Дар

СЕМЬ ЛЕТ СПУСТЯ ЭПИЛОГ

– Мамочка, можно мне после уроков покататься на Ультимато? – Нет, Пауло. Ты ведь знаешь правила – кататься только вместе с отцом.

– Но когда он еще вернется? – захныкал семилетний мальчик.

– Я тебе сотню раз говорила, – кротко возразила Патриция. – На следующей неделе.

– Но, мамочка, я…

– А ты до его возвращения можешь покататься на пони. А теперь я больше ничего не хочу слышать об этом. Иди вниз и закончи завтрак. И смотри, не опоздай опять на школьный автобус.

Понурив голову, малыш поплелся по лестнице.

– Когда же наконец вернется папа?

Патриция улыбнулась – сын произносил слово «папа» на португальский лад, и это неизменно забавляло ее.

Однажды, когда Мигель объяснял сыну, что его назвали в честь деда, который был знаменитым человеком, мальчик спросил:

– А как ты называл своего отца? Пауло?

– Нет, сынок, я называл его папой, но по-португальски – «пай».

И с тех пор маленький Пауло называл своего отца точно так же.

Патриция накинула синюю шерстяную шаль, которую Мигель привез ей из последней поездки в Лиссабон, и вышла на лестничную площадку. Таксомотор и Феба отправились следом за нею. Сейчас они уже не отличались прежней стремительностью, и Патриции приходилось отгонять от себя мысль о том, что их скоро и вовсе не станет.

На площадке она остановилась и уставилась на большое пятно невыцветших обоев на стене – на том месте, где до сегодняшнего утра висел «Звездолаз». Она уже скучала по картине, и чуть ли не раскаивалась в решении одолжить ее леди Макфэдден, чтобы та смогла выставить ее на экспозиции своих работ в Нью-Йорке.

Сперва Патриция и впрямь отказала. Но Люба сама позвонила ей с просьбой «одолжить мою лучшую работу, причем всего на пару недель».

Патриция не совсем понимала, почему же она в конце концов пошла на это, но через восемь лет ей вновь показалось интересным поглядеть на былую возлюбленную отца. И она решила сама доставить картину в галерею.

Она подхватила под мышку Фебу, у которой был артрит и, соответственно, нелегко давались лестничные ступени, и поспешила с нею на кухню.

Конча была туг как тут – с горячим кофе и круассанами.

– Нет-нет, Конча, я опаздываю.

Но экономка загородила ей проход, держа чашку в руке.

– Обещаю тебе, что перехвачу что-нибудь в городе…

– Я скажу мистеру Мигелю, – пригрозила Конча. Патриция вздохнула.

– У вас с ним заговор.

Она присела за стол, напротив маленького Пауло, который с аппетитом уплетал пирог.

– Мамочка, – начал он с набитым ртом. – А можно мне после уроков покататься в лесу?

– Нет, – твердо ответила Патриция.

– Но мне так нравится кататься по снегу.

– Под снегом лед, а ведь тебе известно, что папочка… Пауло надулся. Казалось, он вот-вот заплачет.

– Ах ты, бедняжка! Тебе придется покататься на большой крытой обогреваемой арене. Конечно, это великое горе.

Она допила кофе и поцеловала сына.

– Я успею вернуться, чтобы покататься с тобой. – И, рванувшись к выходу, бросила с порога. – Конча, проследи, чтобы он не опоздал на автобус.

Эдгар дожидался ее во дворе, мотор машины был уже прогрет.

– Картина – сзади, мисс Деннисон. (Она много раз поправляла Эдгара, но он так и не научился называть ее миссис Кардига.) – Я хорошо закутал ее.

– Спасибо, Эдгар. А у тебя действительно есть время доставить меня в город? В конце концов водить машину я и сама умею.

– А потом я получу нагоняй от босса – нет уж, мэм, большое спасибо! В это время года на ферме не так-то уж много дел.

Когда они немного отъехали от фермы, Патриция окинула взглядом заснеженный ландшафт; снег все еще продолжал падать. Лошади в толстых зимних попонах, на которых лежала плотная пелена снега, медленно ходили по кругу.

Движение было слабым, и машина остановилась у входа в галерею уже в десять утра. Патриция даже подумала, не слишком ли рано она приехала.

– Я сама ее возьму, – сказала она Эдгару, доставшему картину с заднего сиденья.

Она пошла по тротуару, который подметал молодой дворник. Миссис Смит, хозяйка галереи, уже стояла у открытых дверей.

– Я видела, как вы подъехали, миссис Кардига, – сказала она, принимая у Патриции тщательно закутанную картину. – Как мило с вашей стороны привезти ее лично!

– Да, знаете ли, эта картина имеет для меня особенное значение.

– Да, но в такую погоду!

– Я люблю снег, – сказала Патриция, сбивая его с башмаков и стряхивая легкие хлопья с шали.

– Мы уже подобрали ей надлежащее место. – Миссис Смит указала на стену. – Леди Макфэдден помнит точные параметры картины.

– Что верно, то верно, – послышалось из глубины помещения, и перед ними, улыбаясь, предстала Люба. – Не могу даже выразить вам, насколько я признательна за то, что вы разрешили выставить «Звездолаза» в моей экспозиции.

– Да что вы, пустое! – откликнулась Патриция. Люба с нетерпением развернула картину.

– Я сама не видела ее десять лет.

– А надолго она вам туг потребуется?

Люба ничего не ответила. Прислонив картину к стене, она неотрывно смотрела на нее. Патриция видела, как блестят ее глаза. Должно быть, она и впрямь по-настоящему любила отца Патриции.

И вдруг Люба воскликнула: «Пойдемте со мной!» – и повлекла Патрицию за собой в глубь галереи.

Патриция пошла следом за Любой, на ходу бросая заинтересованные взгляды на развешенные по стенам красочные картины. Здесь был «Сатир», которого она видела в витрине галереи на Маунт-стрит, и «Любовники из Тройя», висевшие над очагом в лондонском доме Макфэдденов.

Они вошли в гостиную, меблированную удобными креслами, расставленными вокруг матово поблескивающего стола красного дерева. Должно быть, здесь богатые покупатели, потягивая шампанское, торговались с хозяйкой салона относительно цен на картины.

– Хотите кофе? – предложила Люба.

– Нет, спасибо. Мне надо поскорей возвращаться. Пока дорога не стала непроходимой.

– Тогда не стану утомлять вас пустяками. За прошедшие восемь лет я много думала о вас и боролась с искушением все-таки показать вам письмо вашего отца.

Патриция пристально вглядывалась в лицо Любы. Она, бесспорно, была все еще красива – с полными чувственными губами, большими темными глазами, безупречной кожей и очаровательной улыбкой. На ней был стильный костюм черного цвета и подобранная в тон плиссированная блузка.

– Мой отец писал вам, а не мне. И какое у меня в конце концов право читать чужие любовные письма?

Люба прикоснулась к ее руке.

– Но я понимаю, как вам важно узнать последние слова, написанные отцом. – Она вздохнула, потом заговорила, тщательно взвешивая каждое слово. – В его глазах я часто читала страдание – какую-то глубоко скрытую муку. Но он никогда не заговаривал об этом, а я никогда не спрашивала. – Она достала из сумочки конверт. – А в его письме все сказано.

Патрицию охватил бессознательный страх.

– Мне кажется, он написал это мне, как бы репетируя то, что намеревался сказать вам при встрече. Но судьбе было угодно, чтобы вы так и не узнали об этом. – Теперь она говорила едва ли не шепотом. – И я спрашивала себя, следует ли мне раскрыть вам тайну того, что произошло задолго до вашего рождения. Но мне было страшно… и я откладывала решение… до нынешней минуты.

Патриция, как загипнотизированная, следила за тем, как Люба выкладывает письмо на стол.

– На случай, если я вам понадоблюсь, я буду в холле.

Оставшись в одиночестве, Патриция уставилась на письмо. Из-за двери было слышно, как вколачивают в стену гвоздь. Она посмотрела в окно: снег валил по-прежнему, машины мягко скользили по Пятьдесят седьмой улице.

Она взяла письмо. Конверт был едва заметно засален, словно его часто брали в руки.

Сколько всего произошло с той поры, когда Патриция встретилась с Любой в Лондоне. В то время ей было страшно жить и очень хотелось, вступив в мысленный разговор с отцом, позволить ему утешить ее и раскрыть ту тайну, которую он хранил. Она не могла смириться с мыслью, которую внушал ей доктор Соломон, – «некоторые двери надо оставлять закрытыми».

Она вновь посмотрела на письмо. Размашистым почерком отца оно было адресовано мисс Любе Джонсон.

Она на мгновение отвлеклась от письма и подумала о маленьком Пауло, о том, как он ерзает на уроке, потому что ему не терпится покататься на лошади. Она подумала о Мигеле – он не любил летать в Лиссабон без нее, и, как правило, они прибывали в Учебный центр вдвоем, но на этот раз она не поехала с ним. У них были замечательные планы по расширению филиала Учебного центра на ферме – он уже сейчас и размерами, и славой затмил основной центр, расположенный в Лиссабоне.

Патриция принялась вертеть письмо в руках. А мысли ее по-прежнему переносились с одного предмета на другой. Она гордилась успехами корпорации Стоунхэм. Миссис Спербер, председатель совета директоров, и Хови, женатый на Джоанне, железной рукой руководили компанией и вели ее к дальнейшему процветанию. Но, будучи людьми благодарными, отводили Патриции главную роль в деле переустройства компании, ведущей дела по совести.

Она отложила письмо, затем вновь взяла его. Бедный папочка. Да, порой, еще совсем юной девицей, она тоже подмечала эту неизреченную муку, это тайное страдание у него в глазах. Но ей больше нравилось вспоминать о том, с какой радостью он читал ей перед сном. «Жаворонок на крыле… Холм омыт росой жемчужной»… Она поглядела в окно – снег все еще шел, и снежинки налипали на стекло – и застывали там на мгновенье, прежде чем превратиться в прозрачную каплю воды. «Бог – на небе. На земле унывать нам всем не нужно»…

Вот воспоминания, которые ей по-настоящему хотелось сохранить, вот дверь, которую надо было держать раскрытой настежь. Она решительно отложила пухлый конверт. А эту дверь надо держать запертой. И Патриция быстро вышла из комнаты.

Уже уходя из галереи, она остановилась перед «Звездолазом», которого к этому времени повесили на стену. «Папочка, – подумала она, – пожалуйста, не оборачивайся. Я не хочу видеть неизреченную муку у тебя в глазах. Развешивай на небесах звезды».

– Ах, миссис Кардига, – подлетела к ней хозяйка галереи. – Вы нас уже покидаете?

– Да, меня на ферме ждет сын. Пожалуйста, поблагодарите леди Макфэдден – за все!

Она забралась в машину, прежде чем Эдгар сумел выскочить, чтобы открыть перед ней дверцу.

– Поехали домой, Эдгар.

Ей было зябко и она поплотней закуталась в шаль. Сердце сильно колотилось, но к тому времени, как они выехали за городскую черту, Патриция сумела взять себя в руки. Они мчались на север, покрышки шуршали по обледенелой дороге.

«Да, доктор Соломон, – подумала она, – я оставила запертыми все двери, ведущие к темным тайнам. Настало время лишь для приятных тайн, лишь для счастливых тайн». Она откинулась на сиденье, сложила руки на животе и улыбнулась, представив себе изумленный вид Мигеля, когда она сообщит ему о том, что у маленького Пауло появится братик… или сестренка… или и тот, и другая сразу!

Машина уже подъезжала к ферме, а на губах Патриции все еще светилась улыбка.