Чудо в аббатстве

ОТЧИМ

Спустя неделю после той ночи, когда мы похоронили голову отца, приехала Кейт и объявила о намерении взять меня с собой в замок Ремуса.

Я ответила, что останусь в собственном доме, потому что хотела посещать могилу моего отца.

Но Кейт была неумолима.

— Ты едешь со мной, — объявила она. — Маленький Кэри скучает без тебя. Бетси говорит, что с тех пор, как ты уехала, не было ни одной спокойной ночи.

Наконец я сдалась и переехала к Ремусам. Кейт уверяла, что Кэри радуется моему возвращению. Я возразила, что он еще слишком мал для этого. Но я действительно нашла утешение в ребенке. Кейт очень старалась угодить мне. Она уговаривала меня посмотреть ее новые платья, требовала, чтобы я восхищалась драгоценностями, которые подарил ей Ремус.

Она собиралась часто бывать при дворе, хотя и жаловалась, что там стало скучно.

— Король все еще любит свою новую жену и придумывает всякие отговорки, чтобы побыть с ней наедине. Он не обременяет своим присутствием придворных, но это означает, что стало меньше развлечений. У государя хорошее настроение, за исключением моментов, когда его мучают боли в ноге. Королева знает, как его развеселить. Она молода и очень привлекательна, и я слышала, что опыт утешать она приобрела еще до свадьбы.

Но я терпеть не могла разговоров о государе, потому что ненавидела его и считала убийцей своего отца. Если бы об этом стало известно, меня бросили бы в Тауэр, а потом моя голова украсила бы Лондонский мост.

Много говорили и о новых законах против еретиков. Еретиком считался тот, кто не признавал короля верховным главой церкви, будь он папист или антипапист.

— Это очень простое правило, — сказала Кейт. — Король прав во всем. Все, что он изрек, — истина, а те, кто возражают, — изменники. Это все, что надо запомнить.

Но замок Ремус стоял вдали от всего мира. Я любила ребенка и уже стала верить, что и он питает ко мне особые чувства. Действительно, если малыш начинал кричать, а это случалось довольно часто, и я брала его на руки, он сразу переставал плакать, а на его личике появлялось что-то вроде улыбки. Кейт относилась к мальчику странно. Она оставляла его на попечение нянек, но поскольку им интересовалась я и хотела, чтобы он чаще находился со мной, то и она уделяла ему времени больше, чем если бы я вела себя с ним по-другому.

Крестили малыша в часовне замка. На пышной церемонии присутствовало много знати, и я познакомилась с герцогами и графами, о которых раньше знала только по рассказам Кейт. Их разговоры вертелись в основном вокруг царственных супругов. Удивительно, как люди не могут удержаться от обсуждения опасных тем. Придворные напоминали мне мотыльков, летящих на свет свечи.

Королева обладала очарованием, которое пленило короля. Она не была даже хорошенькой. В ней не было элегантности Анны Болейн. Однако ни одна из прежних жен не вызвала у короля столько восхищения, как Кэтрин Говард, до брака, кроме, может быть, Анны Болейн. Новая королева была добродушна, благожелательна, чувственна — как раз то, что нужно старому человеку, чтобы вновь пережить молодость. Что касается предыдущей королевы, Анны Клевской, она от всей души радовалась жизни во дворце в Ричмонде и с удовольствием называла себя сестрой короля, радуясь удачному окончанию замужества.

Правда, произошли беспорядки в Йоркшире, где народ восстал против нового верховного главы церкви, но мятеж быстро подавили, пролив количество крови, достаточное, чтобы чернь поняла, что будет с теми, кто противоречит королю.

Теперь, когда у короля была жена, во всем ему угождавшая и которой он не искал замены, жизнь, казалось, стала более спокойной.

Прошло шесть недель со дня смерти отца. Однажды лорд Ремус пришел к пруду, где я сидела с малышом, спящим в корзине, и сказал:

— У меня печальные новости для тебя, Дамаск. Мое сердце бешено забилось от страха. Все же я успела удивиться, что может случиться такое, что представляет для меня важность.

Лорд Ремус нахмурился. Казалось, он не знал, с чего начать.

— Дамаск, — отважился, наконец, он, — ты ведь знаешь, что, когда человек объявлен изменником и казнен, его состояние часто конфискуется в пользу короля, который может или взять его себе, или передать кому-нибудь, кто, по его мнению, заслуживает награды.

— Вы хотите сказать, что государь не только лишил отца головы, но и отобрал наши имения?

— Это так, Дамаск.

— Значит… у меня больше нет дома.

— Все не так ужасно. В случае твоего отца король проявил снисходительность. Правда, владения адвоката Фарланда были не так уже велики… по королевским меркам, — добавил Ремус с некоторым цинизмом, которого он, казалось, не осознавал.

— Пожалуйста, расскажите мне, что случилось. Лорд Ремус колебался. Он откашлялся.

— Это деликатное дело, но меня просили сообщить тебе об этом, и я должен это сделать. Ты не должна думать, что дом твоего отца больше не принадлежит вам с матерью. Он всегда будет вашим родным домом. Саймон Кейсман дал это ясно понять.

— Саймон Кейсман! — воскликнула я. — Какое отношение к этому имеет он?

— Королевские чиновники решили пожаловать дом твоего отца ему.

— Но почему?

— Он жил в вашей семье и был правой рукой твоего отца…

— Но… если решено отнять имение отца у тех, кому оно принадлежит… моей матери, мне… почему тогда не передать его Руперту, нашему родственнику?

Лорд Ремус был в затруднении.

— Моя дорогая Дамаск, оставить все родственнику не означало бы конфискацию. Король желал наградить Саймона Кейсмана и нашел для этого подходящий способ.

— А почему король захотел это сделать? Ведь Саймон Кейсман работал с отцом. Скорее, можно подумать, что, живя в нашем доме, он мог оказаться соучастником.

— Было проведено расследование, и Саймон Кейсман сказал, что он готов жениться…

— Нет! — воскликнула я. — Этого не будет! Но лорд Ремус продолжал, будто не слышал моих слов:

— Он готов жениться на вашей матушке, и это решение всех проблем. Ни вы, ни ваша мать не утратили крова, хотя в соответствии с данным ему правом король лишил отца и его наследников имущества.

Я смотрела на лорда Ремуса, ничего не понимая.

— Мама… выйдет замуж за Саймона Кейсмана?

— Не сейчас, конечно… но через некоторое время… Кажется, это приемлемое решение вопроса.

Я не могла поверить этому. Невероятно! Матушке выйти замуж за человека, который совсем недавно умолял ее дочь быть его женой?

Это был кошмарный сон, и вдруг меня осенило. Я увидела перед собой лицо Саймона — лисью маску — и услышала голос отца: «Кто-то в доме предал меня».

Кейт ворвалась в мою комнату:

— Я не знала, где ты. Не понимаю, почему ты не спустилась вниз. В чем дело?

— Я только что услышала, что теперь наш дом принадлежит Саймону Кейсману, — сказала я.

— Ремус рассказал мне об этом, — ответила она.

— О, Кейт, как ты не понимаешь, что это значит! Король захотел наградить Саймона Кейсмана. За что? Может быть, за донос на отца и Эймоса Кармена?

Кейт в недоумении уставилась на меня:

— Не может этого быть.

— Что-то мне говорит, что это так.

— Тогда он — убийца твоего отца.

— Если бы я была уверена в этом, я убила бы его.

— Нет, Дамаск, этого не может быть.

— Все сходится, Кейт. Он просил меня выйти за него замуж. Он несколько раз делал мне предложение. Любит ли он меня? Нет, он хотел получить мое наследство.

— Возможно. Но человека нельзя считать убийцей только за то, что он хочет выгодно жениться.

— Я отказала, и он воспользовался случаем, чтобы предать отца.

— Откуда ты знаешь это?

— Потому что кто-то в нашем доме предал отца, а кто мог сделать это, кроме Саймона Кейсмана?

— Ты делаешь поспешные выводы.

— Ты забываешь, что Саймон теперь хозяин в имении, а это то, чего он всегда добивался. Вот почему он просил моей руки. О, я знала это, я видела на его лице лисью маску.

— Лисья маска! Что за ерунда?

— Я видела ее на лице Саймона, Когда его лицо в тени, кажется, что на нем надета маска. Глаза Кейсмана рыжевато-коричневые, как у лисы. Это хитрая лиса, которая прокралась в курятник, чтобы поживиться.

— Ты не в своем уме, Дамаск! Ты пережила слишком много.

— И поэтому я безумна! А ты знаешь, что моя собственная мать собирается выйти за Саймона Кейсмана замуж? — крикнула я.

— Ремус только что сказал мне и это.

— Я немедленно должна ехать домой, — сказала я.

Когда я подъехала к поместью, оно показалось мне очень тихим. Меня не ждали, поэтому никто не встретил. Дом казался совсем другим. Конечно, он и был другим. Дом в трауре, и теперь у него новый хозяин.

Я поднялась в буфетную и столкнулась с матушкой Когда она увидела меня, то залилась краской так, что стала краснее своих роз. Она поняла, что мне известно о ее решении, мне же было приятно видеть, что ей стыдно.

— Я все знаю, — произнесла я. Матушка кивнула и села на стул, взмахнув перед лицом рукой, как веером. Она побледнела и, казалось, что вот-вот упадет в обморок. Я подумала, как это похоже на нее терять сознание в критический момент. Она проделывала это не раз, чтобы выйти из трудной ситуации. Мне захотелось забыть, что она моя мать. В тот момент я презирала ее, потому что ненавидела Саймона Кейсмана. Теперь, когда я была дома, невосполнимость потери отца вновь потрясла меня.

— Итак, вы сняли траур по вашему казненному мужу, чтобы надеть свадебный наряд, — сказала я.

— Дамаск, попытайся понять.

— Я все понимаю.

Мать беспомощно взмахнула руками.

— Мы оказались бы без крова. Это единственный выход.

— Как вы думаете, почему он выбрал вас в жены?

— Видишь ли, Дамаск, теперь Саймон хозяин имения, он считает, что все должно оставаться по-прежнему, поэтому он и выбрал меня…

— Вы меня не поняли. Я очень хорошо знаю, почему этот человек избрал вас. Я удивляюсь только, как мой благородный отец мог жениться на женщине, которая готова танцевать на своей новой свадьбе с убийцей, когда тело его жертвы еще не остыло.

— Церемония будет скромной, Дамаск. Просто тихая свадьба.

Я презрительно рассмеялась. Она никогда ничего не поймет, потому что знает только свои сад и травы, да еще, как лучше приготовить пироги. Мне вдруг стало жаль ее — бедная, несчастная женщина, не способная принимать решения.

— Саймон Кейсман… И вы сможете выйти за него замуж после того, как…

— Твой отец мертв.

Я отвернулась, чтобы она не видела моего лица.

— О, Дамаск, — продолжала моя мать. — Я знаю, как вы дружили. Он любил тебя больше, чем меня. Он думал только о тебе, Дамаск…

— Он был самым лучшим из всех мужей и отцов, — горячо промолвила я.

— Я знаю, он был хороший человек.

— И вы решили предоставить его место этому авантюристу — Я думаю, ты не понимаешь того, что случилось, Дамаск. Владения твоего отца конфискованы.

— И переданы Саймону Кейсману. Как вы думаете, почему? Почему?

— Потому что он был правой рукой твоего отца. Они работали вместе. Ведь это и его дом, а если он женится на мне, то все будет, как в прежние времена.

— Как в прежние времена? Но ведь мой отец мертв. Видит Бог, как бы я хотела, чтобы это было именно так. Вы думаете, все будет по-старому с новым хозяином?.. Мама… я знаю, дочь не должна говорить так, но я скажу. Вы дура!

— Я думаю, горе слишком расстроило тебя и ты не можешь отвечать за свои слова.

— Мама, Саймон Кейсман вошел в этот дом, поставив себе цель сделать его своим. Вы знали, что он много раз просил меня выйти за него замуж. Он был так предан, так галантен, но лишь потому, что намеревался овладеть всем, получив мою руку. Но ему не удалось обольстить меня. Я сказала: «Нет, я не выйду за вас». И он стал искать другие пути. Кто есть еще? Моя мать! Но она замужем. Что же, отделаемся от мужа и женимся на сговорчивой вдовушке.

— Дамаск! Дамаск, как ты можешь подумать такое?

— Я всего лишь говорю, что очень подозрительно отношусь к человеку, который делает предложение дочери и, получив отказ, тут же решается взять в жены мать, когда оказался в ситуации, дающей ему возможность получить то, чего он домогается.

— Дитя мое, будь осторожна. Не говори так. Ведь это безумие, в это невозможно поверить. Такие слова могут навлечь на тебя беду.

— Конечно, ведь я обвиняю слугу короля!

— Все разумные люди — слуги короля. Ты должна знать это.

— Значит, мой отец был неразумен? Всякий раз, кода я говорила об отце, комок вставал у меня в горле. Матушка воспользовалась моим состоянием, подошла ко мне и положила руку на мое плечо.

— Послушай, Дамаск. Наша семья в беде. Твой отец прятал священника в доме в орешнике. Сделав так, он рисковал своей жизнью, нашим имуществом, нашим будущим. Я знаю, он святой человек, но святые, подвергающие опасности свою жизнь и жизни членов своей семьи, поступают неразумно. Что стало бы с нами, Дамаск, если бы я не согласилась на этот брак? Нас вышвырнули бы из дома на милость наших родственников. Думаю, Ремус помог бы нам. Но если я выйду замуж за Саймона, мы останемся здесь и все будет, как прежде.

— Прошлого не вернуть… Отца больше нет с нами…

— Дитя мое, со временем твое горе утихнет. Иногда происходят ужасные вещи. Кто из нас может знать, что будет с ним завтра? Я думала об имении, обо всем, что здесь есть. Думала о тебе, о крыше над головой… Саймон будет мне хорошим мужем.

— Вы старше его.

— Сейчас это не имеет значения.

Как я могу оставаться здесь и видеть этого человека, занявшего место отца?

— Ты привыкнешь и к этому. Саймон деловой человек. Он преуспевает сейчас и будет преуспевать в дальнейшем. Мы должны были выбрать: остаться здесь и жить в достатке, или уйти в мир без гроша и голодать, или жить на подаяния родственников. Саймон же пришел ко мне с предложением выйти за него, и я согласилась.

— Вы мечтаете об этом браке. Когда вы говорите о нем, ваши глаза блестят от удовольствия.

— Я не из тех женщин, которым нравится быть одним. Саймон обещал заботиться обо мне. Есть женщины, которым необходим муж. Я из их числа. Саймон и я понимаем друг друга. Твой отец и я никогда не были близки. Он всегда или зарывался в книги, или учил тебя. Я никогда не понимала его, когда он цитировал греков… или это была латынь?

— Вы придумываете себе оправдания. Вы хотите этой свадьбы, хотя на десять лет или даже больше моложе его. И он женится на вас ради имения!

— Имение и так принадлежит ему!

— Но он хочет, чтобы все было по-старому, чтобы вы продолжали смотреть за хозяйством. Он против того, чтобы про него говорили, что он выкинул семью просить милостыню на улице. Он хочет получить над нами власть. Неужели вы не видите этого?

— Ты это вообразила, Дамаск.

— А кто донес на отца?

— Есть многие, кто мог бы это сделать.

— Например, слуги, потерявшие хорошего хозяина?

— Есть и другие.

— Или его жена, мечтающая о молодом любовнике в своей постели?

— Дамаск!

Я пожалела о своих словах.

— Мама, я не могу этого вынести. Он ушел навсегда. Я никогда больше не увижу отца, его дорогого лица, не услышу его голоса…

Я закрыла лицо руками, она обняла меня.

— Дитя мое, моя малышка! Я понимаю. Ты расстроена. Ты и он были как одно целое. У тебя никогда не было времени для меня, ведь правда? Я понимаю. Постарайся и ты понять меня, доченька. Постарайся понять, что жизнь продолжается…

Я чувствовала себя опустошенной и измученной своим горем. Я позволила ей увести меня в комнату и уложить в постель. Она принесла мне настой, изготовленный по новому рецепту. В нем очный цвет,[3] чтобы успокоить меня, и тимьян, чтобы навеять приятные сны, а если еще положить ветку ясеня на подушку, она отгонит злых духов, которые внушают мне плохие мысли.

Матушка стала утешать меня, и, измученная переживаниями, я уснула.

Проснувшись, я почувствовала себя лучше. Я подумала о своей матери, беспомощной, как и ее кусты при порывах ветра: обстоятельства, с которыми она не могла справиться, бросали ее из стороны в сторону. Я не могла винить ее, потому что хорошо знала ее характер. Она была прекрасной хозяйкой, хотела спокойной жизни, но у них с отцом было мало общего: ее образование не превышало умения читать и писать, она никогда не могла уловить смысла его рассуждений. Отец же поставил перед собой цель развить мой ум и часто говорил, что это не значит выучить названия фруктов и цветов, которые вырастили другие люди, и повторять их, показывая свою эрудицию. Цель образования — заставить ум работать, чтобы он взрастил собственные цветы и фрукты.

Я не должна винить свою мать. По-своему она права. Теперь мне нужно самой заботиться о себе. Я должна понять, как жить дальше, ибо не могу и представить себе, как буду находиться под одной крышей с этим человеком, видеть его на месте отца. Я сделала плохо, высказав вслух свои подозрения, потому что, должна признаться, это были лишь подозрения. Мог ли он действительно предать отца? Может быть, этот человек просто стервятник.

Я должна быть справедливой. Что сделал Саймон? Он просил меня выйти за него замуж, и я отказала. Теперь отец казнен, и его имущество перешло к Саймону. Почему? Надо рассуждать здраво, логично. Могло ли это случиться потому, что он выдал отца? Я не была уверена в этом, а раз так, то не могла и обвинять его. Мне были нужны доказательства. А пока мне придется жить на его подачки!

Мысль о встрече с Саймоном приводила меня в ужас, но я не могла долго избегать его. Я вышла из своей комнаты и увидела его в зале. Он смотрел, как я спускаюсь по лестнице.

— Добро пожаловать домой, Дамаск. Я сделала вид, что не замечаю его.

— Хорошо, что ты вернулась.

— Я полагаю, что ты ждешь поздравлений с предстоящим браком.

— Нет, я не жду этого. Тебе трудно это принять, я знаю.

— Убитый муж еще не остыл в могиле.

— Моя дорогая Дамаск, ты начиталась греческих трагедий, которые столь высоко ценишь. Впредь попрошу тебя быть осторожной. Я не хочу, чтобы ты впала в немилость. Попридержи язык, умоляю тебя, не то легко попадешь в ужасную переделку. Я намерен теперь присматривать за тобой. Я ведь твой отчим…

Я рассмеялась:

— Это не совсем та роль, которую ты сначала выбрал для себя?!

— Я думаю, ты знаешь мои чувства к тебе.

— Которые столь удобно перенести на мою мать.

— Вряд ли твою мать и меня можно назвать молодыми романтиками.

— Она, кажется, на несколько лет старше тебя.

— Не намного.

— Так удобно! Хотя, будь она и на тридцать лет старше, ты бы не посчитал это препятствием.

— Моя бедная печальная Дамаск!

— Я еще не твоя собственность.

— Я предан тебе и твоей матери. Эти владения были переданы мне. Я не мог лишить вас их. Так что этот брак кажется наилучшим разрешением вопроса.

— Ты всегда можешь их отобрать.

— Но думаю, что это будет позволено. Я делаю то, что, по моему мнению, лучше всего для остальных.

— А если бы я согласилась выйти за тебя замуж? Что тогда?

Я видела, как блеснули его глаза. На какой-то момент опять появилась звериная маска.

— Ты знаешь мои чувства к тебе. — Он шагнул ко мне.

Я отстранила его.

— Не забывай, что ты жених, — резко сказала я и в упор посмотрела на него. — Скажи, кто выдал отца? Он сжал кулаки:

— Хотел бы я это знать.

— Кто-то предал его, и я не допущу, чтобы об этом забыли, и не успокоюсь, пока не узнаю, кто сделал это.

Саймон протянул мне руку. Я посмотрела на нее.

— Я хочу заключить с тобой союз. Мы оба попытаемся узнать, кто лишил этот дом счастья и принес смерть лучшему человеку на земле.

Слезы брызнули из моих глаз. Саймон смотрел на меня с нежностью, и на мгновение я пожалела, что подозревала его.

Я повернулась и убежала обратно в свою комнату. Я не могла спуститься в зал к обеду. Матушка прислала мне куриную ножку и кусок кукурузного хлеба, который я очень любила. Но я не могла есть, а когда, наконец, заснула, думаю, матушка влила в вино немного своего настоя, — мне приснился Саймон Кейсман. У него была лисья морда, и во сне он показался мне дьяволом.

Меня разрывали сомнения. Матушка и Саймон были добры ко мне. Она поила меня успокаивающими настоями и приказывала готовить мои любимые кушанья. Саймон был терпелив и никогда не навязывал своего общества. Иногда я чувствовала, что он наблюдает за мной, и, когда наши глаза встречались, его взгляд сразу становился нежным, будто теперь он относился ко мне, как к горячо любимой дочери.

Мне казалось, что я этого не вынесу.

Предполагалось, что свадебная церемония будет скромной. Хотя отец умер не так давно, вся прислуга уже поняла, что Саймон Кейсман — хозяин.

Я не могла стряхнуть с себя оцепенение. Все же скоро я должна буду принять решение. Но сейчас я была слишком потрясена, чтобы что-то делать, я могла лишь равнодушно лежать и верить, что с течением времени мое горе притупится и я пойму, как мне устроить свою жизнь.

Временами ко мне приходила мысль уехать к Кейт. Но я не хотела злоупотреблять гостеприимством лорда Ремуса. Я знала, что с момента обвинения отца мое присутствие немного тревожило мужа Кейт.

Но, я знала, Кейт одержала бы верх, если бы я пожелала приехать. Дело было в другом. Каждый вечер с наступлением сумерек через потайную дверь я пробиралась на Аббатское кладбище к могиле отца. Розмарин, посаженный мною, прижился. Я часто думала, что буду бояться, если мне придется в сумерках идти вдоль стен Аббатства, призрачных в вечерних тенях, потом среди могил давно умерших монахов. Но там покоилась дорогая для меня голова, и я не боялась, во мне появилась уверенность, что мертвые защищают тех, кого любили, и я чувствовала, что отец не даст меня в обиду.

Я жила этими посещениями кладбища. По дороге к Аббатству я вспоминала дни, когда мы с Кейт пробирались через потайную дверь, чтобы встретиться с Бруно. Я все время думала о нем и очень хотела снова увидеть его.

Я размышляла о своих чувствах к Бруно. Это как-то отвлекало меня от настоящих переживаний. Я сравнивала чувства, которые он вызывал во мне, с любовью к отцу. Я знала об отце все. Я знала, во что он верит, потому что он открыто говорил мне об этом. Я угадывала его мнение по любому вопросу еще прежде, чем он произносил его вслух. Потеря его была равносильна потере части меня самой. Но Бруно? Что мне было известно о Бруно? Очень мало. Я никогда не понимала его. Казалось, Бруно окружен завесой. Никто не знал, о чем он думает. Возможно, на него сильно повлияло то, что в течение многих лет он считал себя сверхчеловеком, специально посланным в мир, был уверен в своей святости. Потом признание Кезаи и Амброуза, и кровавые события вслед за этим, разорение аббатства Святого Бруно… как все это подействовало на него? Ведь он почти не заметил происшедшего. Только отверг признание тех, кто объявил себя его родителями. Он был замкнут, никогда ни с кем не откровенничал, казалось, он не принадлежит этому миру. Но его надменность, его вспышки гнева были совсем мирские. Я вспомнила брата Иоана, рассказавшего, как Святое Дитя поймали с пирожками, которые тот стащил с кухни и соврал, когда его в этом обвинили.

Я чувствовала себя потерянной и сбитой с толку в те дни. Руперту тоже было не по себе. Он не знал, что ждет его в будущем. Он любил землю. Я помню, как он возвращался с полей радостный, потому что урожай успели собрать до дождя. Работники его любили: он был хорошим хозяином и прекрасно знал то, что просил выполнить их. Вместе с ними он молотил цепом на гумне, я видела его просеивающим зерно в плоской корзине. Но мои самые яркие воспоминания относятся ко времени зимних окотов, когда Руперт, спасая маленьких ягнят, нянчил и кормил их. Сеять и жать, выращивать урожай, продавать излишки — вот занятие для Руперта. Иного он не мог себе и представить.

Однажды, когда я возвращалась с кладбища, меня кто-то позвал. Это был Руперт.

— Дамаск, — окликнул он, догоняя меня, — ты не должна выходить из дома в такой час.

— Я буду выходить, когда захочу, — отрезала я.

— Это небезопасно, Дамаск. Вокруг бродят грабители.

— Я не боюсь их.

— Но это опасно.

Я отвернулась, а он сказал:

— Дамаск, не уходи. Я хочу поговорить с тобой.

— Я слушаю тебя.

— Я часто думаю о будущем. Что будет со всеми нами?

— Поживем — увидим.

— Грядут перемены. У нас новый хозяин в доме.

— До сих пор изменений было мало, но, несомненно, они наступят после свадьбы.

— И что потом, Дамаск? Я много лет работал для твоего отца. Он обещал, что настанет день — и часть земель, которые я обрабатывал, станут моими. Он, конечно, надеялся, что мы поженимся, — проговорил с сожалением Руперт.

Я поспешно ответила:

— Отец понимал, что браки совершаются только между теми, кто любит друг друга. Он первый сказал бы, что каждый должен добровольно вступать в этот союз.

— А ты считаешь, что не могла бы выйти за меня замуж?

— Сейчас я не думаю о браке.

— Дамаск, у лорда Ремуса несколько поместий, и Кейт клянется, что настоит на том, чтобы он подарил одно мне.

— В таком случае, тебе не нужно беспокоиться о своем будущем.

— Если бы ты разделила его со мной, мы могли бы отправиться туда вместе.

Я покачала головой. Он вздохнул и добавил:

— Твой отец хотел этого.

— Он хотел только, чтобы я была счастлива.

— Я сделаю тебя счастливой, насколько это возможно для тебя сейчас, когда ты потеряла его. Я буду жить только для тебя. Я буду заботиться о тебе, лелеять тебя.

— Я знаю это.

— Будь моей женой, Дамаск. Уйдем отсюда. Ты будешь в большей безопасности, чем сейчас, потому что родственники человека, обвиненного в измене, постоянно подвергаются риску. Одно неосторожное слово, даже взгляд могут вменить тебе в вину. Став моей женой, ты изменишь фамилию, никто и не подумает, что твой отец…

Я резко повернулась к нему:

— Ты думаешь, я хочу этого? Я горжусь своим отцом!

Я убежала от него в комнату. Заперла дверь и заплакала. Это были слезы горя и гнева. Неужели я никогда не оправлюсь от своей потери? И как Руперт посмел даже подумать, что я когда-нибудь захочу отказаться от своего отца. Я стала думать о Руперте. Он хороший и добрый. Он не хотел обидеть меня. Я подошла к окну и посмотрела в сторону Аббатства. Я смогла разглядеть серую башню. Я подумала о кладбище — каким призрачным оно выглядит сейчас, при слабом свете луны, падающем на надгробия могил давно умерших монахов.

Внезапно поползли слухи, что в Аббатстве появился призрак. Возвращавшиеся домой в сумерках фермер с женой увидели, как из стены Аббатства появился монах. Казалось, он прошел сквозь камни.

Все поверили этому. Ведь только подумать о тех двоих, повешенных у ворот Аббатства, и о монахе, что хотел убежать в Лондон с сокровищами, но пойманном и казненном, и еще о брате Амброузе, убившем Ролфа Уивера. Вспоминали и об аббате, умершем от разрыва сердца. Вполне понятно, что они не могли успокоиться в своих могилах и возвращались туда, где они жили и страдали.

Люди боялись подходить к Аббатству с наступлением темноты. Но даже при дневном свете никто не отваживался ходить туда в одиночку.

Как ни странно, я не чувствовала страха и продолжала навещать могилу отца.

Моя матушка стала женою Саймона Кейсмана, и после свадьбы в дом незаметно прокрались перемены. Сначала их было трудно уловить, но, тем не менее, они были. Слуги почувствовали изменения в управлении домом. Саймон не собирался быть снисходительным господином, каким был мой отец. Он расхаживал по имению с хозяйским видом. При встрече слуги должны были кланяться ему, а служанки делать реверанс. Он тщательно проверял домашние счета, уволил нескольких слуг за ненадобностью. Нищие уже не были уверены в том, что найдут у нас кров и пищу. Саймон распорядился не привечать путников, чтобы они не считали наш дом постоялым двором, и не потому, что их было много, — после смерти отца, зная, что он обвинен и приговорен, они боялись даже близко подходить к нашему дому. Теперь же, когда в имении был новый хозяин, они без боязни могли прийти, но Саймон Кейсман приказал не поощрять их.

Я заметила, что матушка стала нервной. Она старалась угодить Саймону, соглашаясь со всем, что он говорил. Но больше всего вызывало во мне отвращение то, что она его обожала. Я приходила в ярость, вспоминая, как она не ценила моего отца.

Мое горе стало утихать, и я стала обращать больше внимания на окружающих.

Однажды я обнаружила надпись на железных воротах усадьбы. Буквы складывались в «Кейсман-корт» До этого дом не имел названия, он был известен просто как имение адвоката Фарланда. Увидя эти буквы, я почти заплакала.

Саймон Кейсман был хозяином и хотел, чтобы все знали это. Он желал, чтобы все знали, что мы живем от его щедрот. Матушка обязана была представлять ему счета по хозяйству — при отце она никогда не делала этого. Она была отличная и экономная хозяйка, но я заметила, что по пятницам, представляя счета, она заметно нервничала.

Положение Руперта изменилось. Его больше не считали членом семьи. Он был просто работник, хотя и старший, и не имел права сам принимать решения.

Только меня оставили в покое. Меня не заставляли выходить к обеду, если я этого не хотела, не призывали к порядку и не принуждали помогать по дому Я часто ловила на себе странный взгляд Саймона. Я относилась к нему подозрительно, не любила его и постоянно искала лисью маску на его лице. Казалось, она проступила еще отчетливее. Его взгляд стал острее и еще более походил на звериный. Я все время была настороже, я ненавидела его и внесенные им в дом перемены, так как они еще больше напоминали мне о былых днях и о моем дорогом отце.

Меньше чем через два месяца после свадьбы матушка сказала мне, что ждет ребенка. Я пришла в ужас, хотя, конечно, это было вполне естественно. Моей матери исполнилось тридцать шесть лет, и она была еще достаточно молода, чтобы родить ребенка. Но то, что это произойдет так скоро, представлялось мне оскорблением памяти отца и вызывало отвращение. Как она изменилась! Она казалась мне дурочкой. Она вела себя, как молоденькая жена, ожидающая первенца.

Саймон Кейсман был в восторге. Он считал себя победителем. Он знал, что мой отец очень хотел иметь большую семью, но у него родилась лишь одна дочь.

Я поняла, что хочу уехать, и решила написать Кейт письмо с просьбой приютить меня.

Через несколько дней после этого Саймон встретил меня в саду и сказал:

— Дамаск, я так мало вижу тебя. Можно подумать, ты намеренно избегаешь меня.

— Что же, ты прав.

— Я чем-нибудь оскорбил тебя?

— Очень многим.

— Сожалею.

— Не похоже.

— Понимаешь, Дамаск, надо смиряться с обстоятельствами, даже когда они против нас. И ты знаешь, что всегда нравилась мне.

— Знаю, ты предлагал мне стать твоей женой.

— И ты немного обижена тем, что я женился на другой.

— Не за себя — за других.

— Она вполне удовлетворена.

— Ее легко удовлетворить.

— С удовольствием скажу, она никогда не была удовлетворена более, чем сейчас.

— Что же, тогда у тебя не жизнь, а сплошные удовольствия.

— Конечно, например, сейчас я с удовольствием разговариваю с тобой.

— А мне это не доставляет радости, — резко ответила я.

— Мне жаль, что я взял то, что должно было принадлежать тебе.

— Ты лжешь. Ты счастлив, получив то, что всегда хотел.

— Я не получил всего, что хотел.

— Разве? Всего лишь прекрасный дом и хорошие земли. И тебе все еще мало…

— Я слышал, что ты хочешь уехать к кузине.

— Не говори мне, что ты намерен запретить мне это.

— У меня и в мыслях этого нет.

— Я рада, потому что это было бы бесполезно.

— Давай будем друзьями, Дамаск. Я хочу сказать тебе, что, сколько бы ты ни пожелала здесь оставаться, тебе всегда рады.

— Весьма милостивый поступок разрешить мне остаться гостем в собственном доме.

— Ты же знаешь, что дом принадлежит мне.

— Я знаю, что ты отобрал его у нас.

— Он был мне пожалован.

— А ты можешь мне сказать, за какие заслуги? Это вопрос, над которым я уже давно размышляю.

— Ты же можешь догадаться! Я здесь долго жил, и у меня достаточно связей. Я согласился жениться на вдове предыдущего хозяина, что значительно облегчало трудное положение семьи. Вполне приемлемое решение.

— Только для тебя. — Я повернулась и ушла.

Руперт попросил меня встретиться с ним в орешнике. Раньше это было моим любимым местом, но в нем находился домик, в котором отец прятал Эймоса Кармена, и теперь оно слишком болезненно напоминало о случившемся.

Руперт взял меня за руку:

— Дамаск, у меня серьезный разговор к тебе.

— Да, Руперт.

— Я уезжаю. Лорд Ремус, по просьбе Кейт, предложил мне ферму. Я стану управляющим, и скоро она станет моей.

— Ее брак оказался благом не только для нее, но и для тебя.

— Дамаск, ты ожесточилась.

— Обстоятельства меняют нас.

— Вспомни, в жизни есть много хорошего.

— Только не для меня.

— Конечно, сейчас тебе тяжело, но так будет не всегда. Мир, который мы знали, рухнул. Мы должны строить новую жизнь.

— У тебя это отлично получится на твоей новой ферме. Ты уедешь отсюда и забудешь нас.

— Это правда, Дамаск, я встречу новых людей. Я знаю, повседневные дела оттесняют воспоминания о прошлом, но я никогда не смогу забыть тебя.

— Это легко сказать.

— Я любил твоего отца, Дамаск, и люблю тебя.

— Я была его дочерью. Ты думаешь, твою любовь можно сравнить с моей?

— Все равно это была любовь. Я сжала его руку:

— Я никогда не забуду, как ты рисковал, пытаясь выкрасть для меня его голову. — Слезы потекли по моим щекам, Руперт привлек меня к себе и нежно поцеловал.

И вдруг я поняла, что если я не смогу испытать с Рупертом большого чувства, о котором мечтала, то, по крайней мере, смогу найти утешение и поддержку и уеду из этого дома. Для меня много значило то, что я не буду видеть мою мать и Саймона Кейсмана вместе. Покинуть этот дом… я никогда не думала об этом. Я мечтала, что состарюсь в нем, а мои дети будут играть в саду, в котором играла я сама. И мой отец будет радоваться внукам. Эта фантазия никогда не станет реальностью. А Руперт предлагал мне утешение. Он советовал забыть мое горе и начать новую жизнь.

— Ферма недалеко отсюда, — сказал он. — Между этими землями и владением Ремуса, недалеко от Хэмптона. Я буду жить рядом с тобой и Кейт Мы можем часто встречаться… если ты не примешь моего предложения. Но я надеюсь, что ты уедешь со мной, Дамаск, и я смогу заботиться о тебе.

— Руперт, — взволнованно ответила я, — ты прекрасный человек. Как бы я хотела полюбить тебя, как должна любить мужа.

— Это придет, Дамаск. Со временем это придет. Я покачала головой.

— А если нет? Я обману твои чувства, Руперт.

— Ты никогда не можешь никого обмануть.

— Ты не знаешь меня. Иногда мне кажется, что я и сама не знаю себя. Уехать отсюда… О, Руперт, я никогда об этом не думала. Я ведь часто хожу на могилу отца…

— Я знаю, и меня тревожит, что ты бродишь по земле Аббатства одна.

— Ты боишься, что там меня подстерегает беда?

— Я боюсь негодяев, которые могут подстерегать тебя там.

— Монахов, возвращающихся в свой старый дом, или призраков?

— Мне тревожно за тебя, Дамаск, давай похороним останки твоего отца в другом месте. Возьмем их с собой. Мы можем сделать святилище в нашем новом доме, и тогда они постоянно будут с тобой. А потом ты построишь для них гробницу.

— О, Руперт, с тех пор, как умер отец, ты понимаешь меня как никто другой…

— Тогда уезжай со мной, Дамаск. Уходи из этого дома, который стал тебе чужим, от людей, которые противны тебе.

Казалось, я так и должна была поступить, но я колебалась. Неужели жизнь всегда компромисс? Я подумала о Кейт, вышедшей замуж за лорда Ремуса ради тех благ, которые он ей дал. Лорд Ремус дал Кейт драгоценности, богатство, место при дворе, и я презирала ее за меркантильность. Но если я соглашусь на предложение Руперта, значит, и я поступлю так же.

— Я не уверена, Руперт, я не знаю, как поступить. Дай мне немного подумать.

Он нежно взял меня за руку. Я знала, как он терпелив, и почувствовала его радость.

— Подумай. Ты же знаешь, я не хочу, чтобы ты делала то, что тебе противно. Помни и о том, что это было и желание твоего отца.

Я помнила об этом, и это тяжелым грузом лежало на мне.

В ту ночь в своей комнате я думала о том, что, наверное выйду замуж за Руперта. Мне было стыдно, что когда-то я думала, что он сватается из-за приданого. Я не правильно судила о нем.

Теперь я не была завидной невестой, а он все еще хотел жениться на мне.

Эта мысль заставила почувствовать к нему нежность.

И все же я не могла решиться. Я была в саду, размышляя о будущем, когда появился Саймон Кейсман.

Он сел рядом:

— Клянусь, короткие волосы тебе к лицу. Ты стала даже красивее, чем тогда, когда они были у тебя ниже пояса.

— Я никогда не блистала красотой и не считала свои волосы украшением.

— Твое остроумие всегда забавляло меня.

— Я рада, что тебя можно так легко позабавить. Это благословение в этом печальном мире.

— Ах, перестань, падчерица. Надеюсь, ты не впала в меланхолию?

— Учитывая, сколько выпало на мою долю в этом году, конечно, нет.

— Я бы хотел видеть тебя счастливой.

— Единственное, что может сделать меня счастливой, — это увидеть, как в сад входит отец, живой и невредимый, довольный и недосягаемый для предателей.

— Никто из нас не защищен от предателей, Дамаск.

Мы должны помнить, что живем на жерле вулкана. В любой момент может начаться извержение и разрушить все. Если мы умны, мы берем то, что можем, и делаем все, чтобы радоваться, пока можем.

— Я вижу, ты претворишь в жизнь свои слова. Радуешься тому, что отобрал.

— Я бы с радостью поделился с тобой. — Саймон придвинулся ко мне, я в смятении отодвинулась.

— Глупая Дамаск, ты была бы здесь полновластной хозяйкой.

— Отец хотел, чтобы поместье принадлежало мне.

— Да, он желал видеть тебя хозяйкой. Ты сглупила. Настанет день, и ты поймешь свою ошибку. Я стану очень богатым человеком, Дамаск.

— Ты уже наметил новые земли для покупки? Он сделал вид, что не понял смысл вопроса, и продолжал, словно говоря сам с собой:

— Аббатство разрушается, и на это нельзя равнодушно смотреть. Вообрази, что можно там сделать. Богатые земли. Они не всегда будут пропадать зря. Аббатство будет кому-нибудь пожаловано, и этот человек возделает землю и, наверное, построит красивый дом. Материала достаточно, чтобы построить замок.

— Замок Кейсмана! — насмешливо сказала я. — Это звучит грандиознее, чем двор Кейсмана.

— Хорошая идея, Дамаск. Замок Кейсмана!

— Конечно, ведь ты тщеславен. Тебе мал двор, тебе нужен еще и замок.

— Мои планы обширны, Дамаск.

— Но ты не сможешь осуществить их все. Его глаза загорелись.

— Об этом можно будет судить только в самом конце, — сказал он.

И в этот момент я испугалась и подумала: «Я должна уехать. Здесь небезопасно. Лучше я выйду замуж за Руперта. Это единственное спасение».

Выйти замуж ради безопасности, с надеждой забыть? Я была такая же меркантильная, как Кейт.

— Ты получил этот дом благодаря услуге влиятельному лицу. И, несомненно, ищешь способ оказать новую, наградой за которую могло бы быть Аббатство со всеми прилегающими к нему землями.

Саймон посмотрел на меня и рассмеялся. Но я знала, что облекла в слова то, что он вынашивал в своей душе.

Я поднялась:

— Ты очень честолюбивый человек.

— Честолюбивые люди часто получают то, что хотят.

— Никто не может достигнуть невозможного, — резко бросила я и поспешила прочь.

В тот вечер меня неудержимо потянуло на могилу отца. Я дождалась, когда все уснут, и осторожно вышла из дома. Ярко светила луна, освещая все вокруг таинственным холодным светом.

Я проскользнула через скрытую плющом дверь, поспешила через лужайку и на несколько секунд остановилась взглянуть на серые стены Аббатства. Внезапно раздался крик совы. Я перевела взгляд на наполовину разрушенную крышу и подумала о Саймоне Кейсмане, мечтающем завладеть монастырем.

Я направилась к кладбищу. Пройдя между надгробиями, я преклонила колени перед могилой, где покоилась голова отца. Розмарин пышно разросся. Я отломила маленькую веточку и спрятала в платье.

— Мне не нужен розмарин, чтобы помнить о тебе, дорогой отец, — прошептала я и продолжала:

— Просто дай мне силы жить без тебя. Скажи, что мне делать дальше?

Я огляделась вокруг, словно ожидала увидеть отца, так велика была моя уверенность, что он рядом.

Невыносимо было жить в доме, принадлежащем теперь человеку, которому я не доверяла. Кейт обрадовалась бы моему приезду, но я знала, что она начнет меня сватать, а я этого не хотела. Если бы мне нужен был муж, я бы вышла за Руперта, который мне нравился и на которого я могла положиться. Потом мои мысли, как всегда, обратились к Бруно, и на меня с новой силой нахлынуло желание узнать, было ли признание Кезаи вырвано у нее под пыткой. Я представляла ее привязанной к кровати и этого дьявола, Ролфа Уивера, склонившегося над ней. Она, наверное, просто повторила слова, которые он заставил ее сказать. Монах же подтвердил ее слова тоже под пыткой. Как можно с уверенностью говорить, что их слова правда, если им угрожали невыносимой мукой, пока они не признаются в том, что от них требуют палачи? Скольких же людей в этот момент вздергивают на дыбу в мрачной серой крепости у реки? Скольких пытают тисками для больших пальцев и «Дочерью мусорщика», ужасным приспособлением в форме тела женщины, которое, как я слышала, покрыто изнутри железными шипами? Когда человека заключали в ее объятия, острые зубцы пронзали его тело.

Мы жили в жестокие времена. Саймон Кейсман был прав в одном: мы должны радоваться, чему можем и пока можем.

Я решила, что это дух отца успокоил меня. Я поднялась с колен и пошла к выходу, умиротворенная, не чувствуя никакого страха, что всегда поражало меня.

Я уже дошла до выхода с кладбища и уже было видно Аббатство, когда заметила монаха, как бы скользящего над травой. Может быть, это был дух монаха, который не мог успокоиться и вставал из могилы, чтобы еще раз взглянуть на место трагедии?

Я стояла не шевелясь. Странно, но я почти не испугалась. Много лет тому назад Кейт пугала меня, придумывая страшные истории о мертвецах, которые встают из могил, дабы мучить тех, кто причинил им зло. Тогда я лежала в кровати, дрожа от страха, и умоляла ее не рассказывать эти истории, когда стемнеет. Но именно поэтому она рассказывала их ночью. Сейчас же я удивлялась своему спокойствию. Я была не столько напугана, сколько меня одолевало любопытство.

Фигура направилась к стене Аббатства. Я ожидала, что она исчезнет в ней, но ничего подобного не произошло. Она открыла дверь и вошла внутрь.

Все было тихо. Потом я услышала, как крикнула сова. Что-то заставило меня пересечь лужайку и подойти к двери, через которую вошел монах. Я толкнула дверь, и она легко отворилась. Холодный влажный воздух встретил меня. Я шагнула было внутрь, но по какой-то непонятной причине сердце мое вдруг сжалось от страха.

В тот момент я подумала, что сила, которая охраняла меня на кладбище и которая исходила от духа моего отца, не могла следовать за мной за эти серые стены.

Мне вдруг захотелось убежать. Я бросилась со всех ног к нашей потайной двери в стене.

И тут страх снова покинул меня, и я спокойно пошла домой. Теперь я могла подтвердить слова фермера и его жены, а также других о загадочных обитателях монастыря.

В Аббатстве появилось привидение.

Матушка теперь заметно пополнела и, счастливая, готовилась к рождению ребенка. Она украсила колыбель, которая была моей и без надобности пролежала восемнадцать лет. Она протерла и почистила ее. Я видела, как она качает ее, задумчиво глядя перед собой, будто воображала своего будущего ребенка.

К нам никто не приезжал, поэтому к нам не доходили никакие известия. От Кейт не было известий, потому что она никогда не любила писать письма. Ей приходило в голову взять в руки перо только тогда, когда случалось что-нибудь с ее домочадцами или она чего-нибудь хотела от нас.

Может быть, я написала бы ей, но не хотела писать о Кейсман-корте, тем более, что жизнь текла тихо.

Король, говорили, счастлив в браке, королева всюду его сопровождает. Она весела и добродушна, всегда готова помочь каждому, кто просит ее помощи. Более того, она не забывает старых друзей. У нее было доброе сердце, и она прилагала большие усилия, чтобы примирить короля с маленькой Елизаветой, дочерью Анны Болейн, которая приходилась ей кузиной.

Я не сомневалась, что Кейт знает массу скандальных придворных сплетен, но она была далеко, а поскольку король, наконец-то, счастлив с женой, мы чувствовали себя относительно спокойно.

О прежних ужасных временах нам напомнила казнь графини Солсбери. Без суда ее обвинили в том, что она поддерживает повстанцев на севере, по крайней мере, сказали, что в этом заключалось ее преступление. Но истинной причиной была ее королевская кровь. Графиня Солсбери была внучкой Георга Плантагенета, герцога Кларенского, брата Эдуарда IV, и поэтому имела больше прав на престол, чем Тюдор, чье право всегда подвергалось сомнению. Графиню считали угрозой, так что этот повод отделаться от нее был слишком хорош, чтобы его упустить. Старая женщина — ей было около семидесяти лет — очень страдала от холода в камере. Молодая королева, жалея ее, передала теплую одежду, чтобы хоть как-то ее поддержать. Но ничто не могло спасти графиню. Ее королевская кровь пролилась, чтобы тиран-король чувствовал себя на троне спокойно.

Я хорошо помню день ее казни. Стоял май. Почему так много людей должны покидать эту землю, когда она расцветает? Графиня подошла к плахе, но отказалась положить на нее голову. Она объявила толпе, что не считает себя изменницей, и если палачу нужна голова, то пусть он сам добудет ее.

За волосы палач подтащил графиню к плахе и очень жестоко расправился с ней… сначала отсек топором руки и только потом голову.

Как хорошо, что я этого не видела. Через несколько дней я услышала, что Аббатство кому-то пожаловано.

Матушка узнала эту новость от служанки, которая услышала ее от лодочника, остановившегося у нашей пристани. Служанка в это время кормила павлинов.

Матушка объявила об этом за столом во время обеда, и я никогда не забуду выражения лица Саймона Кейсмана.

— Это ложь! — закричал он, потеряв самообладание.

— Да? — спросила матушка, всегда готовая согласиться — Кто тебе сказал об этом? — требовательно спросил Саймон.

Матушка ответила.

— Этого не может быть, — произнес он, и я поняла, что он уже вообразил себя хозяином этого места.

Но слухи оказались правдивыми. В ту же неделю в Аббатство пришли рабочие. Саймон сходил туда поговорить с ними. Вернулся он бледным от ярости.

Рабочие получили приказ починить крышу и расчистить место.

Они не знали, кому передано Аббатство, просто они получили приказ подготовить его к въезду владельца.