Чувственное зеркало

Часть первая

Для Джулии Гордис вечерние часы всегда были любимым временем суток. Еще свежи в памяти долгие сумерки, когда она маленькой девочкой сиживала на заднем крыльце родительского дома в маленьком городишке в штате Миссури: бабушка сидит в кресле-качалке — лущит горох, вяжет или занимается каким-нибудь рукоделием; домашний пес лежит на траве и поскуливает, вглядываясь в кусты, среди которых прячутся неведомые призраки.

Потом, когда Джулия немного подросла и начала помогать матери по хозяйству, они обе все вечера проводили на кухне, превращаясь в жриц, исполняющих таинственный ритуал приготовления пищи. Бабушка к тому времени уже умерла, отец окончательно погрузился в молчание, сведя все общение с внешним миром к злобным взглядам, которыми он изредка удостаивал жену и дочь, отвлекаясь на мгновение от блужданий по закоулкам своей души. Пес постарел, запаршивел и почти весь день лежал в углу рядом с ларем для картошки, щурясь слезящимися глазами. Печальные эти часы и пустынный дом причиняли Джулии почти нестерпимую боль. День умирал, и она умирала вместе с ним. Поужинав и вымыв посуду, Джулия убегала в свою комнату и отдавалась отчаянию и печали. Она заносила в дневник события прошедшего дня и глотала слезы, глядя в белый, безразличный ко всему потолок.

К двадцати годам романтическая привязанность Джулии к сумеркам достигла такой степени, что она решила потерять невинность в тот краткий миг, когда свет падает в объятия тьмы и Земля превращается в песчинку среди бескрайних просторов Вселенной. Сделав свое дело, парень начал осыпать Джулию ласками, а она рассеянно смотрела на кровь, текущую по бедру, и воображала, что это сам Ночной Мрак стал ее первым любовником.

Брак с Мартином поначалу покончил было с вечерней меланхолией Джулии, однако затем подавленность ее лишь усугубилась. Весь первый год после свадьбы они были настолько погружены в эротические изыскания, что Джулия и думать забыла о своей меланхолии. Затем последовали одиннадцать месяцев путешествий по Европе — калейдоскоп стран, масса впечатлений и удовольствий.

Потом они обосновались в Нью-Йорке, Джулия поступила на службу, и в ней вновь проснулась давняя привязанность к сумеркам. Только теперь Джулия почти ни минуты не проводила в одиночестве. Она возвращалась с работы около шести, принимала душ, а через пять минут после этого являлся Мартин. Щепетильный до мелочей во всем, что касалось обязанностей по дому, Мартин всегда помогал Джулии готовить ужин. В общем, жизнь их текла так размеренно, все в ней было так замечательно отлажено, что Джулия чувствовала себя виноватой, когда вдруг ловила себя на том, что такая жизнь начинает все больше угнетать ее.

А затем наступил период, который Джулия впоследствии назвала Днями Больших Потасовок, и она пожаловалась Мартину, что ей хочется побольше оставаться одной. Мартин со свойственной ему любезностью стал возвращаться домой на час позже. Джулия отчаялась объяснять Мартину, что такая свобода по расписанию сродни тому, как если бы огородить лес забором и потом утверждать, что внутри ограды — дикая природа. Конечно, к этому примешивались и другие факторы, обстоятельства и причины, совокупность которых привела в конце концов к разрыву. За разрывом, как водится, последовал период депрессии, на смену ему пришло облегчение, которое, в свою очередь, вновь сменилось стандартной чередой огорчений и трудностей. Единственное, что придавало Джулии силы во время всей этой сумятицы — это ясный, чистый, безмолвный трубный зов сумерек и сознание того, что можно запереть двери и отдаться всеобъемлющей горечи утраты, которой нет названия.

Джулия лежала в ванне и грезила наяву. Ванная комната с уходом Мартина значительно преобразилась. Не стало идеального порядка, там и сям появились какие-то баночки, склянки и тюбики, а потолок украсился огромным плакатом с крупным планом Боба Дилана. Под действием пара бумага покоробилась, превратив певца в морщинистого старикашку-наркомана, похотливо палящегося с потолка на лежащую в ванне голую женщину. На подоконнике горят ароматические пирамидки, по полу беспорядочно раскидана одежда — неоспоримое доказательство того, что человек живет один и может позволить окружающей обстановке полностью соответствовать состоянию его души. На подносе рядом с ванной — початая бутылка вина и «косяк». Джулия уже выпила стакан вина и собиралась затянуться самокруткой с марихуаной. Теперь, когда она опять была одна, Джулия плескалась в ванне по два часа ежевечерне — пила вино, курила, читала, дремала, время от времени спуская остывшую воду и наполняя ванну снова.

Неделю назад Джулии исполнилось двадцать девять лет. Мартин не позвонил ей, не поздравил, и день рождения закончился слезами. Джулия знала, что он не позвонит, да и не хотела, честно говоря, чтобы Мартин звонил, но какая-то часть ее души по-прежнему цеплялась за определенные воспоминания. Джулия криво усмехнулась своим мыслям, думая о том, сколько еще времени потребуется, чтобы образ Мартина окончательно стерся из ее памяти, и одновременно грустя, что этот день когда-нибудь действительно настанет. Длинные черные волосы Джулии плавали в воде вокруг плеч, похожие на морские водоросли. Соски грудей торчали из воды подобно верхушкам айсбергов. Джулия всегда была очень стройной — всего на пару дюймов ниже Мартина, а вес ее никогда не превышал пятидесяти килограммов. Именно великолепное телосложение Джулии и привлекло в первую очередь внимание Мартина в свое время. Причем красота не требовала от Джулии никаких жертв — она была дарована ей природой. Джулия никогда не занималась физическими упражнениями, и тем не менее кожа ее была безукоризненно чиста, мышцы крепки, осанка — безупречна, а сама она обладала гибкостью танцовщицы.

Джулия щелкнула зажигалкой и глубоко затянулась самокруткой с марихуаной. Именно в такие минуты, когда она, расслабившись, уходила в себя, и с нее слетал внешний лоск, который Джулия ошибочно принимала за свой истинный стиль, — именно в такие мгновения классическая ее красота становилась наиболее очевидна. Особенно хороши были губы Джулии, сочетавшие в себе чувственность с интеллигентностью; сочный, похотливый, можно сказать порнографический рот обладал вместе с тем такой беззащитной невинностью, что, увидев Джулию, останавливались все мужчины.

Сделав еще одну затяжку, Джулия вздохнула. «Травка» уже начала оказывать свое магическое действие на ее нервную систему. Рецепторы перестали реагировать на внешние раздражители, мозг снизил обороты и, словно уснувший за рулем водитель, свернул с магистрали бодрствования на обочину дремы. Карнавальная беззаботность вытеснила из сознания все насущные заботы повседневного бытия, клубок проблем распутался, и все невзгоды уплыли куда-то прочь.

Джулия докурила сигарету до самого конца, и лишь когда окурок невозможно было удержать даже кончиками ногтей, выбросила его в унитаз. Она уже почти достигла заоблачных высот кайфа и приготовилась погрузиться в психофизический хаос. Безусловно, это начинался процесс потери контроля над собой, но лишь в подобном процессе тот сгусток времени и пространства, который называется личностью или характером, может, взорвавшись, дать выход лишенной каких бы то ни было форм жизненной энергии.

Происходящие с ней превращения Джулия ощущала прежде всего мозгом и влагалищем. Как обычно, стали искажаться размеры, участился пульс, появилась сухость во рту, слегка похолодели конечности, начали сокращаться крохотные кровеносные сосуды глазного яблока. Но все эти ощущения перекрывались двумя пульсирующими реальностями. «Эго» Джулии все более рассеивалось. Она «поплыла».

События прошедшего дня, еще несколько мгновений тому назад выстроенные в строгом хронологическом порядке, внезапно смешались и перепутались как ворох белья в барабане сушилки. Амбразуру, сквозь которую Джулия наблюдала за своими мыслями, заполнили собой семь часов, проведенных на службе. Время от времени короткими вспышками врывались в поле зрения и другие драматические происшествия.

Возникнув из небытия, перед мысленным взором Джулии замаячило лицо Эллиота Доусона — ее босса. Невысокий мясистый крепыш с толстыми пальцами и нездоровой кожей, огрубевшей вследствие многолетнего злоупотребления джином, — Эллиот Доусон показался Джулии в день их знакомства самым неприятным из всех встреченных ею ранее мужчин. Встретились они тогда совершенно случайно — в ресторане затерянной на морском побережье Югославии деревушке. Джулия с Мартином страшно проголодались, и этот ресторан оказался ближайшим заведением, где можно было перекусить. Они припарковали свой фургончик у ресторана и, усевшись за столик, при помощи разговорника заказали себе обед, когда дверь ресторана распахнулась, в проеме блеснуло крыло «мерседеса», а затем на пороге показался Эллиот. Через минуту выяснилось, что все они американцы, и Мартин выглядел бы просто невоспитанным, если бы не пригласил Эллиота за свой столик.

Все внешние недостатки Эллиота с лихвой покрывались достоинствами иного свойства — состояние его оценивалось в десять-пятнадцать миллионов долларов. Эллиот владел небольшой компанией, название которой ничего не говорило людям, не связанным с угольной промышленностью. Компания Эллиота занималась куплей-продажей выработанных шахт. Такие шахты продавались обычно за бесценок. Специалисты компании тщательно обследовали предлагаемые на продажу шахты, и если обнаруживали там рудоносные жилы, то рекомендовали их своему хозяину для покупки. Однако Эллиот никогда не принимал решений, основываясь лишь на данных технических отчетов, — он лично вылетал на место и начинал лазить вдоль и поперек горной выработки, в буквальном смысле суя свой нос во все щели. Окончательное же решение Эллиот принимал, полагаясь больше на интуицию, а не на результаты научных исследований, и надо сказать, ошибался лишь б одном случае из десяти. Прибыль от перепродаж составляла сотни тысяч долларов. В общем работа была не пыльная, и заключалась в деловых командировках и печатании многочисленных бумаг. У Эллиота был свой небольшой реактивный самолет, вертолет, а также апартаменты и офисы в Нью-Йорке, Париже и Хьюстоне.

В ресторане они все довольно много выпили, после чего Эллиот начал весьма напористо ухаживать за Джулией. Ей это польстило, и не будь Эллиот столь неприятным на вид, Джулия, быть может, и ответила бы на его заигрывания. Мартин, понимая, что Эллиот ему не соперник, в шутку стал подначивать его, призывая переходить к более активным действиям. Эллиот, несмотря на то, что был сильно пьян, почувствовал издевку и обиделся. Однако позднее, когда Джулия поступила к нему на службу, он, воспользовавшись советом Мартина, развернул серьезную и в высшей степени успешную кампанию по затаскиванию Джулии в постель.

— Эллиот, — произнесла вдруг Джулия вслух. Произнесла просто так, не вкладывая в это имя никакого смысла или подтекста — лишь называя образ, возникший на сцене космического театра, в который унесли ее чары марихуаны. И вдруг, подобно солдатскому сапогу, топчущему цветок, в сознание Джулии ворвались воспоминания о прошедшей ночи. Темень, игла стереопроигрывателя, бегущая по звуковой дорожке пластинки, сама Джулия, лежащая ничком на кровати, и Эллиот — лежит на ней, ритмично вонзая в ее плоть свой член.

По телу Джулии пробежала дрожь, она вздрогнула и по водной глади к черному мраморному краю ванны покатились крохотные волны. Воспаленное сознание Джулии ухватилось за это воспоминание, как за спасительную соломинку, пытаясь вновь сложить воедино рассыпавшуюся мозаику мироздания, и первое, что всплыло в памяти, — утреннее происшествие в вагоне метро, когда ее начал лапать какой-то незнакомец. Для нью-йоркской подземки случай был, конечно же, тривиальный, но обычно так далеко дело не заходило. Однажды, правда, Джулию не на шутку рассердили действия довольно мерзкого на вид любителя потискаться, и она устроила ему сцену, заорав на весь вагон:

— Убери лапы, ублюдок!

Бедный извращенец — толстый дядька-бизнесмен лет пятидесяти — вмиг закрыл глаза, делая вид, что спит.

Впрочем, как правило, легкие прикосновения незнакомых пальцев были приятны Джулии, стиснутой со всех сторон покачивающимися в такт движению поезда пассажирами. Сегодня же происшествие в подземке напоминало чуть ли не фантазию из женского журнала: незнакомец вошел на 96-й улице, и к моменту, когда поезд прибыл на Таймс-сквер, он уже ласкал Джулии промежность, а она в ответ слегка сжимала свои ягодицы. Лицо искусного ловеласа Джулия так и не увидела.

«Повторить бы это сейчас», — подумала она.

Переменив позу, Джулия еще на несколько дюймов погрузилась в воду. Заплескались вокруг плеч и шеи волны, заколыхались лениво в воде груди. Маленькие водовороты закружились в ванне, приятно щекоча бедра и ягодицы Джулии. Она глубоко вздохнула, и тотчас же улетучилась тяжесть в груди. Впервые за весь день Джулия осязала свое тело — чувствительное, нежное, способное к наслаждению. Обычное ее состояние было прямо противоположным нынешнему — Джулия воспринимала весь мир, всю цивилизацию закованной в броню, не делая исключения и для себя. Она отгораживалась от остальных одеждой, официальной манерой держаться в обществе, всячески защищая свою психику от травм. Такое поведение было обусловлено детскими страхами, укоренившимися в ее подсознании. Ко взглядам и чьему-либо непосредственному присутствию Джулия относилась так же, как к этим ласкам в метро: они ей были приятны лишь в том случае, если человек, с которым она общалась, отдавал себе отчет относительно того, с какой тонкой нервической натурой имеет дело, и соответственно действовал в высшей степени искусно и утонченно.

«Если и есть какое-то удовольствие в супружеской жизни, — подумалось вдруг Джулии, — то это возможность каждый вечер быть обнаженной рядом со своим супругом».

Прошло уже почти два месяца с тех пор, как Джулия отказала себе в этом удовольствии — раздеться, ласкать друг друга, целоваться, заниматься сексом. Или, попросту говоря, расслабиться ненадолго от агрессивного отчуждения повседневной жизни. Даже когда их с Мартином сексуальная жизнь стала абсолютно предсказуемой, Джулии доставляло наслаждение просто лежать обнаженной рядом с мужчиной, целоваться с ним высунутыми языками, а потом заниматься этим. Неважно, насколько приземленно — это всегда было для нее чем-то свежим, новым. Чувствовать, как увлажняется промежность, как бесстыдно набухает влагалище, как твердеет мужской член, начиная источать чудесный сок, как два живых существа стонут, покусывают друг друга, а потом бешеный ритм скачки и почти обморочное состояние. Была во всем этом некая грандиозная порочность, ибо наслаждение, получаемое от этого, казалось недозволенным, отталкивающим, переступающим все пределы.

— Но это не было грехом, не было! — вырвался вдруг крик у Джулии, когда она вспомнила о событиях прошлой ночи, о своем страстном желании переспать с мужчиной, о необузданной силе Эллиота и о последовавшем вслед за этим телефонном звонке от встревоженной Гейл.

Джулия приподнялась и вытащила пробку из сливного отверстия. Зашумела в трубах вода, и Джулии вдруг показалось, что из соседней комнаты слышны какие-то голоса. Жилище словно затаило дыхание и, пробравшись в ее сознание, встревоженное как мышь, оказавшаяся в одной комнате с кошкой, решило посмотреть на себя глазами этой женщины. Джулия, вздрогнув, тряхнула головой. Ничего там нет, ей просто показалось. Или это с улицы донесся какой-нибудь шум. Все тихо. Только вода, завиваясь воронкой, журчит, исчезая в сливном отверстии. Джулия сидела не шелохнувшись — одновременно зрительница и актриса на сцене жизни. На какое-то мгновение отсутствие Мартина стало таким ощутимым, что она едва не заплакала от жалости к самой себе. Одна, совсем одна. Живой труп, принимающий ванну. Вся Вселенная в этот миг превратилась в незатейливый орнамент, обрамляющий зеркало самосозерцания.

Очнувшись от своих мыслей, Джулия вновь заткнула ванну пробкой и открыла горячую воду. Чувствовала она себя очень приподнято, марихуана словно бы подняла все якоря, на которых держались ее устоявшиеся взгляды на жизнь, и все размышления о работе, воспоминания о муже, будоражащая встреча с незнакомцем в метро — все эти вещи не задерживали на себе внимания Джулии более чем на краткий миг. Вода была очень горячей, кожа Джулии порозовела. В клубах пара вдруг замаячило лицо Гейл.

Гейл была давнишней приятельницей Джулии, и уже больше года ходила в любовницах Эллиота. Дружба Джулии и Гейл очень быстро достигла той степени интимности, которой в наше время и характеризуется в первую очередь духовная близость, — когда двое способны обсуждать самые сокровенные детали безо всякого стыда, достигая тем самым жесткой, суровой достоверности. Гейл должна прийти к Джулии на пару коктейлей в восемь часов, и Джулия в связи с этим стояла перед дилеммой: сообщать своей подруге о своей связи с Эллиотом или не сообщать.

— Я не могу сейчас думать об этом, — сказала себе Джулия и, закрыв глаза, погрузилась в горячую воду. Сразу исчезли куда-то все линейные мысли, пространство утратило свою трехмерность. Джулия медленно погружалась в утешительный транс. Чувства перестали подчиняться соответствующим центрам в коре головного мозга. Она все видела, слышала и осязала, но ничего из увиденного и услышанного не воспринимала. Состояние Джулии можно было назвать запредельным удовольствием.

Поэтому, когда началась знакомая пульсация в низу живота, для Джулии она не имела большего смысла, чем, например, еле слышный шум машин на улице десятью этажами ниже. И когда пульсация незаметно переместилась во влагалище, Джулия даже не шелохнулась. В ее сознании просто стали возникать всевозможные видения, и время от времени она поднималась из глубин океана забвения, чтобы взглянуть на воображаемый экран, куда проецировались ее фантазии. Так целующаяся на задних рядах парочка урывками поглядывает на киноэкран, выхватывая из фильма отдельные кадры.

Это была астральная мастурбация, которая медленно, но верно превращалась в мастурбацию телесную. Сначала никаких внешних проявлений не было: рука Джулии не щекотала промежность, пальцы ее не проникали во влажные складки влагалища. Джулия редко мастурбировала, даже когда попадала в стрессовую ситуацию, поскольку считала, что снимать эротическое напряжение столь театрализованным способом неинтересно, ибо всякий театр подразумевает присутствие зрителей. Конечно, она знала, что современная эмансипированная женщина не только может, но и должна мастурбировать во время полового акта, дабы получить максимум удовольствия, но всегда считала это слишком мелочным занятием, вызванным недостатком воображения и отсутствием чувства юмора. Глупо заниматься мастурбацией, считала Джулия, если рядом нет свидетелей. Последний раз она мастурбировала два года назад. Уже почти достигнув оргазма, она случайно открыла глаза и увидела свое отражение в зеркале платяного шкафа, стоявшего рядом с кроватью. Она походила на больную артритом акробатку, которая пытается сделать «мостик» — энергично раздражая средним пальцем левой руки свой клитор, Джулия спазматически дергала тазом. Эта гротескная картинка раз и навсегда запечатлелась в ее памяти, показывая Джулии всю смехотворную глупость мастурбации. Она пыталась заняться этим еще пару раз, но дальше грациозных изгибов тела дело не заходило. К этому надо добавить и то, что Мартин трахал ее практически каждый день, так что энергии и сил у Джулии оставалось не так уж много. В общем, про мастурбацию она и думать забыла, но теперь, после двухмесячного полового воздержания, распаленная траханьем в прошлую ночь с Эллиотом и утренним «массажем» в метро, Джулия вдруг поняла, что в этом занятии, которое она в свое время отвергла, есть своя прелесть.

Она словно лишилась формы, превратившись в сплошное дыхание. Подсознание забурлило, словно закипающий на плите кофе. Одно за другим стали возникать невесть откуда взявшиеся видения: мальчик, который стягивает с нее — шестилетней девчушки — трусики и засовывает в нее свой палец настолько глубоко, насколько позволяют его храбрость и ее анатомия. Она сидит на коленях у дедушки, ест яблоко и чувствует горячее покалывание в низу живота; поздно ночью она в одной ночной рубашке выходит из спальни, направляясь в ванную, сталкивается в коридоре с отцом, папа смотрит на ее прикрытую полупрозрачной материей грудь, и у Джулии сжимается живот; профессор антропологии впервые приобщает ее к анальному сексу, и в течение всего полового акта что-то нашептывает на ушко Джулии, так что она не успевает толком понять, что же творится между ее ягодицами. А вот эпизод, когда Джулия впервые познала вкус спермы — случилось это примерно через месяц после свадьбы, когда ей вдруг страстно захотелось, чтобы Мартин наполнил ей рот своим соком.

А потом все видения разом исчезли, и осталась чистая физиология. Джулия превратилась во вместилище отправлений организма: в сердцебиение, кровообращение, движение плазмы, подергивание нервных окончаний. В самых глубинах ее сущности вспыхнул снопом искр эротический фейерверк, и вот уже, занявшись от этих искр, запылал костер в груди Джулии. Это был костер, сложенный из сексуальности и одухотворенности, это был источник, из которого берут свой исток все без исключения проявления человеческой сущности. Джулия ощутила, как на нее вдруг нахлынула во всем великолепии своей абсолютной пустоты сама Истина. Тем не менее Джулия не могла дать названия своему состоянию, ибо весь полученный ею багаж знаний позволял Джулии трактовать то, что называют Богом лишь как некую мифическую фигуру или абстрактную концепцию. Все, что она сейчас знала о себе, это то, что ее тело превратилось в Желание, в обжигающую муку, в мольбу о возвращении. Жар под кожей и жар вокруг тела, божественный огонь и прозаическая горячая вода слились воедино, и если бы мгновенно последовавший за этим распад ее «эго» не явился следствием временного стечения обстоятельств, — она, быть может, пребывала бы в этом блаженном сатори подольше.

Однако в это мгновение все резко оборвалось: внезапно распахнулась дверь ванной, и из темной спальни в глаза Джулии ударил луч белого света. Джулия резко выпрямилась и села, вздымая вокруг себя волны, подобно тому, как призрак, восстающий из могилы, поднимает вокруг себя облака пыли и праха. На несколько секунд ею овладела паника. Обрывки мыслей заметались в ее мозгу испуганными стайками летучих мышей, зашлось в безмолвном крике все тело, которое выдернули из тепла на холодный воздух, заколотилось в груди сердце — словно плохо укрепленный багаж в трюме попавшего в шторм судна. Ванная комната вдруг закружилась в бешеном вихре, и Джулии на какое-то мгновение показалось, что она теряет сознание. Перед глазами промелькнуло очередное видение: она падает в воду, медленно погружается на дно ванны, рот и ноздри заполняются водой, вырываются на поверхность пузырьки, удушье, и все кончено… Перепугавшись, Джулия вмиг очнулась и, судорожно вцепившись в края ванны, еще целую минуту приходила в себя.

— Какая крепкая «травка», — произнесла она вслух, чрезвычайно обрадовавшись собственному голосу.

Потом в очередной раз вытащила пробку, обхватила руками колени, и сидела в этой позе, пока из ванны не ушла вся вода. Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы затем подняться, задернуть занавеску и включить душ. Джулия принялась тщательно намыливаться и очень удивилась, заметив, что из влагалища сочатся характерные выделения. Тогда она раздвинула срамные губы, и из розовых лепестков показался жемчужно-белый нектар. Вязкая струйка поползла по ее бедру, но тут же была смыта потоком воды. Джулия любопытства ради стала ласкать свой клитор, и у нее тут же подкосились коленки. Она и не подозревала о том, какую могучую эротическую энергию разбудила в себе.

Ей вдруг захотелось оказаться на ковре, лицом вниз, с широко раздвинутыми ногами, и чтобы сильный мужчина медленно входил в нее сзади, безжалостно разрывая ее плоть. Чтобы в лихорадке страсти он вбивал ее в пол, воспаряя вместе с нею с бриллиантового обрыва.

— Размечталась, — пробормотала Джулия себе под нос, вылезла из ванны и начала вытираться, поглядывая на себя в зеркало, в котором отражалась в полный рост. Она очень придирчиво рассматривала себя, пытаясь понять, что за алхимия превращает ее в бурлящий вулкан похоти, извергающийся под воздействием мужских желаний. Джулия встревожилась: если этот непрестанный зуд в промежности станет еще сильнее, то она со временем может превратиться в звезду порнофильмов.

Джулия вышла из ванной в жилую часть квартиры. Когда-то она состояла из трех небольших комнат, но потом стены снесли, и квартира превратилась в одно просторное помещение. Вначале, когда они с Мартином только-только въехали сюда, эта перепланировка им очень понравилась — ведь они все время будут друг у друга на виду. Однако со временем именно невозможность уединиться привела к тому, что они с Мартином дошли до той стадии семейных отношений, столь хорошо знакомой многим супружеским парам, — когда простое присутствие партнера по браку подобно песчинке в глазу.

А потом Мартин ушел, и к квартире вернулось ее прежнее очарование. Места для Джулии теперь было более чем предостаточно. Квартира имела восемнадцать метров в длину, семь с половиной — в ширину, окна выходили сразу на три стороны. Располагалась она на десятом этаже здания, построенного в начале века в районе Вашингтон-Хайтс. Из окон открывался вид на две трети острова Манхэттен с его небоскребами и смогом, на Гудзон и расположенные на противоположном берегу реки трущобы Нью-Джерси, а также на мост Джорджа Вашингтона, проложенный к открытым пространствам северо-западных окраин Нью-Йорка. Когда небо бывало чистым, как сейчас, заходящее солнце заглядывало сразу в четыре окна, окрашивая комнату в золотистые тона. Джулия несколько минут стояла на одном месте, словно прикованная.

«Это стоит всего, — подумала она. — Стоит быть брошенной, беззащитной, истеричной ради возможности вот так уединиться».

Джулия окинула взором залитую волшебным светом комнату. В одном конце ее располагалась кухня, в противоположном — кровать и комод с зеркалом, а в середине стояли несколько стульев, телевизор, стереосистема, по ковру там и сям разбросаны подушки, — одним словом, комната напоминала уставленную декорациями сцену, на которой вот-вот начнется спектакль.

Джулия взглянула на часы. Без двадцати семь. Через час и двадцать минут должна прийти Гейл. Джулия подошла к платяному шкафу, достала из него полупрозрачную ночную рубашку, набросила на себя, потом смешала водку с тоником и, усевшись поудобнее, стала думать над тем, что же она скажет своей подруге.

Мартин отшвырнул прочь полотенце, потянулся и вошел в парную. В свои тридцать пять лет он по-прежнему обладал фигурой, которая приводила в трепет большинство представительниц прекрасного пола. Высокий, под метр восемьдесят, Мартин всю свою сознательную жизнь посвятил занятиям физическими упражнениями. Он специализировался в физвоспитании во время учебы в колледже, по завершении которого получил степень магистра гимнастики.

По своему сложению Мартин более всего походил на пловца — худощавый, гибкий, с гладкими, но крепкими мышцами. Культуризму он не симпатизировал, понимая, что ворочание тяжестей губительно для многих жизненно важных функций организма, и предпочитал тренироваться на параллельных брусьях, делая повороты, вращения и стойки с изощренной ленцой профессионала — глядя на Мартина невозможно было догадаться, каких чудовищных усилий требуют эти упражнения.

Мартин закрыл за собой стеклянную дверь и вступил в густое, белое, горячее облако пара. Это были любимые минуты рабочего дня для него. Последние три года он работал директором спортивно-оздоровительного центра в Вест-Сайде — одном из дюжины подобных заведений, появившихся в городе после того, как среди манхэттенских клерков и служащих начался гимнастический бум.

Сама по себе должность Мартина не требовала никаких физических усилий. Он составлял комплексы упражнений, инструктировал наиболее состоятельных клиентов, беседовал с новичками и осуществлял общее руководство штатными сотрудниками — в большинстве своем безработными танцорами и актерами. Место это предложили Мартину вскоре после того, как вернувшись из Европы, они с Джулией переехали в Нью-Йорк. Конечно, работа не приносила того удовлетворения, которое Мартин испытывал прежде, приобщая к занятиям физкультурой ребятню в провинциальной школе, где он работал учителем, но платили за нее в три раза больше, чем преподавателю. К тому же нынешний пост Мартина считался весьма престижным. В общем, три года назад он вынужден был согласиться с Джулией, что возвращаться к провинциальной жизни было бы глупо.

Другое преимущество новой работы заключалось в том, что Мартин получил возможность пользоваться великолепными спортивными снарядами центра. Каждый вечер перед закрытием зала он тренировался в течение часа, обескураживая своим нарциссическим космическим танцем присутствующих. Впрочем, кое-кого филигранная техника Мартина, наоборот, побуждала к еще более активным занятиям гимнастикой. Когда уходил последний посетитель, Мартин, потный и довольный, направлялся в парную.

Сейчас он забрался на полок, вздохнул и начал понемногу плавиться. Это было одно из самых острых ощущений, которые Мартину приходилось когда-либо испытывать. Более глубокую, чем сон, более утонченную, чем аромат вина, более приятную, чем секс — полную расслабленность после интенсивных упражнений Мартин мог бы сравнить разве что с блаженством. В этом состоянии он порой впадал в глубокий транс, в котором его взгляду представали необозримые бездны. Устрашающие галактики скрытых смыслов маячили позади бриллиантовых лучей чистого света, источником которого было, казалось, само Сущее. Или вдруг всплывали из ниоткуда воспоминания детства. Впрочем, описать это состояние словами Мартин не смог бы.

Сегодня, когда он расслабился, когда разжались пальцы и исчезла тяжесть под веками, давившая на глаза, — Мартину явилась Джулия. Вся история их взаимоотношений воскресла в его памяти.

Когда Мартин познакомился с Джулией, она преподавала английский в той же школе, где работал и он. Далее все развивалось без каких-либо сюрпризов — кивки при встречах, совместные ланчи, свидания, постель, свадьба. Сюрпризы начались потом, когда Джулия стала проявлять неугомонность, которую он в ней не подозревал. Ей перестал нравиться городишко, в котором они жили, ей надоела скука и серое однообразие школы, из года в год штампующей выпускников; недовольство Джулии было вполне резонным, однако нетерпеливость жены стала раздражать Мартина. Спорить с Джулией было бесполезно, и они перебрались в Нью-Йорк.

Жизнь в Нью-Йорке оказалась суматошной и хлопотной. Началась она с поисков квартиры, а закончилась ссорой, причиной которой явилось желание Мартина завести ребенка. Вместо того, чтобы наслаждаться супружеской жизнью, они по большей части пытались спасти свой брак. И в конце концов расстались. Разрыв произошел два месяца назад. Мартин в соответствии с классическими канонами погрузил два чемодана и три коробки в автомобиль приятеля и съехал в гостиницу.

Дверь в парную на секунду открылась и тут же захлопнулась. Струя холодного воздуха ворвалась в парную, мигом вырвав Мартина из грез. Обычно это очень раздражало его, однако сейчас он даже рад был вторжению, поскольку воспоминания о Джулии неизменно завершались болезненными фантазиями — то ее насиловал какой-нибудь незнакомец, то разные негодяи заставляли ее сосать их половые члены…

Мартин повернул голову в сторону двери.

— Извини за беспокойство, — услышал он приятный, мелодичный голос.

— А, Роберт, это ты? — отозвался Мартин.

— Как водится, — ответил вошедший.

Из горячего белого облака показалась долговязая фигура Роберта — инструктора по йоге, который начал работать в оздоровительном центре еще до прихода Мартина. Преподавание йоги было основным занятием Роберта, и Мартин высоко ценил его профессионализм, выгодно отличавший этого парня от остальных сотрудников, для которых работа в центре служила лишь приработком. Отношения между ними сложились прекрасные, и за время совместной работы они научились почти безошибочно угадывать мысли и настроения друг друга. Тем не менее, ни один из них не знал точного адреса другого. Обычным предметом разговоров приятелей были те или иные преимущества йоги и гимнастики, позволяющие достигнуть физического совершенства. Когда же речь заходила о физиологических аспектах спортивных занятий, Роберт обычно заявлял:

— Определенные позы и движения — это еще не вся йога. Все это лишь средства для достижения цели.

Какой именно цели — Роберт не уточнял, несмотря на неоднократные просьбы Мартина, отвечая неизменно, что Мартин сам все постигнет, когда будет готов к этому.

Этот тон превосходства слегка раздражал Мартина, но в остальном Роберт ему очень нравился. Мартин даже немного привязался к нему. Однако погруженность в семейные проблемы не позволяла Мартину заводить крепкую дружбу с кем бы то ни было, включая и Роберта.

— Поза трупа у тебя получается лучше всех, — заметил Роберт, глядя на лежащего на полке Мартина: ноги вытянуты, руки вдоль туловища, голова запрокинута. — Мне иногда даже кажется, что ты погрузишься в эту позу слишком глубоко, и я, войдя в парную, обнаружу здесь в один прекрасный день твой хладный труп.

Роберт присел на нижний ярус прямо под Мартином и продолжил:

— Такое случалось, ты знаешь? Некоторые Учителя проделывали такие трюки, чтобы пустить пыль в глаза. Собирали своих учеников, заявляя, что собираются навсегда покинуть телесную оболочку. Потом пышущий здоровьем Учитель ложился на пол, закрывал глаза, переставал дышать — и умирал.

Мартин непроизвольно приподнялся. Лаконичный рассказ Роберта подействовал на него, как натянутая нитка в руках кукольника действует на марионетку. Мартин весь превратился во внимание. О смерти он думал лишь как о чем-то таком, что имеет отношение к другим людям. Мысли о смерти ассоциировались с похоронами, скорбящими родственниками и приятелями усопшего, и с удушливым запахом слишком большого количества цветов, простоявших в небольшой комнате несколько дней. Метафизическое же присутствие смерти никогда не занимало Мартина, поскольку здоровье его было слишком отменным, чтобы думать о внезапной или близкой кончине. Поэтому идея о том, что кто-то может просто прекратить свое существование, и сделать это сознательно, с тем, чтобы преподать наглядный урок своим ученикам — эта идея обрушилась на него со всей неистовой силой.

— Это одна из твоих экстравагантных сказочек, не правда ли? — спросил Мартин.

— Нет, — ответил Роберт. — Вполне документально зарегистрированы несколько таких случаев. Последний произошел четыре года назад.

— Но это же разновидность самоубийства! — запротестовал Мартин и, присев на полке, свесил ноги.

— Только если разграничивать жизнь и смерть, — ответил Роберт. — Для тех, кто постиг истинную сущность мироздания, жизнь и смерть — одно и то же.

Мысли Мартина смешались. С одной стороны, его придирчивый разум отказывался воспринимать то, что лежит за пределами аристотелевской логики. «А» есть «А», всегда им было, всегда им будет, и никогда «А» не станет «В». С другой стороны, рассуждения Роберта странным образом умиротворили Мартина, и ему даже явилось чудное видение. Он вдруг увидел самого себя сидящим в облаке пара, — в то же время понимая, что сидит в облаке пара лишь его тело, а сам Мартин куда-то исчез. И от этого ничего не изменилось. Тело жило своей жизнью, Роберт сидел на прежнем месте, стены, пар, спортивный зал, город, планета. Вселенная — ничего не изменилось. На какую-то долю секунды Мартин узрел ту истину, о которой говорил Роберт: нет никакой разницы между твоим бытием и небытием. Все будет идти, как прежде, своим чередом.

Абсолютная невозможность этого, однако, тут же вытеснила это странное видение из его головы. Этого не может быть! Сердитый внутренний голос с рациональным цинизмом хрипло зашептал, что нынешнее его состояние существенным образом отличается от того, что называют «смертью», ибо в последнем случае он будет мертв, превратится в ничто. Мартин вдруг запаниковал и вмиг вернулся в обычное состояние. Душа вновь соединилась с телом. Я вешу семьдесят четыре килограмма, я весь вспотел, и мне очень хочется пить. Вот это — реальность. А Роберт — чудаковатый малый, чья голова засорена восточными сказками, которые не следует воспринимать всерьез.

Некоторое время оба мужчины сидели молча. В парной воцарилась полная тишина, которую лишь изредка нарушал свист очередной порции пара, поддаваемого в комнату. Оба начали обильно потеть. Сквозь расширившиеся поры организм очищался от накопившихся шлаков. И Мартин, и Роберт впали в некое новое состояние, в котором на первый план выдвигались чисто автоматические функции организма. Главное — это дыхание, пульс, кровообращение, чувство равновесия.

Первым вынырнул из этого транса Мартин.

— Ты действительно веришь в это? — спросил он. — Я имею в виду — ты и впрямь думаешь, что жизнь и смерть — одно и то же?

Роберт выпрямил спину и потянулся. Затем сделал какое-то неуловимое движение, и спина его словно бы надломилась в четырех местах. Мартину показалось, что сейчас из-под лопаток Роберта посыплются искры.

— Это нельзя назвать верой, — ответил Роберт разомлевшим голосом. — Говорить, что жизнь и смерть — одно и то же, вовсе не означает того, что я хочу назвать белое черным. Конечно, если рассматривать жизнь и смерть с определенной точки зрения, то два эти состояния абсолютно не похожи. Я имел в виду другое: мне кажется, что человек должен быть одинаково индифферентен и к жизни, и смерти, и не наделять жизнь большим, нежели смерть, смыслом.

— Кажется, ты не очень-то уверен в том, что говоришь.

— Ну, я всего лишь ученик. Мне, конечно, удавалось в какие-то мгновения проникнуть в суть данного учения, но до просветления мне еще очень далеко, — Роберт усмехнулся: — Очень далеко.

— Да ладно тебе прибедняться! Ты такие номера откалываешь с собственным телом, какие мне даже и не снились. Слишком уж хорош для простого ученика.

— Что касается хатха-йоги — учения, проповедующего физическую гармонию и силу, — то в этой области я, действительно, кое-чего достиг. Но я уже говорил тебе, что это лишь средство для постижения более мудрых истин.

— Проблемы жизни и смерти, например?

Роберт надолго задумался. Потом встал, голова его исчезла в облаке пара, и когда он заговорил, создалось полное впечатление того, что истины вещает обезглавленное тело.

— У тебя что-то произошло в жизни недавно, да? — спросил Роберт. — Извини, что вмешиваюсь, но я чувствую в тебе серьезные перемены. Я уже давно хотел поговорить с тобой, но ты всегда как-то наглухо застегнут, хотя внешне весьма дружелюбен.

Слова Роберта застали Мартина врасплох, но он сразу взял себя в руки и ответил, пожимая плечами:

— Ничего удивительного, что ты заметил во мне перемены. Как-никак мы работаем вместе уже почти три года. — Мартин смахнул с бровей капельки пота и продолжил: — Мы разъехались с женой два месяца назад.

Мартин не намеревался распространяться подробнее, но слова сами сорвались с его губ:

— И причин-то особых не было. Я имею в виду — ничего такого, из-за чего разводятся. Просто она сказала мне, что не хочет заводить детей в ближайшие три-четыре года. Это и послужило поводом для ссоры. Хотя началось все, по-моему, еще в то время, когда я поддался ее уговорам и бросил свою работу. Я был счастлив, когда преподавал в школе. Потом мы путешествовали по Европе, и это было замечательно. Затем вернулись в Америку, переехали в Нью-Йорк, который на первых порах совершенно опьянил нас, привыкших к провинциальной жизни. Джулия поступила на службу к человеку, с которым мы познакомились в Югославии. Он остался очень доволен ее деловыми качествами и положил ей очень солидное жалованье. Я пришел работать сюда. Зарплата моя здесь была в три раза выше учительской. В общем жили мы припеваючи. А потом… Не знаю, наверное, работа и вся эта мишура заслонили от нас… — у Мартина дрогнул голос. — Возможно, мы с самого начала не подходили друг другу, но чтобы понять это, нам понадобилось пять лет. В конце концов мы практически перестали общаться. Каждый из нас находил какие-то причины, чтобы как можно реже появляться в квартире. Я начал подозревать, что Джулия завела себе любовника, и стал подумывать о том, чтобы и самому побаловаться на стороне. А потом в один из вечеров мы заспорили о ребенке. Я хотел, чтобы она родила дочку или сына. Джулия ответила, что это не входит в ее ближайшие планы. Думаю, что весь этот спор был чисто символическим. Но, как бы то ни было, мы вдруг выплеснули все свои эмоции. Я собрал чемоданы и переехал в гостиницу.

Мартин замолчал, потея теперь не столько от пара, сколько от волнения. Затем утер лоб и грустно рассмеялся:

— Странная вещь: я умудрился уложить пять лет супружеской жизни в один абзац.

— Бабба говорит, что когда мы умираем, вся прожитая жизнь умещается в один короткий миг, — сказал Роберт.

— Хорошенькое утешение, — пробормотал Мартин.

— Просто он таким образом напоминает, что все наши драмы не столь уж значимы и важны.

— А что же тогда имеет значение?

— Бог, — ответил Роберт.

— Очередное утешение.

— Иногда это утешение, иногда — нет. Не в этом дело. Бог — это реальность. По сути, Бог и есть единственная реальность. Не существует ничего, кроме Бога. А внутри этой реальности масса самых различных деталей, и ни одна из них ничем не важнее другой.

— Ты действительно в это веришь? — спросил Мартин.

— Я повторюсь: это нельзя назвать верой. Либо ты видишь истину, либо нет.

— А ты видишь? Узрел ли ты сам Бога? Что это — своеобразный экран, на который проецируются наши жизни?

— Это лишь метафора. Каждая религия, каждый человек имеет свой собственный образ Бога. Но великие учителя не устают напоминать нам, что всякий образ Бога — не есть Бог. Бог — это не вещь, не личность, даже не опыт. Бог есть… — теперь замолчал Роберт. Он повернулся и пошел в дальний конец парной, совершенно исчезнув из вида.

— «Бог есть…» — что? — переспросил Мартин.

— Бог есть, — повторил Роберт. — Выразить Бога словами невозможно. Надо просто постичь его, осознать себя Богом. Можно тысячу лет простоять на голове, занимаясь йогой, и ни на йоту не приблизиться к Истине.

— Тогда ради чего стараться?

— Потому что можно ведь и постичь Истину, — ответил невидимый Роберт. Мартин вдруг ощутил себя Моисеем, беседующим с неопалимой купиной. — Есть люди, которые осознали себя Богами и жили как Боги.

— Иисус? — спросил Мартин.

— И он тоже. А еще Будда, Лао Цзы, Кришна, Рамана Махариши. Таких людей много.

— А нынче кто у нас ходит в богах? — спросил Мартин с неприкрытым сарказмом.

— Бабба, — просто ответил Роберт.

— Бабба. Ты уже второй раз упомянул это имя. Это один из тех индусов, чьими портретами облеплен весь город?

Роберт не ответил. Мартин подождал несколько минут, прежде чем продолжить разговор. Пар начал оказывать воздействие на самые глубины организма. Чем-то это походило на опьянение. Он рассказал Роберту о своем разрыве с Джулией, а теперь они беседуют о Боге. Это было весьма странно, но крайне интересно и весело. Мартин почувствовал, как размягчается солнечное сплетение, рассасывается узел, на формирование которого он потратил столько времени и сил.

— Извини, — сказал он после долгого молчания. — Я не хотел унижать твоего учителя.

— Да нет, что ты! Это ничего, — ответил Роберт. — Я просто подумал… Наверное, тебе не захочется пойти сегодня со мной. Я иду к Баббе. У него сегодня собрание, на которое допускаются все желающие.

Первым побуждением Мартина было отвергнуть приглашение. За долгие годы он выработал в себе привычку не поддаваться никакому влиянию, противодействуя импульсивному желанию погрузиться в некий хаос.

Но он вдруг заколебался. Теперь, когда Мартин был совершенно свободным человеком, и ему не нужно было к определенному времени возвращаться домой, — перспектива встречи со святым индусом была самой непривлекательной из тех возможностей, которые мог предоставить ему вечерний Нью-Йорк. Но поскольку Роберт как бы заранее предполагал, что Мартин откажется, — Мартин решил, из духа противоречия, сходить на эту встречу.

— Я не знаю… — сказал он осторожно.

— Собрание назначено на девять часов, — ответил Роберт. — Мы успеем поужинать и попутно я введу тебя в курс дела.

— А чем занимаются на этих сборищах? Может, я не впишусь?

— Да ничего особенного мы не делаем. Сидим вокруг учителя. Иногда поем. Иногда просто молчим. Потом Бабба читает проповедь и отвечает на вопросы.

— Что ж, тогда я согласен.

В это время в дверь парной постучали и послышался чей-то фальшивый фальцет:

— Пар убирать или вы тут будете потом исходить?

Это был Фредди, один из служащих спортивного центра. Круглолицый, невысокого роста двадцатичетырехлетний гомосексуалист. Вообще-то он производил впечатление человека асексуального и выпячивал свои педерастические повадки для того, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание. Если он сохранит свои ужимки достаточно долго, то может превратиться в классическую тетушку — возможно, даже с оборочками на манжетах. Впрочем, парень не был лишен остроумия, и потому раздражал своим поведением только тогда, когда у собеседника его вдруг начинала болеть голова, или тот был не в настроении. Фредди работал в спортзале уже год, одновременно посещая часовщиков. Его заветной мечтой было приобретение собственной лавочки, которая торговала бы антикварными часами.

— Убирай пар, Фредди, — откликнулся Мартин.

— Можно мне войти? — назойливо спросил Фредди.

— Если тебя возбуждают умные беседы, — Мартин тихо подкрался к двери и распахнул ее перед самым носом Фредди.

Однако тот был готов к такому повороту, и Мартин оказался в глупом положении. Фредди смерил Мартина взглядом, задержавшись на его члене.

— Беседа, как же, — кокетливо сказал Фредди и, грациозно повернувшись на одном каблуке пошел прочь. — Я прекрасно разбираюсь в языке тела.

Мартин улыбнулся вслед удаляющейся фигуре. Никогда не испытывавший никакого вожделения к гениталиям другого мужчины, Мартин принимал вполне искренние откровения Фредди за некую причудливую разновидность юмора.

В эту секунду Роберт вдруг положил свою руку Мартину на плечо. Мартина аж передернуло.

— Прости, пожалуйста, — извинился Роберт. — Я не хотел пугать тебя. — Он мягко убрал руку с его плеча.

— Ой-ой-ой! — заверещал Фредди, увидев эту сцену по дороге в гардероб.

Мартин и Роберт вышли из парной.

— Ладно, — довольно оживленно произнес Мартин. — Принимаем душ и закрываем заведение. Ночная смена придет убирать помещение с минуты на минуту.

— Тогда я буду ждать тебя у входа минут через пятнадцать, — предложил Роберт. — Что ты будешь есть на ужин?

Мартин пожал плечами:

— Не знаю. Выбери сам. Ты ведь приглашаешь?

Роберт улыбнулся, и мужчины вошли в душевую, разойдясь по противоположным кабинкам. Мартин тщательно намыливался, смывал пот со своего тела и думал о змеях. О том, как это, наверное, здорово — сбрасывать с себя раз в году огрубелую, старую кожу. Смутное радостное чувство разлилось в его груди. Каскады воды обрушивались на голову Мартина и на его плечи. Он открыл глаза, и ему показалось, что душевая освещена раз в пять ярче обычного, словно кто-то вкрутил новую мощную лампу.

В эти самые мгновения Роберт, который знал, что в этом мире все призрачно, тоже думал о змеях. Только ему пригрезился огромный космический змей, кусающий себя за хвост. Роберт еле слышно прошептал: «Бабба», — и улыбнулся.

Окружающий мир перестал казаться реальным Гейл Годдард. Осталась лишь мерцающая разноцветная аура, которой были окутаны все ее ощущения. Преобладающим цветом был голубой — яркий покров света, озарявший своим сиянием все вокруг.

Гейл сидела на заднем сиденье такси, но ей казалось, что она мчится в вышине на планере, сбивая снежные шапки с горных вершин. Блузка приятно щекотала ее соски, бедра возбуждающе терлись друг о друга. Все ее тело словно пело от радости.

Гейл было двадцать семь лет. Она обладала фигурой манекенщицы — только ягодицы выдавались чуть-чуть больше, чем у моделей, но эти округлости сводили с ума всех мужчин, так что Гейл и не пыталась исправить сей очаровательный недостаток фигуры. Желто-зеленые глаза сверкали на лице такой божественной красоты, что подвигли бы самого Боттичелли запечатлеть его на холсте.

Гейл пребывала в состоянии абсолютной эйфории, которую не смогли развеять даже часы, проведенные ею в школе. Гейл преподавала в четвертом классе бесплатной государственной школы, расположенной в Уильямсбурге — той части Бруклина, где издавна проживала община хасидов, и которую с недавних пор стали обживать пуэрториканцы. Противоположные тротуары одной и той же улицы принадлежали разным мирам, каждый из которых имел массу доводов в пользу того, почему он должен существовать обособленно. Ультраортодоксальные евреи отдавали своих детей в собственные начальные школы, так что среди тридцати двух одиннадцатилетних воспитанников Гейл многие еле-еле говорили по-английски. Частенько Гейл приходилось повышать голос и прибегать к угрозам, ибо она не достигла еще той преподавательской зрелости, которая сама по себе вызывает уважение у учеников. Кроме того, в своей работе Гейл приходилось руководствоваться официальными образовательными догмами и вдалбливать в головы непоседливых мальчишек сведения о колониальных войнах в Индии, о структуре правительства США и о прочих никому не нужных вещах.

Будь ее воля, Гейл оставила бы в расписании только математику и английский, отдав все остальное время музыке, танцам и разным играм. Однако она не настолько была уверена в себе и, к тому же, подобный радикализм мог привести к потере работы. В общем, Гейл, как и все ее коллеги, покорно сносила рутину школьной жизни.

После школы Гейл возвратилась домой, и весь день провела в бесцельном шатании по квартире. Играла с котом, смотрела из окна, приняла ванну. К Джулии она собиралась в восемь вечера, так что занять себя Гейл могла только размышлениями о неожиданном событии, происшедшем накануне. Эллиот предложил ей руку и сердце.

Гейл познакомилась с ним примерно год назад, в кабинете у Джулии. Эллиот произвел на нее тогда неоднозначное впечатление. С одной стороны, Гейл почувствовала неприязнь к плотно сбитому коротышке с мясистыми пальцами, который беззастенчиво разглядывал ее груди. Однако одновременно что-то екнуло в душе Гейл. Быть может, на нее подействовало то обстоятельство, что человек этот был очень богат, а может, в подсознании проснулись сокровенные мечты — например, иметь возможность облететь весь земной шар на собственном самолете… На ум вдруг пришли мысли о проституции, что часто случается с людьми, которые честны перед собой. Пожалуй, это может стать реальностью, подумала тогда Гейл. Она уже достаточно взрослая и прекрасно понимает, что самое большее, на что ей можно рассчитывать в жизни — это превратиться в старую деву-«училку», в лучшем случае, в супругу школьного директора.

Поэтому, когда в поле зрения оказался Эллиот, она поймала себя на том, что взвешивает потенциальную выгоду, которую может принести ей это знакомство. Эллиот попросил у нее номер телефона, позвонил через два дня, и в ту же ночь Гейл уже лежала на его кровати и смотрела на свое отражение в зеркале, подвешенном к потолку. В этом зеркале крепкий невысокий мужчина яростно сверлил своим членом плоть прекрасной женщины. В принципе, Гейл была готова к такому развитию событий, но ее приятно поразила та нежность, которая последовала вслед за половым актом. Оргазм ее получился каким-то лютым. Одерживая похотью, она раскрыла перед Эллиотом свое влагалище, и, сжав ягодицы, превратилась в сплошное горячее лоно. Эллиоту пришлось трахать ее больше часа, прежде чем удалось преодолеть искусные преграды Гейл, и та сдалась окончательно. Такие игры ему нравились. Эллиот всякий раз, когда красивая женщина соглашалась лечь с ним в постель, удивлялся этому обстоятельству. Он знал, что женщина загипнотизирована его богатством, но никак не мог понять, почему она так раскрепощается, едва только оказывается раздетой в его постели. Лишенному абстрактного мышления Эллиоту было невдомек, что трахался он с той же энергией и напором, с какими делал деньги, и устоять перед его животной сексуальностью женщины не могли.

Гейл решила: «Пусть этот сукин сын потрудится как следует!» Ей было интересно, каким Эллиот будет в постели и каковы будут ее собственные ощущения, когда его энергия взорвется в ее лоне. Однако сдаваться без боя она не собиралась. По иронии судьбы, чем больше противодействия оказывала Гейл, тем проще Эллиоту было преодолеть создаваемые ею преграды, поскольку Эллиот знал, как нужно обходиться с женщинами: когда обращаться с ними сурово и когда приласкать, когда идти напролом — и когда отступать, как дразнить их, и как удовлетворять. К тому же он не ведал усталости. И был искусным любовником. Он входил в плоть Гейл под разными углами до тех пор, пока она не стала истекать соком, а потом, не дав ей переменить позу, резко менял направление и скорость фрикций, застигая Гейл врасплох, и проникал в самые потаенные уголки ее влагалища. Все это время он не спускал с Гейл глаз, а руки его не переставая гладили ее обнаженные груди и восхитительную попку.

Эллиоту очень нравилось впиться губами в рот своей партнерши и ловить ее стоны. Ему пришлось немало потрудиться, прежде чем Гейл сдалась окончательно. Она широко раздвинула ноги и приподняла их вверх, обняла его за плечи, впилась языком в губы Эллиота, закрыла глаза и начала страстно двигать тазом навстречу его всепроникающему члену. Приближение оргазма оба почувствовали одновременно, и стиснув друг друга в объятиях, полностью отдались ритму, забыв о том, кто из них строен, а кто не очень, кто красив, а кто уродлив, кто богат, а кто беден, кто мужчина, а кто женщина.

После полового акта Эллиот с трогательной заботливостью приготовил легкий ужин, и они, попивая ароматный кофе, просто и откровенно рассказывали каждый о себе. Магия секса в очередной раз сделала свое дело, и два человека из незнакомцев превратились в близких людей.

Проснувшись на рассвете, Гейл испытала своеобразное эмоциональное похмелье. Был даже момент, когда она готова была незаметно выскользнуть из постели, быстро одеться и бежать из дома Эллиота без оглядки. Опыт удался на славу, а еще прекраснее то, что он закончился. Эллиот лежал на боку, щеки потемнели от однодневной щетины, и небритое лицо сразу стало выдавать его солидный возраст. Гейл отодвинулась к дальнему краю кровати и, приподнявшись, уселась на самом краешке матраса. Что-то заставило ее остановиться в нерешительности. Гейл почувствовала на своей спине его взгляд и поняла, что Эллиот проснулся. Он перекатился по кровати поближе к ней. Гейл обернулась. Момент был чрезвычайно щекотливый. Оба они уже не те, что вчера. Они знают достоинства и недостатки друг друга, каждый из них в курсе жизненных перипетий другого, каждому знаком запах другого… Они квиты и могут расстаться без взаимных упреков, без чувства стыда и дискомфорта.

Но что-то заставило Гейл вновь опуститься на кровать. Положив голову на бедро Эллиоту, она вздрогнула, закрыла глаза и взяла в рот его член. Эллиот стал гладить ее волосы, а она сосала и облизывала его член, пока он не кончил. Впервые за целый год Гейл вновь познала вкус спермы.

Следующие два-три месяца они встречались практически каждый день. На личном самолете Гейл полетать не довелось, но обедала она теперь в ресторанах, о существовании которых прежде и не подозревала. И не раз проносилась с ветерком по Ист-Хэмптону в роскошном «бентли». На туалетном столике множилась коллекция дорогостоящих безделушек. Когда же Эллиот подарил ей брошь за восемь тысяч долларов, Гейл поняла, что она переступила определенную черту в жизни Эллиота. Тому ничего не стоило бросить Гейл пачку сотенных ассигнаций и сказать:

— Дорогая, почему бы тебе не приобщиться к чему-нибудь прекрасному?

В какой-то из дней Гейл уже не могла не признаться себе в том, что она попалась на крючок. Ей доставляло удовольствие идти по жизни по ковру из банкнот. Ей нравилась атмосфера, окружающая богатых людей. Ей, наконец, нравилось, как трахается Эллиот.

«Ну ладно, — сказала она себе. — Теперь я — содержанка. Я мечтала об этом, и это случилось. Что дальше?»

А дальше игра становилась по-настоящему интересной. Потому что и Эллиот попался на ее крючок. Он привык к Гейл, вошел во вкус, и начал экспериментировать. В одну из ночей он вдруг улегся у ног Гейл и попросил ее истоптать его ногами. Полусонная Гейл впервые за все время их связи допустила ошибку. Она сказала, что не может сделать этого, и попросила Эллиота простить ее, полагая, что именно этого и хочет любовник. Но Эллиот вдруг отшвырнул ее с такой силой, что Гейл, пролетев метра два, слетела с кровати на пол. Этот полет мигом привел ее в чувство и, очнувшись, Гейл увидела, что Эллиот стоит над ней с искаженным от ярости лицом:

— Ты оскорбила меня, — свирепо произнес он, сжимая кулаки. — Я от тебя без ума — настолько, что попросил тебя попрать меня ногами. Это столь же непривычно для меня, сколь и для тебя. Но это не значит, что ты должна терять уважение ко мне. Не теряй ко мне уважения, даже когда я лижу твою задницу. И тогда я буду платить тебе тем же.

В то мгновение Гейл увидела Эллиота насквозь, прочитав все его потаенные мысли.

«А что, если он вдруг захочет жениться на мне?» — промелькнуло в ее голове. А сразу вслед за этим Гейл сообразила, что Эллиот хочет ребенка.

Однако больше они к этому эпизоду не возвращались. Время бежало, месяцы незаметно сложились в целый год, и вот уже минуло четырнадцать месяцев с того дня, когда Эллиот впервые переспал с ней. Встречи их понемногу становились шаблонными. Эллиот отсутствовал в Нью-Йорке примерно четыре месяца в году, и в эти дни Гейл могла делать все, что ей заблагорассудится. Когда же Эллиот бывал в городе, само собой подразумевалось, что Гейл будет сидеть у телефона и ждать его звонка. Эллиот мог встречаться с нею четыре раза в неделю, а мог и не звонить в течение десяти дней. По какому-то неписаному правилу Гейл, тем не менее, должна была быть дома не позднее полуночи в те дни, когда Эллиот не назначал ей свидания — на тот случай, если Эллиоту вдруг захочется в последний момент включить траханье с Гейл в плотный распорядок дня. Конечно, это не могло не раздражать Гейл, ибо время и место встреч должны все-таки назначаться по обоюдному согласию. Однако, когда двое искренне привязаны друг к другу, неожиданная, незапланированная встреча обычно доставляет массу удовольствия.

С той самой ночи, когда Гейл поняла, что они с Эллиотом испытывают друг к другу нежные чувства, она научилась не обижаться на него по пустякам, гася тем самым потенциально возможные конфликты в самом зародыше.

Но вчера Эллиот, что называется, «продинамил» Гейл. Он обещал заехать за нею домой, — квартира Гейл ему, кстати, определенно не нравилась, поскольку была маленькой и лежала в стороне от основных маршрутов деловых поездок Эллиота, — но обещания не сдержал. Когда минуло два часа с того времени, на которое назначена была встреча, Гейл начала испытывать хорошо всем известное чувство — злость и обиду вперемежку с беспокойством. Она позвонила Эллиоту в апартаменты на Мэдисон-авеню, но там никто не брал трубку. Даже прислуги не оказалось на месте. Гейл подумала, что у него, быть может, незапланированная деловая встреча, но в этом случае Эллиот непременно позвонил бы ей. Значит, он либо попал в какую-нибудь переделку, либо убит. Гейл вдруг расхохоталась, поймав себя на том, что первое, о чем она подумала, допустив, что Эллиот мертв — это оставил ли он ей какое-либо наследство.

Как бы там ни было, Гейл не претендовала ни на что. Подарки Эллиота были замечательными, но она настояла, несмотря на его уговоры, на том, что будет продолжать работать, жить в прежней квартире и сохранит свой прежний стиль, включая и манеру одеваться. Меховая горностаевая накидка, подаренная Эллиотом, по большей части висела в шкафу. Гейл надевала ее крайне редко, и то лишь дома, чтобы покрасоваться перед зеркалом. Интуиция подсказывала ей, что как только она станет финансово зависимой от своего любовника, дело может кончиться разрывом.

Прошел еще один час, и не на шутку обеспокоенная Гейл начала разговаривать вслух, проклиная Эллиота и одновременно молясь о том, чтобы с ним ничего не случилось. В конце концов она позвонила Джулии, поделилась с ней своими тревогами, но та, погруженная в свои собственные проблемы, стала говорить дежурные фразы о том, что все в порядке, и высказывать обычные предположения — задержался на работе, сломался автомобиль… Тем не менее, голос подруги немного успокоил Гейл — так женщины подбадривают друг друга, когда их мужчины уходят на войну. Джулия, наверное, уже в десятый раз повторила, что с Эллиотом наверняка все в порядке, когда Гейл услышала звук поворачивающегося в замочной скважине ключа. Дверь распахнулась, и в комнату вошел Эллиот.

Теперь, когда выяснилось, что с Эллиотом действительно все в порядке, все страхи и волнения Гейл мигом трансформировались в ярость. Пусть он не ждет от нее прощения. Он так жестоко обманул ее, что она сейчас разорвет его на части.

Все это, конечно, произошло на уровне подсознания, и никаких изменений в поведении Гейл Эллиот поначалу не заметил. Она просто бросила на него короткий взгляд, пока он снимал пальто, развязывал галстук и стаскивал с себя ботинки.

— Явился, — сказала она спокойно в телефонную трубку.

— Вот и замечательно, — обрадовалась Джулия на другом конце провода. — Видишь, ты волновалась совершенно зря.

— Да-а-а уж, — ответила Гейл, растягивая слова. И добавила дружелюбно, с трудом сдерживая ярость по отношению к Эллиоту. — Спасибо тебе, родная. Я тебе завтра перезвоню.

Эллиот, наконец, осмелился поднять глаза на Гейл и понял, что пощады не будет. Самое печальное, что он действительно ВИНОВАТ. И вину свою он искупить вряд ли сможет. Он был с другой женщиной, и женщиной этой была Джулия.

Год назад он уже крутил короткий роман со своей секретаршей. Длился он не больше двух недель, завершившихся тремя ночами бурного анального секса. Тогда они как бы выплеснули все свои эмоции, которые прежде держали в узде, повинуясь этикету отношений между начальником и подчиненным. Так заядлый автомобилист, выбравшись с запруженных городских улиц на трассу, врубает скорость сто миль в час, чтобы дать почувствовать автомобилю всю его мощь.

Когда они встретились в последнюю ночь, оба — и Эллиот, и Джулия — твердо решили, что эта ночь действительно станет последней. Джулия чувствовала себя виноватой перед Мартином, и продолжение связи было чревато эмоциональным срывом, что, в свою очередь, отразилось бы на ее работе. В общем, оба пришли к единодушному решению связь прекратить. Но, как говорится, отведав крови, и Джулия, и Эллиот прекрасно понимали, что в один прекрасный день они могут не удержаться. Не раз, когда Джулия проходила мимо стола Эллиота в обтягивающем платье, тот вспоминал, как эта женщина пожирала своими ягодицами его член. А Джулия, чувствуя на себе взгляды Эллиота, вспоминала, как могучий член сверлил ее плоть до тех пор, пока она едва не теряла сознание.

Тот самый прекрасный день настал вчера, Джулия всем своим видом давала понять, что постель ее пуста. Эллиот знал о ее формальном разрыве с Мартином, но прошла неделя, прежде чем он понял, что это серьезно, а потом понадобилось еще два месяца, чтобы произошел взрыв. И когда на них обоих все это нахлынуло, они ощутили себя солдатами перед дулами автоматов. Эллиот впервые за двадцать лет совершенно потерял самообладание и даже не догадался позвонить Гейл, чтобы перенести встречу.

Заняться любовью прямо в офисе и даже на своей квартире Эллиот не мог: Гейл могла позвонить в оба этих места, а он все же был не настолько циничным, чтобы заниматься с кем-то любовью, пока ему названивает дама сердца. Поэтому, когда им с Джулией стало уж совсем невтерпеж, Эллиот предложил Джулии поехать к ней домой после работы. У Джулии задрожали коленки, но она согласилась. И вот, после двухчасового полового акта, когда Эллиот и Джулия отдыхали, попивая кофе в постели, — вдруг зазвонил телефон. Раздалось два звонка, а потом, через некоторое время, позвонили вновь. Это был условный сигнал — так звонила Гейл, поскольку Джулия ни с кем, кроме нее, общаться в эти дни не хотела.

— О Господи, это Гейл, — воскликнула Джулия, вдруг осознав, что в связи с нынешней ситуацией она виновата не только перед Мартином, но и перед своей ближайшей подругой. Она же в постели с ее любовником! Все же Джулия заставила себя снять трубку.

Когда Гейл поделилась с ней своими тревогами, Джулия поняла, что ситуация гораздо более ужасна, чем ей представлялось минуту назад. Оказывается, ради свидания с ней Эллиот не пошел на свидание с Гейл. По сузившимся глазам Джулии Эллиот понял, что теперь он подвергается двойному риску. Если же о случившемся узнает еще и Мартин, то риск станет тройным. Эллиот быстро оделся и, объясняясь жестами и взглядами с Джулией, которая по-прежнему разговаривала с Гейл, помчался к своей любовнице. Когда он вошел в квартиру Гейл, та по-прежнему беседовала по телефону. По ее взгляду Эллиот понял, что Джулия не сказала ей правду, так что от этих объяснений он избавлен. Но ему предстоит выдержать ярость Гейл. Эллиот был достаточно умен, чтобы предположить, что Гейл, воспользовавшись предоставившимся случаем, выскажет ему все, что накопилось на ее душе за последний год.

— Жуткий день сегодня был, дорогая! — прокричал он из коридора, вымученно пытаясь придать своему голосу шутливый тон. Главное — ни словом не обмолвиться о том, что он заставил ее ждать три часа. Оба и так прекрасно понимают это, но если сейчас привлечь внимание к своему опозданию, то немедленно последует взрыв. А Эллиоту нужно выиграть время. И непременно принять душ. Пусть Гейл немного остынет, прежде чем сосредоточит все свое внимание на нем. А там уж Эллиот сведет ссору на нет. Но до этого просто необходимо принять душ, ибо по опыту своему он знает, что выяснение отношений закончится постелью. А Эллиот весь в вазелине и выделениях Джулии. Конечно, Гейл может этого и не заметить, но риск слишком уж велик. На самый крайний случай Эллиот приберег вариант, предусматривающий частичное признание: он скажет, что действительно переспал с проституткой. Но все же хотелось бы как-нибудь избежать этого.

— Я жду объяснений, — ледяным тоном отозвалась Гейл. Взгляд ее был похож на взгляд капитана спасательной шлюпки, который отцепляет от борта пальцы пытающегося влезть в лодку несчастного, потому что тот — лишний, и шлюпка может перевернуться. На ее стороне — сознание собственной правоты, то самое чувство, которое в давние времена явилось движущей силой крестовых походов и прочих кровавых деяний. Чувство вины приковало Эллиота к позорному столбу, и Гейл лихо щелкала бичом, прежде чем нанести сокрушающий удар.

Эллиот стал бочком пробираться поближе к ванной Он так перепугался, что ему казалось, будто Гейл уже учуяла запах незнакомой соперницы.

«Вот ведь дикость какая, — подумал Эллиот. — Считаем себя самыми разумными существами, а единственное, на что пригоден наш большущий мозг — это на то, чтобы всячески препятствовать нормальным биологическим потребностям организма».

— Я виноват, родная, конечно же, виноват, — пробормотал Эллиот, понимая, что лучше всего покаяться. Конечно, было бы идеально вместо разговоров обнять сейчас Гейл, но… этот запах!

«Она хочет обращаться со мной, как с пацаном, — подумал он про себя. — Чтобы ровно в девять был дома, приготовил уроки и почистил зубы. И хватит шляться где попало и с кем попало».

А вслух сказал:

— Я так устал, дорогая. Первое, что мне сейчас необходимо — это душ. — И добавил, виртуозно балансируя на самом краю пропасти: — А ты сообрази пока что-нибудь выпить, ладно? Я быстро.

И прежде чем Гейл успела что-либо сообразить и ответить, Эллиот скрылся в ванной и закрыл за собой дверь.

Несколько секунд Гейл тупо смотрела на дверь ванной, а потом направилась в кухню смешивать водку с мартини. Первая стычка обошлась без серьезных потерь, и походила скорее на перестрелку, чем на серьезный бой. Противники как бы присматривались друг к другу, прежде чем бросить в сражение основные силы.

Гейл наколола льда, выжала лимон и, достав шейкер, принялась смешивать коктейль, улыбаясь своим мыслям. Несмотря на всю свою злость, она все же была рада, что Эллиот вернулся. Но теперь он должен заплатить за причиненные ей треволнения. И Гейл не успокоится, пока не выместит на нем всю злобу. А потом они займутся любовью — в этом Гейл уверена. Уверена она была и в том, что Эллиот изменил ей с какой-то женщиной, и в эту самую секунду смывает с себя следы преступления.

Гейл не ревновала Эллиота к женщинам, с которыми он имел случайные связи. Она прекрасно знала, какими неистощимыми запасами эротической энергии обладает Эллиот, знала и о том, что в течение дня ему приходится сталкиваться с привлекательными коллегами по бизнесу и молоденькими секретаршами. «Странно, — вдруг сообразила Гейл, — мы, оказывается, делим женский пол на собственно женщин и на секретарш, как будто последние являются каким-то особым подвидом». Известно было Гейл и то, что Эллиот любит ее, хотя и не очень-то проявляет свои чувства. Он напоминал ей мальчишку, который не может скрыть разочарования, когда в конце ковбойского фильма главный герой целует героиню, а не коня. Конечно, ее бы очень напугала серьезная связь Эллиота с какой-нибудь женщиной, но в то же время мысль о заочном соперничестве с дамой, позарившейся на Эллиота, приятно возбуждала Гейл. Нет, сейчас она сердится на Эллиота не из-за ревности, а из-за того, что он заставил ее ждать и волноваться.

Эллиот смотрел на возможные последствия сегодняшнего недоразумения гораздо серьезнее. Если Гейл узнает, что он был с Джулией, то действия ее могут оказаться совершенно непредсказуемыми. Эллиот представил себе, как Гейл бросается на него с кухонным ножом. А может произойти нечто еще более ужасное. Например, с Гейл приключится шок. Эллиот легче перенес бы истерику, чем неподвижное сидение в кресле с блуждающим взором, дрожащим подбородком и побледневшим от горя лицом. Но это было только началом. Потому что вслед за Гейл перед мысленным взором Эллиота предстала Джулия. Она не знала, что в тот самый момент, когда Эллиот проникал в ее анальное отверстие, он должен был находиться рядом с Гейл. Встреча их получилась довольно нервной, но они молчаливо придерживались прежнего соглашения — если уж трахаться, то так, чтобы не влезать в чужую жизнь. Поэтому, когда позвонила Гейл, и Джулия узнала, как на самом деле обстоят дела, Эллиот почел за благо ретироваться прежде, чем начнут сгущаться тучи. Единственным спасением Эллиота было то, что он знал: Джулия не станет причинять боль своей ближайшей подруге, и потому не расскажет Гейл о случившемся. Однако она весьма осложнит ему жизнь в офисе. Намыливая второй раз мошонку, Эллиот лихорадочно прикидывал, насколько он уязвим для Джулии. Его аж передернуло. Джулия запросто может засадить Эллиота за решетку лет на десять. Не то чтобы он вел противозаконную деятельность — нет. Но некоторым горным инспекторам Эллиот во время сделок дарил ценные подарки, которые прокурор запросто может счесть за взятки. И тогда Эллиота ждет тюрьма.

Ситуация усугублялась еще и тем, что Эллиот вновь страстно желал Джулию. Ему трудно было покинуть ее квартиру после звонка Гейл, потому что как раз в тот момент он начал ощущать вторую эрекцию, длившуюся у него обычно несколько часов, и улыбался в предвкушении новых забав, неизвестных пока Джулии, хоть у той и был атлетически сложенный супруг. Эллиот уже понял, что Мартин понятия не имел о том, что называется «грязным сексом», а в Эллиоте женщин привлекала как раз эта сторона сексуального опыта. По сути, он был тем грязным насильником, о котором втайне мечтают все женщины.

— Не приведи Господь еще и с этим тупицей разбираться, — сказал себе Эллиот, вылезая из ванны. Он встречался с Мартином раз пять-шесть, после чего обоим мужчинам стало ясно, что самое теплое чувство, которое они могут испытывать друг к другу, называется личной неприязнью. Эллиот оценил высшим баллом физическое состояние Мартина и знал со слов Джулии, что тот может быть хорошим любовником, но уже ничего не могло разубедить Эллиота в том, что у этого молодого жеребца и на месте мозгов — одни мускулы. И вот теперь Эллиот стоял перед малоприятной перспективой: этот тупица может прознать про то, что Эллиот трахал его жену во все щели, да к тому же на постели Мартина.

«Что он тогда будет делать?» — подумал Эллиот, хотя и не питал особенных иллюзий касательно своей судьбы: если инструктор гимнастики решит сделать из него отбивную, то Эллиоту конец.

— Ладно, — вздохнул он, насухо вытерся, повязал полотенце вокруг бедер и взялся за дверную ручку. — Поживем — увидим.

Вдруг совершенно неожиданно Эллиот ощутил себя молодым, стройным и беззаботным. Он по уши погряз в проблемы, а это значит, что он, Эллиот, по-прежнему обладает опустошительной сексуальной энергией: одна женщина любит его, вторая сходит с ума от его члена, а в перспективе вырисовывается еще и ревнивый муж. Черт побери!

Гейл, уже изрядно поостывшая, ожидала увидеть слегка испуганного и кающегося Эллиота, а тут из ванной комнаты выходит чисто вымытый, спокойный, довольный собой, улыбающийся господин… Естественно, она тотчас вновь закипела от ярости.

Эллиот осознал свою ошибку за секунду до того, как над его головой просвистел стакан с коктейлем. Он едва успел пригнуться, и стакан разлетелся вдребезги, разбившись о стену позади него и забрызгав все вокруг водкой. Лимонная долька и оливки прилипли к обоям.

Эллиот медленно выпрямился. Все те беды, о которых он фантазировал в ванной, оказались реальными, и теперь ему потребуется все его терпение и время, чтобы справиться с ними. Плавного и приятного перехода из задницы одной женщины во влагалище другой не получится.

— Я с ума сходила от переживаний! — заорала Гейл.

— Ну ладно, ладно… Успокойся, — сказал Эллиот и примирительно выставив перед собой руки, осторожно двинулся в сторону Гейл.

Он понимал, что выглядит со стороны по-дурацки: толстый пожилой коротышка, вымаливающий в дрянной квартирке пощаду у своей хозяйки, которую заставил ждать несколько часов. Сцена была тем более нелепой, что к его ногам — к ногам состоятельного, сексуально привлекательного мужчины — готовы были пасть дюжины самых красивых женщин в мире.

«Что же в ней такого особенного? — думал Эллиот, глядя на припухшее от слез лицо Гейл, одетой в какой-то бесформенный домашний халат, совершенно скрывающий все достоинства ее фигуры. — Она, конечно, красива, но с некрасивыми я никогда дела не имел. Она ничуть не умнее прежних моих знакомых, ничем не интереснее… Что же заставляет меня опускаться до подобных сцен?»

Как ни странно, но в следующую секунду Эллиот понял, в чем дело. Он просто любит Гейл. При слове «любовь» Эллиот прежде морщился. Он слишком хорошо знал женскую натуру и был абсолютно уверен в том, что деньги могут повлиять и на это, как полагали, самое возвышенное человеческое чувство. Правда однажды, когда ему было лет двадцать, Эллиот предложил руку и сердце одной даме, но та восприняла его слова как проявление слабости. Эллиот тотчас охладел к ней и ретировался, не желая превращаться в коверного. Несостоявшаяся супруга начала было рыдать, но Эллиот оборвал ее:

— Ты плачешь о себе, так что потрудись делать это наедине с собой.

На том и расстались.

«Может, мне сейчас одеться и послать Гейл куда подальше? — подумал Эллиот. — Зачем мне надевать на себя хомут?» Но он вновь одернул себя. Он совершил дурной поступок, чувствовал себя виноватым и ждал наказания. Если бы сейчас Гейл привязала его к кровати и отхлестала ремнем, то Эллиот стал бы самым счастливым человеком на свете. А Гейл — самой ликующей женщиной в мире. Однако они не могли адекватно воспринимать истинные потребности психики. Они были не в состоянии даже назвать вещи своими именами, предпочитая вести долгую и никчемную словесную перепалку.

— Что ты заладил «ладно, ладно…», негодяй ты этакий, — вновь повысила голос Гейл. — Где ты шлялся?

— У меня была назначена встреча, — брякнул Эллиот, пуская пробный шар.

— Ну и как она в постели? — рявкнула Гейл, позабыв, что это ее не особенно волновало минуту назад.

Эллиот по-военному повернулся «кругом» и зашагал в кухню. Теперь ему действительно хотелось выпить. К тому же он достаточно владел собой, чтобы помнить о том, что лучший способ борьбы с прямыми обвинениями — подождать, пока обвиняющий о них забудет. В этом случае обвиняющий уже не требует ответа на свой вопрос. Этому трюку Эллиота научил священник-иезуит, с которым ему пришлось жить в одном отеле в Гонконге. Эллиот со священником тогда крепко выпили и обменялись секретами своего ремесла.

Войдя на кухню, он принялся смешивать второй коктейль. Эллиот весь подобрался, поскольку не знал, последует ли Гейл вслед за ним. Увидев, что она осталась в комнате, он громко спросил:

— Тебе сделать мартини?

Последовало долгое молчание, а потом послышался брюзгливый голос Гейл:

— Да.

Эллиот улыбнулся. Ему удалось продержаться еще один раунд. Сколько их предстоит впереди, Эллиот не знал, но был точно уверен в одном: бой закончится либо полным изнеможением обоих соперников, либо чистой победой одного из них. Он искренне желал этой победы Гейл, ибо она была права, и в случае подобного исхода поединка удовлетворила бы свою обиду. Однако в то же самое время Эллиот не хотел оказаться прижатым к канатам и измочаленным, и потому боролся со всей возможной искусностью. Ему впервые пришло в голову, что нынешняя разборка может закончиться разрывом, и на него вдруг стали поочередно накатывать приливы печали и радости.

Когда Эллиот вернулся в комнату с двумя бокалами, он был уже гораздо более трезвомыслящим человеком, чем пару минут назад.

Настроение Гейл тоже постепенно менялось. Когда Эллиот смешивал коктейли, она сидела на своем кресле неестественно прямо. Потом, немного расслабившись, села поглубже. Честно говоря, она уже устала сердиться. Во рту появился неприятный терпкий привкус, и Гейл с нетерпением ждала, когда же появится Эллиот с водкой. Она тоже успела осознать, чем чревата сегодняшняя ссора, и потому, когда Эллиот вернулся с бокалами, Гейл решила поменять тактику, оставаясь вместе с тем готовой к самому худшему развитию событий.

Эллиот присел рядом. Гейл взяла бокал, они чокнулись и улыбнулись друг другу — так два боксера касаются перчаток друг друга в центре ринга, прежде чем постараться избить соперника до потери пульса.

— Будь здорова, — сказал Эллиот и пригубил из бокала.

Несколько минут они сидели молча, потягивая напиток. За окном с включенными сиренами пронеслась кавалькада пожарных машин. В комнату вошла кошка Гейл, внимательно посмотрела на человеческие существа, нашла их непроходимо глупыми, вскочила на подоконник и уставилась на улицу, думая о чем-то своем с той присущей кошкам отрешенностью, которой позавидовали бы даже дзен-буддийские монахи.

— Где ты был? — спросила, наконец, Гейл — но на сей раз вполне спокойно.

Эллиот украдкой набрал побольше воздуха в легкие. Вот и первое нехитрое ухищрение, тщательно замаскированный капкан. Умиротворенный тон после вспышки рассчитан на то, что Эллиот, потеряв бдительность, ляпнет что-нибудь, очень похожее на правду. Первым побуждением Эллиота действительно было сказать, что с Джулией вследствие скопившихся неприятностей случилась истерика, и он отвез ее в ресторан — с тем, чтобы отвлечь от мыслей о самоубийстве. И что поэтому у него не было возможности позвонить Гейл. Эта версия сразу заставила бы капитулировать Гейл. Она осудила бы себя за недостойные подозрения и за то, что сердилась на него. Потом она накормила бы его ужином, а затем они легли бы в постель. Правда, после ухода Эллиота Гейл тут же бросится звонить Джулии, и той придется очень-очень быстро шевелить мозгами.

«А что, это было бы неплохим тестом для моей сверхумелой исполнительной секретарши», — подумал Эллиот, с трудом сдерживая улыбку.

Но, конечно же, этот вариант неприемлем.

— Я… — начал Эллиот и затих, уставившись на ковер. На ум не приходило ровным счетом ничего. Он в прямом смысле слова не знал, какую сочинить историю. И вдруг выпалил: — Я хочу жениться на тебе.

Гейл от удивления разинула рот. Можно сказать, Эллиот влепил ей эмоциональную пощечину. Впрочем, Эллиот и сам оторопел от собственных слов. По спине Гейл поползли мурашки. Она ожидала услышать все, что угодно, но только не эти слова.

— Я не поняла, — сказала она.

— Я тоже, — честно признался Эллиот. Теперь, когда произнесено первое предложение, довершить абзац не составит особого труда. Быть логичным гораздо проще, чем быть оригинальным. — Мне пришло это в голову в середине дня. Я сидел за своим письменным столом, уточнял детали Хартсвильской сделки и думал о предстоящем свидании с тобой. Ты же знаешь, как я ненавижу твою квартиру — она постоянно напоминает мне о причинах, по которым ты хочешь оставаться финансово независимой.

Эллиот отпил еще глоток мартини. Пока что он говорил чистую правду. Это было удивительно. Как только Эллиот произнес изначальную ложь, оказалось, что дальше можно говорить правду. Он продолжил:

— И я всерьез задумался о наших отношениях. Прошло уже четырнадцать месяцев со дня нашего знакомства. И что дальше? Я имею в виду — сколько можно играть в эту игру? Тогда мне пришла на ум мысль о разрыве. Однако она меня совершенно не обрадовала, и тогда я решил поступить прямо противоположным образом.

— Не могу поверить, — сказала Гейл, глядя на Эллиота с нескрываемым удивлением.

— Я тоже, — ответил Эллиот широко улыбаясь. Ложь, наконец-то, удивительным образом превратилась в правду. «Похоже, правда — это ниточка, которую можно протянуть через ушко, умело воткнутых друг за другом иголок лжи», — подумалось ему.

Гейл поставила бокал на столик и прижалась к Эллиоту, сцепив его пальцы со своими. Все было забыто раз и навсегда. Заметив это, Эллиот погрузился в размышления о том, как замечательно он выпутался из тройного капкана. Этот шаг примирит его с Джулией и предотвратит возможные обвинения со стороны Мартина, если тот вдруг узнает, что Эллиот трахал его жену. Однако Эллиот понимал, что платит за свой неблагоразумный поступок очень большую цену.

«Но, черт побери, — подумал он, — быть может, в глубине души я действительно хочу жениться?!»

Как только эта мысль пришла ему в голову, он сразу понял, что будет говорить дальше:

— Я достиг почти всею, чего можно достичь в мои годы, — сказал он, пожимая ей руки. — Осталось только завести наследника. И я хочу, чтобы его родила мне ты.

Гейл зарылась лицом в его грудь и заплакала. Эллиот и кошка удивленно переглянулись. Зверек, конечно, не мог понять, о чем говорят человеческие существа, но интуиция подсказала кошке, что между людьми происходит что-то важное, и это определенным образом скажется и на ее жизни. Эллиот, как и многие люди, считал, что хотя кошки и глупее обезьян, они, тем не менее, гораздо более понятливы. Как бы в подтверждение этой гипотезе кошка, сконфузившись, отправилась на кухню доедать свой ужин.

Гейл, слегка отстранившись от Эллиота, пристально уставилась в его глаза. Душа ее превратилась во вместилище многочисленных вопросов.

Эллиот между тем продолжал:

— Короче говоря, после работы я решил опрокинуть пару рюмок. Я прикинул, что в этом случае опоздаю на полчаса, но это не сможет повлиять на наши планы. Но чем больше я пил, тем четче осознавал всю важность того, что собирался сказать тебе сегодня. Я не мог позвонить тебе по телефону и объяснить, что со мною происходит, — или хотя бы извиниться. Ты сразу бы уловила мое волнение и стала бы нервничать еще сильнее.

— Но почему ты так расстроился? Неужели мысль о женитьбе на мне причиняет тебе столько боли?

Эллиот отвернулся. Сейчас последует самый трудный пассаж, но он просто необходим:

— Я боялся, что ты мне откажешь, — сказал он, уставясь в стену. «Может, она и вправду откажет» — подумалось ему, и он вновь испытал смешанное чувство горечи и облегчения. Повернувшись, он внимательно посмотрел Гейл в лицо, искренне любопытствуя, что та ответит ему.

Гейл, почувствовав этот взгляд, вдруг засмущалась. Эллиот предлагает ей руку, сердце и вот этот член, который она сжимает сейчас в ладони. Гейл поняла, что теперь она контролирует ситуацию, и сознание собственной власти было ей чрезвычайно приятно. Мяч на ее стороне, и у Гейл достаточно времени, чтобы отбить его куда угодно.

— Я… я не знаю, — отчеканила она, словно актриса с великолепно поставленной дикцией, играющая на подмостках камерного театра.

Атмосфера в комнате настолько разрядилась, что кошка, брезгливо потыкав мордочкой в заветрившееся мясо, примчалась обратно и, вскочив на кушетку, устроилась между Эллиотом и Гейл. Они одновременно потянулись погладить ее и улыбнулись, когда руки их неожиданно соприкоснулись. Жест получился весьма символичным, да и кошка как бы олицетворяла собой дитя, которое явится плодом их союза.

— Я никогда не была замужем, — сказала Гейл.

— Я тоже не был женат, — ответил Эллиот.

— А что означает брак? — спросила Гейл.

— Точно не знаю, но по-моему это равносильно тому, чтобы получить лицензию на деятельность, которой ты уже давно занимаешься подпольно. Кроме того, брак предполагает совместное проживание и общих детей.

— А ссоры и неверность он предполагает?

— У меня есть несколько женатых приятелей, — сказал в ответ Эллиот. — И им удается оставаться цивилизованными в семейной жизни. Что касается ссор, то за все время нашего знакомства мы сегодня поссорились впервые, и как видишь, до рукопашной не дошло. Надеюсь, не будет доходить до этого и впредь — ведь оба мы с тобой по характеру убийцы. Так, что уж лучше обходиться без резни. Что касается супружеской верности, то мне кажется, что нам стоит сохранить статус-кво. Я не знаю, с кем ты бываешь, когда меня нет в Нью-Йорке, и не хочу этого знать. Единственное, о чем я прошу тебя — это не терять благоразумия. Того же самого ты можешь требовать от меня.

— Ты так говоришь, как будто уже все решено.

— Для меня — решено, — сказал Эллиот совершенно искренне. Он уже успел все просчитать. Ему приятно будет ощущать себя женатым человеком, сознавать, что дома его ждет любимая женщина, которую он совершенно открыто сможет выводить в свет. Став его женой, Гейл бросит работу и будет сопровождать Эллиота в поездках. Он покажет ей весь мир — ведь Гейл никогда не выезжала дальше Филадельфии, что, честно говоря, с трудом укладывается в голове Эллиота, побывавшего, пожалуй, во всех странах, кроме Китая. И конечно же, главная прелесть брака — у них будут дети!

— А ты согласна стать моей женой? — спросил он.

Гейл поднялась с кушетки и подошла к окну. Момент был в высшей степени драматическим. Гейл вдруг ощутила сильную пульсацию в матке. Какая-то часть ее души не в силах была скрыть вожделение перед открывающимися заманчивыми перспективами: она сможет путешествовать, селиться в самых роскошных гостиницах, она не будет знать никаких забот… У Гейл закружилась голова. К тому же Эллиоту уже пятьдесят четыре года, он старше ее на двадцать лет. Когда он умрет. Гейл будет еще совсем не старой и очень богатой. Гейл сразу отогнала эту подленькую мыслишку, но как бы там ни было, мысль эта пришла ей в голову одной из первых.

— Я боюсь, что мой ответ покажется тебе по-юношески глупым, — сказала она после долгих раздумий, — но мне нужно время, чтобы как следует взвесить твое предложение.

Увидев, как помрачнел Эллиот. Гейл, впрочем, мгновенно смягчилась:

— Ой, я не совсем правильно выразилась! Я просто хочу немного посмаковать твое предложение, привыкнуть к нему. И потом, если бы я согласилась слишком поспешно, ты посчитал бы меня легкомысленной.

Эллиот откинулся на спинку кушетки. Кошка сразу забралась к нему на колени. «Это будет совсем неплохо, — подумал он. — Я практически ничего не теряю, зато приобрету массу всего».

В эту секунду поздравления Эллиота самому себе были прерваны восклицанием Гейл:

— А как Джулия-то удивится!

Эта фраза сразу вернула Эллиота к исходной ситуации, которая и повлекла за собой череду всех последующих событий. Он вспомнил, как всего несколько часов тому назад Джулия, одним движением стянув с себя трусики, стала на кровати на четвереньки, и, раздвинув ноги, зашептала, задыхаясь от страсти:

— Возьми меня… войди в меня сзади… возьми меня по-грязному — так, как умеешь только ты…

Эллиот почувствовал, что у него начинается эрекция. Кошка, почувствовав странное шевеление в брюках человеческого существа, спрыгнула с его колен и свернулась калачиком в дальнем углу кушетки. Эллиот посмотрел на Гейл. Она была чертовски привлекательной женщиной. И под ее халатом — голое тело. Теперь Эллиоту принадлежит не только тело, но и чрево этой женщины.

Он встал с кушетки:

— Выпьешь еще?

Гейл хитро посмотрела на Эллиота. Она знает, что он на самом деле имеет в виду.

Они сминали простыни до самого рассвета, поспали часа три и отправились на работу: Эллиот — в офис, а Гейл — в школу. На перемене она позвонила Джулии и рассказала ей о том, что произошло вчера, а потом предложила сегодня же встретиться и посекретничать.

Джулия долго колебалась, прежде чем согласилась на встречу. Гейл была совершенно сбита с толку. В конце концов они договорились встретиться в восемь и поговорить о жизни.

Поужинать Роберт с Мартином решили в «Павлине» — итальянском ресторанчике, славившемся супом домашнего приготовления, репродукциями картин средневековых художников на стенах и музыкой: в ресторане звучали произведения Баха, Бетховена, Вивальди, Моцарта и Мендельсона. В общем, заведение идеально подходило для книгочеев. Особенно облюбовали ресторан женщины строго определенного типа. Пытливый наблюдатель мог ежедневно лицезреть здесь эдаких серых мышек, склонившихся в углу с чашкой кофе в руках над томиком Пруста. Дамы обычно шумно вздыхали, а порой ноздри их трепетали от страсти. Далее взору наблюдателя открывались аккуратные лодыжки, тонкие пальцы, и ежели наблюдатель был мужчиной, то встретившись с прелестной особой взглядом, он рискнул прочесть в карих глазах четыреста страниц алфавитного указателя.

Однако ближе к вечеру скучающих дам сменяли парочки. Мартину приходилось бывать в этом ресторане вместе с Джулией раз десять, и потому, глядя сейчас на многочисленные пары, он вдруг смутился, как бы увидев себя вместе с Джулией в своеобразном зеркале.

Но сегодня он был с Робертом, и сидели они рядом с тем столиком, который обычно резервировали для них с Джулией.

«Впрочем, мы ведь с Робертом тоже своеобразная пара, — подумал Мартин. — Мы пришли вместе, мы сконцентрированы друг на друге, мы как бы отгорожены от остального зала. И я вовсе не чувствую себя не в своей тарелке…»

— Как тебе заведение?

— Навевает кое-какие воспоминания.

— Ты бывал здесь с женой?

Мартин кивнул.

— Скучаешь по ней? — спросил Роберт.

— Иногда, — ответил Мартин и рассмеялся. Потом немного помолчал и продолжил: — Порой я всеми фибрами души желаю, чтобы она оказалась рядом. Иногда мне хочется трахнуть ее. А бывают моменты, когда мне вдруг вспоминается какой-то жест Джулии, или определенное слово, — и тогда мне хочется сжать ее в объятиях, зарыться лицом в ее волосы… Хуже всего мне в кинотеатрах. Я ведь знаю, какие фильмы ей понравились бы, знаю даже, что именно ей понравилось бы… И когда фильм заканчивается, а я, обернувшись, замечаю, что соседнее кресло пустое — я готов кричать ее имя.

Мартин оборвал свой рассказ, чувствуя, что слишком быстро раскрыл свою душу перед приятелем. Хотя было в Роберте нечто такое, что заставляло Мартина быть открытым. А ведь Мартин лишь пару раз обсуждал свои переживания — с матерью, да кое с кем из приятелей. Все то, что было связано с его семейной жизнью, разрывом и двумя месяцами холостяцкой жизни, Мартин хранил в своей душе под семью замками.

— Ты общался с женой после разрыва? — мягко спросил Роберт. Чувствовалось, что он задает свои вопросы не из праздного любопытства, что ему действительно интересно поглубже узнать собеседника.

К столику подошла, шаркая ногами, официантка. Шел уже шестой час ее смены и потому она походила на бойца, который приближается к финишу тридцатимильного марш-броска. Единственное, о чем мечтала сейчас усталая женщина — это попарить ноги.

Официантка бросила на столик два меню и ловко разложила ножи, вилки, ложки и салфетки.

— Желаете что-нибудь выпить перед ужином? — спросила она.

— Мне молока, пожалуйста, — сказал Мартин.

— А мне — чаю, — добавил Роберт.

Мужчины поудобнее устроились в креслах и углубились в изучение меню. Подоспела официантка с молоком и чаем, они заказали ужин, вновь откинулись на спинки кресел и с минуту молча рассматривали друг друга. Мартин заметил, что голубые глаза Роберта как бы озарены внутренним светом.

«Это все йога, наверное», — подумалось ему.

— Так ты общался с женой после разрыва? — повторил Роберт свой вопрос.

— Ох, извини ради Бога, ответил Мартин. — Я совсем забыл, что ты спрашивал. Нет, по сути не общался. Написал ей пару писем, звонил один раз… А вообще мы договорились оставить друг друга в покое.

— Период охлаждения?

— Вроде того. Но, честно говоря, я не думаю, что мы снова станем жить вместе. Если отбросить те редкие минуты, когда я скучаю по Джулии, то сейчас, живя один, я испытываю громадное облегчение. Мне трудно представить, что я вновь надену на шею прежнее ярмо. Чтобы снова жить как школьник?! После работы — сразу домой. Соразмеряй свои интересы с настроениями жены. Смиряйся с ограничениями собственной свободы. Прибавь к этому всю эту эмоциональную нагрузку — страхи, ревность, обиды… Брак превращает двух взрослых людей в ворчливых, сварливых, угрюмых монстров, которые не в состоянии сделать ни единого движения к взаимопониманию без того, чтобы не заставить своего партнера перед этим проглотить уйму обид. Мне кажется, лагерь для военнопленных по сравнению с семейной жизнью — детская площадка.

— Господи, да ты, я вижу, измучился! — перебил Роберт. — Со мной было то же самое, когда я расстался с Норманом.

— С Норманом? — переспросил Мартин, вылупив глаза.

— Ну да. Мы с ним прожили вместе пять лет, и у нас все было точно так же. Первые три года нас связывал секс, но потом мы привыкли друг к другу и решили не препятствовать внебрачным связям. Мы вполне спокойно смотрели на это. Порой даже делились друг с другом новыми знакомыми. Но затем во весь рост встала главная проблема — то, что другой человек постоянно присутствует в твоей жизни. Днем, ночью, круглосуточно. О Господи, это был настоящий кошмар. Положение усугублялось тем, что мы по-прежнему любили друг друга. Но ничего уже невозможно было исправить. В конце концов Норман покинул меня, даже не попрощавшись. В классическом стиле: оставил записку в изголовье. Я не думал, что буду так сильно переживать разрыв — в конце концов, мы оба знали, к чему идем. В общем, я жутко мучился, пытался как-то отвлечь себя, но у меня ничего не получалось. Я уже готов был наложить на себя руки, но тут на счастье повстречался с Баббой.

— Я и не знал, что ты гомосексуалист, — сказал Мартин. — Прости.

— Не переживай за меня, — ответил Роберт. — Даже мама уже с этим свыклась.

— Я хотел сказать — извини, если я ввел тебя в заблуждение. Я воспринял твое приглашение как чисто дружеское, так что извини…

Роберт посмотрел на Мартина с кривой ухмылкой. «Ну и тупица, — подумал он про себя. — Создатель, видно, обладает неплохим чувством юмора, если снабдил такое тело куриными мозгами».

Мартин отодвинул кресло, порываясь встать из-за стола.

— Да успокойся ты, ради Бога, — сказал Роберт, растягивая слова. — Обещаю не ползать перед тобой на коленях, умоляя трахнуть меня. Я пригласил тебя именно из дружеских побуждений. Если и были у меня еще какие-то мотивы, то это лишь желание помочь тебе справиться с твоими проблемами. Я хотел познакомить тебя с Баббой. Он спас мне жизнь, как ни мелодраматично это звучит. И мне подумалось, что если он будет сегодня в хорошем расположении духа, то, может быть, спасет и тебя.

Мартин не успевал за быстрыми переходами Роберта от искренности к сарказму. Соображал он всегда туговато, но будучи великолепно развитым в физическом плане, сразу распознавал высший пилотаж и в других сферах.

— Я, наверное, мыслю стереотипами, — признался Мартин. — Но я так же знаком с гомосексуализмом, как с секретами Кремля. Я сразу начинаю нервничать.

— Я сам нервничаю, — ответил Роберт, и оба мужчины расхохотались, успешно преодолев первый барьер.

Потом вновь замолчали и уставились в скатерть. Один теребил материю, второй скатывал мякиш. Затем Мартин украдкой поднял глаза на Роберта и увидел, что тот смотрит на него. Мартин тут же опустил глаза, коротко рассмеялся, и снова взглянул на Роберта. Он чувствовал себя очень неловко, смущаясь как мальчишка, который боится, что его родители заставят его выкинуть что-нибудь эдакое на публике. Уши его вдруг запылали, огромный теплый шар словно бы заполнил собою все его нутро. Мартин испытывал примерно такое же возбуждение, какое бывало у него перед футбольными матчами в колледже.

Две посетительницы, которые попивали кофе, не спускали глаз с привлекательных мужчин. Высокий, худощавый Роберт с молниеносными гибкими движениями; крепко сбитый, мощный, по-мальчишески бесхитростный Мартин. Женщины переглянулись, одна из них вопросительно приподняла бровь. Вторая презрительно сморщила носик:

— Педики, — произнесла она одними губами.

Ее подруга еще раз — теперь с сожалением — посмотрела на мужчин. С недавних пор она всерьез была обеспокоена тем, что красивые мужчины все чаще оказываются гомосексуалистами. Она даже вывела некое собственное правило буравчика: чем привлекательнее и раскованнее мужчина, тем больше вероятность того, что он окажется педерастом.

— Странно, — нарушил, наконец, молчание Мартин. — Мы столько времени провели бок о бок, а оказалось, что практически не знаем друг друга. Тем не менее, я делюсь с тобою мыслями, которыми прежде не делился ни с одним мужчиной. — Мартин замолчал, вздохнул, насупился: — Есть в этом что-то гомосексуальное? В таких интимных беседах?

— Зачем непременно искать всюду сексуальную подоплеку? — ответил Роберт. — Почему бы не назвать это просто дружбой, человечностью?

— Потому что с другими мужчинами, даже с теми, которых я давно знаю, я подобных бесед не вел.

Роберт несколько секунд глядел поверх плеча Мартина в стену, а потом произнес:

— Мне кажется, что главное преимущество гомосексуализма в том, что он лишает человека страха перед гомосексуализмом. Когда двое мужчин сближаются, их начинают одолевать страхи. А вдруг он меня обнимет? Или поцелует? Или схватит за член? И так далее. Если же ты все это испытал, то уже перестаешь бояться подобных вещей. Ну, поцелует. Ну и что? Есть, правда, другая крайность, когда гомосексуалисты сперва занимаются любовью, я уж потом, может быть, удосужатся узнать, как зовут партнера. Мне, слава Богу, удалось благодаря Баббе избежать обеих крайностей. Когда я общаюсь с человеком своего пола, я вовсе не обязательно хочу непременно переспать с ним. Точно так же я не стану сразу отталкивать человека, если тот хочет переспать со мной.

— А женщины? — спросил Мартин. — Как насчет женщин?

Он жаждал знаний, но не знал, каким образом получить их. И вот сейчас, разговорившись с Робертом, вдруг понял, что уцепился за нужный рычаг. Мартин решил, что будет качать эту колонку до тех пор, пока из нее не ударит струя истины.

— Женщины — большая проблема для мужчин, — просто ответил Роберт. — Поскольку все мы вышли из женской утробы, го склонны ошибочно принимать щель меж ее ног за Источник Всего Сущего. Мы возносим молитвы не Богу, но влагалищу. Превращаем его в фетиш. А женщины, как ты знаешь, существа, легко поддающиеся внушению. И когда какой-нибудь мужичонка смотрит на женщину горящими глазами, лопоча, что она для него — самое драгоценное создание во всей Вселенной, — женщина верит ему на слово, не подозревая, что устами мужчины говорил его член. А потом — через день или через год — утолив свою похоть, мужчина начинает замечать, что у возлюбленной местами дряблая кожа, и попка не такая уж идеальная, если учесть к тому же, что она порой попукивает во сне. Дойдя до этой точки, мужчина обычно обрушивается на женщину с упреками, обвиняя ее в том, что она не совершенна — а ведь именно таким должно быть создание, которое мы считаем Богом. Она в ответ обвиняет его в пристрастности. Мужчина начинает поигрывать мускулами: значит, у тебя любовник?! И так далее, и так далее.

В продолжение всего монолога Роберта Мартин согласно кивал — картина современных отношений между полами вырисовывалась для него все ясней. Под конец он даже вздохнул с облегчением.

— Противоположностью подобного дурацкого обожествления женщин является равноабсурдная женофобия. Месячные, слишком эмоциональна, не может мыслить логически, шлюха по своей сути и прочая дребедень. Кстати, точно так же относятся к женщине и гомосексуалисты. Одни боятся даже прикоснуться к ней, а другие обожествляют Джуди Гарланд. А ведь на самом-то деле по своей глубинной сущности женщина ничем не отличается от мужчины, равно как и от всех божьих созданий. Она — всего лишь одно из воплощений Бога, хоть и довольно неприятное. С ней гораздо труднее иметь дело, чем, например, с растением.

В эту минуту к столику подошла официантка с огромным — почти метр в диаметре — подносом. Примостив его на небольшом вспомогательном столике, она начала расставлять перед мужчинами бокалы и тарелки. Она непроизвольно подслушала две последние фразы Роберта, и они ее весьма поразили, но затем усталость и боль в ногах взяли верх над изысканной метафизикой. До конца смены еще час сорок. Кошмар.

— А тебе приходилось вступать в связь с женщиной? — осторожно спросил Мартин, боясь переступить грани приличия.

— И не раз, — ответил Роберт. — Я даже умудрился стать отцом. Когда мне было девятнадцать, я познакомился с одной девушкой в Калифорнии. Потом я уехал в Нью-Йорк и вскоре получил от нее письмо, в котором она сообщала о своей беременности. Я тут же послал ей ответную телеграмму, предлагая заплатить за аборт, но девчонке хотелось иметь ребенка. Потом она вышла за морского офицера из Сан-Диего. Позднее сердцем моим завладела Анита, а затем я подружился с проституткой, которая заходила ко мне попить кофе, побеседовать о жизни, а в благодарность за это давала бесплатно трахать себя. В общем, я успел проделать с женщинами практически все, на что способен мужчина.

— Будете заказывать еще что-нибудь? — спросила официантка, обиженная тем, что эти мужчины совсем не замечают ее работы.

— Нет, спасибо, — ответил Мартин, отметив про себя, что нужно будет дать этой женщине щедрые чаевые. Официантка, наверное, и не подозревала, что ее затюканный вид приносит ей примерно на пятнадцать долларов больше той суммы, на которую она могла реально рассчитывать.

Приятели изрядно проголодались и потому, не мешкая, принялись за еду. Мартин жадно глотал огромные куски пищи, Роберт же пережевывал каждый кусочек ровно двадцать раз.

Мартин заговорил вновь лишь после того, как опустошил содержимое тарелок наполовину:

— Я не хочу показаться любопытным… — начал было он, но тут же поправил себя: — То есть наоборот. Я просто сгораю от любопытства. Все, что ты говоришь мне, невероятно расширяет мой кругозор. Я только никак не могу понять, почему ты… — Мартин замялся.

— Почему я стал гомосексуалистом? — докончил за него фразу Роберт. — Ты это хочешь узнать?

Мартин кивнул.

— Это случилось летом. Мы плыли на теплоходе по Карибскому морю. Светила луна, на нижней палубе играла музыка, и вдруг… я знаю, что это глупо, но Дик оказался таким настойчивым, таким нежным. Он обнял меня, и я… — Роберт неузнаваемо преобразился. Он вдруг заговорил гортанным фальцетом, то и дело жеманно всплескивая руками. Но потом внезапно оборвал свой монолог, замер и пристально посмотрел Мартину в глаза. Это был один из тех неожиданных его переходов, которые совершенно сбивали с толку Мартина. Роберт заметил его недоумение и улыбнулся: — Надеюсь, я тебя не напугал? Просто ты выглядишь всегда таким серьезным, что я не в силах удержаться от кривлянья.

Мартин захлопал глазами:

— Все нормально, — ответил он, прочищая горло. — У меня перед глазами словно лягушка в принцессу превратилась… Все же мне нужно время, чтобы привыкнуть к твоей манере. — Мартин несколько секунд смотрел на Роберта, прежде чем продолжить. — И тем не менее — если серьезно, почему ты стал…

Мартин вдруг услышал себя со стороны и понял всю нелепость своего вопроса. В ответ на такую глупость можно только рассмеяться. Что оба приятели и сделали. Откинувшись в креслах, они разразились долгим, жизнерадостным смехом. «Я смеюсь, — промелькнуло в голове у Мартина. — Я на самом деле смеюсь! Значит, мне хорошо?!»

Вдоволь нахохотавшись, приятели принялись доедать ужин, подождали, пока унесут приборы, сменят скатерть и доставят фрукты и десерт, и вновь возобновили беседу:

— Гомосексуальность — одно из простейших, и вместе с тем одно из самых сложных проявлений человеческой природы, — начал Роберт. — Ну в самом деле, что может быть естественнее привязанности двух человек друг к другу? Но если отправиться в библиотеку или в книжный магазин, то ты обнаружишь там тысячи томов, которые напускают столько тумана на взаимоотношения однополых существ, что становится не по себе. Лично я сделал выбор в тот день когда понял, что быть гомосексуалистом гораздо менее странно, чем стать, например, бензовозом или авокадо. У меня был ребенок, я познал любовь к женщине, трахался с проститутками — и решил, что с меня довольно. Я переключился на гомосексуализм, поскольку это занятие гораздо приятнее и здоровее. Я знаю, что это может показаться странным, но я говорю правду. Все известные мне супружеские пары играли в «Женщину в дюнах» — на том или ином уровне. А мир гомосексуалистов давал мне поддержку, понимание, душевный комфорт.

— А как же непосредственно секс? — перебил его Мартин. — Половые связи с мужчиной были столь же приятны тебе, как и отношения с женщиной?

— Иногда я скучал по п…, — признался Роберт. — Но потом внушил себе, что женские гениталии — тот же наркотик, и нашел в себе силы отказаться от пагубной привычки.

Мартин попытался представить себе Роберта с другим мужчиной. Чем они занимаются? Обнимают друг друга? Целуются? Кто кого трахает? Сосет ли Роберт чей-то член? Мартин вдруг пришел в такое возбуждение, что начал ерзать на кресле. Роберта одолевали мысли несколько иного порядка. Человека, который сидит напротив него, необходимо пробудить к жизни, показать ему реальность Бога, дать ему почувствовать себя свободным. Если, помогая Мартину, Роберту удастся сомкнуть свои губы вокруг члена Мартина, — что ж, тогда он сочтет это наградой за труды. Что, впрочем маловероятно. Ну, нет — так нет.

— Господи, как бы я хотел быть таким же жизнерадостным, как ты, — сказал Мартин. — У меня не было женщин уже два месяца, — он подался вперед и продолжил, слегка понизив голос: — Я, правда, три недели назад сходил в массажный салон, но это почти не в счет. Понимаешь, эта девица даже не удосужилась раздеться. То, что я проделал с ней, я вполне мог бы совершить и… — Мартин опять проглотил конец фразы.

Роберт заметил замешательство Мартина и решил помочь тому выпутаться из возникшей дилеммы.

— Одна из самых идиотских причин, из-за которой гомосексуализм осыпают проклятиями — якобы извращенные формы половой любви, которыми занимаются педерасты, вроде траханья в задницу и сосания члена. Но когда мужчина занимается тем же самым с женщиной — почему-то никто не считает анальный и оральный секс извращениями. А я бы не сказал, что рот и заднепроходное отверстие мужчины очень отличаются от аналогичных органов женщины.

— Ну да, — поддакнул Мартин. — Именно это я и имел в виду. С тем же успехом та девица могла быть мужчиной. Ведь я пришел, чтобы увидеть, погладить ее, зарыться меж ее ног.

— Понятно… — вздохнул Роберт. — Ностальгия накатила. Соскучился по прогулкам вдоль женского лона.

— Иногда все происходящее кажется мне сном, — продолжил Мартин. — Я смотрю на улице на женщин, и они представляются мне манекенами. Я пытаюсь, и не могу вспомнить, как выглядят женские гениталии. Все, что приходит на ум — это клок волос и какое-то шевеление под ним. Я представляю себя лежащим на женщине, вонзающим в нее свой член, изливающим в ее чрево свое семя… Я знаю, что когда-то занимался этим, и когда-нибудь займусь этим вновь, но сейчас я — вне игры.

— Знаешь, одно из самых больших откровений я испытал, разглядывая картинки в журналах для мужчин, — сказал Роберт. — Ну, ты знаешь: лежит на постели телка, свесив груди по сторонам и раздвинув пальцами свою вагину, и на лице ее написано: «Не правда ли, такой красотки ты еще никогда не видел?» Я решил серьезно изучить феномен подобных фотографий и, по-моему, нашел скрытый смысл этого своеобразного послания. Суть его в том, что женщина является безмозглой дыркой для наслаждения, и мужчина должен доказывать свою мужественность тем, что будет неизменно поставлять этому источнику наслаждения череду оргазмов. Мы вернулись к старому доброму поклонению женщине как Источнику Всего Сущего.

Мартин откинулся в кресле, тяжело дыша и рассеянно глядя по сторонам.

— Что-нибудь случилось? — обеспокоенно спросил Роберт.

— Нет-нет, все в порядке.

— Ты какой-то бледный.

— Просто вспомнил Джулию.

— Сильно переживаешь, да?

— Я очень любил ее. И сейчас, наверное, люблю. Не знаю. Иногда мне на ум приходит циничная мысль о том, что любовь — не более чем пагубная привычка. И моя тоска по Джулии — своеобразная «ломка», последовавшая вслед за отказом от дурного пристрастия.

— Ты действительно так думаешь?

— Ой, не знаю. Быть может, я и преувеличиваю, но все равно эта мысль меня утешает. Одним из кошмаров моей семейной жизни как раз и было то обстоятельство, что я обязан был все знать, все предвидеть и предугадывать.

— Это — кошмар всей цивилизации. Нам приходится употреблять все свои знания для того, чтобы выжить, тогда как путь к Богу лежит как раз наоборот через отказ от знаний.

— Извини, — перебил Роберта Мартин, — но я всякий раз морщусь, когда речь заходит о Боге.

— Я тоже, — ответил Роберт. — Быть может, потому, что первое мое, детское представление о Боге как о старичке, восседающем на троне, оказалось смехотворно нелепым. Позднее, в бытность атеистом, я представлял себе Бога как некую субстанцию, Высший Разум. Но потом встретился с Баббой, и у меня словно вышибли опору из-под ног. Ибо я понял, что Бог — это вечная реальность. Бог — это то, за чем гоняются ученые, исследуя микрочастицы. Это то, что ищут в своих трактатах философы. Это — вдохновение, посетившее поэта, поцелуй любимого человека. Это то, чего ищет простой смертный в своем браке, работе и детях. Бог неотделим от любого опыта, от всех возможных проявлений. Но Бог не является сутью этих вещей.

— Что-то я не очень понимаю, — признался Мартин.

— Говоря о Боге, люди впадают в две крайности. Одни говорят, что не существует ничего, кроме того, что можно постичь органами чувств. Условно таких людей можно назвать материалистами. Другие считают, что весь наш опыт — иллюзия, что существует некая высшая субстанция, отражением которой и служит вся наша Вселенная. Этих можно назвать идеалистами. Они ненавидят жизнь, ибо та иллюзорна, и стремятся на выдуманные ими же небеса, где нет боли, смерти и страданий. Я был одним из них, пока не встретил Баббу. Он просто посмотрел на меня и тут же постиг самую суть моей души. Через мгновение я уже рыдал, распростершись у его ног.

— Даже не знаю, что тебе сказать, — сказал Мартин после небольших раздумий. — Понимаешь, это вроде того, как если бы ты унаследовал миллион. Я, конечно, могу порадоваться твоему счастью, но у меня-то самого этого миллиона нет. Поэтому понять тебя мне трудно. Ты даже можешь показаться мне немного сдвинутым.

— Я другого ответа, честно говоря, и не ожидал. Если бы три года назад кто-нибудь начал мне излагать то, о чем я говорил тебе сейчас, — я тоже принял бы того человека за сумасшедшего. И, возможно, отреагировал бы более агрессивно, чем ты.

— Так тебя, оказывается, что-то может все-таки расстроить? — поймал его на слове Мартин.

— Если бы тебе удалось найти во мне мое «я», ты, быть может, и смог бы «меня» расстроить, — парировал Роберт, но тут же дружелюбно улыбнулся. — Это я так хвастаюсь. «Эго», утверждающее, что «эго» нет. Если бы я начал так выпендриваться перед Баббой, он непременно огрел бы меня своей клюкой.

— А что ты скажешь насчет его «эго»? — поинтересовался Мартин.

— Бабба — это самое совершенное и аутентичное воплощение Истинного Сознания в человеческой форме, — ответил Роберт и, заметив кривую ухмылку Мартина, добавил: — Но мои слова будут для тебя пустым звуком, пока на тебя не снизойдет Его Благодать. — Роберт взглянул на часы. — У нас еще полчаса в запасе. Может, прогуляемся? Собрание будет проходить на квартире одного из последователей Баббы — это на Чамберс-стрит, рядом с Центром международной торговли.

Мартин вновь почувствовал нерешительность. Наверное, это сидит в нем еще с той поры, когда живя с Джулией, он подчинял жизнь строгому распорядку, был лишен свободы передвижения и обязан был тут же звонить жене, если задерживался хотя бы на полчаса. Сейчас-то Он, конечно, понимал, что в этих звонках был резон — зачем заставлять попусту волноваться любимого человека, — но прежде Мартин ощущал себя закованным в кандалы.

Приятели заплатили каждый за свой ужин и вышли на улицу. Был теплый весенний вечер. Мартина вдруг окатило волной радости и приятного возбуждения, хотя предстояла ему всего лишь обычная прогулка по городу, а потом — встреча с пресловутым индийским святым. «Надо же: какую, оказывается, замкнутую жизнь я вел прежде», — подумал Мартин.

— Ну что ж, веди, — сказал он вслух, обращаясь к Роберту, и мужчины двинулись на юго-запад, к реке.

Они дошли до Седьмой авеню и направились в сторону Шеридан-сквер.

— А что говорит о сексе Бабба? Мне казалось, что религиозные деятели должны хранить целибат. Или, по крайней мере, быть моногамными.

Роберт улыбнулся:

— Когда я пришел к Баббе со своим гомосексуализмом, то был готов отказаться от своей привычки, если Бабба того потребует. Так сказать, пойти на жертву ради постижения истины. Но Бабба только поморщился, подался вперед и сказал дословно следующее: «Тебе нравится дырка, из которой вылезают какашки?» — Представляешь?! Святой, говорящий такие слова, да еще с диким акцентом. Я чуть не упал. Но Бабба повторил свой вопрос и не спускал с меня глаз, пока я не кивнул. Тогда он обвел взглядом всех присутствующих, изображая притворный испуг, и пустился в долгие рассуждения о некоем монахе, у которого была непреодолимая страсть к плодам манго.

Приятели прошли примерно полквартала, прежде чем Мартин сообразил, что Роберт закончил свой рассказ.

— Это все? — на всякий случай уточнил он.

— Этого было вполне достаточно, — ответил Роберт. — Я все понял.

— И весь ваш разговор происходил перед публикой?

— В этом-то и был весь смысл, разве ты не понимаешь? Я изо всех сил скрывал свою гомосексуальность, а Бабба вытащил ее на свет, и сделал это с таким юмором, что все мои сомнения разом исчезли. Бабба дал понять мне, что хоть и считает мое влечение к мужчинам причудой, однако по природе своей оно ничем не отличается от пристрастия к экзотическим тропическим плодам. Рассказывая притчу о монахе, Бабба как бы давал шанс всем присутствующим проанализировать собственные проблемы — будь-то наркотики, алкоголь, страсть к наживе или беспричинные страхи.

— То есть он разрешил тебе делать все, что тебе вздумается? Я имею в виду — в плане секса?

— Нет, но он дал понять, что не собирается брать на себя ответственность за чужие поступки. Видишь ли, Бабба не вождь и не учитель в привычном смысле этого слова. Он — гуру, и задача его сводится к тому, чтобы показать нам возможность воплощения Бога в человеке. Когда ты начинаешь понимать это, жизнь твоя меняется коренным образом, хотя со стороны эти перемены не всегда заметны. Я, например, перестав испытывать давление собственной гомосексуальности, стал гомосексуалистом по-настоящему. Завязал с наркотиками. Занялся йогой, превратился в вегетарианца. Ничего этого Бабба делать меня не заставлял. Он просто поделился со мной Благодатью, и меня озарило светом Истины.

— Звучит заманчиво, — угрюмо буркнул Мартин. Он вдруг остро ощутил собственную неполноценность.

— Может, спустимся к реке? — предложил Роберт. — У нас есть несколько минут. Посидим, посмотрим на закат.

— Веди, — покорно согласился Мартин, и когда они спустились к реке, вдруг почувствовал, что настроение его улучшилось.

Они присели на огромную ржавую трубу. Небо приобрело пепельно-серый оттенок. Двое пьянчужек искали неподалеку истину на дне бутылки.

— Джулия сейчас, наверное, принимает ванну, — тихо сказал Мартин.

Роберт продолжал молча смотреть на воду. Он задумался о чем-то своем и похоже не слышал Мартина. Но тот скорее говорил сам с собой:

— Она вечно жаловалась, что я прихожу домой слишком рано и порчу ей любимое время суток. Тогда я стал возвращаться на час позже. Бесполезно. Вскоре уже невозможно было не понять, что я вторгаюсь в ее жизнь, когда бы ни пришел, — Мартин сжал кулаки. — Наверное, мне следовало предпринять более действенные меры. Иногда я заставал Джулию лежащей на диване в одном полотенце, обернутом вокруг туловища, и овладевал ею прямо там же, вторгаясь не только в ее душу, но и в плоть. И мне это доставляло истинное наслаждение. Но как только это заканчивалось, мы снова охладевали друг к другу. Поужинав, мы ложились в одну постель, но я более и не пытался домогаться любви Джулии.

— То, про что ты говоришь, скорее изнасилование, чем занятие любовью, — перебил его Роберт, вдруг очнувшись от собственных мыслей.

— А что мне оставалось делать, если физическая близость стала единственным связывающим звеном? Да, это можно назвать скорее траханьем, нежели любовью, — ты совершенно прав. Но на то короткое время, в течение которого длился половой акт, Джулия оживала. И это сводило меня с ума. Я сжимал ее в своих объятиях, впивался в нее губами, я обладал ею. Джулия тоже бывала охвачена страстью. Она стонала, обнимала меня, трепетала… Но это ровным счетом ничего не значило, понимаешь? Потому что в тот момент, когда половой акт заканчивался, она вновь погружалась в прежнее состояние. В конце концов я дошел до того, что начал поигрывать револьвером, который хранил на службе в ящике стола: разряжал его и потом приставлял незаряженный револьвер к виску и спускал курок. А как-то в один из вечеров — даже вспомнить страшно, — я даже решился сыграть в русскую рулетку. Зарядил револьвер одним патроном, крутанул барабан и спустил курок.

— Похоже, что пуля так и не вылетела, — пошутил Роберт, глядя на Мартина с любопытством, к которому примешивалось уважение. — Судя по тому, что ты в прекрасной форме.

— Да к тому времени я перестал уже быть самим собой. Я настолько был погружен в наши проблемы, что превратился в ходячего кататоника. Я даже в «замочную скважину» перестал подглядывать.

— Что?! — недоуменно воскликнул Роберт.

— Ну, не в прямом, конечно, смысле. Просто год назад, когда оздоровительный центр решили оборудовать системой сигнализации, на контракт претендовали три фирмы. И представители одной из них предложили мне своеобразную взятку — они установили в женской раздевалке скрытую камеру, так что сидя в кабинете, я могу наблюдать за тем, что там происходит. — Мартин дотронулся до руки Роберта: — Только, чур, — никому ни слова. А то я могу оказаться за решеткой.

— А можно и мне как-нибудь посмотреть? — спросил Роберт.

— Я и не знал, что тебя привлекают женщины.

— А я буду смотреть только на их попки, — усмехнулся Роберт. — Надеюсь, теперь уже все в порядке и видеокамера не простаивает?

— Сейчас у меня другая проблема. Вид обнаженного женского тела сводит меня с ума.

— Прости, если я покажусь тебе неделикатным, но что мешает тебе удовлетворить свою страсть? Среди посетительниц центра найдется по меньшей мере десяток женщин, которые с удовольствием избавит тебя от лишних запасов спермы.

— Наверное, я все еще слишком привязан к своей жене. Если не принимать во внимание девицу из массажного салона, то я не был с чужой женщиной вот уже лет пять. Я плохо представляю себе, как говорить с женщиной, как целовать ее…

— Ерунда, — перебил его Роберт. — Это ничем не отличается от умения плавать или ездить на велосипеде. Если не вспомнишь сам, вспомнит тело.

— Наверное, — неуверенно согласился Мартин.

Роберт посмотрел на него долгим взглядом. Его поразил контраст между мощным телосложением Мартина и его слабоволием. Роберту хотелось обнять Мартина, чтобы тот мог выплакаться на его груди, но Роберт понимал, что Мартин может неправильно истолковать жест приятеля, и потому решил продолжить словесную терапию:

— Расскажи мне о Джулии, — попросил он. — Не о ваших проблемах, и не о ее поступках, а о ней самой. О душе Джулии, о ее сердце, о ее мыслях…

— Я просто думал о том, трахается ли она сейчас с кем-нибудь, — сказал Мартин после долгой паузы.

— Я не об этом, — мягко поправил Роберт. — Ты любил Джулию, продолжаешь любить ее и теперь. Расскажи мне про это.

— Джулия была единственным человеком, который мог сделать меня несчастным, — начал свой рассказ Мартин. — Знаю, что звучит это дико, но я вовсе не жалуюсь. Я становился по-хорошему несчастным. Видишь ли, я ведь по натуре человек простой, без особых претензий. По мне — все, что нужно мужчине для счастья — это хорошая погода, холодное пиво и шаловливая девчонка в придачу. Однако я всегда подозревал, что самое главное как-то упускаю из вида. Понимаешь, я частенько напоминал себе человека, который не понял шутку и недоуменно озирается, пытаясь догадаться, над чем все хохочут. Я понятия не имел, с чего это все балдеют. В свое время я встречался с одной девушкой, и та назвала меня поверхностной личностью. Это очень больно укололо, хотя в душе я подозревал, что та девушка права. Короче говоря, я был обычным недалеким пареньком.

Но встреча с Джулией очень сильно изменила меня. Я начал чувствовать боль и радость. Она заставила задуматься меня о собственной жизни. О том, что неплохо было бы завести детей. В общем, благодаря Джулии я стал зрелым человеком.

— В чем же тогда несчастье?

— Я был гораздо более счастлив, когда оставался наивным и невежественным парнем.

— Но позволь, нельзя же вечно быть несмышленым ребенком, — возразил Роберт. — Тебе в любом случае пришлось бы преодолеть определенные ступени познания. Ты знаешь, мудрость позволяет вновь стать невинным, честное слово… — немного помедлив, Роберт добавил: — Значит, она была для тебя своеобразным учителем жизни.

— Однажды, когда мы были в Италии, — вспомнил вдруг Мартин, — нам довелось забраться на самую вершину огромной скалы. Все утро того дня прошло во взаимных упреках, и потому было особенно приятно очутиться в уединении. Я сидел у самого края скалы и думал о чем-то своем, а Джулия прогуливалась позади меня. Так прошло, наверное, минут пятнадцать, и вдруг раздался страшный звук — что-то упало со скалы в кроны росших на дне пропасти деревьев. Секунду я сидел как замороженный, потом в мозгу пронеслась ужасная догадка: «Это Джулия упала с обрыва!» Вскочив с места, я помчался туда, откуда произошло падение. Я кричал, звал ее, но Джулия не отзывалась. Я начал бегать вдоль обрыва как сумасшедший и вдруг увидел под деревом ее сумочку и аккуратно свернутый жакет. И сразу успокоился. «Наверное, она просто решила прогуляться и ушла слишком далеко», — подумалось мне. Но подойдя поближе к ее вещам, я заметил записку, приколотую к рукаву жакета. Там было всего несколько слов: «Прощай. Помни меня. Джулия.» Я обезумел от горя, я завыл как зверь. Конечно, она погибла. Ведь высота обрыва была не менее ста метров. Ужасные видения промелькнули перед моим мысленным взором. Но гораздо страшнее было другое. Я вдруг услышал ликующий внутренний голос: «Ты свободен! Свободен!»

А потом до меня донесся ее смех. Она стояла у кромки леса. Совершенно голая — на ней были только сапоги и шляпа. Я рассвирепел. Бросился к ней, влепил ей пощечину, повалил на землю, стал бить ее по лицу, а затем набросился на нее и трахал, пока Джулия едва не потеряла сознание. После полового акта мы уснули прямо на земле. Следующие четыре дня я провел в постели, трясясь от лихорадки. Джулия отделалась фингалом и синяками на ногах.

Роберт прищелкнул языком:

— Скажи, тебе хотелось в тот миг самому сбросить ее со скалы?

— Нет, ты не понял. Я был в ярости, но одновременно очарован ею. Джулия была своеобразным наркотиком для меня. Я, правда, никогда не пробовал их, но судя по симптомам, состояние мое было аналогично наркотическому кайфу.

— Мне кажется, что Джулия хочет все время быть в центре внимания. Я прав?

— Да. В ней всегда жила маленькая девочка, которой очень хочется, чтобы все восхищались ею. Иногда она даже надувала губки как шестилетняя девчушка и начинала что-то лопотать. Обычно это происходило в постели. Я обнимал ее, начинал гладить волосы, нашептывать какие-то ласковые слова. В этой игре я чувствовал себя ее отцом. Но только до тех пор, пока она не начинала тереться о мою ногу. Представь себе на минуту: она лопочет что-то по-детски и одновременно трется о меня грудями, прижимается промежностью. Я от этого с ума сходил. Было в ней в эти моменты что-то порнографическое — и вместе с тем по-детски невинное.

А потом она начинала говорить всякие сальные вещи:

— Трахай меня, возьми меня по-грязному, кончай прямо на меня…

Когда я услышал это впервые, я даже перепугался, не случилось ли с ней что. Но потом сообразил, что в такие минуты моя жена превращается в одно большое лишенное разума влагалище, готовое поглотить меня целиком.

— Вот это да… — сказал Роберт восхищенно.

— И так могло длиться часами. Ты же знаешь, что я в хорошей физической форме. И могу долго не кончать. Иногда мы начинали сразу после ужина, а заканчивали на рассвете.

— Впечатляет, — согласился Роберт. — Возьми меня к себе в качестве импресарио, и ты сможешь заработать на своем таланте большие денежки. Если, конечно, не будешь столь предубежденно относиться к лицам своего пола.

— Увы, ее это не впечатляло, — сказал Мартин. — После такой бурной ночи она могла встать, закурить сигарету, начать сокрушаться по поводу того, что не успеет выспаться. Уходила в туалет, рассматривала себя в зеркале, варила себе кофе. А потом возвращалась через полчаса в постель, целовала меня в лоб и засыпала, повернувшись ко мне спиной, словно я был плюшевым мишкой. И хоть бы раз при этом спросила, не хочется ли и мне кофе.

— Скажи, а чем вы еще занимались помимо эротических изысканий? Как вы проводили время?

— Не помню.

— Что?!

— Все остальное я помню очень смутно. Жили как обычные люди: смотрели телевизор, ходили в кино, читали, ездили в отпуск на побережье.

— То есть вы делили время между любовными утехами и скукой?

— Можно сказать и так. Но это не отразит суть проблемы. А суть заключается в том, что я люблю ее. В том, что мы любили друг друга. Мы дышали любовью. Любовь служила сценой, на которой разворачивались все те действа, о которых я рассказывал. В основе всех наших действий — приятных и не очень — лежала наша любовь. И я не знаю, как это выразить словами… Иногда мы просто сидели в гостиной, не обращая друг на друга внимания. Я, к примеру, читал газету, она слушала музыку. И вдруг всю комнату будто бы озаряло лучезарным светом, и мы одновременно поднимали глаза, встречаясь взглядами… Или шли по улице, продирались сквозь толпу, куда-то опаздывали, и Джулия вдруг прикасалась к моей руке, останавливалась… Я поворачивался к ней, а она смотрела на меня так, будто впервые видит. А потом вдруг тихо произносила: «Я люблю тебя».

Но и это не суть. Сейчас ведь Джулии нет со мною рядом. Я один, совершенно свободен, у меня солидное жалованье. Я не собираюсь возвращаться к Джулии, потому что это окончательно разрушит наши жизни. И тем не менее в те редкие дни, когда я отвлекаюсь от ее образа и начинаю подумывать о том, какую бы из дам, посещающих центр, трахнуть, — в эту секунду передо мной возникает лицо Джулии. И у меня останавливается сердце. В прямом смысле слова. Останавливается. И в те несколько секунд я начинаю понимать, что я — мертв.

— Ну, из-за этого-то как раз переживать не стоит. В конце концов смерть всего лишь средство, с помощью которого бог напоминает нам о своем существовании.

Мартин, все еще погруженный в мысли о Джулии, озадаченно посмотрел на Роберта. Он не мог отделить юмористический смысл фразы Роберта от ее подлинной сути.

— Я хотел сказать, — принялся объяснять Роберт, — что если бы мы обладали бессмертием, то шли бы по жизни с гораздо большим апломбом, не правда ли?

— Наверное, — пробормотал Мартин, не понимая, к чему клонит Роберт.

— Твоя проблема с Джулией, — продолжал Роберт, — проблема всех мужчин с женщинами… Именно смерть и бессмертие лежат в их основе. Когда нет женщин, мы начинаем воображать себя бессмертными. Если даже и умрем, то будем жить загробной жизнью. Но тут появляется женщина, и самим фактом своего существования отвергает бессмертие. Она напоминает нам, мужчинам, что мы — всего лишь продукты ее чрева. И потому, заглядывая в ее глаза, мы всякий раз смотрим в собственную могилу. Оттого-то одни превозносят женщину, а другие — бегут от нее прочь. Конкретно для тебя Джулия является последней защитой от Бога, последним средством, при помощи которого ты пытаешься отгородиться от осознания себя мужчиной, который должен сам найти путь своего спасения.

По реке в сторону Нью-Йоркской бухты проплыл океанский лайнер. Роберт встал, подхватил Мартина под локоть и помог ему подняться с трубы. Жест этот был столь бесцеремонным и резким, что вряд ли кто-нибудь мог усмотреть в нем хоть что-то гомосексуальное.

— Кажется, разговор наш становится слишком мрачным, — заметил Роберт. — Пойдем-ка к Баббе. Может, ему удастся пролить свет Истины на твои проблемы.

И приятели зашагали по направлению к Чамберс-стрит, где в квартире одного из своих последователей гуру проводил очередной сеанс медитации.