Цыганский барон

10.

Слабый свет зимнего солнца, просачиваясь сквозь витражные стекла, отбрасывал размытые розовые и аквамариновые пятна на пол главной галереи. Здесь никого не было, кроме Мары. Родерика пригласили на какую-то встречу при дворе. Остальные под разными предлогами разошлись кто куда. Никаких гостей к вечеру не ждали. Ей бы радоваться, что у нее появилось хоть несколько часов для себя, но вместо этого она чувствовала себя покинутой.

Однако ей требовалось время на раздумье. Теперь ее план может осуществиться. Она достигла поставленной перед собой цели, теперь надо воспользоваться своим преимуществом. Беда была в том, что Мара никак не могла сосредоточиться на том, что предстояло сделать.

Она до сих пор не слишком задумывалась над тем, как ей убедить Родерика принять приглашение на бал виконтессы Бозире. Сначала ей надо было соблазнить его, и эта задача сама по себе представлялась такой сложной, что дальше в будущее она не заглядывала. Теперь это будущее настало, и она не знала, что делать. Вопреки бойким уверениям де Ланде, твердившего, что Родерик все для нее сделает, стоит ей только затащить его в постель, Мара ясно видела, что ее влияние на него ничуть не возросло. Принц находил ее желанной — после вчерашней ночи в этом не осталось сомнений, — но было бы нелепо думать, что он позволит ей диктовать, куда ему идти.

Мысль о том, что ей придется каким-то образом заставить Родерика подчиниться ее желанию, используя то, что произошло между ними накануне ночью, причиняла Маре боль. Она чувствовала себя продажной женщиной. Казалось, она предала не его, а себя, свою внутреннюю сущность.

Ночь, проведенная с Родериком, стала для нее откровением. Ей и во сне не снилось, что она способна забыть обо всем и испытывать столь всепоглощающее наслаждение. Мара получила бесценный подарок, который будет запятнан, если она воспользуется нежданно обретенной властью над ним для достижения корыстной цели.

Однако ей придется воспользоваться своей властью. От этого никуда не убежать. Здоровье и жизнь бабушки Элен зависят от нее. Она должна это сделать.

Но как? Как ей хотя бы заговорить о бале? Ведь предполагается, что она вообще ничего о нем не знает! Какую причину, какой довод привести принцу, чтобы убедить его поехать на бал? Как заставить его взять ее с собой, если у нее нет никакого официального статуса и в приглашении она не упомянута? Легко де Ланде рассуждать о светских мероприятиях, на которые знатный вельможа может прийти с любовницей, ее собственное впечатление о французском обществе подсказывало ей, что присутствие короля Луи Филиппа потребует большей умеренности в поведении даже от такого непредсказуемого человека, как Родерик, принц Рутении.

У нее разболелась голова от этих мыслей. Что же ей делать? Может, лучше дождаться подходящего момента, когда он будет особенно уязвим, например, когда они будут вместе в постели, и с грустным вздохом заговорить о блестящих светских раутах, о которых она слыхала, но не помнит, доводилось ли ей видеть хоть один из них своими глазами? Может, ей потупить ресницы и трогательно умолять его о чести посетить такой бал под руку с принцем крови?

Она не могла это сделать.

Она могла бы, пожалуй, косвенно намекнуть, что выезд в свет даст ей возможность быть узнанной, и тогда разрешится вопрос, кто она такая. Да, это прозвучало бы правдоподобно… нет, это просто-напросто было бы правдой. Но сумеет ли она все это выговорить и не покраснеть до корней волос от стыда? Сказать так, чтобы не вызвать подозрений у Родерика? Она в этом сомневалась.

Внизу раздался стук дверного молотка. Мара торопливо прошла по галерее в частные апартаменты, а навстречу ей пробежала горничная, спешившая спуститься по лестнице и открыть двери визитеру. Послышались голоса и звук шагов. Через несколько минут горничная вошла к Маре.

— Это господин Бальзак, мадемуазель Шери. Я сказала ему, что принца нет дома, но он хочет поговорить с вами. Я провела его в гостиную.

Мара поблагодарила девушку, поправила волосы и направилась по галерее в парадную гостиную, где дожидался знаменитый писатель. Лакей отворил перед ней высокие двойные двери, и она улыбнулась ему, прежде чем войти. Бальзак стоял в дальнем конце гостиной, повернувшись спиной к огню, разведенному в камине. Он взял марокканский апельсин из вазы на столике и ел его, как яблоко, — вместе с кожурой.

— Простите, что не целую вашу руку, мадемуазель, — проговорил он с искренней улыбкой, — но я весь липкий от сока.

— На столе не было фруктового ножа? Извините меня, пожалуйста. Я немедленно позвоню, чтобы его принесли.

— Нет-нет, умоляю вас, не делайте этого! В этом нет нужды. Все, что доставляет нам наслаждение, становится еще прекраснее от небольшого привкуса горечи.

— Но без сомнения…

— Это не только моя теория. Мой друг Гюго иногда съедает скорлупу омара вместе с мясом. Он проделывал это у меня на глазах. Подумайте только, какие челюсти, какие зубы! Великолепно! — И он откусил еще один крупный кусок апельсина, с азартом перемалывая косточки.

— Как вам будет угодно, — сказала Мара, опускаясь на кушетку. — Я уверена, принц будет очень огорчен, когда узнает, что разминулся с вами.

— Принц необыкновенно обаятельный человек и превосходный собеседник, но на вас смотреть гораздо приятнее, мадемуазель.

Это была всего лишь любезность, и Мара восприняла ее именно так, не впав в досадную ошибку. Она спросила писателя о его работе и с сочувствием выслушала его рассказ о выходящих из повиновения строптивых персонажах, бессонных ночах и пьющих из него кровь издателях. Под этой грубой, неотесанной внешностью кроется тонкая душа, решила Мара. Прочитав несколько его романов, она была поражена тем, как глубоко он понимает женщин. Она сказала ему об этом.

— Как вы добры! Как добры! Они приходят ко мне — эти женщины, о которых я пишу, — подобно видениям страсти в ночи. Женщины живут страстями, любовью. Они не поглощены собой, в отличие от мужчин, и способны к преображению. Страсть может преобразить их жизнь, даже их тело. В мире имеет значение не то, что делают мужчины, а то, что создают женщины. Они создают семью из своей огромной, необъятной любви.

— Как удивительно слышать такое от мужчины.

— Все мужчины это знают. Хотя бы те, кто не слеп, — простодушно признался Бальзак. — Что такое брак, если не попытка мужчины обуздать эту огромную любовь ради своих нужд, ради своей собственной пользы?

— Да, — согласилась Мара, и тут ее вдруг осенило. — Господин Бальзак, — продолжала она, — вы как никто знаете Париж и парижан. Как вы думаете, принцу было бы дозволено привезти свою любовницу, ну скажем, на бал виконтессы Бозире?

— Неужели вам хочется туда попасть? Это собрание обещает быть смертельно скучным.

— Я говорю серьезно.

— Вот как. — Он понимающе кивнул, доел свой апельсин, вытер руки носовым платком и сел рядом с ней на кушетку. — Должен вас огорчить, это не мой круг. У меня, конечно, есть друзья среди аристократов, но я не вращаюсь в этих сферах. Вы разочарованы?

Мара пропустила вопрос мимо ушей.

— Но вы пишете о них с таким же знанием дела, как и о беднейших жителях Парижа. Вы должны знать, что разрешено, что считается приличным.

— Аристократы, бесспорно, позволяют себе куда больше свободы действий, чем буржуазия. Третье сословие всегда действует с оглядкой на общественное мнение.

— Это не ответ, — строго заметила Мара, не сводя с него глаз.

Он вздохнул.

— Вы трудная женщина. Да, я полагаю, принц мог бы взять вас с собой, если бы захотел. Ведь вы не знаменитая куртизанка. Он с легкостью мог бы выдать вас за дальнюю родственницу, если бы возникла необходимость представить вас, например, королю.

— Боже упаси! — воскликнула Мара.

— Такой риск есть. — Бальзак пожал массивными плечами. — Но почему вы задаете такой вопрос мне? Почему не хотите спросить самого принца?

— Мне не хотелось беспокоить его попусту. Я хотела сначала узнать, возможно ли это.

Бальзак взял ее руку и поднес к губам.

— Я уверен, он не сочтет любую вашу просьбу беспокойством, мадемуазель. Неужели вы думаете, что он мог бы вам отказать?

— Запросто, — сухо ответила Мара.

— Вы его боитесь? — хмурясь, спросил Бальзак.

— Нет-нет. Но трудно бывает просить о чем-то для себя важном, вы не находите?

Она сказала слишком много и поняла это в ту же минуту, как слова сорвались с ее губ. Но, может быть, он не придаст этому значения?

— Вам не хочется, чтобы это выглядело так, будто вы оказываете свои милости в обмен на… привилегии.

— Я знала, что вы поймете, — кивнула Мара, стараясь говорить беспечно, но тут же изменила тему разговора, не дав ему развить свою мысль.

Они говорили о самых разных вещах, время летело незаметно. Один за другим вернулись все гвардейцы, а вслед за ними и Джулиана. Она выглядела сногсшибательно в костюме для верховой езды, состоявшем из черной юбки со шлейфом и черной бархатной блузы с серым крестом, вышитым на груди тесьмой, в стиле черных и серых мушкетеров Людовика XVIII. Поверх блузы был надет красный жакет, а на голове у принцессы красовалась шляпка с перьями, сделанная в форме скакового шлема. Ее сопровождали два поэта, чьи имена потонули в общем шуме, и разобиженный на весь белый свет граф, ходивший за ней повсюду с видом пса, охраняющего от посягательств особенно лакомую сахарную косточку. А еще через несколько минут в гостиную вошел Родерик. Он улыбнулся Маре с другого конца комнаты и отсалютовал ей бокалом вина, который поднес ему слуга.

Мара была рада, что он не сделал попытки подойти к ней. Она не видела его с раннего утра; она спала, когда он оставил ее. Что ему сказать, когда они сойдутся лицом к лицу, она представить себе не могла.

После ночи, проведенной с принцем, Мара чувствовала себя внутренне изменившейся. Были и физические перемены — тут и там болело, ныло, саднило, — но она не обращала на это внимания. То, что с ней произошло, казалось таким естественным, таким правильным, совсем непохожим на ужасное испытание, которого она ожидала, основываясь на подслушанных в детстве разговорах и на собственном неприятном опыте с Деннисом. И все же она чувствовала себя изменившейся, в каком-то смысле даже запятнанной. Она стала любовницей принца. Многие подозревали это, теперь это стало правдой. Никогда она не думала, что станет чьей бы то ни было любовницей.

Прибыли новые гости, в гостиной собралась целая толпа. Помня о своих обязанностях домоправительницы и хозяйки салона, Мара позаботилась о прохладительном и закусках для всех. Джулиана, демонстрируя истинно королевскую воспитанность, ходила по гостиной, обмениваясь любезностями с визитерами. Точно так же вел себя и Родерик.

Затем, словно повинуясь какому-то невидимому сигналу, гости начали расходиться: час утренних визитов подошел к концу. Бальзак попрощался, следом за ним ушли оба поэта и граф. Гвардия отступила в длинную галерею, которую считала своей резиденцией. В гостиной осталась одна только Джулиана, когда Родерик опустился на кушетку рядом с Марой.

— До моего сведения дошло, — начал он, — что больше всего на свете ты мечтаешь посетить бал виконтессы.

Мара бросила на него быстрый взгляд, чувствуя, как предательская краска заливает щеки. Она была совершенно не готова к этому разговору.

— Я… полагаю, тебе сказал мсье Бальзак.

— Это было весьма любезно с его стороны. Но он почему-то был уверен, что я буду рад услышать, как наилучшим образом доставить тебе удовольствие.

— Он, разумеется, ошибся.

— Ну почему ты так решила? Даже валаамова ослица однажды изрекла истину. Я считаю, что он был совершенно прав, хотя и не понимаю, с какой стати я должен выслушивать проповеди о тонкой женской натуре и о священной обязанности мужчин исполнять заветные женские желания. Не понимаю, почему о твоих желаниях я должен узнавать от него. — Откинувшись на спинку кушетки, Родерик вытянул перед собой длинные ноги и скрестил руки на груди. — Почему ты сама не могла мне сказать?

— Я… даже не знала, что это возможно.

— Оноре мне так и сказал. Вопрос в другом: почему этот бал кажется тебе таким привлекательным?

Мара беспомощно развела руками:

— Это будет великолепный придворный бал.

Тут к ним подошла Джулиана и села, широким жестом расправив шлейф своей амазонки.

— Разумеется, бал кажется Шери привлекательным! А почему бы и нет? Там будет король и все сиятельные лица Парижа. К тому же с тех самых пор, как ты подобрал Шери на обочине проселочной дороги, она только и делала, что ишачила на тебя. Неудивительно, что ей захотелось развлечься.

— Какая жалость, — вздохнул Родерик, бросив убийственный взгляд на сестру, — что Луи Филипп в прошлом году уже устроил брак между герцогом Монпансье и инфантой Марией Луизой! Монпансье был бы как раз подходящим женихом для тебя. Впрочем, граф Парижский тоже подойдет. Правда, он несколько молод, ему всего семь лет, но зато он наследный принц, и это искупает все остальные недостатки. Надо будет переговорить с отцом: для тебя это будет блестящая партия. После отъезда Эрвина тебе нечем заняться, вот ты и вмешиваешься в разговоры, которые тебя не касаются.

Джулиана воинственно подняла бровь.

— На твоем месте я бы поостереглась заговаривать с отцом о браках. Как бы он не начал сватать подходящую принцессу для тебя.

— Этот дамоклов меч несколько заржавел. Отец составляет список невест для меня с тех самых пор, как я появился на свет.

— До сих пор тебе удавалось избежать династического брака без любви, удела всех принцев, но эта участь тебя еще настигнет. Как и этот бедный малыш граф Парижский, ты тоже наследный принц.

— Твоя забота меня просто подкупает. Может быть, ты все-таки соизволишь оставить нас и дашь мне тихо и мирно побеседовать с Шери?

— Чтобы ты убедил ее, что поездка на бал ей вовсе не нужна? Не надейся. Мне самой что-то вдруг захотелось музыки и танцев. Тут у вас слишком скучно. Я уверена, что выход в свет пойдет на пользу Шери, и — кто знает? — вдруг на балу будет кто-то, способный разрешить для тебя загадку дамы без имени.

— Предел моих мечтаний, — ответил ее брат самым бесстрастным тоном.

— На случай, если ты не поняла, — Джулиана повернулась к Маре, — объясняю: это называется капитуляцией. Так, что же мы наденем на этот бал? Решать надо немедленно и тут же отправляться к портнихе, если мы хотим, чтобы наряды были готовы вовремя.

Все оказалось даже слишком просто. Мара готовилась пустить в ход все свои чары, призвать на помощь все возможные доводы, даже умолять. Вместо этого согласие принца было добыто без всяких усилий. Она этого хотела, ей только это и было нужно, она любой ценой собиралась этого добиться. Легкость одержанной победы не воодушевила, а, напротив, насторожила ее.

Это было не похоже на Родерика: так быстро изменить свое решение. Он не собирался принимать приглашение на бал. Она не могла поверить, что он пошел навстречу ее желаниям просто ради ее объятий или в угоду сестре. Но какую цель он преследовал?

Она хотела бы посмеяться над своими страхами, уверить себя, что никакой скрытой цели у него нет, что созданный ею образ человека, наделенного сверхъестественной проницательностью, всего лишь иллюзия, но никакие уговоры не помогали. Мара не могла избавиться от подозрения, что это не она заманивает принца в ловушку, а он ее.

Поездка за покупками увенчалась успехом. Мара боялась, что Джулиана захочет обратиться к мадам Пальмире, и настояла, чтобы первым делом их отвезли в магазин тканей Гажлена, а оказавшись там, попросила пригласить продавца по фамилии Уорт. Она намеревалась посоветоваться с ним о выборе тканей, но еще больше ей хотелось познакомить Джулиану с его взглядами на излишества современных фасонов.

Уорт ее не подвел. Он извлек на свет божий великолепный атлас цвета морской волны для Джулианы, буквально высекавший искры из ее глаз, и набросал эскиз изящного платья с удлиненным лифом. Такой фасон подчеркивал ее царственно высокий рост и красоту фигуры, не утяжеляя ее пышными бантами, розетками, кружевными оборками и нашивками из искусственных цветов.

Для Мары он выбрал нежнейший китайский шелк — белый, чуть розоватый на сгибах — и предложил искусно задрапированный лиф, благодаря которому ее тонкая, восемнадцать дюймов[11] в обхвате, талия казалась еще тоньше. Кроме того, он рекомендовал портниху, бывшую белошвейку, которой можно было доверить раскрой дорогих тканей, и заверил, что она исполнит заказ в срок. По настоянию Джулианы, он продал ей несколько перьев белой цапли — их предстояло покрасить в цвет платья и использовать как головное украшение, — но убедил Мару, что ей ничего не нужно вплетать в волосы, кроме одного-двух розовых бутонов. Когда англичанин с поклоном проводил их к выходу из магазина, очарованная Джулиана пообещала непременно заглянуть к нему еще раз.

Они вернулись в карету, и Джулиана приказала отвезти их к знаменитому сапожнику, специалисту по пошиву бальных туфель.

— А знаешь, — сказала она, — нам надо было взять с собой Труди.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что хватит ей изображать из себя мужчину. Под этим мундиром, который она носит, не снимая, скрывается женское тело и женское сердце. Наверняка она хотела бы пойти на бал в платье, а не в мужских штанах!

— Возможно. С Труди никогда ничего не знаешь наверняка, — ответила Мара.

— Она довольно скрытная, это верно. Особенно с тобой — по вполне понятным причинам.

— Ты хочешь сказать, потому что я теперь делю спальню с твоим братом, — отчеканила Мара, решив не щадить себя.

— Ну конечно, — нетерпеливо подтвердила Джулиана. — Она всю жизнь с самого детства следовала за Родериком, и он не протестовал, потому что не хотел ранить ее чувства, и к тому же — давай говорить начистоту — потому, что она ему полезна. Но если бы только она позволила себе быть женщиной, она могла бы обнаружить, что в мире есть и другие мужчины.

— Могла бы, но вдруг ей было бы все равно?

— Этого мы никогда не узнаем, если не поможем ей стать женщиной.

— Ее нелегко будет убедить, — заметила Мара.

— Я умею убеждать, — простодушно заявила Джулиана.

— О да, я тебя еще не поблагодарила за то, что ты убедила Родерика взять нас на бал.

— Думаешь, он сделал это ради меня? — Джулиана с удивленной улыбкой покачала головой. — Какая ты скромница, Шери!

Мара бросила на нее быстрый взгляд и отвернулась.

— Ты не против, что я стала женщиной твоего брата?

— Против? С какой стати я должна быть против? Нет, ты на него благотворно влияешь. Не помню, когда я видела его таким увлеченным. Ему всегда все давалось слишком легко. У него и внешность, и ум, и сила, и безграничные способности, и благородное происхождение. Мать души в нем не чает, отец тоже его любит, хотя он слишком требователен, и они вечно сцепляются, как кошка с собакой. У него всегда было много женщин — из тех, кто оказывает лишь символическое сопротивление… или вообще никакого. Они такие поверхностные, их и ребенок может раскусить. Но ты для него загадка. У тебя нет ни прошлого, ни будущего, только настоящее. Он не может понять тебя, не может постичь твой ум, вот и бесится. Возможно, ты сама пожалеешь, если когда-нибудь вернешь себе память.

Неужели Джулиана полагает, что Родерик утратит всякий интерес к ней, как только узнает, кто она такая? Это не имеет значения, она сама скоро его покинет. Сразу после бала. И все-таки при мысли об этом ей стало больно.

Труди отказалась от бального платья. Выпрямившись во весь рост, — а она была на добрых два дюйма выше Джулианы, — она сказала:

— Я член гвардии. Зачем мне прятаться за юбками?

— Прятаться за юбками? — воскликнула Джулиана. — Юбки существуют не для того, чтобы за ними прятаться, а для того, чтобы показать, что ты женщина!

— Я женщина, с юбками или без юбок.

— Да, но…

— Прошу вас, оставьте ее в покое, принцесса Джулиана.

Эти слова принадлежали Этторе. Он подошел к ним, когда Джулиана и Мара отвели Труди в сторонку — в дальний конец длинной галереи.

Джулиана повернулась к итальянцу:

— Ну так поговори с ней сам! Она понятия не имеет, чего лишает себя. Она ни разу в жизни не танцевала, не флиртовала, не назначала свиданий на балу!

— Меня все эти вещи не интересуют! — вскричала Труди.

— Значит, ты окончательно загрубела и превратилась в мужчину. И во всем виноват мой брат.

— Он ни в чем не виноват. Не все женщины мечтают о танцах и свиданиях, о поклонниках и флирте.

— Откуда ты знаешь, что тебе все это не нужно, если ты ни разу не пробовала?

— Знаю. Я довольно тем, что у меня есть.

— Ты не понимаешь…

— Со всем уважением, принцесса Джулиана, — вновь вмешался Этторе, — это вы не понимаете. У некоторых женщин иные нужды, отличные от ваших. Они черпают удовлетворение из иных источников.

— А кроме того, — добавила Труди, — как я смогу служить принцу, если мне будут мешать юбки?

— Если ты все это делаешь ради него…

— Это не жертва. Это мой долг перед принцем Родериком и перед гвардией. Они рассчитывают на меня.

Вот откуда проистекает гордость Труди, подумала Мара. Она чувствует себя нужной. Ей этого довольно, во всяком случае пока. К тому же у Труди появился заступник. Когда Мара и Джулиана вышли из галереи, валькирия и маленький итальянец остались вдвоем, занятые тихим разговором.

Дни неслись с головокружительной скоростью. Погода по-прежнему стояла холодная, серая и унылая. Шел снег с дождем. Тем не менее поток гостей в Доме Рутении не иссякал. Приходили прославленные и скандально известные, влиятельные и ничтожные. Каждый вечер за обеденный стол садилось по двадцать-тридцать человек, многие оставались допоздна. Но когда гости наконец расходились, Родерик удалялся в свои апартаменты и уводил Мару с собой. Ее вещи постепенно перекочевывали в его спальню и оседали там, а сама она понемногу привыкла раздеваться и одеваться в его присутствии, привыкла к его ласкам, привыкла лежать рядом с ним в его огромной постели. Она начала верить, что он ищет не только телесных радостей в ее объятиях, но отдыха от забот и обязанностей, ни на минуту не дававших ему покоя в дневные часы.

Он начал понемногу рассказывать ей о себе, и Мара уже видела мысленным взором ребенка с льняными волосами, которым он был когда-то, непослушного мальчишку-бунтаря, вечно ссорящегося с властным отцом, вечно встающего на защиту матери, прекрасной и доброй Анжелины. Она видела горы и поросшие лесом долины Рутении; стремительно бегущие ледяные речки, деревушки и окруженные каменными стенами средневековые городки со старинными мостами, с которых смотрели скульптурные изображения святых или древних королей.

Иногда он пытался застать ее врасплох, задавая вопросы о ее прошлом, о ее собственном детстве. Но она наловчилась уходить от прямого ответа, молчать и многозначительно улыбаться. Порой ей начинало казаться, что у нее и впрямь нет никакого прошлрго, что она всегда жила в Доме Рутении с принцем и его свитой, всегда засыпала в объятиях Родерика и всегда будет в них засыпать. Она знала, что опасно привыкать к подобным мыслям, но ничего не могла с собой поделать.

Настал вечер бала. Наряды, заказанные Марой и Джулианой, прибыли накануне, и Мара повесила свое платье в шкаф в гардеробной Родерика. Там же было выложено ее белье, шелковые чулки и белые атласные бальные башмачки, расшитые жемчугом. Она пораньше приняла ванну, чтобы волосы успели высохнуть. Лила отполировала ее ногти. Перед балом ей полагалось отдохнуть, прилечь в шезлонге в спальне Родерика. Вместо этого она сидела, уставившись в огонь, стиснув руки перед собой, пытаясь ни о чем не думать.

Вот он и настал, этот вечер. Вот он — момент, ради которого она работала неделями. Вечер бала, тот самый вечер, когда она должна заманить принца в западню, устроенную де Ланде. Доверенное ей поручение будет выполнено, как только она войдет в двери резиденции виконтессы под руку с Родериком. Все, что произойдет потом, от нее уже не зависит. Но она всей душой желала знать, что же должно произойти. Ей приходило в голову, что Родерик может быть публично опозорен, хотя она и не представляла себе, в какой именно форме это может случиться. А вдруг его убьют? Или объявят главарем Корпуса Смерти, арестуют и бросят в тюрьму?

Она попыталась заставить себя думать о более благоприятном исходе. Вдруг речь идет о каком-то сюрпризе, розыгрыше, о каких-то почестях, награде, а может быть, даже о негласном смотре сил на предмет будущего союза между Францией и Рутенией? Нет, последнее было маловероятно. Дочери Луи Филиппа были замужем, его внучки еще лежали в колыбелях. А если бы речь шла о награде, принца просто пригласили бы к королю в Тюильри.

Дверь открылась у нее за спиной, и в комнату вошел Родерик.

— Хандришь в темноте? Бесполезное занятие, хотя многим оно нравится, насколько мне известно.

Мара подняла голову и бросила взгляд в окно. В самом деле, на дворе уже совсем стемнело. Она поднялась на ноги и повернулась к нему лицом.

— Я ждала, когда будет пора одеваться к балу.

— Не похоже, что ты радостно предвкушаешь это событие. Можешь не ехать, если ты передумала.

О, как велик был соблазн воспользоваться благовидным предлогом и отказаться от поездки! Если бы они вместе просто взяли и остались дома, с ним ничего бы не случилось. Он был бы в безопасности. Но тогда в опасности оказалась бы ее бабушка.

— Джулиана будет разочарована.

— Ничего, она это переживет.

А вот переживет ли Родерик эту ночь? Вот что не давало ей покоя. Она должна поехать на бал вместе с ним, но если предупредить его об опасности, может быть, все обойдется? Мара шагнула вперед и положила руку ему на рукав.

— Родерик… — начала она и запнулась.

— Говори, — настойчиво попросил он.

Она молча смотрела на него, ее глаза казались огромными на бледном лице. Сколько в нем жизни, сколько энергии… даже сейчас, когда он стоит неподвижно и смотрит на нее, склонив голову! Маре была невыносима мысль о том, что он отправится на бал в полном неведении, но как его предупредить? Она не могла. Стоит ей начать объяснять, что он должен быть осторожен, как придется выложить всю историю. Она не могла это сделать. Риск был слишком велик.

— Нет, ничего, — сказала она, выпустив его рукав, и отвернулась.

Родерик следил за ней, не спуская глаз. Вот опустились черными шелковыми веерами ее ресницы, волосы блестящими черными волнами окутывали ее до пояса, отблески огня вспыхнули в них, когда она отвернулась от него. Он глубоко вздохнул, преодолевая тяжесть в груди, вызванную разочарованием. Был момент, когда он подумал, что она готова довериться ему, рассказать все. Во всяком случае, она хотела все рассказать, в этом он не сомневался.

Что ж, можно считать, что это сигнал, хотя он не нуждался в сигналах. Этой ночью все должно решиться. Он догадался в тот самый момент, когда зашел разговор о бале, хотя и сам не смог бы сказать, что именно его насторожило. Должно быть, некое шестое чувство. А может быть, напряжение, которое он заметил в Маре, когда она заговорила о бале. Как будто речь шла о жизни и смерти.

Ладно, будь что будет. Он давно уже был готов ко всему, постарался предвосхитить любую случайность и теперь мог рассчитывать на успех. Больше ему ничего не оставалось.

И все же он не мог противиться настоятельной потребности завоевать ее доверие, каким-то образом развеять или подтвердить свои подозрения. Родерик подошел к Маре и положил руку ей на плечо.

— С тобой все в порядке?

Этот тихий вопрос, проникнутый подлинным участием, чуть было не погубил Мару. Она судорожно сглотнула и повернула к нему горящее краской стыда лицо.

— О да. Правда, я немного волнуюсь, ведь на балу будет такое изысканное общество! Я ни за что не пропущу такой случай.

Она держалась с таким мужеством, что в душе у Родерика вспыхнуло негодование, направленное против того, что заставляет ее так поступать. В тот же миг он понял, что, хотя ему небезразлично ее благополучие, больше всего на свете он боится ее потерять. Это открытие потрясло его. Ему хотелось, чтобы она принадлежала только ему одному до того самого момента в неопределенном и не представимом будущем, когда связывающее их волшебство исчезнет. Он мог бы этого добиться, если бы увез ее с собой прямо сейчас. Но поедет ли она с ним? Станет ли она его женщиной, захочет ли вести кочевую жизнь цыганской королевы? Отправится ли она с ним в Рутению? Если она откажется, он может заставить ее силой. Да, он может силой удерживать ее рядом с собой. Не имеет значения, скажет ли она ему когда-нибудь по собственной воле, кто она такая; удастся ли ему когда-нибудь узнать, чего именно она от него добивается. Он мог бы пренебречь правдой, если бы за нее пришлось заплатить расставанием с Марой.

Нет. Он не мог увезти ее с собой и сам не мог уехать. Пока еще не мог. Слишком многое предстояло сделать, слишком многое было поставлено на карту. Но он мог еще раз, может быть, в последний раз, сделать ее своей, пока не настал час одеваться на бал. Конечно, это жалкая замена той близости, которой он жаждал, но и в ней есть своя прелесть, решил Родерик.

— Тебе не о чем тревожиться, — сказал он вслух. — Ты будешь сиять, как яркая звезда среди тусклых планет, плыть, как лебедь в гусиной стае.

— Ты мне льстишь.

— Это невозможно, — пробормотал Родерик, взяв Мару за руку и поворачивая ее к себе лицом. Положив ее руку себе на плечо, он обнял ее за талию.

— Ты мне льстишь, и не без задней мысли, как мне кажется. — Она запрокинула голову и взглянула на него с вызовом.

— Возымеет ли действие моя лесть? — спросил он, не сводя глаз с ее соблазнительного рта.

Один последний раз. Лечь рядом с ним, еще раз ощутить его в себе… ей даже больно стало. Она качнулась к нему навстречу. Ее губы были в дюйме от его губ, когда она прошептала:

— Возымеет. Безусловно возымеет.

К тому времени, как Лила и Сарус прибыли, чтобы помочь им одеться к балу, Мара и Родерик уже снова сидели у камина — Мара в халате, Родерик в форменной рубашке и в лосинах. Они обменялись взглядом, полным безумного веселья, когда встали, готовясь снять одежду, только что натянутую впопыхах.

Но улыбка мгновенно растаяла на лице Мары, когда она удалилась вместе с горничной в гардеробную. К глазам подступили слезы, но она подавила их усилием воли. Глупо было так расчувствоваться. Она должна быть счастлива, что этот грязный сомнительный эпизод вскоре останется позади, что она освободится от своего фальшивого положения, выскользнет из лап де Ланде. То, что произошло у нее с принцем, ничего не значило. Ей необходимо как можно скорее вернуться в Луизиану, а как только она вернется, скрыться на плантации отца, если, конечно, он позволит, если примет назад свою опозоренную дочь. Дни будут идти незаметно, вскоре мир ее забудет, и сама она тоже забудет. Обязательно забудет, даже если на это уйдет вся ее жизнь.

Похоже, так оно и будет. Мара не знала, чего ожидать, не задумывалась всерьез над тем, что значит быть любовницей принца. Она не знала, каково это будет — лежать в его объятиях, просыпаться по утрам рядом с ним, наслаждаться его щедростью, заботой, удивительным умением любить. Ей будет всего этого не хватать, она это понимала уже сейчас. Об этой потере она будет сожалеть до конца своих дней.

Конечно, она сознавала, что это неправильно. Ей бы вздохнуть с облегчением, порадоваться, что больше не придется притворяться и носить маску, что можно будет вернуться к своей обычной жизни. Но в жизни никогда не бывает все так просто. Она привязалась к Родерику и к его гвардии, ей было не все равно, что с ними станется. Ей будет больно расставаться с ними. Гораздо больнее, чем она думала.

Наконец ее волосы были зачесаны наверх и массой блестящих локонов спускались из высокого шиньона в греческом стиле, а за левым ухом были приколоты два маленьких безупречных розовых бутона, срезанных в теплице. Были натянуты белые шелковые чулки и бальные башмачки. Платье бело-розового шелка было со всей возможной осторожностью надето через голову, чтобы не испортить прическу, и застегнуто сзади на крохотные жемчужные пуговички, расправлено поверх нижних юбок, укрепленных конским волосом. Длинные тонкие лайковые перчатки были натянуты выше локтя.

— Вы наденете ваши драгоценности, мадемуазель? — спросила Лила.

Мара видела, что они не нужны, но бриллианты подарил ей Родерик — он, конечно, решит, что она должна их надеть. Она кивнула.

— Прекрасно, — прошептала Лила, отступив на шаг, чтобы полюбоваться результатом своих стараний, когда колье, браслет и серьги были надеты. — На балу вам не будет равных!

Мара поблагодарила девушку, искренне восхитившись ее умением укладывать волосы. Лила постучала в дверь спальни и открыла ее, пропуская хозяйку вперед.

Родерик стоял у камина и смотрел на огонь, но, когда дверь гардеробной открылась, оглянулся на Мару. Он подошел к ней и поднес к губам ее руку, склонив голову в легком почтительном поклоне.

— Звоните в колокола, бейте в бубны, она грядет!

— Я опоздала? — растерянно спросила Мара.

— Ты воплощение красоты. Ослепительна и безупречна.

Она улыбнулась и окинула взглядом его сверкающий начищенными пуговицами парадный мундир, подчеркивающий ширину плеч. Ордена сияли у него на груди, золотистые волосы, аккуратно зачесанные назад, красиво блестели.

— Это ты ослепителен.

Он с легкой улыбкой отклонил комплимент, покачав головой, и продолжал:

— У меня есть только одно замечание.

Тут нахмурилась Лила и с воинственным видом выступила вперед:

— Что-то не так, ваше высочество?

Родерик бросил взгляд на Саруса, и старый слуга как по команде шагнул вперед, держа в одной руке обтянутую бархатом коробку, а в другой — нечто свернутое узлом. Он открыл коробку, и взорам собравшихся предстал драгоценный гарнитур: ожерелье из двух нитей чуть розоватого жемчуга с застежкой в виде крупной барочной жемчужины того же нежно-розового оттенка, жемчужный браслет и серьги.

— Искупительный подарок, — пояснил Родерик. — Надеюсь, ты простишь мне отсутствие вкуса, проявленное в прошлом.

Это был бесценный подарок. Столь необычные по окраске жемчуга, идеально подобранные по размеру, — на изготовление подобного гарнитура потребовались годы упорного труда. Они расплылись перед глазами у Мары, она сглотнула слезы, прежде чем поднять взгляд на принца.

— Не нужно было этого делать.

— Это было нужно мне.

Он сделал властный жест горничной. Лила расстегнула бриллиантовое колье и отступила. Родерик надел на шею Маре жемчужное ожерелье. Он ловко вынул серьги у нее из ушей, снял браслет с затянутого перчаткой запястья, отбросил их в сторону, как ничего не стоящие побрякушки, и заменил жемчугами. Потом он взял у Саруса узел и встряхнул его. Узел развернулся в великолепный горностаевый плащ. Родерик накинул плащ на плечи Маре и застегнул его у горла невидимой застежкой.

— Ты… ты слишком щедр, — запнувшись, сказала Мара.

Так велико было душившее ее чувство вины, что она не могла заставить себя взглянуть ему в глаза. Вместо этого она устремила взгляд на голубую ленту какого-то ордена, пересекавшую его грудь.

— Я законченный себялюбец, — возразил он. — Мне приятно видеть тебя в жемчугах, которые я сам выбрал. Будь я щедр, я дал бы тебе возможность отказаться, я не заставил бы тебя наряжаться для моего удовольствия. Будь я щедр, я давно уже отпустил бы тебя на волю или…

Он закусил губу. Бывали случаи, когда любовь к красноречию могла сыграть с ним злую шутку. Он чуть было не сказал, что будь он щедр, он взял бы на себя бремя ее тайны; заставил бы ее признать, что потеря памяти была притворством; вызнал бы у нее причину, по которой она пришла к нему; сказал бы ей, что она может не продолжать, что больше не обязана исполнять его прихоти и поминутно опасаться, что ее разоблачат. Он этого не сделал, нарушив тем самым свой собственный кодекс чести. Но сейчас уже было слишком поздно исправлять содеянное. Он и в самом деле был себялюбцем.

— Идем, — сказал Родерик, взяв ее под руку, — нас уже все ждут.

Гвардейцы бесцельно слонялись по салону. Никто не хотел присесть из страха помять безупречно отглаженную парадную форму с золотыми полосками на мундирах и небесно-голубыми лампасами на брюках. С ними была и Джулиана, прекрасная, как богиня, в платье цвета морской волны, в маленькой диадеме из бриллиантов и сапфиров и с перьями в прическе, подчеркивающими ее рост. Но у Мары сложилось впечатление, что в комнате слишком много белых мундиров, и лишь через минуту она поняла, в чем тут дело.

— Лука! — воскликнула она. — До чего же ты хорош!

— Наконец-то я стал членом гвардии, — подтвердил он, с гордостью поклонившись ей.

Форма облегала его гибкую фигуру, как вторая кожа, ради торжественного случая он даже вынул золотую серьгу из уха. Но в его черных глазах, когда он перевел взгляд с нее на принца и обратно, читалась тревога.

— Только этого нам и не хватало, — с притворной досадой проворчал Этторе. — Шут гороховый со склонностью к поножовщине да к тому же еще и вороватый.

Лука не стал обижаться.

— Ты оценишь мои таланты по достоинству, когда будешь голодать, а я добуду тебе еду.

— Ворованных кур? Думаешь, мы станем их есть?

— До последнего кусочка.

— Вместе с костями, — добавил Родерик. — Мы так уже делали. Идем?

Это был приказ, замаскированный под вежливый вопрос. Лука подал Джулиане соболье манто, все остальные надели плащи и в самом веселом расположении духа вышли во двор. Мару и Джулиану усадили в карету, принц и свита вскочили на лошадей. Грумы, державшие лошадей, отскочили в сторону, возница щелкнул кнутом, и вся процессия двинулась со двора на улицу через широко распахнутые кованые ворота. Позади остался Дом Рутении с освещенными окнами и дымящими на холодном ветру факелами у входа. Впереди лежала тьма неосвещенных улиц. Их ждал бал.