Четвёртый Рим

15

Апрель 2019. 4.00 утра

Открываю глаза в ответ на первый же звук будильника. Спала ли я хоть немного этой ночью? Рассеянно хлопая ресницами, сажусь, глядя в одну точку перед собой, и не могу ответить на этот вопрос.

Полночи, несмотря на то, что собиралась лечь пораньше, я провела, прихлёбывая валерьянку. Ещё полночи — ворочаясь с боку на бок и пытаясь отогнать воспоминания, которые навалились вдруг все сразу. А последний час просто лежала, закрыв глаза, в каком-то сомнамбулическом состоянии.

Адреналин и кортизол, гормоны стресса — мои вечные друзья перед каждым прилётом Мики. Какой бы взрослой и самостоятельной она ни была, я каждый раз жутко волнуюсь, пока шасси не коснётся земли, и голос диктора не объявит о посадке самолёта. Но ничего. То, что испортило мне ночь, поможет пережить и день — несмотря на отсутствие отдыха, сна нет ни в одном глазу. На адреналине и кортизоле я проскачу до самого вечера, никто и не догадается, как я вертелась в кровати накануне. Никто не должен догадаться.

Прохожу по комнате, набрасывая лёгкий халат — несмотря на то, что до конца апреля остаётся всего несколько дней, в квартире по ночам прохладно и зябко. Особенно, если живешь одна.

Сегодня это изменится. Сегодня слишком многое изменится — и мы постараемся приспособиться к этим переменам. Протягиваю руку и включаю телевизор-плазму на деревянной тумбочке для техники — музыка круглосуточного релакс-канала заполняет помещение, и мне становится спокойнее.

Все хорошо. Я успеваю принять душ и выпить первую чашку кофе. Кофе в аэропортах я не люблю. Чаще всего он пережаренный, дорогой и горчит разлукой.

А сегодня у меня день встреч.

Воду из крана специально делаю чуть прохладнее, чтобы взбодриться, в кофемолку кладу двойную порцию зёрен и, глядя на себя в зеркало, понимаю, что следы бессонной ночи всё-таки видны на лице. Отпивая из чашки, вбиваю пальцами под глаза немного консилера, чтобы скрыть синие круги, ярче проступившие после душа. Подсушиваю феном влажные волосы, натягиваю свободные, самые уютные в мире джинсы и вязаный свитер — и вот как будто ничего и не было. Никакой нервотрепки. Дзинькает напоминалка в телефоне — такси подъедет через пять минут, а я уже собрана.

Накинув лёгкую ветровку, бросаю ещё один взгляд в зеркало и, после секундного колебания возвращаюсь обратно. Беру кисточку для румян и быстро прохожусь по скулам — это не мейкап, я просто не хочу выглядеть бледной. Ещё секунда… Надо нанести тушь на ресницы — просто, чтобы отвлечь внимание от покрасневших глаз, а помада… ну, надо же завершить начатое, если накрасила глаза, почему бы на накрасить и губы?

Звонит водитель — он подъехал и ждёт, а я опаздываю. Но я готова выходить… почти готова. Нужно только добавить капельку духов, в форме маленького яблочка с рубиновыми прожилками. Аромат терпковатый и пряный, поэтому наношу чуть-чуть, самую малость, на зону за ушами — говорят, именно так можно создать эффект «шлейфа».

— О, вот это доброе утро! — окидывая меня внимательным взглядом, одобрительно качает головой таксист и даже не ворчит из-за того, что я задержалась, несмотря на предварительный заказ. — Прям цветете и пахнете! А чего на заднее сиденье? Ехали б со мной рядом, все бы видели, какая у меня пассажирка красивая, ещё и первая на сегодня! Это хороший знак, точно удачный день будет!

Благодарю за комплимент и всё-таки отклоняя его идею сесть рядом с водительским местом — ехать к аеропорту минут сорок, а если попадём в пробки при выезде из города — так все полтора часа. Времени у меня полно, и я не хотела бы тратить его на на пустые разговоры.

Негромкая музыка, которую включает потерявший надежду на разговор водитель, убаюкивает. И я, разглядывая поднимающееся над крышами домов яркое солнце, не сплю, а как будто ухожу в лёгкий транс, снова в прошлое, которое в последние дни почти заменило мне настоящее.

Точно такое же веселое солнце светило, когда я ехала провожать Ромку в аэропорт, на его первый учебный семестр в Италии. Только тогда мы ехали гораздо позже — он улетал после обеда, и я была уверена, что это наш последний день вместе.

Мы безбожно опаздывали — это я поняла только, когда сама стала летать. А тогда, не имея никакого понятия о регистрации, о длительном досмотре — полгода назад меры безопасности во всех аэропортах мира были значительно усилены — об очереди на посадку, да о каких угодно мелочах, которые могли случиться и оттянуть время, я была почти спокойна, с какой-то усталой обречённостью отсчитывая время, оставшееся нам вместе.

На выходе из метро мы с Ромкой неожиданно попали в митинг протестующих — я никак могла понять, кто эти люди, чего они требует, почему так активно куда-то движутся — куда бы мы ни развернулись, все время приходилось идти против толпы. Не выпуская моей руки, Ромка поначалу пытался лавировать, а потом пустил всё на самотёк, пристроившись по ходу движения и таща меня следом. В какой-то момент мне показалось, что он передумал, что это неожиданное препятствие подточило его решимость — ну, не судьба так не судьба, он опоздает на самолёт и не поедет учиться из-за демонстрации, чем плоха причина? Но когда людское море выплеснуло нас аккурат к остановке, где припарковался автобус до аэропорта, мне показалось это самой злой насмешкой. Не судьба — это мне остаться с ним. А он обязательно улетит, всё вокруг играет на это.

— О-па, Женьк! Я же говорил — не кипешуй, успеем! Давай, заскакивай! — толкая меня на подножку автобуса, Ромка хватает свой чемодан на колёсах и поднимает его следом. Пока я прохожу в самый конец салона, он расплачивается с водителем, а у меня есть немного времени. И я могу ненадолго спрятать лицо в ладонях, давясь беззвучным криком — изображать не то, что радость, а даже спокойное умиротворение мне становится все сложнее.

— Нифига себе ты забралась! — по скрипу сиденья, понимаю, что Ромка успел оставить чемодан в багажном отделении и приземлился рядом. А я ничего не могу с собой поделать — просто сижу, уткнувшись лбом в спинку кресла впереди нас и закрыв лицо руками. — Жень? — в его голосе проступает тревога. — Ты чего? Все в порядке?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Конечно, — быстро надевая маску беззаботности, я опускаю руки на колени и поворачиваюсь к нему уже с самым радостным видом. — Все хорошо. Это я так… просто. Голова заболела

— Что опять твое давление? — привлекая к себе, он убирает прядь волос с моего лба. — Ты смотри мне. Я тебе болеть не дам.

Всю дорогу до аэропорта мы целуемся с таким самозабвением, что не сразу понимаем, что приехали. И только когда водитель автобуса, устав ждать, когда мы выйдем, сам подходит через весь салон и красноречиво покашливает, я понимаю — все, пора.

— Извините… — шепчу я, пригибая голову и проскальзывая мимо него в направлении выхода, в то время как Ромка, по-свойски похлопывая его по плечу, радостно заявляет:

— Спасибо, друг! Нет, я понял, что мы стоим — ну, думаю, ещё одна остановка, хер с ней! А ты не поленился, подошёл — ну, человечище! Оставайся таким!

Ромка с самого утра пребывает на взводе. Близость перемен, которых он так хотел и которые способны перекрыть горькое послевкусие последних недель, адреналином бомбит по его венам. Он весь как будто пульсирует этой энергией, вызовом и готовностью прыгнуть в новый этап жизни прямо с разбега. И я не могу не радоваться этому — так он не думает о ссоре с куратором, отклонившим цикл фракталов как дипломный проект за несколько дней до его ухода в академ-отпуск. Работа, над которой Ромка бился последние полгода, уделял внимание каждой детали, не спал по ночам, пытаясь добиться особой прозрачности стекла для больше эффекта отражения, проводил долгие часы в литейной, спуская все свободные деньги на то, чтобы занять-выкупить себе побольше времени — все это полетело коту под хвост, перечёркнутое только одной преподавательской подписью.

Я знала, что это конец. Если до этого можно было в глубине души, хоть иногда надеяться на то, что он захочет вернуться, то сейчас — нет. Ромка будет бомжевать, спать на вокзалах, питаться сухарями и пить воду из городских фонтанов, но добровольно не возвратится никогда. Ссора с отцом, грозным Гариповым А-Вэ, конечно же, не одобрившим учебную программу сына до окончания вуза, тоже не усилила его желания жить и работать среди тех, кто хочет видеть его только в таким, каким он нравится им. А до того, какой Ромка на самом деле, чем живет, о чем мечтает, им нет и не было никакого дела.

Зачем ценить тех, кому на тебя плевать? А если не плевать, то помочь ничем не может. Вот как я. Влюблённая по уши дурочка, которая медленно умирает с каждым шагом приближения ко аэропорту. Хороший человек бы порадовался.

А я нет. Я слишком эгоистична со своими глупыми чувствами, которые поставила выше его возможностей и счастья. Это и будет моя маленькая постыдная тайна. И Ромка об этом никогда не узнает.

— Приехали, красавица! Эй, пассажирочка!

Водитель такси, обернувшись ко мне, машет рукой, из чего можно сделать вывод, что говорит он уже не первую секунду.

— Выходим! Я б постоял тут, конечно, с тобой — но, боюсь, местная мафия не поймёт. Знаешь, сколько за это место отвалить надо, чтоб стоять и пассажиров отсюда забирать? Ого-го! Тебе и не снилось столько!

Понимающе киваю, благодарю за лёгкую и быструю поездку и оставляю на чай, пообещав ещё пять звёздочек в приложении для рейтинга. Водитель и вправду оказался душевным, не помешавшим мне чуть-чуть потеряться между прошлым и будущим, и я ему за это благодарна.

Выложу из машины, стараясь не хлопать дверью и направляюсь к раздвижным дверям одного из терминалов. Захожу на первый уровень и жмурюсь от солнца, ярко бьющего в глаза сквозь высокие окна. Иду мимо отделения приёма багажа — сегодня я налегке, я — встречающая. Быстро и без проблем прохожу сканер металлоискателя и на эскалаторе понимаюсь на второй этаж, в зал ожидания.

У меня есть время до прибытия их рейса. И, хоть сегодня мне не надо регистрироваться, не надо проходить досмотр, привычка приезжать в аэропорт заранее со мной уже долгие годы.

Набирая в грудь побольше воздуха, чтобы унять бьющееся сердце, оглядываюсь вокруг и втягиваю ноздрями этот особый запах — запах большого мира, приключений и перемен, всего того, что так любит Ромка, и с чем очень сложные отношения у меня.

Здесь все слишком громко, бурно, активно, стремительно. Вот отделение упаковки багажа и спорящая возле него парочка: мужчина недоволен ценой услуги, а женщина сетует на его скупердяйство и заявляет, что больше никогда ничего не будет заматывать в плёнку сама. Вот кто-то бегает из стороны в сторону, громкого крича в мобильный и пытаясь узнать информацию о смене рейса. Вот народ толпится у стоек с розетками, шнурами и пауэр-банками: зарядить аккумулятор перед полетом — вещь необходимая.

Звучит самая разная речь — только за первые пять минут мое ухо ловит как минимум четыре европейских языка, плюс китайский и индийский от группы туристов неподалёку. Голоса дикторов звучат синхронно с меняющимися циферками маршрутов на большом электронном табло, объявления о прибытии и отлёте раздаются на языках всех уголков планеты, откуда приземляются и улетают самолёты.

Аэропорт — совершенно особый мир. Точка пересечения тысячи воздушных дорог, место, не принадлежащее ни одной стране и часовому поясу. Когда-то Ромка говорил, что именно так выглядит будущее — полное отсутствие границ, глобализация и лёгкость передвижения, возможность выбирать, где ты хочешь оказаться уже завтра.

— Ты — перекати-поле! — всегда упрекала его я. — Весь мир не может быть домом!

— Чего это, Женьк? Мы ж не деревья, чтоб торчать на одном месте. Можешь двигаться? Двигайся! Какие проблемы?

— Ну, разные… Например, климат, или какие-то традиции новой страны, которые не можешь принять, или язык, вот типа вьетнамского! Ты никогда его не выучишь…

…Или, например, отсутсвие шенгенской визы, как у меня, которое закрывает мне дверь в туда, где очень скоро окажется он. Но об этом я предпочитаю молчать. Я же дала себе слово не портить ему настроение перед вылетом.

— Да нифига. Все преодолимо. Абсолютно всё, — Ромка смотрит на меня, улыбаясь, и я ни на секунду не сомневаюсь, что именно так он и будет жить. — Ты же помнишь? Границы…

— Они только в нашей голове…

Но мои — гораздо прочнее, их не всегда можно разбить или обойти с лёгкостью. И я никак не могу побороть себя, чтобы думать по-другому.

Прошло много времени, но я так и на научилась смотреть на мир его глазами. Сменилось десятилетие, у нас выросла дочь, а я до сих пор чувствую себя прибитым к земле деревом, глубоко погрузившимся корнями в землю, в отличие от него, лёгкого и быстрого на подъем, а ещё — не принадлежащего никому и ничему.

Я снова и снова прокручиваю в голове воспоминая с такой настойчивостью, что реальность как будто размывается для меня — сквозь новые постройки проступают очертания старого аэропорта: немногочисленные стойки регистрации, кафешки без вай-фая, телефонные кабинки, вечные автоматы с кофе и шоколадками, стоящие через каждые сто метров.

На табло высвечивается Ромкин рейс, и голос диктора объявляет о начале посадки, а мы ещё даже не прошли досмотр. Вернее, он не прошёл. Я остаюсь здесь, дальше зона только для пассажиров с билетами.

Мои пальцы свело мёртвой хваткой, которой я держусь за его куртку и не могу выпустить. А Ромка, беспечно оглядываясь на расписание рейсов, продолжает меня забалтывать, чтобы снизить драматичность момента, который я не позволяю себе ощущать в полной мере. Потому что не выдержу и начну истерить, упаду на колени или наоборот, повешусь ему на шею и буду орать, обливаясь слезами, только два слова: «Не уезжай».

Так себе прощание, если честно.

— Короче, держи вот это, — зубами он тянет шнуровку на запястье, его кожаные феньки, как всегда, обвешаны металлическими брелками. — Я чёт затупил, Жень, вдруг они меня не пропустят с этим.

— Ты уже прошёл через металлоискатель… — я сжимаю в ладони распущенный кожаный ремешок, другой рукой все равно не отпуская его.

— Да хер его знает… Это только первый был. Может, у них там дальше какие-то другие детекторы. С этими новыми правилами нифига не ясно ещё. Ладно, подстрахуемся. Вот, — он кладёт мне в руку ещё и свой металлический браслет. — Считай, на память. Бля… Так тупо звучит — как будто мы реально прощаемся. Просто держи, привезёшь мне потом. На хранение отдаю, ясно?

— Ага, — киваю я, слушая, как снова объявляют, что продолжается посадка на его рейс.

— Короче, Жень… Я погнал, — запихивая мои задеревеневшие руки в карманы, Ромка обеими ладонями приподнимает мое лицо и удерживает, пристально глядя в глаза.

Сейчас самое сложное. Сейчас главное не сорваться. Я хочу, чтобы улетал с лёгким сердцем.

— Ключи от комнаты у тебя. Код сигнализации тоже есть. Да?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Есть.

— Что где у меня лежит, ты поняла. Если вдруг что-то срочное, я попрошу, перешлешь по международке.

— Да.

— Номер аськи, имейл, мобильный — от зубов отскакивает?

— Отскакивает.

— Комп есть у Маринки в комнате и у Ореста. У Ореста там, правда, раздолбанное корыто, лучше попросишься к Маринке в комнату. Вы с Ангелой нормально контачите, она тебя пустит. Вдруг сама будешь где-то зависать — бабло на еду там, компьютерный клуб или чтоб на интернет скинуться, я оставил. Да и вообще, не только на компьютерный, а чтоб ты не скучала. Если проблемы с деньгами будут, маякнешь, поняла?

— Не будет проблем, Рома.

— Только не шифруйся, ладно? Вдруг аренду поднимут, или коммуналку, сразу пиши. Я часть за нас отдал Никитосу на три месяца вперёд, но мало ли. И вообще… Не парься, Жень. И не экономь. Это бабло закончится — новое будет. Дай мне только раскрутиться. Тогда у нас всё будет. Всё, Женька! У меня — крутые заказы от нормальных ребят, а у тебя — целая клиника психов. Возьму и куплю тебе, чтоб не загонялась, как ты умеешь.

Я смеюсь сквозь слёзы, даже не скрывая их. Пусть думает, что это от счастья.

Голос диспетчера, комментирующий смену городов и цифр на табло снова что-то объявляет, а мы все прощаемся — и спохватываемся после того, как заучит объявление, что посадка на Ромкин рейс уже заканчивается.

— Не будь заразой, Женьк — шепчет он, прижимая меня к себе. — Отпускай меня. Я опоздаю, если ты не перестанешь быть… такой.

Нет. Не перестану. Все что мне нужно от него — это ещё один поцелуй, последний. На этот раз — точно, самый последний.

— Все… Жень. Я пойду, — его голос охрип, взгляд, как всегда в такие моменты, слегка затуманенный. — Ты сегодня прям огонь. Хотя, ты всегда такая, Женька. Офигеть можно. Но сегодня… бля, ещё немного и я решу, что ты это спецом. Что ты не хочешь, чтобы я улетал.

Именно эти его слова внезапно гасят ток, бегущий от меня к нему, разрывают магнитное притяжение в теле.

Я не имею права мешать Ромке осуществлять свою мечту. Это так ясно и просто, что я… отпускаю его. Отступаю на шаг, опуская глаза, снова сую руки в карманы, от чего тут же становится одиноко и холодно.

— Да ладно тебе, Ром. Ты что такое говоришь? Иди, конечно. Иди-иди! Это кто из нас огонь, — добавляю я совсем шутливым тоном, который удивляет меня саму. — Сам не хочешь улетать, а на меня сворачиваешь.

— Не, Жень. Хочу. Серьезно, — ни на секунду не задумываясь, говорит он с такой ясной уверенностью, что мне становится ещё больше стыдно за свои собственнические порывы.

Как я могла подумать, что он принадлежит одной мне? Он принадлежит только себе. И, может, ещё немножечко — миру.

Я и сейчас очень четко помню этот момент — хотя, с тех пор между нами было много расставаний и встреч в аэропортах. Помню тот его дорожный рюкзак со смешным нашивками, который он поправляет на ходу нетерпеливым движением плеча. Пластмассовую дужку наушников поверх кудрявых волос на вороте ярко-алой, абсолютно пижонской куртки. Вечно потёртые джинсы, из которых на ходу Ромка выдёргивает ремень — он весь шипованный и с металлической бляхой, на которую точно среагирует металлоискатель. Поворачиваясь ко мне, прежде чем зайти в коридор досмотра, он широко улыбается и подмигивает, после чего скрывается за пропускным турникетом — и сильнейшее дежавю охватывает меня.

А ведь это уже было. Точно было между нами. В самый первый день, когда я уезжала в вагоне метро, а он вразвалочку и не торопясь, шёл на свою платформу.

Какой парадокс — в тот момент я думала, что увижу его очень скоро, но мы чуть не потерялись. Теперь же — уверена, что это наша последняя встреча, не подозревая, что через восемнадцать лет буду встречать его почти на том же месте, только в компании нашей дочери.

…Голос диспетчера объявляет несколько ближайших рейсов, среди которых я слышу номер того, который ожидаю и, вздрогнув от напряжения, сбрасываю с себя мягкие лапы прошлого, обхватившие меня слишком сильно.

Сегодня суббота, я в настоящем и далеко не в первый раз в аэропорту. Надо продвигаться в направлении зоны прилёта — у меня двадцать минут до приземления самолёта, плюс время на паспортный контроль пассажиров и получение ими багажа, но я хочу прийти заранее. Зная Микину стремительность, уверена — она выйдет одной из первых.

Проходя мимо небольшого кофе-плейса, не могу сдержаться и покупаю себе капучино. Прошу посыпать его шоколадной крошкой — сладкое, как всегда успокаивает меня. А волнение я испытываю сейчас такое, что ещё немного, и у меня начнут стучать зубы — очень бы не хотелось привлекать к себе внимание таким звуком.

На ходу прикрывая крышкой стаканчик, немного ускоряю шаг, перехожу с одного уровня на другой, ещё один эскалатор — и вот я внизу, у сверкающих турникетов. Прохаживаясь из стороны в сторону, нервно потягиваю капучино и поглядываю на мобильный — ещё есть время, все в порядке, все под контролем.

Негромко дзинькает смска, и я едва не подпрыгиваю — ужасно не люблю такие внезапные сообщения перед самым прилётом. Микаэла никогда не пишет мне сразу после посадки — для неё это ненужный контроль, она не любит отвлекаться на такие сантименты. А уж Ромка и подавно. А сюрпризы мне сейчас совсем не нужны — ни хорошие, ни плохие.

Смотрю на экран мобильного и облегченно выдыхаю — это водитель такси, отметился, что будет к условленному времени, чтобы отвезти нас в город. Это успокаивает и умиротворяем меня. Я люблю, когда все идёт по плану и всегда гордилась своим умением чётко рассчитывать сроки — качество, на которое Ромка никогда не обращал внимания. Он сам постоянно опаздывал, мог пропустить рейс, а когда я впервые прилетела к нему в Италию, вообще, забыл встретить меня, потому что перепутал дни и проспал.

Ловлю себя на том, что давлюсь беззвучным смехом. Иногда я даже завидую такому умению жить свободно и легко. Но тогда я чуть не убила его при встрече.

На посадку заходит сразу несколько рейсов — я не религиозный человек, но в такие моменты всегда молюсь, даже не пытаясь проанализировать это состояние. Никогда не забуду, как после первого своего путешествия, Мика обрушила мне на голову статистику, из чего следовало, что большинство аварий происходит при влёте, а ещё больше — при посадке. Кажется, она хотела убедить меня в том, что самолёт — самый безопасный вид транспорта, но добилась только того, что при каждой посадке на несколько минут я алогично верю в Бога в лучших традициях средневековья — как в бородатого дедушку сидящего на облачке. И прошу его удержать самолёт в своих больших ладонях и аккуратно посадить, чтобы мои родные и любимые даже на сиденье не качнулись.

Открываю глаза только после того, как голос диспетчера объявляет о прибытии и фиксирует время. Они здесь. Они оба здесь, наконец-то. Я готова. И я очень жду.

Каждый мой нерв натянут как струна, в уши ритмичными толчками отдаёт пульсирующая кровь, пальцы сжали пустой стаканчик, скомкав его в картонное месиво. Ещё немного, и начнут выходить первые пассажиры. И Мика обязательно будет одной из них. И… ее отец. Поскорее бы. Если они надумают где-то задержаться, я просто не выдержу и хлопнусь здесь в обморок как позорный «задохлик».

Как будто в насмешку над моим состоянием, я не вижу их ни среди первой немногочисленной группы людей, ни когда прибывших становится больше, и они начинают высыпать в зал один за другим, превращаясь в маленькое человеческое море с его волнением, слезами встреч, радостными вскриками и объятиями.

Как так? Я не могла их пропустить. Неужели я что-то перепутала? Достаю телефон, начинаю просматривать свои заметки, фото билетов, которые высылала мне Микаэла, сверяю рейс… Все верно.

И как только моя растерянность достигает пика — я не могу понять, в чем причина, я все сделала правильно, неужели Ромка проявил халатность и они опоздали… поднимаю глаза и вижу её. Мику, одетую совершенно не по погоде, в какой-то лёгкой джинсовой куртке и футболке под ней — и возмущение тут же охватывает меня. Куда смотрел её отец, неужели он забыл о том, что у нас совсем другая погода? Небольшая сумка-карман перекинута у Микаэлы через плечо, одной рукой она везёт за собой дорожный чемоданчик ярко-желтого цвета, а второй держит мобильный и на ходу набирает что-то.

Мой телефон тут же отзывается смской: «Я здесь»

Успев забыть обо всех волнениях, быстро набираю ей ответ, еле видя экран из-за заполнивших глаза слез радости: «И я здесь».

Вижу, как она читает мое сообщение, после чего поднимает взгляд, разыскивая меня в поредевшей толпе встречающих, и широкая улыбка тут же вспыхивает на ее лице. Она видит меня и стремительно подняв руку, машет, ускоряя шаг:

— Мама!

Я бегу к ней, едва ли не расталкивая людей — только сейчас, когда между нами остаются считаные метры, понимаю, как сильно я соскучилась, как мне хочется поскорее её обнять.

Осталось ещё немного, не больше десяти шагов между нами. Девяти… пяти… двух…

Мы налетаем друг на друга с бурными и немного смешными объятиями, едва на стукнувшись лбами — это обычные дело между нами с тех пор, как Мика вытянулась и переросла меня почти на голову, а я так и не привыкла к тому, что она такая взрослая. В своих мыслях я все ещё могу с лёгкостью подхватить ее на руки и усадить в кенгурушку для прогулки перед обеденным сном.

— Дженья, — смеётся она, слегка приподнимая меня в воздух, а я, почти плача от счастья, тут же возмущаюсь и фырчу на неё, чтобы не делала этого — хрупкой девочке не стоит понимать тяжести.

— Ты — не тяжесть! Ты моя мамуля! — опуская на землю, она смачно расцеловывает меня в обе щеки — ох уж эта их итальянская традиция, которую я очень даже люблю.

Отступив на шаг, продолжаю рассматривать её, замечая самые разные мелочи и продолжая напитываться счастьем от того, что могу видеть свою дочь так близко. Ни одна, даже самая лучшая камера не передаст того, что чувствуешь, когда человек рядом. Всё-таки, на экранах смартфонов или лэптопов мы всего лишь пиксельные картинки. Реальный человек — всегда больше, чем просто изображение. И сильнее всего это ощущаешь при реальной встрече.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мика ещё немного подросла и похудела, от чего ее и так выразительные черты стали чётче, ярче. Сильнее обозначились скулы, глаза чуть более тёмного оттенка, чем у Ромки, в обрамлении его же густых, загнутых ресниц, смотрят пронзительно и дерзко. Красиво очерченные пухлые губы — тоже подарок отца — придают лицу какой-то драматической чувственности. И только когда она широко улыбается, я снова вижу в ней маленькую Мику — беззаботную и весёлую, с ямочками на щеках и с волнистым краем едва отросших передних зубов, которые она называла «кабачками», а мы дружно над этим смеялись.

— Какая ты у меня красивая, — восхищённо шепчу я, прижимая ее к себе, совершенно не боясь обидеть «гендерным», сугубо девчачьим комплиментом.

— И ты у меня, — соглашается она, и, едва я отпускаю её, подхватывает меня под локоть в своей обычной стремительной манере, и увлекает к выходу из аэропорта. — Вообще не меняешься! Только волосы отрасли с лета. Но тебе так лучше! А я вот хочу постричься, Дженья! Подскажешь мне что-то? Есть у вас тут нормальный мастер, только чтобы хорошо постриг? Я хочу выбрить себе виски, вот здесь, на одной стороне, а здесь оставить! Я бы и у нас так сделала, но не успела, папа как взбесился, летим и летим, срочно! Значит, теперь придётся… у вас…

И тут же, поняв, что оговорилась, прикусывает язык, виновато хлопая глазами. Все это происходит в считаные секунды, но мне хватает, чтобы понять, что здесь не так. И почему я не могу до конца расслабиться, несмотря на то, что Микаэла — вот она, стоит передо мной.

Она-то стоит. А где, собственно, Ромка?

— Мика, — упираясь ногами в пол, я останавливаю её, чтобы она не тащила меня к выходу так активно. — А где он?

— Кто? — только по улыбке, играющий в уголках её губ, понимаю, что она прекрасно знает, о ком я спрашиваю, но продолжает валять дурака.

— Твой отец! Ты что, одна прилетела?

— Ой, Дженья! Вечно ты все усложняешь! — снова дергая за руку, она тянет меня за собой, а я бегу, упираясь и возмущаясь — со стороны может показаться, что это я упрямый ребенок, который капризничает, не слушая объяснения мудрой и спокойной матери.

— Дженья, не сейчас! Пойдём к такси, там все выясним, перестань кричать, ну что мне с тобой делать! — продолжает веселиться Мика в тот момент, когда на нас начинают оглядываться прохожие, а я чувствую, что близка к панике. — Это моя мамио! — патетично восклицает она в ответ недоуменные взгляды людей. — И она ведёт себя как маленькая девочка, совсем не хочет слушать свою умную дочку! И кто сказал, что взрослые умнее детей? Неправда! Когда говорят — все нормально, значит, все нормально! Пойдём к такси, ты не забыла вызвать нам машину?

И когда я, устав от попыток узнать, что же происходит, куда делся Ромка и что они опять вместе задумали, на секунду опускаю руки, Мика быстро выталкивает меня в раздвижные двери и, оказавшись на улице вместе со мной, требовательно спрашивает:

— Ну? И где наше такси? Вот о чем надо думать, мамулечка! Не о всякой там ерунде, а как ты повезёшь свою дочку домой и чем будешь кормить, а то я уже голодная!

Волшебное слово «голодная» загорается в моем мозгу сигнальной лампочкой и, ненадолго забыв обо всем, я пытаюсь вспомнить, где именно договорилась о встрече с водителем.

— Мика, постой, не заваливай меня вопросами! Такси не останавливаются прямо здесь, нам надо немного пройти, неужели ты не помнишь?

— Нет, это кто кого заваливает вопросами! Дженья, ну ты даёшь! Я спросила всего один раз, а ты — целых сто! Где твой отец, где твой отец? Как будто взрослого человека можно взять и потерять где-то без его желания!

Что за чертовщина? Теперь она не даёт мне и шага ступить к парковке, поглядывая куда-то поверх моей головы, дёргает за рукава ветровки, заставляя вертеться вокруг собственной оси, и я, начиная что-то подозревать, тем не менее чувствую себя абсолютно растерянной. То ли я отвыкла от бурного темперамента Микаэлы, то ли она нарочно хочет меня запутать, чтобы…

Все мысли тут же испаряются из головы, когда глаза мне неожиданно закрывает тёплая ладонь, и, застыв на месте как вкопанная, я слышу голос, который вряд ли спутаю с каким-либо другим:

— Угадай, кто?

— Б-без… без понятия…

Конечно же, я вру. Иначе как объяснить предательски пересохшее горло, горячую волну, окатившую изнутри и ощущение, качнувшейся под ногами палубы, хотя я нахожусь на земле. Вестибулярка? Да, кажется, это что-то связанное с ней… Наверное поэтому, чтобы меня не повело, я накрываю своими руками его ладонь, чувствуя на ней каждую венку, каждую неровность кожи и удерживаю ее на своём лице.

— А если подумать? — Ромкин голос выдаёт улыбку — я не просто слышу, а чувствую это. Мне не надо видеть его, чтобы понимать, что он делает. Я знаю это интуитивно, иногда даже предугадываю. Когда-то это было похоже на волшебство, а сейчас создает одни проблемы.

— Не знаю… Я никого не жду.

— Точно никого?

— Совсем-совсем никого. Зачем мне это?

Дразню ли я его? Конечно, да. Ему всегда это нравилось, а ещё я немного притворяюсь. Мне нельзя быть искренней, нельзя показывать свои чувства. Наша встреча — всего лишь необходимость, и если бы не проблемы с Микой, этого бы никогда не было.

Но почему именно сейчас, стоя с закрытыми глазами на подходе к терминалу, конечно же, мешая людям, спешащим на посадку и регистрацию, я впервые за последние годы ощущаю… умиротворение. И какую-то предательскую теплоту, наподобие той, когда проснувшись утром, понимаешь, что весь морок, вся суета и страхи тебе просто приснились. А на самом деле — все хорошо, все правильно. Сегодня и завтра так будет. И всегда.

— А если так? — Ромка убирает руку, несмотря на мое сопротивление. И первое, что я вижу, открыв глаза — огромный букет орхидей — розовых, желтоватых и бирюзового оттенка, трогательно подрагивающих нежными лепестками, в которые я прямо таки утыкаюсь носом.

Так вот, почему меня так активно забалтывала и уводила из зала ожидания Мика, вот почему они не вышли вместе. Узнаю «гусарские» привычки её отца — ради эффектного появления он способен на что-угодно. А уж просто договориться с дочкой, которая всегда на его стороне, а самому метнуться в поисках цветов в аэропорту — либо к специальному автомату, либо в какой-то из магазинчиков — для него это легче лёгкого.

Ромка по-прежнему стоит за моей спиной, а я не могу сделать и движения ему навстречу, или повернуть голову, только ещё ниже наклоняюсь к букету, вдыхая его лёгкий, щекочуще-фруктовый запах.

— Так… Да, так лучше.

— Уже что-то вспоминаешь?

— Ну… да.

— А вот так? — его руки резко разворачивают меня к себе, забирая последний шанс спрятаться или улизнуть от неизбежного.

Я встречаюсь с Ромкой даже не глазами — на нем солнцезащитные очки с очень темными стёклами — а лицом к лицу, наотмашь, всей своей сущностью — буквально ныряю в него, совершено ошалев от того, что последний раз видела его так близко ещё в Италии, перед своим последним побегом.

Я отвыкла от этого. Отвыкла от него, от того водоворота, в который меня сносит в его присутствии, и сейчас просто пытаюсь устоять. Изо всех сил пытаюсь.

— Здорово, зараза, — его губы подрагивают в улыбке, фоном я слышу негромкий Микин смех — как обычно, ее веселят такие фамильярные шутки. — Опять ты на месте. Хоть бы раз опоздала!

— Не дождёшься, — кажется, я говорю очень тихо, и мне приходится прокашляться. — Я же не ты!

— Это точно, — кивает он. — Привет, Женька. Рад видеть. Я даже скучал, без шуток. Ну, ты знаешь… — он наклоняется ко мне, по-прежнему не снимая очки, и против воли я дёргаюсь, опасаясь поцелуя в губы. Ромка всегда целовал меня только в губы, не думая ни о чем и не стесняясь никого. Так было, когда я встречала его в аэропортах еще до нашего развода — а маленькая Мика сразу подбегала, пыталась втиснуться между нами, крича: «А я! А меня!». Тогда он, смеясь, подхватывал ее на руки и целовал в макушку, неизменно добавляя: «Ты смотри, Женьк! Ревнивая, совсем как ты!»

Но сейчас это, конечно же, невозможно. Это просто фантомные боли былой близости — по едва заметному колебанию я замечаю, как Ромка тоже тормозит себя от естественной когда-то привычки.

Он целует меня в щеку — сначала одну, потом другую… ох уж эти их итальянские обычаи… Цветы внезапно кажутся мне тяжёлыми, и я опускаю руки, еле удерживая их. Все мои силы уходят на переживание только этих ощущений — прикосновения его губ, по-прежнему мягких и немного шероховатых (он снова не пил воду во время полёта, я всегда ругала его за это, пугая обезвоживанием), и приятной гладкости кожи, как будто только после бритья. К его щеке хочется прижаться и не отпускать — ни сейчас, ни потом… никогда.

— Офигенно пахнешь, — негромкий шёпот щекочет мне ухо. — Мои любимые духи, круто.

— Я не… — понимая, что выдала себя, пытаюсь спасти ситуацию. — Это не для тебя.

— Даже так? — посмеиваясь, Ромка немного отстраняется. — Тогда и это не для тебя, — и суёт мне прямо в руки, поверх цветов, огромную плитку шоколада.

Кровь тут же приливает к щекам — это двусмысленный подарок с его стороны, очень двусмысленный. Сколько раз он приносил мне шоколад и кормил прямо из рук совсем при других… обстоятельствах. И в то же время… Это же Тоблерон, вечный шоколад аэропортов, которым забиты все дьюти-фри, его постоянно привозят с собой из полётов, равно как и маленькие бутылочки спиртного.

Хватит выдумывать, здесь нет никаких намёков с его стороны. Или… все же?

Продолжаю смотреть на Ромку во все глаза, стараясь угадать его мысли — черт, да когда же он снимет эти свои очки!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И ничего не могу понять. Несмотря на кажущуюся открытость, его лицо абсолютно непроницаемо, он наглухо захлопнут от меня, не выдавая истинных чувств, выпуская наружу разве что свою фирменную иронию.

Ну и ладно. А мне — просто не надо себя накручивать.

— Так, мамио! Папио! — Мика, как всегда не может долго оставаться просто наблюдателем. — Я, конечно, все понимаю, наша милая семейка снова в сборе, и я сейчас заплачу! Но если мы не отойдём куда-то с дороги, нас побьют, я уже пару раз вас еле отмазала!

Выражение Ромкиного лица едва уловимо меняется, теперь на нем проскальзывает вполне искреннее веселье, и, быстро отвернувшись от меня, он подхватывает свою дорожную сумку, которая выглядит как образец из модного каталога, небрежно кивает Мике, и устремляется к парковке, где ожидают таксисты.

И никакой тебе неуверенности, рассеянности или следов того, что он не был здесь больше четырёх лет. Родной город, как-никак, и ведет себя здесь Ромка абсолютно по-хозяйски.

— Дженья! Не отставай! — звонкий окрик Микаэлы приводит меня в себя, и, спохватившись, я догоняю их, как всегда, слишком быстрых и активных, чтобы я за ними успевала.

И, уже спустя секунду, снова замедляю шаг — чтобы немного сжульничать, или как сказала бы Микаэла, почитерить. Мне очень хочется рассмотреть мужа и дочь, пока они меня не видят. Это же не преступление, в конце концов?

Мне нравится ими любоваться — и, кажется, не одной мне. То и дело я замечаю взгляды случайных прохожих, беглые или более внимательные, которые те бросают вслед Мике и ее отцу. Это неудивительно — они всегда привлекали внимание. Сначала, когда Микаэла была ребёнком, уж очень забавно и мило этого смотрелось — Ромка и его маленькая копия. А когда наша дочь подросла, сходство стало ещё более явным — теперь они оба высокие, яркие, с уверенностью, скользящей в каждом движении. Надеюсь, когда мне говорят, что мы с дочкой совсем не похожи, люди не имеют ввиду, что мне просто далеко до этой породы небожителей, заставляющих оборачиваться себе вслед.

Мика — тонкая как тростинка, при этом гибкая и грациозная, без скованности и зажатости, присущей многим подросткам. Мой взгляд то и дело спускается к ее чуть укороченным джинсам и голым лодыжкам, которые не прикрывают даже короткие носки, едва выглядывающие из-под кроссовок. Не могу не передернуть плечами — мне становится холодно от одного взгляда на эту полоску кожи. Черт, ну почему Ромка не настоял, не посоветовал ей что-то более тёплое, почему не объяснил, что у нас здесь ещё холодно…

И, в то же время, понимаю, что именно потому, что он не вмешивается, не диктует ей по мелочам — что носить, что говорить, с кем общаться — Мика такая, как есть: открытая, свободная, не привыкшая стесняться своих слов и поступков. И мне, если хочу решить наши проблемы, а не создать новые, надо продолжать эту линию, без лишнего контроля.

Ромку я стараюсь особо не разглядывать — это моя вредная привычка, я не должна поддаваться ей и слишком увлекаться. Но взгляд сам по себе ползёт к его фигуре, и, прикусив губу, вынуждена признать — выглядит он просто отлично… Как обычно. Лёгкий песочный тренч, темная рубашка под ним и в тон ей тёмные брюки… не джинсы, из которых он не вылезал в юности, а явно какая очень модная делать очень модной коллекции. В Италии любят красиво одеваться, и Ромка очень быстро и естественно подхватил эта волну, хотя его привычка показной небрежности никуда не делась за эти годы.

Я считала это очередным «гусарским» жестом с его стороны — всем видом демонстрировать пренебрежение к стилю, хорошей обуви и аксессуарам, но при этом ухитряться заткнуть за пояс всех щепетильных модников типа Эда или моего спасителя из оков кабального брака Андрея Викторовича, любившего читать лекции о дорогих часах и фирменных запонках.

Меня всегда и злила и восхищала эта способность — я обвиняла Ромку в позёрстве и требовала признать, что ему нравится хорошо одеваться, что он действительно тратит на это время и внимание — ну, нельзя же совершенно случайно выбирать такие удачные образы, всегда! На что он только отмахивался от моих подозрений, подкалывая тем, что просто я так сильно его люблю, что не вижу в нём ни малейшего изъяна.

Кто знает, может он прав… Глядя на него сейчас, я снова не могу отвести глаз — хорошо, что он ко мне спиной и не видит этого. И ускоряю шаг, чтобы провести их к нужной машине, водитель которой уже звонит на мобильный — явно переживает, где мы, и не отменим ли заказ до города.

— Оп! Я на первом! — тут же заявляет Мика свои права на сиденье рядом с водителем, едва ее чемодан исчезает в багажнике такси. — Пап, можно? Я пристегнусь!

Меня она ни о чем не спрашивает — я понимаю, почему. Она давно успела привыкнуть к контролю только со стороны Ромки — но, тем не менее, чувствую себя уязвлённой. Нет, с этим надо надо что-то делать. Нужно убирать глупую родительскую ревность куда подальше… И только спустя пару мгновений понимаю, что, если мы разместимся так, как хочет Микаэла, мне придётся ехать вместе с ее отцом на заднем сиденье, вдвоём. А значит, рядом с водителем лучше сесть либо Ромке, либо мне.

— Мика, я, вообще-то, сама хотела там сесть…

— А все уже, занято! — она запрыгивает в салон, успев показать мне язык. — Надо было быстрее, Дженья! Я первая, да, пап?

Ну же, не будь легкомысленным, скажи дочери, что это самое небезопасное место в автомобиле, и рядом с водителем лучше сидеть взрослому — именно об этом я думаю, посылая беззвучные сигналы Ромке, пока он, иронично приподняв брови наблюдает за мной сквозь тёмные стёкла очков.

— Все по чеснаку, Женьк. Кто не успел, тот опоздал.

Ну, конечно! Чего ещё я могла от него ожидать! Раздраженно хлопаю дверью, плюхнувшись на сиденье, за что тут же получаю замечание от водителя:

— Осторожно, пассажирочка! Дома у себя так хряпать будете!

— Да, поаккуратней будь. — подчёркнуто тихо прикрывая дверь, Ромка садится рядом со мной, явно иронизируя над ситуацией — Что-то ты какая-то дерганая, Женьк. Жевачку? — придвигаясь ко мне на небезопасно близкое расстояние, он протягивает пакетик Орбита. — Тут мята, говорят, нервы успокаивает.

Фыркая, отказываюсь от жевачки и отворачиваюсь от него, предварительно втиснув между нами букет. Вот так вот. Пусть не думает, что может ко мне тут приближаться, как захочет и когда захочет.

— Так, мамио, папио! Только не ссориться сейчас, ясно? — Мика разворачивается к нам в салон, пока машина мягко трогается с места. — Ругаться будете, когда приедем в отель, па оставит там свои вещи, а потом пристроим меня у мамы! Я наберу себе ванную и буду откисать в ней до вечера, а вы пойдёте в какую-то кафешку — и вот там хоть глаза друг другу выцарапаете. Но без меня, ясно! Я ребёнок, мне тут лишние травмы не нужны!

И хоть в ответ на эти слова меня жалит невидимый укол совести, по тому, как смеётся Ромка, понимаю, что Мика больше дразнит нас, преувеличивая свои проблемы. Хотя… В каждой шутке — только доля шутки, не он ли об этом не раз говорил.

— Не будем, Микуш. Правда, Женьк? — с этими словами он устраивается поудобнее, а его рука мягко ложится на спинку сиденья.

И, вроде бы, в этом нет ничего такого, Ромка всегда любил сидеть вразвалочку… Но его ладонь находится теперь аккурат за моей спиной, и я выпрямляюсь, подавшись вперёд, чтобы быть от него чуть дальше.

— Правда. Все нормально, Мика. Это мы так… Общаемся, как обычно. Как долетели?

И пока такси, набирая скорость, выезжает на эстакаду, а Мика, приоткрыв окно, чтобы в салоне было больше воздуха, рассказывает о том, как собралась буквально за час, как запихала паспорт с билетами куда-то на самое дно чемодана и чуть не сдала их вместе с багажом, как она купила мне подарочки в дьютифри и дома обязательно их все вручит, я то и дело бросаю взгляды на Ромку, отвернувшегося к окну, с деланным равнодушием рассматривающего проплывающие мимо дороги, дома и деревья. И только его большой палец как бы ненароком проводит по воротнику моей ветровки, слегка цепляя ногтем кожу шеи, едва я прислоняюсь к спинке сиденья, устав сидеть так, будто проглотила швабру.

— А потом я просто взяла и заснула, правда, пап? Терпеть не могу вставать так рано, а ты вообще и не ложился, да?

— В номере отосплюсь, — лениво отвечает Ромка, поворачиваясь ко мне лицом. — А ты? Как спала? Или опять поставила десять будильников на звонок?

И пока Мика хохочет, Ромка иронично расписывает ей мою привычку перестраховываться и заводить перед ранним подъемом все имеющиеся часы в доме, а заодно — мобильные, планшеты, а вдобавок программировать телек и музыкальный центр.

Потом вдруг выясняется, что никто из них не помнит, куда делась подушка-воротник вокруг шеи, с которой так удобно спать в самолёте, Мика паникует, что забыла ее в салоне, пока, наконец, Ромка не вспоминает, что сам лично положил ее в свою дорожную сумку, которая находится в багажнике — и это абсолютно точно.

— Только, когда выйдем, сразу покажешь мне ее, па! Я не могу ее потерять, это моя любимая, со щеночками!

— На месте твои щеночки, Микуш, — терпеливо успокаивает он её, и я ловлю себя на том, что улыбаюсь. Как же мне не хватало этой родной, любимой и такой привычной суеты.

Как хорошо, что мы снова вместе. Пусть и ненадолго.

Мы постепенно приближаемся по трассе к городу, и водитель после очередного ограничительного знака сбавляет скорость, а я все ещё бросаю на Ромку короткие, вороватые взгляды. Мне приятно смотреть на него, тут уж ничего не поделать.

В очередной раз замечаю про себя, что он меняется годами, но только в лучшую сторону. Линия челюсти стала тверже, подбородок — выразительнее, фигура — крепче, теперь в ней чувствуется не юношеская гибкость, а сила взрослого мужчины. Его жесты и повадки — ещё более уверенные, в чём-то даже вызывающие. Но одно в нем остается прежним — дерзость и пронзительное, бьющее через край жизнелюбие.

«Ведь границы — они только в нашей голове». Ромка никогда не изменял и не изменит своему главному правилу. А я… Мне остаётся только восхищаться им и немного завидовать.

Мы въезжаем в длинный подземный переезд, а Ромка продолжает сидеть, глядя перед собой и по-прежнему не синимая тёмные очки, от чего меня начинает прямо-таки дёргать — ну почему он это делает? Неужели снова рисуется, чтобы позлить или зацепить меня — он знает, как легко я ведусь на любую нелогичность, не могу смолчать…

— В машине не темно? — не выдерживаю я. — Может, снимешь очки, наконец?

Вместо ответа он поворачивается ко мне, нарочно медленно поправляя дужку на переносице, и оставляет их на месте.

— Тебя парит, Женьк? Хочешь поговорить об этом?

Вот же гад! Ещё и подкалывает меня моим же подходом.

— Я? Да нет. Мне, вообще, все равно. Ты абсолютно прав — это твое дело, и меня не должно это парить… то есть волновать, — я пытаюсь не злиться на себя за то, что снова нервничаю, и он это видит, сам оставаясь спокойным. Отворачиваюсь к окну, совсем как Ромка в начале поездки, молча наблюдая за пролетающими мимо столбами, разграничивающими полосы движения, и на какое-то время ухожу в себя так глубоко, что не сразу слышу его голос:

— Жень. Женя!

— А?

— Не грызи ногти.

— Что?

— Ногти не грызи.

— Блин… — я одёргиваю руку, ещё более злясь на себя. — Это я так…

— Да я понял. Хорош психовать. Все нормально, — подушечкой большого пальца он снова проводит по моей шее под волосами — вверх-вниз, медленно и с лёгким нажимом. Такой знакомый жест. Такой успокаивающий. Прикрываю глаза и откидываю голову на спинку сиденья, прямо на его ладонь. Пусть это неправильно, глупо, опасно — я имею право на свои пять минут блаженства. У меня впереди столько поводов для нервотрепки, хотя бы сейчас я хочу немного… забыться.

Его рука под моим затылком немного соскальзывает вниз, после чего возвращается и, обхватывая всей ладонью, слегка массирует кожу головы — и мурашки по телу ползут начиная от самых пяток.

Сжимаю зубы, стараясь подавить громкий вдох, и слушаю его голос, растворяясь в том, что он рассказывает Мике, едва мы снова выезжаем на поверхность, в городские кварталы:

— Вот здесь когда-то твоя студия детская была, помнишь?

— Где мы танцы и спектакли ставили?

— Да. Узнаёшь?

— Ага.

— А здесь — кафешка с пиратами. Мы там день рождения тебе отмечали.

— Да, помню! Настоящий Джек Воробей ходил между столиками!

— Ну, почти настоящий, — Ромка снова посмеивается. — А вот тут наша старая квартира была, твоего деда.

Открываю глаза, поворачивая голову в его сторону, чтобы сквозь окно увидеть район, где жил грозный Гарипов А-Вэ — после его смерти в достаточно преклонном возрасте, я не часто бывала здесь, да и Ромка избегал возвращаться эти места.

— А мы сюда редко ходили, да, па? Я почти не помню, как мы здесь гуляли.

— Все правильно, редко.

— А почему? — не унимается Мика.

— Да так. Проблемы. И желания особого не было, если честно.

— А ты помнишь, после чего мы почти перестали приходить к твоему отцу? — все ещё чувствуя тепло его ладони под моими волосами, спрашиваю я и вижу, как снимая очки, Ромка поворачивается ко мне.

Наконец-то! Я жадно ловлю его взгляд не скрываемый больше ничем — в нем поблёскивают весёлые искорки, а в уголках глаз разбегаются неглубокие морщины-лучики, как всегда, когда он немного щурится.

— Конечно, Женьк. Такое не забудешь.

— А что, а что? — как всегда не желает оставаться в стороне Мика. — А расскажите!

— Это очень… интересная история, — смеюсь я, и Ромка в ответ тоже улыбается. — Расскажи лучше ты.

— Лады, — соглашается он. — Короче, как дело было. Ты тогда совсем малая была, Микуш, и активно занималась своими мелкими делами — росла там, ела, ползала, памперсы обделывала…

— Не-ет! — Мика закрывает лицо в приступе шутливого стыда. — Только не надо про памперсы!

— Надо-надо, — не соглашается Ромка. — И памперсы, и мимо памперсов, как все спиногрызы. А мы от тебя первого слова ждали. Долго ждали, но тебе на всех было похрен, и ты молчала.

— Наверное, меня все устраивало, и я просто не находила повода повозмущаться! — смеётся Мика и Ромка, согласно кивает.

— Наверное. Но Дженья начала садить панику и пыталась водить тебя к логопедам.

— Как всегда!

— Ну, ее можно понять. Она волновалась. В итоге, психовать начал и я. Что все как-то не по классике — дети в таком возрасте уже что-то квакают — мама, баба, ещё что-то. Я так вообще, хотел, чтоб ты «папа» первое сказала. Часами сидел возле тебя папкал, а ты меня ложкой пыталась отлупить.

Мика заливисто смеётся и я не могу к ней не присоединиться.

— А потом случилось. Ты сказала первое слово, — Ромка, проводит свободной рукой по волосам, поправляя длинную чёлку, и я снова любуюсь бликами солнца в его каштановых прядях и чернёным браслетом на запястье, кажется, из серебра.

Все как раньше. Совсем ничего не изменилось.

— Да? И что? И как это было? — продолжает вертеться на сиденье Микаэла, пока водитель с абсолютно пофигистическим видом выезжает на мост, совершенно не обращая внимания на наши семейные разговоры.

— Женьк, помнишь? Что за слово было? И, главное, когда?

— Боже… Конечно! — меня трясёт от беззвучного смеха. — Это было в гостях. На юбилее твоего отца

— И что, и что? — Микаэла в нетерпении очень напоминает себя, маленькую. И ситуация похожа — мы вместе, рядом, а не разбросанные через тысячи километров.

— Это было слово «ёб» — вспоминая огорошенные лица Ромкиной родни, отвечаю я. — Ты вдруг сказала его выразительно и четко. В тишине, между каким-то пафосными тостами. А потом повторила. И не раз. Как заладила! Кто-то из гостей говорит — Арнольд Владленович, желаем вам… А ты — ёб! Здоровья счастья и процветания… Ёб! — и мой голос тонет в обоюдном хохоте, смеётся даже водитель, успевший оценить Микино красноречие.

— Да, ты нехило качнула их там. Особенно бабку Марту, — при упоминании имени мачехи, выражение лица у Ромки на мгновение становится таким же, как и много лет назад — сосредоточенным и злым, но это быстро проходит. — Она все пыталась выяснить, почему ты матюки гнёшь, а потом решила нас отчитать после застолья, что мы хреново тебя воспитываем, и обстановка у нас в доме тоже — хреновая.

— О-о, папио… — понимающе тянет Мика. — Теперь понимаю, почему мы больше к ним не ходили. Ты убил бабку Марту сразу после этого и закопал ее где-то во дворе!

— А вот и нет. Я даже сказать ничего не успел, как им уже наваляли. Угадай, кто?

— Кто? — от нетерпения Мика едва ли не подпрыгивает, и я начинаю сочувствовать ремням, которые пытаются удержать ее на сиденье.

— Дженья! — его ладонь слегка напрягается и, спускаясь ниже, к моей шее, несильно сжимает её, а я только плотнее прижимаю голову к сиденью, чтобы скрыть это. — Послала их так, что я охренел, Микуш. Твоё «ёб» было цветочком в сравнении с тем, что им пришлось выслушать за свои претензии. Там такие конструкции были, я до сих пор не все знаю.

— Ого! — хохочет Мика, довольная таким демаршем с моей стороны. — Наша Дженья крутая!

— А то, — Ромка бросает в меня быстрый взгляд, а я отвожу глаза, чтобы он не увидел и не понял, как мне здорово, как приятно и спокойно сейчас, как не хочется, чтобы наша дорога заканчивалась — мы почти подъехали к району, где расположена его гостиница. — Самая крутая из всех. Защищала меня как тигр! А когда мы уходили, дверью хлопнула так, что у них вся сраная лепнина с потолка посыпалась.

— Ром, ну не надо, — протягивая руку через букет, легко касаюсь края его дорожного тренча, чувствуя пальцами мягкость и текстуру ткани. Конечно же, я хотела бы прикоснуться к его лицу, но… нельзя. Поэтому устраиваю себе такой уместный торг — просто трогаю его одежду. — Все было не так драматично. И на моем месте любая мать бы не смолчала. И жена. За своих — всегда до последнего, против всех, да? — повторяю я когда-то сказанные им слова.

— Именно так, Женьк. Именно так, — кивает он, тоже делая вид, что ничего не происходит, что нет сейчас никакой особенной сокровенности между нами, когда мы вот так искренне и просто вспоминаем самые счастливые дни нашей жизни.

— Так странно, — внимательно глядя на нас, вдруг говорит Микаэла. — Вы всегда были так друг за друга — а сейчас даже жить в одной стране можете. Как так вышло?

Мои пальцы, которыми я туда-сюда провожу по рукаву его куртки, на секунду замирают и медленно опускаются вниз. Не стоит делать вид, что все так, как и раньше. Несмотря на временное потепление между нами, всё давно и совсем-совсем по-другому.

И забывать об этом нельзя.

— Так, а сейчас куда — направо или прямо? — окончательно разрушая волшебство момента, громко спрашивает водитель. — Отель этот ваш новый, у меня на картах его нет… Куда проехать?

— Так куда проехать, Жень? — со странным блеском в глазах спрашивает Ромка — и на секунду я понимаю, зачем ему нужны были эти очки. Они хоть немного скрывали его эмоции, которые он сейчас то ли не хочет, то ли не может контролировать.

Внезапно мне кажется, что единственно правильным ответом будет сказать: «Не надо никуда ехать. Отменяем эту остановку, давай лучше к нам! Зачем нам какие-то гостиницы, когда есть дом — наш дом?»

Как будто он этого хочет. Как будто я сама этого хочу.

Набирая в грудь побольше воздуха, открываю рот, и слыша, как отбивает ритм громко стучащее сердце, произношу после секундного колебания:

— Налево.

— Что — налево? — непонимающе смотрит на меня водитель и, кажется, не только он.

— Езжайте налево. Объедете с другой стороны. Так чуть дольше к отелю будет, но там дорога лучше. Не хочу трястись по кочкам.

— А, дорога, значит? Понял, пасажирочка. Дорога так дорога. Раз вам не жалко — вы и платите. Счетчик все посчитает.

И, разворачиваясь в указанном мной направлении, шурша щебнем, выруливает из небольшого переулка, в который завёл нас навигатор.

Я все сделала правильно. Не надо нарушать главные договорённости с самого начала — это все просто эффект Ромки, его умение вовлекать и удерживать в поле своего влияния, где невозможно не очароваться и не начать делать глупости. Я проходила это не раз, и всегда это вело к катастрофам, большим и маленьким, в моей жизни.

Мы договорились, что он живет в отеле — значит, он живет в отеле. И я не буду еще больше мучить себя, вспоминая похожие моменты из прошлого, когда после его возвращений мы втроем заваливались в квартиру с неизменным шумом и гамом, с тортом и шампанским, итальянскими сырами и сладостями, и целым пакетом Киндеров. Мы всегда праздновали Ромкино прибытие как новый год или чей-то день рождения, и довольная Мика, испачканная шоколадом, активно распаковывала и собирала в пакет «подарочки» — маленькие игрушки из десертов. К вечеру мы отправляли ее в гости на пару дней к любимой подружке, тете Инге, а сами не вылезали из постели до того момента, пока Инга не начинала звонить мне со словами: «Але, мать, ты хоть помнишь, что ты мать? Я не против ещё денёк потусить с Микулей, я ее даже удочерить готова! Но она хнычет и хочет к вам. Нет, вы не заслуживаете этого ребёнка, где только справедливость в этой жизни?!»

Я не думаю, что Ромка думает и вспоминает сейчас именно это. Хотя… Черт его знает. Я больше не могу понять, о чем он думает. По мере приближения к отелю его лицо становится все более бесстрастным, он как-то внутренне собирается, снова надевает тёмные очки, делающие его похожим на супер-звезду в секретном отпуске. Я тоже, стряхиваю с себя остатки безмятежности, выравниваюсь на сиденье, собираю растрепавшиеся волосы и прячу их в воротник свитера. Бросив быстрый взгляд на орхидеи, лежащие рядом, вижу, что некоторые из них поникли, и лепестки как-то совсем уж обреченно болтаются — цветы слишком долго были без воды. Не буду сейчас проводить ненужных параллелей со своим состоянием, я совсем не увяла и не поникла. Это просто необходимый момент, его надо соблюсти, чтобы за ближайший месяц мы решили все наши проблемы, а не наплодили новых.

— Приехали! — важно говорит водитель, заезжая на парковочное место отеля. — Кого выгружаем?

— Я сам выгружусь, — лениво отвечает Ромка и тут же развивает бурную активность в противовес своему расслаблено-вальяжному тону.

Он быстро покидает салон, забирает свой багаж, отдаёт Мике ее подушку вокруг шеи, которую она тут же натягивает на себя, сунув в уши наушники и объявляя о намерении немного поспать до дома. Не долго думая, Ромка наклоняется ко мне, делая знак опустить стекло в машине, параллельно принимая звонок по мобильному, настойчиво жужжащему с тех пор, как его подключили к локальной сети.

— Да, здорово. Здесь уже. А что, не видно, что не в роуминг звонишь? Погоди минуту…

И пока я, кусая губы, стараюсь угадать, кто это звонит и почему Ромка так хитро обходит пол своего собеседника иди собеседницы, он быстро убирает трубку от уха и говорит мне:

— Давай, Женьк, езжай. Только не расслабляйся там сильно. Я вечером зайду.

— Что? — ошарашено хлопая глазами, я понимаю, что толку от нашего раздельного проживания будет мало, если он по вечерам начнёт захаживать ко мне в гости.

— В гости зайду, говорю! — повышает голос Ромка, и тут же добавляет в трубку: — Нет, не к тебе. Хотя, если сильно попросишь…

Чувствуя, как начинают багроветь щеки, я еле удерживаюсь от того, чтобы не встать, выйти из машины и не расфигачить этот чертов телефон об асфальт. Все равно ему опять звонят его долбанутые подружки, которые, надеюсь, в этот раз не будут слать мне слезливые голосовые с просьбами «отпустить Ромочку и не мешать его человеческому счастью».

— Я тебя, кажется, не приглашала! — мои слова звучат резче обычного, что Ромку ни капли не смущает. Его рука ныряет в карман брюк, из которых он достаёт связку ключей и, выделив один, трясёт им прямо перед моим носом.

— А мне нахрен не надо твоё приглашение, чтоб прийти к себе домой. Я обещал, что ты мне за этот уродский ремонт ответишь, да? Время пришло, Женьк. Готовься. Без шуток говорю.

И, оставив меня в совершенно обескураженном состоянии из-за того, что после последней смены замков несколько лет назад, я действительно отдала запасной ключ Микаэле и совсем об этом забыла, снова возвращается к разговору по мобильному:

— Да! Ага, это я так напрашиваюсь. Имею право! Ты б видел, какой там дизайнерский пиздец ей в спальне сляпали, сам бы охерел. Слушай сюда, Никитос… Надо будет это всё переделать, так что понадобятся края и контакты. Да, нормальных людей, ну, ты знаешь…Что смотришь? Езжай давай, малая вон спит уже, пока ты на меня пялишься, — снова отвлекаясь от разговора, говорит мне Ромка, а я таращусь на него во все глаза, пока по лицу расползается иррационально дурацкая улыбка.

Никитос! Значит, это он! Наш давний общий приятель, живущий в пригороде, ставший вполне приличным семьянином — глядя на его фейсбучные фото с детьми, женой и домашними животными во дворе миленького маленького коттеджа, никто бы никогда не догадался, что добрую половину юности он прожил в отношениях с двумя бисексуальными девушками.

— Все, бывай! Потом договорим — надо Женьку домой отправить, а то никак не может со мной расстаться. Да, как заклинило — ну, с ней бывает, ты знаешь. Хорошо, передам. Обязательно. Тоже поцелуй свою от меня — исключительно в щечку! И не пались ей, где мы завтра встречаемся. В стрип-клуб жену можно водить, только если она сама тебе приват на коленях забацает, ясно? Всё, давай, — и, довольно рассмеявшись, жмёт кнопку отбоя.

— Привет тебе от Никитоса. Женьк? Женька!

— Да, я слышу тебя, — снова выныривая из мыслей о том, как они пойдут завтра на стриптиз и что после этого устроят, я стараюсь подавить в себе новый укол ревности.

В конце концов, это совсем не мое дело. Мика уже со мной, а Ромка может делать все, что угодно в моменты, когда он мне не нужен.

И вообще… Чем меньше мы будем видеться, пока он здесь, тем лучше. Пусть хоть живет в своих стрип-клубах, зачем я ему только этот отель бронировала…

— Езжай уже, зараза, — наклоняясь к открытому окну, он легко щёлкает меня по кончику носа, и я, не удержавшись, фыркаю и смеюсь.

Моя жизнь снова превращается в черте что, но это — жизнь. Неидеальная, настоящая, полная чувств и ощущений, а не ровное, спокойное, правильное, но какое-то… бессмысленное существование.

— Давай, до вечера! И лучше закрой эту свою всратую спальню на ключ, а то я не знаю что с ней сделаю. Или с тобой. Все, езжай, шеф! А то она тут ещё час зависать будет, я знаю эту копушу!

И, пока водитель такси, откровенно потешаясь уже надо мной, выезжает обратно на дрогу, повторяя: «От вы чудные! Не, у меня всякие пассажиры бывают, я сразу таких вычисляю… Вы — чудные!», я пытаюсь ему обьяснить, что ничего чудного нет, это просто мой бывший муж… то есть настоящий… однажды бывший, а теперь снова настоящий — так вот, он — самовлюблённый балбес, считающий свой вкус единственно верным, уже три года гнобит меня за какой-то неправильный ремонт в нашей квартире… вернее, нашей бывшей, а теперь моей… но и немножечко его, это если по факту… но, вообще, мы обо всем договорились…

Водитель только смеётся и делает музыку в салоне громче, помахивая в мою сторону рукой, как бы говоря — давай, рассказывай и дальше, чудная. Я все стерплю, все твои сказки.

Ну и ладно, думаю я, поудобнее устраиваясь на сиденье и переложив Ромкин букет себе на колени, аккуратно придерживая поникшие орхидеи рукой. Ничего страшного, что они привяли — вот сейчас мы приедем домой, я поставлю цветы в вазу, они снова напитаются водой и свежестью. Главное — помнить, что все можно исправить. Нужно просто найти источник, который питает их силами. Даже временно увядший цветок — всегда цветок. И не надо списывать его со счетов раньше времени.

Все самое интересное только начинается, думаю я, глядя на Микаэлу, безмятежно дремлющую на переднем сидении, с подушкой со щеночками вокруг шеи и эйрподсами в ушах. Там у неё играет какая-то своя музыка, может, она даже видит сны — о том, о чем постоянно думает, о чем тайно мечтает.

Я очень хочу помочь ей сохранить все эти мечты. Хочу помочь разобраться в себе, найти своё счастье, которому мы с ее отцом будем рады просто потому, что это действительно то, чего желает наша дочь.

Да это сложная задача. Но мы решим ее, вместе. В конце концов, не зря мы снова живем в одном городе, почти как раньше — пусть всего один месяц. Прошлое как будто вернулось и даёт нам шанс исправить ошибки — я не могу избавиться от этого сильного, почти мистического ощущения.

Старая пословица врет. Можно дважды войти в одну и ту же воду. Можно исправить однажды разрушенное и переиграть его по-новому, повернуть течение вспять и направить в нужную сторону.

Просто мы привыкли верить в фатальность однажды сделанных выборов. А на самом деле, жизнь — гибкая, вьющаяся река, в которой конец сплетается с началом, а за новым поворотом всегда ожидает сюрприз и новый выбор. И нужна всего лишь смелость, чтобы не пройти мимо, не пропустить, принять, использовать этот шанс.

У нас все получится. И моя вера в это — совсем не импульсивный порыв, подогретый склонностью совершать одни и те же ошибки.

Я полностью отдаю себе отчёт в том, что думаю и что делаю. И не занимаюсь больше самообманом.

…Или?