Чудно узорочье твое (СИ)

Глава VI Обручение

Они отдалились от костра, обошли, натыкаясь на леса, спящую церковь и побрели по темной улице. Только сейчас Лида заметила звезды, они крупным жемчугом сверкали на синем ситце неба. Колмаков молчал, разминая в пальцах нераскуренную папиросу.

— Они правда собираются его сносить? — осторожно спросила Лида.

— Так Грабарь написал Петру Дмитриевичу. Он мешает многотысячным колонам демонстрантов.

— Какие в Юрьеве могут быть колонны демонстрантов? — подпрыгнула Лида. — Они что там, с ума все посходили? Да он вообще в стороне стоит.

— А при чем здесь Юрьев? — сухим голосом произнес Колмаков.

— Так ведь Георгиевский собор решили сносить.

— Никто его не будет сносить.

— Но вы ведь получили письмо, что его будут сносить, ну, то, что вы в огонь выкинули.

— Ничего там такого не было написано, — кашлянул Колмаков.

— Зачем же вы его тогда сожгли?

— Значит были причины, — уклончиво отозвался он.

— Какой тогда собор будут сносить?

Колмаков промолчал.

— Что у вас за дурацкая привычка не отвечать на прямые вопросы? — разозлилась Лида.

— Собор Василия Блаженного собрались сносить… на Красной площади.

Лида споткнулась, чуть не завалившись вперед, Колмаков поймал ее налету.

— Как это? — только и смогла она выдохнуть.

— Вот так.

Теперь оба замолчали. «Это пьяный бред. Я все же наклюкалась, я просплюсь, и все это окажется неправдой».

— Партия не даст, там во всем разберутся, — наконец горячо выдохнула Лида. — Это наше народное достояние, это память о трудовом народе, храм же не цари и бояре строили, — начала она с волнением свой митинг. — Кто этот недоучка Лазарь, который даже Донского не знает? Кто ему дал полномочия такие решения принимать?

— Лазарь… это Каганович, — тихо произнес Колмаков.

— Как?

— Вот так.

— Но ведь он же революционер, большевик, он же за рабочий класс… Игоря Эммануиловича просто ввели в заблуждение, он не так понял, там во всем разберутся.

— Разберутся, — холодно отозвался Колмаков.

— Нельзя вот так сдаваться. Надо подключать общественность, к нам должны прислушаться. Когда вернемся, я обращусь в комитет комсомола, мы составим петицию, ее подпишут сотни, нет, тысячи…

— Послушайте, Лида, — Колмаков перегородил ей дорогу, — сейчас послушайте меня внимательно, хорошо?

Она раздраженно кивнула.

— Не лезьте в это дело. Мы, взрослые мужики, сами будем разбираться, а вы учитесь, становитесь хорошим реставратором, приносите пользу на своем месте. Не надо никакие петиции писать, слышите?

— Но нельзя же вот так ждать, сложа руки! — его назидательный тон выводил из себя.

— В партии мудрые вожди сидят? — чуть склонил набок голову Николай.

— Д-да.

— Вот и разберутся. А мы с Петей поможем им разобраться, напишем в чем уникальность собора, почему его нужно сохранить. Завтра Митрич проспится, успокоится, и будем мозговать. А вы своим энтузиазмом можете только помешать.

— Это чем же? — буркнула Лида. — Хотите сказать, я дилетант и недоучка как Каганович?

— Стихийное бедствие вы какое-то, товарищ Скоркина, — прикрыл ладонью глаза Колмаков. — То по диким лесам за русалками гоняетесь, то покойников как заправская старуха обмывать собираетесь, то с самим наркомом Кагановичем себя ровняете.

— Возвращайтесь назад, — вконец разобиделась Лида, — здесь недалеко, я и сама добегу.

— Обещайте, что обойдетесь без петиций и вообще не будете об этом деле распространяться.

— Другие будут, — надула губы Лида.

— Никто не будет, кроме вас.

— Даже Митя?

— Даже Митя, у него Ляля есть и мать с отцом. Ну же?

— Хотите сказать, он трус?

— Хочу сказать, что во всем разберутся без вас. Обещаете?

— Обещаю, — бросила Лида, ускоряя шаг, но Колмаков настырно пошел за ней.

— Что было в том письме, что вы сожгли? — решила ударить по нему бестактностью Лида.

— Приглашение на свадьбу, — Колмаков распрямил спину и выбросил измятую папиросу.

— Вы против свадеб? — хмыкнула Лида.

— Нет. Плодитесь и размножайтесь, на здоровье.

— Но идти, я так понимаю, не собираетесь.

— Не собираюсь.

— А кто женится? Ну так, женское любопытство, — Лида почувствовала слабое место Николая и не без удовольствия ткнула туда еще раз.

— Моя бывшая невеста выходит замуж и приглашает меня гостем на свадьбу.

Лида поняла, что невольно влезла совсем не в свое дело.

— Извините.

— Есть шанс превратить скучное действо в отличную драму с мордобоем. Она жертвенно кинется между нами, а потом будет платочком вытирать ему кровь с уголка рта, это так романтично. Она, вообще, барышня романтичная.

— Она очень жестокая, — не выдержала и все же снова влезла в его рассуждения Лида.

— Просто маленькая женская месть.

— Вы ее бросили?

— Она меня.

— К чему тогда месть?

— За то, что не стал за нее сражаться.

— Глупо.

— Не знаю.

— Все вы знаете! — отчего-то разозлилась Лида.

Они остановились у крыльца дома баб Даши.

— Доброй ночи, — мягко проговорил Колмаков.

— А почему вы не стали за нее сражаться? Вы же ее любите.

Он должен сейчас сказать — уже не люблю, не может же он до сих пор любить эту безжалостную куклу.

— Наконец-то! — с порога с керосиновой лампой в руках спускалась баб Даша. — Все очи в оконце проглядела, волнуюсь, а она тут милуется. Ну, чего, охальник, стоишь? — размахнулась старушка лампой в сторону Колмакова. — Порядочные женихи днем со сватами приходят, а не ночами по углам девиц зажимают.

— Николай Ефремович просто меня проводил, Митя занят, — пролепетала Лида.

— Ты жениться-то, ирод, собираешься? — не обратила внимание на ее объяснения бабуля.

— Собираюсь, — смиренно опустил голову Николай.

— Пошли тогда, — махнула в сторону дома баб Даша и зашагала вверх по ступеням.

— Вы идите, — шепнула Лида, слегка дергая «кавалера» за рукав, — я ей еще раз все объясню.

— Предлагаете дезертировать? — усмехнулся Колмаков и пошел за старушкой.

Лиде ничего не оставалось, как последовать за ними.

Баб Даша поставила лампу на стол, раскрыла сундук и достала большой, отороченный по краям кружевом рушник, расстелила его посреди комнаты. Вздохнула и, подставив табурет к красному углу, сняла одну из икон.

— Ну, чего там мнетесь, становитесь, — подбородком указала на рушник, — благословлять буду.

— Может, утром лучше? — осторожно проговорила Лида.

— Дождешься вас утром. Сейчас становитесь.

Лида беспомощно взглянула на Колмакова. Он смиренно бухнулся на колени. «Ладно уж, почему бы и не подыграть, не убудет. Все равно уезжаем», — Лида тоже встала на колени по левую руку от Колмакова.

— Благословляю вас, дети мои, живите дружно, любите друг дружку, не отрекайтесь, жалейте друг друга… — голос старушки дрогнул, она торопливо смахнула слезу, перекрестила иконой, протянула ее для поцелуя молодым.

Николай перекрестился, поцеловал образ. Лида замешкалась, но тоже сделала все, как хотелось неугомонной старушке.

— Вот, Катюша, и получилось, все ж дожила. Тебя так хотела, но… Спасибо, спасибо, милые мои, — чмокнула баб Даша Лиду в макушку. — Вы только повенчайтесь, обещайте, что повенчаетесь. Знаю, попа сейчас трудно найти, а все ж сыщи, слышишь, Николай, так же тебя величают?

— Так.

— Сыщи.

— Баб Даш, не плачьте, не надо, — вскочила на ноги Лида.

— Это я так, старая уже, мне положено. Идите, попрощайтесь, да спать давай ложиться, за полночь уже.

Пара вышла на крыльцо, ночь дышала налетевшей от реки сыростью.

— Спасибо, — посчитала нужным Лида отблагодарить за старания Колмакова. — Для нас это ведь такая малость, а ей нужно. Одна она совсем, и я скоро уеду.

Впервые Лида ощутила тоску, что вот придется навсегда расстаться с настоящей бабушкой, какой у нее никогда в жизни не было.

— Через лет двадцать здесь уже никого не будет, — достал папиросу Колмаков, но снова не стал раскуривать.

— Почему никого? Здесь много дворов. Тут вот с десяток наберется, и там, за оврагом, еще крыши видны. Семьи большие живут. Это у баб Даши никого нет, дочь умерла, муж тоже, сын на империалистической пропал, но в других-то дворах людей много.

— Школы нет, а это тебе не при царизме, новая жизнь, дети учиться должны, в люди выходить. И до врача за день не дойдешь, дороги толком нет, чуть капнет и только рекой добраться можно. Здесь даже колхоз не стали образовывать, правление на станции сидит. Молодежь разъедется, старики умрут, и эта вот красота сгинет, — Николай бережно погладил резной узор перил. — Прав Петя, надо музеи зодчества создавать, и не только в столице, в каждом городе, чтобы не пропало. Ну, вот и я митингую, — одернул он сам себя. — Отличное свидание получилось, на партсобрание похоже. Доброй ночи, Лида, — и Николай, торопливо слетев со ступеней, быстрым шагом пошел прочь, не оглядываясь.

«Даже не попытался поцеловать, — к горлу подступил комок. — Ну и люби свою дуру, а я спать пошла».

— Никуда он теперь не денется, — погладила ее по голове баб Даша, словно услышав Лидино отчаянье. — Не кручинься.

— Мы уезжаем, — выпалила Лида, — нужно срочно возвращаться. Спасибо за все, — она приобняла старушку.

— Поезжай, милая, поезжай. Куда ж деваться, — вздохнула баб Даша. — Добрая ты слишком, как Катюшка моя была, погубить себя через то можешь. Поезжай, я за тебя молиться буду.

— За комсомольцев нельзя молиться.

— За них в первую очередь.

Лида взбила пуховую подушку, положила голову и провалилась в глубокий сон. Ей снилась чужая свадьба, красавец жених в накрахмаленной рубахе и черном пиджаке с огромной хризантемой в петлице, милая брюнеточка в подвенечном платье, как на дореволюционном фото у тетушки… и Колмаков отчего-то в красной рубахе навыпуск, готовый кинуться на соперника с кулаками. Лида вешается ему на руку и кричит: «Коля, не надо! Тебя же арестуют, а как же Юрьев⁈» Чего только не приснится на мягкой перине.