Чужие грехи

Глава 18

Энни всегда ненавидела оральный секс. Любви она предавалась только в темноте, а каждого любовника ей подбирал и тщательно подготавливал отец — они должны были полностью соответствовать ее ожиданиям. В постели Энни никогда не проявляла активности, предоставляя мужчине ублажать ее. И вот теперь, глядя на человека, которому ничего не стоило с ней расправиться и который уничтожил бы ее еще вернее, если бы погиб сам, Энни сначала робко прикоснулась к кожаному ремню на его джинсах, а потом начала возиться с медной пряжкой.

Джеймс не шелохнулся. Он лишь безмолвно наблюдал, как Энни дрожащими пальцами расстегивает пряжку и вытягивает концы ремня из его полинялых черных джинсов.

Энни чувствовала, насколько напряжено его тело, кожей ощущала исходящий от него жар. Снаружи по-прежнему ухали и завывали бэнши; а в комнатке Энни Сазерленд опустилась на колени перед Джеймсом и осторожно вытянула из джинсов его черную майку.

Кожа его показалась ей теплой и гладкой, почти шелковистой. Энни прикоснулась губами к его животу, почувствовав, как под ними тут же запульсировала какая-то жилка. Тогда она высунула язык и боязливо прикоснулась им к его теплой коже. Вкус был солоноватый и… очень мужской.

Энни робко подняла на Джеймса глаза, надеясь услышать слова одобрения, однако он стоял как каменный, опустив руки, и смотрел куда-то перед собой, поверх ее головы.

— Давай же, Энни, — усмехнулся он, по-прежнему не глядя на нее. — Покажи, насколько ты меня любишь.

Энни так и подмывало вскочить и залепить ему увесистую оплеуху.

— Снимите майку, — сказала она внезапно охрипшим голосом.

К ее изумлению, Джеймс послушался. Стащив с себя майку, он небрежно отшвырнул ее в угол, затем скрестил на груди руки и, прислонившись спиной к стене, принялся с насмешливым видом ждать следующего шага Энни.

«Нет, я не могу! — вихрем пронеслось в голове Энни. Зажмурившись, она потянулась к застежке его джинсов и в следующий миг, охваченная паническим страхом, беспомощно уронила руки. — Не может же он и в самом деле ожидать, что я это сделаю! Я не хочу…»

— Что, передумала? — ядовито поинтересовался Джеймс.

Энни вскочила на ноги: чаша ее терпения переполнилась.

— А что, это экзамен? — гневно воскликнула она, чувствуя, что закипает.

— Вся наша жизнь — череда экзаменов, моя дорогая. И этот ты сейчас, похоже, провалишь.

— А если и провалю?

— Тогда ты свободна, как ветер. Возвращайся в Штаты, поделись своими злоключениями с репортерами. Только сделай это сразу, прежде чем Кэрью успеет тебя «заказать». Ты и без того как бельмо на глазу для всех этих людей. Уверяю тебя, Кэрью с Мартином не будут сидеть сложа руки, пока сохраняется угроза, что ты раззвонишь об их темных делишках представителям прессы.

— Почему же тогда вы подстрекаете меня это сделать?

— Потому что в противном случае они все равно попытаются заставить тебя замолчать. Если же ты успеешь вывести их на чистую воду, будет уже поздно.

— По вашему мнению, Мартин попытается меня убить? — Голос Энни был преисполнен глубочайшего недоверия, смешанного с презрением. — Мне казалось, что уж на Мартина я всегда могу положиться.

Джеймс пожал плечами.

— Разумеется, радости он от этого не испытает. Ему будет даже искренне жаль тебя. Как и мне, кстати говоря. Но свой долг он выполнит.

— А что, если я расскажу ему, что это вы убили моего отца? — воинственно спросила Энни.

— Он и так это знает.

После всего случившегося за последние дни Энни была уверена, что способна выдержать любой удар. Однако от слов Джеймса она похолодела. Прошла, наверное, целая минута, прежде чем она наконец спросила:

— А Кэрью?

— Все они это знают, Энни, — ответил Джеймс, горько усмехнувшись. — Кэрью ведь сам отдал приказ.

— А вы… привели его в исполнение?

— Ты хочешь, чтобы я извинился? Попытался оправдаться? Привел свои доводы?

— Нет, — глухо сказала Энни.

Она по-прежнему стояла перед ним, с трудом различая его лицо в сгустившейся тьме. Ничто не мешало ей подойти к двери, открыть ее и покинуть эту комнату. Время казни миновало, пляска смерти кончилась. Она знала, что Джеймс ее не тронет, позволит ей уйти.

Именно поэтому Энни и не могла уйти. Снова опустившись перед ним на коллени, она решительно расстегнула застежку на его джинсах.

Джеймс не шелохнулся. Он даже не пытался прикоснуться к ней. В темноте Энни не видела его лица, зато ощущала, насколько напряжено тело Джеймса. И уж точно видела внушительный бугор, образовавшийся под молнией его джинсов.

Набравшись смелости, она потрогала этот бугор. Провела пальцами по всей его длине. Джеймс не двигался, но его возбужденная плоть задергалась от ее прикосновения.

Энни нагнулась и прижалась к его ширинке щекой. Джеймс не издал ни звука, но Энни услышала, как он, судорожно сглотнув, задержал дыхание.

И тут Энни впервые ощутила свою силу, свою власть над ним. Да, пусть Джеймс испытывал ее, пусть заставлял играть в свою игру, но в игре этой он терпел поражение! Уже осмелев, Энни прижалась губами к твердому бугру под джинсовой тканью и услышала едва различимый звук — сдавленный стон, который тут же оборвался, но для Энни этого было достаточно. Ее захлестнуло торжество. Нет, даже не торжество — это был настоящий триумф! Охваченная восторгом и… желанием, Энни откинула голову и посмотрела на влажное пятно, оставшееся на джинсах в том месте, которого только что касались ее губы.

— Ну хорошо, Энни, — нарочито медленно проговорил Джеймс. — Ты выдержала экзамен. Ты и в самом деле любишь меня. И готова, чтобы это доказать, совершить даже то, что считаешь недостойным и унизительным. Либо же ты слишком боишься смерти… Как бы то ни было, Энни, ты свободна от всяких обязательств. Я передумал.

Но Энни пропустила его слова мимо ушей. Наклонив голову, она вновь решительно прижалась губами уже не к ткани джинсов, а к его горячему животу, который обнажила, расстегнув молнию.

— Прекрати, Энни! — прорычал Джеймс. — Я же сказал тебе — я передумал и больше не хочу этого!

— Но я хочу! — вызывающе ответила Энни.

Однако Джеймс явно не желал с ней спорить. Он схватил ее за плечи и силой приподнял, а потом вдруг привлек Энни к себе и поцеловал.

Энни показалось, что это произошло неожиданно для него самого. Она даже не успела понять, что случилось, а Джеймса уже не было в комнате. Хлопнула дверь — и Энни осталась в одиночестве. Почти тут же завелся мотор автомобиля, и в голове Энни промелькнула страшная мысль: а вдруг Джеймс не вернется? Вдруг вместо него в комнату ворвется кто-то другой, чтобы убить ее?

Усталая, растерянная, разгоряченная, Энни подняла упавший торшер и включила в розетку. Затем налила себе полную рюмку коньяка, залпом осушила ее и содрогнулась. Делать ей было совершено нечего — только терпеливо ждать, — и она улеглась на кровать, уверенная, что все равно не сможет заснуть.

Джеймс не осмелился уехать далеко. На заднем сиденье чужого автомобиля он нашел рубашку, которая была ему мала, но тем не менее он ее натянул. От рубашки попахивало свежим сеном, и Джеймс невольно задумался, чью машину угнал. Очевидно, какого-нибудь простого парня, ни в чем не повинного трудяги-фермера… Впрочем, Джеймс уже давно не верил в простоту и невинность. Не считая разве что испуганных глаз Энни Сазерленд…

Да, еще чуть-чуть — и он зашел бы слишком далеко. Непозволительно далеко. Даже его способность творить зло была не беспредельна, а он едва не превзошел себя самого! Список его прегрешений был весьма внушителен, однако, несмотря на то, что убивал он много, Джеймс никогда не делал это исподтишка или ради удовлетворения собственных прихотей. И никогда не совершал подлостей — вплоть до сегодняшнего дня, когда слепой гнев и безумная похоть едва не погубили его. Возможно, Энни Сазерленд и впрямь считает, что влюблена в него! Но даже если она просто хочет обменять то единственное, чем владеет, на его защиту, как у него хватило глупости и безрассудства, чтобы предложить ей пройти такую проверку?!

Что ж, у него остается один выход. Он увезет Энни назад, в Штаты, в Вашингтон. И снова поторгуется с Кэрью. Уже не ради себя, а за жизнь Энни…

Сидя в машине и слегка поеживаясь от ночной прохлады, Джеймс разглядывал освещенные окна комнаты, в которой оставил Энни. Потом он опустил глаза на серебряную рамку, которую держал в руке. Присмотревшись к лицу христианина-великомученика, которого пожирал змей, Джеймс вдруг нахмурился. Он впервые заметил, что лицо святого поразительно напоминает Уинстона Сазерленда.

Джеймс горько усмехнулся и покачал головой. Символ этот был очень показателен для многострадальной Ирландии. Змеи вернулись в нее вместе с Уинстоном Сазерлендом. Вернулись, чтобы пожрать их всех…

Джеймс с силой ударил обрамленную картинку о рулевое колесо и невольно поморщился, когда осколок разлетевшегося вдребезги стекла вонзился в его руку. Не обращая внимания на кровь, он отогнул картинку — и, как ожидал, обнаружил за ней листок бумаги, исписанный аккуратным, изящным почерком Уина.

В темноте Джеймс не мог разобрать всего написанного мелкими буквами, но он прекрасно знал, что это. Крохотный мирок Уина, выстроенный согласно иерархии. Имена тех, кто им правил. Какие-то из них были Джеймсу незнакомы, но одно он узнал сразу. И ему пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не скомкать или в сердцах не, разорвать бумажку.

После того как Энни выключила свет, Джеймс выждал еще полчаса и только тогда, уверенный, что она спит, тихонько прокрался во флигель.

Судя по всему, он вполне мог прийти и раньше. Энни, в одной футболке и трусиках, раскинулась на двуспальной кровати и спала так крепко, что было ясно: заснула она уже давно. Рядом с ней стояла пустая бутылка коньяка. Во сне Энни шумно дышала, грудь ее мерно вздымалась и опускалась.

Осторожно, стараясь не потревожить Энни, Джеймс вытянулся рядом. Он ощущал тепло ее тела, чувствовал тонкий аромат, источаемый ее кожей. Да, этой ночью он едва не сорвался, едва не совершил непоправимую ошибку. Какое счастье, что случилось чудо — в данном случае роль чуда сыграли удивительные глаза Энни Сазерленд, — которое уберегло его от рокового шага. Остановило его в считанных дюймах от бездонной пропасти, которая поглотила уже столько душ, включая и его собственную…

Джеймс закрыл глаза. Нет, заснуть он все равно не сумеет. Он просто спокойно полежит рядом с Энни, упиваясь ее близостью, нежным благоуханием ее кожи. Решено: поутру он улетит с ней в Вашингтон и сдаст на руки Мартину — пусть тот ее любит и защищает. И пусть она навсегда забудет Джеймса Маккинли.

Однако Джеймс переоценил свои силы. Вот уже несколько суток подряд он ничего не ел и практически не смыкал глаз, ни на миг не позволяя себе расслабиться, но теперь в его крови больше не бушевали слепая ярость и жажда мести, способные окрылять, придавать дополнительные силы. Он лишь страшился за Энни, за ее жизнь, безумно боялся совершить роковую ошибку, но тело его, похоже, в какой-то момент перестало подчиняться призывам мозга. Как бы то ни было, Джеймс заснул, а когда открыл глаза, цепенея от ужаса, увидел, что за узким окном уже брезжит рассвет. В следующее мгновение его вдруг пронзило невыносимо приятное ощущение. Джинсы его были расстегнуты, а пальцы Энни, сомкнувшиеся вокруг его рвущейся на свободу плоти, неловко ласкали ее, двигаясь вверх и вниз.

Белокурые волосы Энни разметались по его груди, вся она так и пылала, тело ее дрожало. Джеймс уже собрался сказать, что ей вовсе ни к чему это делать, когда голова Энни вдруг медленно скользнула вниз к его животу, и в следующую секунду он с оборвавшимся сердцем ощутил, как ее горячие губы втянули в рот его напряженное естество.

Сразу стало ясно: Энни совершенно не представляет, что делать с этим огромным и непривычным органом, который не помещался во рту даже наполовину. Она, поперхнувшись, закашлялась, и неловкость ее была столь эротичная и возбуждающая, что Джеймс, еще толком не проснувшись, едва не кончил. Обеими руками вцепившись в матрас, он стиснул зубы, борясь с собственными ощущениями, пока наконец не понял, что овладел собой. Тогда, вздохнув свободнее, он позволил Энни экспериментировать: возможно, постепенно она поймет, что и как делать.

Энни оказалась способной ученицей. Когда Джеймс, продев пальцы в ее спутавшиеся волосы на затылке, стал потихоньку подталкивать ее голову, Энни быстро уловила нужный ритм. При этом из ее горла вырывались сдавленные звуки, напоминавшие то ли мурлыканье, то ли рычание, и Джеймс понял: Энни вовсе не торгуется с ним за свою жизнь. Ей этот процесс доставлял нисколько не меньшее удовольствие, нежели ему самому.

Не желая доводить дело до оргазма, Джеймс осторожно отстранил от себя Энни, которая протестующе заворчала.

— Подожди, — прошептал он, опрокидывая ее на спину.

Энни лежала на подушках, глядя на него затуманенным взором, пока он стаскивал с нее то немногое, что прикрывало ее тело. Раздев Энни донага, Джеймс впился в ее губы жадным поцелуем, потом принялся неистово покрывать поцелуями ее груди, легонько покусывая набухшие соски, и наконец подобрался к лону. Раздвинув ноги Энни, он целовал и ласкал горячие нежные складочки, вылизывал пламенеющий бутон, впитывал исходящий от нее пьяняще-душистый аромат.

Ногти Энни вонзились в его плечи, тело ее сотрясалось в сладострастных судорогах. Когда же пальцы Джеймса проникли в самую глубь ее существа, спина Энни выгнулась дугой над кроватью, а тело забилось в мощнейших пароксизмах наслаждения.

Но Джеймс не отпускал ее. Он продлевал сладостно-мучительную пытку, пока Энни не застонала от изнеможения. Она беспомощно и жалобно всхлипывала, судорожно ловя ртом воздух, и наконец Джеймс отстранился и сел на кровати, не спуская с нее внимательного взгляда.

Глаза Энни были плотно зажмурены, по щекам струились слезы. Тело по-прежнему содрогалось.

Джеймс совершенно не ожидал, что она вдруг сорвется с места, снова попытается убежать. Он уже подумывал, что Энни постарается уснуть, лишь бы только не смотреть ему в лицо, но она внезапно вскочила с кровати и опрометью кинулась к двери.

Джеймс чисто инстинктивно метнулся за ней и, сбив Энни с ног, сам упал ей на спину.

Энни, лежа ничком, судорожно всхлипывала, а Джеймса настолько распирало от желания, что он даже не стал тратить время на то, чтобы перевернуть ее на спину. Приподняв Энни за талию, он проник в нее сзади, глубоко, как только мог, и наградой ему стал гортанный крик нестерпимого наслаждения, вырвавшийся из ее горла.

Остановиться Джеймс был уже бессилен. Да и Энни не позволила бы. Задыхающаяся, беспомощная, она уронила голову на руки и приговаривала, всхлипывая и дрожа:

— Я не могу, Джеймс! Перестаньте, я больше не могу… Пожалуйста…

Он протянул руку вниз, нащупал ее клитор, и буквально в следующее мгновение они оба достигли вершины наслаждения. Тесно приникнув к Энни и крепко обняв ее обеими руками, Джеймс содрогался, раз за разом выплескивая в горячее лоно Энни волны своей страсти. Он чувствовал, как оглушительно колотится сердце, и наконец последние силы оставили его. Опрокинувшись на пол, он увлек за собой и Энни, которая, так и не переставая дрожать, распростерлась прямо на нем.

Джеймс попытался сообразить, сколько времени ему понадобится на то, чтобы вновь обрести хотя бы толику прежних сил. Впрочем, не исключено, что он вовсе не успеет их обрести. Как знать, может, Энни, придя в себя, схватит пистолет и разрядит в него всю обойму…

Однако Энни, похоже, тоже не торопилась вставать. Дыхание ее замедлилось и сделалось более ровным, но она по-прежнему продолжала прижиматься к Джеймсу всем телом. Голова Энни лежала на его плече, и внезапно он почувствовал, как кожу его обжигают горячие слезинки.

«Наверное, ее плач разбил бы мое сердце — если бы у меня было оно», — подумал Джеймс и неожиданно услышал голос Энни, сдавленный и тихий. Этого вопроса он боялся больше всего на свете.

— Как вы могли это сделать, Джеймс? — прошептала она. — Ведь вы любили его! Как вы могли поднять на него руку?

Он ответил без колебания — ответ этот созрел в его груди еще полгода назад:

— Я сделал это именно потому, что любил его, Энни. Несмотря на все зло, которое он причинил мне и другим. Несмотря на все его преступления.

— Какие?

Щадить ее дальше было уже бессмысленно.

— Он был убийцей, Энни. И еще — сводником. Умелым манипулятором, который играл чужими жизнями и забавлялся, отправляя людей на смерть. По большому счету, ему было плевать на родину, политику и даже на деньги. Патриотизм был ему чужд, но и корыстолюбцем Уин тоже не был. Он просто любил расставлять и передвигать людей, подобно фигуркам на шахматной доске. Всех, кто его окружал. В том числе и тебя.

Он ждал возражений, но Энни молчала. Потом все-таки спросила:

— Но неужели вы не могли отказаться? Попросить их отправить вместо вас кого-то другого…

— Я сам вызвался.

Энни приподнялась, глядя на него расширенными глазами.

— Но — почему?

— Потому что он сам этого хотел, Энни. Ты же слышала запись. Он знал, что за ним придут, и не сомневался, что это буду я. Он обладал обостренным чувством трагедийной развязки…

— И поэтому хотел пасть от вашей руки?

— В том числе и поэтому.

— А почему еще?

Энни вцепилась в него со своими вопросами, как фокстерьер в издыхающую крысу. Но врать и выкручиваться Джеймс больше не хотел. И не мог.

— Уин хотел, чтобы я стал его палачом, потому что тоже любил меня. А кроме того, он знал: мне единственному его смерть причинит столько боли и страданий. Что же касается меня… Это было последнее, чем я мог ему помочь.

И опять он не дождался от Энни слов возражения или упрека. Вместо этого она вновь склонила голову на его плечо и прижалась к нему всем телом. От неожиданности и остроты ощущений он почувствовал, что снова начал возбуждаться.

— Что же нам теперь делать, Джеймс? — спросила она упавшим голосом.

Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем он ответил:

— Я собираюсь увезти тебя назад, в Штаты.

Как ни старался Джеймс придать голосу беззаботность, его выдала хрипота.

Энни не шелохнулась, хотя Джеймс знал, что она его расслышала, и почувствовал, насколько она напряглась.

— Вы не шутите? — спросила она наконец.

— Нет. Я препоручу тебя Мартину. Он вполне способен о тебе позаботиться: во многих навыках он мне почти не уступает, зато свободен от моих обязательств.

— Каких еще обязательств?

Энни задала вопрос как бы из любопытства, но Джеймса она провести не смогла. Он уже слишком хорошо ее изучил и знал едва ли не лучше, чем она сама.

— За ним не охотятся по всему свету. Мартин практичнее меня: он выполнил всю положенную работу и расплатился по долгам. Если бы Уин был сейчас жив, он похвалил бы его.

— И вы считаете, что этого достаточно, чтобы убедить меня? — недоуменно спросила Энни. Джеймс глубоко вздохнул.

— Я не хочу сейчас спорить с тобой. Найденные нами сведения ты передашь Мартину, а уж он проследит, чтобы они попали в нужные руки. И тогда главного кукловода и заговорщика, который стоял за спиной Уина, наконец выведут на чистую воду и воздадут ему по заслугам.

— И тогда вы будете спасены? — негромко спросила Энни. — Никто больше не захочет убить вас?

— Учитывая мое прошлое, можно не сомневаться, что всегда найдутся желающие отправить меня на тот свет, — усмехнулся Джеймс.

Однако Энни даже не улыбнулась.

— А чем вы займетесь сами? — поинтересовалась она. — После того, как избавитесь от меня…

Джеймс на подначку не клюнул, но на всякий случай отодвинулся от нее на безопасное расстояние.

— Уединюсь на каком-нибудь богом забытом острове. Может, даже сюда вернусь. До сих пор я сторонился Ирландии, как чумы, и, очевидно, напрасно. Все-таки здесь я дома.

— Вы думаете, тут никто не попытается вас убить?

— О, в противном случае я бы не ощущал себя дома, — усмехнулся Джеймс.

— По-вашему, это забавно?

— Не особенно, — пробормотал он. — Хотя порой мне и в самом деле кажется, что все это — шутка, которую сыграл над нами некий злой гений.

— И все-таки вы считаете, что здесь безопаснее, чем в другом месте? — настаивала Энни.

— А почему бы и нет. Энни глубоко вздохнула.

— События последней недели не внушили мне надежды на то, что вас ждет безмятежное будущее…

Джеймс приподнялся на локте и посмотрел на нее. Уже рассвело, комнату заливал мягкий утренний свет, и лицо Энни поразило его. Широко открытые глаза, полные страдания и боли, совсем ввалились, на щеках остались потеки слез. Она походила на женщину, которая дошла до последней грани отчаяния, была на пределе возможностей. И Джеймс прекрасно понимал, что винить за это может только себя.

— Ничего, с Мартином ты будешь счастлива, — мягко произнес он. — Заживешь спокойно и припеваючи.

— А если я не хочу жить спокойно и припеваючи?! — взорвалась Энни.

— Я не могу взять тебя с собой, Энни.

— А разве я вас об этом просила? — нахмурилась она, напуская на себя оскорбленный вид.

— А разве нет?

Энни вздернула подбородок, всем своим видом демонстрируя уязвленную гордость.

— Впрочем, вы правы, — заявила она. — В пригороде Вашингтона мне будет гораздо спокойнее. Я ненавижу путешествовать, терпеть не могу банановые республики и уж тем более на дух не переношу бывших убийц и террористов, которые строят из себя героев и считают, что им все дозволено…

Джеймс прервал ее поцелуем. Пусть это было неразумно, но он уже утратил способность логически мыслить. Когда он заглядывал в длинный извилистый коридор своей жизни, то в конце видел только беспросветный мрак. Здесь же был свет, рядом с ним лежала Энни, прекрасная и обнаженная, и — разумно или нет — противостоять влечению он не мог.

— Энни, — глухо произнес он, с трудом оторвавшись от нее, — я человек конченый. Моя песенка спета. У меня давно не осталось будущего, давно нет души. Беги от меня прочь так быстро, как только сможешь!

Энни покачала головой.

— Вам это кажется, Джеймс, — мягко сказала она. — Если бы у вас не было души, вы не стали бы проявлять такую заботу обо мне. Или о ком-либо еще. Вы бы убили меня в ту минуту, когда я постучала в дверь вашего домика на острове. И я не могу понять, почему вам так хочется думать, будто вы утратили свою душу.

— Я вырос в католической семье, — сказал Джеймс, поглаживая ее по волосам. — А все католики немного сентиментальны. — Чуть помолчав, он добавил:

— Обещай мне, что передашь всю информацию Мартину. Что покинешь меня навсегда и не будешь вспоминать.

— Нет, я не могу… — По лицу Энни опять катились слезы.

— Пообещай!

Джеймс не стал причинять ей боль: в этом не было необходимости. Он настолько подавил ее волю, что сил сопротивляться у Энни не осталось. Джеймс мог заставить ее пойти на все, что угодно, и Энни сама это сознавала.

Она закрыла глаза, чтобы не показывать ему своего горя.

И разочарования.

— Я сделаю все, что должна сделать, — сказала она.

Ее ответ был весьма расплывчатым. Но Джеймс довольствовался и этим.

Генерал был вне себя от бешенства. Те немногие, что осмеливались к нему приближаться, рисковали не просто нарваться на грубость. Они рисковали своим положением, а может быть — даже жизнью. Поэтому в последние три дня подчиненные старательно, под любыми, порой самыми невероятными предлогами, уклонялись от встречи с ним.

За исключением одного-единственного человека, который нисколько не страшился грозного босса, готового рвать и метать.

— Тебе что, не приходилось слышать поговорку «Убей гонца!»? — рявкнул генерал, метнув убийственный взгляд на стройного молодого человека, непринужденно раскинувшегося в его кресле, словно у себя дома.

— Вы меня не убьете, генерал, — насмешливо произнес тот. — Да, верно, мы немного оплошали, но ведь никакой трагедии не произошло. Просто Маккинли опять сумел нейтрализовать людей, которых вы за ним отрядили. Зря вы меня не послушали. Простым смертным с Маккинли не справиться. Для этого нужна целая армия.

— Черт побери, но ведь он сам смертный! — взорвался генерал. — Обычный человек из плоти и крови, хотя и корчит из себя супермена! Метко пущенная пуля вышибет из него дух, как и из любого другого.

— До сих пор ни один из ваших метких стрелков не вернулся. Напрасно вы отвергли мой вариант с бомбой.

— Каким образом ты сможешь подложить эту проклятую бомбу?!

— Он вернется. Думаю, сейчас он уже нашел то, что искал, и собирается вернуться в Штаты. Не сомневаюсь, что он захватит с собой дочку Сазерленда.

— А почему ты считаешь, что он не прикончил ее заодно с моими парнями?

— Прежний Джеймс, возможно, и прикончил бы. Но он разительно изменился. Стал чересчур сентиментальным. Кроме того, он потратил уже столько сил, чтобы ее защитить, что не пожалеет их и дальше. Не сомневаюсь: он привезет ее в Штаты и наверняка прихватит с собой то, что раздобыл в Ирландии. Вот тут-то мы его и накроем. Если получится — вместе с Энни Сазерленд. Впрочем, главное для нас — уничтожить Маккинли, а здесь мало что сравнится по надежности со старой доброй бомбой.

— А какие у тебя гарантии, что он вернется? И с чего ты взял, что на этот раз он кого-то к себе подпустит?

— В своих выводах я не сомневаюсь, генерал Дональд. Вот увидите: он привезет Энни прямо ко мне. А уж я подготовлю им теплую встречу. — Чуть помолчав, Мартин Полсен ухмыльнулся и добавил:

— Даже горячую.

Генерал уставился на него немигающим взглядом. Этот молодой человек был опаснее гремучей змеи — бездушный и безжалостный, всегда улыбающийся, не знающий сомнений. Впрочем, генерал ценил эти качества в мужчинах.

— Что ж, сынок, — проскрипел он. — Это твой последний шанс. Если опять подведешь меня, я возьмусь за дело сам.

Мартин Полсен не осмелился откровенно ухмыльнуться. И все же его изящно очерченные губы чуть скривились в ироничной усмешке.

— Не подведу, сэр, — твердо пообещал он. — Считайте, что Маккинли уже мертв.

— Мне бы твою уверенность, — вздохнул генерал. — До сих пор он всякий раз ухитрялся выжить.

— Прежде он был неуязвим, сэр, но теперь с этим покончено. Его ахиллесова пята — Энни Сазерленд. Не знаю, понимает она это или нет, но в ней — его погибель.

Генерал одобрительно кивнул:

— Что ж, сынок, если справишься, гарантирую тебе головокружительную карьеру.

— Справлюсь, сэр.