Чёртов мажор

Глава 11. Райт нау в 2019-м

Я выпутываюсь из тонкой противной паутины. Это туман, он застилает мне глаза, оголяет нервные окончания и, как кислота, разъедает кожу. Я глотаю холодный сырой воздух, раз за разом раскрываясь, стремясь к потолку. Горло сохнет, легкие сводит, они, как распахнутые крылья, и я понимаю, что от перенасыщения кислородом голова начинает кружиться.

Это настоящее опьянение.

Я не люблю, когда оно настолько сильное, что давит виски. Я хочу трезвости.

Я не доверяю Марку.

Я его совсем не помню.

Лежу на спине, а его пальцы гуляют по моему телу, он прижимается к моему бедру возбужденный и напряженный, а сам лежит на боку, опираясь на локоть. Это жарко и близко, слишком интимно, я не уверена, что готова. Я знаю этого мужчину, он никогда меня не предавал и не обманывал, но не могу позволить себе бросаться на коробку знакомых лакомых конфет, будто завтра не наступит вместе с повышенным сахаром в крови.

А ещё я забыла, что это такое: Марк, который меня соблазняет.

Это похоже на обман. Слишком сладко и просто, такому нельзя доверять.

В прошлой жизни он соблазнял меня только на нерве, в пылу, в страсти. Или в нежности, возникшей на пустом месте, неожиданной и оглушающей, как пощечина. Но это было так давно, что воспоминания уже выцвели.

В нынешней жизни между нами только ярость или безразличие. И то, и другое может подарить секс, но он будет или отчаянным, или пресным, хуже которого только тёплая водка. В нынешней жизни он очень хорошо меня знает, знает все мои секреты, знает, какие точки использовать, чтобы все прошло гладко, а какие обходить стороной. Он больше не интригует, не играет со мной, не выводит меня, и всё это напоминает механизм, цель которого — достичь удовольствия и пойти по своим делам. Жуть. Если кто-то посторонний рассказывает о подобном — я морщусь и сдержанно киваю. Марк не должен быть таким как сейчас!

Он останавливает себя, словно нетерпеливый любовник, впервые увидевший свою женщину обнаженной. У него будто только пятнадцать минут до прихода жены, он в крайнем возбуждении и готов вот-вот сойти с ума, но чувствует, что торопится. Марк то и дело с шипением отдергивает руки, смеётся и наблюдает за моими реакциями. Ему интересно.

Понимание приходит внезапно, и я этому не рада, я даже сопротивляюсь пару минут, хочу самообмануться, но всё слишком очевидно. Марк пытается вспомнить прошлое. Он рассчитывает, что я помогу... что стоит меня трахнуть, и вся наша жизнь сложится в одну картинку, накатит разом вместе с волнами оргазма. Я читаю это в его взгляде, на который до нынешнего момента не обращала внимание. Марк в состоянии азарта, он хочет экспериментировать, тестировать меня, как лекарство на крысе. Я не знаю почему, может, из-за прожитых вместе лет, но от меня этого не скрыть. Марк ни-ког-да таким не был со мной. Ну или его так сильно изменило отсутствие воспоминаний. Только тешить себя этим — слабость. А сейчас нужно быть сильной и уйти от греха подальше.

— Стоять! — резко обрываю я и ударяю Марка по груди. — Стой!

— Что?

— Сорян, но мне пора.

— Чего?

— Ничего. Я пошла. Зав... до завтра.

— Эй, ты же хочешь, я знаю!

— Много знаешь — мало спишь, или что-то в этом духе. Я пошла. Передерни на мою фотку, если невтерпеж! — я неожиданно трезвею и хочу быть убийственно грубой, чтобы отпугнуть от себя этого дикого пса.

— У меня нет твоей фотки, — сквозь стиснутые зубы шипит он, ударяя ладонями по коленям. Это было сказано язвительно и звучало как: «Да пошла ты к черту, сучка!»

Я не могу больше смотреть на него с тем загнанным ощущением возбуждения, я больше не его заложница. И мне почти легко, и плевать на ноющую боль между ног и колотящееся в груди сердце. Соблазн остаться велик, но я чувствую себя использованной, будто парень из бара утащил на ночь, обещая золотые горы. Будто я первокурсница, которую на спор соблазняет старшекурсник, и она знает это, но очень уж «гладко стелет» подонок.

Я хочу остаться.

Я хочу найти повод остаться.

Я хочу увидеть в глазах Марка реальное желание, а не простую похотливую игру. Даже не так — я вообще не хочу видеть никаких желаний, потому что знаю, что в скором времени получу штамп о разводе. Секс — это хорошо, но ненадолго. А меня заколебало быть инструментом для исполнения нужд, заколебало неловкое молчание в спальне. Внутри просыпается и зевает маленькая феминистка: “Это не то, что тебе нужно. Ты не для этого тут!”

— Я же твой муж.

Он откидывает голову назад, и на секунду я представляю его волосы длинными, гладкими и до тошноты сексуально падающими на лицо. Представляю его не взрослым мужиком, а тем мальчишкой, из которого я, конечно, уже выросла.

— Уже нет. Прости, но нет.

Только что я отчаянно пыталась быть грубой, но снова в голове, в груди и легких жгучая тоска, она размягчает мой голос, как солнце масло. Темнота с каждым моим шагом назад сгущается, и Марк тает в ней, луна освещает только одну сторону его лица. Он хмур и разочарован. Но в его взгляде нет отчаяния, нет раскаяния, только недоумение и холодность. Я знаю эти взгляды и выражения лица. Таким он бывал часто, в основном, когда из-под носа уходили удачные билеты на самолёт, когда новенькую машину царапали на парковке, когда побеждал соперник по гольфу или теннису, когда происходили все эти материальные финансовые кошмары, на которые я пожимала плечами. Сейчас я стала этим материальным, и Марку жаль, что я уйду. Но в целом ничего страшного, можно и ручником обойтись.

Обида топит, как цунами беззащитную деревушку. Ломает мои надежды, как соломенные лачужки нищих местных жителей. Катится по венам, как по улицам, разгоняя последних живых.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он не воспылал чувствами. Он просто захотел красивую женщину.

— Я тебе не нужна, — усмехаюсь.

— Я тебя не помню! — он разводит руки в стороны, намекая, что это, в общем-то, вполне естественно.

— Вот как вспомнишь, так и трахнешь.

Я ухожу и быстро сбегаю по лестнице, чтобы скорее выйти во двор. Там вдыхаю полной грудью снова и снова, наполняясь воздухом и прогоняя запах Марка. Плеер остался в его квартире, но наушники почему-то в кармане — я по привычке их отсоединила, будто это телефон.

Ну и к лучшему!

Старая музыка мне уже явно не подходит.

Мне нужна новая музыка, новый муж и новые силы на новый период жизни.

Я бреду пешком до ближайшего ресторана, где заказываю ужасно дорогую тарелку том-яма. Он стоит столько, что варит его, должно быть сам Сиддхартха. Ужасное меню не вызывает никаких эмоций, алкоголя мне не хочется, травяные чаи стоят комом в глотке — надоели. Просто жду суп, упершись лбом в стол, и дышу медленно, успокоительно.

Я хочу тишины. Ресторан пустой, только вот музыка раздражающе современная и совсем не азиатская, в отличие от меню. Достаю телефон и решаю, что пора мне уже найти в себе меломанку «2019». Я хочу идти пешком и не думать о том, а как же оно было тогда. Только вот... не люблю я ничего.

Соня слушает чепуху, которую, в общем-то, разрешать ей не стоит. Радио — дичь, не могу выдержать и двадцати минут, пока еду в такси. Что я люблю?

Открываю «Яндекс. Музыку» и она предлагает детские песни и современные группы, которые мне не знакомы. «Контакт» не предлагает ничего, тот же плейлист, что был в плеере, и плюс минус пара песен. Достаю наушники — они старые и потрёпанные, шуршат и неприятно проваливаются на высоких нотах, дребезжат на басах. Предполагаю, что люблю хип-хоп, но не нахожу такую подборку, зато есть «танцевальное». Там куча разделов, наугад выбираю «Магию вокального транса» и включаю первый трек, который нисколько не цепляет. Увы. А дальше начинаю просто с сумасшедшей скоростью листать, уже на второй секунде понимая, что это точно не моё.

Иду в «Альтернативу», не вижу знакомых лиц, потом в «Инди» — и тут зависаю.

В «новинках» влюбляюсь в длинноволосого певца, сидящего в кресле под водой. Он поёт красивым увлекающим голосом под подвижную аранжировку, а на припеве меня почему-то прошибает необъяснимой ностальгией по тому, чего со мной даже не происходило. Этот Hozier уходит в подборку «Новая жизнь». Чуть позже я понимаю, что готова рыдать над его песней “Nina cried power”.

Нахожу «Kongos», понимаю, что «Panic at the disco и Jay Jay Johanson» все ещё выпускают новинки. «The Killers», которых я не особенно любила раньше, оказываются очень стоящей группой. Откапываю в похожих на похожее похожего «Larkin Poe и Nothing but thieves».

К тому моменту, когда тарелка с супом пустеет, у меня уже есть новый плейлист или, по крайней мере, уверенный список групп, которые я буду слушать, пока уши не свернутся в трубочки.

Выхожу из ресторана, и первой же песней выпадает «Sedated», от которой по коже бегут мурашки размером с мышей, и внутри что-то яростно печёт. Изжога или тоска — хрен знает.

Я хочу побыть одна, я хочу побыть с кем-то. Я хочу побыть одна в компании. По такому запросу можно пойти только нахер, пожалуй, но иду в другое проверенное место — на работу. Иногда Марк говорил, что из-за этого у нас все проблемы, а я в такие моменты только кивала и фыркала.

Я работаю в большом спортивном клубе. Он эксклюзивный и пытается погрузить посетительниц в атмосферу не то «Секса в большом городе», не то «Отчаянных домохозяек». Когда я пришла в это место впервые, была впечатлительной и ещё сидела на сериальной игле. Тогда мне показалось, что это чертова сказка. В нашем центре любая женщина от нуля до бесконечности лет может получить всё от медицинской помощи до «Маргариты». Тут есть кому сдать детей, есть где заняться своими волосами, кожей лица, телом. Тут танцуют под латиноамериканскую музыку с подтянутыми парнями бачату, тут плачут в баре, тут тратят большие деньги на маленькие радости.

И я тоже своего рода «радость». В моей студии тишина и покой, потому что на часах ночь, и работает только отельное крыло. Приехавшие на трёх- или семидневную СПА-программу бродят по лобби и сидят в стильном баре: кто-то во фруктовом, кто-то в алкогольном — в зависимости от величины проблем с мужем и плана занятий. А в студии тишина. В студии перекати-поле, не играет музыка, лежат на местах все вещи, не звучит мой голос. Панорамное остекление открывает вид на реку, и это всегда красиво — и зимой, и летом. Из этого окна никогда не видна грязь, тут не существует ничего нелицеприятного, и можно, ничего не делая, погрузиться в себя и рефлексировать до потери сознания. Я хочу рефлексировать.

— Ты че тут? — Ника всегда бесцеремонная и шумная. Она ни за что не дала бы остаться тут в одиночестве, но я надеялась до последнего, что проскочу незамеченной.

— Ничего. Расслабляюсь, рефлексирую.

— А-а-а, — тянет она и падает рядом.

Мне не нужно открывать глаза и смотреть на неё. Ника высокая, крепкая. У неё короткие и всегда помятые волосы, они такие тонкие, что даже чистые выглядят прилизанно. Нику это не беспокоит, она выше внешности и того, что о ней думают. У Ники крутые футболки, хоть на них и может оказаться неуместное пятно. У каждой её футболки есть история. Она не выбрасывает вещи, потому что зачастую это что-то культовое, на что она долго копила или просила кого-то это откуда-то привезти. Эту майку привезли из штатов, и ей уже семь лет, она фирменная и дико крутая, висит, обрисовывая косточки позвоночника. А эта футболка такого-то бренда, она свободная и бесформенная — на три размера больше, но там принт, который кто-то сделал для чего-то. Ника не сочетает цвета и носит, что хочет. У неё поясная сумка. У неё грубые спортивные сандалии. У неё крутые ботинки. У неё странный дорогой плащ. У неё есть мнение, и она его придерживается, пока не сменит.

— Че, как Марк? — Ника садится, скрестив по-турецки ноги, и укладывает длинные руки на колени. Её движения всегда размашисты и широки, иногда Ника делает больно, не желая того, но всегда извиняется.

— Норм. Не помнит, почему мы разводимся.

— А почему вы разводитесь?

Она часто задаёт мне этот вопрос и ждёт, что я сформулирую что-то определенное, но у меня никак не выходит. Она против разводов, она не видит у меня в жизни реальных проблем, она не считает, что Марк где-то неправ, она винит во всем меня и хочет, чтобы я была ещё сильнее. Она считает, что Марк, как и многие другие мужчины, живёт инстинктами, а я этому потакаю. Ей кажется, что я заморачиваюсь, а я сравниваю это с проблемной кожей. Смешно, но порой самая блестящая и прыщавая кожа нуждается в увлажнении, а не сушке. Так вот и я — перешла все границы в превращении себя в эмоционального киборга, а нуждаюсь в утешении. Но Ника считает иначе, Ника считает, что мне нужны дополнительные серии пинков под зад.

— Потому что, — вздыхаю я, и Ника кивает.

Она не в разводе и не собирается, и она списывает это на свою мудрость, но в действительности мудр её муж. Все это знают и все кивают на них, приводя пример как хороших, так и плохих отношений. Они подходят под любую ситуацию и в разговоре возникают часто, потому что Ника крутая и её любят абсолютно все. И уважают. И боятся.

— Твоя мама была сегодня, — говорит Ника, трогая мою руку. — Искала тебя.

— У неё есть мой номер телефона.

Я устала.

Но я не собираюсь на это жаловаться. Мне нужна рефлексия. С самой собой. Я знаю, как себе помогать, но меня не оставляют в одиночестве. Все те люди, которые избегали меня раньше — теперь идут ко мне, приходя на смену детям, мужу, отцу, свекрови. В момент, когда я рассчитываю на тишину, снова оказываюсь в гуще событий. Как мне помочь Марку, если я не могу помочь себе?

— Мне показалось, что она очень переживает за тебя... — Ника говорит тихо. Это для неё нетипично, когда тон становится таким — значит, она волнуется и хочет вразумить.

Для этого у неё два метода: удар по лицу и вот такой тихий вкрадчивый голос.

— Нет, Ник. Она хочет меня поучить, чтобы создать видимость наличия воспитания. Но делать это нужно было...

Я продолжаю говорить, а сама отключаюсь. Губы шевелятся, а язык складывает все в слова. Я сотню раз это все рассказывала Марку, Маше, Ларе. Сотню раз слышала в ответ что-то размазанное, потому что никто не станет лезть в твои дела, и никому они в действительности не интересны.

Я не слежу за словами и ловлю себя на том, что если бы однажды Соня избегала меня и моих уроков — я бы не смирилась. Не замолкаю ни на секунду, а я внутренне пережёвываю мысль, которая пришла ко мне не так давно: я и правда переросла собственную мать, как детскую куртку, а делать так нельзя. И вот теперь она хочет со мной поговорить, а я уверена, что это просто отнимет моё время. И взять бы сейчас телефон, набрать номер, но нет сил. Я услышу вой и плач — с годами ничего не меняется.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Марк-то что? — в какой-то момент спрашивает Ника. Насчёт матери она тоже со мной не согласна, хоть я и знаю наверняка, что со своей она не общается, беспрестанно виня её в жестокости и несдержанности.

— Жив. Хотел меня трахнуть.

— И? — Ника улыбается. Она любит секс и активно его изучает путём подписок на секс-блогеров, самопознания и прочее и прочее.

— И я поняла, что я для него малознакомая девчонка, которую можно безболезненно...

— Стоп, и?

— И что?

— Поговорим? — голос Ники убаюкивающий, и я хочу ей доверить все, что у меня есть. Как когда-то в две тысячи девятом. Ника моя подруга и мой враг одновременно. Лучшая подруга и лучший враг. Ложусь на пол, раскидываю конечности звездой и хочу включить музыку, но знаю, что там будут стандартные сборки для йоги. — Ну? И чего ты боишься?

— Ну, во-первых, я его обману, если скажу, что все было хорошо. Во-вторых... чувствую, что он меня тупо использует. Потому что ему нравится моё тело, и он рассчитывает, что все вспомнит, если мы потрахаемся...

— Ну у тебя зае**сь тело... и что плохого потрахаться?

— Потому что это ничего не изменит. Я как будто заведу интрижку, не изменяя при этом мужу. Мужу, которого брошу, как только он все вспомнит. Он меня не хочет, он меня не знает. Его тело реагирует на меня чисто по привычке, мне кажется. А пустая голова не засоряет эфир помехами.

— И что ты предлагаешь?

— Не усложнять. Пусть вспомнит.

— И уйдёт навсегда?

— Никуда не денется, у нас трое детей — это раз. Я сама не знаю, чего хочу — это два.

Ника опускает руки на мои плечи и коротко их сжимает, будто собирается делать массаж.

— Разберись, обязательно.

Она гуляет кончиками пальцев по моим рукам, и я знаю, что если открою глаза — увижу, что она откинула голову и расслабленно сгорбилась.

— Я не стану девочкой на ночь... —говорю я сама себе.

— Никогда.

— Я стою большего.

— Абсолютно.

— Почему всех, кто мне дорог, я так же ненавижу, как люблю?..

— Не знаю. Поговорим об этом?

И я начинаю часто дышать, чтобы не заплакать, а Ника гладит мои плечи, пока я не сворачиваюсь на её руках в клубок.

Мне тесно в людях. В маме, в Марке, в Нике. Единственные люди, в которых я плещусь, как в океане — дети, и я не понимаю, насколько это нормально. Ника говорит, что нормально, но это она творила своими руками ту часть меня, которая говорит про феминизм, сильных женщин и уверенность в себе.

Маша снова у меня, и я сижу напротив неё и думаю, тесно ли мне в этой взрослой девочке? Мне с ней интересно, пожалуй, и я жду от неё чего-то нового, а от мамы или Марка — нет. Неужели я ненасытное существо, не способное производить эмоции от одних и тех же людей бесконечно? Пожалуй, так.

Маша хмурится и вскидывает голову.

— Ты гуляла?

— Да. Гуляла.

— Как дети? — она напряжена.

Сегодня между нами снова тяжесть недавней ссоры, она висит, как душный запах гари, который долго не выветрится из одежды и мебели, будет бесконечно напоминать о потерянном в пожаре.

— Папенька их встретил, разместил. Они с Софьей Марковной стараются быть в мире и согласии. Соня в восторге от Испании, Максим боится воды и не хочет учиться плавать, Егору нравится какая-то соседская собака.

Мы снова замолкаем, и Маша кивает несколько раз, а потом радостно улыбается, потому что в комнату входит её Птиц и смотрит на нас поверх каких-то распечаток.

— Мир? — напряжённо спрашивает он.

— Мир, — весело кивает Маша, но я вижу, что она хочет немедленно сбежать.

Мне становится ясно в одну секунду, как трудно восстанавливать то, что было разрушено. Я хочу как в сказке, чтобы злодейка, которая «запуталась», все поняла и сердце её растаяло, а все начали делиться с ней конфетами и петь финальную песню про любовь и дружбу. Маше тоже неловко за этот «мир», и она куда больше хочет, чтобы её Важный Птиц думал, что все хорошо, чем воплотить это в жизнь на самом деле.

Неужели, если Марк вернётся, все будет так же? Неужели, мы сядем и будем вот так молчать, делая вид, что счастливы, а потом ложиться в одну кровать и ждать утра, уставившись в потолок? Это ничем не отличается от наших будней до аварии.

Я не хочу заискивать перед Машей. Я уже попросила прощения, и его приняли — что дальше? Что делать, чтобы все и правда вернулось, а не «как будто»? Я должна исправить последствия... сама. Но когда Маша уходит, я испытываю облегчение, я могу продолжать рефлексию.

Тишина, одиночество. Закрываю глаза и начинаю разбирать все чувства и мысли по полочкам на виртуальном стеллаже. А потом понимаю, что уже близится три часа дня. Ещё чуть-чуть — и день пройдёт, то, что не сделано до обеда — не сделается до завтра.

Как есть в домашнем иду в гараж и включаю в машине свой новый плейлист, безжалостно заткнув Эльзу на полуслове.

Марк меня не ждал, он заспанный и помятый. У него ещё есть проблемы, и он должен много отдыхать, но не делает этого и иногда вырубается. Он милый, но смотрит на меня задрав нос. Без рубашки, и явно рад этому.

— Что нужно?

— Навещаю тебя. Нельзя?

Он просто разворачивается и делает знак рукой, что я могу войти, а потом достаёт вторую чашку для кофе. Он хочет пить со мной кофе. Мило.

Его жесты ленивы, он хочет выглядеть расслабленным и безразличным — это все мне знакомо. Мне кажется, что если прямо сейчас влить в его голову все воспоминания, он тут же сникнет, замкнётся, нахмурится. Хочется рыдать и истерить, вопрошать «Что, блин, я сделала не так?» Неужели я за десять лет своими руками сделала из наглого хищного тигра апатичного домашнего котика?

От этой мысли все внутри холодеет, сбежать бы сейчас, потому что эта иллюстрация моей деятельности просто пугает. Но вместо побега берусь за чашку. Мы любим кофе и умеем его готовить — это семейная фишка, как вино, виски, секс или ссоры по всякой ерунде.

Колонки тихо шуршат, и я делаю звук громче, поднимая плеер. Я помню эту песню «Havana 1957», очень странная, но притягательная. Я сама ее нашла, сама скинула на плеер Марка, и он злился, что я опять накидала туда латиноамериканщины.

— Тебе нравится? — мой вопрос обращает внимание Марка к плееру.

— Да, — он жмёт плечами. — Она правда печальная. Я не помню, ты знаешь языки?

— Ну, я знаю, о чем песня. Нет, столько, сколько ты — я не знаю. — Он кивает, и могу поклясться, его губы чуть изгибаются в ухмылке.

Марк достаёт сахарницу, набирает ложку без горки и тянется к моей чашке, а потом останавливается и качает головой. Я всегда прикрываю чашку рукой чисто инстинктивно, но сейчас не успела, и становится даже интересно, как он поступит. Марк понимает, что что-то не так. Он не спрашивает у меня, он хочет понять сам. Убирает ложку обратно в сахарницу и смотрит на кофе, будто тот может дать ответы на вопросы. А потом пододвигает чашку ко мне. Без сахара. Без моих подсказок. Марк не помнит о моем диабете, но явно действует подсознательно. Я делаю глоток и почти хочу застонать, потому что без Марка никто мне такого кофе не варит, а у меня самой выходит совсем не то.

— Смешно, но она о расставании. Вернее, о его предвкушении, — продолжает он. — И это трагично.

— Как и большинство песен на испанском, — фырчу я и мечтаю, чтобы трек закончился.

— Помнишь, ты очень любила одну песню, а потом оказалось, что она о женщине, которая перевозила в животе наркотики, пакет лопнул и она умерла?

Я замираю с чашкой у самого рта и с сомнением смотрю на Марка.

— Ты это помнишь?

— Да, мы вроде бы ехали на машине, верно?

Я киваю. Мы ехали гулять за город, и я была беременна Соней. Сидела и требовала включить эту песню на испанском, а Марк вдруг стал молоть чепуху про наркоторговлю и район Барранкилья в Колумбии. Я не верила, даже обиделась, решив, что он издевается, а потом с удивлением поняла, что это и правда песня не о любви.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Верно.

— Ты вроде бы болела.

— Ну, почти, — киваю и усмехаюсь.

К первой беременности мы и правда относились как к болезни. Следующие прошли как по маслу.

— Слушай, поясни мне, ты чего меня за нос водишь? Я когда сюда пришёл в первый раз, думал, что ты та психичка, которая мне ногу отдавила, а потом наболтала родителям, что залетела. Сейчас я понимаю, что это как бы так, но за все эти годы ты стала ещё и моей женой. Так что за концерты тут?

Марк, который выглядит, как мой взрослый муж, говорит, как подросток. Странно и смешно, и я прикрываюсь чашкой, чтобы не выдать улыбку.

— И что не так? Ты расстроился, что я тебе не дала? — я всё-таки смеюсь.

— Я... нет! Блин. Я что, животное? Просто мне показалось или это вчера было вполне обоюдно? А ты сбежала от меня, как от монстра какого-то. Это ненормально.

— Прости.

— И? Что ты тут делаешь? Жена, — он зовёт меня женой с таким сарказмом в голосе, будто вообще в это не верит. Наверняка ему это попросту странно понять. Если бы меня сейчас откатили назад на десяток лет, я бы не поверила, что родила троих детей противному мажору с чёрными, идеально уложенными волосами. — Я, кажется, не очень тебе нравлюсь, — он разводит руками, от чего все его тело приходит в движение. Я цепляюсь взглядом за темный сосок, а на губах Марка немедленно расцветает удовлетворённая улыбка. — Но ты однозначно меня хочешь.

— Я хочу помочь тебе.

— И как? Странный какой-то брак у нас. Муж едва не умер, а жена сидит и лопочет ерунду. А как же броситься на шею? Возрадоваться...

— Что последнее ты помнишь о нас? Расскажи?

— Последнее, что я помню — это сексуальную девицу, которую я искренне захотел вежливо соблазнить и хорошенько трахнуть, а она сбежала. И было это вчера.

— Я сбежала, потому что ты хотел трахнуть хоть какую-то девицу, а не меня. Ты хотел банально мною воспользоваться.

— Тут была только ты! О каких девицах речь?

— Закрыли эту тему. Что последнее ты помнишь до аварии? Расскажи, я хочу понять, на каком месте мы остановились.

— Окей. Как скажешь. Но ты была противной и мерзкой, примерно как сейчас. Приготовься, сейчас тебе будет стыдно.

Я смеюсь, потому что Марк откровенно кривляется, и я не вижу его обиды. Она ушла мгновенно, только непонятно почему. Я порой не могла понять мотивации этого человека и найти объяснений его поступкам. Кажется, сейчас он мне кое-что объяснит. Впервые у меня появился шанс спросить его о чувствах, и я взволнованна от встречи с тем Марком.

— Последнее воспоминание... мы жутко поругались. И до этого было негладко все, но тут просто взрыв мозга. А самое дикое, что за пару минут до этого мы лежали в одной кровати. Это был наш первый секс, твой первый в целом, ну и вроде бы все очень круто. Ты красивая, пи**ец, честно! Я не помню, чтобы у меня была такая девчонка — очень дикая. Ты просто как пороховая бочка была. Не знаю, изменилось ли это сейчас. И вот мы лежим, собираемся встать, чтобы поесть и сходить в душ, ты вся такая милая, а я аж сам не свой — делаю что попало. Смеюсь, потому что все как-то веселит. Хер знает… Я в тот момент был в диком ажиотаже, никогда не оказывался в такой ситуации. Ты оказалась не сумасшедшей, не чокнутой неформалкой, а милой и ранимой. И я не хотел выставить тебя за дверь, уйти и не перезвонить или вроде того. Я не мудак, но вполне мог расстаться после первого секса, особенно если до него не обещал любви до гроба, а тут было ощущение, что это ТЫ опрокинула МЕНЯ. Если честно, не знаю, помнишь ли ты, но я тогда был просто сошедший с ума. Ты прям ну… не умею описывать это словами. Крутая. Я как будто выиграл джек-пот. И тут ты вспоминаешь, что мы вроде как не предохранялись. И у тебя начинается лютая истерика, я просто не знал что делать. Ты накинулась на меня, я пытался как-то тебя успокоить, но на каждую мою попытку ты ещё больше взрывалась. Дичь. Ну все же обошлось, я прав?