Червонный король

Глава 12, в которой Шено жарко дышал

Шено жарко дышал и осторожно прикасался к моей груди и к плечам влажным мягким горячим носом. Это нехорошо, когда у щенка горячий нос, подумала я, придется идти к ветеринару. Но не сейчас же! Сейчас я хочу спать и еще пить, я даже не знаю, чего в данный момент я хочу больше. Нет, все-таки спать, а он все тычется своим носом.

— Отстань, Шено, — пробормотала я, чувствуя, как сильно пересохло у меня во рту. — Спи, к ветеринару мы пойдем завтра.

Он фыркнул, а я облизнула губы и попыталась перевернуться на другой бок.

— Софи, это не Шено, это я, — весело прошептал Виктор. — Пить хочешь?

— Да. — Я открыла глаза. Полная темнота! Я ослепла! — Я ничего не вижу! — От испуга я проснулась окончательно.

— Я сейчас включу свет.

Над изголовьем мягко зажглись два ажурных круглых голубоватых ночника, волосы Виктора загадочно засеребрились в их лучах, а глаза показались мне совсем черными, как и треугольник волос на его груди, мягкой дорожкой уходящий по плоскому животу вниз.

— Ты красивая, Софи.

Он провел пальцами по моему подбородку и по шее. На его руках от края тыльной части ладони примерно до локтя тоже росли редкие черные волоски. Скульптурные предплечья, сами плечи и широкая грудь на фоне темно-голубого шелка постели выглядели очень впечатляюще.

— Красивая и смешная.

— Где мы? Почему здесь нет окон? Где все?

Он смотрел на меня и улыбался уголками своих невероятных губ. Я невольно облизнулась и с отвращением вытерла рукой пересохший рот.

— Ты мне дашь пить? И вообще, почему ты голый?

— Будут еще вопросы, миледи?

Я промолчала, пытаясь разглядеть тонувшую во мраке обстановку комнаты. Он отвернулся, продемонстрировав мне не менее шикарную, чем его грудь, выпуклую сильную спину, и извлек откуда-то из темноты

бутылку минеральной.

— А сока у тебя нет?

— Нет. Пей, что есть, — Виктор усмехнулся, — мне тоже оставь.

Я сделала несколько глотков и вернула ему бутылку.

— На столе были апельсины, мог бы выжать сок из них.

Он опять усмехнулся и даже пролил на себя воду.

— Это предложение уже поступало, причем ты называла меня Анри и просила прощения!

— Правда?!

— Правда, правда, миледи. Хорошо хоть, что не при всех, а когда я укладывал тебя в постельку. Ты и без того вогнала меня в краску, заявив всем на прощание, что... Ладно. — Он махнул рукой и потянулся ко мне. — Давай снимем твое платье и займемся делом. Я ведь живой человек...

— Подожди, живой человек. — Я отпихнула его, хотя мне уже очень хотелось чувствовать и целовать его лицо, губы, крепкие рельефные плечи и эту темную шелковистую дорожку на груди... — Так что такого ужасного я сказала?

— Софи, ну не упрямься. Иди ко мне!

— Нет, я должна знать!

— Ты сидела в обнимку с Шено, кормила его из своей тарелки и что-то толковала про лестницу Маршана, периодически засыпая. Я предложил тебе пойти в спальню. Ты жалобно потребовала, чтобы я отнес тебя туда на ручках, но не пожелала расстаться со щенком. Хорошо, я взял тебя на руки, несу к двери, а ты тут громко: «Вы не, думайте, я ему вовсе не любовница и никогда не буду!»

— Всего-то?

— Если бы. — Виктор обиженно почесал горбинку носа. — Все развеселились, а Сиси ехидно так спрашивает: «Это еще почему?» Тут-то ты ее и порадовала: «Потому что он несуразный, как лестница Маршана!» Чего ты смеешься? Неужели я тебе совсем не нравлюсь? Ни вот на столько? — Он показал кончик мизинца.

Мне стало даже жаль Виктора. Только зачем он напомнил про эту распроклятущую лестницу? Она опять бесцеремонно замаячила перед моими глазами, как какое-то наваждение!

— Софи, ну посмотри же на меня! Неужели я действительно такой несуразный? Ну скажи честно!

— Виктор, у тебя красивая фигура. — Я с удовольствием погладила его давно манившие меня плечи, силясь отогнать видение лестницы. — Выразительные огромные глаза...

— А нос? Тебе не нравится мой нос?

— Да нравится мне твой нос!

— Так в чем же дело? Почему мы до сих пор не стали любовниками? Я целуюсь не так?

— Виктор. — Я вздохнула. — Ты действительно хочешь предложить Маршану эту идиотскую идею про колдунов?

— Иными словами, по-твоему, я похож на идиота?

— Ты как ребенок. — Я погладила его по волосам и зарылась в них пальцами. Убирать свою руку мне не хотелось. — Я говорю не о тебе, а о вашем несуразном проекте.

— У тебя все несуразное! — Он сбросил с себя мою руку. — Все, что связано со мной! Спокойной ночи! — Виктор выключил ночник и, резко упав в кровать спиной ко мне, потянул на себя одеяло.

От мгновенно наступившей темноты лестница воодушевилась, как и подобает настоящему привидению. Меня бы не особенно удивило, вздумай она могильно захохотать или, напротив, разрыдаться.

— Виктор. — Я подобралась к нему поближе и дерзко обняла за пояс. — Ты обиделся?

— Обиделся, — довольно согласился он и прижал к себе мою руку.

Его тело было горячим и веселым. Лестница погрустнела.

— Но ведь ваша затея действительно глупая.

— Глупая. — Моей рукой он погладил себя по животу. Я почувствовала нежное прикосновение волосков и слегка пощекотала его живот пальцами. — Очень глупая. — Виктор сжал мою кисть. — Не надо, я боюсь щекотки.

— Ты ревнивый? — Я потерлась щекой о его спину и легко коснулась шеи губами. Лестница все равно занимала мои мозги, но не все, а только, скажем так, их профессиональную часть.

Приватные же регионы мозга размышляли лишь о Викторе, не мешая профессионалам делать их дело. — Чего молчишь?

— Я думаю.

— Включать или не включать свет?

— Свет?.. — Он выпустил мою ладонь, заворочался, и я почувствовала его дыхание на своем лице, а его рука легла мне на плечи. — Софи...

Понимаешь, ты, конечно, права. Проект идиотский, но ведь можно придумать что-то действительно актуальное и достойное...

— Например, поцеловать меня.

— Да, конечно, я тебя поцелую, я давно этого хочу, — сказал Виктор, но не предпринял никаких действий, а задумчиво продолжил:

— Знаешь, это потрясающая идея: продать Пикассо и вложить деньги в искусство! То есть искусство поможет родиться новому искусству. Ты меня понимаешь?

— Конечно, Виктор. Когда-то Пикассо получал за свои картины гроши, это потом он стал известным. А сначала за них практически ничего не платили, и они как бы копили в себе цену искусства.

Я не видела ни единой черточки Виктора, лишь чувствовала жар его тела. Он молчал, а я поймала себя на мысли о том, как странно в темноте заниматься разговором об искусстве, сгорая от желания! На какое-то мгновение я тоже затихла, испугавшись неуместности своих рассуждений, но по напряженному дыханию Виктора я радостно поняла, что для него в эту минуту гораздо важнее услышать от меня то, что я думаю про Пикассо и Маршана, нежели просто по-человечески внять голосу физиологии, как давно бы поступил Анри, да и любой из знакомых мне мужчин.

И это даже хорошо, что сейчас вокруг нас темнота, потому что она убирает все лишнее, она освобождает и одновременно изолирует, лишая всего внешнего. В темноте каждый такой, какой он есть, и очень одинокий. Но сейчас, именно это-то и было самым удивительным, я была не одинока, я была с ним вместе. Подаренное темнотой уединение, а вовсе не одиночество, принадлежало нам обоим. Я никогда не думала, что «одиночество вдвоем» не литературная метафора, а оно возможно, но еще меньше я подозревала, что оно столь изысканно простодушно.

— То есть Пикассо наработал не только на себя, — уже не стесняясь показаться наивной, объяснила я, — но еще и на тех, кто сможет сделать что-то на эти как бы сэкономленные им деньги. Эти деньги с самого начала принадлежали искусству, и Маршан, если он действительно решится на такой жест, всего лишь честно вернет искусству то, что принадлежит искусству по праву.

— Потрясающе, Софи! Я чувствовал, что отталкиваться нужно именно от интересов искусства, а не от Маршана с его стремлением увековечить себя!

— Конечно, на искусстве Маршан заработал столько, что с его стороны вполне уместно вернуть хотя бы крохи.

— Вернуть, вернуть, именно вернуть...

— Виктор. — В полной темноте я на ощупь погладила его по лицу, признаться, опасаясь попасть ему в глаз.

— Ты удивительно умная, Софи. — Он ловко перехватил мою руку и поцеловал кончики пальцев. , — Кажется, кто-то пожелал мне «спокойной ночи».

— Понятия не имею, кто это был.

Виктор приподнялся на локте и зажег ночник. Я зажмурилась.

— Выключи. Нет, сначала дай мне попить, а потом выключи.

— В обмен на твое платье.

— Шантажист. Снимай. — Я подняла руки над головой. — Только расстегни на спине молнию.

— Сейчас, миледи. — Он прижал меня к себе, и, как бы несмело целуя мою шею, ловко расстегнул молнию и крючки бюстгальтера под ней, и тут же с проворностью фокусника освободил меня не только от платья, но и от всего остального. — Замечательно. — Виктор придирчиво осмотрел то, что получилось, как художник свою картину. — Очень красиво, когда на женщине только украшения и ничего лишнего.

— Ты дашь мне воды?

На свет появилась опять полная бутылка. Он открыл ее и отдал мне.

— У тебя там склад?

— Источник. Знаешь, к этим серьгам тебе бы пошло и такое же колье. Жаль, что его нет.

«Есть!» — чуть не вырвалось у меня, но я сделала еще один глоток и вернула бутылку, подумав, что такой бредовой ночи у меня не было в жизни: болтаем не пойми о чем, оба голые, оба на взводе, а «до дела» никак не доберемся!

— Выключать свет? — спросил Виктор.

— Ты любишь без света?

— Нет, при свете я люблю тебя больше. — Он придвинулся совсем близко. — Ты не рассуждаешь про лестницу Маршана и про искусство.

— Теперь будешь рассуждать ты?

— Софи, ты наговорила такого! Теперь у меня в голове вертится идея, но я никак не могу поймать ее.

— У меня который день вертится лестница Маршана... — Зачем я это сказала! Она с десятикратной энергией влезла во все мои мысли. — А я же ничего! — продекларировала я назло ей. — Давай, Виктор, быстро целуй меня!

— Хватит командовать!

Тем не менее мы наконец-то начали целоваться; бабочки забились в животе, закружилась голова, я с удовольствием закрыла глаза, а когда их открыла, чтобы перевести дыхание, вокруг опять была темнота и мое привидение...

— Зачем ты выключил свет?

— Молчи! Темнота — это тайна.

Губы Виктора были немножко шершавыми, но очень горячими и умелыми, а его руки!..

Его руки одновременно оказывались повсюду, сводя с ума каждую клеточку моего тела, и каким-то образом даже заставляли лестницу разбираться по ступенькам и одновременно утончали окружающие ее колонны, которые постепенно исчезли где-то в сияющей голубизне, а я, утратив ощущение времени, верха, низа, земного притяжения, жизни, смерти, собственного естества, забыв названия цветов и звуков, месяцев и дней, вдруг, как на экране монитора, на фоне этой сияющей голубизны увидела мастерский, точно выверенный чертеж знакомого мне до боли Маршанова дома, где на месте парадного зала было три этажа и три стройных лестницы с тонкими поблескивающими никелем перилами и прозрачными ступенями, соединяющими их! А через стеклянные плиты лились хрустальные потоки света!

И я бесплотно скользнула в них и закричала от счастья обретенной свободы!..