Через вселенную

60 Старший

Как и ожидалось: Старейшина ведет меня прямо к гравтрубе в учебный центр. Я сажусь за стол, как будто жду начала занятия, но в голове у меня роятся мысли.

Знаю, Эми считает, что я просто покорно побежал за Старейшиной, как послушная собака за хозяином. Уходя из Регистратеки, я заметил разочарование в ее глазах. Придется позволить Эми считать меня слабым; придется пожертвовать своей репутацией в ее глазах.

Потому что так должен поступать лидер.

Нужно еще немного поиграть в эту игру. Положиться на уверенность Старейшины в моих глупости и невежестве, на его презрение к моей слабости. Не навсегда. Лишь на время, чтобы суметь разрушить стену между мной и моей ролью лидера корабля.

Старейшина распадается на части. Спор с Эми, то, как быстро он теперь выходит из себя, внезапные взрывы ругани и жестокости, появившиеся с началом Сезона… холодная, представительная оболочка Старейшины трескается, и сквозь трещины просачивается его истинная сущность — мелочная и властолюбивая.

Он выглядел так глупо в гневе, когда ругался с Эми. Просто старик, который изо всех сил цепляется за власть. Нужно всего лишь расковырять эти трещины, и у меня получится проникнуть внутрь и узнать, что он столько времени от меня скрывал, почему всегда боялся поделиться со мной секретами корабля.

Хоть я и родился Старшим, но только сейчас наконец в первый раз чувствую, что могу однажды стать Старейшиной.

Старейшина передо мной сжимает пальцами переносицу.

— Зачем тебе все эти данные?

— Какие — эти?

— Об истории Сол-Земли, о строении двигателя, о Чуме… что ты ищешь? — голос его звучит жестко и сдержанно, но он на грани.

— Какая разница?

— БОЛЬШАЯ! — ревет Старейшина, грохая кулаком по столу. Я не реагирую.

С усилием заставляю себя казаться спокойным. Если сегодня я чему-то и научился у Старейшины, так это тому, что в гневе человек выглядит глупо и по-детски. Вместо этого я говорю медленно, спокойно и четко, как будто объясняю что-то очень простое.

— Я начал искать информацию, которую ты отказался мне дать. Однажды мне суждено стать Старейшиной. Если ты не расскажешь мне, что делать и что нужно знать, чтобы быть лидером, я выясню это иным способом. Если ты собираешься просто стоять и орать на меня за то, что я ищу ответы на свои вопросы, то вини в этом только себя; твоей обязанностью было с самого начала рассказать мне обо всем этом.

Лицо Старейшины сначала бледнеет, потом наливается краской.

— Тебе никогда не приходило в голову, что у меня была очень важная причина что-то от тебя скрывать?

— Нет, — бесхитростно отвечаю я. — Я знаю тебя с тех пор, как был мальчишкой, ты полностью контролировал мое взросление, последние три года я живу рядом с тобой. Мне трудно представить себе хоть одну причину, по которой ты не можешь доверить мне какую-то информацию о корабле.

— Тебе кажется, ты все знаешь, — усмехается Старейшина. — Ты еще совсем ребенок.

— Твое время прошло, — говорю я спокойно, кивая в его сторону. — Ты теряешь контроль. Посмотри на себя. Все время срываешься. Ты не справляешься с ролью Старейшины.

— А ты справишься? — почти орет Старейшина на мучительно высокой ноте.

Пожимаю плечами.

— Тебя до такой степени рассердило то, что искали мы с Эми. Интересно, что именно…

Старейшина кипит от ярости. Я говорю себе: Орион ошибся. Со Старейшиной не нужно быть хитрым. Нужно просто очень, очень его разозлить.

— Вряд ли история — эти пленки ты сам мне показывал. Значит, Чума.

Подняв голову, Старейшина смотрит мне в лицо. Гнев теперь бушует глубоко внутри, словно горящий уголь в животе; он проглотил свою ярость, и мне ее уже не видно.

— Очень давно я о ней не говорил.

Я не удерживаюсь и охаю.

— Тот Старший?

Старейшина кивает.

— Так он умер? Или это ты… — не могу заставить себя задать этот вопрос.

— Хочешь, чтобы я рассказал о Чуме? — произносит он страшным, безжизненным тоном. — Хорошо. Я расскажу.

Он вскакивает, потом переносит вес с больной ноги. Поставив кулаки на стол, Старейшина нависает надо мной, и мне ничего не остается, как только покорно смотреть на него и ждать.

— Начнем с того, — произносит он наконец, — что никакой Чумы не было.