Чужие грехи

Глава 17

За всю свою жизнь Энни никогда еще не видела настолько унылого и заброшенного места. Дождь прекратился лишь незадолго до заката, и холодный ветер, казалось, пробирал ее до костей.

С трудом, пытаясь не отставать, Энни шла за Джеймсом по дороге, с обеих сторон густо заросшей кустарником. За весь день они перекинулись всего несколькими словами. Джеймс безостановочно кочевал с места на место, переводил Энни из одного паба в другой и всякий раз заказывал ей что-нибудь. Сам же только пил крепкий чай и курил сигареты одну за другой. Так они и бродили, пока наконец не настали сумерки и не сгустилась тьма.

Споткнувшись об очередной ухаб, Энни упала и ушибла ногу, но Джеймс даже не оглянулся. Он, словно одержимый, продолжал уверенно подниматься в гору по разбитой дороге, и Энни ничего не оставалось, как, спотыкаясь, ковылять за ним следом.

Достигнув плато, Энни остановилась, чтобы перевести дух и осмотреться. Джеймс, казалось, даже не заметил этого — он уверенно шел мимо полуобрушенных стен, огибая развалины и кучи всякого мусора. Энни с горечью поняла, что про нее он и думать забыл, и настороженно обернулась. Ей стало ясно, что, если кто-либо из врагов следует за ними по пятам, Джеймс, одержимый своей задачей, даже не успеет помочь ей, выручить в очередной раз. Она уже открыла было рот, чтобы позвать его, но в последний миг подавила страх. Вокруг никого не было — Энни уже стала понемногу привыкать полагаться на собственное чутье.

Она вновь устремилась за Джеймсом, осторожно прокладывая себе путь среди кирпичей, щебенки и обломков стен. Над унылым пейзажем завывал ветер, и Энни вспомнила слова Джеймса о душах загубленных здесь людей, о призраках, которые по-прежнему бродят посреди этих мрачных развалин…

Как-то раз, еще девочкой, она смотрела какой-то старый диснеевский мультик про Ирландию, в котором впервые увидела бэнши — мифическое существо из ирландского фольклора. Энни объяснили, что бэнши опекают старинные роды, оплакивают смерть членов семьи. Когда несколько бэнши собираются вместе, это предвещает смерть. Та бэнши из мультфильма, настоящее исчадие ада, пугающе выла и летала по поднебесью, призывая мертвецов. Энни еще долго потом видела эту бэнши в кошмарных снах, и вот сейчас зловещие сновидения словно возвратились к ней. Бэнши — уже не одна, а великое множество — завывали, свистели и ухали со всех сторон, предвестницы неминуемой смерти. «Господи, — вихрем пронеслось в голове Энни, — а вдруг это и в самом деле голоса, а не ветер?»

Тем временем Джеймс уже скрылся из виду, и панический страх, преследовавший Энни почти целый день, обрушился на нее снова. Она уже хотела закричать, когда увидела Джеймса — присев на корточки, он руками раскапывал какую-то кучу грязи.

Энни, медленно ковыляя, уже приблизилась к нему почти вплотную, а Джеймс все сидел в прежней позе. Только теперь он больше не копал, а держал в руке какой-то сверток в темном пластиковом пакете.

Луна уже взошла, и в ее призрачном серебристом свете крепостные развалины производили особенно пугающее и зловещее впечатление. На глазах у Энни Джеймс начал осторожно разворачивать сверток.

— Как вы узнали, где искать? — недоуменно спросила Энни.

Джеймс не шелохнулся, и на мгновение Энни даже усомнилась, замечает ли он вообще ее присутствие. Но в следующее мгновение Джеймс проговорил, приглушенно и хрипло:

— «И да примешь ты смерть свою в Ирландии».

Энни ахнула — в руке Джеймса блеснула знакомая ей до боли серебряная рамка, потемневшая от времени. И тут же из пакета выпал на землю небольшой черный предмет прямоугольной формы. Джеймс небрежно подобрал его, и Энни, присмотревшись, поняла, что это диктофон.

— На этом месте была моя камера, Энни, — глухо пояснил Джеймс. — Здесь я и умер. «Принял свою смерть…» А потом открыл глаза и, увидев твоего отца, склонившегося надо мной, подумал, что это, должно быть, сам архангел Гавриил, который перенесет меня туда, где я обрету вечный покой. — В его голосе послышалась едва различимая насмешка. — Откуда мне было знать тогда, что передо мной вовсе не Гавриил, а Люцифер — падший ангел.

— Джеймс…

Он пожал плечами.

— Ладно, не буду. В конце концов не он виноват в том, как сложилась моя судьба. Это было давно предначертано и высечено в скрижалях. — Джеймс повертел в руках диктофон. — Ну что, Энни, хочешь послушать? Это голос Уина, который обращается ко мне из могилы. Последние наставления своему любимому апостолу…

Энни совершенно не горела желанием слушать голос своего отца. Да, конечно, Джеймс предупреждал ее о том, что правда окажется горькой и страшной, и тогда она в запальчивости заявила, что готова на все. Теперь же, когда пути к отступлению были отрезаны, Энни уже раскаивалась в опрометчивости своего поступка. И все же…

— Да, — сказала она.

Джеймс нажал кнопку воспроизведения. Как ни странно, после стольких месяцев погребения батарейки не отказали, и над залитыми лунным светом развалинами зазвучал хорошо поставленный и немного вкрадчивый голос Уина:

«Джеймс, мальчик мой, — произнес он, и Энни почувствовала, как в груди ее закипают слезы, — меня уже нет в живых, потому что жизнь повернулась не совсем так, как я рассчитывал. Я знаю, что эту старинную репродукцию в серебряной рамке нашел именно ты. Точно так же у меня нет ни малейших сомнений в том, кого именно я увижу за мгновение до того, как отправлюсь в свой последний путь. Я всегда любил тебя как собственного сына. О лучшей участи я и мечтать не мог.

Уверен, что Энни обратилась к тебе за помощью. Конечно, у меня остается надежда, что это не понадобится, однако ты сам прекрасно знаешь: полагаться на случай я не привык. Всегда продумывал все до мелочей.

Итак, ей грозит смертельная опасность, и она пришла к тебе. Пожалуйста, обращайся с ней так, как со мной: с мягкостью, пониманием и уважением, будь снисходителен к ее просьбам. Больше ни о чем тебя не прошу. Не разочаруй меня.

В серебряной рамке ты найдешь ответы на все вопросы. Я знаю, что ты и сам это подозревал, однако, Джеймс, в некоторых отношениях ты был слишком простодушным и доверчивым. Ты отказывался верить в то, что я творил. Поэтому в последнее время рядом со мной появились другие люди — менее разборчивые в средствах и начисто лишенные совести. Ты же, мальчик мой, всегда был излишне совестлив. Обладал редким и даже тревожащим чувством порядочности…

Ты должен переправить эту информацию в Вашингтон. Узнав, что меня предали, я хотел спокойно отправиться на тот свет и почивать с миром. Однако, раз уж ты здесь и слушаешь мое послание, значит, дело приняло скверный оборот, и мирно спать я уже не могу.

Так или иначе, я хочу забрать кое-кого с собой. Ты уж проследи, Джеймс, чтобы эти люди не отвертелись. Как проследил в моем случае. Отправь их всех к праотцам. Только без той жалости, которую ты проявил, убивая меня».

Диктофон еще немного пожужжал и замолк. Только тогда Джеймс решился посмотреть на лицо Энни, залитое лунным светом.

Услышанное настолько ее потрясло, что она словно окаменела. Боже, какая горькая ирония! Именно к нему, к Джеймсу, она обратилась с отчаянной мольбой найти и разоблачить убийцу ее отца. К нему — к безжалостному и кровавому палачу — она прибежала с просьбой о помощи! Больше того — она отдалась ему душой и телом, а он, как и предупреждал, спокойно принял все предложенные дары. Все, что у нее было. И теперь Энни казалось, что от нее не осталось ничего, кроме пустой оболочки, ожидавшей, когда Джеймс покончит и с ней…

— Что ж, Энни, — с неожиданной мягкостью произнес Джеймс. — Я ведь честно предупреждал, что правда тебе не понравится. Не так ли?

— Так.

В глубине души Энни даже поразилась, что нашла в себе силы ответить. А Джеймс внезапно поднялся и, размахнувшись, с силой запустил диктофончик в каменную стену. Черная пластмассовая коробочка разлетелась вдребезги, а змейкой выскользнувшая из нее узкая пленка заблестела в серебристой лунной дорожке, словно струйка крови.

Меж тем ветер неумолчно завывал на все лады, словно в едином зловещем хоре слились голоса сотен бэнши. Под сильным порывом длинные темные волосы Джеймса разметались по лицу, скрывая от Энни глубокую печаль и скорбь в его глазах. Когда Джеймс молча протянул ей руку, Энни не посмела ему отказать и оперлась на нее. Бежать было все равно некуда.

Внизу, в городе, в одном из узких проулков, они увидели оставленную кем-то машину. Джеймс проник в нее с такой легкостью, словно имел ключи, быстро закоротил проводки зажигания и кивком пригласил Энни садиться. Судя по всему, он ни секунды не сомневался, что Энни послушается. Так и вышло.

— Пристегнись, Энни, — сказал он.

Энни с трудом подавила в себе приступ истерического смеха. Она не сомневалась, что через несколько минут, отъехав куда-нибудь подальше, Джеймс убьет ее, как убил и Уина. Сделает он это так, как просил ее отец: быстро, безболезненно и без тени сомнения.

Энни пристегнула ремень. Чувства ее словно омертвели, канули в темный бездонный туннель, откуда не было возврата. Она безучастно взирала, как Джеймс сосредоточенно управляет автомобилем, и вдруг, неожиданно для себя, почувствовала необъяснимый прилив любопытства.

— Почему вы так долго ждали? — спросила она. — Почему все это время терпели мое присутствие?

— Потому что ты была ключом к разгадке многих тайн, — ответил Джеймс, даже не взглянув на нее. — Хотя и сама об этом не догадывалась.

Энни кивнула, молча принимая эту правду. Она понимала, что проку от нее больше нет. Даже если бы она и не прослушала это убийственное послание с того света, Доктор Смерть непременно ликвидировал бы ее. И ему даже не придется посещать больного на дому. Больной обратился к нему сам…

Они выехали за город, и вскоре вокруг сомкнулась тьма. Энни вдруг почувствовала, что не может больше молчать.

— Как вы это сделаете, Джеймс? — спросила она.

Он надолго задумался. Потом произнес:

— Я еще не решил.

— А есть у вас излюбленный метод? — не унималась Энни. — Скажем, выстрелить человеку в затылок и сбросить тело в овраг? По-моему, сейчас это должно вполне вас устроить. Пока мой труп найдут и опознают, вы уже будете в Штатах.

— Если его найдут, — уточнил Джеймс.

— Ах да, конечно. Об этом я не подумала. Кстати, скорбящих по мне будет раз, два — и обчелся. Отец содержал меня почти в полной изоляции, близкими друзьями или подругами я так и не обзавелась. Так что вряд ли мое исчезновение скоро заметят. Мартин разве что… Между прочим, вам ведь придется каким-то образом объяснить ему, куда я подевалась.

— Это верно, — бесстрастно промолвил Джеймс. — Мартин, конечно, заметит.

— По-моему, прошлой ночью вы неплохо поорудовали ножом, — сказала Энни, уже с трудом заставляя себя продолжать эту игру. — Конечно, при прочих равных условиях я предпочла бы, чтобы меня вы прикончили как-то иначе. Нож, наверное, убивает не сразу. Это болезненно, да и кровищи слишком много.

— Договорились, — произнес Джеймс. — Нож исключаем.

— Но удушение меня тоже не слишком привлекает, — добавила Энни после некоторого раздумья.

— Я и сам недолюбливаю этот способ, — согласился Джеймс. — Возни слишком много.

Можно было подумать, что они обсуждают рецепт приготовления какого-нибудь блюда!

— Очень хорошо. — Энни вздохнула. — И еще одна просьба, Джеймс. Не расчленяйте мое тело, пожалуйста. Меня всегда приводили в ужас отрубленные головы и конечности. Порой я даже думала, что, возможно, в прошлой жизни меня обезглавили.

Джеймс бросил на нее быстрый взгляд. Рулевое колесо в его огромных крепких руках казалось игрушечным.

— И кем же ты была, Энни? Марией Стюарт? Или, может быть, Анной Болейн?

— Нет, — прошептала она. — Я была бедной девушкой, случайно оказавшейся в водовороте чужих страстей…

Губы Джеймса скривились в усмешке:

— Хорошо, расчленять твое тело я, так и быть, не стану. Есть еще просьбы?

— Я хочу знать, как погиб мой отец. Вы столкнули его с лестницы?

Джеймс отвернулся. Лицо его потемнело. Вцепившись в рулевое колесо, он молча уставился на дорогу.

Воспоминания, которые нахлынули на него, были такими четкими и ясными, словно все это случилось не далее как вчера. Долго, очень долго он загонял их внутрь, но теперь смысла сопротивляться и бороться с ними больше не было. Требовалось лишь набраться мужества и посмотреть своему прошлому прямо в глаза. Он поступил так, как должен был поступить. И если бы возникла необходимость, совершил бы этот шаг снова.

Уин Сазерленд всегда жил на широкую ногу. Особняк в Джорджтауне отличался не только изысканной роскошью, но и отменным вкусом. Мебель под старину, дорогие картины, редкая антикварная утварь — все это было подобрано с любовью и великим терпением. Кроме того, во всем чувствовались продуманность и расчет, столь отличавшие всегда Уина Сазерленда. И в самом деле, все в его жизни — от уотерфордского хрусталя до друзей и единственной дочери — было результатом тщательно спланированных действий. Случайностям в этой жизни места не было, и до самой смерти Уин жестко контролировал всех и вся — что, как правило, оставалось незаметным для окружающих.

Получив очередное задание, Джеймс всякий раз беспрекословно повиновался. Он почти никогда не говорил Уину «нет», а уж в тот вечер это было попросту невозможно.

В огромном особняке Сазерлендов стояла могильная тишина, большинство огней были притушены. Уин встретил его в своем изысканном кабинете, отделанном вишней. В руке он держал рюмку дорогого коньяка, а посередине комнаты стоял накрытый на двоих столик с резными ножками и мраморной столешницей. Горели свечи, и ослепительно сверкал уотерфордский хрусталь.

Сам Уин, облаченный в роскошный кашемировый свитер, сидел спиной к камину, его волосы, тронутые благородной сединой, были зачесаны назад, красиво обрамляя породистое лицо. Он отечески улыбнулся Джеймсу, его иссиня-голубые глаза светились любовью.

— Я знал, мой мальчик, что могу на тебя положиться, — тепло приветствовал он Джеймса. — Садись и наливай себе коньяк.

Джеймс молча повиновался; впервые за двадцать лет, что он знал и безмерно обожал Уина Сазерленда, он не знал, что ему сказать. Уин расположился в кожаном кресле напротив, наполнил рюмку ароматным коньяком и, вытянув ноги, попытался расслабиться.

— Скоро будем ужинать. Я попросил Рене приготовить нам ньокки по-римски. Помнишь, где мы с тобой впервые отведали это блюдо? В Венеции. Когда пытались выйти на след Арнольдо. И ведь вышли.

— Да, — кивнул Джеймс.

Арнольдо Катабланко был первым человеком, не носящим погон и мундира, которого он убил. Беспощадный террорист, член Красных бригад, Арнольдо годами успешно скрывался от Интерпола. Уин сам привел к нему Джеймса. И на глазах Уина Джеймс сломал шею Катабланко. После чего они отправились отпраздновать это событие за бутылкой вальполичеллы с ньокки.

— Жаль, что ты не мой сын, Джеймс, — вздохнул Уин, задумчиво глядя на золотистый напиток в сверкающей рюмке. — А ведь одно время я метил тебя в мужья Энни. Когда-то я был уверен, что вы составите идеальную пару. Да, ты бы женился на Энни, и тогда вы оба принадлежали бы мне…

— И что же заставило вас передумать?

— О, много всего, — махнул рукой Уин. — Во-первых, Энни не справилась бы с тобой. С Мартином ей было куда проще. Он всегда был помягче, легче поддавался лепке.

— А я, по-вашему, не поддаюсь? — с едва уловимым оттенком горечи спросил Джеймс. — Мне казалось, вы всегда считали меня безропотным и послушным…

— Только не тебя, мой мальчик. Я никогда не совершал ошибки, в которую иногда впадали другие — те, что тебя недооценивали. Ты был моим самым ярким и любимым учеником, но при этом всегда бросал мне вызов. Если я мог провести тебя, это означало, что я мог провести любого. И мне это удавалось.

— Да, удавалось, — эхом откликнулся Джеймс. Уин допил коньяк.

— Пойдем ужинать, пока не остыло, — с улыбкой предложил он, поднимаясь. — Лично я с превеликим нетерпением предвкушаю этот ужин.

Стол был накрыт с любовью, сладкий аромат пышных роз перемешивался с дразнящим запахом изысканной пищи и тонкого вина. Уин Сазерленд всегда славился умением манипулировать людьми. Он настолько непринужденно вел беседу, что Джеймс позабыл обо всем на свете и даже смеялся его шуткам. На какое-то время ему вдруг показалось, что молодость вернулась и Уин Сазерленд впервые объясняет, каким образом он, Джеймс, способен спасти мир и одновременно искупить собственную вину перед ним. Причем смехотворной ценой. Требовалось всего лишь отдать свою душу, которую он и без того уже безвозвратно утратил…

За ужином последовала чашечка крепчайшего кофе-эспрессо и крохотный стаканчик амаретто.

— Зря я, наверное, позволяю себе кофе в столь поздний час, — произнес Уин, смущенно улыбаясь. — Потом долго уснуть не смогу. Впрочем, сегодня, пожалуй, не стоит беспокоиться из-за этого…

Джеймс смотрел на Уина во все глаза: ему вдруг захотелось завопить во все горло, молить о пощаде.

— Да, — выдавил он. — Сегодня это не должно вас беспокоить.

Уин понимающе кивнул:

— Что ж, пойдем тогда прогуляемся, мой мальчик. Вечер славный выдался. Ты не против, Джейми?

Никому не дозволялось звать его Джейми, только Уину это сходило с рук.

— Нет, — угрюмо ответил Джеймс.

В полном молчании они прогулялись вокруг дома — оба слишком хорошо знали друг друга, чтобы говорить об очевидном, — потом поднялись по наружной лестнице на площадку второго этажа. Там Уин повернулся к Джеймсу лицом и посмотрел в глаза. Полный диск луны матово сиял за его головой, подобный серебристому нимбу.

— И ты не хочешь даже спросить меня — почему? — тихо промолвил Уин.

— Нет. Я не уверен, что хочу это знать. Уин улыбнулся:

— Ты никогда не переставал поражать меня, Джейми. Жаль, что нельзя повернуть время вспять.

— Мне тоже жаль.

— Но все же я рад, что это ты, — продолжил Уин, понизив голос почти до шепота. Он словно успокаивал и даже утешал Джеймса. — Я любил тебя, как никого на свете. Я отдаю себя в твои руки, мой мальчик.

В течение нескольких мгновений, которые показались ему вечностью, Джеймс молча смотрел в глаза своего спасителя, наставника и отца. Уин выдержал его взгляд, не опустив глаз.

— Давай, мой мальчик. Прямо сейчас, не медли.

И Джеймс одним движением сломал ему шею. Уин Сазерленд умер мгновенно.

Голос Джеймса доносился как будто издалека — холодный и нагоняющий ужас. Энни казалось, что сердце ее остановилось и никогда больше не будет биться.

— Я сделал все так, как он просил. Это произошло быстро и безболезненно.

Энни с трудом разлепила пересохшие губы.

— Тогда, если вы не против, я хотела бы умереть так же, — вежливо попросила она.

— Я посмотрю, что можно для тебя сделать, — кивнул Джеймс. Резко вывернув руль, он затормозил перед небольшим, ярко освещенным домом на обочине дороги. Судя по всему, это была деревенская гостиница.

— Здесь, похоже, довольно уединенно. Пойду узнаю, можно ли снять номер. — Открыв дверцу, он оглянулся. — Если хочешь, можешь попытаться спастись бегством. Луна скоро зайдет; кто знает, может, я тебя и не поймаю…

— Я подожду, — твердо сказала Энни.

Удостоив ее холодной мимолетной улыбки, Джеймс, не выключив мотора, вышел из машины и направился к гостинице.

Энни ничего не стоило пересесть на его место и исчезнуть в ночи, оставив Джеймса ни с чем. Она, правда, никогда не сидела за рулем английского автомобиля и не была уверена, что легко справится с непривычным управлением. Однако дороги в этот поздний час были довольно пустые, поэтому скорее всего ей удалось бы уцелеть.

До тех пор, разумеется, пока ее не настигнет враг, — например, человек, который так жестоко расправился с Клэнси. Похожий на того, который покушался на нее накануне. Да и куда ей было бежать? Мартину все равно не по силам ее защитить. Ни Мартину, ни кому-либо еще…

Энни сидела неподвижно, глядя прямо перед собой. Заступиться за нее и защитить от грозивших опасностей мог только один человек. Джеймс Маккинли. И если он собирался лишить ее жизни, то, значит, так тому и быть.

У Джеймса просто руки чесались. Ему отчаянно хотелось сделать именно то, чего он пообещал ей не делать: наложить ладони на ее тонкую шею и сдавливать, пока Энни не завопит. Никогда в жизни он не был настолько взбешен! Его просто трясло от ярости, и он был несказанно рад, что выбрался из машины, прежде чем успел окончательно выйти из себя и натворить глупостей.

Однако несколько минут пребывания на прохладном ночном воздухе привели его в чувство.

И Джеймс с изумлением понял: в бешенство его привела одна лишь мысль, что он способен убить Энни.

Между тем мысль эта бродила в его мозгу с тех самых пор, когда Энни Сазерленд впервые ступила на порог его лачуги, затерянной в мексиканской глуши. Уже тогда он начал подозревать, что закончиться эта история может именно так.

И тем не менее его сводила с ума покорность, с которой Энни воспринимала неизбежное. Джеймс не мог видеть этот кроткий, все понимающий взгляд, который говорил, что она сознает: да, он способен переспать с ней, а в следующую ночь задушить своими руками.

«А ведь я и правда на это способен, — напомнил себе Джеймс. — Я хладнокровный убийца, закоренелый негодяй, и Энни знает меня как облупленного. Знает, что я убью ее хотя бы потому, что у меня не останется иного выбора. Господи, какое наказание — ловить на себе ее взгляд и понимать: а ведь эта девушка знает, какая участь ее ожидает…»

Джеймс был убежден, что Энни дождется его возвращения.

— Постояльцев у них раз, два — и обчелся, — сказал он, залезая в машину. — Я попросил, чтобы нам предоставили комнату в отдельном флигеле. Там нам никто не помешает.

Он намеренно пытался вывести ее из себя. Хотел, чтобы Энни утратила над собой контроль, кричала, бранилась, сыпала проклятиями. Ему казалось, что так будет легче.

— Они уверены, что мы собираемся предаться самому разнузданному сексу, — добавил он, усмехнувшись.

— Что ж, значит, нам не удастся их удивить, — спокойно ответила Энни и, немного помолчав, спросила:

— Скажите, Джеймс, а случались у вас осечки? Когда, например, отданный вам приказ был настолько тошнотворен и омерзителен, что вы не находили в себе сил его выполнить?

— Нет, — отрезал он.

— И даже после нашей вчерашней близости вы не ощущаете никакой разницы? — настаивала Энни.

— Ни малейшей.

— Что ж, тогда я лишь об одном сожалею… — вздохнула она и замолчала.

Джеймс не спешил. Он терпеливо дожидался, когда же наконец слепая ненависть и испепеляющая злость, кипевшие в Энни, выплеснутся наружу. Однако, вопреки его ожиданиям, Энни хранила стоическое молчание.

И он спросил сам:

— О чем же ты сожалеешь, Энни?

— О том, что мне предстоит очень скоро вновь встретиться со своим отцом. Почему-то перспектива эта меня не прельщает.

Если она надеялась застать его врасплох, то ей это удалось.

— Поверь, Энни, тебя ждут в совершенно другом месте, — негромко ответил Джеймс.

Комнатенка была тесная, но уютная. В ней стояла двуспальная кровать под балдахином, а газовый обогреватель излучал тепло, с которым не справлялась промозглая ночь, хотя неуемный ветер, словно волк-одиночка, завывал снаружи Энни молча следила за тем, как Джеймс, задернув занавески, включает свет. Почему-то в душе ее воцарилось небывалое спокойствие. Она не сопротивлялась, когда Джеймс, взяв ее за руку, подвел к софе, усадил и укутал пледом. Сам он развел огонь в камине, все это время не переставая что-то говорить негромким, почти ласковым голосом. Джеймс рассказывал ей об Ирландии, о своем детстве, о матери — работящей и набожной, доброй и вспыльчивой. Энни быстро отогрелась и, словно завороженная, внимала его словам, глядя, как Джеймс наводит порядок в комнате.

— Я заказал нам ужин, — сказал он. — И бутылку хорошего сухого вина. Это приведет тебя в чувство.

— Мне уже и так хорошо, — ответила она, ничуть не покривив душой. Энни и правда успокоилась и перестала бояться. Как и Уин, она отдала себя в руки Джеймса и просто дожидалась своей участи.

Меж тем Джеймс включил радио, и комнату залила мягкая и загадочная ирландская музыка Какая-то потусторонняя. «В Ирландии нас повсюду окружают души давно ушедших предков — так, кажется, сказал Джеймс. Энни тут же почудилось, что за окном затаилась бэнши и зовет ее последовать за ней…

В дверь постучали. Горничная принесла поднос с ужином, но Джеймс не впустил ее в комнату. Энни поняла: ему не нужны лишние свидетели Он хочет, чтобы позже, когда найдут ее труп, никто ничего не вспомнил. Странно, но почему-то даже это ее не тронуло. Ей было тепло и уютно. Джеймс откупорил бутылку и наполнил вином ее бокал. Себе наливать он не стал, что также не ускользнуло от внимания Энни. Вино оказалось восхитительным.

— А почему вы не пьете? — спросила Энни.

— Я никогда не пью, если меня ждет работа, — невозмутимо ответил он. Если бы Энни не знала, какая участь ее ожидает, она подумала бы, что Джеймс нарочно над ней подшучивает. Но сейчас им обоим было не до шуток.

— Правильно, — прошептала она. — И я хочу, чтобы вы справились с ней как можно лучше.

— Так и будет. Ешь, Энни. С телятиной по-ирландски ничто не сравнится.

Энни повиновалась. Удивительно, но во время этого прощального ужина у нее вдруг разыгрался волчий аппетит, и вино лилось рекой. Вкус у Джеймса оказался отменным, и нежный коньяк, последовавший за десертом, ни в чем не уступал тому потрясающему ароматному напитку, которым когда-то угощал ее отец.

Возможно, неразумно было с ее стороны так напиваться, но Энни это не волновало. Посмотрев на Джеймса, на его нетронутую тарелку, она неожиданно усмехнулась:

— Вы сейчас напоминаете мне вампира.

— Неужели? Почему же?

— Вы никогда не едите. Наверное, питаетесь кровью невинных жертв.

— Ты себя считаешь невинной, Энни?

— Между прочим, я еще жива! — напомнила она. — Пока…

— Тоже верно, — согласился Джеймс.

— И все-таки, Джеймс, скажите честно, скольких людей вы отправили на тот свет?

— Я же сказал тебе: не помню.

— А сколько еще убьете?

— Помимо тебя? Не знаю. Сколько понадобится.

Она посмотрела на него. На смуглое, мужественное лицо, темные глаза. В волосах просвечивала седина, и Энни вдруг подумала, что уже не раз на ее глазах Джеймс превращался из старца в юношу и наоборот. Сейчас он снова казался ей не по годам старым. Древнее вечности…

Она вдруг резко поднялась, оттолкнула от себя столик, и тарелки звякнули друг о друга. Энни поняла, что захмелела, но это ее нисколько не смутило. Учитывая обстоятельства, она имела право напиться.

— Тогда — приступайте, — заявила она. — В прелюдии и подготовке я не нуждаюсь. Поскорее покончим с этим — и все!

С этими словами Энни опустилась на колени и низко склонила голову.

Она зажмурилась, и тут же на глаза навернулись слезы. Предательские слезы, черт бы их побрал! И черт бы побрал Джеймса Маккинли!

Энни скорее почувствовала, нежели услышала, что Джеймс пошевелился. Он тоже опустился на колени, одной рукой обнял Энни за шею и запрокинул ей голову назад, так что Энни ничего не оставалось, как взглянуть на него заплаканными глазами. От унижения слезы брызнули из ее глаз и ручьем покатились по щекам. Удивительно, но даже сейчас она не ощущала ни малейшего страха.

— Не желает ли приговоренная к смерти сказать последнее слово? — насмешливо спросил Джеймс и смахнул большим пальцем слезинку с ее щеки.

Энни знала — одного движения его руки хватит, чтобы сломать ей шею. В голове ее громко зазвучал нестройный хор гневных и отчаянных воплей, криков протеста. Но на ум пришло лишь одно:

— Джеймс, я люблю вас.

Его пальцы инстинктивно сомкнулись на ее шее, и Энни показалось, что она проваливается во тьму. Она судорожно вздохнула в последний раз, готовясь принять смерть, но вместо этого больно ударилась спиной о дощатый пол — Джеймс одним движением отшвырнул ее, словно котенка.

— Тебя и в самом деле убить мало, дрянь ты этакая! — закричал он. — Безмозглая девчонка! Будь у меня хоть капля здравого смысла, я бы давно перерезал тебе горло.

Энни уставилась на него в немом ужасе. Она словно окаменела, не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Тем временем Джеймс подскочил к ней и, схватив за руку, рывком поднял Энни на ноги и прижал к своей груди.

— Будь ты проклята, трижды проклята! — бормотал он — уже не ирландец и не техасец, а просто человек, близкий к отчаянию. — Как ты смеешь так поступать со мной?!

— Как, Джеймс? — ошеломленно прошептала Энни.

В голове ее царило полное смятение. Она была готова принять смерть от его рук, но вовсе не была уверена, что готова жить.

Джеймс не ответил. Лишь провел рукой по ее волосам и еще сильнее прижал ее к себе. Все его тело сотрясалось от крупной дрожи.

Энни не знала, что делать. Руки ее помимо воли сомкнулись на его спине, все смирение, готовность принять неизбежную судьбу куда-то улетучились. Она вдруг поняла, что хочет жить. Отчаянно и яростно.

Джеймс попытался высвободиться из ее объятий, но Энни не отпускала. Она держалась за него цепко, с решимостью отчаяния. Ее душили слезы бешенства, а силы словно удесятерились. Но Джеймс резко оттолкнул ее, и Энни отлетела к стене, опрокинув торшер. Штепсель выскочил из розетки, и комната погрузилась во мрак, который рассеивало лишь мертвенное серебристое сияние ирландской луны.

— В чем дело, Джеймс? — охрипшим и задыхающимся голосом осведомилась Энни. — Неужели кишка тонка? Или, может, угрызения совести мучают? С чего бы вдруг? Из-за того, что вы со мной разок переспали? Или потому, что я давно раскусила ваш план, и вы не можете мне в глаза посмотреть?

— Я не желаю выслушивать всякую чушь, которую ты несешь! — прорычал Джеймс, но даже не попытался к ней приблизиться.

— Тогда кончайте этот балаган! — с яростью процедила Энни. — В конце концов, ведь это ваша профессия. Ничто не помешало вам убить человека, который приходился отцом и вам, и мне. Давайте — заканчивайте работу!

— Если ты не заткнешься, я так и сделаю!

— Я жду! — вызывающе выкрикнула Энни. Не думая, что делает, она оттолкнулась от стены и подошла к нему. Джеймс смотрел на нее бешеными глазами, и Энни поняла: если сейчас она выкажет хоть каплю страха, то до конца жизни не будет ощущать себя в безопасности рядом с ним.

— Я не боюсь вас, Джеймс! — выпалила она недрогнувшим голосом.

— Докажи это.

Энни похолодела. Ставки в этой игре были слишком высоки. Они вышли за пределы жизни и смерти, любви и ненависти. Ставкой были их души — ее и Джеймса.

— Как?

— Ты сказала, что любишь меня, — произнес он, прищурившись. — Так докажи это. Сначала — руками. — Он продемонстрировал характерный жест. — А потом — ртом.