1990 год АРЛЕТ

Глава 1

Прежде чем подняться на капитанский мостик издательства «Монтальдо», мне нужно было выполнить несколько обязательств. Прежде всего краткий отпуск в «Гранд-Отеле».

Это паломничество я должна была совершить с ней в память о ее отце.

Я хотела отправиться, как всегда, на своей малолитражке, но адвокат Декроли решительно воспротивился этому. До тех пор, пока существовала опасность нового нападения на меня, я должна была смириться с тем, чтобы иметь охрану. Поэтому я собрала багаж и приготовилась отправиться на непривычно вместительной «Ланче» с водителем, в сопровождении такой же машины с двумя моими телохранителями.

Прежде чем сесть в этот роскошный автомобиль, я не могла не попрощаться с Камиллой, моей первой малолитражкой, которая много недель ждала меня у тротуара перед домом. Я подключила противоугонное устройство и для большей надежности разъединила Контакты аккумуляторной батареи. Мне было тяжело представить, что кто-то может украсть ее. Камилла была моей подругой, а не просто машиной. Я удостоверилась, что внутри все чисто, протерла кузов, а тем временем мы болтали, как две подруги, которые любят и понимают друг друга. Камилла, казалось, была признательна мне за мои заботы и полностью понимала ситуацию.

Хоть никто и не вызывал ее на допрос в качестве свидетеля, она была именно здесь месяц назад, в день катастрофы, И видела все.

«Тот тип и правда хотел тебя убить, – послышался мне ее скрипучий ворчливый голос. – Пусть кто-нибудь хорошенько охраняет тебя. Ты действительно в опасности. Не сегодня-завтра все может повториться. Кое-кто следит за тобой даже сейчас».

Я почувствовала, как мурашки пробежали у меня по спине, и поторопилась укрыться в гостеприимном салоне «Ланчи», где меня ждала Эми. Я была, наверное, на грани нервного срыва. Но, с другой стороны, как можно сохранить душевное равновесие, зная, что в этом непредсказуемом мире есть кто-то, готовый в любую минуту убить тебя?

Я никогда не боялась умереть, но сейчас мысль о смерти совсем не прельщала меня. Наконец-то у меня появилось будущее, и хотелось узнать, что оно мне готовит.

Рассыльный принес наш багаж в гардеробную номера сто четыре на втором этаже «Гранд-Отеля», и я, держа Эми за руку, вошла в гостиную, где кондиционированный воздух создавал приятную свежесть.

На столике стояла ваза с благоухающими лилиями, обычный знак уважения со стороны дирекции. Рядом я нашла также корзинку с фруктами и шоколадные конфеты в серебряной конфетнице. Моя девочка озиралась вокруг широко раскрытыми глазами. Она протянула руку к конфетам, но тут же убрала ее.

– Можешь взять, если хочешь, – подбодрила я.

– Только одну, – сказала она, набираясь храбрости.

Взяла и торопливо сунула в рот. Потом вздохнула, озираясь кругом.

– Здесь красиво.

Села скромно на краешек дивана, словно бедная родственница, пришедшая с воскресным визитом, и спросила:

– А когда мы вернемся домой? – Чтобы придать себе храбрости, она прижимала к груди своего потрепанного плюшевого медвежонка, с которым никогда не расставалась.

Эми с опаской относилась ко всему, что видела в первый раз. И апартаменты в «Гранд-Отеле» были интересной, но немного пугающей тайной, чем-то еще не исследованным, еще чужим и далеким от нее. Она привыкла к более скромной домашней обстановке. Пределом роскоши, в ее представлении, была обстановка в доме на виа Песталоцца в Милане, где находился ее детский сад, и маленькая вилла «Санта-Маргерита», где проводили лето мои родители.

– Мы здесь ненадолго? – спросила она, словно хотела знать, будет ли у нее время, чтобы привыкнуть к новой обстановке.

– На несколько дней, – ответила я. – Немного покупаемся, немного позагораем и вернемся домой.

– А сейчас это будет наш дом? – робко спросила она.

– На все дни, пока мы останемся здесь, – ответила я.

– Но ты, мама, уже бывала в этом «Гранд-Отеле»? – продолжала свои вопросы моя любознательная Эми.

– Много раз, еще до твоего рождения, – ответила я.

Эми получше уселась на краешке дивана, потом выпрямилась, упершись руками в бока, и взглянула на меня нахмуренным взглядом. Ямка на лбу стала глубже, и ее сходство с Эмилиано обозначилось явственней.

– Почему ты никогда мне об этом не говорила? – обвинительным тоном сказала она.

Ее вызывающий вид заставил меня улыбнуться. По характеру Эми была девочкой скромной и мягкой, какую только мать может пожелать.

– Мне это казалось неважным, – оправдываясь, ответила я.

– А если это неважно, зачем мы приехали сюда? Она никогда не переставала удивлять меня своей логикой.

– Если тебе здесь не нравится, завтра вернемся домой, – пожала плечами я.

– Я не сказала, что не нравится, – почти насупилась она.

И тут же спросила: – А можно посмотреть телевизор?

– Конечно, если хочешь.

Эми принялась нажимать кнопки дистанционного управления, с которым уже была знакома, а я оставила ее одну перед экраном и принялась разбирать чемоданы.

Прошлое всплывало на поверхность со всеми своими драмами и счастливыми моментами. Воскресали воспоминания об Эмилиано, его открытая и нежная улыбка. Мне вспомнилось, как в первый раз я разбирала багаж в этой же самой гардеробной.

В тот день, когда Эмилиано отвез меня на самолете и Париж и вернул в Милан всего за несколько часов, он пригласил меня вечером на ужин.

Ровно в восемь прозвучал сигнал домофона. Я схватила сумочку и бросилась вон, на площадку, с нетерпением нажимая на кнопку лифта.

– Что это? Ты убегаешь, даже не попрощавшись? – спросила мать, появляясь в дверях, когда я уже готова была скрыться в лифте.

– Извини, мама. Я спешу. Не дожидайся меня, я поздно вернусь. Вспомни, что мне уже тридцать лет, – сказала я, поцеловав ее в щеку.

Эмилиано ожидал меня у подъезда. Он поднял глаза к окнам моей квартиры и увидел мать, которая смотрела на меня.

Теперь у нее было достаточно материала, чтобы поразмышлять над отношениями известного издателя и его недавно уволенной служащей, которые встречаются у подъезда дома, словно два подростка на первом свидании.

– Ты ей сказала, что идешь со мной? – спросил Эмилиано.

– И не подумала, – ответила я, пока он открывал дверцу автомашины.

– Секрет Полишинеля, – иронически заметил Эмилиано. – У меня такое впечатление, что она видела нас из окна.

– У нее глаз – алмаз, – заметила я, видя, как хорошо она устроилась на своем наблюдательном пункте. – От нее ничто не укроется.

– Анна Гризи, – улыбнулся Эмилиано, включая мотор и направляясь к центру города. – Мне она всегда нравилась. Ее романы так лихо закручены, полны неожиданных эффектов. Я бы не прочь повидаться с ней.

– Могу я спросить, куда мы едем?

– В одно спокойное место, где редко можно встретить знакомых людей.

В конце концов мы перекусили бутербродами на пьяцца Фонтана, в каком-то баре со странными типами, и, прихватив с собой бутылку ледяного шампанского, пили его из бумажных стаканчиков на скамейке запущенного садика неподалеку от пьяцца Либия, под деревом с широкими листьями, поникшими от жары. Журчание фонтана сопровождало наш оживленный разговор, яркая полная луна светила в небе.

Подошел какой-то бродяга и попросил выпить. Эмилиано отдал ему то, что оставалось в бутылке, и он, счастливый, удалился с неожиданным подарком.

Внезапно Эмилиано сказал:

– Я хочу помочь тебе разрешить проблему с издательством «Монтальдо».

Я широко раскрыла глаза от удивления.

– Сегодня у тебя день добрых дел, – пошутила я.

Эмилиано ничего не ответил на это. Он взглянул на небо, освещенное луной, и продолжал:

– Я дам тебе возможность выйти победительницей из этой схватки.

Мне не казалось, что он шутит, но, тем не менее, я все еще не верила ему.

– И ты пойдешь против своей сестры? – спросила я.

– Не думаю, что в этом будет необходимость. Я восстановлю ее против того мошенника, который требовал твою голову.

Я вспомнила торговца автомобилями, который разорил своего компаньона. Человек аморальный, абсолютно лишенный щепетильности, ради наживы он был способен растоптать и дружбу, и честь.

– Ты думаешь, тебе это удастся? – с сомнением заметила я.

Я знала сестру Эмилиано и была уверена, что она не отступится легко от своего решения, даже если поймет, что ошиблась.

– Думаю, что факты смогут убедить ее.

Я с сожалением улыбнулась этой иллюзии.

– Что ты собираешься сделать? – с вызовом спросила я.

Эмилиано снова удивил меня.

– Тебе самой придется доказать истину, – сказал он. – Это твоя обязанность. С понедельника бери след и раскопай прошлое и настоящее этого типа. А кстати, как его зовут?

– Луиджи Саворелли, – ответила я.

Мне казалось, что я вернулась в те прекрасные дни, когда лишь начинала свою карьеру, когда мне впервые поручили ответственное и трудное расследование.

– Я помогу тебе получить доступ в те круги, где ты захочешь собирать материал, – сказал Эмилиано. – И буду помогать тебе всеми средствами. А ты делай свое дело. Я убежден, что ты напишешь одну из своих лучших статей. Самую яркую и неопровержимую.

Идея была заманчивая, но здоровый скептицизм заставлял меня держаться недоверчиво.

– В конце концов, мое расследование окажется в корзине рядом со столом главного редактора «Опиньони», который никогда не опубликует подобный материал, – закончила я.

– Но «Оридзонти» опубликует. Его редактор не знает, что Лола Монтальдо выставила тебя за дверь в связи с этим делом. Я гарантирую тебе успех. Твой материал опубликуют, не изменив ни одной запятой. Так Лола узнает, что представляет собой этот мерзавец, ради которого она пожертвовала тобой!

Это была заманчивая перспектива, самая заманчивая за всю мою журналистскую карьеру.

– А она вернет меня на прежнюю работу? – поколебавшись, спросила я.

Эмилиано заключил меня в объятия и посмотрел прямо в глаза.

– Обещаю тебе полную реабилитацию, – сказал он. – Я уверен, что Лола вернет тебе твое место в редакции. В глубине души у нее есть понятие о чести, и она умеет признавать свои ошибки.

– Почему ты делаешь все это для меня? – взволнованно спросила я.

Он нежно погладил меня по голове.

– Потому что на твоей стороне истина. К тому же я люблю тебя и хочу, чтобы у нас с тобой завязались отношения прочные и длительные. Мне пятьдесят лет, и я не могу долго ждать. Я единственный мужчина, который может по-настоящему понять и полюбить тебя. Ты гордая, честная и красивая, но ты еще не знаешь себе цену.

Он был удивительно мягок и нежен, когда это говорил, и его слова послужили бальзамом для тех ран, которые наносила мне в последнее время жизнь. Я чувствовала, что нашла наконец того сильного и нежного мужчину, которого каждая женщина хотела бы иметь и которого не надеялась уже встретить в своей жизни. Но я не могла еще поверить в это.

– Ты просто хочешь затащить меня в постель, – с усмешкой ответила я.

Его красивое лицо затуманилось. Он не обиделся и не утратил спокойствия, хоть я и дала ему повод для этого.

– Да, – сказал он, – я хочу заниматься с тобой любовью. Но если ты не готова к этому, я не стану тебя торопить.

Я улыбнулась. Он и впрямь был неотразим. Я не могла больше сдерживаться и обвила руками его шею.

– Ты знаешь подходящее место для этого? – спросила я с вызовом.

– А ты дашь мне пару часов? – не смутился Эмилиано.

– Надеюсь, что не передумаю за это время.

Я вернулась домой и приготовила свою дорожную сумку. Мать уже легла, но еще не спала. Когда я бывала в Милане, она никак не могла уснуть, не дождавшись моего возвращения. Из спальни она позвала меня.

– Сейчас у меня нет времени, мама! – крикнула я из другой комнаты. – Завтра все расскажу тебе.

У меня не было желания ни объяснять ей мою историю, ни отвечать на ее вопросы. Со своей стороны, она тоже умела чувствовать ситуацию и обычно не вмешивалась в мои дела, не докучала советами.

Мне кажется, она часто сожалела о том, что ее дочь слишком рано осталась без отца, который мог бы крепче держать меня в руках, и приписывала некоторые мои недостатки этому обстоятельству. Она боялась, что я так и останусь на всю жизнь одинокой женщиной, и не разделяла, по сути, моей любви к свободе. Она бы предпочла, чтобы я скорее следовала по пути добропорядочной заурядности, чем подражала героиням ее романов, женщинам импульсивным и довольно свободным в поведении, которые не слишком-то считались с привычными нормами морали.

Для меня, своей дочери, она хотела мужа, подобного тому, которого случай подарил ей, и мечтала о свадьбе с белым платьем и флердоранжем. Анна Гризи принадлежала к тому поколению женщин, которые застряли между сороковыми и пятидесятыми годами. Они были более свободны и независимы в сравнении со своими матерями, но еще не в состоянии были смотреть на жизненные проблемы с такой же прямотой, как их дочери.

Лично мною с юных лет руководило желание жить полнокровной жизнью, найти в ней свое место и утвердиться на нем. Я полагала, что имею право и на то, и на другое.

Несколько часов спустя мы с Эмилиано остановились перед знаменитым «Гранд-Отелем» в Римини. Гостиница была заполнена постояльцами. Свободным оставался только номер сто четыре, самый шикарный и самый дорогой.

– Согласен. Беру, – сказал Эмилиано портье.

Стояла глубокая ночь, и в холле гостиницы, кроме нас, никого больше не было.

Вместе с документами Эмилиано протянул портье банкноту в сто тысяч лир.

– Я заказываю номер на весь год, – бесстрастным тоном сказал Эмилиано.

Он знал, что это произведет впечатление, и не только на женщину.

Портье быстро взглянул на фамилию столь необычного клиента в удостоверении личности и сразу понял, что это не блеф. Издатель Мошгальдо, о котором он, конечно же, слышал, хотя и видел его в первый раз, был клиентом, заслуживающим доверия.

– Я думаю, что наш директор найдет способ оформить все формальности, связанные с этим, – сказал портье.

– Я тоже так полагаю, – кивнул Эмилиано, наблюдая за моей реакцией.

Я была буквально ошеломлена, но не подавала вида, словно давно уже привыкла к подобным сценическим Эффектам.

– Это финальный салют в твоей программе фейерверков или у тебя в запасе есть еще какой-нибудь сюрприз? – спросила я, оставаясь внешне бесстрастной.

Эмилиано взял меня под руку и повел к лифту. Молодой портье почтительно шел впереди с ключами в руке.

– Я неистощимый источник сюрпризов. Ты это увидишь, малышка, – ответил он, нарочито подражая Хэмфри Богарту, пропуская меня в номер.

Я тут же прошла в гардеробную и принялась раскладывать вещи из своей дорожной сумки, уже доставленной сюда рассыльным.

Теперь, через десять лет, я повторяла те же движения, что и тогда. Только Эмилиано больше не было. Была наша дочь, там, в гостиной, которая смотрела мультфильмы по телевизору. Как мне хотелось, чтобы он был сейчас здесь, рядом, и мог видеть нас.

Я вернулась в гостиную. Эми заснула на диване, вся перемазанная шоколадом, сжимая в руках плюшевого мишку. Я подняла ее и отнесла в свою комнату. Положила на постель и сама прилегла рядом. Долго сдерживаемые слезы хлынули, горячие и обильные, в тихом, но неудержимом плаче.

Осушив глаза платком, я заметила, что Эми уже не спит. Она глядела на меня с выражением скорее любопытным, чем испуганным.

– Почему ты плачешь? – спросила она.

– Потому что твоя мама глупая и счастливая, – объяснила я.

Отчасти это была правда.

– Я никогда не плачу, когда мне хорошо, – заметила девочка с необыкновенной серьезностью.

– Тем не менее, можно плакать и от радости, – сказала я. – Когда ты будешь взрослой, то, наверное, поймешь это.

Эми слушала меня с крайним вниманием, но ей все же не удавалось понять меня. Ее мир был лишен полутонов и переходов: добро приносило радость, а зло – горе.

– Когда это будет со мной, я тебе скажу, – пообещала она.

– А пока что не обращай внимания на мои слезы, – попросила я. – Я так счастлива, что ты здесь, – добавила я, сжимая ее в объятиях.

Эми слабо защищалась от моего внезапного проявления нежности. У нее была своя проблема, и она тут же мне ее изложила.

– А где моя кроватка? – спросила она. – Я не вижу ее в этой большой комнате.

Ей всегда удавалось удивлять меня.

– Я думаю, ты охотно поспишь со мной на этой большой кровати, – сказала я в свое оправдание. – Но если не можешь обойтись без нее, мы попросим принести тебе кроватку.

– Если здесь сейчас наш дом, у меня должна быть своя кроватка, – твердо заявила она.

– Ты точно такая, как твой отец, – заметила я, вытирая платком слезы.

Всякий раз, как только предоставлялась такая возможность, Эми принималась расспрашивать об отце.

– А какой он был? – спросила она меня тут же.

Я поняла, что очень мало рассказывала ей об Эмилиано. Моя мать иногда отвечала на вопросы Эми, сама же я всегда избегала этой темы. Я считала ее слишком маленькой, чтобы поднимать этот вопрос, который заставлял меня так страдать. Поэтому я ответила:

– Он был такой же, как ты. С виду мягкий и податливый, а в действительности упрямый и непокорный.

Телефонный звонок своей мелодичной трелью прервал меня. Я подняла трубку.

– Здравствуйте. Вас приветствует синьор Стаммер, – начал директор. – Для вас есть пакет, я готов передать его вам, но ваши два ангела-хранителя, наверное, захотят осмотреть его прежде, из соображений безопасности, как они говорят.

– Мы живем в сложные времена, – извинилась я за обоих церберов, которые очень серьезно относились к своим обязанностям, что отнюдь не было мне неприятно. – Но, как выражаются детективы, пакет этот «чист»? – шутливо спросила я.

– Абсолютно. Можете поверить моему слову, – с вежливым спокойствием ответил он.

– Тогда будьте добры, пришлите его сейчас, – велела я, любопытствуя, что в нем могло быть такое.

Через пять минут пришла горничная и положила на стол в гостиной большую коробку, завернутую в цветную бумагу. На ней был роскошный золотой бант, который явно уже развязывали.

Вместе с Эми мы развернули сверток, открыли коробку, и нашим глазам предстала чудесная игрушка. Миниатюрная модель карусели с белыми лошадками, разноцветными колонками и золочеными украшениями, сделанная удивительно искусно. Эта игрушка, казалось, появилась из сказки или из детского сна. Эми схватилась за голову от радости.

– Ой, мамочка! – воскликнула она. – Смотри, мама! Тут даже есть ключик, чтобы заводить ее. И вот еще бумажка, – добавила она, протягивая мне белый конверт.

С необыкновенной осторожностью я завела механизм, плавно поворачивая ключ до тех пор, пока пружина не натянулась до отказа, и нажала кнопку пуска. Карусель дрогнула и начала медленно кружиться, а музыкальный механизм мелодично вызванивал в такт движению колыбельную Брамса.

Эми хлопала в ладоши и прыгала от радости. Я же читала в это время записку, написанную ясным и решительным почерком Эмилиано. Она была датирована августом 1985 года и очень коротка:


«Для нашего ребенка. Когда придет время. Чтобы он знал, как я люблю его».

Глава 2

Эми была слишком возбуждена от новой обстановки, необычных разговоров и, главное, от этой чудесной игрушки, подаренной отцом через пять лет после его смерти, чтобы предаваться спокойному послеобеденному отдыху. Поэтому мы решили отправиться на пляж.

Она захватила ведерко, лопатку и разноцветные пластмассовые формочки, чтобы играть с песком, а я взяла с собой все газеты, которые только нашла в гостинице. Служащий на пляже предоставил нам большой зонтик и два лежака в первом ряду, у самого моря.

Бывая здесь с Эмилиано, мы всегда избегали пляжей в летние месяцы, потому что они кишели орущими детьми, нагловатыми молодыми людьми, озабоченными матерями и бабушками. Да еще эти назойливые звуки транзисторов, неумолимые громкоговорители, которые объявляли о вечерних развлечениях или приглашали покататься на моторных катерах.

Пляж «Гранд-Отеля» был относительно спокойным, но и там та же оргия децибел, от которой некуда было деться. Как тут не предпочесть спокойный оазис бассейна с барменом Доменико неподалеку. Самый прекрасный час был перед закатом, когда постояльцы гостиницы укрывались в своих комнатах в поисках облегчения от жары и в ожидании ужина.

Прежде я была здесь тайной любовницей знаменитого издателя, а теперь матерью маленькой девочки и уставшей от проблем женщиной, которая, прежде чем взяться за трудное восхождение, пыталась обрести самое себя.

Поэтому я играла с Эми на песке, не обращая на окружающее внимания. На берегу мы искали ракушки, ускользнувшие от взоров служителей, которые собирали их, чтобы поддерживать в порядке пляж «Гранд-Отеля». Зашли мы и в воду. Эми держалась на поверхности с двумя надутыми резиновыми нарукавниками, а я кружила вокруг нее, как мать-гусыня. Девочка болтала без умолку. Она хотела знать, почему в Римини нет гор, как в Санта-Маргерита и в Параджи, почему пляж такой большой, почему тут нет скал, почему рядом с нами постоянно находятся эти два синьора в одинаковых шортах.

Могла ли я сказать ей, что они здесь, чтобы защитить меня от грозящей опасности? Я искала подходящие ответы.

– Представь себе, что они наши ангелы-хранители, – пошутила я.

Эми взглянула на меня своими невинными глазами.

– Ты хочешь посмеяться надо мной? – спросила она.

В ее представлении ангелы-хранители должны иметь белоснежную длинную и блестящую одежду, большие крылья из легких перьев, длинные светлые волосы и золотистый нимб над головой.

Солнце быстро подрумянило ее нежную кожу, поэтому я предложила ей вернуться в гостиницу, где, кроме всего прочего, присутствие двух телохранителей было менее обременительным.

Нелегко было примирить материнские обязанности с обступившими меня проблемами и неизбежными возвращениями в прошлое, которое в течение пяти лет я безуспешно силилась в себе преодолеть. Теперь, когда воспоминания об Эмилиано настойчиво вышли на первый план, я сожалела о долгих печальных годах моего вдовства, о безотрадных мыслях, которые мешали мне взглянуть за горизонт моего письменного стола, о смиренном принятии происшедшей катастрофы, о конце любви и счастья. Я сожалела, что позволила себе жить без иллюзий и без борьбы, не радуясь больше, но также и не печалясь.

В то время как я обливала Эми душем, мне вспомнился один из многих широких жестов Эмилиано.

Была зима, и туман был такой густой, что не позволял нам видеть дальше кончика носа. Мы прогуливались по аллее, которая от вокзала в Римини ведет к морю. Странное сияние исходило из окон одной белой виллы, которая своими строгими и в то же время изысканными архитектурными формами понравилась бы великому Гетсби. В той размытой туманом атмосфере, в которой было что-то от фильмов ужаса, вилла с освещенными окнами, выходящими на аллею, имела удивительно успокаивающий и гостеприимный вид.

– Я бы хотела иметь такой дом, – сказала я. Среди вещей, которые теперь мне принадлежали, была и эта вилла, о которой я когда-то мечтала. Адвокат Декроли сообщил, что Эмилиано купил ее через несколько месяцев после того, как я высказала желание ее иметь.

Эмилиано оставил мне все, чем владел, и даже больше. Я не чувствовала себя готовой распоряжаться этим огромным богатством, которое уже давило на мои слабые плечи.

Я помогла своей дочке одеться и, пока она как зачарованная смотрела на лошадок своей миниатюрной карусели, которая, крутясь, играла колыбельную Брамса, попыталась привести себя в порядок к ужину. Поправляя в последний раз прическу перед зеркалом, я бросала взгляды и на дочурку за столом. Она была какая-то взвинченная.

– Мамочка, а мертвые могут дарить подарки? – вдруг спросила Эми.

– Да, если они были людьми особенными, – ответила я.

– А папа был человек особенный?

– Твой отец был уникальный, – успокоила я ее и увидела, как она горделиво улыбнулась. – Однако пора идти, не то мы опоздаем и нас уже не накормят, – добавила я, взяв ее за руку и вырывая из этой магической атмосферы, которая царила в сто четвертом номере.

В баре за фортепьяно больше не было маэстро Луда. Там сидел парень, который старательно исполнял какую-то популярную песенку.

Мне навстречу шел директор.

– Вы позволите проводить вас к столику? – спросил он с предупредительным видом.

Я одарила его насмешливым взглядом.

– Много еще пакетов с сюрпризами на складе вашего «Гранд-Отеля», синьор Стаммер? – спросила я, намекая на карусель, которую он прислал мне сегодня.

– Нет, синьора Аризи, мне было поручено передать вам только это, – учтиво ответил он.

Прикрыв глаза, пианист, шептал в микрофон слова романтической песенки.

– Это Эмилиано дал вам пакет, синьор Стаммер? – спросила я.

Мужчина кивнул.

– Когда?

– В последний свой приезд, – ответил он вполголоса и слегка запнувшись.

– И что он вам сказал? – допытывалась я.

– Синьор Монтальдо сказал, что однажды вы вернетесь сюда с вашим ребенком, – очень тихо произнес Стаммер. – Он отдал мне пакет и сказал: «В тот день вы сами или тот, кому вы поручите это, должны передать его синьоре Арлет».

Я улыбнулась, чтобы скрыть свое замешательство.

– Он ошибся только относительно пола, – сказала я. – Кто знает, хотел ли он в самом деле, чтобы это был мальчик.

Стаммер ограничился пожатием плеч.

– Пожалуйста, располагайтесь, – сказал он.

Мы уселись за столиком в углу, а наши ангелы-хранители заняли места чуть поодаль. Интересно, где они будут, когда мы с Эми ляжем спать в своем номере.

Эми нехотя поела суп и немного рыбы, но потом с лихвой вознаградила себя, когда подали десерт.

– Что будем делать дальше? – спросила она.

Я чувствовала себя разбитой и надеялась, что она предпочтет отправиться в постель.

– А что бы ты хотела? – спросила я.

– Погулять, – без колебаний решила она. – Все гуляют, – добавила она в оправдание.

За садом «Гранд-Отеля» была площадь, обсаженная деревьями, с различными аттракционами и сувенирными киосками, облюбованная туристами.

– Хорошо, погуляем, – с притворным энтузиазмом согласилась я.

Эми примкнула к другим детям, дожидающимся своей очереди съехать с горки. Потом она остановилась посмотреть на двух пестро разодетых клоунов, исполняющих какой-то забавный акробатический номер.

Ее внимание привлек молодой человек, держащий на руках шимпанзе в куртке и шляпе, который предлагал детям сфотографироваться на память. Некоторые в испуге шарахались, другие соглашались, не без некоторого беспокойства от этой встречи с симпатичным, но экзотическим животным.

Удостоверившись, что я крепко держу ее за руку, Эми подошла поближе и зачарованно смотрела на шимпанзе, который строил зрителям смешные гримасы. Вокруг нас, в желтоватом свете фонарей, собралась небольшая толпа. Морской ветер, солоноватый и теплый, овевал нас своим влажным дыханием.

Внезапно я кожей почувствовала опасность, и предчувствие тут же обернулось страшной реальностью. Какой-то пожилой мужчина с безумным обликом выскочил из толпы, схватил обеими руками шимпанзе, вырвав животное у хозяина, и бросил в Эми, которая рухнула на землю вместе с обезьянкой. В то же мгновение этот бесноватый схватил меня за горло, и я увидела его перекошенное от безумия и отчаяния лицо, почувствовала смрадное дыхание, от которого разило алкоголем.

– А теперь твоя очередь, шлюха! – крикнул он мне в лицо. – На этот раз я убью тебя.

В том, что он собирается меня убить, сомнений не было. Я это чувствовала по его хватке и безумному взгляду, но я боялась не за себя, а за Эми.

В следующий миг до меня донесся тупой удар, захват ослабел, и жуткий оскал нападавшего исчез, а сам он рухнул на землю. Я снова могла свободно вздохнуть.

– Все в порядке, синьора, – успокоил меня один из моих ангелов-хранителей ровным голосом. – С девочкой ничего страшного, – заверил он.

Я взяла Эми из заботливых рук какой-то незнакомой женщины, и мы сжали друг друга в объятиях.

– Ничего! – шепнула я ей на ухо, чувствуя ее прерывистое дыхание и бешено бьющееся сердечко. – Ничего не бойся!

Мужчина, сраженный ударом кулака одного из телохранителей, лежал на земле без чувств. А истошный вой сирен на шоссе уже возвестил о прибытии «Скорой помощи» и полиции.


Эми спала под воздействием успокоительного, которое ей назначил педиатр накануне вечером. А я, еще в халате, сидела рядом в гостиной, где свет солнечного утра обволакивал меня своим успокаивающим сиянием.

С редким аппетитом я поглощала свой завтрак, который слуга сервировал на круглом столике возле окна, выходящего на террасу. Крахмальная фландрская скатерть, букет желтых розочек, кофе с молоком в серебряном кофейнике, чашки из прозрачного фарфора, хрустящий поджаристый хлеб, мед и джемы разных сортов – все это радовало глаз.

Овидий Декроли, сидящий напротив, потягивал кофе и бросал на меня обеспокоенно-заботливые взгляды. Его строгий серый костюм был слегка помят, лицо невыспавшееся, глаза усталые. Он прилетел из Женевы в Римини прошлой ночью, а рассвет встретил в комиссариате полиции, но худшее было уже позади. Неудачливый убийца оказался в руках правосудия, а возможно, и психиатров, которые займутся им после допроса.

– Я очень благодарна вам за вашу заботу, – сказала я, поглощая все без разбора. – Ваши телохранители меня просто спасли.

Декроли поставил на столик пустую чашечку и с веселым участием следил за моим неутолимым аппетитом.

– Вы действительно сразу его не узнали? – спросил он.

– Нет, конечно. Никогда не думала о нем, как о возможном участнике покушения, – ответила я. – И кроме того, он совершенно неузнаваем теперь. Это совсем не тот человек, которого я знала лет десять назад. То был солидный предприниматель, чванливый и богатый, который принимал у себя министров и всяких важных людей. А вчера на меня набросился опустившийся бродяга, бедный душевнобольной. Как я могла узнать в нем Луиджи Саворелли, который потребовал некогда мою голову у Лолы Монтальдо, и она ее подала ему на серебряном подносе?

Позавтракав, я перешла на уютный диван в гостиной. Декроли уселся рядом со мной. Нам еще многое предстояло обсудить.

В течение ночи прояснилось все это дело с бывшим торговцем автомобилями, которого с помощью Эмилиано я ввергла своей статьей в неприятности лет десять назад. С тех пор много воды утекло, и я давно забыла эту историю, уже похороненную в старых подшивках газет. Тем более я никогда не могла даже вообразить себе, что, считая меня причиной всех своих несчастий, этот человек может дойти до того, чтобы задумать убийство, осуществляя месть.

Теперь я снова вспомнила шумиху, вызванную моим расследованием, письма, полные злобы и грамматических ошибок, которые присылала мне в газету его жена. Этим угрозам в свой адрес я не придала тогда никакого значения. Гораздо больше меня взволновал тогда патетический жест жены бывшего компаньона Саворелли: букетик увядших гвоздик, связанных шпагатом, оставленный у привратника в издательстве с запиской:

«Благодарю вас за то, что я снова научилась верить в справедливость».

Я искала эту бедную женщину повсюду, но мне так и не удалось напасть на ее след. Если бы она согласилась, я бы охотно помогла ей и дальше, но, очевидно, она уехала в какие-то далекие края и там ждала конца земных дней, чтобы воссоединиться с доброй душой своего мужа.

Я была восстановлена на своей прежней работе и приняла неуклюжие извинения от редактора «Оридзонти», который говорил мне о «маленьком недоразумении», к счастью, разъяснившемся теперь, когда обнаружились подлинные факты.

Лола Монтальдо пригласила меня к себе на чашку чая, и я приняла приглашение. Это была интеллигентная, приятная на вид женщина, но ей не хватало чего-то, чтобы быть по-настоящему утонченной.

Лола начала издалека. Она показала мне коллекцию своих картин, среди которых было несколько действительно ценных, и поинтересовалась моим мнением относительно пирожных, приготовленных ее поваром, которого она считала подлинным мастером своего дела.

Словно бы случайно она коснулась в разговоре имени Саворелли. В самом ли деле он был такой мерзкий, этот тип, как я его описала? Я ограничилась тем, что напомнила ей все то, что было сказано в статье об этом коварном человеке, и добавила, что за свою жестокость и цинизм он уже понес заслуженное наказание.

К самой Лоле, сыгравшей определенную роль в моей реабилитации, я не испытывала никакой благодарности. Мне не нравилось ее поведение всевластной царицы, хоть я и вынуждена была согласиться, что Эмилиано был прав: Лола Монтальдо умела признавать свои ошибки. При этом у меня не было никаких иллюзий относительно искренности ее поведения. Я бы побилась об заклад, что при первом удобном случае она снова выбросит меня из издательства. Хотя, возможно, и без личной ненависти, а просто по привычке к вседозволенности, свойственной породе хозяев.

В тот же вечер я пересказала Эмилиано содержание разговора за чаепитием в доме Лолы. Я оживляла рассказ, изображая мимику и голос его сестры, а он от души смеялся.

– Ты хорошая подражательница, – похвалил он.

– Ты веселился бы меньше, если бы Лола узнала, что за всем этим кроется твоя лапа.

Эмилиано внезапно стал серьезным.

– Однажды она это узнает, – сказал он. – То есть узнает про нас с тобой, я хочу сказать. И будет вне себя, потому что она ужасно ревнива. Лола всегда терпеть не могла моих женщин.

Эмилиано оказался прав, но, пока он был жив, она, хоть и знала о наших отношениях, никогда не осмеливалась ничего предпринять против меня. В свое время это расследование наделало много шума, но прошли месяцы, годы, и я совершенно забыла историю с торговцем автомобилями.

Саворелли же лишился поддержки политиков и влиятельных друзей, а налоговый инспектор занялся его запутанной отчетностью, и тогда на свет выплыл облик типичного мошенника.

Несколько лет Саворелли отчаянно боролся, всеми средствами стремясь удержаться на плаву, но спасательные круги, за которые он хватался, лопались один за другим, и он снова опустился в ту илистую грязь, из которой и появился. Он разорился, жена с ним в конце концов развелась, детей суд оставил матери, после чего она вышла замуж вновь за пожилого, но вполне респектабельного господина, бывшего конкурента своего первого мужа.

В отчаянии, в котором пребывал Саворелли, его поддерживала только одна мысль, что он должен отомстить виновнице всех его несчастий. Поэтому он и решил убить меня. Первый раз перед моим домом, сбив меня фургоном, второй раз уже здесь, в Римини, где два телохранителя обезвредили его и передали полиции.

– Таким профессионалам было нетрудно обезвредить этого маньяка, – сказал Декроли. – Бессмысленные попытки выжившего из ума алкоголика, которому уже нечего терять.

– Но мы с Эми пережили немало страшных минут по его вине, – заметила я.

– Все кончилось, забудьте, – посоветовал Декроли. – Как вы себя чувствуете сегодня? – спросил он.

– Как королева, – ответила я, глядя на море, которое сегодня было ярко-голубым. – Приятно сознавать, что опасность уже не грозит и можно без телохранителей отправиться куда угодно. Вам же непременно надо отдохнуть. У вас очень усталый вид.

Адвокат весело рассмеялся над моими материнскими заботами.

– Охотно последовал бы вашему совету, но, боюсь, я не могу себе этого позволить, – ответил он. – После обеда у меня административный совет в Женеве. К тому же я должен подготовить почву для вашего вступления в издательский дом «Монтальдо». Вплоть до этого момента мы действовали ловко, и нам везло. Утечки информации не было. Но когда все акты будут официально оформлены, начнется светопреставление.

Я с искренним огорчением посмотрела на него. Декроли мне нравился, и присутствие его придавало мне уверенность. Инстинктивно я чувствовала в нем друга.

– Значит, вы уезжаете? – спросила я с сожалением.

– Да, Арлет, уезжаю, – кивнул он. – Хотя, поверьте, делаю это очень неохотно. Все-таки я вынужден покинуть вас.

Он встал и подошел ко мне. Нежно взял меня за подбородок, приподняв лицо к себе.

– Вы уверены, что у вас все в порядке, Арлет? – озабоченно спросил он.

– Вам недостаточно моего честного слова? – улыбнулась я. – Но, по правде говоря, я беспокоюсь за Эми, – печально сказала я. – Этот вчерашний эпизод мог сильно подействовать на девочку.

– Она ничего не поняла. Для нее это был просто случайный инцидент. Дети быстро забывают такие вещи. Вы это слышали и от педиатра.

Возможно, все было и не так просто, как он меня убеждал, но мне передался оптимизм этого человека, присутствие которого становилось для меня все более важным.

– А ангелы-хранители? – спросила я.

– Они уже уехали, – сообщил Декроли. – Физической опасности для вас больше нет. Но не думайте, что вы освободились от всех проблем. Было относительно легко нейтрализовать этого несчастного безумца. Гораздо труднее будет справиться с кознями наследников Монтальдо.

– Я и не надеялась, что этот путь будет усыпан для меня розами, – пошутила я.

– Сравнение очень уместно. Особенно в том смысле, что вам не обойтись без шипов. И очень острых, поверьте.

– Их будет много? – спросила я.

– Пока еще трудно сказать, – пожал плечами адвокат. – Мы еще только готовимся к бою. Если они начнут войну, я буду рядом с вами. Всегда, – заключил он, крепко пожав мне руку. – На это вы можете рассчитывать.

Глава 3

В середине июля на Милан пала удушающая жара. Воздух был насыщен влажностью, дышалось с трудом. Я отослала дочь в Санта-Маргерита вместе с Федорой, и то, что ей не приходилось изнывать в душном городе, приносило мне чувство облегчения.

Моя мать оставалась в Милане. Она не хотела упускать ни одного нюанса того дела, в котором я, ее дочь, была главной героиней. Многое в происходящем имело отношение и лично к ней, поэтому я ее понимала.

Я припарковала Камиллу, мою верную малолитражку, у тротуара, с краю огромной стоянки издательства «Монтальдо», где почти все сотрудники имели постоянное место для машины. Когда-то оно было и у меня. Но в один прекрасный день его отобрал у меня доктор Навелли, главный редактор «Оридзонти», под довольно-таки обидным предлогом. Он утверждал, что от моего дома я могу добираться и на общественном транспорте, а лучшие места для машин должны быть отданы руководителям.

Общественный транспорт не вызывал моих симпатий, но я нередко им пользовалась из соображений экономии. Мое негодование возрастало при мысли о том, что это было предпринято с целью вынудить меня уйти. Лишение меня места на стоянке было только частью хорошо продуманного плана, направленного на выживание меня из издательства. Уже несколько месяцев мне поручалась только самая черная и неблагодарная работа, и это, разумеется, неспроста. Я все еще сохраняла должность специального корреспондента, которая обусловливалась контрактом, но если главный редактор мог хоть в чем-то ущемить мои права, он делал это с большим удовольствием.

Естественно, такое отношение ко мне диктовалось свыше и после смерти Эмилиано развивалось по нарастающей. Особенно ревностного исполнителя оно нашло в лице редактора этого еженедельника, который реализовывал, таким образом, свое призвание лизоблюда и вымещал на беззащитном человеке свои садистские наклонности. За пять лет он перепробовал все способы притеснения, надеясь, что я сломаюсь. Но он не принял во внимание мою выдержку, приобретенную за годы угнетения. Я чувствовала себя, как выражаются в таких случаях китайцы, сидящей на берегу реки, по которой рано или поздно проплывет труп моего врага.

В то утро я опоздала и появилась в редакции, когда все уже приступили к работе. Официально я была еще на больничном из-за травмы черепа, полученной в июне во время наезда Саворелли. По озабоченным взглядам, которые разом, как один, уткнулись в бумаги и экраны компьютеров, я поняла, что коллеги хотят проигнорировать мое присутствие. А ведь некоторые из них прислали мне цветы и звонили во время болезни. Значит, в воздухе витала какая-то неприятная новость, которая касалась меня, и о которой никто не набрался смелости меня предупредить.

Инициативу взял на себя сам главный редактор, когда я прошла мимо открытой двери его кабинета.

– Аризи, – грубо окликнул он меня. – Ты долго собираешься мутить здесь воду? Дисциплина обязательна для всех! Для тебя она что, не существует?

Я подумала, как бы он сейчас разговаривал со мной, если бы знал новости относительно моего нового положения в издательстве, и не могла удержаться от смеха.

– Могли бы и поздороваться сначала, мой дорогой, – сказала я, одаряя его ангельской улыбкой.

Коллеги обалдело уставились на меня, не веря своим глазам. Они явно подумали, что либо я сошла с ума, либо нашла себе другое место. Второе было, по сути, верно, но знали бы они, что это за место!

– Ты являешься сюда, отдохнувшая и загорелая, после двух месяцев болезни, в то время как твои коллеги надрываются тут за тебя, – проворчал он, но без обычной своей агрессивности.

Моя реакция удивила и сбила его с толку.

– Здесь не нужны бездельники, – продолжал он. – У меня есть сведения, что ты воспользовалась болезнью, чтобы прогуляться на море и отдохнуть. А за последние пятнадцать дней ты даже не удосужилась прислать медицинскую справку. Ты знаешь, что это означает?

– Что в Италии не работает почта, – улыбнулась я, – а также отключены телефоны. Иначе вам ничего бы не стоило позвонить мне.

– Ну, знаешь!.. – уходя в свой кабинет, воскликнул он.

И резко хлопнул передо мной дверью, что было равнозначно увольнению.

В просторном помещении редакции с его белыми стенами, роскошными фикусами, светящимися экранами компьютеров воцарилась сосредоточенная тишина. Мои коллеги продолжали работать, опустив глаза, притворяясь, что ничего не видели и не слышали.

Я и не надеялась, что они поддержат меня из чувства солидарности, но, по крайней мере, хоть кто-нибудь из них мог кивнуть мне. Рядом со мной сидел молодой редактор, принятый на работу несколько месяцев назад. Он только что окончил факультет журналистики и, на мой взгляд, имел все данные, чтобы стать со временем настоящим профессионалом.

– Ты слышал, Этторе? – обратилась я к нему.

– Что? – поднял он голову, непонимающе глядя мне в лицо.

– Хорошо поставленный голос твоего начальника. Его стиль и обхождение, – сказала я.

В моем голосе не было иронии, в этот момент я снова почувствовала себя задерганной сотрудницей, какой была несколько последних лет, терпевшей каждодневные придирки и притеснения.

– Мне очень жаль, Арлет, поверь… – Этторе пытался одновременно и утешить меня, и оправдаться. – Сейчас крутые времена. Ничего не поделаешь…

– И все терпят, – с горечью констатировала я.

Один из моих коллег оставил свой письменный стол и направился ко мне. Это был Фабио Сория, серьезный и честный пьемонтец. Он был старшим редактором еще в те времена, когда я только начинала, и много помогал мне на первых порах.

– Я слышал, тебя хотят перевести, – предупредил он.

– Скорее выгнать, – возразила я, намекая на последние слова Навелли. – Отсутствие медицинской справки – это решающий пункт для возможного увольнения.

– Но ты ее послала?

– Очень возможно, – сказала я.

– На твоем месте я бы не стал шутить с этим. Найди способ, чтобы все уладить. Найти приличную работу сейчас очень трудно.

– Спасибо за участие, Фабио, – ответила я, пожав ему с чувством руку.

Семье Монтальдо не терпелось выставить меня за дверь. Они, которые терпели любовников и любовниц друг друга, не могли позволить мне, подруге Эмилиано, оставаться работать в издательстве. На своем письменном столе я нашла письмо о переводе в телевизионную сеть, которой владели Монтальдо. Скомкав, я бросила его в корзину. Будь это приказ о моем увольнении, он бы доставил мне сейчас больше радости. Приятней было бы впоследствии на них на всех посмотреть.

Я взяла свою сумку и собралась уходить. Проходя мимо кабинета Навелли, я внезапно распахнула дверь и, сделав яростное лицо, резко бросила: «Чао!»

От неожиданности он подскочил на стуле и схватился рукой за сердце.

Глава 4

В Белладжо я приехала в сумерки. Над гладью озерной воды летали последние чайки. Это был мой второй приезд на виллу Монтальдо. Первый раз я была здесь с Эмилиано. Тогда, как и сейчас, гравий аллеи источал жар, а воздух благоухал ароматом роз.

Тогда я была подругой Эмилиано, не связанной с ним законными брачными узами, теперь я была его неофициальной вдовой. Мне всегда чего-то недоставало в жизни, чтобы иметь четкую и определенную роль. Но, возможно, я сама бессознательно этого избегала. Может быть, мне нравилось чувствовать себя в неопределенном статусе.

Я оставила мою малолитражку на площадке, окруженной пышной растительностью с крупными пламенеющими соцветиями, и направилась к входу на виллу. В голубоватом свете сумерек среди ветвей немолчно щебетали птицы.

Проворная и изящная афганская борзая бежала мне навстречу широким элегантным шагом. Я узнала ее: это была Эсмеральда, собака, принадлежавшая Эстер. Эмилиано подарил ее матери еще щенком на семидесятилетие. Мы вместе ходили покупать ее в питомник.

Эсмеральда видела меня давно, когда ей было всего несколько месяцев от рождения, и потому теперь не могла узнать меня. Тем не менее, она не залаяла, а подошла ко мне, обнюхала и пошла рядом, словно сопровождая на том коротком пути, что отделял меня от виллы.

Потом я увидела Фабрицио. Слегка прихрамывая, он спустился по ступенькам и протянул мне руку.

– С приездом, – приветливо сказал он.

– Со встречей, – сказала я в ответ.

Мы просто пожали друг другу руки, а мне хотелось обнять его как брата.

– Мама ждет тебя в беседке, – сказал Фабрицио, показывая на конус, видневшийся за изгородью из лавровишни. – Я провожу тебя, – добавил он, учтиво предлагая мне руку.

Фабрицио был единственный из детей Монтальдо, кто знал о моем появлении на вилле. Обычно только он проводил уик-энды на озере в обществе Эстер. Остальные члены семьи выбирали себе места, считающиеся более престижными и веселыми. В отличие от других Монтальдо, Фабрицио не грезил личным самолетом или яхтой. Обычно он проводил свой отпуск с семьей в Нонантола, на родине Эдисона. Он перестроил большой дом, принадлежавший Эстер, где его жена и дети подолгу жили в течение года.

Лично я сохранила с Фабрицио хорошие отношения даже после смерти Эмилиано. Он готов был предложить мне плечо, на котором можно выплакаться, но я упорно отказывалась от его поддержки, отчасти потому, что не хотела создавать ему сложности в семье.

В руководящих кругах Фабрицио Тузини Монтальдо продолжал оставаться коммерческим директором отдела книжной продукции, единственным, что еще функционировал и приносил прибыль, чтобы затыкать дыры в этой потихоньку опускавшейся на дно посудине, в которую без мудрого руководства Эмилиано превратилось издательство «Монтальдо». Сам же он не придавал значения деньгам и власти и, может быть, поэтому оставался спокойным, довольным жизнью человеком.

Между ним и Эстер установилась такая душевная близость и взаимопонимание, какие редко бывают между родными матерью и сыном.

Эстер ждала меня в беседке на берегу озера. На ней было легкое платье из розового шелка, ее пышные седые волосы были хорошо причесаны. Меня встретил улыбающийся взгляд умиротворенного человека.

– Наконец-то ты здесь, – приветствовала она меня, протягивая обе руки.

Я взяла их в свои с нежностью.

– И нахожу вас в блестящей форме, – искренне воскликнула я.

– Так все говорят, – с иронией улыбнулась Эстер. – Но думаю, ты права, – добавила она. – Свои восемьдесят лет я выдерживаю сравнительно легко. А ты сама как себя чувствуешь? Но сначала иди сюда, садись рядом, чтобы я могла тебя хорошенько разглядеть. Послушай, – встрепенулась Эстер, – не хочешь ли выпить чашку чаю или лимонаду со льдом, как умеет готовить наша Анджелина?

Я кивнула, будучи не в силах вставить хоть слово в текучую, без пауз речь Эстер. Фабрицио сказал:

– Я оставляю вас одних. Чувствую, вам надо многое сказать друг другу.

Он удалился по направлению к вилле, а Эстер проговорила, намекая на него:

– Он единственный, кто осведомлен о твоем визите. Ты знаешь, что в смысле сдержанности на Фабрицио можно положиться. – Она погладила меня по щеке и продолжала: – Декроли сказал, что для успеха этой операции необходим некоторый элемент неожиданности. – Эстер намеренно понизила голос и была похожа сейчас на девочку-заговорщицу, замышляющую проказу, которая не понравится взрослым. – А пока я хочу услышать от тебя, а не от твоей матери, как ты в действительности себя чувствуешь.

– Хорошо. Честное слово, хорошо, – успокоила я ее.

– Однако тебе понадобилось время, – укорила она. – Пять долгих лет, чтобы причалить к этому берегу. Счастье еще, что я бессмертна, – пошутила она, – но мне не терпится увидеть, как ты войдешь в нашу семью.

Мне показалось, что она преувеличивает значение этого события, и я сказала ей об этом.

– Помолчи! – приказала она. – Эмилиано никогда не принял бы решения оставить тебя хозяйкой всей фирмы, если бы не был убежден, что у тебя есть для этого все данные.

Постарев, Эстер стала болтливой, несколько агрессивной в разговоре и уверенной в себе. Совершенно непохожей на ту усталую и смирившуюся с обстоятельствами женщину, о которой мне рассказывали Эмилиано и мой мать. Чем же вызвано это изменение? Смертью ее мужа или кончиной Себастьяно Бригенти? Две удачные операции на сердце превратили слабую, вечно болезненную синьору, постоянно находящуюся на грани сердечного приступа, в довольно-таки воинственную и живую особу. Она перенесла траур по смерти Эмилиано, ссоры своих детей, несчастья, тяготеющие над издательством, и по-своему была еще на коне.

– Думаю, Эмилиано не был непогрешим, – заметила я. – По крайней мере, если судить по финалу его жизни. – Я намекала на самоубийство.

Эстер нахмурилась и пристально посмотрела мне в глаза.

– Эмилиано много пил, я знаю, – ответила она. – Каждый реагирует по-своему на удары жизни. Но это никогда не мешало ему руководить фирмой, – сказала она в его оправдание.

Анджелина пришла с виллы, принеся чай. Высокая и невероятно худая, она неуверенно передвигалась в лиловом свете сумерек.

– Бедная старуха, – пожалела ее Эстер. – Ей почти семьдесят лет, а она все не хочет смириться со своей немощностью.

Она легко поднялась с шезлонга и пошла навстречу служанке, чтобы взять поднос.

– Позволь, я тебе помогу, – торопливо сказала она.

Анджелина покраснела от досады.

– Синьора всегда хочет делать то, что ей не положено, – с укором произнесла она.

– Я хочу сама поухаживать за дорогой гостьей, моя дорогая Анджелина, – мягко сказала Эстер, бросив на меня многозначительный взгляд.

– В каком часу подавать ужин? – спросила служанка.

– В обычное время, черт возьми, – проворчала Эстер.

В саду зажглись низкие фонари, подобные цветным грибам, которые освещали аллеи из розового гравия. Старая Анджелина медленно направилась к дому, а Эстер уверенной рукой принялась наливать чай в фарфоровые чашечки.

– Почему именно я? – спросила я, возобновляя прерванный разговор.

Эстер резко прервала меня:

– Когда ты кончишь со своими «почему»?

На этот раз Эстер меня не остановит. Я наконец-то нашла в себе храбрость задать тот страшный вопрос, который меня мучил пять лет и на который я не могла дать ответа.

– Почему Эмилиано покончил с собой?

– Потому что был тяжело болен, – ответила Эстер спокойно. – Врачи нашли у него неизлечимую болезнь.

Я поднесла к губам чашку и жадно выпила несколько глотков чая. В голосе Эстер не было даже и тени волнения.

Я же почувствовала такую боль, словно мне в сердце вонзился кинжал. Эмилиано страдал от неизлечимой болезни, а я, будучи близким ему человеком, этого даже не замечала. Я ли была так невнимательна, что не смогла заметить признаки болезни, или он был так искусен, что смог их скрыть от меня?

Эстер ответила на этот последний вопрос еще прежде, чем я сформулировала его.

– Он очень ловко скрывал от всех свою болезнь, – заявила она. – Он знал, что врачи будут пробовать на нем свое искусство, хотя считал это бесполезным и в излечение не верил. У него практически не было шансов – лучшие специалисты были вынуждены это подтвердить.

Эстер продолжала свой печальный монолог. Она говорила о сыне так, словно с минуты на минуту должна будет встретиться с ним в лучшем мире.

– У него был рак печени, – все тем же спокойным тоном объясняла она. – Не думаю, что алкоголь был тому причиной. Я считаю скорее, что он заболел от этой жизни. Или же, если хочешь, судьба решила за него, как решает за каждого из нас.

Общее горе, любовь к Эмилиано и слезы объединили нас в этой старинной беседке, свидетельнице многих грустных и радостных событий, хранительнице детских голосов, любовных драк и семейных тайн, которых она достаточно узнала за эти годы. Здесь ребенком Эмилиано учил на память стихи, Валли и Джанни подшучивали над мадемуазель Ювет, здесь Эстер и Себастьяно признались друг другу в любви, а Полиссена стонала в объятиях маэстро Гавацци, здесь добрая Джильда, мать Фабрицио, умирала, сраженная пулей немецкого солдата. И вот теперь прародительница дома Монтальдо и я, сорокалетняя журналистка, которая должна встать во главе огромного дела, говорили о прошлом и закладывали основание будущего, которое казалось таким туманным.

– Необходимо, чтобы ты узнала еще кое-что о нашей семье, прежде чем Анджелина позовет на ужин, – сказала Эстер, уже почти невидимая в наступающей тишине. – Я расскажу тебе о Франко Вассалли, нашем младшем компаньоне, потому что он не посторонний для нашей семьи. Он тоже Монтальдо. Как и Эмилиано.

Загрузка...