Часть вторая

Звонок в дверь разделил вечер надвое. Приход Гейл, о котором было столь приятно рассуждать лежа в теплой ванне, на самом деле оказался камнем, брошенным в тихую заводь. Воспоминание о предыдущей ночи вновь ударило по нервам Джулии, и у нее аж перехватило дыхание. Как же Джулии выйти из этой ситуации?

Когда вчера ей захотелось потрахаться с Эллиотом, она очень быстро и с невообразимой легкостью отбросила прочь все сомнения. Джулия и думать не хочет о возможных проблемах с Мартином. Во-первых, они, в конце концов, живут каждый сам по себе, а во-вторых, Мартин все равно ничего об этом не узнает. Помимо всего прочего, год назад она уже изменила ему с Эллиотом.

С Гейл дело обстояло немного сложнее. Эллиот спал со многими женщинами; Джулии это было известно. Так что она вовсе не заманивает честного супруга заняться грехом. Кстати, Эллиот Гейл не супруг, и вряд ли когда-нибудь им станет. Гейл, конечно, не особо распространялась о своих отношениях с Эллиотом, но у Джулии сложилось впечатление, что подруга ее всего лишь сильно привязана к ее боссу, но не более того. О любви речь не идет. Во всяком случае, ни о чем таком Гейл ей не говорила. Короче говоря, Джулия решительно настроилась потрахаться с Эллиотом и сразу же забыть об этом, словно ничего и не было.

Но потом вдруг обвалилась крыша. Сначала звонок Гейл, заставший Джулию с Эллиотом в постели. Поспешное одевание Эллиота и столь же стремительный уход. Сама Джулия в те минуты лихорадочно пыталась настроить себя на разговор с Гейл. То, что Эллиот не пошел на свидание с Гейл ради встречи с ней, напугало Джулию до смерти. Конечно, Эллиот тот еще подлец, но все же он не легкомысленный и не безмозглый. Такой его поступок трудно было вообразить — не потому, что Эллиот не был бессердечным, а потому, что он всегда все тщательно планировал.

Потом этот долгий разговор с Гейл по телефону, который продолжался вплоть до того момента, пока Эллиот не добрался до своей любовницы. От этой беседы с ума можно было сойти! Чего стоили одни параноидальные вопросы Джулии, когда она спрашивала Гейл, где, по ее мнению, может находиться Эллиот.

В общем, сегодня с утра Джулия готова была свернуть Эллиоту башку, но в офисе ее ждала записка, которую ей передал помощник Эллиота. Босс сообщал, что его не будет в городе два дня. Куда именно он уезжает, Эллиот написать не потрудился.

Джулия выпила кофе, выкурила сигарету и, просмотрев «Таймс» — это входило в ее обязанности — стала размышлять о предстоящей вечером встрече с Гейл. К этому событию надо подойти во всеоружии. Однако очередной звонок Гейл вновь выбил ее из колеи. Подружка сообщала о том, что Эллиот сделал ей предложение, и она, скорее всего, согласится, потому что вдруг поняла, что давно любит Эллиота.

Весь день после этого Джулия пыталась унять головную боль. Поначалу две таблетки аспирина подействовали на головную боль как чеснок на вампира, но потом, освоившись, боль привольно растеклась по всей голове. Причина головной боли была ясна как божий день, но легче от этого не становилось. Джулия оказалась перед дилеммой: либо говорить Гейл правду, либо не говорить. Необходимость сделать выбор только усиливала приступы боли. Сначала Джулия хотела было отменить встречу с Гейл, но потом поняла, что все равно не успокоится, пока не поговорит со своей подругой. Либо их отношения приобретут новые оттенки, либо они расстанутся навсегда.

Итак, после работы Джулия вернулась домой и залегла в ванну с «косяком», надеясь отвлечься от предстоящего неприятного разговора. Головная боль прошла, но решения она по-прежнему еще не приняла.

Потом раздался звонок в дверь.

Джулия вздохнула и, подойдя к двери, открыла ее. В комнату стремительно ворвалась Гейл, крепко обняла Джулию, и оторвав ее от пола, пустилась в пляс. Джулия словно одеревенела.

— Фантастика! Это просто фантастика! — вопила Гейл.

Джулия посмотрела на нее сквозь полуприкрытые веки и не проронила ни слова. Она была так напряжена, что это почувствовала даже пребывавшая в эйфории Гейл. Улыбка раз десять на долю секунды исчезала с ее лица, а потом она, наконец, спросила:

— Что-то случилось?

Произнесла это она тоном учительницы, обращающейся к малышу: мол, если у тебя и есть какие-то проблемы, то мы их решим в один момент. Но потом она пристальнее вгляделась в глаза Джулии и поняла, что случилось что-то непоправимое.

— Может, сядем? — предложила Гейл.

Первое, что ей пришло на ум — у Джулии какие-то неприятности с Мартином. Или, быть может, умер кто-то из близких. Или плохие новости от врача. Гейл сразу позабыла о своей радости, готовая всеми силами помочь подруге в беде.

Джулия сразу заметила это. Она и сама поступила бы точно так же. Вчерашняя вспышка страсти казалась теперь Джулии страшной ошибкой. Она недоумевала, как вообще осмелилась на этот мерзкий поступок.

«Но я не знала об этом вчера, — пыталась найти себе оправдание Джулия. — Я не знала, что у них свидание. Не знала, что он собирается сделать Гейл предложение».

Гейл взяла Джулию за руку и повела к дивану.

— Может, сварить тебе кофе? — предложила она.

Но Джулия вдруг остановилась как вкопанная. Это надо сказать или сию же минуту, или не говорить об этом никогда. Чем дольше она будет находиться в обществе Гейл, тем труднее станет сказать ей правду. И тогда Джулии придется жить с ненавистной ей ложью всю жизнь. А если Гейл попросит ее быть свидетельницей на свадьбе? И потом, как она сможет находиться после этого в одном офисе с Эллиотом. С Джулией приключилась самая худшая разновидность паники — когда паникующий не подозревает, что он паникует. Джулия повернулась и посмотрела Гейл в глаза.

— Он был у меня, — выпалила Джулия. — Когда ты звонила вчера, Эллиот был здесь. Он как раз кончил трахать меня в задницу, когда ты позвонила.

Быть может, когда-нибудь и станет возможным общество, в котором сексуальная активность человечества будет восприниматься столь же спокойно, как то, например, обстоятельство, что человеку время от времени надо что-то есть. Если бы Джулия сказала: «Когда ты звонила вчера, Эллиот был у меня. Мы как раз закончили ужинать. Ели луковый суп с сыром и клецками», — то ни у кого не возникло бы никаких вопросов. Сексуальные же отношения человечество загнало в такие рамки, что они зачастую становятся причиной жутких драм, кончающихся порой убийством. В самом деле, можете ли вы хоть на секунду вообразить, чтобы на признание Джулии Гейл ответила, скажем, так «Как забавно!». Или: «Не повезло тебе»?

Короче говоря, услышав эту новость, Гейл потеряла дар речи. У нее перехватило дыхание. Джулия подалась было к ней, но Гейл сразу отпрянула. Джулия отвернулась. Гейл пристально смотрела на подругу, и под ее мученическим взором чувствовалась, как ни странно, теплота.

— Если ты сейчас скажешь, что ненавидишь меня, развернешься, уйдешь и больше никогда со мной не заговоришь — я пойму тебя, — сказала Джулия.

Гейл взвесила предложение подруги. Как известно, все на свете подчиняется трем результирующим силам. В нынешней ситуации их тоже было три: Джулия, Эллиот и сама Гейл. Эллиота два дня не будет в городе. Он уехал от Гейл в восемь утра и сказал, что вернется в Нью-Йорк только в четверг. Теперь-то, конечно, понятно, почему он удрал. Раньше четверга Гейл не удастся с ним переговорить. Вот он удивится! Эллиот, небось, не допускает даже мысли о том, что Джулия проговорится.

— Не говори глупости, — ответила, наконец, Гейл. — Я сейчас в таком шоке, что даже не знаю — разозлена я, или мне больно. В любом случае, это произошло. Если я сейчас уйду, то минут через десять мне страшно захочется поговорить с тобой. Так что давай уж поговорим.

— Кофе? — предложила Джулия.

— Лучше вино, — ответила Гейл.

— Хорошо, — сказала Джулия. — Да ты садись. Устраивайся поудобнее.

Напыщенность этих фраз была столь же заметна, сколь заметен слон на цветочной клумбе. Обе женщины старались как-то разрядить обстановку. Однако быстрого пути для достижения этой цели пока никто не придумал. Должна быть произнесена масса слов, прежде чем они достигнут взаимопонимания. Если, конечно, они вообще его достигнут. Вечер будет долгим.

Гейл пожала плечами, давая понять, что она тоже прекрасно сознает щекотливость положения, и понимает, что невидимая стена, разделяющая их, пока чрезвычайно тонка. Джулия кивнула и отправилась на кухню. Через секунду оттуда донеслось звяканье бокалов, бутылок, ведерка для льда. Гейл решила покамест оглядеться. Взгляд ее упал на кровать в дальнем углу комнаты.

«Там-то все и произошло», — подумалось ей.

Оставшись наедине с собой, Гейл попыталась понять свои чувства, и сразу же осознала, что то, что она сейчас испытывает, нельзя назвать ревностью. Она всегда знала, что Эллиот трахается с другими женщинами, знает, что и после женитьбы супружеская верность со стороны Эллиота весьма проблематична. Да Гейл и не требовала никогда верности. Все, чего она хотела от него — это благоразумия, уважения и такта. Тем не менее тот факт, что одной из женщин, которых трахает Эллиот, оказалась Джулия, привел ее в легкое замешательство. Как долго длилась их связь? Должна ли Гейл чувствовать себя обманутой? Ведь до вчерашнего дня она была всего лишь одной из многочисленных любовниц Эллиота. Быть может, первой среди любовниц, но это обстоятельство никто, в том числе и Джулия, не обязан принимать во внимание. Но разве Джулия, будучи ее подругой, не должна была сразу же сообщить Гейл о своей связи с Эллиотом? С другой стороны, что подразумевается под словом «дружба»? И потом, быть может, Джулия трахалась с ним вчера впервые, и поступила как раз честно, признавшись сразу. А Эллиот? Гейл невольно улыбнулась, вспомнив его вчерашний балаган. Никаких сомнений в том, что он тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Если бы Эллиот трахался с какой-то другой женщиной, его бы это ничуть не взволновало. Тогда что же получается: предложение руки и сердца — всего лишь прикрытие? Но он ведь и в самом деле испытывает к Гейл глубокие чувства. Очень интересно, черт побери.

«Я — потерпевшая сторона» — определила, наконец, самую суть ситуации Гейл. Она может спокойно требовать объяснений. Пусть извиняются и просят прощения виноватые. Однако при этой мысли Гейл устыдилась. Эллиот и Джулия переживают не меньше ее. Да и назвать их злодеями у Гейл язык не повернется.

Гейл уселась прямо на ковер, и в это время в комнату с подносом, на котором стояли бокалы с вином, блюдце с сыром и вазочка с печеньем, вошла Джулия.

— Вообще-то предполагается ужин, — сказала Джулия, усаживаясь на пол и ставя поднос рядом с собой. — Я хотела кое-что приготовить, но…

Не сумев договорить фразу, Джулия неожиданно расплакалась. Закрыв лицо руками, она беззвучно вздрагивала, словно актриса в немом кино.

Гейл несколько минут холодно наблюдала за ней, но потом вдруг что-то засосало под ложечкой. Гейл поняла, что Джулия плачет не только о своей горькой доле — ей жалко всех. Эллиота, чья жизнь расписана как график немецкой железной дороги; Гейл, безвестную учительницу, которой удалось привлечь внимание богатого человека; ей было жалко всех несчастных землян, попавших в капкан презренных ограничений, ставших рабами своих чувств.

Неудивительно, что и на глаза Гейл навернулись слезы, и она почти инстинктивно обняла Джулию за плечи. Джулия сразу напряглась, но тут же успокоилась и тоже обняла Гейл. Сжав друг друга в объятиях, две женщины горько плакали, пока не выплакали всех своих слез.

Нарыдавшись вдоволь, они разжали объятия, и целую минуту возились с носовыми платками, утирая уголки глаз и сморкаясь. Но деваться все равно было некуда — пришлось им вновь взглянуть друг другу в глаза. Обе смущенно улыбнулись.

— У меня на голове, должно быть, творится черт-те что, — сказала Джулия, инстинктивно поправляя прическу.

— Ты прекрасна, — ответила Гейл. — И не только внешне. Я только сегодня поняла, какое ты чудо. Ты замечательный человек. — Гейл поджала губы. — Меня хоть слышно? А то мне кажется, что я говорю из-под картонной коробки.

— Давай выпьем? — предложила Джулия. — Это прояснит наши мысли.

Она разлила вино по бокалам. Вино оказалось чудесным. Они наполнили бокалы во второй раз, и лишь ополовинив их, возобновили разговор.

— Кажется, нам о многом нужно было поговорить, но я вдруг совершенно растерялась. Я не знаю, о чем теперь беседовать, — призналась Гейл. — Я намеревалась обсудить с тобой предложение Эллиота. Потом ты огорошила меня своей новостью. По идее, я должна быть сейчас в ярости, а мне почему-то очень уютно и хорошо. Можно я скину туфли?

— Скидывай все, что хочешь, — ответила Джулия. Фраза эта, отразившись от стены, вернулась эхом обратно. Джулия даже вздрогнула от неожиданности, но тут же решила, что это ей послышалось.

— Сколько лет мы знакомы? — спросила Гейл.

— Не помню. Года три, наверное.

— Забавно. Когда я думаю о тебе, я всегда говорю себе: «Джулия — моя лучшая подруга». Понимаешь, это как определение «Джулия-моя-лучшая-подруга». А вот сейчас мы сидим тут, и я вдруг понимаю, что совершенно не знаю тебя. Странно, правда? Столько лет прошло, а я вдруг поймала себя сейчас на мысли, что никогда прежде не видела твоих слез. И у нас с тобой куча тем, которых мы прежде не касались.

— Наверное, нам было просто приятно находиться в компании друг друга, и мы не нуждались в… — начала было Джулия, но осеклась и покачала головой. — Нет, ерунда все это. Как раз я очень нуждалась в чьей-нибудь помощи, но боялась показаться навязчивой.

— А ты знаешь, что я была увлечена Мартином?

Джулия сбросила туфли, отрезала кусочек сыра и положила его себе в рот:

— Нет, я не знала.

— Я почти влюбилась в него, когда посещала оздоровительный центр. Для меня было таким ударом, когда я узнала, что Мартин женат. Но я сказала себе сразу: «Убери-ка, подруга, свою п… подальше от этого красавца». А в тот же вечер он нас познакомил. Ты мне сразу очень понравилась. Я еще подумала: «Может, я и потеряла славного жеребца, зато приобрела настоящую подругу. А это такая редкость!»

— Ты мне тоже очень понравилась, — сказала в ответ Джулия. — Встречи с тобой действовали на меня чрезвычайно благотворно. Мы тогда как раз вернулись из Европы, и у нас начался первый этап семейного кризиса. К тому же я только-только поступила на работу к Эллиоту, и мне приходилось осваивать все на ходу. В общем, я постоянно пребывала в жутком стрессе. Знакомство с тобой стало своеобразной передышкой в этой бешеной гонке.

Когда в середине своего монолога Джулия произнесла имя Эллиота, Гейл вдруг почувствовала, что сейчас опять разревется, и прикусила нижнюю губу. Джулия заметила это с опозданием и сразу поникла головой.

— Прости меня, пожалуйста, Гейл, — сказала она. — Я совсем не хотела тебя обидеть. Даже не знаю, что со мной произошло. Просто я не трахалась уже почти два месяца. Наверное, ты не знаешь, но у нас с Эллиотом был в свое время роман — еще до того, как ты с ним познакомилась. И потом, мы всегда вместе. Понимаешь? У нас с Эллиотом очень хорошие отношения.

Джулия подняла украдкой глаза, чтобы посмотреть, как Гейл реагирует на ее слова. На лице Гейл застыло странное выражение — что-то среднее между мукой и ненавистью. Ничего не поделаешь. Джулия просто обязана рассказать ей всю правду.

— Мне продолжать? — спросила она.

— Да, — процедила Гейл. — Я хочу все знать. Пожалуйста.

— Ладно… Видишь ли, мне известны кое-какие подробности, разглашение которых чревато для него десятью годами тюрьмы. Но он очень много значит для меня. Он мне отец, босс, учитель и наперсник. Когда у меня начались серьезные проблемы с Мартином, Эллиот готов был выслушивать меня неделями.

— Но мне ты ничего не говорила о своих проблемах.

— Думаю, я инстинктивно чувствовала, что за помощью надо обращаться к мужчине.

— Я понимаю, — кивнула Гейл. Горечи как не бывало.

— А вчера это весь день носилось в воздухе. И к концу работы стало совершенно очевидно, что нам обоим хочется потрахаться. Конечно, я думала и о Мартине, и о тебе, но мне казалось, что мы не вторгнемся ни в чью жизнь. В конце концов, мы ведь с Эллиотом взрослые люди, и оба совершенно свободны. У меня и в мыслях не было, что Эллиот мог назначить тебе встречу в это же время. Ты же сама знаешь его стиль. Его ежедневник всегда в безукоризненном порядке. Он планирует даже время на переезд из одного офиса в другой. Господи, Эллиот, по-моему, резервирует время даже для того, чтобы сходить в туалет.

— Это точно, — подтвердила Гейл, не в силах сдержать улыбку.

Обе женщины украдкой посмотрели друг на друга. Первый коварный барьер был преодолен.

— Вот я и подумала, что мы просто займемся этим. Что Эллиот отдерет меня через жопу, я подергаю свой клитор, словлю кайф, и тут же обо всем забуду.

У Гейл от удивления глаза на лоб полезли. Она никогда не слышала, чтобы Джулия произносила такие словечки. Она вообще ни от одной женщины ничего подобного не слышала. Конечно, иногда ей приходили на ум образы, ассоциировавшиеся с подобными словами, но вслух Гейл их никогда не говорила.

— Я тебя шокировала? — спросила Джулия, заметив удивление Гейл. — Конечно, я могла бы описать все это другими, более пристойными словами, но мыслила-то я именно этими грязными категориями. Я хотела просто потрахаться с Эллиотом — и все. На следующий день ни я, ни он не обмолвились бы об этом ни словом, и продолжали бы общаться так, словно между нами ничего не было. И никто никогда не узнал бы об этом, если бы Эллиот не подставил тебя. — Джулия подлила вина в бокалы. — Интересно, зачем он это сделал?

— Может, Эллиот хотел спровоцировать какое-нибудь событие. Может, таким своеобразным способом он хотел сорвать все тайные покровы, — Гейл отхлебнула немного вина.

— Что ты имеешь в виду?

— Вот смотри, что в итоге получилось: Эллиот сделал мне предложение, а мы с тобой, возможно, впервые за все время нашего знакомства говорим по душам.

— Интересный метод, ничего не скажешь.

— Жизнь — забавная штука, — сказала Гейл.

— Жизнь — мыльная опера, — поправила ее Джулия.

Обе женщины уставились в пол. Тема их сегодняшнего разговора мало-помалу вырисовывалась все четче.

— А как же Эллиот? — спросила Джулия. — Ты расскажешь ему о том, что тебе все известно?

— Я должна буду ему рассказать, если собираюсь связывать с ним свою жизнь.

— А ты собираешься?

Гейл зыркнула на Джулию и сказала:

— Джулия, ты не будешь возражать, если я задам тебе один очень личный вопрос?

Джулия широко улыбнулась:

— По-моему, более личного уже и придумать нельзя.

— Что у тебя было с Мартином? Я имею в виду — на самом деле. Если отбросить прочь всякую ерунду?

Джулия потянулась и переменила позу. Облокотившись о диван, она заложила ногу за ногу. Белый халат ее распахнулся, оголив колени. Гейл поймала себя на том, что не может оторвать взгляда от обнаженных бедер Джулии. Волосы Джулии рассыпались по плечам, в вырезе халата виднелась полуобнаженная грудь. Гейл перевела дыхание. Ей вдруг страстно захотелось обвить руки вокруг талии своей подруги и зарыться лицом в ее колени.

— Сначала мне просто хотелось выйти замуж, — начала Джулия. — Ты же прекрасно знаешь, как в нас с детства вдалбливают, что «главное для девушки — выйти замуж». Мартин по своим физическим качествам меня более чем устраивал. Знаешь, он настоящий жеребец — ненасытен и неутомим. Иногда он так меня трахал, что я потом целый час не могла ноги свести вместе… — Джулия рассеянно огляделась по сторонам. — У тебя не найдется сигаретки?

— Нет, — ответила Гейл, — но у меня есть «травка». Хочешь «засадить косячок»?

— Вообще-то я уже курила сегодня «травку», но почему бы не побаловаться еще?

Гейл порылась в сумочке, достала оттуда изящный портсигар, раскрыла его и вынула тонкую самокрутку.

— Это мне Эллиот презентовал, — объяснила она. — Товар прямиком из Таиланда. Сто семьдесят пять долларов за унцию.

Джулия восхищенно присвистнула, а Гейл подумала, что именно так будут выглядеть губы ее подруги при поцелуе.

Гейл зажгла самокрутку, затянулась и передала «косяк» Джулии. Та наполнила свои легкие наркотическим дымом и вернула самокрутку Гейл. Ритуал этот продолжался несколько минут, и к моменту, когда от самокрутки остался крохотный окурок, на обеих дам обрушился целый каскад разбуженных в глубинах подсознания эмоций.

— Кайф… — прошептала Гейл, откинулась на подушки, расстегнула ремень на юбке, вытащила блузку и съехала на пол.

— Включу-ка я музыку, — решила Джулия и направилась к стереопроигрывателю. Она всегда предпочитала спокойную, медленную музыку, и коллекция пластинок полностью отражала ее пристрастия. Из поп-музыки она предпочитала слушать Донована, а не «Роллинг Стоунз»; из классиков — Дебюсси и Сати; из восточной музыки — произведения Акбар-хана. В общем, когда она выбрала наугад шесть пластинок — это не имело особого значения: все диски Джулии создавали одно и то же настроение.

Когда она вернулась к дивану, Гейл уже «поплыла». Юбка ее задралась выше колен, и Гейл успела расстегнуть верхние четыре пуговицы на блузке. Она полулежала, глядя в потолок остекленевшими глазами.

— На чем мы остановились? — спросила Джулия, и тоже прилегла на ковер.

— На том, что Мартин так тебя трахал, что ты потом целый час не могла свести ноги, — сонным голосом напомнила Гейл.

Джулия вздохнула и вернулась к своему рассказу:

— Ну да… Потом мы путешествовали по Европе. Сначала Мартин не соглашался ни на какую поездку, но мне все же удалось вытащить его из нашего сонного города и оторвать от нудной работы. Целый год мы прожили с ним как завзятые буржуа, все время передвигаясь с места на место. Потом мы обосновались в Нью-Йорке, и через три месяца мне стала надоедать расписанная на круглые сутки жизнь. Я словно работала в двух местах: у Эллиота — с девяти до пяти, и дома, у Мартина — с пяти и до следующего утра. И когда я заглянула в собственную душу, мне вдруг стало ясно, что я скорее брошу «работать» на Мартина, чем на Эллиота. Во-первых, это не доставляло мне особого удовольствия, и, во-вторых, этот мой «труд» не оплачивался. Дальше все уже было делом времени.

— А что Мартин?

— Кто его знает? Мартин — не из простых натур. Но я думаю, что в разводе, как и женитьбе, бывают заинтересованы обе стороны. Наверняка, его тоже тяготила наша совместная жизнь. Во всяком случае, последние несколько месяцев перед разрывом были просто невыносимыми. По ночам мы лежали в постели и тихо ненавидели друг друга.

— А я и не подозревала, — сказала Гейл. Приподнявшись на локте, она внимательно посмотрела на лежащую рядом на спине Джулию. Под воздействием наркотика Гейл на мгновение утратила свое «эго», и увидела Джулию глазами мужчины. Ее привело в восторг аппетитное, слегка расслабленное тело подруги. Потом Гейл вернулась в собственную телесную оболочку, но восторг ее так и не покинул. «Это вожделение, — подумала Гейл. — То, что я испытываю сейчас, — называется вожделением».

— Потом начался самый жуткий период, — продолжила Джулия. Я никак не могла выбраться из семейного капкана. Знаешь, узы брака обладают поразительным свойством: когда рвешь их, рушится все вокруг. Сотни раз мне хотелось позвонить тебе, чтобы обсудить свои проблемы. Но я вбила себе в голову, что должна быть стопроцентно лояльна по отношению к Мартину, что я не могу быть абсолютно искренней с кем-то еще, кроме собственного мужа. Знаешь, меня меньше расстроили бы сплетни об измене, чем разговоры о моей семейной жизни с кем-то посторонним.

Джулия, повернув голову, взглянула на Гейл и обалдела, увидев, как ее подружка смотрит на нее. Все чувства Гейл были так явно написаны на ее лице, что Джулия не могла ошибиться. Но ведь она не делала ничего такого, что могло бы придать их беседе эротический оттенок?!

— Гейл, в чем дело? — спросила Джулия.

— Что-то у меня все мысли смешались, — ответила Гейл. — Мне вдруг показалось, что комната битком набита людьми.

— Извини. Я не хотела вгонять тебя в депрессию.

— Нет-нет, все в порядке. Я хочу, чтобы ты продолжила свой рассказ. Я должна знать и об этой стороне брака, если уж собираюсь замуж. А то все говорят, что их семейная жизнь будет отличаться от обычных серых браков, а потом оказывается, что у всех — одно и то же. Я, например, тоже заранее утешаю себя тем, что мы с Эллиотом, в крайнем случае, сможем позволить себе иметь по квартире. И потом, Эллиот ведь постоянно в разъездах, так что я буду видеть его далеко не каждый день, — Гейл дотронулась до руки Джулии: — Я, наверное, слишком расчетлива, да?

— Нет, детка, — ответила та, гладя руку Гейл. — Было бы глупо, если бы ты не просчитала все заранее. Другое дело, что все твои планы могут полететь ко всем чертям, как только ты действительно выйдешь замуж. Как только ты ставишь свою подпись на брачном свидетельстве, — ты превращаешься в человека, попавшего в чужую страну. Не знаю, как это объяснить тебе… Словно ты вошла в комнату, и за тобой захлопнулись все двери.

— А ты не знаешь, есть ли отсюда выход, да?

Они становились все раскованнее. Рука Гейл пылала огнем. У Джулии бешено заколотилось сердце. Обе тяжело дышали. Женщины лежали на полу, пытаясь разобраться в своих ощущениях, обострившихся под воздействием марихуаны раз в сто.

Джулии вдруг захотелось сорвать с себя рубашку. Она стала как бы растекаться по ковру.

Щелкнул проигрыватель. Закончилась первая пластинка, и Джулия вдруг поняла, что совсем не слышала музыки. Хитроумная автоматика сама сменила диск, и комнату наполнил собой голос Джуди Коллинс, которая что-то пела про жизнь и облака. Джулия вытянулась, правая рука ее вдруг наткнулась на руку Гейл. Она хотела тут же отдернуть руку, но Гейл внезапно переплела свои пальцы с пальцами Джулии. Та сразу запаниковала, испугавшись неизвестно чего, но потом глубоко вздохнула и успокоилась. Контакт был достигнут.

Гейл с трудом сдерживала свои чувства. Она хотела Джулию. Хотела сжать ее в своих объятиях, прижаться сосками к ее грудям, сдавить бедра Джулии своими ногами; хотела целовать ее, хотела зарыться меж ног Джулии, чтобы вдохнуть ее мускусный аромат и попробовать на вкус тягучее, клейкое наслаждение.

«Это безумие, — осаживала себя Гейл. — Мне нужно держать себя в руках». Но в ту самую секунду, когда Гейл решила отодвинуться от Джулии, та сама схватила подружку за руку. Гейл лишь ценой нечеловеческих усилий удалось сдержать себя: она готова была наброситься на Джулию и изнасиловать ее.

Но тут Джулия сама дотронулась до руки Гейл, и обстановка мигом разрядилась.

«Господи, все ведь гораздо проще, — подумала про себя Гейл и облегченно вздохнула. — Хорошо, что я не натворила никаких глупостей».

Прошло полчаса — если измерять время хронометром. Или несколько месяцев — если измерять музыкой. Или прошла целая вечность — если мерять время глубиной дыхания Джулии и Гейл.

Первой очнулась от наркотических грез Джулия. Она словно заново родилась и смотрела теперь на мир глазами младенца, удивляясь каждому предмету и каждому оттенку цвета. Пошевелив левой рукой, Джулия обнаружила, что та будто приклеилась к руке Гейл. Неловкое движение Джулии разбудило ее подругу, и Гейл, тихо застонав, открыла глаза.

— Где мы были? — спросила она.

— В других мирах, — ответила Джулия.

— Знаешь, я еще никогда не «путешествовала» в компании с другим человеком, — призналась Гейл.

— Я тоже. Честно говоря, когда я одна, мне «путешествие» почти никогда не удается. Обычно на меня потоком обрушиваются мысли. А с тобой — даже не могу выразить это словами… Понимаешь, ты вытеснила собой все мои мысли…

— А ты ощущала мое присутствие? — спросила Гейл.

Джулия слегка приподнялась и оперлась спиной о диван.

— Да, — ответила она. — Мы попали в какое-то место, где все было фиолетовым.

Удивленная Гейл тоже приподнялась.

— Точно, — сказала она. — Такая фиолетовая пыль, сквозь которую угадывались силуэты горных вершин.

— Ну да, — согласно кивнула Джулия. — А вдалеке блестело темно-пурпурное озеро.

Гейл широко раскрыла глаза.

— Я видела то же самое! — воскликнула она. — Мы были там вместе!

— Телепатия… — благоговейно прошептала Джулия. — Значит, она все-таки существует. Только это не чтение чужих мыслей; это мысленное путешествие вслед чужим фантазиям… Нет, не то. Мне трудно сформулировать…

— Нет нужды, — улыбнулась Гейл, поглаживая руку Джулии. — Я же была рядом. Нам не нужно слов.

— Нам… не нужно… слов… — эхом отозвалась Джулия. Каждое слово этой фразы впечатывалось в ее естество подобно тому, как левые боковые удары опытного боксера раз за разом достают соперника, пребывающего в состоянии грогги.

Джулия вздрогнула, и по телу ее побежали мурашки.

— Милая, — шепнула вдруг Гейл, инстинктивно двинулась вперед и крепко обняла Джулию. Та еще с минуту дрожала в объятиях подруги, прежде чем успокоилась.

Вскоре уже не было никакой нужды сжимать Джулию в объятиях, однако ни одна из женщин даже не пыталась высвободиться. Наоборот, Джулия медленно подняла руки и нежно сплела их вокруг талии Гейл. В течение секунды они как бы привыкали друг к другу, а потом прижались как настоящие любовницы.

Никто из них прежде не имел столь длительного контакта с телом другой женщины. Груди их соприкоснулись, и подругам вдруг стало жарко.

Тем не менее, в действиях Джулии и Гейл пока отсутствовал элемент эротики, ибо ни одна из них не была еще готова к подобному развитию событий. Кажется, что от объятий до поцелуя, от поцелуя до ласк, и от ласк до полового акта — всего пара шагов. Однако в этих еле заметных переходах от одного состояния к другому все же можно отыскать точку, в которой количество перерастает в качество. Лишь в этом пункте, которого Гейл и Джулия пока не достигли, начинаются владения Королевства Эротики.

И Гейл, и Джулия прекрасно понимали, чем чревато перешагивание через эту грань. Даже если на следующее утро они сделают вид, что происшедшее — результат наркотического опьянения, — души их навек будут помечены клеймом эротической, плотской любви, и от этого они никогда не смогут освободиться.

И потому они освободились из объятий друг друга. А потом каждая из них посмотрела в глаза другой.

— Гейл, — сказала Джулия, — я люблю тебя.

Глаза Гейл увлажнились.

— Я тоже. Господи, вот уже три года мы любим друг друга, даже не подозревая об этом.

— Да, это так. Я помню, как во мне вспыхнула радость при первой же нашей встрече. Если бы ты была мужчиной, я распознала бы свое чувство сразу же.

Гейл кивнула.

— Так что же нам мешало? Секс? Ты считаешь, что мы боялись секса и потому не хотели признаться себе в том, что любим друг друга?

— Нет любви без секса, — ответила Джулия. — Ты же сама это знаешь. Такой любви, которой я одержима сейчас, без секса не бывает.

Гейл в знак согласия прикрыла веки, а когда вновь открыла глаза, то стала походить на девушку, которой сейчас предстоит стать женщиной.

— Ты хочешь, чтобы мы занялись сексом? — спросила она.

— Да, мне бы этого хотелось, — ответила Джулия. — И тебе тоже, не правда ли? Но что это будет означать? К чему приведет? — Джулия на мгновение замолчала, а потом вдруг от души расхохоталась.

Гейл смотрела на нее с прежним выражением. Джулия улыбнулась:

— Я просто вообразила себе картинку: мы с тобой приглашаем Мартина и Эллиота и объявляем им о том, что мы — любовницы.

Джулия взглянула на Гейл, ожидая, что та согласно улыбнется. Но лицо Гейл словно окаменело.

— По-моему, твоя шутка неуместна, — спокойно произнесла она.

Глаза Джулии раскрылись от удивления:

— Ой, Гейл… я не хотела… не воспринимай это всерьез…

— С какой стати я не должна воспринимать это всерьез? — парировала Гейл.

Джулия замолчала.

— Мне нужно покурить, — сказала она через несколько секунд. — Поищу в тумбочке.

Она встала, запахнула халат, повязала пояс и отправилась в дальний конец комнаты. Ее слегка пошатывало после вина и «травки». Порывшись в ящике ночного столика, она обнаружила там смятую пачку «Пэлл Мэлл», выудила оттуда сигарету, и, прикурив, глубоко затянулась табачным дымом. Затем выпустила целое облако сизого дыма — вздохнула с облегчением.

Провела ладонью по лицу — если бы она стояла сейчас на сцене, то по этому жесту зрители должны были догадаться, что героиня пытается собраться с мыслями, и, повернувшись, направилась обратно. И вдруг остановилась на полдороге. Гейл куда-то исчезла. Джулия не видела своей подруги, но чувствовала, что та где-то рядом. Ей показалось, что воздух позади дивана странным образом сгустился. На Джулию вдруг нахлынули дурные предчувствия, и она бросилась к дивану с бешено колотящимся сердцем.

— Гейл? — позвала Джулия. В первую секунду она не заметила лежащую позади дивана Гейл, и ей показалось, что подружка ее просто растворилась в воздухе. А потом у Джулии перехватило дыхание: Гейл лежала на диванных подушках совершенно голая.

Джулии вдруг померещилось, что она разглядывает саму себя. Прежде ей почти не приходилось видеть обнаженное тело другой женщины. Правда, пару раз в парную оздоровительного центра входили дамы, которые считали излишним повязывать полотенце вокруг бедер — но там нагота вполне соответствовала обстановке.

Джулия не знала, что делать: продолжать смотреть на Гейл или отвернуться. Гейл же тем временем вздрагивала всем телом от возбуждения. Она лежала, запрокинув правую руку за голову. Левая свободно покоилась вдоль туловища. Полные груди слегка свешивались по обе стороны туловища. Правая нога была согнута в колене, а левая вытянута вдоль края дивана, — так что Джулии удалось разглядеть бледно-розовые срамные губы Гейл под кучерявым треугольником волос на лобке. Все дольше взгляд Джулии задерживался на сосках Гейл — темно-пурпурных окружностях идеальной формы. Гейл глубоко дышала полуоткрытым ртом, глаза ее превратились в два знойных зеркала, в которых Джулия разглядела свое отражение.

— Гейл… — у Джулии сорвался голос.

— Почему бы нам не побыть нагишом? — спросила Гейл.

— Гейл… — вновь прошептала Джулия.

— Почему бы нам не заняться любовью? Если нам этого хочется? Кто сказал, что любовью могут заниматься только мужчина с женщиной?! Кто это сказал, Джулия? Откуда этот дурацкий закон? — Гейл вдруг улыбнулась. — Садись, дорогая. Чувствуй себя как дома.

У Джулии недобро засверкали глаза. Она поднесла сигарету к губам, затянулась, отшвырнула окурок прочь и, запахнув халат, превратилась в матрону, которая сейчас будет отчитывать нашкодившего мальчишку.

— Не думаю, что мне хочется продолжать эту игру, — ледяным тоном заявила она.

Гейл одним рывком вскочила с пола — да так неожиданно, что Джулия едва не упала, отступая на шаг.

— Мне что, силой тебя взять?! — закричала Гейл. — Как это проделывают с тобой мужчины, да?! Ну-ка, что там у нас под халатом? — Гейл ухватилась за воротник ее халата, и как ни силилась Джулия воспрепятствовать Гейл, все же ей пришлось отступить под натиском подруги. Гейл стянула халат с плеч Джулии и одним рывком распахнула его. Халат упал к ногам Джулии, и та тоже оказалась нагишом.

Глаза Джулии метали молнии, но нижняя губа вдруг предательски задрожала. Она сжала ноги, но руками прикрываться не стала, а лишь стиснула пальцы, — и обе женщины застыли: одна в агрессивной, другая — в оборонительной позе. Похоже, ни Гейл, ни Джулия не ожидали, что зайдут так далеко.

Одежда стала таким необходимым атрибутом нашей жизни, что раздевание превратилось в нечто самоценное. Подумать только, ведь многие нажили себе миллионные состояния на выпуске картинок, которые не содержат в себе ничего, кроме изображения женщин, внимательно рассматривающих свои гениталии — так, будто они совершают невесть какое открытие.

Все же Джулия понемногу пришла в себя и начала воспринимать свою наготу более естественно. Гейл, пораженная собственной безрассудностью, удивленно покачала головой и медленно поднялась на ноги.

— Ну что? — вдруг улыбнулась Джулия. — Вот мы и голые. Что дальше?

— Теперь нам надо успокоиться и постараться насладиться предстоящим вечером, — ответила Гейл. — Я не думаю, что нам нужно искусственно форсировать события. Мне уже и без того хорошо.

— Что ж, если мы собираемся дефилировать в чем мать родила, то я, пожалуй, затоплю камин.

— Замечательно, — одобрила ее идею Гейл. — А я приготовлю нам что-нибудь выпить и сверну еще один «косячок». — Она бросила недовольный взгляд на проигрыватель: — Господи, у тебя нет ничего поритмичнее? А то мне словно патоки в уши налили.

— Что-то раньше ты не критиковала мои музыкальные вкусы, — заметила Джулия.

Подружки вопросительно уставились друг на друга. Потом Гейл криво усмехнулась:

— Вот переспим друг с другом — тогда, быть может, вообще друг другу разонравимся.

— Можно радио включить — поспешно сказала Джулия, сворачивая неприятную тему. — Хочешь, настрой приемник на рок-н-ролл. — Джулия улыбнулась: — Ты не огорчайся. Мартину тоже не нравились мои музыкальные пристрастия, но у него духу не хватило сказать мне об этом. Это хорошо, что ты меня время от времени встряхиваешь.

— Ладно, — сказала Гейл. Она подошла к стереосистеме, переключила рычажок, настроилась на 102,7 ФМ, и в ту же секунду комнату наполнило собой гитарное соло, поддерживаемое четким ритмом ударных и бас-гитары. Джулия повернулась было к камину, но, услышав музыку, взглянула на Гейл. Та стояла возле колонок, покачиваясь в такт ритмичной музыке. Взгляд Джулии остановился на ягодицах Гейл — те словно зажили собственной жизнью, посылая Джулии недвусмысленные сигналы. Джулии вдруг захотелось пересечь комнату и положить свою руку на темную щель, подрагивавшую, словно тень веточки на водной глади быстрого ручейка.

Но Гейл крутанулась вокруг собственной оси и направилась на кухню.

— Водка с тоником тебя устроит? — раздалось оттуда.

— Да! — крикнула в ответ Джулия, и звук собственного голоса вырвал ее из грез.

Она присела на корточки и принялась раскладывать костер. Свернула трубочкой страницы старых «Таймс», побросала в очаг кусочки картона, а сверху накидала щепок. Затем запалила костер с четырех сторон, и когда тот через несколько секунд разгорелся, положила в камин три больших полена. Потом откинулась на диванные подушки, чувствуя, как повеяло от камина приятным теплом. Совершенно ясно, что они с Гейл займутся сегодня любовью. Это было так неожиданно. Она совершенно не готова к этому. Джулия примерно представляла, какие она будет испытывать ощущения — ведь совершенно не обязательно пить, чтобы понять, каково пьяному. Но внутренний голос, который прорезался крайне редко, ибо лет с шести Джулия перестала прислушиваться к нему, вдруг начал нашептывать ей, что то, чем они с Гейл собираются заняться, может потрясти все устои цивилизации, как это уже случилось десять тысяч лет назад. В этом смысле Джулия, воспитанная на статейках из «Космополитэн», коренным образом отличалась от бесчисленной армии лесбиянок, которые считают физическую близость между женщинами частным Целом каждого. Те люди, которые понимают, что суть проблемы не в сексе, а в свободе секса, очевидно, посмеялись бы над Джулией и Гейл, но что поделаешь — подруги не знали о том, что гомосексуальная любовь стара как мир, который, как видим, пока что цел.

Через несколько минут вернулась Гейл — красивая, юная, с очаровательной, дружелюбной улыбкой на губах. Она несла поднос, на котором стояли два запотевших бокала и лежала самокрутка с марихуаной — билет в мир телепатии и чувственности.

Гейл присела рядышком. Джулия следила за ней так, как кошка следит за игрой теней. Это было удивительное чувство — наблюдать за привычными жестами человека, которые вдруг приобретали совершенно новые оттенки, поскольку жестикулирующий человек был неодет. «Я, похоже, еще не видела в жизни ни одного человека, — подумалось Джулии. — Я принимала за людей их одежду».

Они подняли бокалы.

— Выпьем за… За что? — спросила Гейл.

— За настоящее, — не задумываясь ответила Джулия.

— И за будущее, — добавила Гейл.

Подруги улыбнулись друг другу и осушили стаканы. Поставив бокал на поднос, Гейл взяла самокрутку и вопросительно взглянула на Джулию. Та кивнула, слегка улыбнувшись:

— Не будем ли мы сожалеть об этом завтра?

Гейл зажгла самокрутку, глубоко затянулась и передала «косяк» подружке. Вновь повторился давешний ритуал, только теперь, затянувшись в очередной раз, Гейл вдруг приблизилась к Джулии, прижалась губами к ее рту и выдохнула наркотический дым, наполнив им легкие своей подруги. Все это произошло так быстро, что Джулия даже не успела сообразить, что Гейл ее, по сути, поцеловала. Грудь Джулии наполнилась теплом, губы ее затрепетали. Глаза Гейл приветливо улыбнулись.

Джулия выдохнула дым, и Гейл повторила предыдущую манипуляцию. На этот раз губы их слились в долгом поцелуе, и подруги едва не задохнулись.

— Не знаю, — сказала, наконец, Гейл, переводя дыхание. — Я, во всяком случае, сожалеть о сегодняшнем вечере не буду. Никогда еще мне не было так хорошо. Если бы я была мужчиной, я попросила бы твоей руки.

— Я уже замужем, — напомнила Джулия.

— А я помолвлена, — вздохнула Гейл.

— Значит, дело безнадежное, — решила Джулия.

Они докурили «косяк» до конца.

— А как же быть с ними? — спросила Джулия, когда Гейл бросила окурок в пепельницу. Она уже «поплыла». — Как нам быть с мужиками?

— Ну, Мартин — это твоя проблема. Что касается Эллиота, то я намереваюсь сказать ему о том, что знаю о вашей связи. И о сегодняшнем вечере я ему тоже расскажу. Как и о том, что отношения с тобой столь же важны для меня, сколь отношения с ним.

— Ты выйдешь за него?

— Если смогу сохранить за собой свою квартиру, — решительно сказала Гейл. — Мне нравится мое жилище, мне нравится моя жизнь. И я не собираюсь менять все это только потому, что стану замужней женщиной. Я хочу, чтобы у меня была возможность встречаться с тобой, проводить с тобой ночи, — Гейл взглянула на Джулию с некоторым страхом. — Если, конечно, ты не сочтешь мои желания слишком претенциозными. Если только это столь же важно для тебя. Понимаешь, что я хочу сказать? Я любила тебя три года, но лишь сегодня пелена упала с моих глаз. И вот теперь ты радом, мы обнажены и свободны. Свободны! Ты что, думаешь, я смогу отказаться от этого?! А?

Джулия медленно покачала головой:

— Нет, не думаю. Отныне всякого, кто попытается препятствовать моей любви к тебе, я буду считать врагом.

— Мне хотелось бы выйти замуж за Эллиота, — продолжила Гейл. — Родить ему ребенка. Путешествовать с ним по белу свету, прожить жизнь рядом с ним. Но только не ценой своей свободы.

— Может, мы сможем жить втроем, — сказала Джулия и, спохватившись, тут же прикрыла рот ладонью. — О Господи! Я сказала это вслух?! Теперь я понимаю, почему по большей части молчу, когда накурюсь… Это вырвалось у меня совершенно непроизвольно.

— Может, и сможем, — ответила Гейл. — Сейчас мне кажется, что возможно абсолютно все. Черт побери! Мы ведь свободные люди! Наш дом — Земля, не так ли? Никому не дано права повелевать другим! Почему мы не можем делать то, что нам хочется?! Кто может остановить нас? — Гейл становилась патетичной.

— Никто, кроме нас самих, — ответила Джулия. Она присела на корточки, взяла с подноса бокал и начала медленно потягивать напиток.

— Эй, что случилось? — встревожилась Гейл, заметив перемену в настроении Джулии. — Ты чего загрустила?

— Не знаю. Просто передо мною вдруг промелькнула вся моя жизнь. А когда ты заговорила, мне вдруг показалось, что кто-то взял меня за руку и вывел из темной пещеры на свет. Я подумала: быть может, то, что происходит между нами — всего лишь плод моего больного воображения? А потом вспомнила про Мартина. Он непременно презрительно сморщился бы, если бы я рассказала ему об этом. Затем вдруг из подсознания вынырнул Эллиот, и я подумала о том, что мне придется возвращаться в офис, работать с ним бок о бок, продолжать свою дурацкую карьеру. В общем, я показалась себе такой никчемной… — Джулия взглянула на Гейл полными слез глазами. — Я… я не знаю… Ничего не знаю… Я так соскучилась по нему… Он, конечно, дурачок, но я все равно люблю его. Я не хотела выбрасывать его из своей жизни навсегда; мне просто хотелось на время отдалить Мартина от себя…

— Тебе очень тяжело, да? — посочувствовала Гейл.

— Самое главное то, что я никогда прежде не была в состоянии думать об этом, — сказала Джулия, роняя первые слезы. — А что будет с нами? Ты сейчас говорила очень смело, но как ты поступишь, если Эллиот скажет, что твои претензии — всего лишь женский каприз? Я даже могу представить, каким тоном он это произнесет. А вдруг тебе самой все это покажется глупым, когда ты очутишься на борту его яхты?

— Сама-то ты как поступишь, встретив Мартина? — парировала Гейл. — Ты ведь обязательно встретишься с ним. Сможешь повторить ему то, о чем говорила мне? Ты утверждаешь, что это заставит его поморщиться. Ну так что — ты воспользуешься шансом? — Или он опять начнет трахать тебя, а ты вновь спустишь все на тормозах, как собиралась сделать это вчера? Расскажешь ли ты ему о своей связи с Эллиотом? Собираешься ли быть честной с ним? Как ты можешь называть Мартина дурачком, если все время лгала ему?

Женщины отвернулись друг от друга. Джулия уставилась в огонь, Гейл принялась разглядывать узор на ковре.

— Я боюсь, — сказала Джулия после долгого молчания, обращаясь скорее к самой себе, нежели к Гейл. — Теперь я начала видеть вещи в их истинном свете. И одна из истин состоит в том, что я — слабая. Я могу предать истину. Предать тебя, нас. — Она прямо посмотрела в глаза Гейл. — Понимаешь, о чем я?

— Да, — ответила Гейл. — Я испытываю похожие чувства. Быть может, говорю я сейчас смелее, чем ты, но мне тоже страшно.

— Что же нам делать? — спросила Джулия.

Гейл тяжело вздохнула и пристально посмотрела на Джулию:

— Мы можем поклясться быть верными друг другу.

Джулия недоуменно захлопала ресницами:

— Верными? — переспросила она.

— Да, — ответила Гейл. — Не в плане секса, поскольку нам обеим нравятся мужчины. Нет, я имею в виду совсем другое… Мы… мы… — Гейл никак не могла подобрать слова. — Мы должны принять на себя обязательства друг перед другом на всю жизнь.

— Как во время бракосочетания?

— Примерно. Но не совсем так, — ответила Гейл. — Не знаю, как это объяснить. — Гейл принялась рыться в багаже своих знаний, стараясь отыскать подходящее сравнение. — Мы должны быть похожи на революционеров, которые скорее сложат головы, чем предадут своих товарищей, друзей, любимых.

— Гейл… — удивленно прошептала Джулия.

— Да, — просто сказала Гейл. — Именно так. Мы должны поклясться друг другу в том, что эта ночь станет для нас священной. Пусть будет священна ночь, в которую мы узнали, что любим друг друга. Ночь, в которую мы поняли, что будем сильнее, оставаясь вместе, и не вернемся более никогда в тот ужасный мир, где женщины поворачиваются друг к другу спиной ради любви к мужчине.

— Ты думаешь, мы способны на это? — спросила Джулия.

— Ты же клялась, когда вступала в брак. Почему ты не можешь поклясться в верности мне?

— Мой брак превратился в руины, Гейл, — напомнила Джулия. — Ты выбрала не слишком удачный пример.

— Другого сравнения мне на ум не пришло, — ядовито парировала Гейл. — Сойдет и это.

Она посмотрела на Джулию с сердитой улыбкой. Джулия ответила тем же. Подружки начали передразнивать друг друга, и, не в силах более сдерживать смех, громко расхохотались.

Насмеявшись вдоволь, Гейл и Джулия вдруг мигом протрезвели и даже как-то притихли.

— Ну что, — сказала, наконец, Джулия нерешительно. — Займемся любовью?

Гейл начала было отвечать, но осеклась на полуслове. Подтянув колени, она обхватила их руками и замерла в этой позе. Потом тяжело вздохнула, закрыла глаза и склонила голову к коленям. Несколько минут Гейл сидела совершенно неподвижно. Джулия не спускала глаз с подруги, чувствуя непривычную дрожь в животе. Она уже ощущала когда-то нечто подобное, но не могла припомнить, когда именно. Откуда это покалывание, эта дрожь, эти судороги?

И вдруг на нее нахлынуло воспоминание. Ей шестнадцать лет. И она отправляется на свидание с двадцатилетним студентом, у которого есть свой автомобиль, и про которого идет молва, будто он умеет доставить удовольствие девушке. Джулия готовилась к этому свиданию целую неделю, выпытывая подробности у подружки, которой посчастливилось провести с этим парнем вечер. Он тискал ей груди и запускал руку под юбку. Нет, гладил он ее, конечно, поверх трусиков. А потом подружка целовалась с ним высунутыми языками, и даже позволила ему тереться о свои ягодицы до тех пор, пока тот не кончил. Эта история привела Джулию в восторг, и она попросила подружку познакомить ее с тем парнем. Подружка обо всем договорилась, и Джулия в конце концов оказалась на заднем сиденье автомобиля, приготовившись к «этому». Но тут ей вдруг скрутило живот и начались колики.

Она затряслась всем телом, и парень поначалу принял это за дикое возбуждение. Однако, когда у Джулии застучали зубы, зарделись уши и пальцы свело судорогой, парень не на шутку перепугался и сразу же отвез ее домой. Мама усадила дочь в горячую ванну, и Джулия еще два дня провела в постели, пока «инфлюэнца» не прошла.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Джулия у Гейл.

— Как школьница перед первым свиданием, — ответила та.

— О Господи! — воскликнула Джулия.

— У меня такие судороги в животе, что видишь — приходится сжиматься в комок, чтобы не рассыпаться, — улыбнулась Гейл. — А ты как?

— Как школьница перед первым свиданием, — ответила Джулия.

— Похоже, телепатия действительно существует.

Вот и преодолен последний барьер. Гейл встала и протянула руки к Джулии. Та потянулась к ней, обвила руки вокруг талии Гейл и зарылась в ее живот. Она так крепко сжала Гейл, что у той аж заболела спина. Упершись ладонями в плечи Джулии, Гейл попыталась ослабить ее хватку, но вдруг сообразив, чего хочет Джулия, выгнулась, прижавшись животом к лицу подруги.

Джулия потихоньку начала опускаться все ниже. Гейл почувствовала первое нежное прикосновение ее языка к своему пупку. Она была почти готова позволить Джулии продолжить путь к влагалищу, но вдруг поняла, что не может допустить того, чтобы это произошло подобным образом.

Дождавшись, когда Джулия начала осыпать поцелуями ее лобок, Гейл резко отвела руками голову подруга в сторону и заставила Джулию встать с пола. Гейл по-прежнему не выпускала голову Джулии из своих рук, и как ни старалась та отвести взгляд, все же пришлось ей взглянуть Гейл прямо в глаза. Обе подруги прикрыли веки.

— Это слишком важно, — сказала Гейл. — Я хочу дождаться прилива возбуждения.

Джулия закусила нижнюю губу и всхлипнула:

— Я так боюсь, — захныкала она. — Боюсь делать это, боюсь возненавидеть себя. А вдруг… вдруг я стану лесбиянкой?

— Тогда и я стану лесбиянкой и составлю тебе компанию, — улыбнулась Гейл и потянулась губами к Джулии. Та слегка приоткрыла рот, и подружки осторожно поцеловались. Потом еще раз. А на третий раз впились друг в друга долгам поцелуем и слились в одно целое.

Но все поцелуи когда-то кончаются. Гейл высвободилась из объятий Джулии и медленно опустилась на пол. Легла лицом вверх, широко раздвинула ноги, согнула их в коленях и крепко уперлась ступнями в ковер. Глазам Джулии предстало раскрытое влагалище Гейл.

Джулия не могла оторвать от него глаз. Протянув руки к промежности Гейл, она раздвинула ее большие половые губы, словно кулисы на сцене. Джулия увидела розовое губчатое кольцо вокруг отверстия, розовые складки и завитки волос, поблескивающие в отсветах огня. Джулия продолжала рассматривать влагалище Гейл. Та вдруг тихо застонала, и по внутренней стороне ее бедер пробежали легкие судороги.

Дыхание Джулии участилось, колики в низу живота прекратились и сменились растекшимся по всему телу теплом. Соски ее отвердели, промежность стала влажной. Но самое главное — Джулия вдруг почувствовала, как наполняется слюной ее рот, изжаждавшийся по тому магическому соку, которым стало истекать в этот момент влагалище Гейл.

Джулия облизнулась и приблизила губы к благоухающей щели.

— Поклянись… — выдохнула Гейл.

— Клянусь, — сказала шепотом Джулия, касаясь губами влажной вагины Гейл.

Джулия открыла как можно шире рот и втянула в себя большие половые губы Гейл. Та вскрикнула и прижала руками голову Джулии к своей промежности. Затем напрягла внутренние стенки влагалища и наполнила рот Джулии вязкими, тягучими выделениями. Джулия жадно сглотнула и принялась лизать влагалище Гейл.

Потом подвела руки под ягодицы Гейл, раздвинула их и ввела в увлажнившееся анальное отверстие указательный палец. Гейл охнула и сделала встречное движение тазом, поглубже насаживая себя на раздирающего ее плоть пришельца. Она еще шире раздвинула ноги, и Джулия совсем потеряла голову.

«Так вот в чем, оказывается, дело, — промелькнуло в голове Джулии. — Вот почему все мужчины как голодные лижут нас между ног». Затем исчезли всякие мысли. Их поглотило влагалище Гейл.

Почувствовав, что Гейл приближается к оргазму, Джулия словно лишилась рассудка. Она никогда еще не видела оргазма другой женщины. Все происходящее стало казаться Джулии нереальным. Вернее, сверхреальным. Ей вдруг померещилось, что кончает не Гейл, а она сама. Гейл между тем сжимала ягодицы и все быстрее и ритмичнее двигала тазом. Потом начала тихо постанывать и принялась ласкать свои груди.

Совершенно не отдавая себе отчета в своих действиях, Джулия тоже задвигалась и стала тереться лобком о ковер. Стороннему наблюдателю в этот момент было бы совершенно очевидно, что две женщины превратились в одно сплошное пульсирующее наслаждение. Джулия все глубже и все ритмичнее погружала свой палец в анальное отверстие Гейл, впиваясь языком во влагалище словно голодный зверь.

Гейл начала мотать головой, почти крича от удовольствия. Она была близка, очень близка к оргазму. Джулия еще яростнее впилась в нее губами, и Гейл кончила.

— Господи! Господи! — завопила она во весь голос, изливая свои соки в широко открытый рот Джулии. Терпкий их привкус окончательно свел с ума Джулию, и та, бешено втираясь лобком в ковер, кончила через несколько секунд вслед на Гейл.

Потом они долго лежали, приходя в себя и восстанавливая дыхание. Немного оклемавшись, Гейл развернулась на сто восемьдесят градусов.

— Теперь моя очередь, — сказала она, раздвигая ноги Джулии и раскрывая ее влагалище. Приблизив губы к промежности Джулии, Гейл лизнула ее клитор. Джулия вздрогнула, словно очнувшись ото сна, и почувствовала, как между ног разливается тепло. Открыв глаза, она обнаружила, что влагалище Гейл находится всего в паре сантиметров от ее рта.

— О-ох! — выдохнула Джулия, и обе женщины одновременно впились друг в друга, уносясь в страну запредельного блаженства. После оргазма, длившегося, казалось, целую вечность, подруги забрались в постель, обнялись и уснули, слившись в поцелуе.


Квартира, на которой сегодня собирались последователи Баббы, занимала весь технический верхний этаж дома на Чамберс-стрит. Мартин с Робертом принялись карабкаться вверх по узкой лестнице, и вдруг до ушей Мартина донеслись ритмичные удары барабана, звуки неизвестного струнного инструмента и песня, показавшаяся ему абракадаброй:

— Хана-хана мулу-джиби, хана-хана мулу-джиби…

Преодолев по деревянным ступенькам еще два пролета, Роберт и Мартин оказались в небольшом, тускло освещенном коридоре, заканчивавшимся дверью на технический этаж. Роберт подошел к двери, широко распахнул ее, обнял Мартина за плечи и ввел в комнату.

В первый момент Мартин увидел лишь огромный оранжевый ковер, расстеленный на полу, и только секунду спустя сообразил, что «ковер» этот образуют медитирующие люди, одетые в просторные одеяния оранжевого цвета. Взгляд всех присутствующих был обращен в одну точку. Они сидели, мерно покачиваясь из стороны в сторону и монотонно твердили непонятный текст. Воздух был напоен ароматами экзотических благовоний. Мартин обвел взглядом огромное помещение — метров тридцать в длину, десять в ширину — и не заметил свободного пространства. В зале яблоку негде было упасть.

«Тут, наверное, человек пятьсот!» — подумал он.

Подхватив Мартина под локоть, Роберт повел его в дальний конец помещения — туда, куда были устремлены взоры всех присутствующих. Мартин чувствовал себя очень неловко, но верил, что Роберт знаком со здешними правилами и не позволит своему приятелю сделать что-нибудь предосудительное. Они дошли до самой стены и уселись в каких-нибудь десяти сантиметрах от небольшой деревянной платформы, слегка возвышавшейся над полом. Она была покрыта оранжевым ковром, на котором стояли вазы с цветами и какие-то совершенно незнакомые Мартину приспособления. Здесь же лежала небольшая подушка. Никто из присутствовавших в зале не обратил на вновь пришедших никакого внимания.

— Он скоро появится, — шепнул Роберт, когда они уселись на пол, а потом закрыл глаза и запел в унисон с остальными, прихлопывая в такт.

Мартин пребывал в полной растерянности. Что же делать? Подпевать? Глупо — он не знает ни слов песни, ни их значения. С другой стороны, если он будет продолжать сидеть сиднем, публика может принять его за сноба. Мартин украдкой оглянулся. Никому до него не было никакого дела — все без исключения полностью отдались непонятному для Мартина ритуалу.

Сидеть в позе лотоса было непривычно, поэтому Мартин, подавшись немного назад, оперся спиной о стену, и теперь уже осмотрелся посмелее. Обставлена квартира была по-спартански: в одном углу громадного зала стояли холодильники, плита, мойка, стол, несколько стульев и полочки с посудой. Рядом — дверь, которая вела, очевидно, в ванную. В противоположном углу были оборудованы антресоли — своеобразная спальня, — куда вела приставная лестница. Под антресолями располагались письменный стол, стулья и книжные полки. Вот и вся обстановка. Мартин закрыл глаза, прислонился затылком к стене и под убаюкивающий ритм песнопения начал было размышлять о том, кто может жить в такой квартире, и что нужно всем этим поющим людям, и не заметил, как действительно уснул.

Разбудил его звук, которого он прежде никогда не слышал, — абсолютная тишина.

Мартин разомкнул веки, и ему вдруг показалось, что он оказался в новом месте. Нет, комната осталась прежней, и люди нисколько не изменились — но все было озарено каким-то невероятно ярким светом.

Теперь все сидели абсолютно неподвижно — с неестественно прямыми спинами, положив руки на колени.

Мартин осторожно отодвинулся от стены, боясь шелохнуться. Роберт, скрестив ноги, отрешенно смотрел на платформу. Проследив за его взглядом, Мартин обнаружил, что на сцене появился новый персонаж — широко улыбаясь в пустоту, на подушке восседал грузный загорелый человек неопределенного возраста, одетый в одну только набедренную повязку, и обмахивался пальмовым листом.

Внимание всего зала сосредоточилось на Баббе, и Мартину не оставалось ничего другого, как глазеть на гуру вместе с остальными. Бабба сидел абсолютно раскованно и свободно, словно вокруг не было ни души, а он сидит на берегу реки и смотрит на закат. Никогда прежде Мартину не доводилось видеть подобного действа. Люди на сцене ассоциировались у него с речами, спектаклями, танцами и пением, — а Бабба просто сидел, и простота эта приковывала к себе все внимание без остатка.

Вдруг отрешенный прежде взгляд Баббы стал осмысленным и он бросил его в толпу. Женщина, которой предназначался этот взгляд, вздрогнула, словно ее укололи булавкой, покраснела от смущения и неловко улыбнулась. Ей было за тридцать — типичная продавщица в захудалой лавчонке, ничем не примечательная. Мартин ни за что не выделил бы ее из толпы, встреть он женщину на улице. Но сейчас на несколько мгновений она вдруг засияла от радости и стала очень красивой. Мартин снова перевел взгляд на Баббу. Тот не пошевелил ни единым мускулом, но вдруг что-то случилось с его глазами. Бабба бешено вращал зрачками и часто-часто мигал, продолжая бросать взгляды на женщину. Все присутствующие обернулись к окончательно засмущавшейся даме, потом вновь посмотрели на Баббу и дружно захохотали, словно им только что рассказали уморительный анекдот.

Мартин ничего не понимал. Он обернулся было за объяснением к Роберту, но тот хохотал вместе со всеми. Дождавшись, когда смех сошел на нет, Мартин снова повернулся к Баббе, стараясь не упустить из виду, что будет происходить дальше. Но гуру вновь ушел в себя. Прошло довольно много времени, у Мартина затекли ноги, и он незаметно начал переносить вес с одной ноги на другую. В этот момент взгляд Баббы внезапно вынырнул из недр собственной души, и остановился на Мартине, Еще через секунду Мартин стал объектом внимания всех пятисот человек.

Мартин беспомощно оглянулся на Роберта. Его вдруг охватила паника. Никогда еще Мартин не бывал так наг перед людьми. Но Роберт лишь улыбался ему дурацкой улыбкой и, казалось, не узнавал приятеля. Мартин понял, что сейчас сойдет с ума, но тут все кончилось. Бабба отвел глаза и энергия присутствующих сконцентрировалась на новом объекте. Мартин с облегчением вздохнул, но через секунду его вдруг охватило чувство обиды. Ибо вместе с паникой он секунду назад ощутил невероятный подъем, некое озарение.

Мартин слегка подался вперед, как бы пытаясь возвратить внимание Баббы к себе. За те полчаса, что Мартин присутствовал здесь, гуру не произнес ни слова, но магический взгляд его глаз так подействовал на него, что он уже не ощущал себя лишним. Если бы прежний Мартин взглянул сейчас на Мартина нынешнего, он не поверил бы своим глазам — ибо во взгляде Мартина нынешнего уже читалась та слепая одержимость, которая присуща всем последователям харизматических личностей. Щеки его порозовели, на губах блуждала глуповатая улыбка, в уголках глаз собрались слезы.

И вдруг Бабба снова, безо всякого предупреждения, повернул голову, шаря взглядом по толпе, словно прожектор по тюремному двору. Миновал Мартина, у которого вдруг екнуло сердце, и остановился на Роберте. Тот несколько секунд сидел неподвижно, нисколько не смущаясь взгляда Баббы, а затем улыбнулся учителю.

— Это твой друг? — спросил Бабба. Голос его был дребезжащий, какой-то гнусавый, что, впрочем, свойственно мудрецам с востока, ибо их родной язык предполагает наличие таких модуляций.

— Да, — кивнул Роберт.

Бабба слегка повернул голову и посмотрел на Мартина. Тот опять напрягся. На сей раз гуру не улыбался, а смотрел тяжелым, давящим взглядом.

— Зачем ты пришел? — спросил Бабба.

Мартин почувствовал себя оскорбленным. Он пришел сюда просто за компанию, а его вдруг превращают в подопытного кролика, заставляя отвечать перед громадной аудиторией на грубо и прямо заданный вопрос. Но тут его осенило: наверное, Бабба еще не освоился с американскими традициями и манерами, и действует сообразно восточному этикету. Мартин постарался сформулировать некий обтекаемый ответ, но в голове была полная каша.

— Меня Роберт попросил, — сдавленным голосом произнес, наконец, Мартин.

Бабба нахмурился и раз двенадцать помотал головой, не спуская тем не менее, с него глаз.

Роберт наклонился к Мартину и зашептал:

— Он хочет знать, какие у тебя проблемы?

— У меня нет проблем, — также шепотом ответил Мартин.

— Что он сказал? — загремел вдруг Бабба.

— Он говорит, что у него нет проблем, — громко ответил Роберт.

— Послушай, какое ты имеешь право… — начал было Мартин, поворачиваясь к Роберту, но слова его потонули во всеобщем хохоте. Бабба раскачивался из стороны в сторону, скрестив руки на груди и обхватив ими ребра, изображая смех.

«Этот старый пердун, наверное, воображает себя остроумным», — зло подумал про себя Мартин, раздосадованный тем, что стал объектом насмешек. Вместе с тем он понимал, что сморозил глупость. Любой человек, который ответит так же, как ответил Мартин, окажется лжецом.

Хохот между тем затих, Бабба прекратил кривляться, замер в привычной позе и спокойно уставился в глаза Мартину.

«Что ему от меня надо?» — подумал Мартин, сконфуженный всеобщим вниманием.

И вдруг с глазами Баббы произошла очередная трансформация, объяснить которую не смогли бы ни физиологи, ни психологи. Как бы там ни было, Мартин заглянув в эти бездонные глаза, вдруг увидел своего отца. А потом маму. Увидел себя в детстве — катающимся на трехколесном велосипеде, бабушку, лежащую в гробу. Впрочем, слово «видеть» было совсем не точным. Мартин вдруг выпал из пространства и времени — осталась только сияющая подрагивающая пустота. Вот-вот должно было явиться нечто запредельное, но в эту секунду сияние внезапно исчезло, и Мартин опять оказался в квартире на Чамберс-стрит, сидящим на полу перед платформой, с которой на него взирал Бабба. Вопрос Баббы теперь настойчиво застучал в его мозгу. Действительно, зачем Мартин пришел сюда? Мартин понял, что Бабба спрашивал его не о том, почему он явился на собрание, а о том, зачем он появился на свет. И спрашивал гуру не только Мартина, но и всех присутствующих.

Все люди окружавшие Мартина, все предметы вдруг куда-то исчезли, и в следующее мгновение случилась странная вещь. Мартин вдруг ощутил себя сидящим на платформе. Но только был он уже не Мартином, а Баббой. Они с гуру словно обменялись индивидуальностями, и Мартин увидел, что они совершенно тождественны. И тогда Мартин засмеялся, только смеялся не он, а Бабба. А сам Мартин зарделся от смущения.

И столь же внезапно опять превратился в настоящего Мартина Гордиса, тренера по гимнастике, тридцати пяти лет, проживающего отдельно от жены в городе Нью-Йорке. Он находился в большом помещении, в котором несколько сот человек внимали индийскому гуру, способному, по словам Роберта, изменить всю жизнь Мартина. Все это, конечно, очень интересно, но чье это там тело раскачивается из стороны в сторону, скажите на милость?

Мартин почувствовал на плече руку Роберта. Глаза приятеля лучились добротой. Мартин опять взглянул на Баббу. Тот надел новую «маску» и стал старше лет на пятьдесят. Казалось, что Бабба озирает всех с заоблачных высот. Мартин попытался было сообразить, как это ему удалось слиться недавно воедино с гуру, но в эту минуту Бабба вдруг тихо сказал.

— В тебе много печали.

«Еще бы, — подумал про себя Мартин. — С этою начинают все гадалки.»

— Ты несчастен, — продолжал Бабба. — Зачем ты пришел?

По толпе прокатился удивленный ропот, Роберт наклонился к Мартину и сказал шепотом:

— Такое случается крайне редко. Бабба почти никогда не беседует с новичками. А если и беседует, то не настаивает на ответе так, как теперь.

Мартин понял, что ему дают исключительный и редкий шанс приобщиться к Истине. Но он по-прежнему не хотел раскрывать себя перед Баббой. Он ему не верил. Это даже слегка удивило Мартина — ведь Бабба еще ничего не сделал, так что выносить о нем какое-то суждение Мартин не вправе.

Он оторвал взгляд от пола и опять посмотрел в глаза гуру, ожидая очередной порции галлюцинаций, но Бабба застыл в неподвижности.

А затем сказал громко и четко:

— Развод это смерть.

Мартину словно врезали кулаком по виску. Он повернулся к Роберту и безапелляционно заявил:

— Это ты рассказал ему о моих семейных проблемах…

Но Роберт и сам разинул от удивления рот, и Мартин понял, что обвинения его несправедливы. Оставалось предположить, что Бабба ляпнул фразу наугад. Но глаза гуру говорили Мартину совсем о другом. Они говорили о том, что Бабба знает о том, что творится в душе Мартина.

Бабба вновь начал блуждать взором по комнате, а затем резко остановил свой взгляд на Мартине — уже в который раз:

— Джулия, — произнес гуру.

Мартин ахнул.

— Мрак, — продолжал Бабба. — Ты не видишь ее. Она не видит тебя.

У Мартина ушла из-под ног земля.

— Вижу печаль, — повторил Бабба. — Очень много печали. Ты не видишь ее, она не видит тебя.

Мартин услышал чей-то всхлип. Потом почувствовал, как по его щекам покатились слезы. Ему сдавило грудь. Прошло несколько минут, прежде чем он понял, что все это происходит именно с ним.

«Я плачу», — догадался он.

И, припав к полу, зарыдал, уткнувшись лицом в ладони. Все накопившиеся за долгие годы слезы изливались прочь, очищая душу Мартина. Вновь промелькнули перед его мысленным взором образы дорогих его сердцу людей — отца, матери, друзей… А потом ему явилась Джулия — источник всех его печалей. И Мартин вдруг понял, как давно не видел ее, понял, что позабыл ее запах, не может вспомнить ее привычек. Она вдруг превратилась в доставляющую лишь раздражение частичку, затесавшуюся на задворки его чувства. Вслед за этим внезапно нахлынули воспоминания о первых счастливых годах брака. Они омыли Мартина целым океаном образов, слов, взглядов, прикосновений… И все это кануло, кануло в вечность безвозвратно. Джулия умерла для него, и Мартин нисколько не опечалился из-за этого. Наоборот, с каждым новым приступом плача он избавлялся от очередных горестей.

Мартин плакал почти полчаса. Наконец, всхлипы его стали реже и он мало-помалу успокоился, замерев на полу в позе человеческого зародыша.

«Кто я?» — застучало в висках. «Что я здесь делаю?»

Мартин открыл глаза.

«О Господи, что они все подумают обо мне?»

Бабба не спускал с него глаз. С гуру произошла очередная метаморфоза. Теперь он вдруг превратился в бабушку Мартина — в добрую морщинистую старушку с ласковыми руками.

Мартин огляделся. Все присутствующие в зале тоже смотрели на него. Роберт глядел на своего приятеля с тем умилением, с каким родители смотрят на своего ребенка, произнесшего первое слово. Мартин медленно поднялся с пола, сел, полез в карман, достал оттуда платок и громко высморкался. В зале засмеялись. Мартин моментально увидел себя со стороны и тоже улыбнулся.

Он вытер глаза, уселся в позу лотоса и приготовился слушать и смотреть, что будет дальше. Он еще не подозревал, что гуру уже исцелил его душу, но чувствовал невероятный подъем. Ему предстоит еще долгий путь к осознанию того, что все его заботы и печали смехотворны и являются всего лишь отражением подлинной Сущности, которую и должен познать человек, стремящийся к просветлению.

Для Баббы, достигшего такого просветления, весь эпизод с Мартином не имел никакого значения, равно как и все известные во Вселенной феномены. Путь к просветлению он начал очень давно, восьмилетним мальчишкой. Он воспитывался в очень религиозной семье — отец его был жрецом культа Ханумана — Бога обезьян, а мать старалась перещеголять в набожности всех жен местных жрецов. Восьмилетнему мальчишке в один прекрасный день открылось нелепое лицемерие собственных родителей. Подобное открытие совершают почти все дети, если они, конечно, не полные кретины. Но Бабба заметил не только глупость родителей, — он понял, что таким образом те пытаются отгородиться от Печали. Узрев эту Печаль, маленький мальчик вдруг залился горючими слезами и плакал семнадцать дней подряд. Он потерял за две с половиной недели двенадцать килограммов веса и был на грани смерти. Родители обратились за помощью не к врачу, а к мудрецу-отшельнику, который уединился в пещере в пятнадцати милях от деревни. Выслушав убивающихся от горя родителей Баббы, мудрец сказал:

— Бросьте мальчика в реку, а затем приведите его ко мне.

Маленького Раммурти — так звали тогда Баббу — бросили в реку, и он едва не утонул. Двое мужчин бросились спасать его и вытащили полуживого на берег. Тем не менее, мальчик действительно перестал плакать. Когда же родители привели его к отшельнику-мудрецу, тот заявил, что Раммурти отмечен особой печатью и создан для служения Истине. Мать и отец Баббы не посмели перечить святому отшельнику, когда тот попросил отдать мальчика к нему в ученики.

Так началось долгое обучение Баббы. Стандартное по тамошним меркам, но совершенно причудливое с точки зрения цивилизованного человечества. Первые пять лет Бабба не общался ни с кем, кроме учителя. В течение двух лет он должен был выдергивать волоски из бороды, чтобы привыкнуть к боли. Как-то раз он прожил три месяца на одной воде. Время от времени учитель отсылал его к другим мудрецам. Такое обучение длилось более двадцати лет. И вот однажды тридцатилетний Бабба перестал воспринимать себя как частичку мироздания. Он сам стал мирозданием.

Молча переглянувшись с учителем, Раммурти покинул его. С котомкой за плечами он в течение пяти лет скитался по стране, пройдя босиком тридцать тысяч миль. Он останавливался на ночлег за околицей очередной деревни, и вскоре вокруг него собиралась вся деревня, хотя он никогда никого не звал. Иногда он вступал с селянами в беседу, иногда сидел молча. Исцелял больных, давал мудрые советы. А потом исчезал из деревни, оставляя за собой молву.

После пяти лет скитаний Бабба удалился в леса, где и провел следующие двадцать лет. Он опростился, став таким же лесным жителем, как звери и птицы, населявшие джунгли.

Его обнаружили совершенно случайно. Несколько инженеров, проводивших в джунглях землемерную съемку, увидели на суку человеческое существо, которое жестами объяснялось с тремя обезьянами. Похоже, все четверо были довольны друг другом и над чем-то смеялись.

Как и следовало ожидать, слухи о таинственном человеке расползлись по всей округе, и в лес потянулись паломники. Вскоре после этого Маррурти решил вернуться в мир, чтобы с помощью своей мудрости спасти гибнущую цивилизацию. Через несколько лет у него уже были десятки тысяч последователей в Индии и других странах, объехать которые он и решил, дабы помочь страждущим постичь Истину.

Тогда-то ему и дали новое имя — Бабба. После тридцати лет отшельничества мир стал казаться Баббе абсурдным. Его приводили в бурный восторг самолеты и телевизоры. Потом он пристрастился к сигаретам. Как-то раз даже снизошел до того, что прочел газету. Впрочем, газетная статья его не впечатлила — он просто-напросто подтерся ею, обозвав туалетной бумагой.

Он часто смеялся и никто не мог понять причин его смеха, хотя гипотез было уйма. На самом же деле веселило Баббу то, что эти существа, которые жили в городах, носили одежду и носились со своим «я», оказались гораздо глупее, нежели обезьяны, с которыми он общался в джунглях. Бабба не мог сдержать смеха при мысли о том, что глупые людишки и смышленные обезьяны — почти родственники.

Короче говоря, страдания Мартина не произвели на Баббу никакого впечатления по причине их смехотворности. Поэтому в течение всего времени пока Мартин рыдал, Бабба как ни в чем не бывало вещал собравшимся про Истину. И лишь когда Мартин наплакался всласть, Бабба вновь обратил на него внимание:

— Тебе лучше? — спросил он.

Мартин кивнул и уселся поудобнее. Он готов к разговору. Всеобщее внимание, раздражавшее его в начале собрания, теперь было приятно ему. Он даже почувствовал себя «звездой».

К сожалению, на самом деле Мартин оказался лишь луной, светящейся отраженным светом. Подлинным источником света был, конечно же, Бабба.

Дождавшись кивка Мартина, Бабба вдруг отвернулся, сосредоточил свой взгляд на прехорошенькой девушке лет двадцати, и начал корчить гримасы. Девушка смутилась, зарделась и закрыла глаза. Все вокруг рассмеялись.

Мартин недоуменно захлопал ресницами. Он только приготовился к долгому разговору, а его вдруг бесцеремонно ставят на место. «Шут балаганный, — рассвирепел вдруг Мартин, устыдившись того, что раскрылся перед этим шарлатаном и одновременно ревнуя гуру к той девушке, на которую тот переключил свое внимание. — Самовлюбленный болван, клоун…»

У Мартина набралось бы еще немало «добрых» слов, но в это время Роберт, сидевший рядом, мягко дотронулся до его плеча:

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — сказал он. — Не бери в голову и не сердись. Я потом тебе все объясню. Ладно?

Мартин хотел отвернуться, но Роберт не сводил с него глаз. Он не позволил бы Мартину отвернуться прежде, чем тот не кивнул в знак согласия.

Дальнейшее Мартина уже не интересовало. Бабба продолжал паясничать, затем рассказал притчу о рыбе, которая ищет где поглубже, потом последовали какие-то несвязные отрывки из ведических текстов и самопальных проповедей.

Когда Бабба закончил свою речь, одна из последователей гуру, костлявая дама лет пятидесяти, сделала несколько объявлений о предстоящих собраниях и ударила в гонг. Все собравшиеся затянули монотонную песнь, а Бабба незаметно ретировался.

Мартин чувствовал себя ужасно. Ноги затекли, глаза слипались, но он решил выдержать пытку до конца.

Наконец пение затихло, на мгновение в зале воцарилась тишина, и все стали собираться на выход. Мартин вздохнул с облегчением и хотел встать с пола, но вдруг обнаружил, что совершенно не чувствует правую ногу. Тогда он попробовал опереться о левую. Та тоже затекла, но ее он хоть ощущал.

— Ох! Ох! — застонал Мартин от боли и перенес тяжесть на правую ногу.

Бесполезно. Правую ногу словно ампутировали.

Мартин, наверное, упал бы, если бы его не подхватили под руку.

— Я думал, ты в форме, — улыбнулся Роберт.

— Я в форме, — простонал Мартин. Его профессиональная гордость была ущемлена.

Роберт помог ему доковылять до стула, Мартин грузно спустился на него и принялся массажировать ногу, которая вдруг словно бы очутилась в огромном облаке мошкары, яростно кусавшей каждый миллиметр — от большого пальца до бедра.

— Ну как ты — все в порядке? — поинтересовался Роберт, возвратившись из дальнего угла комнаты, где сидели Бабба и еще человек восемь.

— А что там происходит? — спросил Мартин.

— Деловое совещание, — ответил Роберт. — Обсуждается маршрут летних гастролей.

Мартин разинул от удивления рот.

Роберт рассмеялся:

— Понимаю, понимаю… Это и вправду своеобразный бродячий цирк. Только комиков-евреев сменили индусы-космологи.

Приятели вышли из комнаты, спустились по лестнице и вышли на улицу. Мартин испытал самый настоящий шок — словно впервые увидел потоки машин и спешащих прохожих.

— Как настроение? — усмехнулся Роберт.

— Может это прозвучит как богохульство, но мне хочется пива, — ответил Мартин.

— Ничего не имею против. Зайдем в заведение? — Роберт показал на противоположный тротуар.

— Ты составишь мне компанию?

— Конечно. Для контраста.

Перейдя улицу, приятели вошли в переполненный бар. Два десятка женских глаз тут же принялись оценивающе разглядывать вошедших мужчин. Женская интуиция позволила дамам сразу же угадать в Роберте гомосексуалиста. Некоторых из них это обстоятельство не огорчило, наоборот, педики, в отличие от тех мужиков, которые заполнили бар, могут хоть пару слов связать, а те из них, кто не брезгует женщинами, в постели просто великолепны.

С Мартином дело обстояло сложнее. Сложение, конечно, великолепное. Классический жеребец. Но судя по брюкам, прическе и рассеянному взгляду — парень из простых. Из таких получаются замечательные мужья. Он будет работать не покладая рук, искренне стараться угодить жене, да и п… скучать не придется. Вот только при таком муже совершенно необходимо иметь любовника — какого-нибудь актеришку с вечно немытой посудой, хлебными крошками в простынях и фунтом «травки» в баночке из-под кофе. Для разнообразия. Нет, пожалуй, можно обойтись только любовником, вынесли безмолвный приговор Мартину женские глаза.

На все про все у дам ушло не более пяти секунд, в течение которых мужчины растерянно озирались в поисках свободного места.

— Желаете поужинать? — пришла им на помощь миловидная официантка-азиатка.

— Пожалуй, ограничимся кофе и десертом, — ответил Роберт.

Девушка провела их во второй зал и усадила за свободный столик. Затем приняла заказ и направилась в кухню.

— Ну? Как тебе встреча с Баббой? — спросил Роберт.

— Не знаю… Мне хотелось бы сказать, что я чувствую какие-то перемены, но увы…

В это время вернулась молниеносно выполнившая заказ официантка. Расставила чашки с кофе, пирожные, вазочки с мороженым, разложила приборы и отступила на шаг, проверяя, не забыла ли чего. Дождалась, пока один из мужчин одобрительно кивнул, и направилась к следующему столу.

— Хотя должен признаться, — продолжил Мартин, помешивая ложечкой кофе, — что я не ожидал от себя такого. Никогда бы не смог предположить, что я буду реветь на публике. А потом не испытывать от этого никакого стыда. — Мартин застыл с ножом в руке. — Странно. Вроде бы это должно оказать на меня впечатление, а я ничего не чувствую.

— Бабба говорит, что жажду можно утолять и водой, и лимонадом. Разница только в том, что привкус, оставшийся во рту после лимонада, вскоре вновь заставит тебя мучиться жаждой. Истина — как вода. Она без вкуса. Ты не заметишь, когда достигаешь ее.

— Между прочим, я на него сердит. Он так прокатил меня. Я про себя даже сказал ему пару ласковых слов. И может, еще скажу.

— Его обзывали такими словами, которых ты даже представить не можешь, — сказал в ответ Роберт. — Мне самому иногда хотелось наброситься на Баббу с кулаками. Говорят, кто-то даже пытался пристрелить его. Но, видишь ли, Бабба тут ни при чем. Он не совершает никаких действий. Не заставляет тебя сидеть на собраниях насильно. Ты приходишь по собственной воле. Бабба просто сидит и говорит. И если ты вдруг приходишь в бешенство, то не в тебе ли самом кроются его причины? Когда ты поймешь это, — поймешь и душу гуру. Понимаешь, он постоянно пребывает в состоянии просветления, которое нам доступно лишь в иной краткий миг. Надо делать на это поправку. — Роберт потянулся, опустил руки, и спросил, глядя Мартину в глаза:

— Ну так что — не зря сходил?

Мартин чувствовал себя не очень уютно под обволакивающим взглядом Роберта, но впервые в жизни нашел в себе силы ответить улыбкой на теплый взгляд другого мужчины.

«Вот тебе и первая перемена», — подумал он про себя. А вслух сказал:

— Знаешь, в ту минуту, когда мы вышли из зала, я решил, что никогда туда больше не вернусь. А сейчас мне снова захотелось встретиться с Баббой.

— У тебя так смягчился взгляд, — мягко произнес Роберт — так, как он говорил обычно только с гомосексуалистами, — и осекся, сам поразившись этому.

Мартин растерянно заморгал, хлопая ресницами. Он почувствовал бы себя не в своей тарелке, услышав подобные интонации даже от женщины. А уж от мужчины, заговорившего с ним в таком тоне, он бежал бы как от огня. Но это раньше.

А сегодня, сейчас он просто улыбнулся:

— Спасибо, — услышал Мартин собственный голос, испытывая непреодолимое желание дотронуться до руки Роберта, чтобы почувствовать его теплоту и удивительную человечность.

Загрузка...