Бенна задержался на полчаса, и я не знал, что и предпринять, потому что, ясное дело, не было никакой надежды доставить сюда мистера Роуза сегодня вечером или добиться от него чего-нибудь на месте. Так что я взял на себя смелость послать домой за лошадью и перевёз его в гостиницу Пирса. — Мистер Трембат откашлялся. — Однако, прежде чем я ушёл, чтобы доставить сюда дурные вести, служанка, которую приставили присматривать за мистером Роузом, сбежала вниз и сказала, что с больным произошли серьёзные изменения. Так что мы с трактирщиком пошли за ней. Она оказалась права. С мистером Роузом произошли катастрофические изменения. Потребовалась пара минут, не больше, чтобы привести аптекаря — тот как раз только что вошёл в гостиницу, чтобы чего-нибудь выпить — и аптекарь тут же объявил его мёртвым.

— Мёртвым?

— Да, сэр.

— Ясно.

Спустя мгновение Джордж вдруг понял, что всё ещё сжимает в руке бокал, принесённый из столовой. Первым желанием было разбить его об пол. Но вместо этого он крепко стиснул его мощными пальцами, переломив ножку, и отдал осколки удивлённому лакею.

После чего снова присоединился к гостям.

Стивен Каррингтон наслаждался вечером до самого конца. За карточным столом он всё время выигрывал достаточно, чтобы восполнить проигрыш Клоуэнс. Он чувствовал себя в своей стихии, вращаясь в более высокородном обществе, чем когда-либо ранее, и все приняли его без видимого неодобрения высказываний или манер. И наконец, он женился на девушке, которую страстно желал с первого дня знакомства. Никогда его позиции не были так сильны. Его проступки, рассуждал он, остались далеко позади. С того случайного удара ножом прошло уже более двух лет, и единственный человек, узнавший его в ту ночь, теперь стал партнером и близким другом. Вероятность того, что его опознает кто-то ещё казалась совсем небольшой, ведь прошло столько времени, хотя он всё равно ещё некоторое время постарается избегать Плимута на всякий случай.

Что до последней авантюры с дилижансом, это произошло позже и заставило сильнее поволноваться. Но Стивен верил в свою удачу. До сих пор для него всё оборачивалось хорошо, а награбленные деньги дали старт началу морской карьеры. Он точно знал, нутром чувствовал, что немало людей вокруг заработали свой первый пенни не самым честным образом. К примеру, он бы удивился, если этот человек с кислой миной — хозяин дома — тоже не был бы замешан в тёмных делишках. Вот только в случае мистера Уорлеггана, вероятно, речь идет об обмане каких-нибудь вдов, а не о такой отважной и рискованной авантюре, которую он предпринял.

Итак, Стивен с уверенностью смотрел в будущее, высоко подняв голову, даже не подозревая о мистере Артуре Уильямсе Роузе, чьё грузное тело сейчас выносили через заднюю дверь гостиницы Пирса по пути на кладбище.

Что до Джереми, то этим вечером он тоже получил огромное удовольствие, пусть даже в такой странной и искажённой форме. В конце концов он убедил Кьюби выпить с ним по чашечке чая в следующую субботу в компании с Клеменс. Это продлит агонию, но лучше закончить так, считал Джереми, чем болтовней за карточным столом. Пусть будет так. Он вернется к Лизе, точно зная, что в Корнуолле его больше ничто не держит. По дороге к дому, скача верхом по тёмным вересковым пустошам, не слишком быстро, чтобы Колли не споткнулся и не сбросил его, Джереми, вероятно, даже под светом звезд внушал животный страх. Разного рода головорезы и прочие мерзавцы с шахт не решались нападать на военных.

Джереми был не больше Стивена осведомлен о тонкой грани, что отделяла их сегодня от разоблачения, но во время долгого пути домой он начал размышлять о применении доставшихся ему денег. Забирая значительную часть своей доли, чтобы купить армейское снаряжение, он заметил, что влажный воздух пещеры начинает наносить вред банкнотам. В то время он оставил всё как есть, но сейчас, в этот отпуск, казалось разумным попытаться что-то предпринять, чтобы сохранить оставшееся.

Джереми размышлял около часа, а затем принял решение. Сторожка, откуда они пустились в свое безрассудное предприятие и куда вернулись через полтора дня, всё ещё пустовала и была частично обставлена, с тех самых пор, как сорвалась помолвка Клоуэнс и Стивена. Джереми, довольно внимательно изучивший этот маленький дом, вспомнил о плохо закреплённой половице в одной из дальних комнат, в конце узкой лестницы. Если получится её сдвинуть, это может пригодиться. Он также вспомнил, что на кухне есть старый железный ящик. Если вытащить примыкающую к очагу часть, получится существенных размеров полость, куда вполне могут поместиться оставшиеся деньги, и банкноты будут спасены. Он решил совершить вылазку рано утром в четверг.

В отличие от Стивена, Джереми не только не имел такой же безрассудной веры в удачу, но даже не обладал счастливой способностью избавиться от чувства вины. Судя по всему, ограбление сошло им с рук и можно начать жизнь заново. Джереми почувствовал себя немного увереннее после необдуманного признания Джеффри Чарльзу. Но смех кузена заставил его задуматься — словно это было предупреждением — будто они продолжают плутать в лесной глуши, и никто никогда не окажется в полной безопасности.

А может, однажды учинив такое, неправильно находиться в полной безопасности? Возможно, именно служба в армии принесла в его жизнь то самое равновесие, так необходимое его внутреннему чувству справедливости.

Глава седьмая

В начале июня Англию посетили главы стран-союзников, которые помогли победить Наполеона. Самодержец всероссийский Александр I, король Пруссии Фридрих Вильгельм III, канцлер Австрии принц Меттерних, канцлер Пруссии принц Чарльз Август Харденберг, фельдмаршал фон Блюхер и многие мелкие князьки. Все добрались до Англии на одном корабле, но, по пути в каретах до Лондона, некоторые наиболее известные персоны отделились и прибыли в частном порядке, опасаясь энтузиазма и столпотворения среди неотёсанных и не слишком дисциплинированных местных жителей.

А энтузиазма было хоть отбавляй! Блюхеру не давали прохода, а русский царь не мог выйти из отеля, где решил остановиться (несмотря на то, что для него подготовили апартаменты во дворце), без радостно преследующей его восхищённой толпы. Проводились великосветские рауты: балы, ужины, посещения оперы.

Настали лучшие времена для принца-регента, толпа не освистывала его, расходуя все силы на приветственные возгласы в адрес иностранных гостей. Каннинг путешествовал по северу страны и писал Россу:

Мир, которого мы так ждали и который теперь честь по чести наступил, в первые месяцы преподнёс нам столько сюрпризов, что остаётся замереть в ужасе от собственной глупости и недальновидности. Некоторые отрасли промышленности действительно спасены, но в других воцарился хаос. Вся торговля — кипящий котел: Европа с энтузиазмом приветствует наш экспорт, но взамен наводняет нас импортом. Некоторые неоперившиеся отрасли промышленности, что расцвели пышным цветом в отсутствие конкуренции, теперь подкошены холодными ветрами, день ото дня всё более жестокими. Даже более того, теперь мы вынуждены настаивать на тех реформах, которым до сих пор сопротивлялись.

Однако Каннинга всё больше и больше тревожило ухудшающееся здоровье юного Джорджа, его старшего сына.

Дуайт Энис тоже подорвал здоровье — к ярости Кэролайн, он слишком часто посещал кишащий болезнями район Гернси, где подцепил лихорадку, от которой не мог избавиться. Она исчезала и появлялась снова с удручающей регулярностью. Пару раз Дуайт принял лекарство, изготовленное его помощником Клотуорти, но других докторов к себе не подпускал. Он практиковал голодную диету, прописал сам себе перуанскую хину и опиум и продолжал работать в деревнях как ни в чём не бывало.

Так что пока все разговоры о поездке на несколько недель в Париж были отложены. Позже Дуайт узнал, что Дэви с компанией, пережив крах Наполеона, покинули Париж и переехали в Овернь, а затем направились во Флоренцию.

— Париж особенно хорош в осеннее время! — заявил Росс с авторитетом человека, который никогда там не был. — Тогда и поедем!

Тем временем, великая пиренейская армия, созданная Муром и Веллингтоном и превратившаяся в лучшую армию в мире, вошла в Бордо, слёзно попрощалась с португальскими дивизиями, чьим парадом в последний раз командовал Веллингтон, и рассталась с ними навсегда. На следующий день после парада майор Джеффри Чарльз Полдарк отправился к командиру и сказал, что подаёт в отставку.

Полковник Уильям Нейпир с минуту смотрел на него исподлобья, прежде чем дать ответ.

— Правильно ли я расслышал?

— Да, сэр.

— И на каком же основании вы пришли к такому ошибочному решению?

— Война окончена, сэр. Полагаю, настало время вернуться к обычной жизни. Надеюсь, что смогу продать свой чин...

— Вы профессиональный военный, Полдарк, а не временный служащий.

— Армия была моей жизнью с шестнадцати лет. Но я недавно женился, моя жена ждёт ребенка. Я владею небольшим поместьем в Корнуолле, которое требует моего внимания.

— И вам есть на что жить?

— Благодаря приданому жены — да, сэр.

Нейпир встал и прихрамывая подошёл к окну. Он был худым, бледным молодым человеком и сам недавно женился.

— Война ещё не окончена, Полдарк. Возможно, война в той или иной форме никогда не закончится для страны вроде нашей, колониальной империи.

— Полагаю, приказов у нас пока нет, сэр?

— Мы отправляемся в Плимут, когда будет транспорт. Ну, а после...

— Признаюсь, у меня нет никакого желания воевать в Америке, — сказал Джеффри Чарльз. — В этой дурной мелкой ссоре нет никакого смысла, не считая будущего Канады.

Нейпир обернулся.

— Сколько вам лет, Полдарк?

— В октябре исполнится тридцать.

— Я на год моложе. Сколько раз были ранены?

— Четыре.

— А я — семь. Хоть в этом я вас превзошёл.

Они улыбнулись друг другу.

— Придётся, конечно, утрясти это с герцогом и командованием в Лондоне.

— Разумеется.

— Вероятно, это им не понравится.

— Так точно, сэр.

— В самом начале счастливого брака курс, которому вы собираетесь следовать, кажется очень привлекательным. Через год-два всё может измениться. А не поступить ли вам противоположным образом?

— Например?

— Останьтесь ещё на пару лет. Продолжайте свою доблестную службу, а затем задействуйте связи и выкупайте звание бригадного генерала.

Джеффри Чарльз удивлённо поднял взгляд.

— Вы слишком добры, сэр. Я думал, что такое невозможно. Но я бы сказал, не сочтите за дерзость, что вы гораздо более для этого подходите, нежели я.

Тёплый солнечный свет скользнул по бледной руке полковника, поправившего штору.

— Мне это не по карману, друг мой. У моей жены нет собственных средств. Да и, признаться...

— Сэр?

— Не важно. Так что скажете об этой перспективе?

— Такое предложение льстит моему самолюбию. Но до сих пор у меня едва хватало денег на жизнь. Без поддержки очень нелюбимого мною отчима я не смог бы остаться офицером. Поэтому, хоть я и привлёк некоторые средства жены, чтобы привести в порядок свое маленькое поместье, то не могу — мне невыносима даже мысль использовать их для покупки более высокого армейского чина. Это будет слишком эгоистично.

— А если спросить жену?

— Не могу, сэр, будет выглядеть, будто я отказался ради неё.

С улицы раздались звуки горна.

— Хорошо, Полдарк. Я передам ваш рапорт.

— Благодарю, сэр. — Джеффри Чарльз колебался. — Вы только что хотели что-то сказать. Это слишком личное для моих ушей?

— Да, именно так! Однако я расскажу. Я собирался сказать, что меня тоже на самом деле посещают подобные мысли — оставить армию. Как и у вас, у меня есть молодая и привлекательная жена. Вас ранения, кажется, беспокоят только при ходьбе, а я, в отличие от вас, не могу согнуться, когда ложусь спать, и по утрам мне не встать без помощи ординарца. Иногда меня трясёт от боли. Моя карьера в армии, как я уже говорил, ограничена недостатком средств. Но это всё — разговоры о будущем. Кто знает, что ждёт нас в будущем?

— Сэр, разрешите обратиться!

Это был лейтенант Кристофер Хавергал. Джеффри Чарльз незаметно сжал и разжал частично парализованную ладонь. Чрезмерная любезность его раздражала — он что, издевается?

— Да?

— Ходят слухи, сэр, что вы намерены уйти в отставку и покинуть армию.

— А вам-то что?

— Все интересуются, сэр. И другие младшие офицеры тоже. И солдаты.

— И почему младшие офицеры поручили самому младшему из них задать мне этот вопрос?

— Потому что, как им кажется, у меня... — лейтенант Хавергал помедлил и поправил волосы.

— Достанет дерзости?

Легкая улыбка тронула губы лейтенанта.

— Дерзость — одна из форм мужества, сэр. Разве нет? Надеюсь, меня... нас дезинформировали!

— Ваша дерзость, — сказал Джеффри Чарльз, — это та форма мужества, с которой вы ловили зайца. Не в этом нуждается герцог, да и армия вообще.

— Да, сэр.

— Кстати, Хавергал, что вообще привело вас в армию?

— Ну... — юноша пожал плечами. — Мой отец — владелец верфи в Сандерленде. Он сделал несколько неразумных вложений, потерял большую часть золотишка, прошу прощения, сэр, и ему пришлось продать дом и землю. Я уехал в Чартерхаус [7], готовился стать адвокатом, но из-за ссоры с отцом решил вместо этого купить звание младшего лейтенанта. Почти год бессмысленной службы в Гибралтаре, а затем я добился перевода сюда, но хорошенько повеселиться уже не успел. И вот я здесь!

— И где же, позвольте узнать, вы подцепили свою подружку-португалку?

Хавергал усмехнулся.

— В Абрантесе. С очаровательной крошкой не возникает никаких проблем.

— Моя жена из Испании, как вы знаете.

— Разумеется, сэр! — Молодой человек поспешно добавил: — Это становится даже модным, к примеру, капитан Смит из стрелков. Жена ездит с ним повсюду, разделяя все трудности...

— А вы на своей собираетесь жениться?

— О нет, сэр. У меня... у нас всё совсем по-другому.

Джеффри Чарльз медленно разминал руку.

— Хорошо, Хавергал, вы задали вопрос, и я вам отвечу. Да, я покидаю армию. По личным причинам, которые не хочу обсуждать, к тому же я считаю, что наше дело в Европе завершено, а будущая миссия в Америке, если таковая случится, не для меня. В моей жизни найдутся, я полагаю, и более полезные дела.

— Что ж... лучшего ответа и быть не может, сэр. Я передам другим. И если позволите, скажу, что лично мне очень жаль.

— Благодарю.

Хавергал кашлянул.

— И если когда-нибудь нам ещё доведётся встретиться — я имею в виду в гражданской жизни — буду очень рад.

— Вы тоже подумываете оставить армию?

— Нет, сэр. Просто пришло на ум.

Джеффри Чарльз взглянул на свою руку.

— Спасибо, Хавергейл. Буду иметь в виду.

Двадцать третьего июня, в тот день, когда царь и большинство особ королевской крови покинули Англию, пребывание в которой прояснило для них многие странные особенности образа жизни англичан, Селина Поуп заехала навестить Полдарков.

Она никогда раньше не бывала в Нампаре. Демельза переживала, что никогда не приглашала её, но в течение долгого времени это было затруднительно, потому что Росс недолюбливал Клемента Поупа, а потом не находилось подходящей возможности. И вот она приехала без приглашения, верхом на Амбое и в сопровождении грума. Падчериц она с собой не взяла.

Как и на приёме в Тренвите, Демельза отметила, как гостья красива. Селина Поуп вполне уже могла избавиться от вдовьего платья, но, по-видимому, обнаружила, что чёрный ей к лицу, и не сделала этого.

Селина сказала, что отважилась заглянуть, раз уж проезжала мимо (скорее всего, просто уловка), а на празднике в Тренвите капитан Полдарк любезно предложил помочь советом по поводу её поместья. Демельза ответила, что Росс сейчас на Уил-Лежер, но придёт к обеду через полчаса, и если миссис Поуп не затруднит остаться и перекусить чем Бог послал, то она, миссис Полдарк, будет рада её принять. Перед тем как в дверь постучали, Демельза пыталась вымести кое-какой мусор из комнаты Клоуэнс, так что была в простом зелёном платье со светло-зелёным фартуком поверх него, непослушные волосы торчали в разные стороны, руки грязные. К тому же Демельза знала, что Росс вернётся с шахты в грубой шерстяной рубахе, плисовых штанах и старых сапогах, но она с удовольствием подумала — пусть Селина Поуп посмотрит на них обоих в таком виде и решит, хочет ли продолжать знакомство.

Миссис Поуп заявила, что рада будет остаться, если не доставит неудобств. Создавшуюся неловкую паузу прервала Изабелла-Роуз, держащая за руку Генри и убеждающая его идти на своих двоих. Личный опыт, состоявший из проб и ошибок, подсказывал Генри, что на четвереньках можно добраться от одного места к другому гораздо быстрее, и он слегка возражал против нового способа передвижения.

Росс вернулся домой хмурый и мрачный из-за каких-то сложностей на шахте, однако сделал над собой усилие, улыбнулся Селине и попросил дам подождать, пока он умоется.

За ужином обсуждали детей, текущие новости и местные сплетни. Миссис Поуп недавно вернулась из Лондона, где стала свидетелем многих волнующих событий. Говорят, царь обожает танцевать, особенно вальсы, однако дамы обескуражены тем, что выбирает он исключительно самых юных и красивых женщин, пропуская старших и более значительных особ. Он также нанёс обиду, проигнорировав фаворитку принца-регента, маркизу Хартфордскую. Миссис Поуп своими глазами видела выходящего из магазина маршала Блюхера — его сразу окружила ликующая толпа, хотя он всего-навсего старик и выглядит не так величественно, как Веллингтон. Падчерицы миссис Поуп, несколько месяцев гостившие у тётушки в Финсбери, также в восторге от всего этого.

А получали ли они новости от своего сына с тех пор, как он вернулся в Брюссель? У него выдающиеся способности! А видели ли они дорогую Клоуэнс после её свадьбы? И какие у них планы на август?

— На август? — не скрывая недоумения переспросил Росс.

— Разве не в августе, — сказала Селина, — будет столетие Ганноверской династии? Георг I стал королём в августе 1714 года. Наверняка устроят праздничные мероприятия, чтобы отметить это событие.

— Я не уверен, — сказал Росс с иронией, — стоит ли это праздновать или лучше скорбеть, как над катастрофой.

Миссис Поуп взглянула на Демельзу и улыбнулась.

— Похоже, ваш муж — республиканец, миссис Полдарк. Как и мой покойный супруг.

Россу не понравилась мысль, что у него может быть что-то общее с мистером Клементом Поупом.

— Если говорить о принципах — возможно. На самом деле я не вижу большого преимущества в том, чтобы иметь президента вместо короля. Фридрих Великий утверждал, что, как только американцы избавятся от одного короля, им сразу же придётся короновать следующего, чтобы страна не раскололась.

Селина кивнула.

— Один мой друг из Бостона написал, что если война затянется, страну разорвёт на части — на разные штаты. Массачусетс резко возражает против войны.

— Вы американка? — спросила Демельза.

— Нет. Мои родители уехали туда, когда я была ещё ребёнком. Обосновались в Нью-Йорке. Там я вышла замуж и жила в Перт-Амбое в штате Нью-Джерси, а когда муж отошёл от дел, мы вернулись в Англию. Он был родом из Кента. Конечно, если жить там долго и завести друзей, начинаешь смотреть на всё их глазами, понимать их.

— Ни одна страна в мире ещё не основывалась на таких благородных принципах, — сказал Росс. — Иметь принципы, даже когда не можешь им следовать — это что-то да значит! Если ваши бостонские законотворцы заставят свою страну предложить перемирие, мы будем выглядеть дураками, развязавшими конфликт.

«Я знаю, на кого она похожа! — подумала Демельза. — Временами она чем-то напоминает Элизабет. Интересно, заметил ли Росс. Ох, надеюсь, что нет!»

— Я приехала ещё и поблагодарить вас за совет, что вы мне дали тем вечером в Тренвите, капитан Полдарк, — сказала Селина.

— Насчёт права на добычу руды?

— Да. Недавно меня посетил сэр Анвин Тревонанс, и я показала ему, что обычная женщина может быть такой же решительной, как и мужчина, так что он согласился на продажу, и мы ударили по рукам.

— Я сделал очень мало, лишь подтвердил, что предложенная вами цена справедлива. Вы ведь наверняка уже раньше посоветовались с кем-то другим?

— Да. Кажется, это был ваш сын, он-то меня и надоумил.

Они ненадолго замолчали.

— По крайней мере, теперь в моём доме точно будет мир и покой, — сказала Селина и смущённо умолкла. — Простите, я не хотела сказать, что открытие шахт... нежелательно... в некоторых обстоятельствах.

— Например, в наших обстоятельствах, — мягко проговорил Росс. — Полагаю, всё зависит от достатка. Имей мы другой источник дохода, вероятно, моя жена потребовала бы убрать отвалы породы или красный ручей, изуродовавший нашу прекрасную долину. Как бы то ни было, мы приветствуем шахты, ибо они позволяют добавить в жизнь некоторую роскошь. Без всего этого — и без Уил-Лежер на утёсе — мы бы мало чем отличались от обычных небогатых фермеров.

— Но капитан Полдарк, вы известны всему графству! Вы член парламента! И банкир, насколько я знаю!

— И всё же я остаюсь владельцем шахт. Это моя жизнь, и именно так я достиг всего остального.

— А теперь ещё и член комитета в Лондоне, верно? Металлы или что-то в этом роде?

— Комитет по основным металлам и горной добыче, — подтвердил Росс. — Не такой уж важный. Но как вы об этом узнали?

— Джереми рассказал.

Они снова умолкли.

— Полагаю, — произнес наконец Росс, — это вполне естественное назначение. Я живу на прибыль от шахт, как я уже сказал. И никогда об этом не забываю. Или пытаюсь никогда не забывать. Это поддерживает во мне чувство равновесия.

— Ну и странный же визит, Росс, — сказала Демельза после ухода гостьи.

— Чем же?

— Что ж... Она как будто заявила о дружбе, которой никогда между нами не существовало. Я не говорю, что она не может возникнуть, ведь мы же соседи, но пока дружбы нет. Как не было её у нас с Тревонансами. Мы ездили в Плейс-хаус три раза за десяток лет. А она будто считает, что мы как-то связаны.

— Похоже на то.

— Ты тоже почувствовал?

— Некоторым образом. Не могу сказать, что она мне не нравится. Она обладает обаянием и быстро всё схватывает. А тебе не кажется, что дружба, на которую она претендует, имеет отношение к её дружбе с Джереми?

— Надеюсь, что нет. — Демельза закрыла окно — июньский день оказался прохладным. Солнечный свет нимбом окутал её голову. — Росс, в чём разница между сравнением и метафорой?

— Понятия не имею.

— Ну так вот, я собираюсь прибегнуть к одной из них. Дети для меня — как ручейки, неглубокие и чистые, так что можно разглядеть дно. Только Джереми другой — иногда он слишком глубок, чтобы я могла его понять. Никто из нас не может разгадать, чем он занят. Несмотря на его весёлость и добросердечие, он... не в ладу с самим собой.

— Вероятно, я никогда не был в ладу с собой, — заметил Росс.

— Возможно, он в какой-то степени унаследовал это от тебя, Росс, но это не то же самое. А кроме того... ты был в ладу с собой, много раз. Я точно знаю.

— Да, любимая, был. В основном благодаря тебе... А что до Джереми — не знаю. Возможно, это просто взросление. У него ведь нет ничего серьёзного с Селиной Поуп? До сегодняшего дня мне такое и в голову не приходило. — Росс взял газету, прочёл несколько строк и отложил её. — Черт бы побрал этих юнцов и девушек! Они слишком многое принимают близко к сердцу.

— А теперь ты куда мрачнее, чем был, когда пришёл к обеду. Надеюсь, твой вид не испугал миссис Поуп.

— Подозреваю, что понадобится нечто посерьёзней хмурого взгляда, чтобы её спугнуть. Да, всё это одного поля ягоды, как ты сказала бы. И еще один юноша, принимающий всё слишком близко к сердцу — наш крестник.

— Бен? Бен Картер? Что он натворил?

— Ты хотела сказать — что мы натворили, позволив дочери выйти замуж за Стивена Каррингтона! Люди жалуются, что Бен приходит по утрам в подпитии, а вечером уходит совсем на бровях.

— Но Бен же никогда не пил! В жизни не притрагивался к спиртному!

— А теперь, похоже, пристрастился. А сегодня вообще не пришёл на шахту. Когда я шёл обедать, то заглянул к Заки, но они тоже его не видели.

Демельза вздохнула.

— Боже ты мой...

— Да. Боже ты мой.

— А как Заки?

— Лучше. Но ещё недостаточно хорошо себя чувствует, чтобы занять место внука на шахте.

— В субботу я видела миссис Заки. Мне показалось, что она чем-то обеспокоена.

— Имей мы четырёх двадцатилетних дочерей, — сказал Росс, — то могли бы сделать счастливыми четырёх мужчин вместо одного, меньше всего этого заслуживающего.

— Замолчи, — ответила Демельза. — Вспомни, мы же договорились никогда не высказываться нелестно о Стивене, даже между собой. Пусть он себя покажет.

— И всё же я беспокоюсь о Бене.

Глава восьмая

Когда Мастак Томас сочетался священными узами брака с Эдит Пермеван, в доме у Томасов всё изменилось. Мастак был хозяйственным, опрятным, готовил и время от времени прибирался. Джон два-три раза в неделю ловил рыбу и не ночевал дома, а когда высаживался на берег, то сразу направлялся к Попрыгунье Митчелл, дома он только спал. Беспомощный Певун три раза в неделю ночевал в конюшне Плейс-хауса и старался не оставаться дома один.

В пятницу после полудня у Певуна всегда имелось три часа отдыха, и он отправлялся пешком домой, чтобы приготовить себе чай, перекусить и накормить котов. Певун любил кошек, ведь они не смеялись над ним, и сейчас у него их было целых пять: один рыжий, два шелудивых полосатого окраса, изящная чёрная хищница и один ласковый чёрно-белый котик. По пути домой Певун заскочил к Нэнфанам, которые держали корову, и купил молока на один пенни, чтобы не только попить чай, но и напоить питомцев. Лично ему было всё равно, козье или коровье молоко добавлять в чай, но коты предпочитали коровье, поэтому он его и покупал.

Все коты сидели на столе и ждали Певуна. Сегодня они съели по мелкой сардине, своего рода лакомство. Предполагалось, что коты сами прокормятся, и те ловили мышей, крыс, кроликов — всё, что шевелится и меньше по размеру. Хотя у Джона частенько имелся запас рыбы, он не одобрял идею, что люди должны кормить котов, но раз брат отсутствовал, Певун спокойно купил рыбы по дороге домой.

Клички котов и кошек не поражали воображение. Одного полосатого блохастого кота звали Том, другого — Полосатик, черную вёрткую хищницу — Чернышка, рыжего кота звали Рыжиком, а мирного чёрно-белого — Беляк. Насколько Чернышка обожала охотиться, настолько Том и Полосатик обленились: дожидались, когда Чернышка вернётся с добычей, которой хватит всем троим. Эта троица образовала закрытый клуб. Входи Рыжик и Беляк в их команду, они многому бы научились. Охотничьи навыки Чернышки отточились настолько, что ей удалось дважды стащить завтрак Джуда Пэйнтера. После этого Джуд несколько недель держал рядом с кроватью заряженное ружьё, но Чернышка всегда появлялась там, где её не ждали.

Певун налил молоко в пять жестяных крышек и раздал их животным. У него не было блюдечка от чашки, потому что он его разбил на Рождество, зато у чашки имелась ручка, да и трещина всего одна. Все пили молча, и только Беляк, как всегда, фыркал и разбрызгивал молоко. Затем Певун принёс сардины и разложил по одной в каждую крышку с капельками молока, а себе отрезал кусок холодного бекона. Он накрошил хлеба и разбросал его для бродивших по полу кур. Снова наступила тишина.

В бедно обставленной комнате стояли стол, три стула, ещё один стол у стены, заваленный мешками, вонючими рыболовными снастями и оловянными тарелками; рядом камин, где тлели дрова после кипячения чайника (печкой теперь редко пользовались), ведро с несвежей водой; на полке лежали остатки буханки хлеба, кусок бекона, две луковицы, фанерный ящик с картошкой, ещё две чашки и кувшин. Лестница вела в единственную комнату наверху с тремя соломенными тюфяками; снаружи был сарайчик и уборная; а за ними простиралась вересковая пустошь.

Певун с котами понимали друг друга без слов. Он вытягивал длинный палец, о который Беляк любил тереться, а иногда поглаживал других котов. Маленькая изящная пантера всегда рычала, когда её трогают во время еды, но Певун не обращал на это внимания.

Он завернул в старую газету внушительную охапку спаржи, приготовленную для доктора Эниса. Раз в неделю Певун старался относить доктору Энису небольшой подарок и оставлял его у кухонной двери. Так он благодарил его за безвозмездную помощь в последние два года. Доктор убедил его наступать на пятки при ходьбе, и Певун порядком в этом преуспел. А ещё он старался говорить на октаву ниже. У него получалось, но пока это только веселило народ. И всё же налицо были значительные улучшения.

Доктору Энису самому нездоровилось, его скрутила какая-то лихорадка. Негоже доктору хворать, совершенно негоже. Певун не раз помышлял сходить к вдове Кроу, которая точно появится на летней ярмарке, и попросить у неё снадобья; но даже он понимал, что будет трудно убедить доктора Эниса принять лекарство конкурентки.

Певун не умел следить за временем, поэтому отведённые для отдыха часы пролетали быстро или тянулись долго, смотря чем он занят; но главное было вернуться до темноты, чтобы запереть конюшню. После смерти мистера Поупа миссис Поуп дополнительно наняла четырёх мужчин — двух лакеев прислуживать за столом, мальчишку в конюшню и Сола Гривса — командовать прислугой. Прежде Гривс служил конюхом в «Голове короля» в Редрате и поэтому задирал нос. Он недолюбливал Певуна и подшучивал над ним, но нехотя признавал его одарённость по части лошадей.

День был пасмурный: туманные клубы дождя ходили кругами и орошали деревню, а тучи нависли так низко, что и не поймешь, скоро ли стемнеет. Нужно ещё успеть прогуляться до Киллуоррена, так что Певун не стал затягивать с чаепитием. Он выгнал котов и кур на улицу и запер нижнюю створку двери на задвижку. Но верхняя створка не запиралась, так что коты легко вскарабкивались, а куры могли вспорхнуть наверх, если вздумается.

Сжимая в руках охапку спаржи в заляпанной газете, он вприпрыжку двинулся из деревни, но через полмили вдруг вспомнил, что надо опустить пятки. Певун прошёл мимо церкви и двинулся короткой дорогой — через ступени в изгороди к Фернмору. У ворот он заметил, что в его сторону идут два человека. Они пока не миновали Фернмор, но уже отошли от «Герба пройдохи» на пару сотен ярдов по переулку. Женщина поддерживала мужчину под руку.

Это оказалась Эмма Хартнелл с Беном Картером. Завидев Певуна, Бен выпрямился и вытер рот рукой.

— Вечер добрый, — поприветствовал их Певун. — Бен, Эмма. Громыхает прям весь день. Опять дождь скоро нагрянет. Далече собрались?

— Да недалече, но плетёмся уж больно медленно! — с трудом выговорила запыхавшаяся Эмма, в алом плаще, но без головного убора; на её волосах сплел паутину дождь.

— Дальше я сам, — прохрипел Бен. — Возвращайся. — Он высвободил руку. — Спасибо, Эмма. Оставь меня, я сам доберусь.

Не успел он сделать пару шагов, как колени его подогнулись, и он бы упал, не успей Эмма его вовремя подхватить.

Она невесело усмехнулась.

— А по-моему, Бен пока не в состоянии справиться сам. Верно, Бен? Ничего страшного, красавчик. Я доведу тебя до дому.

— Куда направляетесь? — спросил Певун.

— Не твое дело, — ответил Бен.

— Пойду-ка и я, — продолжил Певун. — Иду вот к доктору Энису. Принёс ему кой-чего. Пойду, пожалуй.

Он прошёл мимо, а те проследовали дальше. Певун остановился и оглянулся. Эмма — крупная женщина, а Бен не верзила, но он всё время наваливался на неё, так что чуть не сбивал с ног. Певун прежде не видел Бена в таком состоянии и решил, что на шахте с ним произошёл несчастный случай. Он побежал обратно.

— Что стряслось? — спросил Певун. — Дай-ка мне, Эмма. Я помогу. Что стряслось, Бен? Упал что ли?

— Упал в моём заведении, Певун, — ответила Эмма. — Весь день там просидел, да Бен? Печальный и грустный денёк.

Оба взяли Бена под руки и побрели к церкви Сола.

— Не знала, что и делать, — пожаловалась Эмма. — Бен весь день у нас просидел. Наверное, надо было его выгнать пораньше. Но не понравилось его настроение. Дурное настроение, да, Бен? Нед в Труро. Бен явился в одиннадцать и с тех пор так и сидел. Я приготовила ему поесть, а он и не притронулся. Только ром пил. Стакан за стаканом. Один ром.

Тут до Певуна дошло, что стряслось с Беном. Он хохотнул и сразу заткнулся. Всё-таки Бен — важный человек. Капитан на шахте Уил-Лежер. И брат Кэти. Так непохоже на него. Куча народа напивается в стельку, но не Бен.

— Нед в Труро, — повторила Эмма. — Вернётся не раньше десяти. Уехал на телеге. Сказала ему, что всё равно много так не сэкономишь. Но он и лошадь забрал.

— Оставьте меня, — пробурчал Бен. — Я могу идти.

— Хотела довести его до церкви, — сказала Эмма Певуну, — он слегка шатался, но только мы вышли за порог, как он вообще перестал на ногах держаться.

— Не нужна мне помощь, — ворчал Бен, — возвращайся в пивнушку, Эмма.

— Я беспокоюсь не за пивнушку, — ответила Эмма, — а как там Сэмми и Бет. Ладно, не страшно, на этот раз как-нибудь сами справятся без меня. Гляжу я, мы уже много прошли.

У Грамблера Бен уговорил их пойти по старой тропинке позади шахты, не желая, чтобы его видели в таком состоянии. Особенно его унижало, что в помощниках оказался Певун, деревенский шут. У шахты Эмма извинилась и ушла, уверенная, что теперь Певун справится без неё. Она помчалась обратно в «Герб пройдохи».

Для обычного пьяного состояния слабость Бена казалась необычной. Очевидно, выпивка всё сильнее ударяла Бену в голову, периодически он отключался и норовил упасть. Поэтому время от времени он приваливался к стене или изгороди, чтобы собраться с мыслями и силами, пока Певун добросовестно ждал рядом.

День клонился к вечеру. Редкие кривые деревца припали к земле, словно в ожидании порки. Нависающие облака неслись, несмотря на безветрие. Все краски в пейзаже исчезли, оставив от зелени один унылый серый цвет, как будто декабрь, только с листьями.

У церкви Сола несколько зевак уставились на странную парочку, ковыляющую по тропинке. Пара человек их поприветствовали, и обоим Певун бодро ответил. Когда они дошли до лавки, Бен остановился и, шатаясь, попытался поправить шейный платок.

— Ладно, хорош, — выговорил Бен. — Я уже дома. Можешь идти, юный Певун. И спасибо.

Бен качнулся к двери, и тут колени его подогнулись.

В итоге Певун толкнул дверь лавки, внутри никого не оказалось. Он затащил туда Бена и чуть ли не на себе поволок его по крутой тёмной лестнице в спальню.

Он довёл его до кровати, но не успел уложить, как послышался грохот шагов и появилась Кэти.

— Это ещё что значит? Певун, чего ты тут делаешь? Бен, ты где был? Мама подняла ужасный шум. Где ж ты его нашёл, Певун?

И он объяснил, пока они укладывали Бена в постель. Умение объяснять никогда не было сильной стороной Певуна, а дело усугублялось тем, что Кэти требовала объяснений, и язык у него стал заплетаться; но правда всё-таки вылезла наружу. Бен целую неделю не ел, а в последние дни ещё и пил не просыхая. Джинни Картер вышла, воспользовавшись присутствием Кэти, и оставила лавку на её попечение, чтобы повидать родителей в Меллине и разузнать у них, ходил ли Бен на шахту, обедал ли у них, как и что.

Бен сердился на помощников и ворчал, что он не маленький и сам о себе позаботится, и ежели ему захотелось выпить, то их это не касается, так что шли бы они оба к чёрту.

Кэти с грохотом спустилась по лестнице, чтобы приготовить чашку крепкого чая с молоком, и поставила на огонь кастрюлю с супом из баранины. Певун дважды крепко приложился головой о стропила, прежде чем освоился, и тут заметил орган, который Бен пристроил к стене. Его восхитило это сооружение, ужасно захотелось подудеть и нажать ногами на педали; и лишь злобный и неблагодарный взгляд Бена не позволил ему это сделать.

Вернулась Кэти, и Бен, сперва поворчав, что его стошнит, глотнул чая и стал понемногу успокаиваться. За окном почти стемнело.

Кэти подобрала бумажный свёрток и развернула его.

— Мама дорогая, что это?

— Спарража, — улыбнулся Певун, который каким-то образом до сих пор не потерял свёрток.

— Твоя что ли?

— Ага. Нёс доктору Энису, но потом увидал Бена.

— Где ты её раздобыл, Певун?

— Чего раздобыл?

— Спаржу.

— Не знаю.

— Так я и поверила. Ты её нарвал.

— Ну... Выдрал в саду.

— В каком саду?

— В Плейс-хаусе.

— Просто взял без спроса? Или тебе кто-то дал?

— У доктора Эниса лихорадка. Думал его порадовать.

— Так значит, ты её взял? Спёр, получается?

На вытянутой физиономии Певуна отразились тревога и смущение.

— Тяжко найти чего-нибудь для доктора Эниса. Думал его порадовать.

— Да, но... — Кэти откинула волосы и забрала у Бена чашку. — Тебе полегчало?

— Если тебя порадует ответ, — пробормотал Бен, — то так и скажу.

— Схожу-ка за бараньим супом, — проговорила Кэти и опять загрохотала вниз по лестнице.

Лицо Певуна просияло улыбкой.

— Навроде шахта хорошо работает, а? Хорошо работает, это самое, славно работает.

Бен промолчал.

— Какой чудный орган, Бен, — не утерпел Певун. — Красивый-прекрасивый. Как он звучит?

— Как самый обычный орган, — ответил Бен.

— Ага, — только и произнёс Певун, изогнувшись под таким углом, что любому бы стало ясно — он хочет сесть на скамейку перед органом, но всё никак не получал одобрения.

— Говорят, любой трудяга на Уил-Лежер получит премию на Михайлов день. Жаль, я не работаю на Уил-Лежер.

— Лучше сиди, где сидишь, — посоветовал Бен. — Ты разбираешься в лошадях. А в меди и олове ничего не смыслишь.

— Медь и олово, медь и олово, — стал повторять Певун, поскольку ему понравилось звучание слов.

Кэти вновь очутилась на пороге с дымящейся чашкой.

— Выпей-ка, Бен. Согреешься.

— Мне кажется, пожар во мне лучше облить водой и потушить, — ответил Бен.

— Не надо так грустить! Боже мой, родной брат болтает такое!

— Медь и олово, — зарядил Певун. — Медь и олово.

— Эй, Певун, — встревоженно сказала Кэти. — Разве ты не обещал вернуться на конюшню до темноты?

Певун выглянул в окошко.

— Гляжу я, на улице темно и мрачно. Ветер тоже завывает. Не удивлюсь, если опять польёт.

— Ты обещал вернуться?

— Обещал. Но могу и забыть.

— Тогда возвращайся немедленно! Пошевеливайся! Иначе не оберёшься неприятностей! Этот Гривс...

— Эх, ну, наверное, тогда я лучше пойду. — Певун огляделся, но не стал забирать свёрток со спаржей. — Я лучше пойду, Бен.

— Пока, — попрощался Бен. — И спасибо, что подмогнул.

— Ой, — на радостях от стольких благодарностей Певун попятился и треснулся головой о дверной косяк.

Потирая голову и бормоча что-то под нос, он спустился в пустую лавку, но у дверей его настигла грохочущая башмаками Кэти.

— Певун. Хочу с тобой поговорить.

— Со мной, Кэти? — он расплылся в улыбке.

— Ты украл ту спаржу!

— Чего?

— Ты прекрасно слышал!

— Я... Ну, она просто там росла.

— Где росла?

— Ну, в саду. Где всегда и растёт.

— А кто тебе разрешил её срывать?

— Никто. Я просто подумал...

— Значит, ты её украл!

— Вовсе нет.

— Именно так!

Певун потирал голову.

— На минувшей неделе в выходной я ходил за грибами. Исходил все поляны, где они растут...

— Ты бы их не нашел. Ещё рано.

— Я искал и искал. Ведь лето уже на дворе. Думал, найду малость.

— Говорю ж, пока не найдешь. А вот ежели ты воруешь, то тебе крепко попадёт!

— Да там её навалом, этой спаржи. Не думаю, что миссис шибко её любит. Она частенько уже семена даёт, а никто её и не ест.

— Без разницы, Певун. — Она взяла его за руку. — Что скажет доктор Энис, когда узнает, что ты воруешь для него?

Певун понурил голову.

— Ну, чего молчишь?

— Не знаю, Кэти.

— А я знаю. Он скажет: «Что, неужто Певун этим занимается? А ещё ходит в церковь по воскресеньям! Он ведь поёт в хоре!»

Певун молчал. Вместе со стыдом его пронизывала жгучая радость, что ей не всё равно.

— Так что вот, пока ты не ушёл, пообещай мне, что больше не станешь воровать.

— Чего?

Кэти повторила фразу.

— Потому что, если тебя поймают на воровстве, ты потеряешь работу и угодишь в тюрьму. Понимаешь?

— Ага.

— Так ты обещаешь?

— Обещаю.

— Не обманываешь? А ну, поклянись.

— Обещаю, — повторил Певун. — Вот те крест и чтоб мне провалиться.

— Ну вот, ладно, ступай уже. И если Гривс будет ждать объяснений, скажи ему, что был поблизости. Помогал человеку, который упал. Не говори, что тот напился! Скажи, кто упал. Уточни, что это мой брат, вот. Капитан шахты Уил-Лежер! Этого оправдания хватит, иначе ему придётся иметь дело со мной!

— Ага, Кэти, я запомню, что ему сказать. А ещё, Кэти...

— Что такое?

— То пиво, что я тогда дал тебе в Тренвите. Я не нарочно. Это совсем не то...

— Ай, да забудь уже, дурачина, — махнула рукой Кэти и, хотя и так была высокой, встала на цыпочки и поцеловала его. — А теперь иди уже, давай.

Немного погодя, когда убывающая луна высветлила тучи, по полю к бухте Тревонанс прыгала долговязая фигура. Он то бежал, то скакал, и всё время на цыпочках, начисто забыв указания доктора Эниса, а порой даже попискивал контр-тенорком, а сделав пару шагов, подпрыгивал и снова переходил на бег.

Певуну Томасу казалось, что теперь перед ним открывается новая жизнь. Ему даже в голову не пришло, отчего вдруг Кэти считает, что может повлиять на Сола Гривса.

Глава девятая

В письме от Джереми говорилось, что возвращение прошло без приключений, а также упоминались слухи о переброске его полка из Брюсселя в Антверпен. Джеффри Чарльз сообщал в письме о своем решении уйти в отставку и отправиться к Амадоре в Мадрид. Он не знал, вернутся ли они домой до рождения ребёнка. По его словам, Амадора предпочла бы пока остаться в Мадриде, и он вполне понимает её чувства.

В письме от Джорджа Каннинга говорилось, что его планы могут измениться. Лорд Ливерпуль предложил ему пост посла в Португалии.

Он пообещал сделать всё, что в его силах, чтобы этот пост стал действительно важным и миссия имела смысл. Регент Португалии вот-вот вернётся из изгнания, а потому потребуется немало такта и доброй воли, чтобы уменьшить связанное с этим напряжение. Признаюсь, я ухватился за эту миссию — не из-за помпезности и обстоятельств, а потому, что моей карьере в парламенте пришёл конец, а Джордж крайне нуждается в солнце над головой. Даже если я откажусь, всё равно нужно отправить сына куда-нибудь за границу. Милосердие, как и сострадание, начинаются с собственного дома.

Если я приму это предложение, не присоединишься ли ты к нам? Уверен, я смогу через Чарльза Эллиса убедить Ливерпуля назначить тебя на соответствующую должность. Допустим, на полгода. Ты уже знаешь принца Жуана и явно станешь persona grata в его семье. Так почему бы тебе не приехать и не помочь облегчить положение? Бери с собой жену — хоть я и никогда не встречался с ней, но весьма наслышан о её красоте и обаянии.

— Ну уж нет, — сказал Росс, когда Демельза бросила вопросительный взгляд на письмо. — Я не поеду ни с тобой, ни без тебя.

— Но Джордж Каннинг...

— Мой хороший друг. Но думаю, шесть лет назад сопроводив королевскую семью Португалии с флотом в Рио, я уже исполнил свой долг перед ней. У принца Жуана нет собственных суждений — или они меняются со скоростью ветра. А когда его мать доставили на корабль до Бразилии, пришлось буквально с ней драться.

— Почему? Она не хотела уезжать?

— Нет, она уже несколько лет как повредилась в рассудке. В тот день у неё просто случилось обострение.

— Почему так много королей и королев сходит с ума? — спросила Демельза. — Или сейчас просто какая-то эпидемия?

— Правильнее спросить, почему так много королей, которые рождены править, оказываются к этому неспособны?

Демельза вернула Россу письмо.

— Если он уедет, поддерживать твои проекты — реформы, помощь беднякам — станет некому...

— Нет-нет, есть и другие, куда более пылкие люди, чем Каннинг.

— И эти «другие» — члены правительства?

Росс погладил её по руке:

— Нет. Это люди, называющие себя радикалами. Мне во многом близки их цели, но я хотел бы достигнуть их не с помощью революции.

— И ты хочешь стать одним из них?

Он улыбнулся.

— Не думаю, что я вообще хочу кем-нибудь становиться. В любом случае, моя песенка уже почти спета...

— Ох, Росс, не валяй дурака! Ты здоров и в такой хорошей форме, так что в некотором смысле всё ещё молод!

— Прости, я имел в виду только парламентские дела. Я чуть не покинул Палату на последних выборах, а затем остался, чтобы увидеть конец войны. Оба Фалмута терпели мои эксцентричные выходки, но не стоит ожидать от них терпения, если я решусь высказать свои взгляды на голосовании. Мир обещал принести процветание, а вместо этого принёс многим в Англии бедность. Но теперь у правительства нет оправданий. Нельзя вечно подавлять недовольство.

— Виги думают так же?

— Разве что некоторые, — Росс положил письмо в карман и поднялся. — Ты сегодня виделась с Кэролайн?

— Нет, только вчера вечером. Дуайту лучше, но у него по-прежнему нет аппетита. Серьёзно, Росс...

— Да?

— В этом году ты выглядишь более довольным, чем обычно — уже достаточно долгое время. Кажется, почти с самого рождения Гарри. Конечно, ты два раза ездил в Лондон, но возвращался домой раньше.

— Я провёл мало времени в парламенте. В основном работал в комитете по горному делу, как ты знаешь.

— По крайней мере, ты не такой неугомонный. Как думаешь, это надолго?

Росс улыбнулся.

— А тебе бы этого хотелось?

— Ну разумеется. Меня бы это очень порадовало. Но то, о чём ты только что говорил... Думаешь, это начало чего-то нового?

Росс помедлил с ответом.

— Нет. Я не создан для политики, больших собраний и речей в пользу реформ. Если имеются в виду действия...

— Да, — вздохнула Демельза, — именно этого я и боюсь.

Он снова сжал её руку.

— Я постараюсь действовать в рамках закона.

— Кстати, — поинтересовалась Демельза, — те слова мистера Каннинга: «весьма наслышан о её красоте и очаровании» — это то, что принято называть лестью?

— Вовсе не обязательно.

— Тогда откуда он вообще мог быть «весьма наслышан»?

— Понятия не имею, — отозвался Росс.

В тот же день вернулся Валентин Уорлегган. Он задержался на несколько дней в Лондоне вместе с приятелем, и всё неудовольствие Джорджа из-за этой задержки испарилось, когда тот узнал, что у приятеля есть титул.

Джордж ничего не сказал, но на следующий день предложил Валентину зайти к нему перед ужином, чтобы попробовать недавно заказанное канарское. Валентин вошёл — худощавый, костлявый, одно колено слегка вывернуто внутрь, но при этом самоуверенный, красивый и язвительный.

Он с видом знатока сделал пару замечаний насчёт вина, понимая, что это — лишь прелюдия к разговору.

И действительно, стоило им осушить второй бокал, как Джордж произнёс:

— Я надеялся, что ты вернёшься с летних каникул пораньше, потому что я собираюсь объявить о помолвке.

— О помолвке? — переспросил Валентин, уставившись на бокал.

— О твоей помолвке, разумеется. О помолвке с мисс Кьюби Тревэнион. Я подумывал о том, чтобы организовать небольшой приём в честь этого события на Иванов день, двадцать четвёртого июня, сделать на нём официальное объявление и известить газеты, в том числе «Таймс». К сожалению, ты не дал нам времени всё организовать, так что я предлагаю семнадцатое июля, это воскресенье.

— Вот как.

Некоторое время они молча потягивали вино.

— Кьюби согласна? — спросил Валентин.

— Разумеется. Как тебе известно, мы обо всем договорились ещё год назад. Но Джон Тревэнион оказался настолько ненадёжным партнёром, настолько беспринципным, стоило ему заполучить деньги, что мне пришлось дважды переносить дату — я не был уверен, что он выполнит собственные обязательства. Конечно, мы всегда могли воззвать к закону, но в судебных тяжбах между без пяти минут родственниками есть нечто неприятное, и это создало бы плохое впечатление, просочись что-нибудь в газеты. Так что я выжидал и надеялся заключить новое, более однозначное соглашение. Теперь это сделано, и нам больше не о чем беспокоиться. Надеюсь, что он не попытается обойти условия брачного соглашения, побоявшись навлечь на себя позор. В любом случае, эта задержка сыграла нам на руку. Теперь тебе двадцать, а Кьюби двадцать два. Ещё лучше.

— Вот как.

Джордж потеребил две гинеи в кармашке для часов.

— Свадьбу можно устроить в сентябре. Я думал о начале сентября, чтобы ты смог насладиться медовым месяцем перед возвращением в Кембридж. Надеюсь, ты всё же завершишь обучение, а через год Джон Тревэнион согласился освободить замок Каэрхейс. Тогда ты переедешь в новую резиденцию, и шурин не будет путаться под ногами.

— Вот как.

— Что касается свекрови, оставляю это на откуп тебе. На меня она произвела впечатление мрачной особы. Полагаю, эта женщина разочаровалась в жизни, так рано овдовев. Она сдержанная, скрытная и независимая — не думаю, что она станет серьёзной помехой. Но если что, я смогу убедить её переехать.

— Кьюби очень привязана к своей семье, — заметил Валентин.

— Это правда. Но, женившись, ты становишься полноправным хозяином дома. Как я уже говорил, если ты правильно разыграешь карты, тебе не придётся терпеть ещё и миссис Беттсворт.

— Ясно, — сказал Валентин.

Джорджа начинало беспокоить отсутствие реакции со стороны Валентина, но он помолчал. Наконец, Валентин заметил:

— Слышал, ты устроил игру в карты, пока я был в колледже.

Джордж фыркнул. Валентин задел больное место.

— Приезжал Тревэнион. Тогда мы окончательно договорились насчёт объявления о помолвке и даты свадьбы. Но ты задержался, и я написал, что приеём придётся отложить.

Внезапно Валентин спросил:

— Думаешь, Кьюби счастлива, что всё так сложилось?

— Счастлива? Ты о чём? Женщины всегда рады выйти замуж, для неё всё идет прекрасно — теперь она до конца своих дней останется хозяйкой Каэрхейса. Она как-то по-особенному гордится предками и этим замком. Так что, выйдя замуж за привлекательного и хорошо обеспеченного молодого человека, она исполнит свою самую заветную мечту!

— К слову сказать, отец, а что там насчет обеспеченности?

Джордж взял графин и налил себе ещё полбокала. Сыну он вина не предложил.

— Всё прекрасно. Ты получишь приличное содержание.

— Я слышал, ты хотел бы, чтобы я представлял твои интересы в производстве фарфора.

— Кто тебе такое сказал?

— Не помню. Может, ты сам?

— Определённо нет... Что ж, если тебе этого не хочется, в двадцать один ты вполне можешь оставаться просто сельским джентльменом. Но любые обязанности, которые ты возьмёшь на себя на западе и юго-западе Корнуолла, будут оплачиваться и станут неплохой надбавкой к твоему обычному доходу. Можешь быть чуть более или чуть менее богатым, это твой выбор.

— Вот как, — в очередной раз произнёс Валентин.

— Возможно, тебе также будет интересно узнать, что я вложил деньги в добычу марганца на севере Корнуолла. Кажется, рынок почти полностью может перейти под наш контроль. И в будущем это сулит много интересного, даже захватывающего.

— Вот как, — Валентин согнул ноги и снова распрямил. — Прости, если я слишком вникаю в детали, но говорила ли когда-нибудь Кьюби, что любит меня?

Единственным звуком в следующие несколько секунд было жужжание мух за оконным стеклом.

— Ты о чём? — раздраженно произнёс его отец. — Любит? С чего вдруг ей говорить что-то подобное? Тем более, с чего бы ей впадать в такую сентиментальность при мне? Это с тобой она должна объясняться!

— Что ж, со мной она не объяснялась.

— Это всё потому, что ты не дал ей такой возможности! Твой достаточно циничный взгляд на жизнь должен обеспокоить молодую леди, привыкшую жить под крылом у брата. Но какая разница? У вас достаточно времени для подобных объяснений. Когда вы встретитесь в следующий раз, ты с лёгкостью можешь повернуть разговор в нужное русло.

— Достаточно времени? — произнес Валентин, услышав фразу, которой так долго дожидался. — Так я и думал, отец. Достаточно времени. Надеюсь, и у нас достаточно времени, чтобы чуть подробнее обсудить эту помолвку. Она уже больше года в подвешенном состоянии, подождёт и ещё немного, ничего не случится. Живя в Кембридже, я почти не имел возможности общаться с Кьюби. Мне бы не хотелось спешки. Лучше объявить о помолвке поближе к Рождеству, а свадьбу устроить, когда я вернусь из Кембриджа в следующем году.

Джордж поднялся, закупорил графин с вином и убрал его в буфет. Буфет он запер.

— Это дело больше года было в подвешенном состоянии по одной простой причине, и именно поэтому больше не стоит откладывать. Мы с Тревэнионом наконец-то пришли к соглашению. Нет никаких причин для новой задержки.

— Но ты не спрашивал, люблю ли я Кьюби, — сказал Валентин.

Джордж выдохнул.

— Господи, а зачем? Она красивая, умная и милая девушка! Молодая, здоровая и хорошо воспитанная! — В его голосе вдруг появилась какая-то дерзость, никогда не звучавшая до женитьбы на Харриет. — Многие считают тебя везунчиком. Так что на твоём месте я бы проявил побольше симпатии...

— О, мне она вполне симпатична, — признал Валентин. — А если, как я подозреваю, она ещё девственница, то я бы с удовольствием лишил её невинности. Меня привлекают многие женщины. В этом-то вся соль. Но я не уверен, что хочу быть связанным с Кьюби на всю жизнь. Признаю, она и впрямь обладает всеми перечисленными достоинствами. Но для женитьбы нужно нечто большее. Полагаю, лучше подождать ещё полгода, чтобы принять решение.

Джордж взглянул на сына с нетерпением, за которым скрывалась нарастающая злость.

— Не думаю, что так будет лучше, Валентин. Я провёл длинные и сложные переговоры, а дальнейшее промедление может свести их результат на нет. Как только мы нарушим какие-то обязательства или затянем с их выполнением, Джон Тревэнион будет вправе сделать то же самое. — Ему стоило больших усилий сохранять рациональный, примирительный, даже дружеский тон. — Это ведь не стало для тебя большим сюрпризом, мой мальчик. Ты мог бы уже и свыкнуться с такой перспективой. Как я уже сказал, и ты сам с этим согласился, в этой перспективе немало приятного. Получить такое прекрасное поместье и такую прекрасную девушку, когда тебе нет и двадцати одного! Ты же понимаешь, сколько мне стоила эта свадьба? Я сделал это для тебя, своего единственного сына, чтобы ты смог вести такую роскошную жизнь. Поместье, принадлежавшее Тревэнионам на протяжении пятисот лет, теперь станет твоим. Благодаря тебе род Уорлегганов поселится там на следующие пятьсот лет! Это великолепно, это вдохновляюще! Но время промедлений и задержек прошло. Свадьба состоится не позже сентября. Надеюсь, ты простишь меня, — Джордж сглотнул, — надеюсь, ты простишь меня за твёрдость в этом вопросе. Но я настаиваю. Двумя неделями раньше, двумя неделями позже — это всё, на что ты можешь рассчитывать.

Валентин поднялся и провёл руками по волосам.

— Не возражаешь, если я ещё выпью?

Джордж полез в карман и достал ключ.

— Угощайся.

На несколько секунд воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом дверки буфета и звоном графина. Где-то внизу гулко залаяла одна из собак Харриет.

— Вот скажи, отец... Как ты поступишь, если я отвечу «нет» на твоё предложение?

— О чем ты, чёрт побери? Сказать «нет»? Ты не можешь сказать «нет». Всё уже решено!

Теперь Валентин сидел в кресле, держа спину прямо и сжав колени, и медленно вертел бокал в руках.

— Но ты должен учитывать и моё мнение! Чёрт возьми, речь ведь о моей жизни!

— Да, и я направляю её курс! Не забывай об этом. Я твой отец, и ты поступишь, как я скажу. Твоего мнения никто не спрашивает. Ты поступишь, как я скажу!

Валентин залпом проглотил вино.

— Вот как. Понятно. Но если...

— Никаких «но»!

Валентин снова наполнил бокал.

— Завязывай с выпивкой! — вышел из себя Джордж. — До добра это не доведет.

— Как раз-таки наоборот. Ты слышал о пьяной удали, отец? Возможно, мне нужна пьяная удаль.

Джордж несколько раз глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Он не сомневался, что непокорность Валентина вызвана лишь упрямством и желанием покрасоваться, продемонстрировать свою иллюзорную независимость. На самом деле Валентин целиком и полностью зависит от отца. Он годился разве что для самой неквалифицированной работы, но настолько привык к комфортной и полной удовольствий жизни, что ему ничего бы не оставалось, как подчиниться. Джордж ещё много лет назад возненавидел в своем сыне эту жилку строптивости, софистического упрямства и циничного отрицания фамильных достоинств.

В обычной ситуации он бы сделал над собой значительное усилие и проигнорировал поведение Валентина. Но почему, учитывая всю важность, все преимущества этой затеи, на которую любой сын ответил бы согласием и искренней благодарностью, Валентин устраивает эту демонстрацию неповиновения, с насмешкой сопротивляется его планам? Джордж был убеждён, что если сейчас он скажет: «Очень хорошо, Валентин. Если ты так решил, свадьба отменяется, и я разорву все соглашения с Тревэнионом», Валентин ощутил бы горькое разочарование от отцовского блефа.

Но Джордж не мог заставить себя блефовать.

Возможно, размышления Валентина приняли сразу несколько направлений, потому что он спросил:

— Так как ты поступишь, если я откажусь?

— Хочешь услышать подробный ответ?

Пьяная удаль давала о себе знать.

— Думаю, что хочу, отец. Полагаю, ты разрешишь мне вернуться в Кембридж?

— Боюсь тебя огорчить, но нет.

— Но я продолжу жить здесь, как бы лучше выразиться, на содержании?

— Нет, — отрезал Джордж.

— Но я твой сын, — возразил Валентин.

— Именно. Сын, которого я люблю и уважаю. Сын, которому я собирался обеспечить благородное и блестящее будущее. И ты должен это признать.

— Но неужели это соглашение значит для тебя так много, что если я отвергну его, ты решишь отвергнуть меня?

— Не я решу отвергнуть тебя, — отмахнулся Джордж, — а ты столкнёшься с последствиями своего решения. И эти последствия окажутся таковы, что...

— Ты лишишь меня наследства?

— Полно, Валентин, зачем мы об этом говорим? Не знаю, что на тебя нашло и почему ты взял такой извращённый и неверный тон. Всё решено. Раньше ты и слова против не сказал.

— Со мной это и не обсуждалось!

— Но ты всё знал и воспринимал спокойно! Упрямство не делает тебе чести. Давай-ка, выпей ещё немного и пойдем ужинать. Утро вечера мудренее. Завтра ты увидишь всё в другом свете.

Валентин встал и выпрямился, крепко держа графин.

— Я так не думаю, отец.

Джордж уставился на своего худого, аристократичного и длинноносого сына — тот прищурил тёмные глаза.

— Что это значит?

— То, что я не женюсь на Кьюби Тревэнион. Просто не смогу.

— Не сможешь? — переспросил Джордж, раскрыв рот так широко, словно собирался кого-то укусить. — О чём ты вообще говоришь, во имя всего святого?

— Во имя всего святого, — повторил Валентин и язвительно добавил: — Да, именно во имя всего святого. Господь запрещает мне так поступить... Видишь ли, отец, я уже женат.

Глава десятая

Урсула занималась своей игрушечной шахтой, когда услышала громкие голоса. Сначала она решила, что её зовут к ужину; такое порой случалось, вопреки требованию её отца посылать к ней в комнату слугу, если она не отозвалась на звуки гонга.

Урсула много времени проводила в одиночестве у себя в комнате; даже слишком много, по мнению её мачехи, но несмотря на внешнюю бесстрастность и флегматичность, девочка обладала богатым воображением и придумывала разные истории для своих героев.

История игрушечной шахты была разработана самым подробным образом. Шахта, созданная человеком по фамилии Ангов, потерявшим ногу из-за несчастного случая на Уил-Спинстер, занимала целый угол её детской и была семи футов в длину и три с половиной в высоту, а выглядела и работала, как настоящая, только меньше по масштабу. Крошечные шахтёры кирками добывали под землёй олово, а модель была разрезана с одной стороны, чтобы передвигать фигурки. Подъёмный механизм работал, если повертеть ручкой. Хитроумные поддоны и сепараторы были устроены на уровне пола так, чтобы вода не нанесла ущерба комнате. Для этой шахты у Урсулы имелись счётные книги, а также списки договоров и распределения прибыли с вольными старателями. Недавно Ангова снова пригласили, чтобы расширить шахту до другого угла, устроив механизмы по очистке руды, лебёдки, штольни и лестницы, спускающиеся по стволам, а также положить кое-где в тоннелях настоящие кусочки руды — медной и оловянной.

Сегодняшняя игра Урсулы была связана с первым мужем её матери. Несколько лет назад бабушка, теперь находящаяся на небесах, поведала ей, что первый муж её матери, отец того красивого военного, который приходил к ним на обед с женой-иностранкой, погиб в шахте под названием Уил-Грейс, рядом с Нампарой. Он спустился туда, никому не сообщив, чтобы исследовать старые выработки, куда уже никто не захаживал много лет. Он перебирался по доске над затопленным стволом, но гнилая доска разломилась, и он свалился в воду. «Его обнаружили, — прошептала бабушка Уорлегган, — но опоздали на целый час. Всего на час. И знаешь, что он держал в руке? Ржавый гвоздь. Он уцепился за него и держался до тех пор, пока гвоздь не выскользнул из стены!»

Рассказ произвел на Урсулу огромное впечатление, и она с волнением прокручивала эту сценку. Одного из её оловянных человечков звали Фрэнсис Полдарк. Урсула опускала его в шахту, убеждала проползти по узкому тоннелю, переводила по деревянной доске над затопленным стволом. Она не могла каждый раз ломать дощечку, поэтому человечек соскальзывал и плюхался в воду; а потом вцеплялся в гвоздь. Это была самая лучшая часть сценки. В кромешной тьме и по горло в воде он цеплялся за гвоздь. А затем спасатели начали его поиски; но слишком поздно...

Громкие голоса доносились из кабинета отца. Ей ещё не доводилось слышать подобного. После его женитьбы на Харриет, насколько ей известно, дважды случались неприятные сцены, когда оба говорили на повышенных тонах, но никогда не кричали. А сейчас кричат. Урсула ощутила девичье любопытство к происходящему в доме, хотя это её и не касалось, она выскользнула из комнаты и помчалась по коридору к дверям отцовского кабинета.

Тогда она вдруг поняла, что в ссоре не участвует мачеха. Оба голоса принадлежали мужчинам, которых она знала.

— ...Богом клянусь, я положу этому конец!

— Чему конец? Всё уже свершилось!

— Я добьюсь, чтобы его аннулировали! Тебе нет двадцати одного года! Ты пошёл на это, только чтобы совратить какую-то бестолковую девицу...

— Она не бестолковая, отец. И это законно. Я гарантирую это на двести процентов!

Что-то скользнуло и упало на пол. Урсула отпрыгнула от двери, ожидая, что сейчас она распахнется, но этого не случилось. Ей не очень нравился брат, который частенько вёл себя надменно, так что она с удовольствием слушала, как его ругают, причем за что-то ужасное.

— И кто эта девица?

— Сейчас это не имеет значения. Церемония прошла в церкви Святого Бенедикта...

— Где это?

— В Кембридже, отец. Венчал преподобный Артур Чисхолм, церемония самая обыкновенная, законная, при свидетелях, и случилась она в среду, четвёртого мая...

— Боже, просто немыслимо! Ты прекрасно знал о моих планах касательно тебя! Ей-богу, тебе это даром не пройдёт! Что на тебя нашло? Это что, какое-то временное помешательство из-за хнычущей девки, которую ты обрюхатил? Полагаю, её отец и брат...

— У неё их нет! И она не в положении. Это совершенно сознательный выбор с моей стороны...

— Лучше скажи умышленный, чтобы только сорвать все мои планы на тебя! Верно ведь? Что молчишь? Ты намеренно так поступил, лишь бы разрушить все мои замыслы. Разве не так? Не так?

— Лишь отчасти, дорогой отец. Признаюсь, я больше не желаю от тебя зависеть. А раз уж ты загнал меня в угол, то скажу, что мне никогда не нравилось быть твоей ручной собачонкой. Но причины моего поступка куда более сложные, это не просто желание сорвать твои планы и свести их на нет. Я мог бы тебе рассказать... но не стану!

— Поведай же мне свои небылицы! Объясни, что за жеманного, коварного, язвительного и никчемного хлыща я породил! Какого неблагодарного, грубого, прожорливого пьяницу, бесстыдника и ленивого транжиру! С самого рождения ты принимал всё, чем я тебя щедро одаривал, с ухмылкой и издёвкой. Ни разу не поблагодарил! Ни разу не извинился! Всё воспринимал как должное, по праву законного наследника. Ну что ж, я покажу, что тебе принадлежит по праву, а что нет! Увидишь, мой мальчик; отныне ты узнаешь! Я тебе покажу!

Послышался звон разбитого стекла, и Урсула вновь отпрянула, но ссора слишком её поглотила, чтобы отходить слишком далеко от двери.

Валентин заговорил. И его голос звучал холодно и ожесточённо.

— И что же я от тебя получил, дорогой отец? Первые шесть-семь лет моей жизни я помню только резкие слова и холодные взгляды. После смерти матери я стал для тебя неким символом, и до сих пор так и осталось! Потраченные на меня деньги — на одежду, образование — тратились, чтобы потрафить собственному самолюбию. Потому что ты отправил своего сына в Итон скорее ради себя, чем ради меня. Ведь сын станет вращаться среди наследников пэров, будет наставником баронета — вот о чём можно потолковать с друзьями. Ты свёл его с хорошенькой девственницей, оформил на него огромный особняк и обеспечил ему достойное существование, и всё это ради прославления сэра Джорджа Уорлеггана, внука кузнеца!

— Ах ты, наглый щенок!

Послышался грохот мебели, что-то упало.

— Ты принимаешь это за оскорбление, отец? Я правнук кузнеца. И мне всё равно. У всех были когда-то скромные предки, далёкие или близкие. Я не доволен лишь тем, что ты вечно не доволен мной!

— Оставь в покое стул, чёрт бы тебя побрал!.. Я больше к тебе не притронусь...

— Если бы я женился на Кьюби, твои планы удались бы, но я жил бы в уготованном мне русле, ты держал бы меня на коротком поводке, чтобы я танцевал, стоит тебе подергать за ниточку! Таковы твои намерения, разве нет? Чёрт побери, да я готов в этом поклясться!

— Что ж, могу тебе обещать, что теперь ты запляшешь по-другому! Почуешь разницу, когда станешь нищим! Большинство твоих приятелей, пьяниц и картёжников, больше не пожелают с тобой знаться! А что до твоего распутства, то ты обнаружишь, что женщины становятся куда менее доступными, когда у тебя в кармане нет золота!

— Одно женское тело мне доступно в любую минуту, тело моей жены. Уверен, что человек твоих моральных устоев поаплодирует решению узаконить нашу связь. А кроме того, я не люблю Кьюби, но люблю свою жену. Я обожаю даже землю, по которой она ступает!

Урсула хихикнула, но в кабинете её не услышали.

— Полагаю, я не знаком с этим бриллиантом. Вероятно, у неё достаточно денег, чтобы содержать тебя, как комнатную собачонку. Надеюсь на это, потому что завтра ты покинешь этот дом в этой самой одежде и с парой сундуков личных вещей. А после этого не получишь от меня ни пенни. Можешь катиться к чёрту и сгнить в аду!

— Можешь называть это адом, отец. Но вообще-то у моей жены тридцать тысяч фунтов в трёхпроцентных облигациях, так что, хотя я надеюсь со временем увеличить капитал, моя жизнь будет не хуже прежней. А в одном смысле даже лучше, потому что я наконец-то буду наслаждаться свободой от тебя. Ты отравил жизнь моей матери своими нездоровыми подозрениями и ревностью, и я счастлив, что у тебя больше не будет возможности отравлять мою!

Раздался гонг к ужину. И Урсуле вдруг захотелось, чтобы он был громче и прекратил ссору. Сказано уже столько ужасного, и в основном в адрес её обожаемого отца. Эти слова ей уже никогда не забыть, они звучали как обвинения, кошмарные оскорбления, которые и произносить-то нельзя. Сначала она просто хотела подслушать ссору из любопытства, а теперь по-настоящему испугалась. Возможно, сказанного уже никогда не исправить. Семья никогда не станет прежней.

В кабинете стало тихо. По крайней мере, они не подрались, а пару минут назад к этому всё и шло.

— Я никогда не прощу тебя за такие злобные и невежественные выпады по поводу моих отношений с твоей матерью. Прошу тебя, покинь эту комнату и не приходи на ужин. Уезжай из дома с самого раннего утра, чтобы мы случайно не столкнулись. Возвращайся к своей жене в Кембридж и живи там. Чтоб ноги твоей не было в Корнуолле.

— Боюсь, мои ноги останутся в Корнуолле, — сказал Валентин. — Я буду жить здесь. У моей жены здесь дом. Я хотел отсрочить объявление о нашем браке на полгода или около того, но ты вынудил меня признаться своим неразумным нажимом. Моя жена — миссис Селина Поуп. Теперь — миссис Селина Уорлегган, и мы поселимся в Плейс-хаусе, всего в пятнадцати милях отсюда. Прежде чем ты скажешь какую-нибудь гадость, добавлю, что ей тридцать два года, и у меня есть две падчерицы. Они молоды и привлекательны, и я постараюсь удачно выдать их замуж. Может, скажешь об этом Харриет за ужином? Мне бы хотелось как можно скорее открыть ей правду. Уверен, она повеселится. Но смеяться будет скорее над тобой, чем надо мной...

Урсула едва успела прижаться к стене, когда из двери вылетел Валентин. Она не поняла, заметил ли он её, но если и так, то не подал вида. Чёрные волосы прикрывали синяк на его лбу, глаза сверкали, губы решительно сжаты, нос торчал как у орла. Он выглядел лет на десять старше, совсем не похожим на апатичного юного хлыща, он выглядел опасным.