Чудо в аббатстве

РЕКА ВРЕМЕНИ

На протяжении этого года, разумеется, произошли большие перемены. Бруно собрал свой первый урожай. Повсюду кипела жизнь. Из старых амбаров доносился звук молотьбы. Часть скота в ноябре нужно было забить и мясо засолить для того, чтобы сделать запасы на зиму. Я все это сознавала довольно смутно, потому что все мои мысли были сосредоточены на ребенке. Если она чихала, я посылала за своей матерью, и она приходила обычно со множеством горячих напитков и настоев трав. Она со смехом уверяла меня в том, что когда я сама была ребенком, все было так же.

— Все эти волнения потому, что это твой первый ребенок, — говорила мне матушка. — Подожди, пока не появится второй. У тебя не будет и половины твоих нынешних страхов.

Шли дни, и моя малютка становилась все краше. Она стала радостью моей жизни. Я восхищалась ее маленькими ручками и ножками. У нее были удивленные голубые глаза. Когда она впервые улыбнулась, любовь переполнила мое сердце и я забыла обо всех несчастьях, которые произошли до рождения моей малышки.

Но внешний мир начал вторгаться в маленький рай, где жили мы с дочуркой.

Пришло письмо от Кейт.

«Я собираюсь навестить тебя. Я должна взглянуть на мою… кто она мне? Что-то вроде племянницы, я думают.

Я улыбнулась. Как это похоже на Кейт — думать о том, кем доводится ей ребенок!

Если верить тебе, она самый прелестный из когда-либо существовавших детей, но свидетельства матерей редко бывают точны. Поэтому я должна приехать и сама посмотреть на этот образец совершенства. Ремус собирается в Шотландию по поручению короля. Так что, пока его не будет, почему бы не навестить аббатство Святого Бруно?»

Как всегда, я была обрадована, что увижу Кейт, но и слегка обеспокоена, потому что она была проницательна и ее особенно интересовали отношения между мной и Бруно, которые не стали ближе после рождения Кэтрин, которой я теперь уделяла все свое время.

И вот приехала Кейт, полная жизни и прекрасная, как всегда.

— Как хорошо, что мы живем так близко! — сказала она. — Представь, если бы я вышла замуж за шотландского лорда? Тогда нам нелегко было бы встречаться. Она внимательно оглядела меня. — Дамаск! Ты стала матерью! Это тебе идет, Дамаск. Ты пополнела. Настоящая матрона. Нет, не совсем матрона. Но ты изменилась. А где же этот образец совершенства, названный в мою честь?

— Я называю ее моя маленькая Кэт, — с любовью произнесла я.

Кейт была восхищена малышкой:

— Да, она маленькая красавица. Ну, Кэт, что ты думаешь о кузине Кейт?

Моя крошка подарила Кейт свою несравненную улыбку, Кейт склонилась над ней и поцеловала.

— Ну, моя прелесть, — сказала она, — мы будем хорошими друзьями.

Но я видела, что ее интересует не столько ребенок, сколько мои отношения с Бруно. Кейт много рассказывала о Ремусе. Она говорила о нем снисходительно, но явно была благодарна ему за жизнь в роскоши.

Вместе с Кейт приехал Кэри — прелестный мальчуган, которому было уже почти два года, любопытный, шаловливый, похожий на Кэт.

Ему понравилась Кэт, и он частенько стоял у кроватки и смотрел на нее. Казалось, что она отвечает взаимностью. Была еще и Хани, которую я старалась не забывать после рождения моего ребенка. Мне хотелось, чтобы девочки росли как сестры, но, думаю, что Хани немного ревновала, потому что, как бы не старалась, я не могла скрыть, что поглощена новорожденной.

Я сама кормила и купала Кэтрин, но всегда просила Хани помочь мне.

— Она совсем еще крошка! — говорила я. — Она не такая большая девочка, как ты. Ей еще многому нужно научиться.

Мои слова ободряли Хани.

— Она твоя маленькая сестричка, — говорила я и думала, что если история Кезаи правдива, то на самом деле Хани тетя моей малышки.

Но теперь с нами была Кейт, и жизнь изменилась. Кейт интересовало все, что происходило в Аббатстве. Она наблюдала за всем с некоторой завистью, которая говорила мне, что она представляет себя на моем месте.

Когда к нам присоединялся Бруно, я понимала, какие чувства она испытывает к нему. Он был более осторожен в выражении своих эмоций, но я знала, что он к ней далеко не равнодушен.

Кейт, конечно, знала все придворные сплетни и любила щегольнуть этим.

Король был занят поисками новой жены.

— Бедняга, ему так не везет с женами! А теперь нет ни одной женщины, которая бы хотела, чтобы ей оказали эту величайшую честь в нашей стране. Девицы дрожат, когда он бросает в их сторону похотливые взгляды. Они вспоминают Анну Болейн и на вопрос монарха о замужестве готовы ответить: «Нет, сэр, я не могу быть вашей женой. Но я охотно стану вашей любовницей».

— Мне жаль его бедную избранницу, — сказала я.

— Можешь быть уверена, это будет женщина, уже состоявшая в браке. Родители боятся посылать своих дочерей ко двору.

Было объявлено, что если замуж за короля выйдет не девственница, это будет считаться государственной изменой.

— Возможно, что государь вообще больше не женится, потому что он уже далеко не молод.

— Ему около пятидесяти лет, он располнел, его мучают язвы на ноге. Но, несмотря на все это, он король и придворные ищут его благосклонных взглядов и страшатся его недовольства. Поэтому он по-прежнему завидный жених.

— Можно подумать, что власть более притягательна, чем красота и молодость.

— Власть — это суть мужского очарования, уверяю тебя. Я бы никогда не полюбила самого прекрасного в мире пастуха, но легко могла бы испытывать нежность к стареющему королю.

— Ты стала циничной!

— Я не стала ею. Я всегда ею была.

— Умоляю тебя, не обращай свои взоры на короля. Каким бы странным тебе это не показалось, но меня изрядно огорчит, если упадет с плеч именно твоя голова.

— Она всегда крепко на них держалась и намерена там оставаться и впредь. Моя дорогая сестричка, что за наслаждение быть с тобой рядом! Но не забывай, я жена Ремуса, и если он встретит славную смерть в Шотландии, что не исключено, ведь там сейчас идут сражения, то мне вряд ли удастся выйти замуж вторично.

— О, Кейт, не говори глупостей!

— Ты все та же сентиментальная Дамаск. Но не бойся за меня. Я сумею позаботиться о себе, если овдовею.

— Я и не знала, что началась война и что Ремус в Шотландии.

— Молодые матери не видят дальше своего гнезда. Разве ты не знала, что наш король, послав очередную жену на плаху, временно обратил своего внимание на другие дела? Он желает стать и королем Шотландии. Поэтому сейчас Ремус и его сиятельство герцог Норфолк ведут полки через границу. Я слышала, шотландцы повсюду обращены в бегство и думаю, скоро Его Величество присоединится к своим воинам в Шотландии. Как ты понимаешь, Ремус находится в прекрасной компании с его сиятельством герцогом Норфолком и с самим королем. Я же продолжаю утверждать, что эти события дают мне пищу для разговоров с тобой, моя дорогая Дамаск.

Обсудив таким образом дела придворные, мы обратились к прошлому и принялись вспоминать свое детство, как это обычно делают люди, которые провели его вместе.

Кейт была очень довольна тем, что может оставить Кэри с детьми. Во время пребывания Кейт у нас я тоже меньше проводила времени с моей малышкой. Но, и наслаждаясь обществом Кейт, мне приходилось убеждать себя, что моей крошке не грозит никакая опасность.

Кейт так же, как и моя мать, могла смеяться над этим, но я ничего не могла с собой поделать. Ребенок был мне дороже всего на свете.

Мы обедали в одиннадцать утра и ужинали в шесть вечера. За стол в большом зале садились все живущие в Аббатстве. За едой обычно велся разговор о делах в имении. Я сидела с одной стороны от Бруно, Кейт — с другой. Я часто видела, как глаза Кейт шаловливо сверкали, но не вполне понимала причину этого веселья. Я не могла понять их чувств по отношению друг к другу. Кейт была весела и добродушно подшучивала. Бруно вел себя сдержанно, но я знала, что он наблюдает за ней.

Пока Кейт жила у нас, Клемент старался превзойти самого себя. Нам подавали большие куски сочной говядины и баранины, огромные пироги, часто украшенные гербом Ремуса, в честь Кейт, а также бекон, дичь и в изобилии масло и сыр. Бруно постарался, чтобы мы попробовали морковь и турнепс, которые он недавно вывез из-за границы и которые становились популярны в нашей стране.

Часто разговор касался работы на ферме. Слуги, в чьи обязанности входило ловить рыбу, готовить из нее различные блюда для нашего стола и продавать ее, рассказывали о дневном улове.

Кейт внимательно слушала и временами подшучивала над Бруно или надо мной.

Дети не сидели с нами за столом, так как были еще слишком малы.

Иногда, пока я проводила время в детской, Кейт прогуливалась по Аббатству Однажды она вернулась и спросила:

— Дамаск, что здесь происходит? Усадьба все больше походит на монастырь, а Бруно — на короля в своих владениях. Я сомневаюсь, что сейчас в Англии есть хоть одна такая община. Что ты знаешь о Бруно?

— Я не понимаю тебя, Кейт.

— Тебе следует побольше узнать о нем. Ведь он твой муж.

— Я знаю о нем достаточно, — говоря это, я понимала, что лгу.

— Каков он… как муж?

— Он занятой человек. Столько нужно сделать.

— Как он относится к тебе, Дамаск? Насколько страстно он тебя любит?

— Ты задаешь слишком много вопросов.

— Я хочу знать, Дамаск. Он хотел сына, не так ли? Как он повел себя, когда узнал, что у него дочь? — Она рассмеялась почти торжествующе, и в этот момент я ненавидела ее, потому что чувствовала, она довольна, что у меня дочь, а не сын, о котором мечтал Бруно.

— Да, он хотел сына. Какой мужчина этого не хочет? Он был немного разочарован.

— Только немного? Обычно родители довольны теми детьми, которые у них есть. Кроме королей… Бедная Анна Болейн! Она лишилась головы, потому что государь предпочел ей другую женщину. Если бы у Анны был сын, он никогда бы от нее не избавился. Коварная маленькая Джейн удовольствовалась бы ролью любовницы, а не жены. Это урок, не правда ли? Опасно шутить с монархами.

Позже она говорила о тех днях, когда мы познакомились с Бруно и встречались на земле Аббатства.

— Все случившееся повлияло на нашу жизнь, — сказала Кейт. — Тем, чем мы стали, мы обязаны тому, что случилось с нами тогда. Тогда мы все трое начали ткать полотно, над которым будем продолжать трудиться до конца жизни.

— Ты имеешь в виду Бруно, себя и меня?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Наши жизни взаимосвязаны. Мы, словно плоды на дереве, и, когда придет время, мы упадем на землю один за другим. Но мы всегда будем на одной ветке, Дамаск. Запомни это.

Я думала об этом после ее отъезда, и мне захотелось узнать, что они с Бруно говорили друг другу, когда встречались и меня при этом не было рядом. Мне хотелось знать, что произошло между ними.

В декабре того же года король отправился в Шотландию и нанес поражение шотландским войскам в битве при Солуэй-Мосс. Мы почти не говорили о войне. Шотландия казалась так далеко. За службу короне король пожаловал Ремусу поместье на границе, тот остался там на несколько месяцев, и Кейт еще раз приехала навестить нас.

Аббатство привлекало ее, как и тогда, когда мы были детьми. Кейт нередко бродила по имению одна, и я уверена, что она часто навещала то место, где мы, бывало, встречались детьми. Она утверждала, что не сентиментальна, что для нее это развлечение, просто приятно вспоминать прежние времена.

Раз или два я видела ее с Бруно. Мне хотелось знать, делился ли он с ней своими планами, и предупреждала ли его Кейт, что он делает свою усадьбу слишком похожей на монастырь.

Кейт утверждала, что я стала слишком хозяйственной, суетливой матерью, что я думаю о детской, когда ей хочется поговорить со мной о чем-нибудь серьезном. Я замечала ей, что под серьезным разговором она обычно понимает сплетни. Кейт с этим соглашалась, но добавляла, что слухи стоят у истоков великих событий и мне следовало бы это знать.

Наступил июнь — первый день рождения Кэтрин. Клемент испек в ее честь пирог, и мы устроили в детской небольшой праздник. Думаю, что Кэри и Хани получили больше удовольствия, чем Кэтрин, которая с круглыми от удивления глазами с интересом наблюдала за нами.

Кейт отказалась прийти на торжество. Бруно тоже. Я обиделась на них, но Кейт только пожала плечами. Поэтому на празднике были только я и няньки. Клемент и Юджин, обожавшие детей, присоединились к нам позже и устроили веселые игры, чтобы развлечь малышей. Клемент замечательно изображал собаку. Он возил детей на спине и при этом лаял.

Я смеялась, глядя на них.

Как всегда, Кейт была полна дворцовых сплетен о короле и его новой жене.

— Бедняжка! — восклицала Кейт. — Говорят, что она не хотела выходить замуж за государя. Она обожает Томаса Сеймура. Ах, что за мужчина! Он — дядя юного принца Эдуарда и очень хорош собой. Но она приглянулась королю, и мистеру Томасу, несмотря на все его повадки пирата, пришлось отступить, и леди Екатерина Латимер, еще одна Кейт, досталась королю. Теперь ты понимаешь, что государь любит женщин по имени Кейт, хотя его привязанность непродолжительна. И у женщины нет выбора, когда он указывает своим монаршим перстом и говорит: «Ты будешь следующей».

Так оно и вышло, ибо через несколько недель король женился на Екатерине Парр.

В августе я поняла, что опять беременна. Бруно был обрадован. Мне не удалось подарить ему мальчика в первый раз, но, может быть, я это сделаю теперь.

Мысль о еще одном ребенке доставляла мне радость. Я ни о чем другом не могла и думать. Опять беседовала о детях с моей матерью, достала крошечные платьица, которые носила Кэтрин, когда была совсем малышкой. Я думала только о ребенке, которого ждала.

Скоро снова наступит Рождество. Я уже сказала девочкам о том, что скоро у них появится братик или сестричка и будет жить с ними в детской. Хани помрачнела. Потом сказала:

— Я не хочу этого. Я не хочу даже, чтобы здесь была Кэт. Я хочу, чтобы здесь была только Хани, как раньше.

Я всегда боялась ревности между детьми. Я старалась уделять Хани больше внимания, чтобы показать, что ничем не выделяю Кэт.

Хани спросила, кого я больше люблю: ее, Кэтрин или того малыша, который скоро появится.

Я ответила, что люблю всех одинаково.

— Нет! — воскликнула она. — Ты не всех одинаково любишь!

Меня беспокоило ее поведение. Конечно, она была права. Я любила ее. Но как я могла не любить свое собственное дитя еще больше?

На следующий день после этого разговора Хани пропала. Меня мучили угрызения совести, я обвиняла себя в том, что не сумела скрыть, что она значит для меня чуточку меньше, чем Кэт. Я должна быстро найти ее. Но это было нелегко. Я обыскала весь дом. Потом позвала Клемента. Хани всегда была его любимицей, и я подумала, что он может знать какое-нибудь потайное место, где она прячется.

Он забеспокоился. Его первой мыслью были пруды, где разводили рыб. Он снял огромный белый фартук и с руками в муке бросился туда.

К счастью, там были двое рыболовов. Они сказали, что провели здесь все утро и девочки не видели.

Мы испытали сильное облегчение. К этому времени к нам присоединился Юджин. Няньки и Клемент считали, что нам следует разбиться на две или три группы. Мы так и сделали. Я отправилась с одной молоденькой няней, девочкой лет четырнадцати по имени Луси.

Неожиданно я вспомнила о подземных галереях. Я никогда не была там. Часть их обрушилась, и Бруно говорил, что ходить туда опасно. Когда он был мальчиком, один монах во время обвала был там похоронен заживо.

Я думала об этом, когда бежала к подземелью.

Я говорила Хани, чтобы она и близко не подходила к подземным галереям и прудам. Но когда дети хотят привлечь к себе внимание или чувствуют себя несчастными, они часто нарушают запреты.

Для того чтобы попасть в галереи, нужно было спуститься в подземелье по каменной лестнице. Юная нянька осталась наверху. Но я так беспокоилась о Хани, что не чувствовала страха.

Спускаясь, я звала ее по имени. Попав в темноту после яркого солнечного света, некоторое время я ничего не видела. Неожиданно внизу из мрака появилась темная фигура. У меня по спине пробежала дрожь. Я сделала шаг вперед ступеньки не было, и я упала вниз, перелетев через две или три ступеньки, и оказалась на сырой земле.

Надо мной склонилась темная фигура. Я закричала.

Голос произнес:

— Дамаск!

Надо мной стоял Бруно, и я почувствовала, что он разгневан.

— Что ты здесь делаешь?

— Я… я упала.

— Вижу. Зачем ты пришла сюда?!

— Хани пропала, — ответила я. Он помог мне подняться на ноги. Меня трясла дрожь.

— С тобой все в порядке? — спросил он. В его голосе чувствовалось беспокойство, и я с возмущением подумала: «Он беспокоится не обо мне, а о ребенке, которого я ношу».

Я неуверенно произнесла:

— Да, со мной все хорошо. Ты не видел Хани? Она пропала. — Казалось, Бруно не расслышал моих слов.

— Я просил тебя не ходить в эти туннели, — сказал он.

— Я никогда прежде и не ходила. Я думала, что там заблудился ребенок, поэтому и пришла сюда.

— Ее здесь нет. Я бы увидел ее, если бы она была здесь.

Он взял меня за руку, и мы вместе стали подниматься по лестнице. Когда мы выбрались наверх, он внимательно оглядел меня и сказал:

— Никогда больше не спускайся вниз. Это опасно. Я спросила:

— А как же ты, Бруно?

— Я знаю эти туннели. Я изучил их, когда был еще мальчишкой, и я очень осторожен.

В то время я слишком беспокоилась о Хани, чтобы задавать вопросы, но позднее мне захотелось их задать.

Мы с нянькой вернулись в дом. Хани все еще искали. Я была в отчаянии, когда мальчуган, живший в одной из пастушеских хижин, принес записку. Хани была в избушке матушки Солтер. Не могу ли я поскорее забрать ее домой?

Без промедления я отправилась в лесную избушку. Как и прежде, в очаге горел огонь и на нем стоял черный от копоти котелок. У огня сидела матушка Солтер. Казалось, она не изменилась с тех пор, как я впервые увидела ее. Возле нее у очага сидела Хани. Лицо ее было грязным, платье запачкано. Я вскрикнула от радости и подбежала к ней. Я хотела обнять ее, но она отстранилась. Я чувствовала, что за нами наблюдает матушка Солтер.

— Хани! — воскликнула я. — Где ты была? Я так испугалась.

— Ты думала, что потеряла меня?

— О, Хани, я думала, что с тобой случилось что-нибудь ужасное.

— Тебе все равно. У тебя есть Кэтти и еще будет маленький. Я сказала:

— О, Хани, я не смогу пережить разлуку с тобой. Она угрюмо произнесла:

— Переживешь. Кэтти ты любишь больше.

— Хани, я люблю вас обеих.

— Ребенок так не думает, — сказала матушка Солтер надтреснутым голосом.

— Она ошибается. Я была вне себя от беспокойства.

— Тогда забирай ее. И люби ее больше.

— Пойдем, Хани, — сказала я, — ты ведь хочешь пойти домой, не правда ли? Ты ведь не хочешь остаться здесь?

Хани оглядела комнату, и я видела, что она очарована тем, что увидела.

— Рекин любит меня.

— Спот и Падинг тоже тебя любят, — сказала я, назвав клички двух наших собак.

Хани, довольная, кивнула. Я взяла ее за руку, и она не сопротивлялась. Она продолжала разглядывать комнату, и поскольку она не умела скрывать своих чувств, я поняла, что она сравнивает ее со своей уютной детской в Аббатстве. Она хотела вернуться домой, но не желала так легко уступить мне победу. Она была маленькой ревнивой собственницей. Некоторое время я принадлежала только ей, и она не желала ни с кем делиться.

— Когда дети подрастают, всегда так, — сказала я матушке Солтер.

— Лучше заботься о Хани.

— Я и так это делаю.

— Для тебя же будет лучше, если ты будешь делать так и впредь.

— В угрозах нет необходимости. Я люблю Хани. Подобная ревность — обычное дело. Как она попала сюда?

— Я слежу за этим ребенком. Она убежала и заблудилась в лесу. Я узнала об этом и послала мальчика разыскать ее. Он привел ее ко мне.

Взгляд старухи был затуманен. Рот улыбался, но глаза оставались холодными.

— Я узнаю, если она в чем-либо будет нуждаться, — продолжала она.

— В таком случае, вы знаете, как хорошо заботятся о ней.

— Забирай ребенка. Она устала. Она знает, как найти меня, если ей понадобится.

— Ей никогда это не понадобится, пока я забочусь о ней.

Когда мы покидали избушку, я крепко сжимала руку Хани.

— Никогда, никогда больше не убегай, — сказала я.

— Я не буду, если ты будешь меня любить, любить больше всех, больше, чем Кэт больше, чем нового малыша.

— Я не могу любить тебя больше, Хани. Нет такой любви на свете. Я могу любить тебя также.

— Я не хочу нового ребенка и рассказала об этом бабуле Солтер.

— Но тогда вас будет трое. Трое лучше, чем двое.

— Нет, — твердо ответила Хани, — лучше всего, когда ты — единственная.

Я отвела ее домой, смыла с нее грязь, дала большой кусок хлеба с орехами, только что испеченного для нее Клементом, который сделал наверху большую букву «Х». Это обрадовало ее, она вновь была счастлива.

Но, когда Хани легла спать, у меня начались схватки, и той же ночью произошел выкидыш.

Моя матушка, узнав о случившемся, тотчас же пришла и привела с собой повитуху.

— Это был бы мальчик, — сказала повитуха. Я не хотела ей верить. Она относилась к тому типу женщин, которые все превращают в трагедию. Она знала, что мы ждали сына.

Повитуха сказала, что это большое счастье, что я вообще выжила, и этим я обязана ее искусству. В течение недели я была прикована к постели, и у меня было время подумать. Я не могла забыть лицо Бруно, когда он узнал, что случилось. Наверное, у короля был менее грозный вид, когда он склонялся над постелью бедной королевы. Мне даже показалось, что в этот момент Бруно ненавидел меня.

Я много думала о Бруно. Я вспоминала о том, как ночью из окна видела его возвращающимся из подземелья. Но зачем он ходил туда в тот день, когда я искала Хани? Если там в любой момент может произойти обвал, то для него это так же опасно, как и для любого другого.

К апрелю следующего года я опять ждала ребенка. Перемены, происшедшие с Бруно, когда он узнал об этом, были удивительны. Он всегда страстно хотел иметь детей, но, когда родилась Кэтрин, он относился к ней безразлично. Хани же он просто не замечал. Как он поведет себя, если я рожу мальчика? Не захочет ли отнять его у меня?

Временами во мне просыпалось недоверие к Бруно. Что я вообще знаю об этом странном человеке, моем муже? Он был воспитан в Аббатстве как ребенок, посланный с небес. Потом он столкнулся с действительностью. Теперь же, похоже, он готов потратить свою жизнь на то, чтобы доказать, что он и на самом деле не такой, как все.

Мне казалось, что я понимаю заботы Бруно, и это рождало во мне нежность к нему. Переустройство нашего маленького мира было грандиозным проектом. Мы дали работу многим людям, и в округе все стало процветать. Соседи начинали смотреть на Аббатство с уважением, как и в прежнее время. Какой бы счастливой и полезной могла бы стать наша жизнь, если бы Бруно не был одержим идеей доказать, что он сверхчеловек.

Во время своей беременности я реже видела его. Он работал как одержимый. Бруно предполагал перестроить дом так, чтобы тот походил на замок, и на время работ мы переехали из него в кельи монахов.

В жилище монахов было что-то жуткое. В этом строении не было достаточно большой комнаты для нас, и мы занимали отдельные спальни. У Хани и Кэтрин была одна келья на двоих, я боялась, что по одиночке им будет страшно. Мне самой все время казалось, что я слышу крадущиеся шаги в ночи, и часто, поднимаясь по винтовой лестнице, думала, что увижу призрак. Конечно, это была игра воображения, но часто, лежа без сна, я думала о монахах, которые здесь жили почти двести лет. Мне хотелось знать, о чем они думали по ночам в своих кельях. У меня, как у многих беременных женщин, разыгралось воображение, и я спрашивала себя о том, не оставляли ли умершие после себя какие-нибудь знаки для тех, кто придет после них. В то время я чаще, чем прежде, думала о тех днях, когда появился Ролф Уивер. Я представляла себе ужас монахов, когда они узнали о том, что Ролф и его люди уже в Аббатстве. Мне хотелось поскорее вернуться в перестроенный дом.

Иногда я подымалась ночью и через дверную решетку смотрела на детей, просто для того, чтобы убедиться в их безопасности. Когда я ждала ребенка, то все, что происходило вне моей маленькой вселенной, не имело большого значения. Я относилась к тому типу женщин, которые в первую очередь матери. Даже мои чувства к Бруно были материнские. Возможно, если бы это было не так, я бы лучше понимала, что происходит вокруг.

Изменения затронули и Кейсман-корт.

Я не часто бывала там, потому что не хотела встречаться с Саймоном Кейсманом. Матушка моя, женщина бесхитростная, ненароком рассказала мне, что часть украшений нашей часовни продана и в тайнике в часовне хранится Библия, переведенная на английский.

Если Саймон Кейсман принял доктрины реформаторов, то он был в не меньшей опасности, чем Бруно.

Я часто думала, вспоминая при этом отца, почему такое значение придают тому, как люди поклоняются Богу. Ведь верующему надо просто выполнять заветы Христа, главный из которых: «Возлюби ближнего своего как самого себя».

Это было странное лето. Целыми днями слышался шум строительных работ, и я видела Бруно все меньше и меньше. Я нередко размышляла о том, что в то время, как рабочие строят стены нашего обширного дома, он быстро возводит преграду между нами, и стена эта становилась такой высокой, что грозила совсем скрыть его от меня.

Время от времени до меня доходили новости из внешнего мира. Парламент провозгласил нашего государя защитником веры и верховным главой церкви Англии и Ирландии, королем Англии, Ирландии и Франции. То, что у Его Величества появилось желание воевать и он начал войну во Франции, меня интересовало мало. Все обрадовались, когда в один из сентябрьских дней услышали о том, что король взял Булонь и, несмотря на болезнь, вошел в город во главе войск. По всей стране отслужили молебны, и архиепископ Кранмер, сочувствовавший реформаторам, заметил королю, что, если люди смогут возносить хвалу Господу по-английски, они будут понимать, за что они молятся, и их молитвы будут более пылкими. Простые люди, произнося молитвы, не знают, что желают благополучия королю, так как не понимают латыни. Король оценил справедливость этих слов и позволил архиепископу составить несколько молитв по-английски, они и были произнесены в церквях.

Я представила себе ликование в Кейсман-корте. В нашем же доме настроение было прямо противоположным. Даже Клемент был несколько подавлен.

Если бы я не была столь поглощена детьми, я бы почувствовала назревающий в стране конфликт, который столь явно отражался на наших двух домах.

Потом мы узнали, что французский дофин двинул свою армию на нашего короля, отбил Булонь и государь вынужден был отступить в старые английские владения в Кале, так что он не много приобрел в этой военной кампании.

Я слышала, как Клемент говорил:

— Все повернулось бы иначе, если бы не вмешивался архиепископ Кранмер со своими реформаторскими идеями. Бог явно недоволен.

В старое время отец обсудил бы эти перемены со мной. Без сомнения, мы бы оценили достоинства старой и новой веры. Может быть, мы бы даже лрочли Библию на английском. Я знала, что такая Библия есть в Кейсман-корте, и надеялась, что ее не найдут, потому что она представляла огромную опасность для матушки и ее близнецов. До Саймона Кейсмана мне дела не было.

По мере приближения родов я начала чувствовать себя все хуже и хуже.

Ноябрь был мрачным и ненастным, мне не хотелось встречать Рождество в монашеской келье. Я следила за преображением дома аббата, который с каждым днем все больше и больше напоминал замок Ремуса, но был еще более величественным.

Потом в один из ноябрьских дней, на два месяца раньше срока я родила ребенка — мертвого мальчика.

Я не знала об этом еще целую неделю, потому что сама находилась на грани смерти.

Бруно написал Кейт и попросил ее приехать. Лорд Ремус в это время защищал Кале от французов, и Кейт приехала без промедления.

Она была потрясена, увидев меня.

— Ты очень изменилась, Дамаск, — сказала Кейт. — Ты похудела, у тебя заострилось лицо. Ты стала взрослой. Ты выглядишь так, словно многое пережила, и это изменило ту Дамаск, которую я знала.

— Я потеряла двоих детей, — ответила я.

— Многие женщины теряют детей, — промолвила Кейт.

— Возможно, это и меняет их.

— Если они такие же, как ты. Ты — вечная мать, Дамаск. Понимаешь ли ты, какие мы разные?

— Ты имеешь в виду всех людей?

— Я говорю о… нас четверых… тех, кто на ветке, о которой я тебе рассказывала раньше. Там нас было четверо — ты, я, Руперт и Бруно, все вместе.

— Бруно не был одним из нас.

— О нет, он все-таки один из нас. Не под нашей крышей, но он часть нашего квартета. Ты — вечная мать, я — шалунья, Руперт — пай-мальчик, — Кейт сделала паузу. — А Бруно? Бруно — это тайна. Ну, например, что ты знаешь о Бруно?

— Мне кажется, я знаю его все меньше и меньше.

— Так всегда с тайнами. Чем глубже заходишь в лабиринт, тем больше опасность заблудиться. Тебе не следовало влюбляться в Бруно. Ты все слишком остро воспринимаешь. Тебе надо было выйти замуж за Руперта. Почему ты не послушалась моего совета?!

— Откуда ты можешь знать, что мне следует делать?

— Потому что в некоторых вещах я разбираюсь лучше, чем ты, Дамаск. Мне недостает твоих познаний в латыни и греческом, но я знаю о других, более важных вещах. Ты была очень больна. Услышав об этом, я чуть не сошла с ума. Такого со мной никогда не было.

— Ты очень добра, Кейт.

— Да нет, совсем нет! Я — интриганка, ты ведь знаешь это, и ничто меня не изменит. Теперь я полечу тебя… но не настоями трав и горячим питьем. Это я предоставлю твоей матери. Я оживлю тебя своей непрестанной болтовней. Признайся, Бруно любит тебя?

— Он и любит не так, как другие люди.

— Бруно страстно любит… себя. У него гипертрофированная гордыня. Поэтому он и строит такой большой дом. Он ждет сына, который станет его наследником. Бруно станет господином этого замкнутого мира. Он восстановит Аббатство.

— Это государственная измена.

— Короли не вечны. Но наша беседа становится опасной. И раз уж мы помянули о монархе, то скажу, что, прежде чем отправиться в Кале, Ремус был очень любезно принят королевой.

— Расскажи мне о ней.

— Она добра и спокойна и совсем не похожа на тех женщин, что прежде привлекали внимание короля. Она очень заботлива. Я слышала, что никто лучше нее не может перевязать ногу короля. Но она увлечена религией реформаторов.

— Кейт, как ты думаешь, много ли сторонников у этой религии?

— С каждым днем все больше и больше. Но я должна тебе сказать, что и шестая жена государя рискует головой.

— Как, ты ведь говорила, что она хорошо о нем заботится?

— Вполне возможно, что это ее и спасает. Епископ Гардинер плетет интриги против нее. Ты слышала об Анне Аскью?

— Конечно, я слышала об Анне Аскью, которая открыто объявила себя сторонницей новой религии и за это была отправлена в Тауэр. Ее жестоко пытали и в конце концов отправили на костер.

— Известно, — продолжала Кейт, — что, пока Анна Аскью была в тюрьме, королева посылала ей еду и теплую одежду.

— Акт великодушия, — промолвила я.

— Который был истолкован сторонниками старой веры как измена. Говорят, что ее часы сочтены и жене короля суждено быть обезглавленной.

Меня охватила дрожь.

— Как близки к смерти королевы! — сказала я.

— Как близки к могиле все мы! — ответила Кейт.

Вскоре после этого Кейт покинула нас, и я удивилась, когда посыльный принес мне письмо, в котором она сообщала, что ждет ребенка.

— «Ремус вне себя от радости, — писала она. — Что до меня, то я не столь обрадована. Мне жаль, что придется провести эти долгие месяцы, чувствуя себя неуклюжей, ожидая развязки столь же болезненной, сколь и унизительной. Как бы мне хотелось, чтобы существовал какой-нибудь другой способ обзаводиться детьми. Насколько приличнее было бы их покупать, как мы приобретаем замок или поместье, выбирая то, что хотим. Разве это было бы не более цивилизованно, чем этот животный процесс?».

Признаю, я почувствовала зависть. Я подумала о моем мальчике, которому суждено было умереть, о том, как страстно я его желала. А Кейт ждет ребенка, хотя никогда не хотела стать матерью.

В течение следующих шести месяцев я посвятила себя своим девочкам, стараясь не горевать по погибшему ребенку. Я наблюдала, как постепенно растет замок, удивляясь тому, что Бруно так богат, что в состоянии построить такой дом.

Когда я спрашивала его об этом, он выражал явное неудовольствие. Его отношение ко мне изменилось. Разочарование, связанное с потерей сына, было очень сильным, и он не скрывал этого. А я все думала о бедной Анне Болейн, которой не удалось родить мальчика, и как Кейт сравнивала Бруно с королем.

Где тот страстный юноша, который так очаровал меня? Иногда мне казалось, что тогда он просто притворялся. Намеренно играл роль. Ведь все, что он делал после своего возвращения, имело определенную цель. Поскольку я не ходила в Кейсман-корт, матушка часто навещала меня.

— Твой отчим дивится великолепию нового дома, который вы строите. Он говорит, что твой муж должен быть бесконечно богат, — как-то сказала она.

— Это не так, — быстро возразила я. — Ты же знаешь, что Аббатство было ему подарено. У нас есть все необходимые материалы. Мы используем кирпич из разобранных зданий, так что строительство обходится не так уж и дорого.

— Твой отчим говорит, что в стране ширится движение за возвращение монастырей и что монахи вновь собираются и живут вместе, как прежде. Он считает, что это очень опасно.

— Еще более опасно, мама, увлекаться новыми идеями.

— Почему люди так неразумны и не живут только ради своих семей? вздохнула матушка.

Я согласилась с ней.

Она привела с собой близнецов, дети играли вместе, а мы с любовью наблюдали за ними и смеялись их проказам. Я поняла, что имела в виду Кейт. В конце концов, и моя мать, и я были похожи — вечные матери, как сказала бы Кейт.

В должное время Кейт родила сына. Она писала: «Он крепкий, здоровый мальчуган. Ремус горд, как павлин».

Когда я рассказала об этом Бруно, его мраморная кожа слегка порозовела.

— Мальчик! — промолвил он. — Некоторые женщины рожают мальчиков.

Это был упрек, и я воскликнула:

— Разве моя вина, что ребенок родился мертвым? Или ты думаешь, что меня это обрадовало?

— Истеричка! — холодно произнес он. Я испытывала зависть к Кейт, и сердце мое было полно негодования от того, что мой ребенок умер, в то время как у Кейт, которая никогда не желала быть матерью, был сын.

Она хотела, чтобы я приехала на крестины. «Привози с собой детей. Кэри все время вспоминает Хани и Кэтрин. Он изобрел множество новых способов их дразнить», — писала Кейт.

Бруно не пытался помешать моей поездке в замок Ремуса, поэтому через некоторое время я отправилась туда с двумя малышками.

Ребенка Кейт окрестили Николасом.

— В честь святого, — сказала она. Позднее Кейт сократила имя до Колас.

Еще до моего возвращения домой до нас дошли вести о смерти государя. Странно, но я была опечалена. Сколько я себя помнила, король Генрих все время был на троне. Я вспомнила тот день, когда мой отец обнимал меня, а я смотрела, как мимо проплывали король и кардинал. Тогда король был золотоволосым молодым человеком, а не монстром и кардинал, ныне давно покойный, путешествовал с ним вниз по реке в Хэмптон. С тех пор король убил двух жен и по крайней мере, двух сделал несчастными. А теперь и сам был мертв.

На обратном пути в Аббатство я встретила похоронную процессию, направлявшуюся из Вестминстера в Виндзор. Катафалк с 80 тонкими восковыми свечами, каждая их которых была высотой в два фута, и вышитые золотом на алом фоне хоругви, балдахин из серебряной ткани с оборками из черного и золотого шелка — все это производило сильное впечатление. Уходила целая эпоха. Мне хотелось знать, что ждет нас в будущем. Я вспоминала своего отца, арестованного и брошенного в мрачный Тауэр, и мне чудились крики тех, кто был осужден королем на сожжение или, еще хуже, на повешение и четвертование. Мы долго жили под гнетом тирана и, конечно, надеялись на лучшее.

Новому королю Эдуарду исполнилось всего десять лет, он был слишком юн для того, чтобы управлять страной, но рядом с ним были два могущественных и честолюбивых дядюшки.

Я добралась до Аббатства. Оно угрожающе возвышалось надо мной, и я не почувствовала уверенности в будущем.